Москва, 18 марта 1903
Милейший Лев Николаевич
Давно уже я не имел случая беседовать с вами. Теперь, возвращаясь на Кавказ, берусь снова за перо, прося снисходительно отнестись к моей болтовне. За эти три месяца я побывал и в Петербурге, и на юге Франции, месяц в Париже и, наконец, два дня в Москве. Всяких впечатлений много и приходится теперь привести их в порядок. Начну с вашего творения «Résurrection»*, данного в Париже на франц[узском] языке и искаженного франц[узскими] актерами и языком чужим и чуждым быту русского человека. Поэтому французы получили лишь превратное понятие, но вообразили «qu’ils ont parfaitement compris l’oeuvre du grand écrivain russe»**.
Потому в разговорах с ними я подметил суждения об Л. Н. Толстом, совсем превратном и ничего не имеющем общего с тем впечатлением, которое вы на меня оставили. Говорю об этом потому, что в Крыму я имел случай говорить вам, что убежден, что часто ваши ученики искажают ваши мысли, особенно, когда хотят применить оные к жизни, — то же и с вашими произведениями, переведенными на другие языки, которые вовсе не воплощают действительности их смысла и оставляют превратное впечатление. — На-днях вы получите I том моей книги «Граф П. А. Строганов — историческое исследование эпохи имп[ератора] Александра I»; второй последует за первым в конце апреля и третий выйдет к 1 июня. Прошу вас обратить особенное внимание на II том, где впервые изданы полностью заседания «секретного комитета». Я не дал русского перевода, оставя их в оригинале, т[ак] к[ак] напечатал свою книгу не для массы, а только для избранной публики, интересующейся нашей историей и получившей достаточное общее образование. Когда вы прочтете чистые увлечения четырех юношей, окружавших Александра I, и то, что они создали и что было вскоре обработано Сперанским, — то увидите, что все эти учреждения, как-то: комитет министров, Госуд[арственный] совет, министерские департаменты, остались почти нетронутыми сто лет спустя и ныне действуют в полной силе. Нормально ли это?
—50 миллионов людей, а теперь их 130 миллионов. Между тем учреждения органические Росс[ийской] империи остались те же. Вот где, по-моему, корень зла. И последствием прямым этого зла является всеобщий произвол (l’arbitraire), который так тягостно лежит на каждом из нас и против которого все мы тщетно боремся, как рыбы об лед.
В Москве мне передавал Алексей Стахович, что будто бы я вам писал какие-то несуразные суждения о Henry George, сделавшие дурное впечатление на Антона Чехова. Я в недоумении, т[ак] к[ак], помнится, писал вам, что, не владея свободно английским языком, я лишен возможности прочесть Henry George’а в оригинале, просил у вас перевода — вот и все. К сожалению, я не знаком лично с Чеховым, а потому лишен возможности проверить версию Ал. Стаховича. — Вчера провел я вечер в Худ[ожественном] театре с Алексеем Стаховичем. Давали «На дне» Горького. Прелестно сыграно, пьеса хорошая, характерная, но как жаль, что кругозор Горького только вращается между пьяницами, забулдыгами и пропавшими людьми. Талант его мог бы высказаться шире, если бы он наблюдал быт другого состава населения, а не сделался только специалистом этого люда. — Сейчас уходит поезд, лишу вам из вагона и прошу снисхождения за отчаянный почерк. Да хранит вас господь. Крепко жму вашу руку — всего лучшего.
Сердечно любящий вас
Николай М.
Примечания
* «Воскресение».
** Что они вполне поняли произведение великого русского писателя.