Хоупдейл, Массачусетс, США
14 января 1890 года
Графу Льву Толстому, Ясная Поляна, Тула, Россия.
Уважаемый господин и брат,
от 5 июля 1889 года к пастору Л. Вильсону. Я старый человек, не стяжавший в этом мире славы, и готовлюсь отойти скоро в мир иной, где мирское тщеславие ничего не стоит. Меня мало беспокоит то, что лишь горстка людей разделяет со мной это высокое учение, в то время как огромное большинство, даже в так называемом христианском мире, пренебрегает им. Тем не менее это не лишает меня уверенности в его божественной правде и совершенстве, а также в том, что оно в конце концов восторжествует.
Я внимательно ознакомился с теми возражениями, которые вызвали у Вас отдельные положения моей теории христианского непротивления, и отнюдь не обижаюсь на Ваше открытое несогласие с ними. Подобные возражения всегда возможны среди людей духовно свободных и независимых. Но с той же братской откровенностью я должен сказать Вам, что это не поколебало моей уверенности в собственной правде. Поэтому я хотел бы коротко высказаться в защиту своих взглядов, противостоящих Вашим. Надеюсь, Вы поймете меня.
1. Вы говорите: «Я не смогу согласиться с тем, что он допускает насилие против пьяниц и душевнобольных. Учитель не делал исключений, и мы не должны». Но ведь я не допускаю применения насилия как такового, но допускаю в подобных случаях использовать возможность безобидного, благожелательного физического воздействия, ибо следует тщательно блюсти полное благополучие всех заинтересованных сторон. Я не допускаю убийства, нанесения травм или вреда человеку. То, что я допускаю, не только санкционировано, но продиктовано исключительно законами доброй воли. К этому разряду относятся все случаи душевных расстройств, частичного умопомешательства и буйных расстройств. В таких случаях оба, нападающий и его жертва, будут благодарны за то, что были предприняты все меры по обузданию и предотвращению насилия, приведшие к благополучному исходу. Человеческий опыт знает множество таких примеров. В таких случаях использование во благо мер физического сдерживания не надо путать с обывательским представлением о том, что к насильникам и врагам рода человеческого необходимо безжалостно применять смертоносную физическую силу. Это есть то противление злу, которое воспрещал Христос.
2. Вы говорите: «Учитель не знал исключений, и мы не должны». Действительно, Он не делал никаких уступок, допускающих применение жестокости, вредоносной и смертоносной силы против насильников и врагов человеческого рода. И нам не велел. Применение таких сил было санкционировано со времен оных как необходимость и право сопротивления злодеям. Эта позиция, вплоть до настоящего времени, разделяется всеми законодателями, правительствами и людьми широкого общественного опыта. Но Христос ни в коей мере не допускал этого. Ну и что же? Запрещал ли Он когда-нибудь противление злу силами безвредными и направленными во благо, будь то физические средства или моральные? Никогда! И толковать его заповедь — «не противься злу» — как выражение абсолютной пассивности ко всем и всяческим проявлениям зла, поскольку Он не указал точных границ, значит, не принимать во внимание его контекст и приписывать ему заведомую нелепость. По всему очевидно, какое противление злу допускается законом и традицией и от чего Он предлагает отказаться. Отсюда явствует, каковы возможности и границы Его наставления. Это не больше и не меньше того, о чем открыто говорит слово заповеди. И просвещенный разум не может не следовать этому.
