Миролюбов Г. П.: Введение (Переписка Толстого с Я. П. Полонским)

Как участник Севастопольской кампании, Л. Н. Толстой был послан по ее окончании в С. Петербург с донесениями и прибыл туда 19 ноября 1855 г. Здесь он был дружески встречен писателями, как «равный среди равных», и был введен в круг литераторов «Современника».

Так как Полонский был уже заметный поэт, состоял в том же кругу писателей и был дружен с Тургеневым, то его знакомство с Толстым состоялось само собой. Он в то время после долгой безработицы и голодания пристроился домашним учителем у петербургского губернатора П. М. Смирнова.

Материальный достаток и время позволяли ему уделять свой досуг собраниям писателей, о чем имеются записи в его дневнике. Так, 2 декабря 1855 г. Полонский записал о своем участии в обеде писателей в Шахматном клубе: «Были Тургенев, Дружинин, Панаев, Краевский, граф Лев Толстой (автор «Детства»), Дудышкин (критик «Отеч. Записок») и другие»1*. Толстой в то время был еще мало известен, что и побудило Полонского в скобках пояснить, кто этот Толстой. Очевидно, Полонский тогда в первый раз видел Толстого.

В конце января 1857 г. Толстой отправился за границу. В мае месяце того же года и Полонский поехал за границу вместе с своим учеником и его отцом.

В июле Полонский и Толстой встретились в Баден-Бадене, как об этом сообщается в письме Полонского к М. Ф. Штакеншнейдер от 17 июля 1857 г.: «Здесь Л. Н. Толстой проездом. Он, вероятно, уедет нынче же к Тургеневу на Рейн и Зинцих. Мы с ним, т. е. Толстым, сошлись, как родные братья. Жаль, что рулетка страстно увлекала его; целый день третьего дня, с 10 часов утра до 10 часов вечера, я не мог оторвать его от рулетки. К вечеру он отыгрался и сидел у меня до 2-х часов пополуночи2*.

28 июля Полонский сообщает о Толстом, что он «проигрался в пух и спустил 3000 франков». «Он дал мне честное слово больше не играть. Вчера при лунном свете мы блуждали с ним в развалинах и много говорили»3*. В письме от 6 августа 1857 г. имеются такие строки о Толстом: «Недавно здесь был Тургенев, и на него и на Толстого Баден тоже оставил тяжелое впечатление»4*.

В письмах Полонского того времени имя Толстого часто упоминается; очевидно, Толстой оказал ему моральную поддержку, когда он после разрыва со Смирновыми оказался на положении интеллигента-пролетария без личных средств, вдали от родины. Хотя Н. М. Смирнов в этой размолвке был на стороне Полонского, но его жена А. О. Смирнова (Росетти) подыскала другого учителя для своего сына, и Полонский оказался без работы.

Он предполагал ехать в Женеву учиться живописи. «Толстой рекомендует мне, — пишет Полонский М. Ф. Штакеншнейдер 15 августа 1857 г., — в Женеве пансион M-me Cabé возле café du Nord. Как ни затруднительны мои обстоятельства, все-таки после разговора с M-me Смирновой с меня как будто цепи спали. Что-то ликующее наполнило мою душу, и ночь на развалинах, проведенная с Толстым, показалась мне в 1000 раз прекрасней»5*.

Первое письмо Полонского к Толстому не имеет даты; но так как, судя по второму письму Полонского и его очерку о Тургеневе (1884 г.), со времени встречи в Баден-Бадене они не виделись очень долго, а во время краткого пребывания Толстого в Петербурге в апреле 1859 г. также не встречались, приводимое же в письме стихотворение «Двойник» напечатано в 1862 г., то это первое письмо можно отнести ко времени пребывания их в Бадене и во всяком случае не позже 1857 г.

Воспоминание о встрече их в Бадене имеется и во втором письме Полонского к Толстому.

По возвращении из-за границы Полонский стал редактором журнала «Русское Слово», издававшегося гр. Кушелевым-Безбородко. Как видно из переписки Толстого с А. В. Дружининым, Полонский советовал Толстому издать книгу своих повестей также у Кушелева. Однако это издание не состоялось.

Вскоре Полонский потерял должность редактора, так как тяжело заболел. В это время Толстой в письмах к Дружинину проявил участие к Полонскому. «Правда ли, что милый, славный Полонский в дурном положении?» писал он 9 октября 1859 г. 6*

Во взаимоотношениях и переписке Полонского и Толстого в 50-е гг. нет и тени розни. В 1860 г. они не переписывались.

Полонский напечатал в журнале «Время» 1863 г. № 3 рецензию на «Казаков» Толстого.

Второе письмо Полонского к Толстому от 8 ноября 1876 г. полно чувств искренней признательности и уважения. После свидания прошло уже 20 лет, и в письме Полонского заметна неуверенность, как отнесется к нему знаменитый писатель. В ответном письме Толстой называет Полонского как человека и как поэта близким его сердцу и выражает желание снова повидаться с ним.

Встреча Толстого с Полонским состоялась у Тургенева в Спасском в 1881 г. В очерке «Тургенев у себя» («Нива», 1884, № 6) Полонский описывает эту встречу. Он с семьей жил тогда на даче у Тургенева. К ним приезжали знакомые писатели; ждали и Л. Н. Толстого.

Однажды ночью Полонский услышал какой-то шум и чужие голоса. Он пошел в комнату к Ивану Сергеевичу и увидал там двух крестьян. Один из них был подпоясан ремнем и рассчитывался с другим крестьянином за подводу. Это и был граф Л. Н. Толстой, с которым Полонский не видался с 1857 г. Лев Николаевич сильно изменился и показался Полонскому кротким и уступчивым. Когда бывали споры, Толстой предпочитал молчать. «Я видел его, — пишет Полонский, — как бы перерожденным, проникнутым иною верою, иною любовью. Никому из нас граф не навязывал своего образа мыслей и спокойно выслушивал возражения Ивана Сергеевича. Одним словом, это был уже не тот граф, каким я когда-то в молодости знавал его». Свое впечатление от этой встречи с Полонским Толстой отметил в своем дневнике под 10 июля 1881 г. в таких словах: «Милый Полонский, спокойно занятый живописью и писанием, не осуждающий, и бледный, спокойный»7*.

Через три года Полонский навестил Толстого в Москве, о чем имеется такая запись в дневнике Толстого под 12 мая 1884 г.: «Вчера хотел шить, пришла Дмоховская и потом Полонский. Вот дитя бедное и старое, безнадежное. Ему надо верить, что подбирать рифмы — серьезное дело. Как много таких»8*.

Илья Львович Толстой в своих воспоминаниях о посещении Полонского рассказывает: «Лев Николаевич сапожничал в своем кабинете. Пришел слуга и доложил, что его хочет видеть какой-то барин Потогонский».

— Что за Потогонский? Не знаю такого. Проси сюда, — сказал Лев Николаевич.

Вскоре дверь отворилась и вошел высокий седой старик на костылях. Лев Николаевич вскочил и начал целовать его.

— Батюшка Яков Петрович, так это вы? Простите, ради бога, что я заставил вас пройти все эти лестницы. Если бы я знал, я сошел бы к вам вниз, а то Сергей говорит: «Потогонский»... Чем вас угостить?

— Ну, если так, то давайте мне потогонного, я с удовольствием выпью чаю, — сострил Полонский»9*.

По мере того, как Толстой опубликовывал свои религиозно-философские и общественно-политические сочинения, Полонский все более расходился с ним. Он продолжал любить Толстого, как человека и как художника, но не мог принять его как мыслителя.

«Люблю я графа братскою любовью и думаю, что и он расположен ко мне, но ни он ко мне не привык, ни я к нему. У меня есть только одно письмо его, единственное, которе я берегу как зеницу ока и которое перейдет от меня к моему потомству, как святыня»10*.

При своей любви и уважении к Толстому Полонский в качестве цензора иностранных книг запрещал к обращению в России статьи Толстого в английских переводах.

