Страхов Н. Н. - Толстому Л. Н., 14 сентября 1878 г.

Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому

14 сентября 1878 г. Санкт-Петербург.

Тысячу раз благодарю Вас, бесценный Лев Николаевич, за Ваше милое, милое письмо. Оно так живо напомнило мне Вашу доброту ко мне, все черты расположения ко мне, которые я видел летом и от Вас, и от Графини1, и от Татьяны Андреевны2 и от всех Ваших, что я стал уже разыскивать, достаточно ли я благодарен в душе за все это. И я вспомнил, что я не раз, как и теперь, испытывал приливы моей всегдашней и великой нежности к Вам, и что часто досадовал на неумение и дурное настроение духа, по которому не удавалось ее выразить. Но, прошу Вас, никогда не забывайте, что она есть во мне, что это отрада моей жизни.

А какую цену, какое значение имеет моя жизнь? Этот вопрос я часто задавал себе, и чувствовал, что, так как я ей даю очень малое значение, то и выражения, подобные предыдущему, теряют свою силу. Я, моя жизнь, мое счастие — вот для всякого человека последняя точка опоры, мерило всего остального, цветное, вкусовое начало. Представьте, что у меня это начало очень слабо, и потому не только я не способен к деятельности, борьбе, se faire valoir и т. п., но и не могу видеть в своей жизни ничего важного.

Мне трудно говорить об этом предмете, и вот почему я не могу писать автобиографии. Каким тоном ее писать? Кажется, я бы всего сильнее выразил чувство отвращения.

И с отвращением читая жизнь свою,
Я трепещу и проклинаю.3

Я не люблю жизни так, как ее любит Майков, и не люблю самого себя так, как Достоевский; как же я стану писать? Я стараюсь уйти от себя и от жизни; как же я стану с этим возиться? Рассказывать просто, не судя, с тем, чтобы другие судили, я не хочу и не могу; я непременно буду и хочу сам судить, и мне недостает для этого спокойствия. Всего охотнее я бы стал ругать самого себя, как я внутренно это делаю. Но для Вас я готов бы это написать, а для других — не вижу цели, нахожу скорее вредным, чем полезным.

Но будет пока об этом трудном предмете. Мои философские занятия пошли очень успешно. Я с жадностью читал одного математика, Гамильтона4, и (одобренный не мало Вами) думаю прежде всего писать о времени и пространстве5.

contenta judicibus, multitudinem consulto ipsa fugiens, eique suspecta et invisa. Что за язык! Так можно писать только по-латыни, а по-русски разве Пушкин перевел бы как следует. — «Ибо философия довольствуется лишь немногими судьями, сама намеренно избегая толпы, для которой даже подозрительна и ненавистна». В наш век всякой популяризации мы это совершенно забыли; мы без конца наплодили разных межеумочных писаний, которые толпе приятны и любезны. Но Цицерон прав: истинная философия имеет лишь немногих судей и поклонников. Если он так смотрел на свои философские занятия, то мне и подавно не нужно мечтать о популярности. Прибавлю еще, что мне забавно, когда Кавелин говорит о науке. Ведь он, как Стасов и другие подобные, ничего не знает, и потому ему даже неизвестно, что такое значит знать. Мне даже обидно, когда он указывает мне на науку, которую я будто-бы упустил из виду.

Тургенева мне жаль. Парижский склад понятий, по моим соображениям, по разным чертам, которые попадаются у Ренана, Тэна, Флобера, — нечто ужасное, какое-то отрицание настоящей духовной жизни человека. Тургенев, при его податливости не мог уйти от этого влияния.

Ваше письмо, кроме всего другого, порадовало меня Вашим бодрым настроением. Вот чего желаю Вам постоянно и от всей души! Я сам могу похвалиться, что после первого уныния, которое всегда бывает по приезде в Петербург, очень ободрился. Вот три или четыре дня, как мне очень нездоровится по вечерам (отчего я и запоздал письмом); но духом я спокоен и чувствую, что дело идет хорошо. Все время сижу дома, не волнуюсь, не раздражаюсь. Казенной работы никакой нет. Георгиевский до половины ноября уехал за границу. Мысль оставить Комитет не находит одобрения у сведущих людей; но я ее не оставил совершенно.

Ну, будет о себе! Я навел справки о житиях святых; Бычков указал мне четыре издания, как самые главные: 1) Минеи, издаваемые Арх[ивной] комм[иссией]. 2) Минеи Дмитрия Ростовского, которые чем старше, тем лучше, пот[ому] что очищаются при новых изданиях. 3) Жития святых российской церкви Макария история русской церкви.

Обнимаю Вас, бесценный Лев Николаевич, и прошу помнить

Всей душой Вашего

1878 14 сент. Спб.

Примечания

1 С. А. Толстая.

2 Т. А. Кузминская.

3 «Воспоминание» (1828).

4 Гамильтон Уильям Роуан (William Rowan Hamilton) (1805—1865) — ирландский математик и астроном, иностранный член-корреспондент Петербургской Академии наук (1837).

5 Статья не была закончена. Опубликована Иваном Павловичем Матченко после смерти Страхова в журнале «Русский вестник» (1897, № 1), С. 69—81; (1897, № 2), С. 264—278.

Раздел сайта: