Два путника

Два человека с котомками на плечах шли по пыльной шоссейной дороге, ведущей из Москвы в Тулу. Один, молодой человек, был одет в короткой зипун и плисовые шаровары. На глазах, под мужицкой новой шляпою, у него были надеты очки. Другой был человек лет 50, замечательной красоты, с длинной седеющей бородой, в монашеской рясе подпоясанной ремнем и в круглом, высоком, черном колпаке, которые носят служки в монастырях, надетом на седеющие длинные волоса.

Молодой человек был желт, бледен, грязно пылен, и, казалось, едва волочил ноги; старый человек шел бодро, выпячивая грудь и размахивая руками. К красивому лицу его, казалось, не смела приставать пыль и тело его не смело знать усталости.

Молодой человек б[ыл] магистр Московского университета Сергей Васильич Борзин.

Старый человек, отставной подпоручик Александр[овских] времен пехотного полка, бывший монах и за неприличное поведение выгнанный из монастыря, но удержавший монашеское одеяние. Его звали Николай Петрович Серпов.

Вот как сошлись эти два человека: Василий Сергеевич, окончив диссертацию и написав несколько статей в Московских журналах, уехал в деревню, как он говорил, окунуться в реку народной жизни и освежиться в струях бытового потока. Пробыв месяц в деревне, в совершенном одиночестве, он написал следующее письмо к своему литературному другу и редактору журнала:

"Государь мой и друг Иван Финогенич, мы не должны и не можем предвидеть и предрешать развязку вопроса, разрешающегося в тайниках бытовой жизни строя русского народа. Необходимо глубокое изучение многоразличных сторон русского духа и его проявлений. Оторванность жизни... Петровский переворот... и т. д."

1 Смысл и значение письма было то, что Василий Сергеевич, проникнувшись строем бытовой жизни народа, убедился, что задача определения назначения р[усского] н(арода) глубже и труднее чем он предполагал, и потому, для разрешения этой задачи, он считал необходимым предпринять путешествие пешком по России и просил своего друга подождать уяснением вопроса до окончания своего путешествия, обещая рядом длинных статей тогда выяснить все, что он узнает.

Написав это письмо, Василий Сергеевич занялся матерьяльной стороной приготовления к путешествию. И как ни тяжело это было ему, он углубил[ся] даже в подробности наряда достал зипун, сапоги с гвоздями, шляпу и, запершись от слуг, долго гляделся в зеркало. Очки он не мог снять-он б[ыл] слишком близорук. Другая часть приготовлений состояла в взятии денег по крайней мере 300 р. на дорогу. Денег в конторе не было. Василий Сергеевич позвал старосту и конторщика и, найдя в реестре 180 четвертей овса, велел продать их; но староста заметил, что овес оставлен на семена; тогда Василий Сергеевич, просмотрев графу ржи и найдя там 160 четвертей ржи, спросил, достаточно ли будет этой ржи на семена? На что староста ответил вопросом: не прикажут ли они сеять старой. Разговор кончился тем, что Ст[ароста] понял, что Василий Сергеич меньше малого дитяти знает в хозяйстве, а В. С. понял, что рожь уже посеяна и сеется обыкновенно из нового урожая и что потому 160 чет., исключая на меся[чину] 10 ч[етвертей] можно предать.

Деньги были получены и В[асилий] С[ергеевич] собрался идти на другой день, когда вечером он заслышал голос незнакомый в лакейской и к нему вошел старый отцовский слуга Степан.

- Николай Петрович Серпов, - сказал Степан.

- Кто такой Николай Петрович?

- А как же, Николай Петрович, что к папаше еще езди[ли], монахи.

- Не помню. - Что же он?

- Вас желают видеть, кажется, не в своем виде.

В комнату вошел Николай Петрович, расшаркался, топнул ногой "Вояжер Серпов..." Пожал руку.

- Все невежество. Нет образования, сколько я не учу Россию. Россия дура. Мужик трудолюбец, а Россия дура. Так ли, Василий Сергеевич? Я вашего батюшку знал. Мы, бывало, с ним сидим, он и говорит: этот пойдет. - Вы зачем в костюме? Я люблю, -по суворовски. Зачем?

- Я иду путешествовать.

Николай Петрович сел, попросил водки и лег спать. Василий Сергеевич остался в недоумении. На другой день Николай Петрович слушал, а так [как] Василий Сергеевич любил говорить, [то] Николай Петрович услыхал всю теорию Василия Сергеевича и цель его путешествия. Николай Петрович одобрил всё и предложил свое товарищество. Василий Сергеевич принял, отчасти потому что не мог отделать[ся], отчасти поточу, что Николай Петрович, несмотря на свое полусумашествие, умел льстить, отчасти, и главное, потому что В[асилий] С[ергеевич] видал в монахе проявление замечательной, хотя и спутавшейся ширины русской жизни.

Николай Петрович выпил рюмочку в кабаке. Он б[ыл] весел.