Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
Начало мая 1879 г. Санкт-Петербург.
Да, Вы ошиблись, бесценный Лев Николаевич; я принял Ваши слова в самом простом и наилучшем смысле, и меня очень трогает Ваше беспокойство. Верьте мне, что я твердо и неизменно предан Вам, и думаю не только о своем удовольствии, но и о Вашем. В прошлое лето меня мучила мысль, что я немножко Вам навязался, и потому я даже был доволен, что Вы так прямо сказали мне теперь Ваши планы. А мои планы сложились так: я должен ехать к своим в Кременчуг; я не был у них уже три года, а тут племянница вышла замуж, нужно посмотреть молодых. В Кременчуге меньше месяца прожить нельзя; по дороге туда и назад, конечно, я заеду к Вам дни на два на три. Да нужно еще заехать к Фету, не хотите ли поехать вместе? Вот было бы чудесно. Да с недельку нужно провести у Голохвастовых: они приходятся тоже по дороге, и так зовут, и так я перед ними виноват, что побывать у них необходимо. Вот и все два месяца пройдут, особенно если прибавить Киев, которого я уже не миную. Я носился эту зиму с планами более грандиозными: мне хотелось поехать в Константинополь и в Афины. Но денег оказалось у меня мало, да и Кременчуг мешает. Я и решил отложить до следующего лета, предполагая, что я еще поздоровею и немножко лучше приготовлюсь к путешествию. А здесь всегда можно найти попутчиков, людей ученых и знающих места.
Итак, Ясная Поляна опять в полном составе, т. е. там и Татьяна Андреевна с детьми.
Зачем же начертались так
На памяти моей,
Единый молодости знак,
Вы, песни прежних дней?1
Скажите же Татьяне Андреевне и Графине2 А важнее Вашей причины и быть не может: если Вам неудобно работать, то все должно быть устранено, что Вам мешает. Вы знаете, дорогой Лев Николаевич, как мне приятно видеть Вас и жить у Вас; но сколько раз случалось, что наши разговоры были напрасными потугами, когда мы именно собирались разговориться, и что они разгорались случайно, когда мы вовсе этого не ожидали. Итак, чем больше свободы, тем лучше. Я хорошо понимаю, что могу мешать Вам работать, я ведь невольно буду следить за Вами и подставлять Вам желобок (как Вы выражаетесь). Что же хорошего?
Шапиро3 очень огорчен, хотя я скрыл решительность Вашего отказа. Но, позвольте употребить слог Ученого комитета, отказ не мотивирован, и не мотивировано и Ваше раскаяние в уступке Стасюлевичу. Издание было расхвалено и даже (я сам не читал, но мне говорили) очень похвалили выбор, следовательно, меня.
Хуже всего то, что мой большой портрет, сделанный Шапиро, вышел очень неудачен; ни на одной карточке я не имел такой глупой фигуры, и это не я один говорю по преувеличенному мнению о своей красоте, а говорят и все видевшие. А я думал больше всего убедить Вас своим портретом. Теперь уж и не знаю, как быть, и совестно Вас уговаривать.
Деньги я Вам послал, уж извините, не дождавшись Вашего ответа; мне тяжело было их носить, что как пропадут? и я смалодушничал. За мною еще осталось 1 р. 20 коп.
Попробую еще раз потормошить приятелей насчет Горчакова и Нестерова. Главный гробокопатель, должно быть, уже приехал, и я к нему за Нестеровым еще не обращался.
Простите, бесценный Лев Николаевич. Искренно прошу у Вас прощения за те волнения, в которых виноват избыток Вашего расположения и деликатности ко мне. Графиню и Татьяну Андреевну поблагодарите за их заступничество за тяжко обиженного.
Ваш всею душою
1879 г.
Примечания
1 Не совсем точная цитата из стихотворения А. Дельвига «Элегия» (1820).
2
3 «Портретная галерея русских литераторов, ученых и артистов» (СПб., 1880), вып. 2. В предисловии «От издателя» Шапиро писал: «Портреты, послужившие основанием для помещенных в предлагаемом выпуске, сняты также с натуры, за исключением портрета графа Толстого, сделанного с очень удачной, недавно снятой, фотографической карточки, представляющей, как мы имели случай лично убедиться, безукоризненное сходство с оригиналом». Фотографическая карточка, с которой Шапиро сделал переснимок, это фотография Толстого, сделанная в фотостудии Сокольникова в Москве, в 1876 г.