Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
30 мая 1879 г. Санкт-Петербург.
Да, чудесная стоит весна, бесценный Лев Николаевич. До сих пор, выходя на улицу, я чувствую, что наступил праздник, и, по счастию, еще не было духоты, которая здесь нестерпима. Между тем, я все продолжаю свою городскую жизнь и стараюсь заниматься, откладывая гулянье и праздность на время поездки. Одно беда — писать я как будто разучился. Это — лень. Придешь домой и так покойно усядешься за книгу, что и просидишь все время. А книги у меня хорошие1. Недавно было несколько находок, от которых я в совершенном восторге. Представьте, я нашел Oupnekhat, то есть упанишады, ту книгу, которую Шопенгауэр называл своею библией и которую читал до смерти. Потом я купил Whewell, History of inductive sciences2 бросаются на чужие; но я хоть на половину не подлежу этому замечанию и очень люблю читать свои книги.
Простите, что пишу Вам на такой ужасной бумаге и такими ужасными чернилами, это я так дурно распорядился в библиотеке, и постараюсь, чтобы впредь этого не было. Уехать раньше половины июня мне невозможно — и то по особому вниманию ко мне не стали изменять этого срока. Но август я намерен весь прогулять (сообщаю Вам по секрету) и всего охотнее поехал бы опять в Оптину Пустынь. А в Соловки — страх далеко и неудобно, да и не люблю я севера, этой скудной природы, которой скудость и здесь в Петербурге постоянно огорчает меня. А тут еще много и лип, и сирени, и каштанов. Деревья уже несколько дней, как вполне распустились, и зелень так густа, как редко бывает.
Не хочется писать о многом и многом, о чем хочется говорить с Вами. Я одному радуюсь, что чаще и чаще на меня находят минуты спокойствия, когда перестает проклятое душевное волнение, которому я подвержен. Если это состояние укрепится, то, может быть, я буду в силах и написать что-нибудь, и о себе, и о предметах, важных для других.
Но меня всего больше теперь интересует Ваша работа. Я воображаю себе ее чем-то огромным, и глубоким, и разнообразным. Приеду, расскажу Вам свои споры (в письмах) с Данилевским3
Всей душою желаю Вам всего хорошего. Ваше письмо для меня всегда большое утешение, и потому прошу и надеюсь, что еще черкнете мне несколько строчек, и я Вам напишу еще. Но 16-го вечером я непременно буду на Козловке. Мое усердное почтение Графине и Татьяне Андреевне. А что крокет4?
И забыл было! Голохвастов приезжал сюда на два дня в Комитет добровольного флота5. Очень было приятно — пахнуло деревенским духом и воздухом. Он также странен и также мил, наговорил пропасть и, кажется, кое-что сделал. Все расскажу, все расскажу.
Ваш всею душою
1879. 30 мая. Спб.
Примечания
1 О библиотеке Страхова см.: С. В. Белов, Е. Б. Белодубровский. Библиотека Н. Н. Страхова — Памятники культуры: Новые открытия. Ежегодник 1976 (М-ва, 1977), С. 134—141.
2 «История индуктивных наук», 1837. Русский перевод: История индуктивных наук от древнейшего до настоящего времени Вильяма Уэвеля. В 3-х тт. Перевод с 3-го английского издания М. А. Антоновича и А. Н. Пыпина (СПб., 1867—1869).
3 «... Вы написали мне и Николаю Петровичу [Семенову] пребольшие письма о славянах и Дарвине. Мы их читали с величайшим вниманием и удовольствием, но едва ли в силах отплатить вам равною мерой. Вместо того, чтобы отвечать вам по пунктам, скажу лишь, что вы совершенно правы с политической точки зрения, но что на эту точку никак не может стать Толстой, выходя из своей точки. Тут есть противоречие, разрешить которое я не берусь, но которое живо чувствую в себе самом. Я безмерно удивляюсь Толстому, что он с непоколебимою стойкостью держится взгляда, внушаемого ему самою его натурой, самым его гением, притом, взгляда трудно уловимого, не имеющего установившихся форм, не вкладывающегося в готовые выражения. Как критик я в большом восхищении от такого глубоко-оригинального явления; как человек я чувствую в себе те струны, которые берет Толстой, и люблю его всею душою. Вы называете это фатализмом, квиэтизмом, культом ежедневности (так?); но это не то, вместо того, чтобы браниться, попробуйте точнее формулировать то, что хочет сказать Толстой, и что сказать ему самому так ужасно трудно, и вы убедитесь, что тут отражаются если не все, то наверно наилучшие стороны нашего народного характера. Вы, например, очень ошибаетесь, говоря, что он идеализирует Александра! [императора Александра I]. Дня три назад наш Сент-Илер (у нас есть такой зоолог и педагог) даже с большим жаром доказывал мне, что Толстой величайший из наших нигилистов, что он, например, представил в смешном виде чувство преданности к государю. В сущности, и это неправда, он представил эти чувства в их истинном виде, так что вы не знаете, умиляться или смеяться. Это не только юмор, это что-то выше всякого юмора, какое-то разоблачение души во всем ее ничтожестве и вместе красоте. Толстой пишет очень ярко; попробуйте же проводить черту между тем, что он считает дурным, и тем, что он считает хорошим; эта черта всегда верна безупречно, везде имеет надлежащее направление, чего же больше? Что же может быть выше? Односторонность его очевидна; я указывал ее в своей восторженной статье, и лично мне следовало бы сокрушаться, потому что он не только не пробовал исправиться, а даже еще глубже ушел в свою односторонность. Но он будет прав, пока вы не найдете, каким путем он с своей точки зрения может перейти на вашу, и притом так, чтобы, как учил Гегель, в новом взгляде сохранилась смирного героизма, которым мы одолеем Европу и всех наших врагов, внешних и внутренних...» — см.: журнал «Русский вестник» (1901, № 1), С. 136—137.
4 С. Л. Толстой вспоминал: «Игра в крокет... процветала в Ясной Поляне. Играли и взрослые — тетя Таня Кузминская, Страхов, ... причем обыкновенно все препирались между собой и даже ссорились. Как-то тетя Таня, сердясь на плохую игру Страхова, сказала ему:
— Как вы не понимаете, Николай Николаевич, что игра — дело серьезное!
— Ха, ха, ха, — рассмеялся Страхов, всегда при смехе отчетливо выговаривая ха, ха, ха, — вы сами не понимаете, Татьяна Андреевна, какую вы истину изрекли: игра — серьезное дело. Конечно, очень серьезное дело!..» (Очерки былого, С. 57).
5 — пароходство, созданное в 1878 г. на добровольные пожертвования с целью развить отечественное торговое мореплавание и создать резерв военного флота.