Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
20 мая 1887 г. Санкт-Петербург.
Ваши слова не пропадают для меня даром, бесценный Лев Николаевич. Достал я из П[убличной] библиотеки книгу П. Бакунина1 Основы веры и знания Извериться никогда ничего другого не значит, как потерять доверие других людей, смысл простой, ясный, из которого ничего нельзя выжать. Читаю дальше — и мысль начинает интересовать и захватывать меня. Я стал только думать, что у этого человека мысль и слово не совпадают, что из-за своей мысли он не видит слов и потому хватает их без хорошего разбора, и, сам это чувствуя, набирает их побольше — для ясности. Читателю, таким образом, приходится из-за слов автора разглядывать его мысль, переводить его смутную речь на ясную. Но чем дальше я читал, тем больше меня увлекало содержание; я пришел в совершенное восхищение и нашел много мест, где прекрасные мысли и выражены прекрасно, с воодушевлением и точно. Это они, мои любезные идеалисты, Фихте, Шеллинг, и величайший из них Гегель! Но автор обратил их мысли и их диалектику в свою плоть и кровь, и пишет с полной свободою и твердостью и воодушевлением самостоятельной мысли. Высота и глубина мысли бесподобные, и сам вдруг подымаешься как на крыльях. Все, что говорится об отношении человека к Богу — удивительно хорошо, да и часто чудесно сказано. Пришлось мне быть на Невском, я зашел в магазин и купил книгу, чтобы не расставаться с нею. Однако, я стал чувствовать, что, читая, теряю нить рассуждения. Должно быть, я слишком бегу, подумал я, и внимательно прочел оглавление, чтобы убедить себя, что автор имел в виду правильный порядок и последовательность. К удивлению, впечатление путаницы с середины книги все усиливалось, две главы, об эстетике и об этике, совершенно обманули мое любопытство. Я на них смотрел заранее с большою жадностию, потому что ведь это насущные, ежедневные, практические вопросы; досадно было так мало найти. Потом раздосадовали меня особенно двадцать страниц (297—320), на которых очень слабо доказывается, что есть вещи, для человека непонятные. Тема важная; но ведь нужно найти понятного и непонятного, так чтобы потом уметь ставить вещи по ту или по другую сторону этой границы. Ничего такого тут нет, и все рассуждение ничем не оканчивается. Немножко утешили меня удивительные страницы о смерти, в конце книги.
Теперь очарование мое рассеялось, и я с грустью смотрю на эту книгу, давшую мне столько глубокого наслаждения. Какое великое было бы дело, если бы эти самые мысли были действительно изложены и действительно ! У Бакунина есть в огромных размерах тот самый недостаток, который произвел падение и забвение немецкого идеализма. Книга сияет мыслью, — а кто ее поймет? Она писана с глубоким воодушевлением — а кто ее будет читать? От этого настоящего не останется никакого прошедшего — скажу я выражением автора.
Есть в книге и прямое возражение против Вас, на стр. 297 с первой строчки. А дальше выражено все бессилие философии автора:
«Нет правил для нравственных поступков человека; нравственный человек нравственен только по вдохновению свыше».
Поэтому сегодня, по вдохновению, можно предавать себя на смерть и сожжение; а завтра, по новому вдохновению, можно убивать и сожигать других. Так и понял это Михаил Бакунин2— та самая черта гегельянства, которая оттолкнула меня когда-то от этой философии.
Когда теряется разграничительная черта между добром и злом, весь вкус жизни пропадает и исчезает всякий интерес мышления. Можно признать, что злодей бессознательно повиновался некоторому нравственному побуждению; но сознательное злодейство никогда не будет нравственным поступком.
Не упрекнете ли Вы меня в педантизме? Я сам себя часто в нем упрекаю и стараюсь поддаваться ему лишь настолько, насколько он прав. Книгу П. Бакунина возьму с собой на летнюю поездку и непременно , как кто-то выразился, смеясь над моими цитатами.
Но сейчас нужно ехать за Русск[ой] мыслью, май, где статья Тимирязева против Н. Я. Данилевского. И нужно вчитаться и писать опровержение. Когда так ясно, что́ именно следует делать, я всегда очень доволен. Лишь бы не довелось жить, «изнывая пустым призраком», как выражается П. Бакунин.
Простите меня. Дай Вам Бог всего, что́ хорошо для тела и души.
Ваш неизменно преданный и любящий
Н. Страхов
1887 г. 20 мая. СПб.
1 —1900) — философ и публицист, брат М. А. Бакунина. Его книга была издана в Петербурге в 1886 г. В письме к В. В. Розанову от 18 мая 1888 г. Страхов писал: «... Недавно он [П. А. Бакунин] захотел познакомиться со мной, но мы виделись только один раз. Крепкий старик, еще с чернеющими волосами, лет 70-ти. Он мне сказал, что его книга дурно написана (что совершенно справедливо), что он сам иногда не может добраться, какая мысль внушила ему слова и фразы, напечатанные в его книге. «Я себя испортил, — говорит он, — я писал для себя и позволял себе самые странные выражения своих мыслей» — В. В. Розанов. Литературные изгнанники. Т. I (СПб.), С. 131 (далее: Розанов).
2 Бакунин Михаил Александрович (1814—1876) — революционер, философ, публицист; с 1861 г. — эмигрант. См.: Н. М. Пирумова, «Толстой и семья Бакуниных» в книге: Л. Н. Толстой и русская литературно-общественная мысль (Л-д, 1979).