Ломунов К. Н.: Писатели-современники о последнем романе Л. Н. Толстого

ПИСАТЕЛИ-СОВРЕМЕННИКИ
О ПОСЛЕДНЕМ РОМАНЕ Л. Н. ТОЛСТОГО

(”Воскресение” в оценке А. П. Чехова и А. М. Горького)

Мы не ошибемся, если скажем, что самыми активными и самыми быстрыми на отклики читателями новых произведений художественной литературы всегда были и остаются писатели. И причину этого легко понять. Как непосредственные участники литературного процесса, они больше, чем даже профессиональные критики и рецензенты, заинтересованы в том, чтобы ”быть в курсе” его развития и своей профессией лучше других читателей подготовлены к тому, чтобы правильно оценить новое произведение, соотнося его с предшествующими произведениями автора, определяя степень новизны его содержания и художественную ценность.

Из многих писательских голосов, первыми откликнувшихся на появление романа ”Воскресение”, особый интерес представляют для нас голоса таких современников его автора, как А. П. Чехов и А. М. Горький. И не только потому, что к тому времени, когда ”Воскресение” было закончено и опубликовано, они были самыми известными русскими писателями, но и потому, что каждому из них посчастливилось лично и близко узнать Толстого в пору его упорной многолетней работы над романом.

Это обстоятельство обязывает нас не ограничиваться простой информацией о чеховской и горьковской оценках ”Воскресения”, а постараться ”вывести” их из характера личных и творческих взаимоотношений великих современников, составивших в конце XIX — начале XX в. своеобразный писательский триумвират, во многом определивший развитие литературы в эту переходную эпоху.

Разумеется, в рамках статьи не могут быть с достаточной полнотой освещены темы ”Лев Толстой и Чехов”; ”Лев Толстой и Горький”. Но совершенно очевидно, что и чеховские, и горьковские оценки романа ”Воскресение” нельзя правильно понять вне связи с размышлениями младших современников Толстого о своеобразии его ”позднего” творчества, о его месте и значении не только в истории русской литературы, но и русской действительности.

Чехов ушел из жизни на шесть лет раньше Толстого. Горький пережил Толстого на четверть века. Судьба подарила ему возможность проверить временем справедливость чеховских и ранних своих оценок взглядов и творчества Л. Толстого, в частности, его романа ”Воскресение”, ставшего последним великим романом завершившегося в год его выхода в свет XIX столетия. И, как будет показано дальше, Горький такую проверку осуществил.

Из сказанного явствует, что мы поступим вполне закономерно, распределив обширные материалы данной главы на два раздела: ”чеховский” и ”горьковский”.

Чтобы закончить это краткое введение, остается добавить, что ”выбором” Чехова и Горького из большого числа писателей, откликнувшихся на появление в печати романа ”Воскресение”, мы обязаны никому иному, как Л. Н. Толстому.

Сотрудник газеты ”Одесские новости” Ф. Г. Мускаблит летом 1902 г. побывал в Ясной Поляне и встретился с Толстым, недавно перенесшим тяжелую болезнь. Беседуя с гостем на литературные темы, Толстой выразил свое мнение о том, какого писателя можно признать крупным: ”У меня, знаете, есть чисто механическое правило — прием для определения, крупный ли это писатель, известный или нет: это перевод”.

Когда это ”правило или прием” потребовалось подкрепить примером, Толстой быстро его нашел: ”Вот, например, Чехов или Горький, — продолжал он, указывая в подтверждение правильности своего критерия оценки на громадный успех их за границей, — что за сила изобразительности и главное — самобытность!”

Гость к названным ”признакам” добавил умение ”этих беллетристов” играть ”на струнке всемирного, если можно так выразиться, сердца...” ”А вот в том-то и дело... — с живостью возразил Лев Николаевич. — В том-то и дело... общечеловечность!”1

Этими достоинствами в полной мере обладали Чехов и Горький. Инициатором их личного знакомства с Толстым был сам Лев Николаевич. И уже одно это служило бесспорным свидетельством их крупного значения в литературной и общественной жизни России конца XIX — начала ХХ в.

I

В самом начале своей литературной деятельности Чехов выступил в печати с защитой Толстого от нападок на него известного критика-церковника К. Леонтьева. В 1883 г. Леонтьев опубликовал брошюру о Толстом и Достоевском ”Наши новые христиане”.

”В этом глубокомысленном трактате, — писал молодой Чехов, — он силится Л. Толстому и Достоевскому и, отвергая любовь, взывает к страху и палке как к истинно русским и христианским идеалам. Вы читаете и чувствуете, что эта топорная, нескладная галиматья написана человеком вдохновенным (москвичи вообще все вдохновенны), но жутким, необразованным, грубым, глубоко прочувствовавшим палку <...> Редко кто читал, да и читать незачем, этот продукт недомыслия”. Чехов выражает далее удивление, как могли некоторые литераторы обратить внимание на леонтьевскую ”несчастную брошюрку” и посвятить ей несколько фельетонов: ”Теперь г. Леонтьев ломается: бурю поднял! Ах, господа, господа!” — заключает Чехов2.

Авторитетные исследователи взглядов и творчества писателя видят в этом отзыве ”первое литературно-общественное выступление Чехова, первое заявление литературной позиции”. При этом чеховеды подчеркивают, что ”Чехов ни тогда, ни позже не был безоговорочным приверженцем ни Достоевского, ни Толстого”3.

Это мнение о ”независимости” Чехова от кого-либо из великих предшественников, и в частности от Толстого, высказывалось — и весьма энергично — многими из близких Чехову литераторов.

