32. Н. Н. Гусев — Л. Н. Толстому
3 ноября 1909 г. Корепино*.
Корепино. 3 ноября 09.
Милый, дорогой Лев Николаевич,
Вчера получил ваше письмо1 Спасибо вам, что меня не забываете! А мне уже давно хочется поговорить с вами, хотя нечего особенно сказать.
Чего я никак не ожидал, здесь в городе оказалась хотя и небольшая, но довольно порядочная публичная библиотека, из которой, живя в уезде, можно брать книги за 40 копеек в месяц. Я взял оттуда Достоевского «Записки из мертвого дома», которые читал еще давно, когда не мог понять и оценить. Какая это удивительная книга по глубине проникновения в человеческую душу, по силе изобразительности и, главное, — по глубокой, глубокой, проникающей, по-видимому, все нутро автора, искренней и трогательной любви к простому, трудовому русскому народу. Я не знаю другого писателя, кроме вас, в котором бы эта любовь так сильно и ярко выражалась. Да и вообще не знаю писателя, который бы так близко подходил к вашим взглядам, как Достоевский. Он один во всей русской печати понял и оценил, при появлении ее, глубокую религиозную идею, лежащую в основе «Анны Карениной» и выраженную ее эпиграфом: «Мне отмщение, и Аз воздам». И в «Записках из мертвого дома» всюду рассеяны отдельные мысли, так близко, почти до буквального сходства, совпадающие с вашими взглядами. Я выпишу два наиболее в этом отношении замечательные места:
«... Высшая и самая резкая характеристическая черта нашего народа — это чувство справедливости и жажда ее. Петушиной же замашки быть впереди во всех местах и во что бы то ни стало, стоит ли, нет ли того человек, этого в народе нет. Стоит только снять наружную, наносную кору и посмотреть на самое зерно повнимательнее, поближе, без предрассудков, и иной увидит в народе такие вещи, о которых и не предугадывал. Не многому могут научить народ мудрецы наши. Даже утвердительно скажу — напротив: сами они еще должны у него поучиться2.
Другое:
«... Славный был он человек; но убеждения его иногда были очень странные, исключительные. Часто у некоторого разряда людей, очень умных, устанавливаются иногда совершенно парадоксальные понятия. Но за них столько было в жизни выстрадано, такою дорогою ценою они достались, что оторваться от них уже слишком больно, почти невозможно»3...
Я не знаю, все ли вещи Достоевского так хороши как «Записки из мертвого дома». Интересует и удивляет меня: почему вы так мало, почти никогда не упоминаете о Достоевском, не ссылаетесь на него, не рекомендуете его?.. Правда, в «Что такое искусство» вы причисляете Достоевского к истинным художникам и особенно хорошо отзываетесь именно о «Записках из мертвого дома». Это единственное известное мне в ваших сочиненииях упоминание о Достоевском. В письмах по смерти Достоевского вы писали кому-то: «Опора какая-то отскочила от меня»4 и т. д.; в другой раз Энгельгардту (в 1882 г.) писали: «То, что пишет Достоевский, что мне всегда было противно, что война согласна с учением Христа»5... В разговоре мне пришлось услышать от вас однажды о романах Достоевского, что недостаток их тот, что автор всю суть высказывает сразу, а дальше размазывает. «Может быть, это потому, что ему деньги были нужны», — прибавили вы.
Вот все ваши отзывы о Достоевском, известные мне. Почему бы так мало?..
Еще прочитал 3 тома сочинений Мопассана, которого раньше знал очень мало. Удивительной силы и глубины писатель, но и — простите, если ошибаюсь — удивительной испорченности. С каким смаком описывает он половую страсть в разнообразных проявлениях.
Что же касается Достоевского, то его любовное проникновение в человеческию душу так глубоко, что многие подмеченные им черты психологии каторжных его времени, по прочтении его «Записок», я заметил и у многих товарищей моих по ссылке, несмотря на всю разницу эпох и положения каторжных от положения административно-ссыльных. Об административной ссылке и ссыльных я буду писать вам подробно в следующем письме.
***
Мы с Владимиром Григорьевичем6 переписываемся по довольно важному для меня делу, по которому прошу и вашего совета, если оно покажется вам того стоящим. Как вам известно, у него давно уже явилась мысль популярного изложения некоторых ваших основных трудов. Им было начато, но не кончено еще переложение «О жизни», в котором, кажется, и вы приняли участие. Теперь одновременно и у меня, и у него явилась мысль: заняться мне теперь этим, благо времени свободного много и неиспользованных сил и усердия.
Не скрою, что я взялся бы за нее с некоторой робостью, но и со всем возможным для меня старанием и тщательностью...