3. Вы говорите: «Применение всякого учения на практике всегда компромисс, но само учение или теория не могут допускать компромисса, и т. д.». Я не уверен, что понял правильно Вашу мысль. Если это так, то получается, что ни одно учение, теория или заповедь не могут быть осуществлены на практике без компромисса. Если Ваша точка зрения такова, то я не могу с нею согласиться. С точки зрения этики мне кажется нездоровым то учение, теория или заповедь, которые не могут осуществляться в практической жизни последовательно, без оговорок. Мне представляется опасным потакать человеческой слабости, допуская, что от морального закона, признанного правильным, можно отступиться на практике. Во всем мире люди религиозного склада и моралисты делают вид, что они свято исполняют великие заповеди — такие, как 2-я заповедь и Золотое Правило, — в то же время вопиюще нарушая их на земле, ибо мир так устроен, что люди не могут следовать им во всем и полностью. Надо ли нам, непротивленцам, поступать подобным образом — быть твердыми в отстаивании учения и слабыми и непоследовательными на практике?*
«истинный христианин всегда предпочтет, чтобы его убил сумасшедший, нежели лишить его свободы». По аналогии, я полагаю, Вы должны признать истинным христианином того, кто, видя, что безумный убивает на его глазах жену, детей и лучших друзей, будет спокойно наблюдать за этим вместо того, чтобы, не принося больному вреда, силой удержать его в его болезненной свободе. Какая из заповедей Христа освящает безумство? Или же к такому отношению к душевнобольным взывает просвещенный разум, гуманность и братская любовь?
5. Вы говорите: «Истинный христианин не только не может претендовать ни на какую собственность, но само понятие собственности не может иметь для него никакого значения, чем бы он ни пользовался, он пользуется этим до тех пор, пока кто-то другой не отнимет у него это».
Но пища, одежда, кров необходимы христианам в их земном бытии так же, как и всем остальным. Эти блага необходимы всем без исключений. Иисус говорит: «Ваш небесный Отец знает, что вы испытываете нужду во всем этом». Раз все это необходимо для мирской жизни, то значит, все это в высшей степени важно. Иисус сказал: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его и это все приложится вам». Разве это все не воздаётся истинным христианам согласно воле Отца, в чьей длани они? Разве не является законной собственностью тех, кто им владеет? — Тех, кому Господь воздал? Это все принадлежит им так же, как их плоть, за поддержание которой они морально ответственны и которую никто не вправе отнять у них ни обманом, ни силой. И все же Вы говорите: «Истинный христианин не может претендовать ни на какую собственность — чем бы ни пользовался христианин, он пользуется этим до тех пор, пока кто-то другой не отнимет это». Разве кто-нибудь имеет право отнять у него это по своей воле? Разве нет краж, грабежа, вымогательства или преступления против собственности, на которые истинный христианин вправе негодовать? С другой стороны, разве не бывает так, что истинный христианин, имеющий собственность, раздает ее в виде милостыни или на благотворительные цели согласно учению Христа. Или я не так понимаю Христа, законы разума и любви?
6. Вы говорите: «Правительство для христианина — это лишь узаконенное насилие: правительства, нации, государства, собственность, церкви — все это для истинного христианина не имеет никакого смысла». Но все это реально существует. И мы не можем относиться к ним так, как будто их нет. Как бы ни были незрелы и несовершенны эти понятия, они — даны природой. Человек по своей природе есть существо общественное. Он не есть и не может быть одиноким, независимым индивидуалистом, он в той или иной степени есть и обязательно будет существом общественным. Всегда существовали и будут существовать семья, правительство, государство, нация, церковь и община. Христос пришел, чтобы установить высший порядок государственного устройства в виде всеобщего братства — Церкви, «которой не одолеют врата ада». Для этого Он жил, умер, воскрес и вознесся в Царство небесное, чтобы править там до тех пор, пока все не подчинится ему и «Господь будет всем во всем». Отрицание государства, анархия, неприкрытый индивидуализм не имеют отношения к Христианству. Это нечто непостижимое, иррациональное, противоестественное — словом, хаос.
Вместе с нашим Учителем мы должны стремиться к тому, чтобы без компромиссов, нравственным путем привести все варварские, полудикие и нехристианские общественные институты к идеальному объединению — истинной Церкви, где первые станут последними и все воссоединятся с Ним в духе, как он со своим Непреходящим Отцом. Если в следовании этой святой цели мы должны отказаться от эгоистичного и воинственного большинства, последуем же за Ним даже в смерти, до наступления последнего торжества.
«В чем моя вера?».
1. О Сыне человеческом Вы говорите: «Сын человеческий есть Сын Бога однородный» (с. 125). «Сын человеческий, по ответу Христа, — это свет, в котором люди должны ходить, пока есть свет в них». «Свет этот — есть разум, и ему одному надо служить и в нем одном искать блага» (с. 126). Сын человеческий как царь скажет: «Придите, благословенные Отца, наследуйте царство за то, что вы поили, кормили, одевали, принимали, утешали меня, потому что я все тот же один и в вас, и в малых сих, которых вы жалели и которым делали добро. Вы жили жизнью не личной, а жизнью Сына человеческого, и потому вы имеете жизнь вечную» (с. 142—3).
