"После бала" - воспоминание или литературная реминисценция?
А. Грачев (Ижевск)
Шедевр Л. Толстого (1903) намеренно лаконичен, но "чтобы понять, надо много рассказывать",1 . Противоречия нет, ибо даже те избитые фразы ("среда заедает", "дело в случае" и пр.), которые легко отнести к отвлеченному интертексту, имеют едва ли не конкретный источник, а именно статью Н. Добролюбова "Благонамеренность и деятельность" (о прозе А. Плещеева; 1860). Речь в ней идет о тургеневской "школе беллетристов", чей постоянный мотив "среда заедает человека" 2 "Мотив хороший и очень сильный" (там же), но требующий многого от художника, занятого изображением человека ("животного табунного, а не уединенного", - ср. "Холстомер"). Герои статьи - плещеевские "благородные юноши": "они учатся в университете", или "входят в кружок прекрасных молодых людей". "Часто все эти счастливые случайности сходятся вместе и помогают одна другой" (указ. соч., с. 200). Они "горды тем, что не вредят" (с. 202), но их "гордость" (с. 203) - от полузнания, от соблазна "идти прямо" в одиночку. Люди и так уже знают (но знают пассивно) "что хорошее - хорошо, а дурное - дурно" (с. 208). Статья Н. Добролюбова, исполненная стилистически созвучной рассказчику полемичности, к штампам, содержит и актуальное для контекста "После бала" определение платонической любви (у Л. Толстого - "бестелесности"): "Если платонизм в женской любви смешон, то в тысячу раз смешнее платонизм в любви к родине, к народу, к правде и пр." Он "в любви к общему делу никуда не годится" (с. 210); ср. "-Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились" (с. 16). Фраза генетически гоголевская: Улинька столь хороша, что, если, "иногда случается человеку во сне увидеть что-то подобное", то после этого "он решительно ни на что не годится" 3 .
Анархизм героя созвучен "Запискам революционера" П. Кропоткина (рус. изд. 1902), где дается высокая оценка отношению Толстого к войне4 . В указанной книге, между прочим, имеются выразительные детали, напоминающие "После бала": "отчаянный вальс под мерный свист розги" (с. 21); домодельные вещи (с. 29-30), которыми гордились; наказание шпицрутенами (с. 61). В компилятивной книге "История розги" 5 "После бала": "Что было в душе тех полковых и ротных командиров (я знал одного такого, который накануне с красавицей танцевал мазурку на бале и уезжал раньше, чтобы на завтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата - татарина"), (с. 175). "Красная спина татарина" у Л. Толстого, вместе с тем наводит на мысль о той метафоре "чертополоха", которую он создал в "Хаджи-Мурате": "Экая энергия!" В рассказе А. Чехова "В ссылке" (1892) уже был изображен молодой татарин, готовый бежать к "жене, дочке" ("за такое счастье он согласился бы принять какие угодно муки и благодарил бы Бога" 6 ). Иное - в "Беглеце" М. Лермонтова: "Как зверь, преследуем, гоним, / С окровавленными ногами...". В "Коньке-горбунке" (1834) П. Ершова: "Отвечай сейчас, татарин!" Кличка "князь" (в свете насилия) может ассоциироваться с видением Иоанна в "Россиаде" М. Хераскова: "Зри члены ты мои, кровавы, сокрушенны..." "Краснея, Иоанн на лик его взирает" (Песнь первая). "Всеми уважаемый Иван Васильевич" (с. 7) занимает негласное, но нешуточное положение в обществе (В "Полиньке Сакс" А. Дружинина: "до "всеми уважаемого мужа" остается мне служить лет пять" 7 "Мопра" Ж. Санд) позволяют подозревать даже в пламенной "пропаганде" шампанского едва ли не герценовский радикальный аллегоризм: " -Зажигать - не зажигать еще?... тушить шампанским?" ("Наш неопытный вкус еще далее шампанского не шел") 8 . В "Отцах и детях": "-Вы славянофил. Вы последователь Домостроя. Вам бы плетку в руки! - Плетка дело доброе, - заметил Базаров, - только мы вот добрались до последней капли... шампанского - не вашей крови" (гл. ХШ). "Шампанского бутылка" и "Женитьба Фигаро" сопрягались: "мы с ним пьем, пьем, mon ange, пока всю бутылку выпьем" 9 "пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами" (с. 12). "На предмете моей любви были всегда бронзовые одежды" (с. 10): так "говорил Alphonse Karr - хороший был писатель". "Читала "Клотильду" Альфонса Карра, к сожалению, в русском переводе", - записывает в дневнике С. А. Толстая10 , возможно, досадуя на любопытную молодежь, которую "пустила" в Ясную Поляну. Не вдаваясь в содержание творчества А. Карра, укажем на "симметричный" толстовскому опыт цитирования этого писателя в "Даме с камелиями" А. Дюма-сына: "В романе Альфонса Карра говорится о человеке, который влюбился с первого взгляда, - так она была хороша... Он не решался даже посмотреть на кончик кокетливой ножки", в то время как "она остановила его на углу улицы и предложила пойти к ней" 11 . Если у Л. Толстого - двойная аллюзия, то уместна и параллель портретов Вареньки и Маргариты (новой "Манон Леско"): "худоба, даже костлявость" первой, в сочетании с необыкновенно милым лицом (с. 8), - и худощавость француженки, скрываемая искусно подобранным платьем (указ. соч., с. 160-161). В обоих портретах именно грезовская "чудесная головка" искупает недостатки фигуры, но "царственный вид" Вареньки даже "отпугивал бы от нее". "Бронзовые одежды", мифологически трактуемые современным ученым12 "После бала" предназначался для сб. Шолом-Алейхема) "с смуглым, почти бронзовым лицом", заставляет своего отца бросить "нехорошее ремесло" (указ. соч., с. 288) ценой банкротства и умирает в нищете, став "призраком". Ревекка зовет отца в мир иной: "и кажется, будто смерть стоит, высокая такая, вроде шкелета" (указ. соч., с. 392). В повести Н. Павлова "Ятаган" (1835) "бронза" - знак сомнений и страха самой невесты: "княжна в прекрасной нерешимости роняла легкую кисть своей руки на бронзу дверей и задумывалась" 13 "бронзы и мрамора" скрывает "независимое, тайное" в жизни (там же).
Традиционна сама определенная "постмодернистичность" рассказа Л. Толстого: "после всякого бала точно как будто какой грех сделал; и вспоминать даже о нем не хочется" ("Мертвые души", глава восьмая). В "Дыме" И. Тургенева: "Такое расстройство нимало не удивительно после первого бала" (гл. VIII), ибо он - сражение, революция. Именно "после бала" развертывается трагедия в повести А. Плещеева "Отец и дочь" (один из вариантов названия рассказа Л. Толстого): "его хоть сейчас под суд-с. И солдатом будет-с" 14 . "Зачем вы убежали тогда от нас?" - спрашивает художника "царица" пригрезившегося бала в "Невском проспекте". "Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь приведу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет" ("Что делать?" Глава первая, I) "Не Бог знает какое "паре" (раге) 15 , толстовский бал вызывает не только парение в герое (у А. Фета: "Я порываюсь и парю..." - "Я потрясен, когда кругом...", 1885), но и ощущение бани ("жарко было в натопленных комнатах", закрывший "фланелевым одеялом голову" брат, лакей "с спутанными волосами", туман, "скользкая дорога" и т. п.). "Парить" - сечь розгами (В. Даль), и нагой солдат предстает поистине, как "бог из машины". Н. Добролюбов в статье о прозе А. Плещеева указывает именно на этот прием как на самый характерный: "Для развязки же обыкновенно приводился, неизвестно откуда, какой-нибудь таинственный deus ex machina, вроде "сердитого начальника" (указ. соч., с. 192). "Маленькая трагедия" Л. Толстого намеренно "классична": "Я обнимал в то время весь мир своей любовью" (с. 12) - "Я рад весь мир обнять. - А командор? что скажет он об этом?" (А. Пушкин. "Каменный гость". Сцена III). "Я тебе помажу... - Будешь мазать? Будешь?" (с. 15) -этот крик полковника на "малорослого" солдата (ср. картину "Наказание шпицрутенами" малоросса Т. Шевченко) относится и к рассказчику, который, подобно художнику в "Невском проспекте", жизнь рисовал как бы в тумане, и к Л. Толстому - реалисту (согласно В. Далю, "малорослый" - упрямый, т. к. его слегка бивали в детстве). Казнь дезертира (сюжет, восходящий к пьесе С. Мерсье) двусмысленна, ибо эти же люди могли спасать отечество ("Побег" К. Станюковича). Более того, фигура "с белыми а 1а Nicolas I подвитыми усами" военного уже издали "показалась мне знакомой" (с. 14). В "Капитанской дочке" именно самозванец воспринимается с подобной точки зрения: "Лицо его показалось мне знакомо" (глава VII). "Братцы, помилосердствуйте" - "Пожалейте, братцы: он щуплый" (К. Станюкович. "Похождения одного матроса", ч. 1, гл. 1, 2). "-О Господи!" - "-Господи Иисусе, пресвятая Богородица!" (там же). "Меня тоже наказывать в полку хотели, так я спужался и убежал (гл. 11, 4). Механические движения наказуемого "вперед-назад" напоминают походку идущего к гильотине человека (И. Тургенев. "Казнь Тропмана", гл. Х1).
"Ятаганом" Н. Павлова и "Володей большим и Володей маленьким" (1893) А. Чехова: "-Ну, начинается музыка! - проговорил Ягич, делая ударение на зы" (об истерике жены). В "Евгении Онегине":
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал,
Какая радость: будет бал"
"Много черных людей" (с. 13) и их "нехорошая музыка (флейта и барабан) встречаются уже в "Дон Кихоте" (Часть вторая, гл. ХХХVI). Любопытно, что в стихотворении И. Бродского на смерть маршала Г. К. Жукова присутствует нечто подобное:
Бей, барабан, и военная флейта,
"На погребение английского генерала сира Джона Мура" - пер. из Ч. Вольфа (1825), и в стихотворении Г. Гейне "Доктрина" (пер. Ю. Тынянова).
Данный частотный ряд корректирует распространенную мысль о державинской реминисценции ("Снигирь") и наводит мысль о политекстуальности (мультигенетизме) "надгробного мадригала" И. Бродского. Возможен вывод и о жестокости героя, и о желании поэта подвергнуть его посмертной "экзекуции" (погрузить в поэтический "ад"). Параллель казни и тризны - в "Ятагане" Н. Павлова. Подобные интертекстуальные эпизоды доказывают проблематичность любых архетипических и структурных интерпретаций, не ориентированных на прецедентный характер анализируемого "текста".
"Похождения одного матроса") "любил музыку, и у него была музыкальная душа" -качество "нервных людей" (ч. 1, гл. 1, 3). Черты человека "гаршинской закваски" весьма ощутима в рассказчике Л. Толстого ("Припадок" А. Чехова). Вместе с тем, осознание им некоей "тайны" государственного механизма наводит на аналогию с "Городком в табакерке" В. Одоевского: "пестрое" черепаховое небо городка - "пестрое" тело солдата (с. 15). Все ворочается, прицепляется. "Тук-тук-тук!" - он "упал на одно колено", а она поправила юбку, "которую он зацепил" (с. 12). "Кабы молоточки не стучали, колокольчики бы не звенели... и музыки бы не было". Незнание "глупого мальчика" приводит во сне к тому, что "все умолкло". "Да помилосердствуйте! Как же мне ее не бить, судья праведный", - из воспоминаний А. Фета16 - судьи и помещика. В "Пошехонской старине" (1887) М. Салтыкова-Щедрина: "Что, ежели вы все разбежитесь, а тут вдруг француз или турок" (гл. IV). В "Капитанской дочке": "-Дай уведу Машу... а то услышит крик, перепугается". "В наше время никто не сомневался в необходимости пытки, ни судьи, ни подсудимые". Это "никого из нас не удивило и не встревожило" (гл. VI). В "Трех сестрах" (1901) А. Чехова: "Если бы знать, если бы знать!" (д. 2, 3). В "Братьях Карамазовых": "-Я ничего не понимаю, -продолжал Иван как бы в бреду, - я и не хочу теперь ничего понимать... Не могу понять, для чего все так устроено... Я хочу быть тут, когда все вдруг узнают, для чего все так было" (ч. 1, кн. 5, гл. IV "Бунт"). "Все дело в случае", - настаивает Л. Толстой ("Средь шумного бала, случайно..."). "Случай раскрывает нам нравственное бытие наше" (М. Погодин. "Русая коса", 1827). У Н. Помяловского: "достаточно одного случая, чтобы убедиться в тысяче подобных" ("Мещанское счастье"). "Ничего не случайно" (А. Чехов "По делам службы", 1899). Эффект шока, испытанный героем "После бала", сродни удару: "Есть в природе что-то такое, что движет людей... именно сторукие силы" ("Молотов"). "Обвиняет среду, ну - и бить бы ее", хотя суть - в жизненной ломке человека, идущего "спиной вперед". "Это со мною просто случилось... я не принадлежал ни к какому кружку; я был космополит" (там же). Иван Васильевич, подобно своему царственному тезке, сам "сверг с себя иго татарское", путы варварства, "ибо бичом, ярмом и мечом нравы никогда не исправляются" (Н. Новиков). Герой "После бала" далек и от нигилистов (слишком музыкален): "для нашего дела это не годится", - сказал бы Базаров; "песенка" таких людей спета.
"Проповеди, советы и всякого рода нравоучения бывают длинны, когда читаются людям слабым (краткость создана силой)" - читаем в "Ятагане" Н. Павлова (указ. соч., с. 48). Сила Л. Толстого - и в его краткости, и в его подтекстах. То, что не сделано комментаторами, - удалось литературе как таковой (формы ее самосознания неуловимы).
В "длинных" "Гардениных" (1889) А. Эртеля, между прочим, есть подобный сюжет: после допроса с пристрастием, свидетелем которого оказался герой, он убегает и от невест в "кисейных платьицах", и от их отца, станового пристава17 . "Уу... уу... уу!..! (указ. соч., с. 178). "Николай мокрыми от слез глазами посмотрел ввысь... У, какой нестерпимый блеск и как жутко в этой беспредельной лазури!" (указ. соч., с. 357).
1 2Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. М. -Л., 1963. Т. 6. С. 193
3Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1978. Т. 5. С. 258.
4Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1990. С. 275.
5 6Чехов А. П. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1977. С. 46.
7Дружинин А. В. Повести. Дневник. М., 1986. С. 5.
8Герцен А. И. Былое и думы. М., 1969. С. 140-141.
9 10 11Сб. "Дама с камелиями". Пермь, 1992. С. 188-189
12Жолковский А. Морфология и исторические корни рассказа Л. Толстого "После бала" //Даугава. 1990. ї 12. С. 80-93.
13 14Плещеев А. Н. Житейские сцены. М., 1986. С. 122.
15 16Фет А. Воспоминания. М., 1983. С. 402