Мне очень важно было бы знать ваше мнение об этом. Но если и не напишете, не обижусь.
***
Заходят ко мне иногда крестьяне из окрестных деревень, прося написать то или иное прошение. Я всегда очень охотно исполняю это. Серьезных же, душевных разговоров приходилось вести очень мало, раза два или три. Недавно зашел один крестьянин, пришедший за 20 верст на торги в волостном правлении. Мы угостили его чаем, а после чаю он обратился ко мне, чтобы я научил его правильной жизни, спасению души. Я говорю: какой же я учитель, я сам плохо живу; читайте Евангелие, там все узнаете.
Но он стал спрашивать прямо о своих личных отношениях к церкви и священникам: «Вот я водку пью; если я умру без покаяния перед священником, не будет в этом греха?» — «Никакого греха не будет». «Никакого греха?» — «Никакого». «Вот спасибо вам, что рассказали! Вот спасибо вам. Мы ведь здесь живем, ничего не знаем; как нам велят, так и верим. Ну, а позвольте вас спросить, ваше благородие, если теперь я не буду в церковь ходить, а дома буду молиться, не будет греха?». — «Никакого греха не будет» (У меня не было под рукой Евангелия, чтобы прочесть ему текст). «Никакого греха?» — «Никакого». — «Вот спасибо вам! Вот спасибо-то вам, что рассказали».
ли в этом греха?.. Узнав и об этом значительном для него вопросе мое мнение, он ушел очень довольный.
Подобные разговоры, однако, мне приходилось вести очень редко.
Урядник здешний проболтался в пьяном виде одному из ссыльных, что ему была особая бумага о надзоре за мной, не имею ли я сношений с крестьянами. Бумага эта, вероятно, вызвана была формулировкой моего преступления в министерском приговоре: «изобличенный в распространении недозволенных книг и революционной пропаганде». Подобная же «особая» бумага об особенно тщательном надзоре была получена урядником относительно двух совсем недавно пригнанных сюда бедных (духом) барышень, сосланных сюда по подозрению в принадлежности к партии «анархистов-коммунистов». Барышни эти люди славные, но без всяких убеждений; анархического в них столько же, сколько во мне католического. И эти-то бедные, беспомощные, слабые девушки одним страшным названием той партии, к которой они, по сведениям полиции, как будто бы принадлежали (если бы было твердо установлено, что действительно принадлежали, то их сослали бы на каторгу или на поселение или заточили в крепость на несколько лет), внушили такой ужас нашему исправнику и еще более нашему уряднику, что он не чает, как от них избавиться. Урядник отправился к приставу просить, чтобы барышню эту не оставляли в Корепине (подруга ее отправлена в одну из ближних деревушек). «Она ходит к ссыльным, которые у старосты живут; их 5 человек, она всех их сделает анархистами. А ведь почта-то у нас только с одним стражником ездит; ограбят — я тогда буду в ответе». Он еще не возвращался от пристава.
Простите, что я рассказал вам это мелкое, ничтожное происшествие нашей ссыльной жизни; оно характерно для местной администрации и ее отношения к нам, пленникам Чердынского исправника.
Возможны какие-нибудь репрессии и против меня — в виде выселения в более отдаленное место. Теперь мне это мало страшно, потому что самое дорогое для меня в здешней жизни — жизнь среди трудового народа и мои занятия — останутся. Расставшись с Ясной Поляной, уже очень мало разницы, жить ли в столице, волости или в самом отдаленном углу ее. Ходить же за почтой у меня, слава Богу, есть ноги, которые теперь от частых и продолжительных прогулок стали крепче.
Ваш Н. Гусев
Примечания
* На конверте помета Л. Н. Толстого: «Отве<чать>. Толстой ответил 13 ноября 1909 г. (ПСС. Т. 80. С. 190).
1 Н. Н. Гусев получил письмо Л. Н. Толстого от 20 октября 1909 г. (ПСС. Т. 80. С. 152).
2 «Записки из мертвого дома». Гл. XI. «Представление». С. 121—22.
3 Там же. Гл. VIII. «Товарищи». С. 216.
4 Л. Н. Толстой писал Н. Н. Страхову 5—10? февраля 1881 г.: «Опора какая-то отскочила от меня, я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал и теперь плачу. На днях, до его смерти, я прочел «Униженные и оскорбленные» и умилялся» (ПСС. Т. 63. С. 43).
5 — 20? января 1883 г.: «То, что пишет Достоевский, и что мне очень противно, мне говорили схимники и митрополиты, именно, что воевать можно, что это защита — душу положить за братьев» (ПСС. Т. 63. С. 114).
6 Владимир Григорьевич Чертков.