Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому1
8 апреля 1876 г. Санкт-Петербург.
Перечитавши опять и опять Ваше письмо 16-го февраля2 (как это давно!), я увидел, что кроме небольших обмолвок, должен согласиться со всем. Возражение мое будет состоять не в отрицании отдельных мыслей или самого хода рассуждений, а в том, что этот ход, по моему мнению, не может привести к тому, чего мы с Вами ищем.
Ваше письмо есть новая попытка пойти по тому же пути, по которому шли Декарт, Фихте, Шеллинг, Гегель, Шопенгауэр. Они точно также начинали из себя, от Cogito, ergo sum3, от я, от сознания воли, — и отсюда выводили понятие об остальном существующем. Ваше понимание этого же хода мыслей представляет только большую общность и конкретность, — великие достоинства. «Прежде всего я знаю, что я живу»; «главный вопрос философии есть: что такое жизнь? что такое смерть?»; «не решив этого вопроса, нельзя говорить о мертвом, не только как об основании живого, но и вообще как о чем-то существующем»; — эти Ваши формулы удивительно сильны и ясны.
Но это все-таки то, что я называю субъективизмом. К чему мы должны прийти, делая себя меркою существующего? К тому, чтобы признать все существующее однородным с нами и нам подобным. Исходная точка здесь определяет все дальнейшее, и мы, беспрестанно стремясь к выходу, никогда не найдем его. Что мы положим сначала, то самое вынем при конце. К философским системам это правило строго прилагается. Если исходная точка я, как у Фихте, то и все сущее будет проявление некоторого абсолютного я; если я мыслю только то, что мыслимо, что удовлетворяет требованиям законов мысли (как у Гегеля), то и все сущее будет мысль, проявление абсолютного мышления. Если я нашел истинную сущность только в своей воле (как у Шопенгауэра), то и все — есть воля. Так и у Вас, если исходное сущее есть моя жизнь, то в конце окажется, что все живо и что мертвое не существует.
И все это — в известном смысле и с известной стороны верно, но все это не дает нам того, что мы желаем. Ибо мы желаем, скажу прямо, чего-нибудь от нас совершенно отличного и для нас непостожимого, а только соприкасающегося с нами. Материалист не знает сущности материи, и он этому рад, он думает, что у него в руках тот самый таинственный корень вещей, которого мы ищем. Он с восторгом говорит о роковой силе понятных ему законов (слово роковой употребляет Сеченов4), так точно, как верующий говорит о могуществе Промысла.
сущее. Он есть сознательное я; он один обладает сознательным мышлением; он есть лучшая, яснейшая форма воли; он самое живое из всего живущего.
Этот круг неизбежен. Между тем он противен природе человеческой, противен тому инстинктивному понятию о познании, которое есть у каждого. Отсюда я объясняю силу позитивистов, эмпириков; они сильны тем, что признают иррациональное, отказываются от познания за известными пределами. Они нашли тот объект, который ускользает от всякого субъективиста.
Вот мои сомнения. Простите, что я Вам ничего не даю, кроме сомнений и сомнений; но они очень уж наболели у меня. Истинное счастье есть любовь и вера. Почему так сладка любовь? Потому, что я признаю истинно-сущим и таинственно-живущим другое существо, которому отдаю в жертву свое слишком пустое и понятное существование. И вера насыщает нас тем, что предмет ее для нас неисчерпаем, неизмерим. Прав ли я вполне, или такова моя натура, но мне кажется, что стремления людей все состоят в этом искании, — чему бы собой пожертвовать и как бы найти недоведомое. Самое интересное — в этом; удовлетворение эгоизма и жажды познания — в сто раз менее важно.
Я начал поиски за иррациональным, и давно уже моя мысль обращается все в эту сторону. Но я чувствую свою большую слабость, и почти покорился мысли, что не найду того, чего ищу. С недоумением и терпением жду своего конца. Ваши попытки меня и прельщают и пугают. Если Вы потерпите неудачи, если почувствуете сомнения, то для меня они будут страшнее собственных неудач и сомнений. Потому что в Вас я верю; я жду от Вас откровений, как те откровения, которые нашел у Вас в такой силе и множестве в Ваших поэтических произведениях. Вы правдивый, чистый и глубоко вдохновенный писатель. Таинственные силы, управляющие людской жизнью, Вам видимы. И, по своей натуре, Вы смотрите на них с той высоты, на которую могут возвести человека лишь высшие философские и религиозные созерцания. Но Вы пытаетесь, сверх того, подвергнуть их анализу, привести Ваши взгляды в формулы обыкновенного знания. Я заранее уверен, что результаты, которые Вы получите, будут в сто раз беднее содержания Ваших поэтических созерцаний. Посудите, например, могу ли я взгляд на жизнь, разлитый в Ваших произведениях, не ставить бесконечно выше того, что толкует о жизни Шопенгауэр, или Гегель, или кто Вам угодно?
Буду еще Вам писать. возбуждает такое восхищение и такое ожесточение, какого я не помню в литературе. Толкам нет конца. Смерть Самарина5 вызвала большие манифестации сожаления. Я выслушал десяток речей — и все пустые речи. Его последняя книжка «Революционный консерватизм»6 очень хороша и как-будто грустна. А что Вы скажете об Аполлоне Григорьеве?
Не сердитесь на меня за медленность, и помните, помните мою любовь.
Н. Страхов
1876. 8 апр.
Примечания
1 Письмо частично опубликовано в книге: Гусев, III, С. 236—237. Полностью публикуется впервые.
2 107) Толстого от 14... 15 февраля 1876 г. с приложением незаконченной философской работы «О душе и жизни ее вне известной и понятной нам жизни». 16 февраля — вероятно, дата получения письма Толстого.
3 Cogito, ergo sum — мыслю, следовательно существую (лат.), тезис Декарта.
4 Сеченов Иван Михайлович (1829—1905) — создатель русской физиологической школы, мыслитель-материалист.
5 —1876) — философ, историк, общественный деятель, публицист, сторонник славянофильства. Он скончался 19 марта (по ст. ст.) 1876 г. в Берлине от заражения крови после несложной операции. Похороны его состоялись в Москве, в Даниловском монастыре 30 марта 1876 г. См. об этом в сборнике: В память Юрия Федоровича Самарина. 19 марта 1876 г. (М-ва, 1876). Толстой приезжал в Москву на похороны Самарина.
6 «Русское общество в настоящем и будущем» и предположения петербургских дворян об организации всесословной волости (Берлин, 1875). Дмитриев Федор Михайлович (1829—1894) — историк-юрист, сотрудник «Русского вестника» и «Московских ведомостей», с 1886 г. сенатор.