Рехо К.: К истории восприятия романа "Воскресение" в Японии

К ИСТОРИИ ВОСПРИЯТИЯ РОМАНА
”ВОСКРЕСЕНИЕ” В ЯПОНИИ

Эта замечательная книга Л. Н. Толстого обошла весь мир. Но, пожалуй, ни в одной зарубежной стране толстовский роман не оказал такого всеобъемлющего, универсального воздействия на духовную жизнь народа, как в Японии. В Стране восходящего солнца ”Воскресение” приковало к себе внимание читателей разного культурного уровня, психологического склада, представителей различных социальных слоев общества — от рикши до членов императорской семьи1. В широко известном японском толковом словаре ”Кодзиэн” (”Лес слов”), содержащем, кроме лексики, и справки о выдающихся исторических, политических и литературных деятелях, есть также сведения о классических образах мировой литературы; отдельная статья посвящена ”Катюше” — героине ”Воскресения” Толстого.

”Сётэнти” (”Малая вселенная”) появился отрывок из романа под названием ”Ночь и утро” в переводе Мори Сидзука. Спустя год Утида Роан публикует перевод другого отрывка на страницах газеты ”Майнити”. Однако более всего способствовала популярности ”Воскресения” его инсценировка, осуществленная драматургом и режиссером Симамура Хогэцу в 1914 г. в Токио. Успех спектакля был настолько велик, что ”Воскресение” ставилось не только в больших и малых городах Японии, но и за ее пределами — в Корее, Китае и даже во Владивостоке (на японском языке)2. Инсценировка ”Воскресения” стала поистине выдающимся событием в истории нового японского театра. Издатели быстро реагировали на возросший читательский спрос: только за 1914 г. ”Воскресение” было издано в Японии шесть раз и в шести разных переводах. По роману Толстого снимали фильмы. Вошла в моду прическа ”Катюша” (прямой пробор), именем Катюши называли шпильку для волос, расческу, обручальное кольцо, существовала даже игра под названием ”Катюша”. Акиба Таре в ”Истории новой японской драмы” (1956) специально подчеркивает значение этих фактов, замечая, что без их учета история быта и нравов японцев периода Тайсё (1911—1924) была бы неполной. Вокруг романа разгорелась и идейная борьба. Прочитанная в 1932 г. лекция профессора университета в Киото Такикава «Правовые идеи в романе Толстого ”Воскресение”» послужила поводом для гонений на прогрессивную профессуру. Образы Катюши и ”кающегося дворянина” Нехлюдова оказали влияние на японскую художественную литературу.

Жизнь ”Воскресения” в Японии затрагивает самые различные сферы социальной мысли и литературы страны на протяжении десятилетий и показывает, каким образом это произведение Толстого вошло в сознание японского общества.

1

В числе первых читателей ”Воскресения” японские исследователи называют известных военных и политических деятелей. Хиросэ Такэо, еще будучи военно-морским атташе японского посольства в Санкт-Петербурге, познакомился с романом Толстого в журнальной публикации ”Нивы”. В 1902 г., возвращаясь из Лондона на родину, Ито Хиробуми, виднейший политический деятель того времени, читал ”Воскресение” на ангийском языке. Называют и Сайондзи Киммоти, высшего сановника двора, которому Утида Роан подарил свой перевод. Принц Хигасикуни Нарухико в книге ”Одиночество капризника: Жизнь человека за занавесом с хризантемой” (1955) вспоминает, как в военном училище, курсантом которого он был, зачитывались ”Воскресением” Толстого в переводе Утида Роана. Это было осенью 1908 г. «Мне тоже очень захотелось прочитать роман Толстого, — писал Хигасикуни, — я отправился в книжный магазин “Марудзэн”, купил его и начал читать. В те годы членам императорской семьи запрещалось читать произведения Толстого. Не знаю, каким образом, но до императора Мэйдзи дошли слухи о том, что я читаю “Воскресение”. Создалась весьма сложная ситуация, одно время даже думали вывести меня из членов императорской фамилии и перевести на положение простого подданного, но затем все уладилось»3.

Что импонировало этим людям в романе Толстого? Сведениями об этом мы, к сожалению, не располагаем. Может быть, произошло то, что предполагал А. Ф. Кони в письме Л. Н. Толстому от 1 июня 1888 г., предлагая ему сюжет для нового романа: под пером великого писателя история Катюши ”выльется в такую форму, что тронет самое зачерствелое сердце и заставит призадуматься самую бесшабашную голову”4.

был автор ”Воскресения” как заступник обездоленного человека. Характерно, что в некоторых странах Востока ”Воскресение” издавалось под такими названиями, как ”Печальная история Катюши” — в Корее, ”Катя” — в Турции. В 1914 г. в Японии вышли два перевода ”Воскресения” под названием ”Катюша”. Образ Нехлюдова в этих изданиях как бы отодвигался на второй план.

Нельзя, однако, сказать, что роман Толстого сразу привлек к себе внимание японских читателей. Так, в переводе Утида Роана ”Воскресение” начало печататься в газете ”Майнити” 15 сентября 1903 г., но затем публикация сразу прекратилась. Спустя четыре месяца в одном из декабрьских номеров той же газеты появился отрывок из романа, представлявший собой не перевод, а скорее изложение содержания. На этом печатание и закончилось. О том, как дальше обстояло дело с публикацией ”Воскресения”, Киносита Наоэ, сотрудничавший тогда в газете ”Майнити”, пишет: «В то время, в 1903 году, на втором этаже редакции газеты “Майнити” состоялось совещание редакторов по итогам года. Речь шла о руководстве газетой в новом году. Обсуждался и вопрос о “газетном романе”. В те годы “Майнити” выходила на шести страницах и в числе других материалов печатала два кодана — эстрадных рассказа. Они были низкопробными, и я решил заменить один кодан романом. Но осуществить этот замысел было нелегко, потому что бухгалтерия не соглашалась выплачивать большой гонорар, да и не было подходящего произведения. В редакции тогда работал молодой человек по имени Ямадзаки (псевдоним, наст. имя Утида Роан), горячий поклонник Толстого. Он вызвался перевести роман “Воскресение”. Я горячо поддерживал его и взял на себя стилистическую редактуру, а Хирафуку Хякусуй, занимавшийся европейской живописью, сделал иллюстрации, и наконец-то роман появился на страницах газеты. Портрет Толстого, написанный Хирафуку, был великолепен. Коммерческий отдел был очень доволен, но вскоре начал жаловаться: роман, дескать, неинтересен, он совсем не пользуется успехом у читателей, так что продолжение публикации “Воскресения” грозит газете банкротством...»5

Японский читатель не сразу понял и принял ”Воскресение”. Но Утида Роан был неутомим. Спустя год и четыре месяца после неудачной публикации романа в ”Майнити” он снова печатает свой перевод — в газете ”Нихон симбун” с 5 апреля по 22 декабря 1905 г. А 3 апреля, т. е. за два дня до начала печатания перевода, Атида публикует в той же газете специальную статью «По поводу перевода “Воскресения” Толстого», желая, вероятно, подготовить читателей. Эта же статья перепечатывается одновременно в журнале ”Гакуто” (”Светильник знания”. 1905. № 4), который стал своеобразным японским ”окном в Европу”. Редактором ”Гакуто” был Утида Роан.

«“Воскресение” — неинтересный роман, в нем нет собственно романной изюминки» — так начинает Утида Роан свою статью. Уточняя свою мысль, он говорит: «Неинтересный — в смысле отсутствия того, чего в первую очередь ожидают читатели-обыватели, — загадочных происшествий, романтических приключений и т. д.; сюжет его предельно прост. Наш читатель, — продолжает Утида, — падкий на сенсацию, предпочитающий любовные мелодрамы, был разочарован. Он не смог прочесть роман до конца. Но “Воскресение” — это великий роман, и величие его не столько в его художественных достоинствах, сколько в высокой этической идее».

«В “Воскресении” сфокусированы проблемы сегодняшней России и всего мира, — утверждает Утида. — Это одновременно и исследование человеческой жизни, и глубокая критика современной цивилизации... Писатель показывает, как ни в чем не повинный народ становится жертвой несправедливой социальной организации и так называемого закона, выгодного лишь для власть имущих».

