Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
9 октября 1895 г. Санкт-Петербург.
Да, я очень виноват, бесценный Лев Николаевич, перед Вами и перед собою. По-настоящему, мне следовало бы еще недели две пробыть в Крыму, потом заехать к Вам на день, на два и тогда уже ехать в Москву. Но, простите меня, четыре месяца почти полного бездействия истомили меня. Климат Южного Берега действовал на меня дурно в том смысле, что голова моя была тяжела и я не мог ничего писать. На моих глазах в последние дни там подверглась легкому припадку сумасшествия одна девица, и доктор говорил, что вообще для нервных людей Крым не годится. Бывало утром я открывал окно и видел перед собою блистательное море и не мог на него наглядеться. Между тем большой свет вредно действует на голову; я это чувствовал и решил, однако, что не буду закрываться от света. Есть, верно, и что-нибудь другое, и вообще я чувствовал себя не совсем по себе. Я и собрался уехать. Странно сказать, я теперь с удовольствием смотрю на здешнее туманное освещение, на бледные лучи здешнего солнца; мне приятно, что в них ничего раздражающего. Мне очень захотелось наконец попасть в свою старую колею, и в Москве я остановился только по надобности, для исполнения разных обещаний и переговоров и дел. Все это не важно, и я рад только одному, что уже в самый день отъезда в Петербург видел, наконец, Семенковича, владельца «авторских прав» Фета. Сделано все «для очищения совести».
Москвичи, и философы и профаны, были очень заняты чудом, случившимся с Доробцом (в Моск[овских] Ведом[остях]). Грот желает выпросить доклад об этом Кожевникова1 для «Вопросов». Я сам слышал в Англ[ийском] клубе, как граф Келлер по этому случаю хвалился, что умеет в совершенстве заговаривать зубную боль; этот секрет ему передал умиравший знакомый и пр.
Вечное повторение одного и того же!
О Ваших занятиях духоборами я слышал от Марьи Львовны. То, что́ Вы мне пишете, привело меня в умиление, когда я думал и вспоминал о Вас, и в стыд, когда я стал думать о себе. Отчего никогда и ничему я не был так беззаветно предан, не был увлечен до забвения всего остального? А ведь только тогда силы человека действуют вполне, и сам он вполне удовлетворен, и другие ему покоряются и любят его!
Но, не бросайте Воскресения! Напишите его так, чтобы это было действительно воскресение из мертвых. Как много я думал об этом удивительном перевороте, и с какой жадностью я стал бы читать эту книгу!
Мне думалось, что успех Хозяина и работника разогреет Вас на это писанье. Ведь читали все и скольким слова Ваши запали в душу! Делянов2 всегда заговаривает об Вас. На этот раз я был победоносен. Я говорил ему, что Вы все пишете. «Ну что он там пишет!» сказал он морщась. «Как что пишет? Как что пишет? Написал Хозяина и раб[отника]!» отвечал я довольно строго, и рассказал ему анекдот об отце Валентине и Марье Николаевне3
Дай Бог Вам здоровья, бесценный Лев Николаевич! А мне моя трехмесячная прогулка начинает, видимо, приносить плоды: чувствую себя бодрым; грудь и горло так свободны, как давно не бывало. Понял я наконец бодрящую прелесть холодного дождя и ветра, о которой Вы говорите, рассказывая о Левине4.
Мое душевное почтение Софье Андреевне, Татьяне Львовне и Марье Львовне.
Сегодня был у меня Сергей Иванович: его опера идет на следующей неделе, и он ждет сюда и Софью Андреевну и Татьяну Львовну. Вот будет праздник! Жду большого успеха для оперы5.
Попову отвечаю вместе с этим письмом. Книга о Дрожжине может быть бесконечно трогательна, если ее написать как следует. Я даю ему советы, как поставить точки на ˚. Больше ведь ничего не нужно6.
Простите
Вашего всей душой любящего и неизменного
Н. Страхова.
1895 9 окт. Спб.
Примечания
1 Кожевников Владимир Александрович (1852—1917) — философ, последователь Н. Ф. Федорова.
2 И. Д. Делянов — см. прим. 6 к Письму 440 Страхова к Толстому от 17 декабря 1894 г.
3 —1912), сестра Толстого, в ту пору монахиня Шамординского монастыря, духовная дочь отца Валентина Александровича Амфитеатрова (ок. 1830—1908). В письме 31 марта 1895 г. Толстой назвал Валентина «очень умным священником» (ПСС, Т. 68, С. 79).
4 В романе «Анна Каренина».
5 В Петербург по случаю первого представления оперы С. И. Танеева «Орестея» ездили Софья Андреевна, Татьяна Львовна и Михаил Львович Толстые.
6 Е. И. Попову 9 октября 1895 г. Страхов написал: «... Припоминая Вашу рукопись о Дрожжине, попробую вспомнить и тогдашние мои мысли. Мне вовсе не хотелось прочитать какого-нибудь изложения прежнего и нового направления, которым предавался Д[рожжин], а хотелось только видеть, кто, как и чем «вот важная эпоха в жизни Д[рожжина], но, к сожалению, у нас нет писем, рассказов и т[ому] п[одобного] о том, как совершился этот перелом». Затем само собою будет видно, каков Д[рожжин] был прежде, и каков стал потом. Общей характеристики двух направлений вовсе не нужно — это было бы отступление в сторону. Да эти направления в общих чертах всем известны; возьмите хоть мою статью Толки об Л. Н. Толстом«вот с этой минуты Д[рожжин] стал мыслить и действовать иначе и не изменял своих убеждений до конца жизни». Одним словом, чтобы видно было, что Вы сознаете неполноту своего рассказа и даете читателям все, что можете, и что вы знаете, что именно даете. Книга Ваша будет очень интересна и трогательна, если Вы вообще будете упирать на главные точки и опустите все лишнее и безразличное. Но, разумеется, лучше дать больше, чем слишком мало. Вот все, что могу сказать Вам по памяти об Вашей рукописи. Извините, если мои советы так маловажны. От всей души желаю, чтобы работа Ваша спорилась, и чтобы она имела успех...» (ОР ГМТ).
Указания Страхова Е. И. Попов учел при втором издании книги «Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина», выпущенном В. Г. Чертковым в Англии в 1898 г.