Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
8 ноября 1874 г. Санкт-Петербург.
Очень виноват перед Вами, бесценный Лев Николаевич; все последние дни я твердил себе, что нужно, нужно писать к Вам, и не мог собраться.
Вот с месяц, или с полтора, как мне очень не по себе; не разберу, что это такое — нездоровье или скука, скука оттого, что нет у меня настоящего дела, что я усиленно ищу его и не нахожу. Как бы то ни было, я виноват. Мне следовало известить Вас, что злодей Некрасов не приготовил оттисков1; я положился на него, а следовало самому похлопотать. Он обещал мне наконец 10 оттисков, но и тех не присылает. Был он у меня в Библиотеке и очень старательно заявлял, какой он благонамеренный и как мало сочувствует всему революционному; был и я у него и чуть не согласился остаться обедать с ним и — как он выразился — с его хозяйкою2. Но оттисков все-таки нет.
Ваше намерение продать роман в «Р[усский] В[естник]» очень смущает меня; я предчувствую, что Вы не сойдетесь3. Р[усский] В[естник] имеет слишком мало подписчиков, и по делу с Достоевским4 я знаю, как он жмется. А не заводил ли с Вами переговоров Некрасов? Он просил меня сделать Вам предложение и даже содействовать с своей стороны, «так как Толстой-де человек своеобычный; пожалуй, заупрямится». Я не торопился писать к Вам об этом, зная, что Некрасов сам с Вами в переписке; что же касается до того, чтобы уговаривать Вас в его пользу, — не хочу. Никак не могу желать усиливать то направление, которому он служит отчасти по личному настроению, но большею частью по лукавству и невежеству.
Вероятно, Вы слышали о здешних возмущениях в Мед[ицинской] Академии, Технол[огическом] Институте, Университете, Горном корпусе5. Ужасная жалость берет при мысли об этой нашей молодежи. Они истинные дети по пониманию людей и действительности; и эти-то дети заражены самыми извращенными понятиями, им внушен фанатизм и энтузиазм нелепейший. Может быть, французские юноши еще имеют право ставить себя наряду со своими взрослыми людьми; но наши, как давно замечено, зреют очень медленно и долго остаются мальчиками.
Причина волнения — учебные строгости, которые усиливаются с каждым годом во всех ведомствах, чего нельзя не одобрить, если только это делается как следует, без обид и ненужных тычков. Недовольство молодежи сорвалось на человеке, который (нужно отдать ей справедливость) вполне стоит антипатии. Это Цион6, проф[ессор] физиологии, жид, хвастливый, нахальный, бессердечный. Он в Мед[ицинской] Академии, отличающейся глубоким невежеством и чисто школьническими нравами, стал носиться со своей наукою и давить и студентов, и профессоров. Невежды ополчились против нахала, который знает на вершок больше; полтора года тянулась полемика, сводившаяся на один мудрый вопрос: кто больше знает? свистом и шиканьем и пошвыряли в профессора полученные от него брошюрки.
Пожар распространился по другим заведениям, и теперь много молодых людей исключены и рассылаются на места жительства. Некоторые из них очень довольны: интеллигенция нужна-де не в Петербурге, а в глухих местах. Между тем общество — не шелохнется. Никто не боится этих волнений, никто не опасается за порядок, и даже мало говорят о событии; жалеть — никто не жалеет. Как глупы те революционеры, которые теперь воображают, что могут возбудить
Возвращаюсь к Вашему роману. По своему обыкновению, я стал любить его и понимать тем больше, чем больше читал. Какая прелесть — сцена объяснения в любви Левина! Ученый разговор брата Левина — тоже бесподобно! Как все это свежо, ново и бесконечно правдиво и тонко! Разговор в трактире мне показался несколько длинным. Разумеется, это не помешает, так как он все-таки имеет все Ваши достоинства.
Азбука Ваша наконец одобрена, то есть одобрены все книжки для чтения; первая же и наставления для учителя одобрены только для учительских библиотек; а Арифметика вовсе не одобрена.
Шум из-за Вашей статьи идет страшный; Евтушевского, который непочтительно отозвался об Вас в Педагогическом обществе, осмеяли все газеты. Я говорил с Сент-Илером, моим давнишним приятелем, который тут главный столп педагогии. Он очень несогласен с Вами; сказал, что именно Евтушевский и Бунаков не подражают немцам близок к Вашим мнениям; Вы напали будто бы на отживающее направление, на те следы его, которые еще остались у Евт[ушевского] и Бун[акова]. Я хотел писать статью, но так не писалось, как еще никогда. Да в «Гражданине» почти и не стоит. Однако к середе изготовлю7.
Пока, прощайте!
Ваш всею душою
1874 г. 8 нояб. Спб.
Примечания
1 Об оттисках статьи Толстого Страхов писал Некрасову 14 декабря 1874 г.: «Многоуважаемый Николай Алексеевич! Если бы Вы прислали мне хоть пару оттисков Толстого, то и этим очень утешили бы меня. Усердно прошу Вас, нельзя ли чего-нибудь сделать. Дмитрий Иванович Стахеев очень плачется на судьбу, а я слушаю и чувствую себя виноватым. Я уговорил его обратиться в Отечественные записки; я сказал, что у него нет еще имени и потому ни в Русском Вестнике, ни в Вестнике Европы ему не будет удачи, но что Вы, Николай Алексеевич, сумеете оценить и неизвестного писателя, что Вы всегда отличались смелостью и умением выводить на сцену начинающих. Я думаю, что таковы Вы и до сих пор; одна беда — никак не можете прочитать его «Кота» и потому его не знаете. Простите, что мешаюсь в чужие дела; у Вас могут быть свои соображения; мне только как постороннему зрителю жалко, что вещь вполне достойная чтения не печатается...» — ЛН, Т. 51—52, С. 317. Повесть Стахеева «Кот» была напечатана в «Русском вестнике» (1876, № 9).
2 Зинаида Николаевна (подлинное имя — Фекла Анисимовна Викторова) (1851—1915) — подруга Некрасова с начала 70-х годов, с которой он обвенчался незадолго до кончины. «Эта Зинаида Николаевна очень милая и симпатичная блондинка, радушная, приветливая, без всяких ужимок, — и, говорят, страстная охотница, т. е. ездит на охоту и хорошо стреляет» — писал Я. П. Полонский в письме к Тургеневу от конца сентября — начала октября 1873 г. — см.: Переписка И. С. Тургенева в двух томах (Москва, «Художественная литература»), Т. II, С. 462.
3 «Русского вестника» П. М. Леонтьевым относительно публикации романа «Анна Каренина» в этом журнале. В Москве же он получил письмо от Леонтьева (оно неизвестно), которое, по-видимому, понял «как торговлю» и не счел нужным на него отвечать
4 Редакция «Русского вестника» платила Достоевскому от 150 до 200 рублей за лист, объясняя это тем, что его произведения обычно поступали в редакцию в сыром, неотделанном виде.
5 См. об этом: А. В. Никитенко. Дневник в трех томах. Т. III (Л-д, 1956), С. 322—323.
6 —1912) — доктор медицины, профессор физиологии в Петербургском университете (с 1870 г.) и Медицинской Академии (с 1872 г.), уволенный из нее в 1875 г. Переселился за границу, оставил научную деятельность и занялся финансовыми вопросами.
7 Статья Страхова напечатана в №№ 48 и 50 «Гражданина» за 1874 г.