Зайденшнур Э. Е.: Использование Толстым фольклора народов России в своем творчестве

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ТОЛСТЫМ ФОЛЬКЛОРА НАРОДОВ
РОССИИ В СВОЕМ ТВОРЧЕСТВЕ

Выступление Э. Е. Зайденшнур
на Толстовских чтениях 1982 года. Фрагменты.

Текст печатается по машинописному экземпляру с большой авторской правкой. Это эскиз предстоящего выступления, которое состоялось в ноябре 1982 года.

1 февраля 1852 года Толстой записал две чеченские песни. В то время чеченцы не имели письменности. Толстой записал их знаками русского алфавита и после каждой строки вписал ее дословный перевод. Известно, что записаны эти песни со слов новых друзей Толстого. Специалисты отмечают удивительную для того времени точность записи Толстого и передачи непосредственного звукового впечатления чеченской речи, насколько это можно было сделать, пользуясь русским алфавитом.

В период работы над «Казаками» батарейный командир Н. П. Алексеев, бывший сослуживец Толстого, записал по его поручению «Песни гребенского полка, чеченские легенды». Поскольку зарождение интереса к этнографии, истории и фольклору Северного Кавказа относится к началу второй половины XIX века, записи фольклорных текстов, сделанные Толстым или по его поручению в 50-х годах, можно считать наиболее ранними, что, несомненно, повышает их ценность. Толстой, видимо, был одним из первых собирателей фольклора, заинтересовавшихся песнями гребенских казаков.

В 80-е годы привлекла внимание Толстого малороссийская легенда «Сорок лет». Записал ее и обработал Н. И. Костомаров. В 1876 году он перевел ее на русский язык, и в 1881 году она вышла отдельной книгой: «Сорок лет». Малороссийская легенда Н. Костомарова. (М. Изд. редакции «Газеты А. Гатцука». 93 стр.)

Краткое содержание легенды:

сватать Вассу, она отказалась и призналась отцу в своей любви к работнику Трофиму, прося отца согласиться на их брак. Отец согласился, но при условии, чтобы Трофим сначала нажил себе кафтан из синего панского сукна и приехал бы к ним в дом со сватами на собственном возу и собственной лошади. Трофим пришел в отчаяние от такого требования и решил утопиться. Односельчанин его садовник Придыбка подсказал ему выход: убить приехавшего в село богатого купца. Трофим после некоторого колебания согласился. Убийца не был найден. Но мучимый раскаянием совести Трофим рассказывает невесте о своем преступлении. Она советует ему поступить, как велит народное поверье: пойти ночью на могилу убитого, там ему должно привидеться, когда и какая кара ждет его. На могиле Трофиму почудился голос, предсказавший ему кару через сорок лет. Время шло, Трофим стал крупным золотопромышленником, получил чины и ордена, но мысль о совершенном преступлении терзала его. Денежный вклад на постройку церкви на время успокоил совесть. Через много лет он посетил те места, где было совершено им преступление. Это снова взволновало его, и он стал искать успокоения у своего «ученого» сына. Сын уверяет его, что бога нет и смешно терзать себя мыслью о возмездии. В день сорокалетия убийства Трофим крайне взволнован, но день проходит благополучно. Он успокаивается, и начинается его безмятежная богатая жизнь.

В начале 1886 года вдова Н. П. Костомарова попросила Толстого написать статью о легенде «Сорок лет» для сборника, посвященного ее мужу. Тогда только Толстой прочитал эту легенду, и история эта произвела на Толстого «ужасающее» впечатление, какое, по мнению Толстого, «она должна производить на всякого простого русского человека» (85.317).

«Это превосходная вещь», — писал Толстой (85.308) и решил издать ее в «Посреднике», начал исправлять «язык и кое-что». Исправив приблизительно треть легенды, Толстой прервал работу, считая, что легче будет пропустить через цензуру. Но желание продолжить правку не оставило Толстого. «Можно и должно, и мне очень хочется — немного, как мне надеется, улучшить ее» (85.317). А. Л. Костомарова не дала разрешения печатать легенду в обработке Толстого. Она опасалась, что это помешает включить легенду в подготавливаемое ею собрание сочинений Костомарова.

Через два года Толстой вернулся к мысли издать легенду и рекомендовал Черткову издать ее в Лейпциге на четырех языках: русском, французском, немецком и английском. Но и этот проект не осуществился. Только в 1902 году редактор журнала «Образование» попросил Толстого для публикации легенду «Сорок лет». Толстой ответил 7 января 1902 г.: «Сорок лет» принадлежит не мне, а Костомарову. Мною приделан был конец, который я считаю более подходящим для народного чтения. Я ничего не имею против напечатания того, что приписано мною» (73.183).

В журнале «Образование» (1902, № 2) опубликована легенда «Сорок лет» в обработке Толстого и с написанным им окончанием.

Сам Толстой народные свои рассказы называл народными легендами и говорил: «Это я у народа взял и народу отдал».

О вреде пьянства — легенда Афанасьева «Горький пьяница». Существуют варианты, приписывающие черту происхождение винокурения.

Оба варианта — белорусский и татарский — послужили основой рассказа Толстого «Как чертенок краюшку выкупал», а затем и пьесы «Первый винокур». Не изменяя ни содержания, ни композиции, Толстой развил сюжет, скупые фразы подлинника разрослись в небольшие художественные сцены с сохранением нередко дословного текста подлинника.

В 1914 году И. Калинников записал в Орловской губ. от 103-летнего Ермола Серегина сказку «Мужик-винокур» («Ежемесячный журнал», 1916, № 6). Совпадения ряда эпизодов, и особенно окончание, близкое к толстовской пьесе, дают основание полагать, что в устах народного сказителя она преобразилась в сказку.

«Крестник» («Книжки недели», 1886, № 4) появилась в печати галицко-русская сказка1, представляющая новую версию легенды о крестном сыне. На разительные совпадения с рассказом Толстого обратил внимание А. Кадлубовский, убедительно доказавший, что записанная значительно позднее галицко-русская сказка — не что иное, как рассказ Толстого «Крестник».

В рассказе «Крестник» есть эпизод о медведе, которому чурбан не дал полакомиться медом. Такой сюжет не встречается в репертуаре известных русских сказителей, не встречается и в сказках народов нашей страны. Возможно, первой фиксацией его в России были путевые записи И. И. Лепехина, изданные в 1781 году («Дневные записи путешествия Ивана Лепехина по родным провинциям русского государства в 1778 году». СПб, ч. 1, 1781, с. 183). Но оказался он в башкирском фольклоре.

В путевых записках И. И. Лепехина, изданных в 1781 году, автор излагает этот факт как документальный рассказ о смекалке башкирских бортников, использующих подвешенное перед мешком борта с пчелиной семьей бревно в качестве своеобразного замка, защищающего мед от медведей.

Как повествование о реальном быте рассматривает такой факт А. И. Лазарев («Предания рабочих Урала как художественное явление». Челябинск, 1970, с. 98.)

Запись сделана в 1964 г. в селе Иргизда Бурзянского района Башкирии. Сообщил это автору проф. Барагу в Уфе. В книге «Истребители колючек. Сказки, легенды и притчи современных ассирийцев» (М., 1974, с. 232) автор статьи Грибушин. Грибушин сообщает, что ему довелось слышать такой сюжет в виде новеллистической сказки в русской среде без отношения к Башкирии.

Три песни горцев включил Толстой в повесть «Хаджи-Мурат». Для этого произведения Толстой специально отбирал песни, бытующие в той среде, которую изображал. В 1875 году Толстой читал «Сборник сведений о кавказских горцах». Опубликованные там песни привели его в восторг. Тогда же он писал Фету (октябрь 1875 г.) о чтении «поэтических сокровищ необычайных» и приложил к письму тексты трех песен, две из них чеченские и одна аварская. Фет тогда же переложил их в стихи, и в январской книжке «Русского вестника» за 1876 год они напечатаны под заглавием: «Песни кавказских горцев». Спустя 25 лет, перечитывая тот же сборник со специальной целью ознакомиться с жизнью, бытом, характером и особенностями народа и мест, о которых предстояло писать, Толстой вновь пленился этими песнями. «Чудные песни о мщении и удальстве», «прелестная песня», отмечал Толстой на отдельных листках рукописей «Хаджи-Мурата». Две из них вошли в повесть. Кроме них в «Хаджи-Мурат» введена еще колыбельная песня, которую поет мать Хаджи-Мурата. Колыбельная песня рассказывает о происшедшем в первые дни после рождения Хаджи-Мурата. Мать его отказалась идти в кормилицы к сыну ханши, и отец, рассерженный ее отказом, ранил ее кинжалом в грудь; она приложила к ране своего мальчика, и «рана зажила без трав и кореньев, и мальчик вырос джигитом» — говорилось в песне. Воспоминания Хаджи-Мурата о детстве воскрешали в его памяти эту поэтическую песню. Хаджи-Мурат вспоминает ее, рассказывая Лорис-Меликову о своей жизни, она же вспоминалась ему в последний день жизни, перед бегством в горы.

Вторая песня — это песня о мщении: «Высохнет земля на могиле моей...», поет ее Ханефи, который был связан с Хаджи-Муратом горским законом кровной мести. Благодаря связи содержания песен с эпизодами жизни героя песни тематически входят в самое содержание повести.

«знал много горских песен и хорошо пел их... Голос у Ханефи был высокий тенор и пел он необыкновенно отчетливо и выразительно».

Отмечен «торжественно-грустный напев песни, которая заканчивалась протяжной замирающей нотой». Эта песня особенно нравилась Хаджи-Мурату, он всегда слушал ее с закрытыми глазами и, когда кончалась, говорил: «Хорош песня, умный песня».

— песня о Гамзате. По первоначальному замыслу в повесть должен был войти весь ее текст, но в процессе работы Толстой отказался от этого замысла и ограничился кратким изложением содержания песни: «В песне говорилось о том, как джигит Гамзат угнал со своими молодцами с русской стороны табун белых коней. Как потом его настиг за Тереком русский князь и как он окружил его своим, как лес большим войском. Потом пелось о том, как Гамзат... бился до тех пор пока были пули в ружьях и кинжалы на поясах, и кровь в жилах». Толстой привел потом подлинный текст только окончания песни. Эту знакомую ему песню услышал Хаджи-Мурат утром перед самым бегством в горы, и она напомнила ему другую песню, сложенную его матерью. В черновой редакции роль песни о Гамзате была еще значительнее. Так композиционно объединил Толстой две песни: песню о рождении Хаджи-Мурата и песню, в которой как бы предвосхищено описание его смерти. В последние часы жизни, очутившись в том же положении, что и герой песни о Гамзате, Хаджи-Мурат дважды вспоминает ее. Так тесно слились горские песни с жизнью и судьбой главного героя кавказской повести Толстого.

Весной 1940 года в отделении литературы и языка АН СССР было совещание фольклористов. Идея-тема этого совещания — это издание всесоюзного фольклора. Алексей Николаевич Толстой в своем выступлении сказал, что речь идет о собрании народного творчества всех народов, находящихся в нашем государстве... Принцип тот, что мы наконец возвращаем народу в виде богатства издание этого замечательного «Свода фольклора». Прежде всего надо составить свод русского фольклора.

Намерение издать фольклор народов СССР созвучно глубокому интересу Л. Н. Толстого к искусству народа. «У народа есть своя литература — прекрасная, неподражаемая, но она не подделка, она выпевается из среды самого народа», — записал Л. Толстой в дневнике в 1851 году (46.71).

Толстой видел в устном народном творчестве корень литературы. Если вновь возникает замысел издания «Свода фольклора народов СССР», можно думать, что фольклорные записи, сделанные Толстым, займут в нем достойное место.

Нельзя не остановиться и на цыганской народной песне, которую Толстой неоднократно вводит в свои произведения... Отразились здесь личные наблюдения и впечатления Толстого, его увлечение цыганским пением. В рассказе «Святочная ночь», сделав отступление, посвященное особенностям цыганской песни, автор просит извинения у читателя за отступление: «Я чувствовал, что оно неуместно, но любовь к этой оригинальной, но народной музыке, всегда доставлявшей мне столько наслаждения, преодолела» (3.262—263). В «Святочной ночи» описано хоровое исполнение цыганами старинной песни «Слышишь». В рассказе «Два гусара» внимание автора сосредоточено на главных запевалах: на цыганке Стешке и цыгане Илюшке, аккомпанировавшем ей на гитаре и плясавшем под песню.

«гибкий звучный из самой груди выливавшийся контральто» Стешки, «энергические сильные голоса и вскрикивания» в лад и такт хора и гудение басов. Характер исполнения передан также через чувства, переживаемые исполнителем, — через улыбку и смеющиеся глаза Стешки, которая «вся жила только в той песне, которую пела», и «все это задевало за какую-то звонкую, но редко задеваемую струну», (3.166) и все присутствовавшие начинали подпевать хору или даже плясать вместе с цыганами.

И в «Святочной ночи», и в «Двух гусарах» цыганское пение — неотъемлемая часть сцены веселья.

По-иному звучит цыганское пение в «Живом трупе». На фоне цыганской песни Толстой показывает глубокие переживания Протасова.

Цыганская песня в творчестве Толстого — это не эстрадная цыганщина, вошедшая в быт позднее, а настоящие народные песни цыган и нередко русские народные песни, которые в те времена входили в репертуар цыганских хоров.

«Я был счастлив, что смолоду любил русский народ и преклонялся перед ним... Я перед русским народом благоговею, у него религия, философия и искусство свои», — говорил Толстой в последние годы жизни.

Кавказские друзья Толстого: старый казак Епифан Сехин (Ерошка — в «Казаках»), чеченцы Садо Мисербиев и Балта Исаев (жители поселка Старый Юрт Терской области) обогатили фольклорные записи Толстого. С их слов Толстой записал приметы, поверия, сведения о народной медицине, песни и рассказы.

Заканчивая свое сообщение, подведу статистический итог всего сказанного.

В творчестве Толстого использованы, кроме русских, фольклорные произведения одиннадцати народностей России.

Легенды: украинская, башкирская, татарская, эпизод из башкирского предания.

Башкирское предание

19 песен

Включены в произведения:

59 народных песен. Из них: 40 русских, 1 украинская, 1 аварская, 2 чеченские, 15 — цыганские;

«Виют витры» — «Набег» (3.27); «Анастасья, Анастасья, отворяй-ка ворота» — «Декабристы» (17.21)

«Слышишь», «Ночка» — «Святочная ночь» (3.262)

«Лен» — «Живой труп»

«Ночка» — «Живой труп», черновая редакция.

Список не закончен.


Сноски

1 Сборник статей в честь В. П. Бужкула. Харьков, 1913—14.

Раздел сайта: