Новиков М. П. - Толстому Л. Н., 24 октября 1908 г.

М. П. Новиков — Л. Н. Толстому

24 октября 1908 г. С. Боровково.

Дорогой Лев Николаевич, я получил в августе ваш ответ на мою просьбу к вам посетить мою семью, для которой основой были слухи, что вы были намерены куда-то уехать на день своего рождения в этом юбилейном для вас году.

В вас, милый Лев Николаевич, я привык видеть совершенно свободного человека от всяких предрассудков, суеверий, обычаев, земных привяз, и потому мне было несколько странно и непонятно то место вашего письма, где вы без всяких объяснений говорите, что для исполнения моего и вашего желания навестить меня и мою семью нет никакой возможности. Но об этом я упомянул лишь кстати. Главное же, я хочу оправдаться перед вами, рассказать самого себя, так как мне больно и горько знать, что вы, не зная моей внутренней жизни и руководящих ею основ, заметно переменили обо мне прежнее хорошее мнение. Я долго думал, перечитывая ваше хорошее письмо, и не мог побороть в себе желания написать вам — оправдаться в ваших глазах. Два месяца меня тяготило сознание того, что вам 80 лет и что вы можете в любую минуту уйти от нас в неведомую нам, иную жизнь, унеся с собою тяжелое чувство обо мне. А мне, как вы хорошо сказали, как любящему также больно обременять ваши последние дни этим чувством. Вы хорошо вспомнили мое первое посещение вас в Москве, 14 лет назад, но огорчились, сравнив и тогдашнего и теперешнего любящего вас друга. Вы сказали, что тогда меня занимали вопросы общечеловеческие, вопросы души, а что теперь моя душа полна только завистью и ненавистью к людям богатого круга. Милый Лев Николаевич, вы сказали неверно. Много за это время утекло воды, многое изменилось в моих понятиях о жизни, но поворота к худшему не произошло с тех пор, хотя и могло произойти. Правда, тогда стремление познать Бога, как источник жизни и света, было сильнее, и душа больше хотела добра, чая, что жизнь должна быть одно только добро, но оно не пропало, оно осталось более прочное, более сознательное, но оно встретило большие препятствия со стороны того, что не есть добро жизни и что тогда мне было мало ведомо. Как сказать: небо моей жизни было тогда очень узкое, и добра и зла я знал понемногу. Мне верилось, как поэту, что люди и я сам страдают только оттого, что видят над собою мало этого неба и что стоит только им больше вылезти из скорлупы своей обыденной жизни, как небо это расширится, прояснится и солнце правды засветит яснее и радостнее. Смутно и неясно, только чутьем, я догадывался тогда, что человеку, чтобы увидеть больше этого неба и правды жизни, следует быть совершенно свободным, и я за все это время стремился быть свободным. Будучи свободным и веря только в добро, я думал можно сделать многое. Но по мере того, как мое сознание окружающего мира и самого себя расширялось, жизнь земли сдавливали меня все более и более, протестуя против отвлеченных стремлений духа. Надо было прежде всего кормиться, и если вообще трудно самому удовлетворять всем своим физическим потребностям от неравномерного распределения богатств земли, то в касте эксплуатируемого класса, где за одной сошкой не семеро, а уже четырнадцать с ложкой, то это еще труднее. Но я все преодолевал стоически и не делался рабом, не искал, как люди моего круга, «мест» с жалованьем и легкими хлебами, не полагал всей своей жизни в радостях за хорошие успехи борьбы за хлеб, наоборот, об этой стороне жизни я заботился мало, полагая все силы на достижение большей свободы и наибольшего неба, изучая для этого человеческую мудрость и знания.

За это время я изучил чуть ли не все идеи, волновавшие когда-либо жизнь человеческую. Изучил анархизм, социальные утопии, религии древнего и нового мира, идеи новейших социальных реформаторов и революционеров и вообще все, что прожигало в свое время мозг человеческий, и, несмотря на это, не изменил раз принятым основам жизни, не поддался искушению дьявола, несмотря на его страшные соблазны власти и богатства. Изучение этих утопий и идей, полагающих спасение и достижение счастья жизни активной борьбой и внешними переворотами и перетасовками, перед лицом критического разума показало мне всю их несостоятельность и с новой силой подтвердило только прежнюю мысль, что иной жизни нет, кроме жизни в свободе и правде Божией, и никакого спасения нет ниоткуда, как только в такой жизни; во власти, богатстве, славе всегда рано или поздно обрушивается на голову человека больше всякого горя и неожиданных бедствий.

Между мной прежним и теперешним разница та лишь, что я теперь не имею прежней веры в возможность какой-то скорой перемены людей и себя, как верил тогда и как верят все активные реформаторы, написавшие на своем знамени лозунг: «В борьбе обретешь ты право свое».

Разница та, что в то время, как и все люди моего круга, я, будучи с малолетства настроен мистически, верил в чудесное и преклонялся перед авторитетом Христа, Будды, Моисея, как перед какими-то действительными посланниками объективно сущего Бога, и в прошлом религиозной истории человечества искал чего-то тайного, откровенного, искал чуда. Мне казалось тогда, что я вот-вот постигну что-то особенное, вознесусь на седьмое небо или буду двигать горами. Теперь же, сделавшись свободным, я вижу, что все религиозные учения от самых низменных натуралистических до самых возвышенных философических есть простые продукты человеческой мысли, то более чистой и свободной, то мистически суеверной, и что спасения, которого искал я тогда, ни в одной из них нет и быть не может и, главное, что люди совершенно свободны в признании и выборе какой бы то ни было из этих религий. Другими словами: тогда я верил, что религии от сверхсущего, внешнего Бога, а теперь знаю, что они от людей и что, стало быть, нет никакого обязательства ни для кого признавать ту или другую. Сделавшись совершенно свободным, я в то же время стал очень практичным и опытом жизни измеривал всякую религиозную философию, и только опыт жизни показал мне, что иной, лучшей жизни нет, как в христианской философии. Нет лучшего руководства в поступках, как руководство Евангелий, и не потому, что они от Христа — Бога, а потому, что оказалось, что помимо в земной жизни и нечего делать, как только стараться жить по правде, что живя помимо ей, человек получает от жизни меньше радостей и удовлетворения и больше всякого страха и страданий, и этого сознания и признания у меня отнять и изменить уже нельзя, так как оно добыто не прежней верой в Бога, а долгим опытом жизни. Теперь я могу сказать, что лучшее в христианском учении, в сравнении с другими «верами», то, что оно Царство Бога указало людям не где-то в ином мире, как тому учат жрецы всего мира, а внутри человека и что Царство это находится во власти не какого-то внешнего Бога, а только в нашей воле и в наших поступках. Так что, как видите, мой внешний религиозный пыл прошел для меня без вреда сам собою, заменившись опытом жизни, и стремление к небу — стремлением и познанием земли и земного.

Верьте, милый Лев Николаевич, что если бы мне нужно было умереть прежде вас, я умер бы спокойно, зная, что на земле остались вы, могущий быть светильником жизни, если же суждено обратное, то и вы уносите с собой мир и спокойствие, зная, что хоть капля христианского света осталась в любящем вас друге.

1/10 части всего человечества и несущих своей жизнью мерзость и ложь в общую жизнь земли, то ужели, Лев Николаевич, вы не можете понять, что действительно мерзость и ложь их ужасны для жизни людей нашего круга. Милый Лев Николаевич, вы хорошо о них рассказывали, показали в картинах их пошлость и бесстыдство, но вы никогда не чувствовали на себе самом той страшной нужды, которую мы несем от тяжести и гнета, ложащимися многими миллиардами на нашу бедную и нищую мужицкую жизнь. Если бы этот гнет был вам ведом, то вы не осудили бы меня за нелюбовное на словах к ним отношение. Да и в словах: «Горе вам, книжники и фарисеи, поедающие домы вдов и сирот» — не слышно любовного к ним отношения, как не слышно его в словах: «Отыдите от меня к дьяволу, отцу вашей лжи и бесстыдства». Только вспомните хоть на минуту миллиарды миллиардов людей нашего круга, проживших без света собственного разумения жизни свою жизнь подмостками для роскошной и развратной жизни этого властного и самодовольного круга сытых избранников, и вам станет понятно мое к ним отношение, станет понятно, что действительно люди, берущие аренду и тогда, когда земля не родит, и вообще берущие деньги за чужой труд на «их» земле и пользующиеся без зазрения совести этим трудом, есть люди-звери, вооруженные вместо длинных когтей и зубов пулеметами и казацкими нагайками, и что завидовать им мужику никак невозможно, так как он ни за какие блага не согласится стать в их праздное положение.

лоска, так что я никак не могу себе представить, как это можно быть эксплуатируемым во имя Бога. Жалея брата, привыкшего жить «барином» и не знающего, как самому себя прокормить и обмыть и обшить, принесть воды и испечь хлеба, я с удовольствием научу его этому, с удовольствием буду тратить время и труд, чтобы выучить его быть самому себе полезным, но если он не хочет этого, а хочет пользоваться трудом других через захваченную им у нуждающихся землю, — купонами от процентных бумаг или через хитрые дипломированные «местечки», то я никак не могу содействовать его таковой жизни — тут я ничего не могу поделать и должен буду и в глаза и за глаза осудить такую его жизнь и назвать своим именем. А содействовать ей добровольно — это все равно, что кормить своим телом вшей, как делали либеральные студенты в колонии Булыгина, о которых рассказывала мне его жена. Но я думаю, что жизнь не в том, чтобы люди поедали друг друга или нас бы поедали вши, а в том, чтобы уживались все и, сознавая свое братство и беспомощность каждого в одиночку, не вредили бы друг другу и общими силами добывали бы у природы то, что им нужно для прокормления.

Вас, милый Лев Николаевич, я очень хорошо понимаю и люблю за то, что вы не взираете на лики и говорите всем то, что думаете, поэтому уверен, что и меня вы поймете и не осудите.

Любящий вас Михаил Новиков.

24 октября 1908 г.

Раздел сайта: