СИМПТОМАТИЧЕСКАЯ ОШИБКА1
В последнее время в наших передовых кругах раздавалось много жалоб на общий упадок настроения. И надо признать, что жалобы эти в большинстве случаев были совершенно основательны. Упадок настроения у нас действительно замечается. Его симптомы весьма разнообразны и иногда неожиданны. Но едва ли не самым неожиданным и не самым ярким симптомом упадка нашего общественного настроения является факт напечатания нашими оппозиционными органами статьи гр. Л. Н. Толстого «Не убий никого»2.
Не то, разумеется, удивляет меня, что наши оппозиционные органы нашли справедливой мысль, что убивать никого не следует. Эта мысль, — представляющая собою, по выражению гр. Л. Н. Толстого, подтверждение, а по-моему, самое простое повторение весьма древнего «закона», — сама по себе совершенно правильна. Но эта сама по себе совершенно правильная и очень, очень древняя мысль до сих пор еще везде далека от своего осуществления, — и особенно далека она от него в России, которая, как это энергично говорит гр Л. Н. Толстой, «стонет от ужаса перед не перестающими и все возрастающими в числе и по дерзости убийствами»3. Стало быть, вопрос не в том, правильна ли сама по себе эта очень, очень древняя мысль, а в том, где лежат препятствия, мешающие ее осуществлению, и какими средствами могут быть устранены эти препятствия? На этот же вполне естественный и совершенно неизбежный вопрос гр. Л. Н. Толстой дает такой ответ, который заключает в себе, между прочим, полное осуждение всего нашего освободительного движения. Кто согласится с графом, тот по необходимости — если только он умеет думать логично и поступать согласно своим убеждениям, т. е. если он умный и честный человек, — сделается врагом этого движения. Врагом не à la Крушеван4. Нет! Беспристрастный граф подвергает не менее строгому осуждению и гг. Крушеванов. Но это нисколько не улучшает дела. Припомните хотя бы только вот эти строки из статьи «Не убий никого»: «Так что большинство людей, действующих теперь в России под предлогом самых разноречивых соображений о том, в чем заключается благо общества, в сущности, руководятся только своими эгоистическими, почти животными побуждениями».
В этих строках гг. Крушеваны поставлены на одну доску с участниками освободительного движения, и вся наша освободительная борьба, — тяжелая, роковая борьба, — объявляется плодом «эгоистических, животных побуждений». Более строгого приговора не выносили нашему освободительному движению даже и самые злые его враги из лагеря крайних правых. Напротив, люди этого лагеря не раз вынуждены были, строго осуждая поступки участников освободительного движения, признать нравственную чистоту побуждений, вызывавших эти поступки. Гр. Л. Н. Толстой пошел в этом случае дальше крайних правых. Я нисколько не удивляюсь этому. Я думаю, что его точка зрения и не позволяет ему отнестись к нашему освободительному движению иначе, нежели он относится. И во всяком случае для меня совсем не ново это его отношение: оно высказывалось им уже не один раз, и еще совсем недавно он очень ярко выразил его в своем произведении «Божеское и человеческое»5. Я давно знаю, что гр. Л. Н. Толстой — «толстовец», и я прекрасно понимаю, что всякий истинный «толстовец» не может не быть врагом движения, подобного тому, которое совершается теперь в нашей стране: всякое сектантство имеет свою логику«толстовство», я не хочу доказывать, что его логика несостоятельна. Кто же из нас, сторонников освободительного движения, этого не знает?
Я хочу лишь выразить свое удивление по поводу того, что статья гр. Л. Н. Толстого была напечатана оппозиционными газетами и к тому же напечатана без всяких возражений. Вышло, как в «Овсяном киселе» Жуковского: «Детушки скушали, ложки обтерли, сказали: спасибо»6. Но, право же, господа, благодарить графа было решительно не за что.
Что автор «Войны и мира» есть великий писатель русской земли, что русская земля имеет право гордиться им и обязана любить его; что самый факт появления в нашей многострадальной России таких писателей служит нам одним из ручательств за ее лучшее будущее, — все это так, все это верно, все это неоспоримо. Но великий писатель русской земли велик как художник, а вовсе не как сектант. Его сектантство свидетельствует не об его величии, а об его слабости, т. е. о крайней ограниченности его общественных взглядов. И чем больше мы любим и чтим великого художника, тем прискорбнее для нас его сектантские заблуждения. А чем прискорбнее для нас его сектантские заблуждения, тем меньше у нас поводов для выставления их напоказ с тем почтительно-молчаливым приседанием, с которым наши оппозиционные органы напечатали статью «Не убий никого».
Я очень понимаю Сима и Иафета, о которых библия говорит, что они «взяли одежду и, положив ее на плечи свои, пошли задом и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад, и они не видели наготы отца своего». Но мне осталось бы только пожать плечами, если бы я узнал из библии, что Сим и Иафет не только не покрыли наготы отца своего, но в своем почтительном отношении к ней приняли меры к тому, чтобы она была видима всем и каждому. Amour oblige. [Любовь налагает обязанности.]
Мне скажут: «Ведь это был юбилей». А я отвечу: так что же из этого? Вообразите Белинского, ко дню какого-нибудь юбилея Гоголя получающего «Выбранные места из переписки с друзьями»7 вместе с благосклонным разрешением от автора напечатать их в «Современнике». Воспользовался ли бы «неистовый Виссарион» этим благосклонным разрешением? Я полагаю, что — нет. Но если бы и воспользовался, то уже, наверное, не для того, чтобы ограничиться почтительным молчанием по поводу этого произведения. А ведь как любил Белинский Гоголя! Но, любя Гоголя, он знал, что любовь обязывает, и чем больше любил он автора «Мертвых душ», тем большим негодованием закипело его сердце при появлении «Выбранных мест». И это благородное негодование было так сильно, что его не заглушили бы никакие соображения ни о каких юбилеях. Неужели редакции наших оппозиционных органов думают, что Белинский был бы в таком случае неправ и что ему следовало бы отнестись к «Выбранным местам» так, как они отнеслись теперь к юбилейному произведению графа Л. Н. Толстого?
Или, может быть, они думают, что взгляды, выраженные Гоголем в его «Выбранных местах», не похожи на те, под влиянием которых гр. Л. Н. Толстой обрушился теперь на наше освободительное движение? Но это маловероятно, так как слишком уже очевидно, что, несмотря на значительные различия в частностях их взглядов, и Гоголь, и Толстой являются в сущности жертвой одной и той же психологической аберрации. Это одинаковая психологическая аберрация сделала их судьбу одинаково и глубоко трагичной. Они жадно искали живого духа, но нашли только мертвую букву, и во имя мертвой буквы осудили современные им освободительные течения. В день юбилея Толстого нужно было не книксены делать перед приговорами, произносимыми им под влиянием овладевшей им, — и, повидимому, совершенно неизлечимой, — болезни, а предложить читателю подумать о том, какими общественными условиями вызвана была эта болезнь у двух «великих писателей русской земли», к которым нужно причислить еще страдавшего тем же недугом Достоевского. На эту тему можно было бы написать несколько вполне правдивых и весьма поучительных страниц, которые способствовали бы прояснению нашего общественного сознания, между тем как книксены, которые предпочла наша оппозиционная печать, явились фактом, способствующим его затемнению.
Наша оппозиционная печать, конечно, не задавалась целью затемнения освободительного сознания. Было бы слишком несправедливо подозревать ее в этом. Но тогда почему же она предпочла книксены? Мне кажется, что тут возможно только одно объяснение: она считала, что полезно повторить заповедь: не убий ввиду нынешнего нашего политического положения. Однако нетрудно видеть, что такое соображение было ошибочно.