Например, в воспоминаниях Ив. Щеглова о Чехове читаем: «...Меня озадачили в “Мужиках” две-три строки, прозрачно напоминавшие известную проповедническую манеру Л. Толстого, тем более озадачили, что Чехов был чуть ли не единственный из современных писателей, уцелевший как художник от толстовского влияния».

Далее Ив. Щеглов сообщает, что ”все это без обиняков, по-товарищески” он при встрече взял да и ”выложил Антону Павловичу”.

Любопытно что ответил автор повести ”Мужики” на эти слова давнего знакомого. «Оно, пожалуй, и так, — задумчиво отозвался Чехов, — вот, небось, критика распинается за “Мужиков”, а о “Моей жизни” — ни гу-гу!»

Разговор этот, по словам Ив. Щеглова, закончился тем, что он уговорил Чехова включить замолчанную критикой ”Мою жизнь” в один том с ”Мужиками”4— современников Чехова, писавших о ”Мужиках”, вскоре после появления повести в печати, находили в ней следы толстовского влияния. К числу этих немногих принадлежит И. И. Ясинский, признававший Чехова исключительно самобытным художником, но отметивший в рассказе ”Мужики” ”что-то толстовское”5. Напротив, некоторые из критиков подчеркивали, что в изображении жестокости, ужасов деревенской жизни автор ”Мужиков” ”превзошел” драму Толстого ”Власть тьмы”6.

В литературе о Чехове уже освещалась история его идейного и творческого общения с Толстым. Современные чеховеды выделяют целый пласт произведений Чехова, большая часть которых появилась во второй половине 80-х годов и отмечена воздействием философских взглядов позднего Толстого7. Вместе с тем исследователи справедливо указывают, что даже в период наибольшего сближения с Толстым Чехов оставался самим собой, продолжал свои идейные и художественные искания, стремился подвергнуть важнейшие постулаты толстовского учения проверке жизнью.

Зная о том, что в литературной среде и в читающем обществе по-разному истолковывается его отношение к Толстому, что некоторые из критиков причислили его к толстовцам, Чехов нашел необходимым с недопускающей никаких кривотолков отчетливостью определить смысл и характер своих взглядов на Толстого, его художественное творчество и мировоззрение, философию и этику, на его место и роль в русской литературе, на значение общественной деятельности великого писателя.

В конце января 1900 г., встревоженный известиями о болезни Толстого, Чехов писал М. О. Меньшикову: ”Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место”. Далее Чехов объясняет ”по пунктам”, что его связывает с Толстым:

”Во-первых, я ни одного человека не люблю так, как его; я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру. Во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не сделаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются. В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шаршавые, озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения. Без него бы это было беспастушное стадо или каша, в которой трудно было бы разобраться” (П. Т. 9. С. 29—30).

В свойственной ему манере Чехов в этом письме сказал самое главное о том, что значит Толстой для него и для всей русской литературы. Особенно важным представлялся ему нравственный авторитет великого писателя. Как и Толстой, Чехов был непримиримым противником декадентства, громко заявившего о себе в литературе и искусстве переходной эпохи конца XIX — начала XX в.

Нельзя не обратить внимание на то, что именно в этом ”исповедальном” письме Чехова идет речь и о романе ”Воскресение”.

”Нива” за 1899 г. завершалась первая публикация нового романа Толстого, вызвавшего исключительный читательский интерес и острую полемику в печати. Роман этот явился в ту пору тем, что в наше время называется бестселлером. О нем шли разговоры и толки повсюду. И не мог Чехов, несколько лет назад слышавший в чтении самого автора главы из ранней редакции ”Воскресения”, не высказать к роману своего отношения, когда было закончено его печатание в ”Ниве” и критика самых разных направлений спешила заявить о нем свое мнение.

«Чтобы кончить о Толстом, — говорит он в цитируемом нами письме к М. О. Меньшикову, — скажу еще о “Воскресении”, которое я читал не урывками, не по частям, а прочел все сразу, залпом. Это замечательное художественное произведение» (Там же).

Заметим, что подчеркнутые нами слова Чехов повторял не раз, что в них заключена главная его оценка романа. А за ней идет чисто чеховский, парадоксальный по форме, но глубокий и тонкий по смыслу анализ сильных и, с точки зрения Чехова, спорных и неудавшихся сцен и эпизодов ”Воскресения”.

”Самое неинтересное, — замечает он, — это все, что говорится об отношениях Нехлюдова к Катюше”. А затем: «...и самое интересное — князья, генералы, тетушки, мужики, арестанты, смотрители. Сцену у генерала, коменданта Петропавловской крепости, спирита, я читал с замиранием духа — так хорошо! A m-me Корчагина в кресле, а мужик, муж Федосьи! Этот мужик называет свою бабу “ухватистой”. Вот именно у Толстого перо ухватистое».

На этом характеристика удавшихся сцен и образов романа заканчивается, и Чехов переходит к разговору о серьезнейших, с его точки зрения, просчетах автора ”Воскресения”. ”Конца у повести8 нет, — говорит он, — а то, что есть, нельзя назвать концом. Писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из евангелия, — это уж очень по-богословски. Решать все текстом из евангелия — это также произвольно, как делить арестантов на пять разрядов. Почему на пять, а не на десять? Почему текст из евангелия, а не из Корана? Надо сначала заставить уверовать в евангелие, в то, что именно оно истина, а потом уж решать все текстами” (П. Т. 9. С. 30).

Сходные с этими критические замечания о романе Толстого Чехов высказал в письме Горькому, отправленном из Ялты 15 февраля 1900 г.: «Что же мне не шлют “Фомы Гордеева”?9 “Воскресение”. Всё, кроме отношений Нехлюдова к Катюше, — довольно не ясных и сочиненных, всё поразило меня в этом романе силой и богатством, и широтой, и неискренностью человека, который боится смерти, не хочет сознаться в этом и цепляется за тексты из священного писания» (П. Т. 9. С. 53).

Как откликнулся на эту оценку романа ”Воскресение” Горький, речь пойдет у нас дальше. А здесь заметим, что критические суждения Чехова о ”Воскресении” высказаны писателем, как ему самому казалось, полностью освободившимся от толстовского влияния. За шесть лет до приведенного нами письма к М. О. Меньшикову Чехов сделал следующее признание в письме к А. С. Суворину. «...Толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6—7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то протестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса <...> Но дело не в этом, не в “за и против”, а в том, что так или иначе, а для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, и он вышел из меня, сказав: я оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя» (П. Т. 5. С. 283—284).

Сопоставляя сказанное о Толстом в приведенных нами письмах к А. С. Суворину и М. О. Меньшикову, автор содержательного исследования ”Чехов и Толстой” Ф. И. Евнин справедливо указал на существенные перемены в чеховском отношении к его великому современнику, нашедшие отражение в этих документах, разделяемых всего лишь несколькими годами.

«И в 1900 году, — замечает Ф. И. Евнин, — Чехов оспаривает многое во взглядах и в творчестве Толстого. Но насколько отличается это письмо (к М. О. Меньшикову. — К. Л.) от написанного шестью годами раньше Суворину — и по тону, и по широте взгляда, глубине постановки “вопроса о Толстом”»10.

Исследователь видит, что наряду с выражением любви и уважения к Толстому-человеку и величайшего пиетета перед ним, как ”главою современной Чехову литературы”, в более позднем из этих писем «явственно пробивается солидарность с тем, что наиболее важно в мировоззрении Толстого — мыслителя и писателя. Чехов без обиняков аплодирует Толстому — потрясателю основ, “нигилисту”. Он восхищается в “Воскресении” теми сценами и образами, в которых нашла выражение вся сила толстовской критики старого государственного и общественного строя»11.

Сосредоточив внимание на сильных сторонах взглядов и творчества двух великих современников, Ф. И. Евнин подверг убедительному пересмотру традиционное решение темы ”Чехов и Толстой”, сводящееся к вопросу о влиянии идей толстовства на отдельные чеховские произведения.

Подъем общественного движения в 90-е годы, связанный с обострением классовых противоречий в стране, нашел заметное отражение в росте социальной активности литературы и, в частности, в творческой деятельности таких писателей, как Чехов и Толстой. Тот же исследователь справедливо усматривает, что именно в это время Чехов острее, чем когда-либо, сближается с тем Толстым, кто был глубоким наблюдателем, великим критиком, страстным обличителем несправедливого социального устройства.

—9 августа 1895 г. Чехов впервые посетил Толстого в Ясной Поляне. И в эту первую личную встречу он был удостоен большой чести и доверия: Толстой предложил ему прочитать рукопись ”Воскресения”. Как вспоминает крестьянский писатель С. Т. Семенов, гостивший в то время у Толстого, ему тоже было разрешено прочитать эту рукопись. В своих воспоминаниях С. Т. Семенов называет ее «началом “Воскресения”». Вот что он пишет: ”Мы (т. е. Чехов и Семенов. — К. Л.) удалились в беседку и стали читать первые главы.

Когда рукопись была кончена, все пошли ко Льву Николаевичу. Чехов стал говорить о своем впечатлении, он говорил просто, но в этих простых словах чувствовалось, что новое произведение старика его достаточно задело. Ему показалось все очень верным, он недавно был сам присяжным заседателем и чувствует, как в описании суда схвачены все детали. Потом и преступление Масловой. Когда он был на Сахалине, то большинство преступниц сослано туда именно за отравление. Только вот приговор. В первом варианте Маслову приговаривали к двум с половиной годам каторги. Таких приговоров не бывает. В каторгу приговаривают на большие сроки.

Лев Николаевич принял это к сведению и впоследствии изменил в повести эту часть”12.

Заметим, что вскоре после этой встречи Толстой написал сыну Льву Львовичу о впечатлении, которое произвел на него Чехов. Прежде всего, — последний ”понравился” ему. ”Он, — пишет далее Толстой, — очень даровит, и сердце у него, должно быть, доброе, но до сих пор нет у него своей определенной точки зрения” (68, 158).

”Впечатление чудесное. Я чувствовал себя легко, как дома, и разговоры наши с Львом Николаевичем были легки” (П. Т. 6. С. 85).

Было бы, наверное, ближе к истине, если б вместо слова ”легки” Чехов написал: ”дружелюбны”. Чехов, вероятно, и не подозревал, что его беглые замечания, касающиеся некоторых просчетов автора ”Воскресения”, содержавшихся в той рукописи романа, с которой он познакомился в Ясной Поляне, произведут на его автора большое впечатление. Накануне приезда Чехова Толстой читал рукопись ”Воскресения” группе яснополянских гостей, среди которых были его единомышленник В. Г. Чертков, философ и критик Н. Н. Страхов, композитор С. И. Танеев, давняя знакомая Толстых А. М. Олсуфьева, семья писателя. С. И. Танеев отметил в дневнике, что, впервые читая свое новое произведение гостям и семейным, Толстой очень волновался13.

