Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
24—27 декабря 1877 г. Санкт-Петербург.
От всей души поздравляю Графиню1 и Вас, бесценный Лев Николаевич. Ну не правда ли, что Вы очень счастливый человек? У Вас в одно время родился сын2 и выходит из печати Анна Каренина. Я, по крайней мере, думаю, что Вы иногда чувствуете всю удивительную роскошь своего существования. Мне приятно это думать. Область уязвимости у Вас огромная, но ведь это оттого, что Вы раскинулись умом и сердцем во всю ширину земной жизни. Я всею душою призываю на Вас продолжение этого благополучия. Пусть минует Ясную Поляну всякая бестолковая беда и всякое несвоевременное горе!
Может быть, Вы найдете странным сопоставление Карениной с Вашим новорожденным. Но для меня так вышло. Дни три тому назад я отослал последний лист корректуры — и до сих пор я весь еще переполнен Карениной; под конец чтение корректур сопровождалось волнением восторга и чуть не слезами. Я влюбился в Ваш роман ужасно. Когда я слышу рассуждения о нем, которые продолжаются (в Голосе три статьи Маркова — еще не читал), мне все приходит на мысль отзыв старой Княгини об Левине: «Он легкомыслен очень!» Совершенно так понимают Ваш роман все ценители, судя об Вашем легкомыслии по собственному.
Скажу одно: серьезность Вашего тона просто страшна; такого серьезного романа еще не было на свете.
Чтобы не заговориться, обращаюсь к Соловьеву. Я сейчас только прочитал еще его статью, явившуюся в Гражданине: «Вера, разум и опыт»3— и я готов просто браниться. Это все болтовня, в которой маленькая искра философской работы потоплена в беспорядочной массе слов. Вы никогда не разберете, откуда оно идет, что у него свое, что чужое, что взято готовое, что прибавлено, что доказано, что вопрос. В сущности, его первая работа Кризис самая серьезная; а теперь он пустился без оглядки писать. Вы знаете, он диктует свои статьи стенографке?
Вы совершенно правы в Ваших замечаниях: утилитарианизм не только не опровергнут, а даже толком не изложен; а Шопенгауэр опровергается посредством прежалкого софизма. К таким софизмам он очень расположен; их множество в Философских началах цельного знания, я ловил его на них и в разговорах, и они причиной, что его мысли не достигают определенности, а все сбиваются на тавтологии.
То, что Вы пишете об необъяснимых основах, божественных, держащих нас в своей власти, без которых не было бы никакого знания и существования, — я, конечно, признаю вполне. Несказанное, немыслимое есть одно истинно сущее, как признают буддисты и китайский Лаоцзы4.
27 декабря. Вот уже четвертый день, как я пишу к Вам это письмо. Мешает мне немножко здоровье, немножко праздники и много — моя статья, за которую я взялся в тот же день, как отослал последнюю корректуру, и которая то надувает меня гордостью, то приводит в отчаяние. Но будет недурно, я уверен.
Об корректуре Карениной скажу то же, что Вы должны простить мне много ошибок, очень для меня горьких, но все же большею частью буквенных. Зато моя пунктуация должна непременно помочь пониманию читателей, и на множество страниц я просто любуюсь, — так мне это кажется теперь красивее и яснее. В награду прошу Вас — прикажите мне выслать два экземпляра романа — один для меня, другой — чтобы давать в чтение.
Вот начинаются несчастия. — мне их ужасно жалко. Стахеев говорит, что он не может молиться, что в молитве ему невольно видится бессмысленное дело...
Итак — с Новым годом, со старым счастьем! Помните, мы сидели тринадцать за столом? Я торжествую над предрассудками Константина Александровича5. Поздравляю Графиню и всех Ваших.
Лета я никому не обещал и ничего не желал бы лучше, как повторить прошлогоднее.
Всею душою Ваш
1877. 27 дек. Спб.
Примечания
1 С. А. Толстая.
2 Андрей Львович Толстой.
3 «Гражданин», 1877, № 41—44 от 25 декабря 1877 г.
4 — китайский философ, живший в VI веке до н. э., автор сочинения «Даодэцзин» — «Писание о нравственности» или «Книга о Пути и Благодати»
5 К. А. Иславин (см. прим. 2 к Письму 130 Страхова к Толстому от 3 января 1877 г.).