Вопрос. Если Сын человеческий «однороден Богу» — есть «Свет небесный», призванный все осветить, есть разум, которому единственному следует поклоняться, то в каком смысле это человеческое? Не это ли сын Божий или, точнее, сам Бог? Но если это сам Бог, то может ли Он нуждаться или принимать людское поклонение, за которое им должно воздаться. Разве не сказано, что люди должны поклоняться Ему, воздавая его служителям? Разве не сказано, что на дающих и берущих лежит Его благословение? И еще, разве Христос не говорит постоянно о себе как о Сыне человеческом? Более того: может ли разум быть естественным Богом, которому одному только и следует поклоняться? Разве не является он даром Божьим, а также, в конечном итоге — даром души человеческой? Простите мне вопросы, порожденные сознанием, лишенным мистицизма.
Что касается индивидуального сознания после смерти, Вы говорите: «Как ни странно это сказать про Христа, который лично воскрес и обещал всех воскресить, никогда Христос не только ни одним словом не утверждал личное воскресение и бессмертие личности за гробом, но и тому восстановлению мертвых в Царстве мессии, которое основали фарисеи, придавал значение, исключающее представление о личном воскресении» (с. 140). «Христос только подтвердил, что кто жил в Боге — соединится с Богом; и больше ничего не сказал о воскресении. О своем же личном воскресении, как это ни покажется странным всем, кто не изучал Евангелий, Христос никогда нигде не говорит» (с. 144). Я сам усердно изучал Евангелие в течение 75 лет, и эти утверждения находятся в таком противоречии с моим пониманием отдельных мест его, что если бы мне представилась возможность безоглядно задавать Вам вопросы, боюсь, я причинил бы Вам много беспокойства. Но при отсутствии таковой я ограничусь следующими замечаниями: желают ли самые праведные обрести за свою набожность какое-либо иное сознание блага, помимо того, которое им дает земное бытие? Если после физической смерти они, по Вашим словам, воссоединятся в Боге, нуждаются ли они в каком-либо осознании этого? А какую ценность представляет личное бытие того большинства человечества, которое погрязло в духовной смерти, отторгнуто от Бога и не может надеяться на самосовершенствование после смерти? И вызывает ли такое изуродованное существование доверие к их Создателю?
Ваш друг и брат Эдин Баллу.
Примечания
Толстой ответил Баллу письмом от 21—24 февраля 1890 года, в котором заметил, что «не собирается ему возражать, ибо это ни к чему не приведет». Он попытался объяснить, что он понимает под словом «компромисс». В теории он приравнивает его к греху и видит в нем стремление принизить идеал Христа, чтобы сделать его доступным людям: «Человек не может достичь совершенства, но лишь приблизиться к нему».
«собственность». «Только в том случае я приближусь на деле к идеалу Христа, — пишет он, — если я смело буду исповедовать, что христианин не может иметь какую-либо собственность».
«Я был бы весьма признателен Вам, если бы Вы написали хоть несколько слов. Пожалуйста, передайте мою любовь господину Вильсону. Один из Ваших трактатов превосходно переведен на русский язык и распространяется среди верующих и ценится ими».
* Здесь Э. Баллу оспаривает точку зрения Л. Н. Толстого (65.36): «Великий грех же есть компромисс в теории, намерение понизить идеал Христа, с целью сделать его осуществимым. И я считаю, что таким теоретическим компромиссом является допущение насилия, хотя бы даже доброжелательного, над сумасшедшим (очень трудно дать точное определение сумасшедшего). Не признавая этого компромисса, я рискую лишь жизнью своей или других людей, которые могут быть убиты сумасшедшим; но смерть придет рано или поздно, а смерть за исполнением воли Божьей есть благословение, как вы сами говорите в Вашей книге. Но допуская этот компромисс, я рискую поступать противно закону Христа, что хуже смерти».