Разумеется, отмечает далее Утида, такая разоблачительная книга не могла не привлечь внимание цензуры. Во всех странах она выходила с купюрами или с искажениями. В России была изъята, например, сцена встречи Нехлюдова с Топоровым, так как последний слишком напоминал Победоносцева, известного даже в Японии душителя свободы. Во французском переводе резкое бичующее слово Толстого подменено рафинированным слогом, любовная сцена Нехлюдова с Катюшей расширена в угоду непритязательным вкусам читателя, но зато изъяты страницы, где Толстой критикует церковь. В США, напротив, любовную сцену сократили по соображениям пуританской морали. В Германии же изымалась из перевода толстовская критика буржуазной юриспруденции. Эти факты, заключает Утида Роан, говорят сами за себя, они свидетельствуют об острой реакции во всем мире на великую книгу Толстого.

Почему же Утида Роан решил перевести ”Воскресение” на японский язык? ”Сейчас, когда наша страна формирует свои отношения с Россией, — писал он, — нам необходимо знать, какие же идеи проповедует великий Толстой — негласный предводитель русского революционного движения, — и через его произведения понять действительное положение различных классов русского общества”.

”Воскресения” Сайондзи Киммоти — высшему сановнику двора. Эта акция, может быть, и позволила ему издать ”Воскресение” без цензурных поправок. Известный социалист Сакаи Тосихико еще в 1916 г. с изумлением писал, что роман Толстого избежал цензурного запрета и вышел без сокращений6.

В 1908 г. Утида Роану удается выпустить первый том своего перевода ”Воскресения” в книжной фирме ”Марудзэн”. (Отметим, кстати, что в этом издании ”Воскресения” в Японии впервые использованы знаки препинания, чего не было раньше. Этому изданию Утида снова предпосылает специальную статью «Толстой и история создания “Воскресения”», в которой пишет: ”Толстой в современном мире подобен киту в океане, он повелитель мира”. Однако, так высоко оценивая автора романа, Утида Роан вступает в полемику с ним в связи с его отрицанием материально-технического прогресса. Этот толстовский ”нигилизм” не соответствовал настроениям японцев, сравнительно недавно вступивших на путь осовременивания страны посредством заимствования европейской техники.

История создания ”Воскресения” сводилась в статье Утида Роана к рассказу о духоборах и к изложению сюжета произведения. Зато интересна его попытка осмыслить художественное мастерство Толстого-романиста.

Утида Роан выразил несогласие с критиками, ставившими ”Воскресение” ниже двух предыдущих романов Толстого — ”Войны и мира” и ”Анны Карениной”. «В мастерстве изображения тончайших движений человеческой души, — писал он, — “Воскресение” не уступает другим произведениям великого писателя, и уже никто не сомневается в том, что этот роман является одним из шедевров мировой литературы XX века»7.

Журнал ”Гакуто”, опубликовавший статью Утида Роана, предпослал ей заметку от редакции со следующими словами: «Толстой — властитель дум современного человека. Роман “Воскресение” является его шедевром, в нем обобщена поэтическая идея великого старца. Это глубокая критика современной цивилизации, исследование тайн человеческой души, учение о подлинном пути человечества и его спасении, этот молот, занесенный над ложью, благовест во тьме ночи, колокол, будящий ленивца, эликсир для избавления от беспутной жизни.

К. Р.) теперь кончилась, но оглянитесь вокруг себя, мир полон преступлений, вас окружает злоба. Политики теперь не способны успокоить общественное мнение, религия утратила спасительную силу, всюду — падение нравов, конфуцианство сошло на нет. В условиях, когда весь мир ослеплен успехами науки, великий старец словно очнулся от иллюзий и трезво рассуждает о судьбах человечества. Не прочитав “Воскресения”, нельзя рассуждать о современной цивилизации»8.

Перевод ”Воскресения”, выполненный Утида Роаном, не прошел незамеченным. О том, с каким восторгом он читал этот толстовский роман, вспоминает Китамура Токутаро, видный представитель японских деловых кругов, инициатор толстовской выставки в Японии в 1966 г.: «“Воскресение” вышло в Японии в 1908 году, и я буквально набросился на эту книгу, читал ее с величайшим вниманием. Это был перевод Утида Роана. До сих пор помню его простой, опрятный переплет из белой ватмановской бумаги. На нем не было никаких рисунков, лишь отпечатанные золотом два иероглифа “фуккацу”. Такой торжественной строгостью переплет отличался от обычных изданий. Книга была неразрезанная, и я, разрезая бамбуковым ножом страницу за страницей, жадно читал ее... Это было 60 лет назад, но и сегодня я отчетливо все помню»9.

Но, еще задолго до появления перевода Утида Роана и его статьи, о толстовском романе как феномене мировой литературы заговорил Лафкадьо Хёрн в своем курсе лекций по истории и теории литературы, прочитанном в Токийском университете в 1896—1903 гг. Одна из лекций была посвящена ”Воскресению” Толстого.

”Воскресение” Толстого. «Я заявляю, — говорит Лафкадьо Хёрн, — что “Воскресение” является одной из самых удивительных и волнующих книг, созданных до сих пор Толстым. Подобной книги не появлялось в течение всего XIX столетия. В некотором смысле вы можете назвать “Воскресение” религиозным романом. Но это не такой религиозный роман, который проповедует учение и догматы церкви. В произведении Толстого раскрывается влияние высоких идеалов на духовную жизнь человека, некогда совершившего зло. Слово “религиозный” можно применить к нему в смысле нравственного чувства. Не случайно после написания этой книги Толстого обвинили в ереси и отлучили от церкви»10.

Лафкадьо Хёрн высоко оценил реализм Толстого: ”Его превосходное мастерство проявилось в анализе души, в повествовании о том, как трудно исправить ошибки, совершенные вследствие эгоистических побуждений. В романе более ста действующих лиц, и все они — подлинно живые люди. У этого писателя-реалиста огромная сила правды, и читатели забывают, что действие происходит в России. Ведь характеры людей сходны во всех странах...11

Однако лекция Лафкадьо Хёрна, прочитанная студентам Токийского университета, не выходила за пределы стен этого элитарного вуза. Внимание массового читателя ”Воскресение” в начале века еще не привлекает. Второй том, увидевший свет в переводе того же Утида Роана спустя два года после первого — в 1910 г., также не вызвал широкого читательского отклика: в печати не появлялось заслуживающих внимания статей о нем, если не считать небольшой заметки писателя Мидзуно Ёсю «Прочитав роман “Воскресение”» (ноябрьский номер журнала ”Синтё” за 1910 г.).

2

Новый этап в восприятии ”Воскресения” в Японии связан с инсценировкой толстовского романа, осуществленной токийским Художественным театром (”Гэйдзюцу-дза”) в марте 1914 г. под руководством Симамура Хогэцу.

”Воскресение” и написал на него восторженную рецензию, напечатанную в журнале ”Синсёсацу” (”Новая проза”), в № 7 за 1903 г. Возвратившись в 1905 г. на родину, Симамура Хогэцу впервые открыл в Японии спецкурс, посвященный творчеству Толстого, который читал на литературном факультете университета Васэда. А на семинарских занятиях он предлагал студентам для сравнительного изучения два перевода ”Воскресения” — Утида Роана и английской переводчицы Луизы Моод. В 1913 г. Симамура Хогэцу основал Художественный театр в Токио, ставя в нем преимущественно европейских авторов.

Первые сведения о постановке ”Воскресения” в новом театре Японии относятся еще к 1903 г. Симамура Хогэцу спустя много лет вспоминал: «Из Европы я послал в один японский журнал подробное изложение инсценировки романа Толстого. Кажется, тогда кто-то из театра новой драмы поставил “Воскресение”, но, вероятно, под другим названием, и я совсем не знаю, как выглядел этот спектакль»12.

По-видимому, спектакль действительно не оставил сколько-нибудь заметного следа. Зато постановка токийского Художественного театра имела такой грандиозный успех, что 1914 г. можно назвать годом Катюши Масловой в Японии. Имя толстовской героини было, по свидетельству современников, на устах у всех японцев. Толстой завладел умами и сердцами массового читателя. Произошел коренной перелом восприятия его творчества в Японии.

На афише, извещавшей о спектакле ”Воскресение”, было написано: ”Автор — Толстой. Инсценировка Анри Батайля. Новая инсценировка Симамура Хогэцу”. Как известно, ”Воскресение” в сценической переделке А. Батайля, впервые поставленное в 1902 г. в Париже, обошло в начале 1910-х годов театры многих стран Европы. Но такого успеха, как в Японии, в ту пору оно, пожалуй, не имело нигде.

Сценическая переделка Анри Батайля, этого, по определению А. Луначарского, ”сентиментального, манерного, эфемерного писателя”, была далека от критического реализма ”Воскресения”. Симамура Хогэцу, несомненно, хотел выправить этот изъян, когда писал в статье «Инсценирование “Воскресения”» (1914): ”Запоминающиеся места в романе, например, изображение крестьянской жизни, в чем Толстой был большим мастером, а также описание пути каторжан в Сибирь, толстовская критика суда и тюрем, его мировоззрение, окрашенное социалистическими идеями, — всего этого я по разным причинам не смог внести в свою инсценировку”13”разных” причин достаточно вспомнить казнь социалиста Котоку Сюсуй и его сподвижников в 1911 г. по ложному обвинению в подготовке покушения на императора.

Что же представляла собою сценическая редакция ”Воскресения” Толстого, принадлежащая перу Симамура Хогэцу? Симамура называет работу инсценировщика ”творчеством в соавторстве”, так как последний, по-своему усваивая художественный материал оригинала, творчески перерабатывает его в пьесу. ”Одна из формальных особенностей моей инсценировки заключается в том, — пишет Симамура Хогэцу, — что через все пять действий проходят два главных героя, а остальные лишь сменяют друг друга, в каждом действии. Я словно нанизывал несколько жемчужин на две нитки. Это подсказывала сама композиция романа, и к тому же инсценировка требовала более сжатого изложения содержания”14. И далее о той же работе: ”Инсценировку Анри Батайля я переработал по-своему, стремясь приблизить сценическое действие к японской действительности, а также возможно полнее передать всю прелесть оригинала в части изображения природы. Но сделать это на сцене трудно, поэтому я вложил в уста актеров слова о красоте толстовской природы. Однако едва ли удалось мне выразить хотя бы сотую долю того, что есть в оригинале”15.

Лирико-поэтическое восприятие мира, характерное для японского искусства, сказалось и в сценической переделке толстовского романа. Но мало того, Симамура Хогэцу вместе с известным писателем Сома Гёфу сочинил стихи к песне Катюши, а молодой композитор Накаяма Симпэй написал к ней музыку. В ту рожденственскую ночь Нехлюдов просит Катюшу спеть песню, в которой упоминалось бы ее имя. Эта песня в исполнении популярной актрисы Мацуи Сумако, игравшей роль Катюши Масловой, вызвала бурю восторгов у публики — она вошла в историю японского театра и музыки. Вот ее текст:

Катюша, родная, печально расставаться,

Помолимся богу, та-ра-ра-ра.

Катюша, родная, печально расставаться,
Всю ночь напролет с неба падает снег,
Не видно тропинки, та-ра-ра-ра.


До нашей новой встречи себя сбереги,
Себя сбереги, та-ра-ра-ра.

Катюша, родная, печально расставаться,
По полю бескрайнему и по горам

Катюша, родная, печально расставаться,
Горькие слезы разлука прольет,
И солнце заходит, та-ра-ра-ра.

Пер. В. Куприянова

Хогэцу: ”Когда поешь эту песню, то мысленно представляешь себе реку, несущую свои воды по бескрайним полям России, то петляя, то извиваясь, как сама жизнь, представишь себе и раннюю весну, и тихий отсвет луны, сияющий над землей. В этой стране любила Катюша, и здесь развернулась ее жизненная драма”16.

Экзотика далекой страны, сентиментальная мелодия любви, романтика молодости — все это сыграло свою роль в популяризации песни. Композитор Накаяма Симпэй, написавший к ней музыку, вспоминает: ”Песня Катюши быстро разнеслась по стране. Спектакль Художественного театра состоялся в марте 1913 года, и уже тогда, проходя по улицам Токио, можно было услышать ее мелодию. А в апреле и мае ее распевали по всему городу. Когда наступили летние каникулы, студенты из провинций разъезжались по домам и распространяли там эту песню. Так в течение полугода песня облетела всю Японию, ее пели повсюду”17.

Интересно и свидетельство Симамура Хогэцу. В своем письме Накаяма Симпэю от 27 марта 1914 г. из Киото, куда он приезжал на гастроли, Симамура сообщает: ”Зал театра Минамидза, вмещающий три тысячи зрителей, был переполнен в течение трех дней. Песня Катюши вошла в моду, она записана на пластинку”.

Находясь накануне банкротства, фирма ”Ориенто рэкодо” пошла на риск, выпустив пластинку с песней Катюши. И судьба улыбнулась ей. За короткий срок фирма распродала 20 тыс. пластинок — тираж, невиданный для того времени, — и тем самым поправила свое финансовое положение. Песня Катюши получила самостоятельную жизнь. Она положила начало традиции создания песен к кинофильмам и спектаклям. ”Катюша” стала и колыбельной песней. Распространялись красочные открытки с ее текстом.

Популярный литературный журнал ”Синтё” в 1914 г. писал, что песня Катюши вызывала у японцев всеобщее ликование. Пели ее и парикмахеры, и рикши, и школьники. Имя Катюши не сходило с уст. Даже шести-семилетние мальчики и девочки напевали эту песню. По свидетельству Масамунэ Хакатё, рыбаки в лодке пели ”Катюшу” под плеск весел. Успех песни Катюши был настолько велик, что постановщик комедии ”Когти” на сцене театра ”Империал” также заказал для своего спектакля песню, которую исполняла главная героиня, как и в ”Воскресении”. ”Может быть, это теперь станет традицией, — комментировал журнал ”Синтё”. — Возможно, с этого начнется рождение оперы, отвечающей вкусу японцев”18.

”Лев Толстой” (1963) пишет, со слов известного лингвиста Е. Д. Поливанова, жившего в Японии, что ”Воскресение” Толстого ”пришло в Страну восходящего солнца как опера, превратилось в песню и показало народу новую сущность любви”19.

В статье ”Катюша Маслова в Японии” (1921) Е. Д. Поливанов оставил нам интересное свидетельство: «“Воскресение” в переделке Симамуры шло ежедневно в течение всего лета 1914 года в театре при выставке в Токио, где побывала вся столица и специально приехавшие на выставку, эту песенку выучила всякая горничная, и ее нельзя было не услышать несколько раз, возвращаясь вечером по токийским переулкам. В 1915 году мода не нее в столице уже миновала, но я снова услышал мелодию “Милая Катюша” в глухой провинции — на самом восточном берегу острова Сикоку, отрезанном горами от других частей острова, куда нет сообщения по железной дороге, и приходится ехать, объезжая остров по Великому Океану. Катюша была так же популярна, как за год перед тем в Токио»20.

Поясним, что показ спектакля ”Воскресение” планировался на три дня в июне 1914 г. — на время токийской выставки. Однако спектакль Художественного театра имел такой успех, что администрация продлила его еще на три дня.

Е. Д. Поливанов утверждает: ”Господствующее в уме японца представление о Катюше — это представление музыкальное — мелодия песни Катюши, которая в пьесе исполняется несколько раз — сначала Нехлюдовым, потом Катюшей, служа мотивом воспоминаний о Нехлюдове”21.

На самом же деле в инсценировке Симамура Хогэцу песня Катюши звучит лишь дважды: во время любовного свидания Катюши с Нехлюдовым (сначала ее поет Катюша, а потом они поют вместе) и затем в тюремной камере (среди арестанток, вспоминая о своей горькой доле, Катюша снова поет эту песню). Не исключено, что Е. Д. Поливанов смотрел один из многочисленных вариантов спектакля, которые ставили различные театральные труппы. Они подражали инсценировке Художественного театра, но неизменно выпячивали на первый план мелодраматические сцены. Они настолько искажали произведение Толстого, что Симамура Хогэцу возбудил против них судебное дело о нарушении авторских прав. По словам Е. Д. Поливанова, ”Воскресение” в японской инсценировке ”вызвало бы у Толстого припадок смеха, если бы он увидел, что за осколками сюжета уцелело одно только имя его создания, в которое вложен совершенно неожиданный, чисто японский и нелепый, с нашей точки зрения, смысл”22

По словам Симамура Хогэцу, ”Воскресение” ставили всюду, его играли актеры как новой, так и старой школы, это были не только любительские спектакли, но и художественные чтения в исполнении мастеров традиционного ”ракуго” — комического эстрадного рассказа. Отметим, что только за четыре года, начиная с 1914, ”Воскресение” ставили в Японии в общей сложности 444 раза23.

