Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому1
3 декабря 1890 г. Санкт-Петербург.
Сегодня в Новом времени 2 пишет, что грех сладок и привлекателен, а потому общество должно покрывать грешников позором, чтобы они удерживались. Мне кажется, бесценный Лев Николаевич, тут так и видно, что он вовсе не знает, как отвратителен грех сам по себе, и как сам себя наказывает. Да этого не знает и все огромное большинство и живет в этом незнании. Поэтому Смерть Ивана Ильича и Крейцерову Сонату многие пренаивно считают за клевету на нашу жизнь и ничего в них не понимают. Для многих даже ревность, любовь существуют только в романах, но все отлично понимают, что грех сладок и привлекателен. Чем дальше, тем мне яснее, какая удивительная оригинальность в этих ваших рассказах. Как будто перед нами носился огромный мыльный пузырь — Вы дотронулись и он лопнул, и вздуть его уже невозможно. Каждый новый Ваш рассказ, конечно, был бы таким же новым откровением человеческих страданий, скрытых под видом благополучия нынешних нравов и порядков. Поэтому у меня не выходят из головы Ваши трогательные слова, что Вам не работается, но что жалеть не нужно, а нужно думать о главном — отречься от самого себя. О, я уверен, что одно другому не помешает, а будет содействовать, как было это и до сих пор. Дай Вам Бог всяких сил!
3 и успехами своей картины4. Потом я был у него раза два, получил кучу немецких отзывов о его картине и видел бюст. Отзывы порадовали меня тем, что везде о картине говорят как о перворазрядном произведении; но настоящего разбора нет. Очень хорош отзыв пастора. И везде заметно (кроме разве этого пастора), что социализм они понимают, и борьбу бедных с богатыми, но христианство уже забыли. Бюст поразил меня мастерством, — какой у него сильный талант! — но есть какая-то черта неверная — en face. Я даже уверен, что по циркулю она верна, но она в Вашем лице производит не то впечатление, как в бюсте; как будто нос длинен. Не решился я сказать Ге, и, ужасная досада!, с тех пор не удается мне увидеть Татьяну Андреевну, чтобы у нее спросить. Вообще, я думал, что увижу то самое, что видел, когда только что приехал нынче в Ясную Поляну; я очень любовался тогда Вашею исхудавшею головою — и думал, что у Ге ее увижу. Нет! не достает той величавости и энергии. Посмотрим, что будет в меди и гипсе.
Относительно Богомольца, к несчастью, дело не удается. Н. П. Семенов, взявшийся с величайшим усердием хлопотать, получил отказ, полный отказ. Он обещал разузнать, в чем беда, и непременно разузнает, но пока — нужно отложить надежду.
Теперь скажу и о своих маленьких делах. Я кончил и отослал свою статью. Когда перечитывал, мне самому понравилось: тут много мыслей, которые обдумывались десять и двадцать лет. Но страх меня берет — все связно, но вместе и отрывочно, — помните, как о сохранении вещества в Вечных истинах? Во всяком случае, темы такие богатые, что статья слишком мала и слаба.
Вестника Европы опять напечатал против меня Немецкий подлинник и русский список, где очень бранится и доказывает, что Данилевский заимствовал все свои мысли у Рюккерта5— и сам я немножко напутал, и его разгорячил до того, что он потерял все свое величие. Но у меня теперь так и пишется в голове ответ ему. Конец, конец — не буду больше писать ничего язвительного! Послушаю, что будут говорить, и пожалуй, напишу письмо к нему с предложением мира. Он приезжал сюда недели на две, и не был у меня — он действует и пишет, как обиженный, хотя тон все тот же победный. Однако же, он довольно бесплодный писатель, чего я не ожидал. Мысль у него не развивается, и он в каждой статье повторяет все те же аргументы, — меня удивляет, как он всегда умеет их приплести, — а дело не подвигается ни на шаг. Например, в последней статье я говорю о политической справедливости Данилевского — он не отвечает ни слова, а повторяет обвинение в макиавеллизме, да и говорит, что ему никто не отвечает на его возражения, и т. п. В дурные минуты я даже завидую этому апломбу, и на глаза многих я побит совершенно.
Если Вы заглянули в мою книгу, то скажите, какое впечатление. Думаю, Вы найдете, что предметы не важны, а если важны, то мелко взяты. Пока все благополучно, т. е. и читают и слегка похваливают.
Нужно все это бросить. Нужно приняться за себя и хоть немножко обмыть душу. Когда же будет это время чистых мыслей и чистых стремлений? Нужно писать о самом задушевном, и я сегодня придумал, как написать статью об Вас, — чтобы было не длинно и очень содержательно.
Простите меня. Всей душою желаю Вам здоровья и бодрости. Мой усердный поклон Софье Андреевне, Татьяне Львовне и Марье Львовне.
Ваш неизменный
1890 3 дек. Спб.
Примечания
1 Публикуется впервые.
2 Парнелл Чарлз Стюарт (Charles Stuart Parnell) (1846—1891) — ирландский политический деятель, происходивший из старинного дворянского английского рода. В 1890 г. капитан Вильям О’Ше (Captain William O’Shea), сподвижник Парнелла, обвинил свою жену Катрин (Katherine O’Shea) в прелюбодеянии с Парнеллом и возбудил бракоразводный процесс. С его стороны были представлены убедительные доказательства, и суд вынес решение о разводе. В 1891 г., незадолго до смерти, Парнелл женился на госпоже О’Ше.
3
4 «Что есть истина?» (1890). В феврале 1890 г. картина выставлялась на XVIII передвижной выставке картин Товарищества передвижных художественных выставок, однако 7 марта 1890 г. по распоряжению Санкт-Петербургского градоначальника генерал-лейтенанта Грессера была с выставки снята и изображение этой картины было изъято из каталога выставки. В апреле 1890 г. Н. Д. Ильин, частный поверенный в Петербурге, предложил художнику выставить картину за границей, на что получил согласие. П. М. Третьяков, купивший картину в июне, дал свое разрешение на это путешествие. Картина выставлялась в Германии, затем в Америке. См.: В. В. Стасов., «Н. Н. Ге» (Москва, «Посредник», 1904).
5 Рюккерт Фридрих (Friedrich Rückert) (1788—1866) — немецкий поэт и ориенталист, профессор восточной литературы в Эрлангене и Берлине.