Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
20 сентября 1890 г. Санкт-Петербург.
Ваше письмо, бесценный Лев Николаевич, очень меня тронуло и вместе ободрило. Буду Вас слушаться, непременно стану исполнять Ваш совет — писать о самом задушевном. Вы так бесподобно указали (то, что мы откладываем, и то, о чем никому не говорим), что я почувствовал всю правду Вашего совета и пришел от него в восхищение. И еще мне было подтверждение. Я стал рассказывать одному ученому приятелю, как Вы глубоко понимаете свое дело, и о Вашем совете. Но он меня не понял, и я тогда догадался, что у него самого ничего задушевного нет, что он не знает того, о чем Вы говорите. Если так, то пусть же он делает свое дело, а мне нужно делать то, что у меня есть, но чего ему и в голову не приходит. Благодарю Вас от всей души. Очень часто я себе не верю, сомневаюсь в значении своих писаний, и мне нужна поддержка, похвала, нужно ясное сознание, что я не обманываюсь в своей силе. В этом отношении я Вам обязан без конца, и буду Вас слушаться.
Ну вот, Боже мой, на первый же раз я не исполняю Вашего совета! Письмо Ваше застало меня за статьею против Соловьева1вперед не буду! Тут вышло особенное обстоятельство. Меня не Соловьев трогает, хотя он стал и писать, и вести себя пренегодно, — а мне важны читатели. Когда пишу, я Вас никогда не забываю, и думаю, что и для Вас успею сказать нечто новое (впрочем не в первой статейке, а во второй и последней, которая недели через две явится в Новом времени), а для массы читателей, Вы увидите, мои объяснения очень важны. Сказать по правде, мне очень тяжело так долго хлопотать о Данилевском, но так выходит, что нельзя бросить дела.
История с Соловьевым преудивительная. В Москве, когда я возвращался, он зашел ко мне с Цертелевым, облобызался, посидел. На другой день уговорились вместе обедать в Сл[авянском] Базаре; были тут и Стаховичи, и очень все было приятно. Потом он заехал ко мне проводить меня на жел[езную] дорогу. Там на станции принялись обедать. Он поставил бутылку рейнвейну, — я не пил, но подвернулся знакомый, ехавший тоже в Петербург, и пил за меня.
Потом простились, он зашел в вагон, еще раз расцеловались, и он говорит: «Я вам напишу, Н[иколай] Н[иколаевич]!» «Как мило!» отвечаю я: «пожалуйста напишите, не обманите». Приезжаю в Петербург и через несколько дней узнаю, что вышла его злая статья против меня. Еще через несколько дней письмо2 от него из Красного Рога, начинается так: «Я хотел и не успел сказать Вам о своей полемической статье» и пр. Дальше следуют извинения и оправдания. «Поддерживать свою позицию в этом споре есть для меня обязанность». Книга Данилевского «вдруг стала специальным кораном всех мерзавцев и глупцов, хотящих погубить Россию и уготовить путь грядущему антихристу. Когда в каком-нибудь лесу засел неприятель, то вопрос не в том, хорош или дурен этот лес, а в том, как бы получше поджечь его». «Вы смотрите на историю, как китаец-буддист, и для Вас не имеет никакого смысла мой еврейско-христианский вопрос: полезно или вредно данное умственное явление для богочеловеческого дела на земле ?»
Вопрос, как видите, превосходный; Соловьев, как пророк, его решил, и, конечно, как инквизитор, сжег бы меня и все экземпляры России и Европы. Но дурень он, дурень! Что ж он сделает плохими журнальными статейками? Только себя осрамит! А между тем, он уже заранее торжествует в этом самом письме: «В этом споре из-за последнее слово во всяком случае должно остаться за мной — так написано на звездах». Нет, он слепой человек, угорелый почти до помешательства.
Итак, погодите немножко и Вы увидите, что я не очень виноват.
В Вопросах философии, вероятно, Вы прочли статью Розанова обо мне. Его чистое воодушевление, порыв ко всему умному и высокому, сердечная теплота — очень тронули меня, больше даже, чем похвалы, из которых многие я нашел меткими и — каюсь — справедливыми в их восторженности. Впрочем, Вам дело виднее, Вы лучше разберете, что там верно, и что нет. Есть там и путаница.
«Но все мое удовольствие (так я написал Н. Я. Гроту) «было отравлено статьею г. Астафьева3. Она дышит такою яростью, она обращается с писаниями самого знаменитого в мире писателя с таким неуважением и произволом, она взводит на него такие нелепицы, что не могу понять, как подобная дикая статья попала в Вопросы». И дальше: «Они стоят за веру, а потому разрешают себе всякое извращение и неуважение чужих мнений; они стоят за нравственность; а потому считают долгом быть дерзкими и грубыми».
Одна из самых задушевных моих мыслей — написать об Вас; и останавливает меня то, что нельзя писать (т. е. печатать) об Вас лично и о многих Ваших писаниях; придется написать для посмертного печатанья.
— непрерывной, бескорыстной работою.
Мое усердное почтение Софье Андреевне, также Татьяне Львовне и Марье Львовне.
Ваш неизменный и глубоко благодарный
Н. Страхов
1890. 20 сент. Спб.
1 Статья Страхова «Новая выходка против Н. Я. Данилевского» была напечатана в двух номерах газеты «Новое время» (1890, № 5231 от 21 сентября; № 5242 от 2 октября).
2 —60.
3 Статья философа П. Е. Астафьева (1846—1893) «Нравственное учение гр. Л. Н. Толстого и его новейшие критики» напечатана в журнале «Вопросы философии и психологии» (1890, Кн. 4).