«Когда мы гастролировали по стране, — вспоминает Симамура Хогэцу, — многие разочарованно говорили нам, что до нас спектакль “Воскресение” ставился уже не раз, но постановки были никудышные. Спектакль Художественного театра вернул утраченное доверие к инсценировке толстовского романа»24. Разумеется, постановка Симамура Хогэцу, рассчитанная не более чем на час сценического действия, не могла охватить всей широты и глубины толстовского повествования, и в этой постановке тоже была изрядная доза сентиментальности и мелодраматизма. Спектакль начинается утренним пробуждением Нехлюдова. Эта сцена, показывающая роскошь барского быта, следовала в романе Толстого сразу же после истории Катюши, после картины арестантской камеры и выражала резкое осуждение Нехлюдова и его среды. В инсценировке Симамура снят этот социальный контраст, а богатая обстановка барского дома словно бы выделяет Нехлюдова как человека, таящего в себе особые достоинства. Первое и второе действие — это предыстория отношений Катюши и Нехлюдова, их романтической любви.

Русскому зрителю любовная мелодрама в японской инсценировке показалась бы, вероятно, нелепой и просто лишней. Но японцы воспринимали ее по-своему. Известно, что на Западе издатели нередко опускали сцену падения Катюши, как ”аморальную”. Симамура же не только не исключает эту сцену любовных свиданий Катюши и Нехлюдова, но и поэтизирует ее, дает ее в контексте ранней весны, и, как у Толстого, на фоне весеннего цветения земли и вскрытия реки. Поцелуи на сцене вызвали нарекания со стороны блюстителей нравов: с древних времен поцелуй в Японии считался непристойным. Однако молодые зрители спектакля уже не обращают внимание на насмешки старших, игнорируя старые предрассудки. Их умонастроению была близка Катюша, любящая и возрожденная неодолимой силой любви.

”В момент, когда воскрешается дух любви Катюши и Нехлюдова и кажется, что они должны соединиться, героиня вдруг убеждает себя в том, что поскольку она осквернила свое тело, то уже не может иметь нормальных отношений с людьми, поэтому и отказывается от брака с князем Нехлюдовым. В Японии тоже случается, что любящая пара отказывается от супружества ввиду безвыходного положения, связанного с чувством долга, но Катюша отказывается из сознания того, что ее тело запятнано. Тут несколько иначе, чем в Японии”25. В японской литературе образ падшей женщины из бедной семьи, проданной в публичный дом, а затем возвращающейся к нормальному супружеству, — весьма распространенный мотив, не имеющий трагического смысла.

Но кого же любит Катюша? Пятое, заключительное действие ”Воскресения” Симамура Хогэцу строит так: ”Маслова и каторжанин Симонсон заключают брак. Нехлюдов узнает истинные намерения Катюши. Она любит Нехлюдова, но, не желая обременять его, решается формально выйти замуж за Симонсона. Как раз в это время приходит извещение о помиловании Катюши. Но она подавляет свою любовь к Нехлюдову и отказывается от брака с ним. Нехлюдов выполнил свой долг. Понимая и любя друг друга, они с грустью расстаются, чтобы начать новую жизнь ради блага человечества”26.

Как мы знаем, Катюша Маслова, по первоначальному замыслу Толстого, выходит замуж за Нехлюдова. Однако, расширяя картину народной жизни, Толстой вопреки этому первоначальному замыслу связывает тему возрождения Катюши с темой социальной несправедливости. Катюша любит Симонсона, жизнь которого резко отличается от быта Нехлюдова, и этот выбор — результат ее страшного жизненного опыта. Не обращая должного внимания на сюжетную линию Симонсона — Масловой, Симамура Хогэцу заканчивает спектакль ”Воскресение” апофеозом жертвенной любви. Катюша, оказывается, заключает с Симонсоном фиктивный брак, чтобы избавить Нехлюдова от необходимости жертвовать собой. Благородный порыв Катюши находит отклик в сердце Нехлюдова, который сознает нравственную высоту ее поступка. Отныне они будут жить порознь, но они навечно соединены облагораживающей любовью к человечеству.

Но даже такая концовка не вполне удовлетворяла японцев: гораздо естественное для них было бы, если бы спектакль закончился счастливым браком Катюши и Нехлюдова. ”Воскресение” следовало продолжить. И на это желание зрителей немедленно отреагировало кино. Есть сведения, что киностудия Никкацу выпустила три варианта ”Воскресения” с продолжением. Не соглашаясь с толстовской концовкой романа, японские киносценаристы сочиняют дальнейшую судьбу Катюши и Нехлюдова, причем действие переносится теперь в Японию. Вот сюжет фильма: Катюшу переводят на остров Сахалин, там она совершает благородный поступок, но при этом погибает. Катюшу хоронят в море, волны выбрасывают ее тело на берег Японии, и тут происходит чудо: Катюша воскресает. В это время князь Нехлюдов, участвующий в первой мировой войне, приезжает в Японию, встречается с Катюшей и все кончается их счастливым браком. Буддийский мотив чудесного воскресения, конфуцианское поощрение добра и наказание зла, счастливый конец — все это было рассчитано на психологию массового зрителя. Фильм имел большой успех27.

”Воскресение” Толстого. На этот раз писатель Оидзуми Кокусэки предложил такой сценарий: Катюша своими чарами усыпляет бдительность тюремного надзирателя и бежит во Владивосток, но ее настигает погоня. Увидев на берегу моря пустую бочку, она садится в нее и отталкивается от берега. Катюша теряет сознание, а когда приходит в себя, то оказывается уже в японском порту Цуруга, ее спасли рыбаки. Попав на японскую землю, Катюша ведет распутный образ жизни, дни и ночи проводит в кутежах... Однако этот замысел не был реализован. В то самое время, когда уже началась подготовка к съемкам, в Японии состоялся показ советского фильма ”Воскресение”, и хозяева кинокомпании, вероятно рассудив, что вряд ли новая японская экранизация романа будет иметь такой же успех и кассовый сбор, прекратили финансовые субсидии28.

И все же было бы неверно думать, что японцы воспринимали ”Воскресение” как сплошную мелодраму. Отклики зрителей на инсценировку Симамура Хогэцу были достаточно противоречивы. Если одни увидели в ней сентиментальную мелодраму, рассчитанную на непритязательные вкусы, то другие высоко оценивали спектакль, в том числе и за умелое применение приемов ”массовой” литературы. Известный поэт и драматург Ёсии Исаму писал: «“Воскресение” в постановке Художественного театра оставляет впечатление наивного, общедоступного, даже низкопробного спектакля, но я думаю, что этот спектакль имеет и свои художественные достоинства. Сценарий хорошо передает дух оригинала, и благодаря этому мы слышим стоны человеческой души, раздающиеся со сцены. Когда я впервые смотрел этот спектакль на сцене театра “Империал”, я не в силах был сдержать слез. Сегодня вечером я еще раз смотрел этот спектакль и снова проливал слезы о несчастной судьбе Катюши»29.

В те дни триумфа Художественного театра рецензент журнала ”Синтё” писал: «Успех спектакля “Воскресение” свидетельствует о том, что повысился эстетический уровень массового зрителя»30.

Сам Симамура Хогэцу считает, что его инсценировка ”Воскресения” имела успех как у массового зрителя, так и у ”избранных” потому, что она увязывала показ жизни европейцев с психологией японцев. Это не совсем европейская драма и в то же время не совсем японская, получилось нечто ”среднее”, синтезирующее элементы двух культур. Кроме того, занимательность сочеталась в спектакле с художественной требовательностью. В этой связи отметим, что в третьем акте интерес переносится с интимных отношений между героями на проблемы общественные. Симамура Хогэцу полностью снимает мелодраматизм предыдущих сцен и верно следует тексту Толстого. Глава XVIII первой части романа, где Нехлюдов делает предложение Катюше, — одна из самых ”горячих” сцен в книге Толстого — сохранена в инсценировке Симамура. Тут нельзя ограничиться пересказом, лучше привести полностью это место в сценической переделке Симамура.