Этот факт Лесков описал в письме к Толстому от 4 января 1871 г. в следующих словах: «Гнилозубый Аполлон, как № 1 цензуры иностранной, дал «брату Якову» поручение составить доклад о Ваших сочинениях на английском языке. «Брат Яков» трудился и гнусил: «Каково это мне: я должен его запрещать». И, разумеется, запретил. Тогда «Аполлон» сказал ему, что это ему «в воспитание», и затем, чтобы утешить его — привел к нему Лампадоносца и Терция. И возвеселился Иаков, и теперь не смущается, и «стих» против Вас сочинил»11*.

Проще говоря, Аполлон Николаевич Майков в качестве председателя Комитета иностранной цензуры поручил Якову Петровичу Полонскому составить отзыв о статьях Толстого. После этого Полонского посетил обер-прокурор синода Победоносцев («Лампадоносец») и государственный контролер Тертий Иванович Филиппов. Стихотворение Полонского, о котором упоминает Лесков, называется «После чтения «Крейцеровой сонаты».

«Крейцеровой сонате», Полонский говорит также в письме к М. П. Соловьеву от 28 апреля 1891 г. Здесь он пишет, что девиз его стихотворения: «борись со злом, или с тем зверем, который сидит в глубине, или вообще с звериными наклонностями людей, а также с «Крейцеровой сонатой». Герой «Крейцеровой сонаты» тем гадок, что он не одолел того плотоядного, эгоистического, злого и ревнивого зверя, который сидел в нем, и зверь одолел его и сделал преступником»12*.

В третьем письме к Толстому от 16 февраля 1891 г., посланном вместе с книгой своих стихотворений «Вечерний звон», Полонский спрашивает мнения Льва Николаевича о стихах.

В ответном письме Толстой пишет о своем взгляде на поэзию, и сообщает, что он работает над вопросом об искусстве.

3 января 1893 г. Полонский посылает Толстому свою поэму «Собаки», изданную в 1892 г. Эта поэма писалась Полонским с перерывами в течение 20 лет и печаталась частями в разных журналах. Первые главы ее были напечатаны в 1875—1876 гг. и служили ответом критикам, которые иногда очень больно задевали Полонского. В юмористической форме под видом собак Полонский изображает здесь литераторов разных направлений: консерваторов, псарнофилов, радикалов и себя самого под именем Пролаза, пса-эстета, баллады которого иногда распевали барбосы. Не щадя себя, он припоминает, что раза два прошелся на задних лапках, почуяв запах мясных костей, ибо слава поэта — «нищенская слава». Поэма воспроизводила разные этапы развития русского общества.

В письме, посланном одновременно с книгой, Полонский пытается побеседовать с Толстым, даже возражает ему, что показывает самое начало письма, где он говорит о своем расхождении во взглядах с Фетом, хотя они и оставались друзьями. Толстой на это письмо не ответил.

«Русское Обозрение» (№№ 5—6) статью о его книге, изданной за границей, «Царство божие внутри вас», а в следующем году ту же статью издал в виде отдельной брошюры под названием «Заметки по поводу одного заграничного издания и новых идей гр. Л. Н. Толстого». Здесь он говорит: «Я возражаю графу... и не ради того, чтобы как-нибудь повредить ему. Мы никогда не были врагами, и я до сих пор люблю его, как доброго старого знакомца, и поклоняюсь ему, как гениальному художнику. Но виноват ли я, если мое разумение жизни иное, что я иначе понимаю, как итти к нравственному совершенству, и так же, как граф, не могу безмолвствовать. Конечно, я бы молчал, если бы был ко всему равнодушен, если бы, как крайний космополит, не имел отечества и если бы это отечество не давало нам всего, что нужно для нашего развития и жизни».

Полонский боится за государство, семью, общество, культуру.

Все это по мнению Полонского, может разрушиться в результате учения Толстого, который учил, что не нужно судов, повиновения, власти, что достаточно быть ремесленником и земледельцем.

Те, кто будут жить по его заветам и заниматься земледелием, скоро обнищают, потому что им нельзя убивать вредителей растений — сусликов, саранчу, и они будут принуждены жить на деньги, которые придется брать у язычников. «Это полуголодное полухолодное поколение, а по Толстому — царство божие, одичает и будет хуже первобытного времени. Это царство без почты, без власти, без денег — царство нищеты и рабства».

«не противься злу». Он говорит, что защищать государство нужно, если не для себя лично, то из любви к родине, которой враги грозят разорением. Можно желать уничтожения биржевой игры, процентов, но не уничтожения денег. Можно желать справедливого распределения благ, но богатые и бедные будут вечно. Подати нужно брать необременительные, но отказаться от них — значит уничтожить государственную и общественную культурную жизнь.

«Возражать гр. Толстому на злоупотребления фабрикантов к рабочим, — писал Полонский, — в наше демократическое время не придет никому в голову, но отрицать промышленность, ставить ее хуже воровства — значит потерять способность различать добро и зло». «Европа чувствует, что ей угрожает не реформация, даже не революция с их политическими и социальными идеалами, а варварство, произвол, анархия», которым Толстой «открывает двери проповедью непротивления и неповиновения».

Очевидно, Полонский, восставая против анархизма Толстого, восставал и против революционной ломки старого мира. Об этом ясно свидетельствуют приветствия Полонскому со стороны высшей бюрократии по случаю появления его статьи. Его навестил товарищ министра народного просвещения П. И. Корнилов, заведующий архивом того же министерства Н. П. Барсуков. Государственный контролер Т. И. Филиппов писал Полонскому 4 июля 1895 г.: «Сию минуту кончил Вашу статью, обличающую странное до безумия учение гр. Толстого, и немедленно взялся за перо, чтобы выразить Вам и свою радость и свою признательность. Никто, кроме Вас, не находил такой формы для обличения гр. Толстого, какую обрели Вы. Незлобивая, но весьма твердая, простодушная, но подавляющая речь Ваша приводит меня в восторг. Желаю Вам найти утешение в сознании исполненного Вами с замечательным успехом христианского долга». Полонскому «дали ход» и в 1896 г. назначили членом Главного управления по делам печати.

Как сообщает Фидлер, Полонский писал еще возражение на письмо Толстого к А. М. Калмыковой от 31 августа 1896 г. по поводу закрытия Комитета грамотности, но по совету друзей его не опубликовал.

Таким образом позиции Полонского и Толстого в классовой борьбе 90-х годов резко определились. Полонский стал защитником буржуазно-дворянского государства, а Толстой был выразителем «...»13*.

В 1897—1898 гг. в журнале «Вопросы философии и психологии» была напечатана статья Толстого «Что такое искусство?» Полонский написал резкую рецензию на этот трактат, озаглавив ее «Об искусстве» (1898 г.).

Все эти выступления Полонского стали известны Толстому и были причиною возобновления их переписки. В письме от 7 апреля 1898 г. Толстой с грустью указывает на то, что искренне им любимый Полонский переменил к нему отношение «с тех пор и за то, что он постарался быть лучше», и зовет к примирению.

Полонский в своем ответном письме от 14 апреля 1898 г. указывает на причины их разногласий... «Между нами, — пишет он, — прошла пропасть, так как вы отрицаете все для меня святое — все мои идеалы: Россию, как народ и как государство, церковь и проповедь, таинство брака и семейную жизнь, искусство и присущую ему красоту — все это Вы готовы были смести в одну сорную кучу. Цель анархистов, отвергающих все прошлое, казалась мне той же самой, что и Ваша цель... ».

Не удовлетворенный этим письмом и не дожидаясь ответа, Полонский посылает Толстому другое письмо, от 5 мая 1898 г., где стремится окончательно устранить причины вражды.

«как чуткий по доброте человек», «захотел растопить последние остатки льда» в их отношениях «и вполне успел в этом».

Полонский в своих письмах в числе причин своих расхождений с Толстым указывает на их несогласие и в вопросах искусства.

