Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
22 апреля / 4 мая 1875 г. Рим.
Roma, Via Felice, 143. 4 мая / 22 апр. 1875.
Какой Вы милый, какой Вы добрый, Лев Николаевич! Не могу выразить, как мне приятно было Ваше письмо; я получил его в первый же день, как приехал в Рим, и меня так и обдало теплом. Видно, Вы очень счастливы, должно быть, Вам хорошо работается и живется. Я крошечку позавидовал и очень порадовался. Ваши две новые главы интересуют меня в высшей степени, но прочитать их придется разве во Флоренции. Здесь маленький кружок русских, в который я попал, получает только Голос1очень бились, как Вы пишете, то они непременно — большое чудо, и я заранее радуюсь, что придется их читать.
Теперь обо мне. Вы задаете мне несколько вопросов и даже упрекаете меня в той (будто бы моей) мысли, что Вы об одном себе думаете. Нет, Лев Николаевич, этой мысли у меня нет; я знаю, как вы добры и чувствую вашу любовь. Но я писал Вам все о Вас, да о Вас потому, что искренно вхожу в Ваши интересы и мысли. Я поступаю так почти со всеми, даже иногда с пустейшими людьми; с Вами же считаю это и за долг, и за радость. Но что правда, то правда; я от Вас скрывался, я не был откровенен, говоря о самом себе. Отчего же? Скажу прямо — мне было стыдно
Я думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан!2
Может быть, я переживу этот период и обновится 3, но теперь я не вижу выхода. Вот два года, как я ищу дела и не нахожу его. Все меня слабо интересует, все не доростает до огня, который бы согрел всю душу. На эту тему я мог бы писать без конца, но мне это стыдно, — да притом это совершенно бесполезно и никому не интересно. В конце письма Вы высказываете очень хорошее пожелание: будьте сильны, Вы пишете. Да, именно этого мне следует пожелать.
В таком расположении духа я очень охотно согласился на поездку в Италию; южное небо и солнце я люблю нелицемерно. Но я увижу и людей и города; что же я там буду смотреть? — подумал я. Современная жизнь и современные люди нисколько не интересны. Настоящая жизнь человека — религия, искусство, какая-нибудь идея. Увижу древнее искусство, и увижу католичество; — одно отжило, а другое, может быть, еще живо? Католичество — великая религия; немцы потому и не понимают христианства, что они протестанты; всего лучше понимает его (из неверующих) Ренан, именно потому, что он католик. И вот мне хотелось повидать монахов, увидеть живущую в людях религию. (Я непременно посещу Оптину пустынь и какие-нибудь русские монастыри.) Что аскетизм есть последовательное выражение религии — для меня несомненно; я до семнадцати лет (даже первый год университета) жил в среде духовных и монахов, и знаю, в чем дело.
И в том и в другом отношении поездка была сначала неудачна. Хороший, теплый день был в Вене (25 марта — 6 апр.), но потом в Венеции был дождь и холод. Мы поторопились в Неаполь — там тоже. Так как у итальянцев термометры не в употреблении, то точных чисел, к сожалению, не знаю. Мои спутники (две дамы, две девочки и их отец) так и уехали, не дождавшись хорошей погоды; я решился дожидаться и дождался очень хороших дней. Прогулки в Villa reale, но особенно восхождение в монастырь Сан-Мартино и поездка утром в Сорренто были великолепны. Я испытал несколько минут истинного восторга, точно также, как невольное восхищение чувствовал и прежде — при въезде в Венецию, когда вышел на площадь Св. Марка, или когда вошел в Св. Стефана в Вене. Но общее впечатление Венеции очень грустное — вымирающий город; пустые и запущенные церкви и дома — точно пустые соты вымирающего улья. Но я решил еще раз побывать в Венеции перед отъездом. Неаполь — живой и радостно живущий город. Я был удивлен спокойствием и ясностью этих лиц. Но вот я в Риме — и опять впечатление смерти, и еще с большею силою. Рим величав, грандиозен, очень красив, и все-таки он ничтожен и мертв сравнительно с теми развалинами и с теми воспоминаниями, на которых стоит. Я приехал из Неаполя вечером, и первое, что́ меня поразило — двадцать или тридцать омнибусов от отелей. Они уехали почти пустые, так как сезон Рима уже кончился. Потом я на всех улицах встречал множество этих отелей, огромных домов, с иголочки, и подражающих palazzo. Потом каждый день я вижу, что жители Рима ходят пешком, а разъезжают по городу иностранцы с красными книжками Бедекера4. Что же бывает во время сезона? И теперь это как пятно, закрывающее Рим. Но мне говорят (я нашел здесь знакомого скульптора, Антокольского5, очень умного человека), что Рим весь и живет иностранцами, что сам он мертв и в художественном и в умственном отношении, а иностранцы (5000 одних художников!), разумеется. не образуют ничего целого и каждый живет душою вне Рима.
Теперь погода стоит прелестная; я нанял себе при помощи Антокольского меблированную комнату и живу очень благополучно. Кругом столько интересного, и прогулка на Monte Pincio одна может составить удовольствие дня. Лениво таскаюсь по музеям, брожу по улицам, раз пять в день пью кофе в одном из бесчисленных кафе. Я не собираюсь ничего изучать и не питаю никакой жадности в произведениям искусства; но есть неотразимые вещи — Пантеон, Венера Капитолийская, Аполлон Бельведерский (только вчера видел), — еще лучше, по-моему, там же — Меркурий Бельведерский; Мадонны Рафаэля, Форум, Колизей, бани Каракаллы и пр. и пр. Св. Петр больше изумляет, чем дает наслаждение; первое же впечатление было этой страшной громадности, и привыкнуть к нему невозможно.
«Ante-Christ» Ренана6 и теперь читаю Voyage en Italie Тэна7, что́ очень помогает мне отдавать себе отчет во впечатлениях. Хочу даже писать корреспонденцию в «Гражданин», так как ничем иным заняться невозможно.
А монахи так мне и не даются. В Неаполе они меня удивляли своею серьезностью сравнительно с ясностью лиц остального населения. Здесь они просто отвратительны. Наших монахов я ставлю в тысячу раз выше; тут их лица грубы, скучны и больше ничего. Впрочем, еще попытаюсь.
. Вы меня спрашиваете — что? — не помню, решительно не помню, о чем дело; столько впечатлений прошло через голову.
Насчет статьи в Иллюстрации Вы ошиблись; не я ее писал, и до сих пор не знаю кто. Должно быть поэт 8чужое мнение, которое близко к моему (я теперь смутно его помню). Вчера я прочитал в Голосе (здесь получается один экземпляр) фельетон об «Анне Карениной», который меня порадовал. Думаю, что его писал 9. Престранная вещь! Вас обвиняют (не он, он защищает) в безнравственности, в сальности! Каково недоразумение! Какая путаница в головах, какая страшная тупость! Повторяю — их нужно бить обухом по лбу, чтобы они остановили внимание на том, на чем следует. Но толки об Вас своим тоном, своим характером, по-моему, ясно показывают, что Ваш авторитет утвердился незыблемо, что о Вас считают нужным подумать, прежде чем писать. О
Не напишете ли мне несколько строк во Флоренцию? Я пробуду в Риме до 4 мая по нашему стилю, и сюда письмо едва ли поспеет.
Утешьте меня, хоть Вы и заняты, хоть Вы и за большим и важным делом. Но ведь тогда-то и легко пишется.
Н. Страхов
1 «Голос» — ежедневная газета, «политическая и литературная», либерального направления, выходившая в Петербурге с 1863 по 1884 г. Редактор-издатель — Андрей Александрович Краевский (1810—1899).
2 «Евгений Онегин» Пушкина, гл. VIII (Письмо Онегина к Татьяне).
3 Псалтирь, псалом 102: 5.
4 Бедекер Карл (Karl Baedeker) (1801—1859) — немецкий издатель. Основал в 1827 г. в Кобленце издательство путеводителей по разным странам. Слово «Бедекер» стало названием путеводителей.
5 —1902) — русский скульптор, академик скульптуры, с конца 1877 г. жил и работал в Париже.
6 «L’Antechrist» («Антихрист») (Париж, 1873).
7 «Voyage en Italie», Т. 1—2 (1866); русский перевод: «Путешествие по Италии» (1913—1916) — книга И. Тэна.
8 —1904) — поэт, с 1891 г. главный редактор официальной газеты «Правительственный вестник».
9 Загуляев Михаил Андреевич (1834—1900) — журналист, беллетрист, переводчик. В «Голосе» вел передовые политические статьи, затем стал главным редактором политического отдела.