Нехлюдов (с решимостью). Чтобы спасти тебя, я думаю даже жениться на тебе.

Маслова

Нехлюдов. Да, это мой долг перед богом.

Маслова (пристально глядит на Нехлюдова, губы дрожат, на лице негодование и насмешкаОна повернулась к Нехлюдову, от нее запахло водкой.)

Нехлюдов. Ты пьяная, успокойся. (Кладет руку на плечо Масловой.)

(вырывая у него руку). Я спокойна. Я пьяна, но говорю в полном сознании. Слушайте! Я ведь проститутка, еще и убийца! Ха-ха-ха. Вот какая я. А вы князь, и хотите жениться на мне. Вы притворяетесь. Оставьте ваше дурацкое намерение. Нечего вам марать себя. Ищите себе барышню. А если я буду вам нужна, так вы же знаете — достаточно десять целковых. (Встает с бутылкой в руке, насмешка постепенно переходит в гнев.)

Нехлюдов

Маслова. Постыдные? Что же, я ведь проститутка. Что особенного, десять рубликов — и все ваши желания. Правда, тогда вы мне сунули сто рублей и убежали. (Садится и пьет из горлышка.)

Нехлюдов...

Маслова. Брось шутки! Ты мною хочешь искупить свою вину. Ничего себе намерение. Ты хочешь снова посмеяться надо мною, осрамить меня? Не позволю. Скорее повешусь, чем выйду за тебя замуж! Противна мне твоя белая, жирная рожа! Довольно, уйди, уйди!”

Драматическое столкновение между Нехлюдовым и Катюшей не только целиком воспроизведено в японской инсценировке, но даже кое-где специально акцентируется ненависть героини к ”белой, жирной роже” барина. Вместо Катюши, трогательно благодарящей своего спасителя, как низшая высшего, Симамура, вслед за Толстым, показал отчаяние женщины, ненавидящей всю ту социальную систему, жертвой которой она оказалась. В исступленном крике Катюши он выразил гнев угнетенного и поруганного человека. И это нашло отклик в душе японского зрителя, еще недавно проливавшего слезы над страницами знаменитого романа Одзаки Коё ”Золотой демон” (1897—1903). О-Мия, возлюбленная героя романа Каньити, прельстившись богатством, бросает его и выходит замуж за капиталиста. Желая отомстить обществу, где властвует всемогущая сила денег, Каньити становится ростовщиком. Власть золота разрушает человеческую любовь. Роман Одзаки Коё в течение десятилетий оставался в числе самых читаемых в Японии.

Катюша также погублена прежде всего деньгами. Ее горькая и ”очень обыкновенная история” вызвала горячее сочувствие тысяч зрителей, особенно выходцев из народа. Для них ”песня Катюши” была не только сентиментальной мелодией, возбуждающей романтическое воображение песней о девушке из северной страны, она была для них песней об одной из бесчисленных жертв в мире чистогана.

”Милая Катюша” (1928), написанное известной писательницей Хаяси Фумико, детство которой прошло среди шахтеров. Вот это стихотворение:

Знойный август стоял. Потянулись в небо подсолнухи.
Я на шахту иду, за спиной моей фуросики31, по крутой дороге иду.
Нахоката, шахтерский поселок, кипит, как котел.

Пели шахтеры, вагонетки толкая, пели их жены.
Час обеда. По шахте разносится гонг.
Люди, как черные камни, выскакивают из-под земли.
”Эй, Катюша, обедать давай!” — зазывают они.

Полной грудью свежий воздух вдыхая,
Весело рис уплетали шахтеры,
Баловались, за нос хватая жен.
Там и тут раздавался задорный смех.

А бывало, лил дождь непрестанно.
На втором этаже душной ночлежки
Как мы мечтали с отцом о собственном доме!
Я помню тогда предо мною возник образ Катюши.

Однажды пошла я на шахту, насвистывая песню Катюши.
Что случилось? ”Мы контору сейчас разнесем!” —
Из раздевалок шахтеров, где было тихо обычно,
Раздаются гневные крики.

С тяжелой ношей за спиной пришла я на шахту.
”Эй, Катюша, скорее домой возвращайся, не поздно пока!” —
Кричали шахтеры с повязкой вокруг головы.
Мне было четырнадцать лет.

Слово ”барышня” не было бы милей для меня.
Я вернулась в ночлежку, волосы ”под Катюшу” на прямой пробор зачесала.
О, Катюша, крестьянка-невольница, милая, ты по Сибири прошла до самой тюрьмы...
Я же глупая, маленькая, только надеждой жила.
...

Пер. В. Куприянова

Хаяси Фумико пронесла песню Катюши через всю свою жизнь. Сама жизнь писательницы во многом напоминала судьбу обездоленной Катюши Масловой: работала горничной, продавщицей, работницей на фабрике. Первое ее крупное произведение ”Скитание” (1928—1930) носит автобиографический характер. Книга стала бестселлером, принесла писательнице литературную известность. Приведем небольшую выдержку из романа Хаяси Фумико:

«“Катюша, родная, печально расставаться...” Очень милая моему сердцу песня. Она быстро распространилась в шахтерском городке. Я видела Катюшу в кино, правда, еще не понимая чистой любви русской девушки. Меня не баловали театром. Родители изредка брали меня на спектакль нанивабуси. И я тайком от них ходила каждый день в кино смотреть Катюшу. Тогда я бредила Катюшей. По пути в керосиновую лавку, на площади, где цветут кэруми, я с ребятишками играла в игры под названием “Катюша”»32.

тупике, она порой впадает в безысходное отчаяние, но все же берет верх ее прирожденный оптимизм, и она находит свое место в жизни. Глубоко лиричное повествование о горькой доле японской девушки, скитающейся по закоулкам жестокого мира и все же сохраняющей человеческое достоинство, перемежается с детскими воспоминаниями о Катюше Масловой. Эта реминисценция из толстовского романа ”Воскресение” важна не только для раскрытия идейного содержания книги Хаяси Фумико, но, может быть, и для уяснения причин, почему она стала одним из самых популярных произведений в Японии 30-х годов.

На суперобложке японского издания ”Воскресения” (издательство ”Коданся”, 1951) напечатаны слова Хаяси Фумико: ”Читателям, начинающим знакомиться с русской литературой, я хотела бы посоветовать пройти прежде всего через врата Толстого. Я решительно заявляю, что, не зная Толстого, нельзя рассуждать о литературе. Именно сейчас, когда мы истощены духовным голодом, Толстой преподносит нам драгоценную пищу для души. То, что я встретилась с произведениями Толстого на своем писательском пути, это, как мне представляется, равносильно тому, что я побывала в Мекке”.

3

Гуманизм толстовского романа оставил глубокий след во многих сферах общественной и духовной жизни Японии. Так, например, картина суда, картина жестоких преследований простых людей, произвол ”блюстителей порядка” по отношению к политическим ”преступникам”, раскрытие Толстым зависимости правосудия, политических учреждений от корыстных интересов правящих кругов — все это стало предметом горячих дискуссий японских юристов. В октябре 1932 г. профессор юридического факультета императорского университета Киото Такикава Косин выступил с лекцией в столичном университете Тюю на тему «Правовые идеи в романе Толстого “Воскресение”». Эта же лекция была прочитана им ранее в университетах Киото и Тохоку. Японский профессор нашел в романе Толстого много созвучного своим убеждениям.

Такикава утверждал, что ”преступление есть продукт общества, поэтому, чтобы искоренить его, необходимо создать общество, в котором не будет условий для его (т. е. преступления. — К. Р.) совершения”. Этот основной тезис лекции целиком перекликается с идеей Толстого, выраженной в романе ”Воскресение”. Усиливая социальный мотив в объяснении причин преступлений, за которые попали в тюрьму соседки Катюши Масловой по камере, Толстой писал, что ”условия жизни как будто систематически доводят до необходимости того поступка, который называется преступлением”, и перед ними (т. е. ”преступницами”. — К. Р.”общество было гораздо больше виновато, чем они перед обществом”.

Говоря о политических заключенных — социалистах и стачечниках, осужденных за сопротивление властям, Толстой называет их людьми высоконравственными и вообще ”самыми лучшими людьми общества”. Такикава также утверждал, что поскольку так называемые преступники, осужденные за ”нарушение общественного спокойствия”, ставили целью улучшение общества, то их нельзя смешивать с ворами и убийцами и их моральный облик заслуживает уважения.

Лекция профессора Такикава была неприемлема для властей, которые усматривали в ней чуть ли не пропаганду марксистской теории социального переустройства. Официальный идеолог Минода Мунаки выдвинул совершенно нелепое обвинение: ”Поскольку г-н Такикава придерживается поверхностных вульгарных идей толстовского анархизма, то в конечном счете он связан с марксистским коммунизмом, проповедующим такой же анархизм”33.

Министерство просвещения немедленно потребовало отставки профессора, а когда ректор университета Киото отказался принять это требование, правительство изгнало Такикава из университета своим декретом, вопреки существовавшей традиции, в соответствии с которой профессора увольняются только решением ученого совета. В знак протеста против репрессий, направленных на подавление университетских свобод, тут же подали в отставку еще семь видных профессоров, а вслед за ними университет покинул весь профессорско-преподавательский состав юридического факультета, а также 1600 студентов. Это событие вошло в историю Японии под названием ”инцидент Такикава”, или ”инцидент императорского университета Киото”. В многотомном романе Гомикава Дзюмпэя ”Война и люди” (1965—1975), представляющем художественную историю современной Японии, автор упоминает и Толстого как автора ”Воскресения”, а также излагает данный инцидент с именами причастных к нему лиц, как еще одно свидетельство интеллектуального варварства японского милитаризма.

В 1937 г., спустя пять лет после нашумевшего инцидента профессор Такикава опубликовал сборник эссе ”Размышления и воспоминания”, выпущенный издательством университета Рицумэйкан (г. Киото). Он не изменил своих взглядов и продолжал утверждать: «“Воскресение” — это великая критика современности, это гигантский молот, обрушившийся на социальную ложь и лицемерие. Все страницы романа пронизаны страстной критикой закона, служащего сильным мира сего, против экономического строя, выгодного лишь богатым, против религии, превратившейся в бездушную мумию, против морали, подобной стоячему болоту. Читая этот роман, человек, имеющий совесть, невольно отводит глаза от книги»34 коммунистов во время суда над ними. Состоялся даже суд над самим мужественным адвокатом, который до конца отстаивал свои гуманистические убеждения. И этот человек также считал себя учеником Толстого.

Адвокат Фусэ Тацудзи был известен как заступник обездоленных, как защитник борцов освободительного движения. Он защищал права отверженной касты ”эта” (”нечистых”) — жителей своеобразного японского гетто ”токусю бураку” (особого поселения), поддерживал борьбу крестьян за землю, разоблачал убийц социалиста Осуги Сакаэ, встал на защиту корейцев во время кровавой резни 1923 г. В своей самоотверженной борьбе Фусэ руководствовался идеями и жизненным примером Толстого.

В 1963 г. вышла книга ”Жизнь одного адвоката — Фусэ Тацудзи”, написанная его сыном Кодзи. Из этой книги мы узнаем, что Фусэ Тацудзи познакомился с идеями Толстого, в частности с его антивоенными выступлениями, на страницах газеты ”Хэймин симбун” в августе 1904 г. С той поры он не расставался с книгами Толстого, ему были близки не только социальная критика русского писателя, его идеи спасения человечества, но и его житейские ”правила”. Фусэ стал учеником Толстого и опирался на его идеи в своей адвокатской деятельности. Как пишет автор книги, одной из причин страстного увлечения японского юриста Толстым было то, что ”толстовский рецепт спасения человечества” оказался близок социальной утопии японского крестьянства, а Фусэ был сыном крестьянина.

4

В судьбе толстовского романа в Японии есть еще один важный аспект — он связан с восприятием образа Нехлюдова, ”кающегося дворянина”.

В 1910 г. сформировалась литературная группа ”Сиракаба”, состоявшая почти исключительно из молодых аристократов, вчерашних выпускников Школы пэров. Выходцы из высших японских сословий, они не были обременены ничем ”тяжелее серебряной ложки”. Но в то время, как большинство их сверстников лишь прожигали деньги, нажитые родителями, эта небольшая группа мыслящих аристократов сделала своей целью поиск смысла жизни и познание себя. Они провозглашали принцип ”слушаться своей совести во всех мелочах жизни”. Само название ”Сиракаба”, что означает ”Белая береза”, ассоциируется с Россией и русской литературой. Одним из литературных вождей был для них Лев Толстой. Его гуманизм и критика господствующего класса, к которому писатель принадлежал по рождению, находили живой отклик в ”Сиракаба”. Под влиянием Толстого члены группы углубились в ”самоанализ”, критиковали сословные привилегии.

”Сиракаба” занимает значительное место в истории японской литературы XX в. Из ее среды вышли такие выдающиеся писатели, как Мусянокодзи Санэацу, Сига Наоя, Сатоми Тон, Арисима Такао. И все они находились под глубоким влиянием Толстого, особенно его ”Воскресения”, в котором они ценили прежде всего значение морального перерождения Нехлюдова, книга интересовала их в плане его этических исканий. Образ ”кающегося дворянина” представлялся им главным в романе.

Одна из центральных тем в творчестве писателей ”Сиракаба” — это эволюция сознания молодого аристократа от тривиальной связи с горничной, к проблеме ”я и другие”. Юноша из аристократической семьи соблазняет молодую служанку. Ну и что из этого? Ведь это слишком обычное бытовое явление, чтобы делать из него драму. О судьбе соблазненной девушки в Японии невозможно было написать роман. Издавна считалось: женщина — игрушка в руках мужчин, ее неотъемлемым атрибутом было фаталистическое смирение. Достаточно вспомнить знаменитый роман Токутоми Рока ”Лучше не жить” (1899), над которым проливали слезы тысячи читателей. Намико, дочь генерала, по любви вышла замуж за офицера барона Кавадзима. Вскоре она заболевает туберкулезом легких, и свекровь, заботясь о будущем своего рода, в отсутствие сына расторгает их брак и отсылает ее обратно к родителям. Намико умирает в разлуке с любимым, ее последние слова: ”Не стоит второй раз родиться женщиной”. Трагедия Намико порождена семейными и общественными отношениями японцев, их традиционными воззрениями и обычаями.

Однако в справедливости этих устоявшихся за многие века житейских правил японского домостроя усомнились молодые ”искатели истины” из ”Сиракаба”. И не только усомнились, но и бросили вызов косной традиционной морали. Один из них, поэт Сэнкэ Мотомаро — сын барона, министра юстиции, — женился на горничной, что вызвало, естественно, разрыв с отцом. Сэнкэ отказался от материальной помощи родителей, переселился в деревню и жил до конца своих дней трудом землепашца и сочинением стихов.

Несомненно, в этом крутом повороте в сознании Сэнкэ и его друзей большую роль сыграл образ Нехлюдова, история его отношений с Катюшей. Мораль ”Воскресения” оказала на них глубокое воздействие.

Правда, не все выдерживали испытания. И Мусянокодзи Санэацу, и Сатоми Тон, и Сига Наоя — все они имели запретные связи со служанками и писали о своих душевных муках и колебаниях. Литературу ”Сиракаба” не без основания называют ”литературой о горничной” (”дзётю бунгаку”). Когда Сига Наоя всерьез задумал жениться на горничной, против него ополчилась вся семья. Он отстаивал свое право жить по велению совести. Ему было тогда 24 года. Спустя пять лет Сига написал автобиографическую повесть ”Ооцу Дзюнкити” (1911), которую он не смог закончить. Повествование прервалось на том месте, где герой решивший жениться на горничной, вызывает гнев отца. В рассказе ”Прошлое” (1926) эта юношеская драма отходит уже в область воспоминаний. Вот эпилог: ”Через год я окончательно разошелся с ней. Слово, которое я раньше боялся произнесть, стало реальностью”. Постепенно раны излечивались, и все забывалось, забывались и переживания молодого Нехлюдова, которые когда-то были так созвучны умонастроению писателя. «С вечера в постели я читал “Воскресение” Толстого, — записал Сига в дневнике 22 апреля 1911 г. — Меня удивляет то, что он в таком старческом возрасте сумел так показать душевный мир юношества, который даже мы начинаем теперь забывать». В повести ”Примирение” (1917) Сига Наоя уже пытается примирить сыновей, бывших бунтарей, с упорствующими отцами. Японского ”Воскресения” так и не появилось. Сига Наоя и его друзья легко расстались с прошлым; так барин расстается со слугой.

— идейный вдохновитель группы ”Сиракаба”? Восприятие это во многом отражает противоречивость эстетической программы всей группы.

С произведениями Толстого Мусянокодзи познакомился в крестьянском домике своего дяди, Кадэнокодзи Сукэкото, где он проводил лето 1902 г. Кадэнокодзи — сын виконта, члена Верховной палаты. После неудач в предпринимательской деятельности в душе у него произошла переоценка ценностей, и под влиянием Толстого он переселился в деревню, где занимался крестьянским трудом. В его доме было все, что можно было достать в Японии о Толстом. Произведения русского писателя, трактат ”Так что же нам делать?”, изданный в Японии в 1907 г. в переводе с английского под названием ”Гуманизм”, страстно увлекли молодого Мусянокодзи, задумывавшегося над смыслом жизни. Позже, вспоминая об этом периоде своей жизни, Мусянокодзи скажет, что лишь одна буква Т — начальная буква в имени Толстого — приводила его в дрожь. Под влиянием Толстого он погрузился в самоанализ, критиковал паразитизм своего класса, горел желанием покончить со своей прежней жизнью, но не знал, как это сделать. 22 марта 1906 г. Мусянокодзи записывает в дневнике: ”Книги великого Толстого, которые я постоянно читаю, больно колют мою совесть. Я стал осознавать, что живу преступной жизнью. Я пришел к твердому убеждению: необходимо посвятить себя делу уничтожения всей нелепости нашей жизни. Книги Толстого — источник беспокойства”.

Отражением этой неспокойной совести был первый сборник рассказов и эссе Мусянокодзи ”Пустыня” (1908). Как и других писателей ”Сиракаба”, молодого Мусянокодзи занимает тема ”я и горничная”. В автобиографическом рассказе ”Он”, включенном в сборник, отчетливо ощущается восхищение автора моральным подвигом Нехлюдова. Вслед за героем Толстого герой рассказа, сын аристократа, женится на гейше, преодолевая сословные и социальные предрассудки, он расстается с роскошью городской жизни, переселяется в деревню. ”Два дня” — рассказ из того же сборника — также отмечен печатью толстовского влияния: герой осуждает друга, погрязшего в паразитической. жизни привилегированных верхов, проповедует здоровый труд землепашца.

Мусянокодзи принял и социальную утопию русского писателя. По его заветам он основал в 1918 г. колонию ”Новая деревня”, стремясь создать ”идеальное общество” внутри капиталистического строя. Он отдал все свои средства на приобретение 10 тыс. цубо (1 цубо равен 3,3 кв. м) пустующей земли в префектуре Миядзаки и поселился там вместе с 19 единомышленниками. Вставали в шесть утра, работали в поле до пяти вечера, пятый день недели — выходной. Праздники устраивали в дни рождения Сакья Муни (Будды), Иисуса Христа, Огюста Родена, Льва Толстого. Вечерние часы и праздничные дни посвящались искусству. Мусянокодзи и его единомышленникам были близки толстовские идеи нравственного самосовершенствования личности.

Этическое начало лежит и в основе социальных воззрений Мусянокодзи. Он критикует существующие условия жизни, так как они препятствуют свободному развитию личности. Однако, оставаясь в пределах буржуазного индивидуалистического сознания, Мусянокодзи в конечном итоге примиряется с действительностью и постепенно переходит от толстовской любви к ближнему к утверждению прав сильной личности, стоящей над толпой: ”Выдающаяся личность не может отказаться от своей высокой цели во имя сострадания к неполноценным существам”.

”Жизнь одного мужчины” (1921—1923), которая представляет интерес с точки зрения — того, как трансформировалась тема ”я и горничная”. Герой повести, соблазнивший служанку, не долго страдает угрызениями совести. Узнав, что у нее роман с молодым человеком, который когда-то жил в его доме, он испытывает чувство облегчения, желает ей счастья; так легко он искупил свою вину, а вернее — избавился от сознания вины. Герой Мусянокодзи отходит от морали ”Воскресения”, его уже не интересуют муки совести и искания Нехлюдова. Суровая, отрезвляющая картина жизни, которую увидел Нехлюдов после встречи с Катюшей на суде, не входит в сферу творческих интересов Мусянокодзи. ”Бремя Толстого” оказалось для него непосильной ношей.

Писатели группы ”Сиракаба” не имели единой платформы. Утопические воззрения Мусянокодзи были подвергнуты критике в среде самой группы. Так, Арисима Такэо, хотя и сочувственно отнесся к ”Новой деревне” Мусянокодзи, ясно видел ложность его пути. В своем открытом письме к Мусянокодзи (1918) Арисима указывает на иллюзорность идей создания идеального общества ”без борьбы класса с классом”. Мучительный вопрос ”я и другие” получает у него глубокое социальное осмысление. Полагая, что собственное спасение невозможно, пока другие стонут под игом рабства, он приходит к выводу о необходимости изменения несправедливого социального строя. В 1923 г., незадолго до смерти, он раздал свои земли крестьянам.

5

На новом историческом этапе развития японского общества, в условиях подъема рабочего революционного движения, в стране происходят изменения и в восприятии романа ”Воскресение”. В общественно-литературных журналах конца 10-х и 20-х годов все чаще выступают со статьями о Толстом видные деятели японского социалистического движения и пролетарские писатели. Еще в 1916 г. литературно-критический журнал ”Синсякай” (”Новое общество”), редактируемый Сакаи Тосихико — одним из зачинателей социалистического движения в Японии, — посвятил свой декабрьский номер творчеству Толстого. В этом спецвыпуске принимали участие Сакаи Тосихико, Сираянаги Сюко, Ямагути Кокэн и др.

В чем видели значение ”Воскресения” японские социалисты? И в чем они были не согласны с идеями Толстого?

Сакаи Тосихико пишет, что он впервые познакомился с романом Толстого в журнальном изложении, сдобренном изрядной дозой мелодраматизма, и книга не произвела на него особенного впечатления. Но через несколько лет, арестованный за революционную деятельность и находясь в тюрьме, он прочел роман в английском переводе и был восхищен искусством писателя. Значение этой книги Сакаи видит в том, что автор сумел облечь свою беспощадную социальную критику в художественную форму и тем привлек внимание миллионов читателей к наболевшим проблемам современности. В отличие от некоторых ”левых” критиков того времени, Сакаи Тосихико не отождествляет Толстого с его героем, хотя видит в последнем много автобиографических черт. ”Толстой выше Нехлюдова, — пишет Сакаи, — он действует в романе сам по себе. Благодаря этому Толстой, показывая Нехлюдова в его хождении по инстанциям, сумел дать читателю ощутить весь механизм социального угнетения. Вот почему я люблю этот роман, хотя Нехлюдов и неприятен мне”35

Сакаи Тосихико не разделяет толстовской проповеди самосовершенствования личности, и ему представляется наивным Нехлюдов, который видит в принципе ”единого налога” Генри Джорджа панацею от всех социальных зол. И в то же время японский социалист особо отмечает, что великий писатель с искренним сочувствием и пониманием относится к самоотверженным борцам за народное счастье; он обращает на это внимание японских последователей Толстого.

В 20—30-х годах прогрессивные японские писатели и критики, обращаясь к творчеству Толстого, уже опираются на статьи В. И. Ленина, которые Хосода Тамики называет ”самыми выдающимися среди всех критических работ о русском писателе”36. Ленинские статьи о Толстом стали методологической основой в подходе не только к творчеству писателя, но и к литературе в целом. Так, пролетарский критик Морияма Кэй в статье ”Творческий метод и мировоззрение художника” (1933) вспоминает, как писатель Накано Сигэхару выступал в своем обозрении современной японской литературы против схематизма в изображении героя: Толстой, по его словам, несмотря на свои идеалистические взгляды, создал образ Катюши так, что он явился отражением самой действительности. В этом суть реализма Толстого.