Как видно из сохранившейся корректуры статьи Полонского «Об искусстве», его приводило в ужас, что великий художник поставил себя на такую высоту, с которой все великие умы человечества — Эсхил, Софокл, Гомер, Платон, Сократ, Аристотель, Данте, Шекспир, Байрон, Шиллер, Гете и др., кажутся в сравнении с ним какими-то пигмеями. Всё это лежало во лжи, пока не услыхало поучений Толстого. «Что такое красота в искусстве, чем отличается она от красоты природы и человеческих форм, как относится красота к добру и правде, об этом говорить не стоит. Пятнадцатилетний труд Л. Н. Толстого воспроизводит такую нелепость, что как-то неловко и совестно возражать»*14*. Эту свою статью Полонский взял из типографии после дружеского письма к нему. Толстого и не выпустил в свет. Но в более спокойной форме свои возражения Толстому по вопросам искусства он напечатал в статье под названием «Навеянное» в «С. Петербургских ведомостях» 19 мая 1898 г.

«Толстой отрицает красоту, как нечто присущее каждому искусству, и не находит в красоте ничего поучительного, ни добра, ни правды... Но вольно смотреть на красоту с одной прямолинейной точки зрения. В красоте могут быть и добро и правда, и зло и ложь... Деньги могут быть и добром и злом. Такова и красота. Сатана Лермонтова сиял волшебной красотой. Красота есть и в буре с гибелью судов, но такая красота не имеет добра и нравственного успокоительного начала. Иное дело красота романа, повести и т. п. Там свои требования... В «Ревизоре» Гоголя есть красота. Она состоит в гармоническом построении всего произведения, в психологической правде типов общечеловеческого значения, хотя самые типы отталкивают и никому не хочется быть подобным им... О какой красоте говорит Толстой? Красота в лирике заключается в гармоническом сочетании слов, в сжатом отражении душевного настроения...

Второе условие красоты лирических произведений: не всё достойно лирики, но то, что типично, всем свойственно. Человек ценит предметы насущного употребления, но искусство он ставит выше. Имена выдумавших сеть, иглу, горшок — забыты, но изобретатель лиры — Орфей — известен... Толстой говорит, что в искусстве не должно быть наслаждения. Люди пресыщенные теряют способность наслаждаться жизнью. Искусство недостойно своего назначения, если бы удовлетворяло только богатых и откликалось на низменные страсти. Наслаждаться значит удовлетворять чувству эстетической потребности. Если в искусстве мы ищем правды, олицетворенной творческой фантазией автора и доведенной до совершенства вследствие долгого и настойчивого изучения форм и техники, то что может помешать нам наслаждаться им?

Искусство дается немногим. Даже у гениальных художников не всякое произведение дает наслаждение. Незнание человеческой анатомии лишит статую правды. Где нет правды, нет и наслаждения. Удовлетворенное чувство жизнерадостно. Оно приводит к вере в любовь и объединяет общество едиными интересами...».

«Толстой и о Толстом», изд. Толстовского музея, М. 1924, стр. 31—32; письмо его же от 20 мая 1898 г. — в «Сборнике Гос. Толстовского музея», Гослитиздат, М. 1937 г. стр. 531. Два другие письма Толстого и все письма Полонского полностью печатаются впервые.

Примечания

1* «Голос Минувшего», 1919, № 1—4, стр. 104.

2* Там же, стр. 125. М. Ф. Штакеншнейдер — жена известного архитектора А. И. Штакеншнейдер, у них в 1850-х годах был салон писателей.

3* Там же, стр. 126.

4*

5* «Голос Минувшего» 1919, № 1—4, стр. 129.

6* К. Чуковский, «Люди и книги шестидесятых годов», Из-во писателей в Ленинграде, 1934, стр. 69.

7* Н. Гусев, «Письмо Л. Н. Толстого к Я. П. Полонскому («Толстой и о Толстом», изд. Толстовского музея, М. 1924, стр. 29).

8* Н. Гусев, «Письмо Л. Н. Толстого к Я. П. Полонскому» («Толстой и о Толстом», стр. 29).

9* «Мои воспоминания», изд. «Мир», М. 1933, стр. 169.

10* Гос. Публичная библиотека им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Здесь, очевидно, разумеется письмо Толстого к Полонскому в 1876 г.

11* «Письма Толстого и к Толстому», ГИЗ, 1928, стр. 78—81.

12*

13* В. И. Ленин, Соч. т. XII, стр. 333.

14*

Раздел сайта: