Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
29 января 1895 г. Санкт-Петербург.
Сегодня, бесценный Лев Николаевич, был у меня г. Зиновьев с Вашим письмом, а затем принесли мне исправленную корректуру Вашей повести, т. е. ту, которую я правил, еще без поправок, присланных Вами с г. Зиновьевым. Опять я с жадностию принялся читать и не оторвался, пока не кончил. Изобразительность Ваша — несравненна. Что же я могу сказать, кроме похвал? Просто, ясно, определенно у Вас рассказано то, что почти недоступно рассказу, и действующие лица, не исключая Мухортого, делаются нам страшно близкими. Мороз — подирает по коже. Мне очень боязно говорить о том, что мне кажется недостатком. Мне представляется, что отдых за чаем расхолаживает рассказ. Тут являются люди, и целая картина быта, которые потом исчезают и не имеют значения для замерзающих. Зачем они так подробно описаны? Но ведь это не недостаток, а избыток — картина интересна и ярко жива. Второе, что решусь сказать Вам — конец не довольно значителен. Никита, повидавший смерть, может быть вынес какое-нибудь впечатление от этой встречи.
— вот что у Вас бесподобно. До сих пор я, впрочем, не встречал читателей, которые умели бы это вполне ценить. Душевное смягчение и его смысл — только у Вас это можно найти. А сны! Удивительно!
— не берусь судить; мне нужно время для обдумывания, и скоро мне пришлют корректуру, уже исправленную Вами — тогда еще напишу Вам.
«Ослабела ли Ваша способность?» Не ослабела, а в каждой строчке показывает полное мастерство. Странная мысль Вам пришла в голову! Верность и чистота каждой черты — изумительная!
Пока, простите