В статье ”За новое понимание творчества Толстого”, опубликованной в 1935 г., к 25-летию со дня смерти писателя, в пролетарском литературном журнале ”Бунгаку аннай”, Аоно Суэкити пытается с позиций ленинской теории отражения осмыслить критический реализм ”Воскресения”, утверждая, что в романе, как в зеркале, отразились существенные стороны русской действительности того времени. Таким отражением действительности является, по мнению Аоно, и психология Нехлюдова, его нравственные искания.

”Воскресение”, говорится в статье, это вовсе не сентиментальная мелодрама, как полагали некоторые японские критики, повествовательный фон романа скорее мрачен, ибо сам Толстой видит ограниченность своего гуманизма, свою неспособность указать подлинный выход из жизненного тупика. Но в книге нет отчаяния, свойственного произведениям Достоевского. Толстой безгранично верит в духовное здоровье и будущее русского крестьянства, в силу любви к ближнему. В этой вере Толстого Аоно Суэкити видит причину того, почему Толстой пользуется большей популярностью у японских читателей 30-х годов, чем Достоевский.

Как читают роман ”Воскресение” сейчас, в современной Японии?

Вспоминается одна дискуссия о Толстом, участником которой был и автор этих строк. Она состоялась в г. Аомори в 1978 г. и была приурочена к 150-летию со дня рождения писателя. Один из старейших местных писателей Авая Юдзо говорил о том, с каким восторгом читали роман ”Воскресение” его сверстники в довоенные годы. Выступивший после него студент местного вуза заметил, что для его поколения более интересна ”Анна Каренина”, чем ”Воскресение”. Мораль ”Воскресения” стала для молодых японцев уже не столь актуальной, не знают они и песню Катюши.

Конечно, нельзя не учитывать постоянно изменяющихся эстетических потребностей читателей, но у нас немало данных, позволяющих говорить о том, что роман Толстого продолжает вызывать живой интерес и в послевоенной Японии. Едва в разрушенном Токио появились первые признаки возрождения театральной жизни, как на столичных сценах уже шел спектакль ”Воскресение”. В мае 1947 г. труппа Иноуэ Macao поставила инсценировку романа в сценической редакции Ясуми Тосио, а спустя месяц состоялась новая постановка, осуществленная совместно крупнейшими режиссерами Хидзиката Ёси и Окакура Сиро. На этот раз спектакль строился на базе сценической редакции Московского художественного театра. После войны ”Воскресение” многократно переиздавалось в Японии. Роман Толстого занимает отдельный том в 50-томной ”Библиотеке всемирной литературы”, выпущенной издательством ”Гакусюкэнкюся”, ориентирующимся на учащуюся молодежи.

”Мы, современные читатели, — пишет видный критик Хонда Сюго, — безгранично восхищаемся бесстрашием русского писателя, смелостью его эстетических суждений. Но, когда Толстой говорит, что символом зла являются вино и табак, а страсть, половое влечение — это наихудшая сторона человеческой природы, нельзя не признать, что его критерии моральных ценностей страдают односторонностью”37”Воскресение”, Хонда Сюго видит в беспощадной критике современной цивилизации, враждебной человеку. В «Заметке о “Воскресении”» (1960) японский критик отмечает также, что Нехлюдов говорит о накипевшем в душе писателя: ”Это не Нехлюдов так думает, — так думает семидесятилетний Толстой”38.

История Катюши дает пищу для размышления над наболевшим вопросом японской литературной критики — вопросом о соотношении ”массовости” и художественности. Хонда Сюго видит причину большой популярности романа, его долгой жизни в Японии в том, что Толстой не разделяет, а напротив, умело ”сцепляет” эти два компонента в художественное целое.

Еще в начале 20-х годов, когда в Японии зарождалась так называемая ”массовая литература”, в романе Толстого видели образец произведения, обращенного к широкой аудитории, к ее культурным запросам. Сразу же отметим, что генезис ”массовой литературы” в Японии иной, чем в Европе, где ”массовые писатели” с самого начала снискали себе репутацию создателей мусорного чтива. В Японии же Кнкути Кан, один из первых ”массовых писателей”, был другом и литературным соперником Акутагава Рюноскэ, одного из крупнейших писателей XX в.

Горячо выступая против тех ”новых” писателей, которые считают, что ”высокая” литература понятна лишь избранной публике, и поэтому узкий ограниченный круг читателей делает только честь автору, Утида Роан писал в своей книге воспоминаний (1925), что ”произведения Толстого и Достоевского читает не только узкий круг интеллигентов, их любят читать и малограмотные крестьяне”39.

Толстой — часто вспоминал латинскую пословицу: ”Книги имеют свою судьбу в зависимости от головы читателя”. Он сетовал на то, что обычно цитируется только первая часть этой пословицы: ”Книги имеют свою судьбу”, — из-за чего утрачивается ее настоящий смысл: успех книги зависит от образа мышления тех, кто ее читает. Своим читателем Толстой мечтал иметь широкую публику, рабочего, трудящегося человека, на его строгий суд писатель хотел отдать свои мысли.

”Акахата” 22 марта 1981 г. под рубрикой ”Незабываемые спектакли”, Сугаи Юкио вновь размышляет над тем, что обусловило огромный успех спектакля ”Воскресение” в постановке Симамура Хогэцу. В этой связи он подчеркивает, что проблема ”массовости” и художественности сохраняет свою актуальность и в наши дни.

Роман ”Воскресение”, попав из России в страну иных культурных традиций, оказал глубокое воздействие на сознание и психику японцев, и шире — на духовную культуру целого общества. Многогранная жизнь ”Воскресения” в Японии, несомненно, является одной из самых ярких страниц в ”биографии” романа Толстого.

Примечания

1 В заметке ”Японские вечера”, опубликованной в газете ”Русь” 15 марта 1904 г., Н. Шебуев пишет со слов двух японских литераторов, с которыми он беседовал, что в Японии даже дженерикши (носильщики) читают русских писателей, в том числе Толстого.

2 См.: Рассказ о Катюше // Фудзин корон. 1916. № 6. С. 6.

3 Хигасикуни Нарухико. Одиночество капризника. Токио, 1955. С. 37.

4 Цит. по кн.: Полн. собр. соч.: В 90 т. М., 1935. Т. 33. С. 331.

5 Киносита Наоэ. Дзэнсю = Собр. соч. Токио, 1968. Т. 2. С. 5.

6 См.: Синсякай = Новое общество. 1916. № 12. С. 7.

7

8 Там же. С. 192.

9 Китамура Токутаро. Толстой и я // Торустой. Токио, 1966. С. 80.

10 Торустой кэнкю = Изучение творчества Толстого. Токио, 1978. С. 397.

11

12 Симамура Хогэцу. Продолжение рассказа о Катюше // Фудзин корон. 1916. № 7. С. 2.

13 Синтё. 1914. № 4. С. 68.

14 Там же.

15

16 Цит. по кн.: Нагао Тадаси.

17 Цит. по кн.: Нихон сингэки си = История новой драмы. Токио, 1957. Т. 2. С. 238.

18 —99.

19 Шкловский В. Б. Лев Толстой. М., 1963. С. 694.

20 —7 авг.

21

22 Там же.

23 См.: Акиба Таро.

24 Симамура Хагэцу. Рассказ о Катюше. С. 2.

25 Там же. С. 3.

26

27 Симамура Хогэцу. Рассказ о Катюше. С. 3.

28 Накамото Нобуюки. —92.

29 Цит. по кн.: Указ. соч. С. 245.

30 Синтё. 1914. № 9. С. 99.

31 — цветной платок для завязывания в него вещей.

32 Хороки = Скитание. Токио, 1930. С. 9—10. Нанивабуси — название традиционного театрального жанра — сказа речитативом.

33 Цит. по кн.: Гомикава Дзюмпэй.

34 Цит. по ст.: Хоккё Кадзухико. Толстой в Японии // Торустой двэнсю гэппо = Бюл. Полн. собр. соч. Толстого. 1978. № 20. С. 15—16.

35

36

37 Хонда Сюго. Торустой рон = О Толстом. Токио, 1960. С. 332.

38

39 Утида Роан.

Раздел сайта: