Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
Вторая половина ноября 1880 г. Санкт-Петербург.
Ваше письмо, бесценный Лев Николаевич, сделало меня счастливым на несколько дней. По своему малодушию я все боялся, что уж наскучил Вам, или что Вы недовольны. Стасов прибежал с писком и радостью.
— Я получил письмо от Толстого1!
«И я получил!»
— Ну, давайте мне свое, а я Вам дам свое.
И мы принялись читать. А до тех пор, бывало, каждый раз как встретимся, спрашиваем: Ничего нет? — Ничего? — и разойдемся.
И как Вы милы! О деньгах ничего не пишете, а написали то, что мне приятно и полезно.
И приятно и полезно мне напоминание об моей статье. Полезно и очень важно предостережение от суеты мысли. Свою статью я не только не забыл, но обдумывал все время, а теперь, когда кончен Шопенгауэр, я только над нею и буду работать. Когда не вылилось сразу, то всегда трудно мне кончать — очевидно, по недостаточной зрелости мысли. Но все надеюсь, что конец будет не хуже начала.
Всяческая суета здесь очень велика, но я стараюсь только пользоваться ею, для отдыха и оживления, а не отдаваться ей. Если я провел два вечера не дома, не за книгами, то чувствую себя как-будто голодным и пустым. Но нельзя же было не посмотреть картину Куинджи2, не побывать у графини Толстой3, не послушать первой лекции Соловьева в Университете.
Картина — цвет нашего реализма. Луна и река светятся так, что не веришь глазам. Очень хорошо и только странно; такого обмана не должно быть в искусстве. Меня так это занимает, что думаю написать статейку в Русь (вопреки Вашему запрещению), одну маленькую статью, Лев Николаевич!
И вчерашняя лекция была блистательна. Соловьев постарался, говорил ясно, свято и одушевленно. Тема — что сделала философия в жизни человечества. Он утверждал, что она возвысила человеческую личность, освобождала ее от гнета религии и власти. Полное возвышение личности, до богочеловечества, возвестило христианство, но потом упало, подчинилось власти, выродилось. Философия, действуя против этого зла, произвела реформацию и революцию. Да и теперь в материализме она силится восстановить плоть, что будто бы тоже входило в программу христианства.
Мне было странно вообще слышать его речи о христианстве, и я вспомнил Ваши объяснения, с такой неотразимой ясностью показывающие его истинный смысл. В каких мы потемках бродим! Соловьев интересен тем, что отзывается на все и все хочет примирить. В сущности, по логической и исторической постройке, лекция была слаба, хотя и вызвала общий восторг. Но несколько слов, сказанных им о занятиях философией, мне очень пришлись по душе. Именно он говорил, что это углубление в себя, это устранение от жизни не нужно считать бесплодною работою.
Я стараюсь, бесценный Лев Николаевич, не разбрасываться. Вот уж год или два, как я не принимаюсь ни за какие новые предметы и хожу все в том же круге. Душевное здоровье мое гораздо лучше, и я надеюсь, что мне выпадет еще на долю год или два хорошей работы и я выполню некоторые свои планы. Притом я не забываю, что прежде всего нужно искать царствия Божия, и эта мысль всегда успокаивает. Мне кажется, что понемножку я лучше вижу свои недостатки — как это примиряет с людьми, как располагает к доброте! А иногда это достается очень больно.
4 и всем — желаю здоровья, и вообще уверен и радуюсь, что все в Ясной Поляне благополучно; так ведь?
Деньги возьму и вышлю Вам на той неделе.
Всею душою Ваш
Н. Страхов
«Фауста» и чудесно переводит. Я рад, что он нашел себе дело и вообще все больше и больше его люблю. Прямой и добрый человек.
Примечания
1 Письмо к Стасову от 15? ноября 1880 г. (ПСС, Т. 63, С. 25).
2 Картина Архипа Ивановича Куинджи «Ночь на Днепре». Восторженную заметку о картине Страхов напечатал в газете «Русь» (1880, № 5) — перепечатана в книге: Н. Страхов. Воспоминания и отрывки (СПб., 1892), С. 121—129.
3
4