К кому обратился гр. Толстой со своею заповедью? Он сам отвечает на этот вопрос: к революционерам и к правительству. Но кто же те «революционеры», которым гр. Толстой кинул упрек в убийстве? Уж не те ли «экспроприаторы», которые своими действиями только компрометируют наше освободительное движение перед общественным мнением России и Запада? «Экспроприаторы» заслуживают самого строгого осуждения. И это строгое осуждение должно быть высказано ясно и недвусмысленно. Щадить «экспроприаторов» — значит изменять делу свободы, которому они приносят такой страшный вред; но наша оппозиционная печать очень ошиблась, если она в самом деле вообразила, что на «экспроприаторов» можно хоть немного подействовать повторением шестой заповеди. Я, конечно, не спорю: и между «экспроприаторами» есть люди, способные понять, как сильно они заблуждаются и до какой степени нужно, чтобы они как можно скорее отказались от своих страшно вредных и поистине позорных действий. Но для того, чтобы подействовать на этих которому оно свойственно, совсем не умеет взглянуть на жизнь и нужды окружающего его общества с исторической точки зрения и потому оказывается решительно неспособным понять исторические задачи своего времени«экспроприаторов» можно было бы повлиять единственно указанием на то, как сильно мешают их действия решению этих исторических задач и как энергично должен восставать всякий серьезный деятель против «экспроприаторских» разбоев. С ними ничего не поделаешь простым повторением шестой заповеди.
Стало быть, с этой стороны предполагаемая и единственная вероятная цель нашей оппозиционной печати не могла быть достигнута.
А другая сторона? Сторона реакции? Может быть, статья гр. Толстого могла повлиять хоть на некоторых из ее власть имущих представителей и тем спасти хоть несколько человеческих жизней, в таком изобилии приносимых теперь на алтарь «успокоения страны»?
Самому гр. Толстому было, разумеется, вполне позволительно рассчитывать на подобный результат его проповеди. Повторяю, всякое сектантство имеет свою логику. Но наша оппозиционная пресса должна была понимать, что такой расчет не имеет под собой решительно никакого основания. Она должна была помнить мораль крыловской басни «Кот и повар»8. И она, конечно, помнила мораль этой басни. Почему же она поступила несогласно с этой моралью? Мне думается, что вот почему. Чтобы поступать согласно с этой моралью, нужно обладать если не «властью», то хоть уверенностью в том, что «власть» можно приобрести. А кто начинает сомневаться в такой возможности, тот поневоле обнаруживает склонность к «трате слов», хотя собственно рассудком-то он и понимает, что это совсем пустое занятие: ведь у него, кроме слов, ничего не остается.
соображениями этого рода. И именно потому, что она может быть объяснена только соображениями этого рода, я называю ее симптоматической ошибкой. Это симптом упадка настроения. Такие симптомы особенно прискорбны ввиду происходящих теперь выборов в третью думу.
Примечания
1 «Симптоматическая ошибка». — Статья впервые была опубликована в буржуазной газете «Товарищ» (1907, № 378, 22 сентября (5 октября), органе левых кадетов, в котором сотрудничали и меньшевики. Печатаем по тексту «Сочинений» Г. В. Плеханова, т. XV, 1926 г., стр. 349—353. Все последующие статьи Плеханова в данном сборнике также печатаем по тексту этого издания, заново сверенному с первопечатными публикациями.
2 «Не убий никого», датированная 5—18 августа 1907 г., появилась в кадетских газетах — «Русских ведомостях», «Товарище», «Речи» и в ряде других либеральных органов 8 сентября 1907 г., накануне 79-летия со дня рождения писателя.
3 Цитата из статьи Л. Н. Толстого «Не убий никого».
4 Крушеван П. А. (1860—1909) — черносотенный депутат II Гос. думы от Кишинева, издатель газеты «Бессарабец».
5 Повесть Толстого «Божеское и человеческое», начатая в 1903 г., была им закончена в 1906 г. и появилась во втором выпуске II тома «Круга чтения» (22 октября 1906 г.).
6 «Овсяный кисель (из Гебеля)» (1816).
7 «Выбранные места из переписки с друзьями» — реакционная книга Гоголя, вышедшая в январе 1847 г. Она вызвала резкое осуждение Белинского (см. его «Письмо к Гоголю»).
8 Басня И. А. Крылова «Кот и повар» (1812) заканчивалась следующей моральной сентенцией:
А я бы повару иному
Где нужно власть употребить.