И волнения его были не напрасными. Взвесив все замечания слушателей и придав особое значение тем из них, которые были сделаны Чеховым, Толстой пришел к заключению, что новая вещь ему не удалась. Об этом свидетельствуют дневниковые записи Толстого, сделанные вскоре после чтения рукописи ”Воскресения” гостям и семейным.

Любопытно, что 5 августа 1895 г. Толстой пометил в дневнике: ”Довольно много писал Коневскую14. Подвигается” (53, 47). А затем более месяца не сделал в дневнике ни одной записи. Лишь 7 сентября он вновь обращается к дневнику и отмечает в нем: «... “Воскресение”. Читал его Олсуфьевой, Танееву, Чехову, и напрасно. Я очень недоволен им теперь и хочу или бросить, или переделать» (53, 50—51).

Попытки спасти роман с помощью исправлений отдельных мест рукописи не давали результата, который бы удовлетворил писателя. 24 октября 1895 г. в его дневнике появляется следующая запись: «Брался за “Воскресение” и убедился, что все скверно, что центр тяжести не там, где должен быть, что земельный вопрос развлекает, ослабляет то (курсив наш. — К. Л.), и сам выйдет слабо. Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну все с начала» (53, 62),

Сделав еще одну-две записи о частных моментах работы над ”Воскресением”, Толстой 28 октября 1895 г. говорит о решении кардинальным образом изменить композицию романа и по-другому расставить в нем акценты. Он пишет в дневнике: «Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идет “Воскресение”. Ложно начато. Я понял это, обдумывая рассказ — Кто прав (курсив наш. — К. Л.); я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они предмет, они положительное, а то тень, то отрицательное. И то же понял и о “Воскресении”. Надо начать с нее. Сейчас хочу начать» (53, 69).

После принятия столь важного решения Толстой вновь обрел превосходное творческое настроение, в нем возродился совсем было угасавший интерес к так трудно создававшемуся произведению. Все это легко почувствовать, познакомившись с дневниковой записью от 7 ноября 1895 г. «Немного писал эти два дня новое “Воскресение”. Совестно вспомнить, как пошло я начал с него. До сих пор радуюсь, думая об этой работе так, как начал» (53, 69. Курсив наш. — К. Л.).

”Воскресением” также не приведет к ее полному завершению15. Важно для нашей темы другое: сам того не ожидая, Чехов оказался не только свидетелем одного из этапов работы Толстого над его последним романом, но и, если только здесь уместен этот термин, консультантом автора по некоторым правовым вопросам (здесь Чехову пригодился его ”сахалинский опыт”), и наиболее профессионально подготовленным из всех, кто слушал чтение Толстым или читал сам рукопись первой редакции ”Воскресения”.

Даже скупые сведения, дошедшие до нас об этом самом раннем чтении и обсуждении произведения Толстого, позволяют увидеть, что оно воспринималось первыми его слушателями и читателями по-разному. Но важнее отметить другое: выясняется, что Чехов был осведомлен о ходе работы Толстого над ”Воскресением” едва ли не в наиболее трудные периоды продолжительной творческой истории романа.

В каждую новую встречу с Толстым, последовавшую после знакомства в Ясной Поляне, Чехов вел с ним разговоры о ”Воскресении”. Весной 1897 г. его направили на лечение в московскую клинику профессора Остроумова. 28 марта больного навестил Л. Н. Толстой. «Толстой, — писал Чехов А. И. Эртелю, — пишет книжку об искусстве. Он был у меня в клинике и говорил, что повесть свою “Воскресение” он забросил, так как она ему не нравится, пишет же только об искусстве и прочел об искусстве 60 книг» (П. Т. 6. С. 333).

Так, Чехов оказался первым среди знакомых Толстого, кто из его признаний мог заключить, что работа над трактатом ”Что такое искусство?”, кроме ее общеэстетического значения, нужна была писателю для того, чтобы уяснить причины, мешавшие ему завершить работу над ”Воскресением”.

«Моя работа над “Искусством” многое уяснила мне. Если бог велит мне писать художественные вещи — они будут совсем другие. И писать их будет и легче и труднее. Посмотрим» (53, 168—169).

Это очень важное признание. Определяя в трактате сущность искусства, его цели и задачи, Толстой, как автор художественных произведений, избавлялся от ”той неопределенности, которая бывает от неясности мысли”. Продолжая это суждение, он пишет: ”...ясно видишь, что должно быть, куда надо идти, и задерживает в работе не нерешительность и незнание как, а только время; есть спокойная уверенность, что если будет время, то сделаешь” (84, 317).

Так писал Толстой жене в мае 1898 г. А дальше в дневнике и письмах писателя появляются одно за другим на протяжении всего года полные творческого подъема признания об исключительной его сосредоточенности над романом, об уверенности в том, что ”работа получает более важное значение” (71, 474—475). И тогда же в письме к друзьям: ”Я так увлечен этим делом, что думаю о нем день и ночь. Думаю, что оно будет иметь значение. Оно (”Воскресение”. — К. Л.) мною изменено” (71, 477).

новое ”Воскресение”, сильно отличавшееся от его ранней редакции, с которой познакомился Чехов в 1895 г. И об этом ему со всей прямотой говорил Толстой год спустя после их первой встречи.

За год до свидания с Толстым в клинике Чехов еще раз виделся с ним в Москве — в хамовническом доме писателя. Было это 16 февраля 1896 г. Чехова сопровождал А. С. Суворин, в дневнике которого подробно описана беседа гостей с Толстым. Отмечена, в частности, такая подробность: «Чехову он (Толстой. — К. Л.) сказал:

— Я жалею, что давал Вам читать “Воскресение”.

— Почему?

— Да потому что теперь там не осталось камня на камне, все переделано.

— Дадите мне прочесть теперь?

— Когда кончу — дам.

Графиня показывала корректуры. Теперь уже не она, а дочери работают над перепиской»16.

”Воскресения”, над которой Толстой работал в 1896 г., не удовлетворила взыскательного автора. В начале января 1897 г. в дневнике Толстого появилась запись: ”Начал перечитывать Воскресенье и, дойдя до его (Нехлюдова. — К. Л.) решения жениться, с отвращением бросил. Все неверно, выдумано, слабо. Трудно исправлять испорченное. Для того, чтобы поправить, нужно: 1) попеременно описывать ее и его чувства и жизнь. И положительно и серьезно ее, и отрицательно и с усмешкой его. Едва ли кончу. Очень все испорчено” (53, 129).

”Я пытаюсь работать и не могу: взялся было опять за Воскресенье и с отвращеним бросил. Все надо сначала переделать — все, 9/10 нехорошо” (70, 15).

До какой степени дошло в ту пору ”отвращение” Толстого к своему произведению, написанному в романическом жанре, свидетельствует его письмо к немецкому единомышленнику Еугену Шмиту от 2 марта 1897 г. Здесь есть такое признание: «“Воскресение” — роман, который я давно начал, в прошлом году почти закончил, но чувствую, что это произведение так слабо и попросту плохо и бесполезно, что ни в коем случае его не напечатаю» (70, 45).

Возникала реальная опасность, что роман, занимавший Толстого уже почти десятилетие, могла постигнуть участь других незавершенных его произведений (среди них — роман о Петре Первом и его эпохе, роман ”Декабристы”, ”Роман русского помещика”, не получившие последней авторской отделки драмы ”И свет во тьме светит”, ”Живой труп”, ряд других, менее известных вещей).

”Воскресение” Толстой завершил в 1899 г. и отдал его в печать. Что помогло ”Воскресению” избежать опасности оказаться в числе незавершенных автором произведений?

Принятая большинством исследователей творчества Толстого версия ответа на этот вопрос такова: к концу 90-х годов писатель решил оказать материальную помощь духоборам — сектантам, подвергавшимся гонениям со стороны казенной церкви и царских властей. Для их переселения в Канаду и на покупку там для них земли требовались большие деньги. Как видно из переписки Толстого с В. Г. Чертковым и некоторыми другими заинтересованными в этом деле лицами, Толстой решил передать сведущим людям ”три повести” (”Дьявол”, ”Воскресение” и ”Отец Сергий”), для того чтобы ”продать их на самых выгодных условиях в английские или американские газеты (в газете, кажется, самое выгодное) и употребить вырученное на переселение духоборов” (33, 355).

История первых публикаций ”Воскресения” в России и за рубежом рассматривается в ряде исследований17. Здесь же скажем, что весь гонорар за свой последний роман писатель передал, как и обещал, для возмещения расходов, связанных с делом помощи духоборам.

Что было — то было. Но, на наш взгляд, ”Воскресение” обязано своим появлением на свет отнюдь не только тому, что Толстому понадобились большие средства на доброе дело. В конце концов он мог их достать, завершив и отдав в печать повести ”Дьявол”, ”Отец Сергий” или другие, давно начатые произведения.

”Воскресение”, то объясняется это прежде всего тем, что Толстой стал смотреть на него, как на произведение, которое даст ему возможность наилучшим образом выполнить свой долг художника, как он понимал его после совершившегося в конце 70—начале 80-х годов переворота (это слово самого Толстого) в его взглядах. Существо переворота писатель видел в том, что на все события действительной жизни он стал смотреть ”снизу, от ста миллионов” (88, 233).

Став, по его словам, ”адвокатом стомиллионного земледельческого народа” (76, 45), свою задачу художника, публициста и общественного деятеля он видел в том, чтобы ”обличать богатых в их неправде и открывать бедным обман, в котором их держат” (54, 52). Он верил тому, что приближается наступление ”нового века” и хотел ”поторопить это наступление” (66, 462).

В ходе многолетней работы над романом ”Воскресение” Толстой ставил перед собой все более крупные идейные и художественные задачи. И постепенно повесть о девушке-служанке, обманутой барином, превращалась под пером великого художника в панорамный роман о судьбах страны, быстро шедшей навстречу первой народной революции.

”Воскресения”, Толстой стремился к тому, чтобы изображаемая в романе история возрождения ”человека из народа”, как он называл его главную героиню, воспринималась читателями как часть истории возрождения народа, искавшего пути к своему освобождению.

На последних этапах работы над романом Толстой решил придать ”Воскресению” форму обращения ко всем живущим на земле людям, найдя, что изображаемая в романе история возрождения отдельного человека и целого народа имеет всесветное, всечеловеческое значение. Именно об этом он ясно сказал в письме к П. И. Бирюкову 16 декабря 1898 г.: «Я все пишу свое совокупное — многим — письмо в Воскресеньи. Я дошел до эпилога. И теперь все буду пересматривать сначала и окончательно. Очень занимает меня и не могу оторваться, а жизни немного, и очень кажется необходимо сказать другое, что вы знаете, что я называю Воззванием1*» (71, 515).

”Новое”, по его словам, ”Воскресение” Толстой стал создавать, когда особенно остро почувствовал, что ему ”жить остается накоротке, а сказать страшно хочется так много...”. Он хотел написать про ”обман экономический, политический, религиозный, и про обман одурения себя — вина, и считающегося столь невинным табака, и про брак, и про воспитанье. И про ужасы самодержавия”.

Заключая этот перечень тяжких обвинений правящим классам, Толстой пишет в дневнике 28 октября 1895 г.: ”Все назрело и хочется сказать” (53, 67).

Еще в самом начале размышлений над замыслом будущего ”Воскресения” Толстой набросал (в дневниковой записи 30 апреля 1889 г.), по его определению, ”обвинительный акт” против царского деспотизма, состоящий из следующих ”пунктов”: ”Думал: вот 7 пунктов обвинительного акта против правительства: 1) Церковь, обман суеверия, траты. 2) Войско, разврат, жестокость, траты. 3) Наказание, развращение, жестокость, зараза. 4) Землевладение крупное, ненависть бедноты города. 5) Фабрики — убийство жизни. 6) Пьянство. 7) Проституция” (50, 76—77).

Нам уже случалось говорить о том, что все ”пункты” этого ”обвинительного акта” нашли художественное воплощение в романе ”Воскресение”18.

Возвращаясь к чеховской оценке этого романа Толстого, нельзя не подчеркнуть, что, ”анатомируя” его содержание, Чехов, не читавший дневник Толстого, в письмах и разговорах с современниками весьма точно указал как почти каждый из ”семи пунктов” воплотился в сцены ”Воскресения”, в образы его персонажей. И, как уже было сказано выше, проницательно отметил такие моменты в композиции романа, в обрисовке характера его главного героя, которые, действительно, нельзя отнести к сильным сторонам произведения.

”Воскресения” (так, например, был отброшен вариант ”счастливого конца”: Нехлюдов женится на Катюше, едет за ней в Сибирь и, после того как она отбудет срок пребывания на каторге, начинает с ней новую жизнь, навсегда поселившись на сибирской земле).

Недовольство Толстого развязкой романа, о которой раньше, чем кто-либо другой, догадался Чехов, нашло отражение в замысле автора ”Воскресения” продолжить действие романа, показав жизнь Нехлюдова и Катюши в крестьянской (народной) среде. Замысел этот не получил осуществления. Он не мог быть осуществлен в произведении, написанном по законам ”строгого” или ”сурового” реализма, каким был реализм позднего Толстого.

Встретив ”Воскресение” как одно из выдающихся достижений Толстого, верно отметив сильные стороны произведения, чутко уловив противоречивость в его сюжетном развитии, Чехов не смог вполне оценить значения последнего толстовского романа для судеб отечественной и мировой литературы. Ничего не сказал он и о месте ”Воскресения” в идейной и творческой эволюции Толстого, не соотнеся его ни с предыдущими крупнейшими достижениями писателя, ни с другими произведениями, созданными им в три ”послепереломных” десятилетия его жизни.

В постановку и решение этих вопросов значительный вклад был внесен М. Горьким.

II

В конце 80-х годов молодой Горький, работавший весовщиком на станции Крутая Грязе-Царицынской железной дороги, был захвачен идеей устройства земледельческой колонии. Он решил отправиться к Толстому и просить у него ”кусок земли”. Будущий писатель проделал тогда немалый пеший путь из Царицына до Ясной Поляны, но Толстого не оказалось дома. Не увенчалась успехом и его попытка повидаться с Толстым в Москве. ”Я был у вас в Ясной Поляне и Москве, — писал он Толстому 25 апреля (7 мая) 1889 г; — мне сказали, что Вы хвораете и не можете принять”19.

”Время Короленко” (1922) Горький так описал свое первое посещение московского дома Толстого: «...Зашел в Хамовники к Л. Н. Толстому. София Андреевна (жена писателя. — К. Л.) сказала мне, что он ушел в Троице-Сергиеву лавру20. Я встретил ее на дворе, у дверей сарая, тесно набитого пачками книг, она отвела меня в кухню, ласково угостила стаканом кофе с булкой и, между прочим, сообщила мне, что к Льву Николаевичу шляется очень много “темных бездельников” и что Россия вообще изобилует бездельниками. Я уже сам видел это и, не кривя душою, вежливо признал наблюдение умной женщины совершенно правильным» (Т. 15. С. 5).

Ни Софья Андреевна Толстая, ни Алексей Максимович Пешков (будущий писатель), разумеется, не предполагали и не могли предполагать, что пройдет всего лишь десять лет после этой короткой и такой ”нескладной” встречи и приобретший первыми же произведениями феноменальную известность молодой Горький глубоко заинтересует Толстого и тот проявит желание встретиться с ним. Надо заметить, что, внимательно следивший за новинками в литературе, Толстой был весьма разборчив на знакомства с новыми литераторами, особенно с теми, кого захваливали публика и критика.

в письмах к своему молодому другу уговаривал его преодолеть робость и отправиться к Толстому. По свидетельству Чехова, Толстой обратил пристальное внимание почти на все ранние горьковские произведения, появившиеся в печати во второй половине 90-х годов.

В письме от 25 апреля 1899 г. Чехов сообщил из Москвы Горькому, жившему тогда в Нижнем Новгороде: «Третьего дня я был у Л. Н. Толстого; он очень хвалил Вас, сказал, что Вы “замечательный писатель”. Ему нравятся Ваша “Ярмарка” и “В степи” и не нравится “Мальва”. Он сказал: — “Можно выдумывать все, что угодно, но нельзя выдумывать психологию, а у Горького попадаются именно психологические выдумки, он описывает то, чего не чувствовал”. Вот Вам. Я сказал, что когда будете в Москве, то мы вместе придем к Льву Николаевичу» (П. Т. 8. С. 157).

Судя по скорому отклику Горького на это письмо, оно произвело на него сильное впечатление: с одной стороны, бесконечно обрадовало (Толстой признал его ”замечательным писателем”!), а с другой стороны, напугало: как же надо теперь писать, если знаешь, что написанное тобой будет прочитано самим Толстым?!

”Ну, знаете, — отвечал Горький Чехову, — вот уж не думал я, что Лев Николаевич так отнесется ко мне! Хорошо Вы сделали, что поговорили с ним о Горьком и сказали это Горькому. Давно хотел я знать, как смотрит на меня Толстой, и боялся знать это; теперь узнал и проглотил еще каплю меда. В бочку дегтя, выпитого мной, таких капель только две попало — его да Ваша. Больше и не надо мне” (28, 74—75).

Чеховское стремление познакомить Горького с Толстым вскоре осуществилось. В середине января 1900 г. Горький посетил Толстого в его московском доме в Хамовниках. Эта встреча вызвала запись в толстовском дневнике, датируемую 16 (28) января 1900 г.: ”Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа” (54, 8).

”Ну, вот и был я у Льва Николаевича. С той поры прошло уже восемь дней, а я все еще не могу оформить впечатления”. Сначала Горький описывает внешность Толстого. Он предполагал увидеть могучего богатыря, а увидел ”маленького старичка”. Но когда Толстой заговорил, его молодой гость ”слушал и изумлялся”. Толстой был похож на ”целый оркестр”. И это впечатление было неожиданным и главным. Горький при этом заметил, что ”в нем не все трубы играют согласно. И это тоже очень хорошо, ибо — это очень человечно, т. е. свойственно человеку” (28, 117).

Стараясь соединить свои яркие, но разнохарактерные впечатления, Горький написал слова, которые позднее приобрели широчайшую известность: ”Совершенно непонятно, что такое — гений? Гораздо проще и яснее говорить — Лев Толстой, — это и кратко, и совершенно оригинально...” (28, 117).

А дальше последовал обмен письмами между Толстым и Горьким и — новые встречи. Особенно частыми они были в конце 1901 — начале 1902 г., когда Толстой находился на лечении в Крыму, живя в Гаспре, а Горький жил неподалеку — в Олеизе, как писал Чехов жене, ”недалеко от Гаспры, где Толстой” (П. Т. 10, С. 105).

Были в ту пору дни, когда в Гаспре — у Толстого — одновременно появлялись и Горький, и Чехов, живший в Ялте. Краткие записи об их посещениях сделаны Толстым в его крымском дневнике. Вот одна из них: ”Рад, что и Горький, и Чехов мне понравились, особенно первый” (22 ноября 1901 г.). В ту же пору Толстой писал из Гаспры В. Г. Черткову: ”Видаю здесь Чехова, совершенного безбожника, но доброго, и Горького, в котором гораздо больше fond2” (30 ноября 1901 г.).

”Лев Толстой”, положив в его основу свои заметки о встречах с великим современником, сделанные в Олеизе в 1901—1902 гг.

В конце 900-х годов Горький будет работать над ”Историей русской литературы”, посвятив в ней Толстому заключительную главу и несколько суждений во Введении и других главах книги.

Письма к Чехову, Толстому и другим лицам, очерк ”Лев Толстой”, ”толстовская” глава и другие страницы в ”Истории русской литературы” — вот тот круг источников, где мы можем найти самый достоверный материал для того, чтобы выяснить как начинались личные и творческие отношения молодого Горького и Толстого, как разновременные впечатления, вызванные встречами с великим современником и чтением его произведений, в частности ”Воскресения”, складывались у Горького в сложный, но по-своему цельный образ гениального художника, великого мыслителя, выразившего глубокие противоречия русской жизни почти за столетие.

Вслед за Чеховым молодой Горький видел в Толстом, как он скажет позднее, человека ”противоречивого и во всем прекрасного...” (14, 278). После первой встречи с Толстым Горький писал о нем Чехову: ”Смотришь на него и ужасно приятно чувствовать себя тоже человеком, сознавать, что человек может быть Львом Толстым. Вы понимаете? — за человека вообще приятно” (28, 117).

— человечность — отмечена во многих горьковских суждениях о великом современнике. Она ляжет в основу известной формулы, появившейся в первом отклике Горького на кончину Толстого: ”человек человечества” (28, 278).

Эта формула рождалась постепенно, возникая из мозаики множества впечатлений, раздумий, сопоставлений, — короче говоря, из близкого общения с Толстым.

К литературному портрету-очерку Горького ”Лев Толстой” следовало бы в виде приложений печатать такие, например, жемчужины мемуарного жанра, как начало его письма к Чехову, датируемого первой половиной февраля 1900 г.: ”Сегодня Толстой прислал мне письмо, в котором говорит «Как хорош рассказ Чехова в “Жизни”. Я чрезвычайно рад ему»21.

Знаете, эта чрезвычайная радость, вызванная рассказом вашим, ужасно мне нравится. Я так и представляю старика — тычет он пальцем в колыбельную песню Липы и, может быть, со слезами на глазах, — очень вероятно, что со слезами, я, будучи у него, видел это, — говорит что-нибудь эдакое глубокое и милое. Обязательно пойду к нему, когда поеду к вам” (28, 120).

Возникает законный вопрос: мог ли молодой Горький, восторженными глазами смотревший на Толстого, сохранить полную самостоятельность, свойственную ему во всех других случаях, при оценке новых произведений писателя, представлявшегося ему в ту пору ”богоподобным”?

”Воскресение” то, что писал и говорил ему об этом произведении Чехов?

Начнем со второго вопроса. В августе 1899 г. Чехов, отвечая на письмо Горького, просившего: ”...пожалуйста, почитайте Фому” (повесть ”Фома Гордеев” — К. Л.), писал: «Вашего “Фому Гордеева” я читал кусочками: откроешь и прочитаешь страничку. Всего “Фому” я прочту, когда кончите, читать же ежемесячно по частям я решительно не в состоянии. И “Воскресение” я тоже не читал по той же причине» (П. Т. 9. С. 248—249).

Как выше отмечалось, ”Воскресение” печаталось главами в журнале ”Нива” вплоть до последнего номера за 1899 г. В середине февраля следующего года Чехов сообщил Горькому о том, что он «в один присест <...> недавно прочел ”Воскресение” <...> все поразило меня в этом романе силой и богатством, и широтой...» (Там же С. 53). И заметил, что в романе ему понравилось все, ”кроме отношений Нехлюдова к Катюше, — довольно неясных и сочиненных”, а также то, что автор свой страх смерти прячет ”за тексты из священного писания” (Там же).

Как это ни удивительно, Горький в ответных письмах Чехову, обсуждая множество вопросов общественной, литературной, театральной жизни, обошел молчанием его отзыв о романе ”Воскресение”. В октябре 1900 г., побывав в Ясной Поляне, Горький снова заговорил (в подробном письме) с Чеховым о Толстом — о его окружении, семье, о публицистике писателя, о рассказе ”Отец Сергий”, о любви Толстого к Чехову — и ни слова о романе ”Воскресение” (28, 136—138).

Объяснить это молчание можно только одним: прочитав толстовский роман, а затем отклик Чехова на его появление в печати, Горький не спешил высказать свою оценку. Как и Чехов, он несомненно был потрясен его, говоря чеховскими словами, ”силой и богатством, и широтой”. Но, как мы думаем, обстоятельства личной жизни Горького (постоянный полицейский надзор, тюремное заключение, от которого он избавился прежде всего благодаря заступничеству Толстого), а через несколько лет резкое осуждение выступлений великого писателя против разгоравшейся в России освободительной борьбы (и тогда же отказ Горького опубликовать открытое письмо Толстому в связи с тем, что писателя ”начала лягать всякая сволочь” (28, 364) — уже один неполный перечень этих событий, как нам кажется, помогает понять — почему отклик Горького на появление романа ”Воскресение” задержался надолго — в сущности, почти на десятилетие.

”Истории русской литературы” — книге, над которой он работал в 1907—1909 гг.

Мы остановимся на этой книге — почти неизвестной широкому кругу читателей — несколько позже. А здесь напомним о том, как Чехов и Горький страшились момента, когда русская литература останется ”без Толстого”.

В своей боязни смерти Толстого признавался Чехов, после одного из посещений Гаспры, где в 1901—1902 гг. лечился тяжело заболевший Толстой. Его смерти не менее сильно боялся и Горький.

«В ночь на 4 (17) ноября 1910 г. многие страны облетело известие о смерти Толстого, как оказалось позже, ложное. Итальянский писатель Джованни Чена сообщил об этом известии Горькому телеграммой и просил написать для газеты “Трибуна” статью о Толстом. Горький, прочитав телеграмму, потерял сознание и весь день пролежал в постели. Д. Чене тогда же по телеграфу сообщили о том, что статья для “Трибуны” написана не будет.

На другой день после получения известия о смерти Толстого на Капри приехал корреспондент “Трибуны” и задал Горькому несколько вопросов по поводу ухода Толстого из Ясной Поляны»22«Лев Толстой — гений, не только русский, это один из величайших людей мира. Никто, кроме него, не мог с такой правдивостью выразить душу своего народа. Только со временем будут оценены по достоинству его произведения, и тогда не будут считать его философом-идеалистом. Станет ясно, что его художественное творчество имеет глубокие корни в реальной жизни»23.

Горький, тяжело переживая известие о кончине Толстого, вновь и вновь вспоминал историю своих отношений с ним и, как думается, именно тогда очень точно, прозорливо и навсегда оценил то, что ему довелось написать и сказать о величайшем из своих современников. Вскоре после смерти Толстого он писал И. А. Бунину: ”Вероятно, я гораздо более и чаще не любил его, чем — любил, но все эти наши чувства как-то странно ниже его и неприложимы к нему”24.

И — действительно — когда нам необходимо охарактеризовать и оценить историю взаимоотношений и взаимооценок таких людей, как Толстой и Горький, то первое, что нам необходимо сделать, — это, как при прочтении сложной, множество раз правленой рукописи крупного писателя, выделить в ней слои: первый, второй, третий. Сделав это, мы сможем представить себе историю создания произведения, увидеть, как складывался, возникал и утверждался его канонический текст, выражающий, как говорят текстологи, последнюю волю автора.

История отношений Горького и Толстого также состоит из нескольких ”слоев”. О ней много писали и говорили горьковеды и толстоведы. Но — чаще всего — они ограничивались ”внешней” стороной их отношений — тем, как она прослеживается по эпистолярным и мемуарным материалам, не делая при этом каких-либо заключений, кроме разве того, что Толстой и Горький были ”представителями” разных периодов развития освободительного движения в России.

Это заключение — содержит в себе истину, но ее нельзя признать единственной и полной истиной. В ней довлеет историко-социологический момент. И почти отсутствует то, что в наше время называется человеческим фактором.

”Таймс” напечатала статью Толстого ”Об общественном движении в России”. Ее содержание было подробно изложено в начале марта того же года в ”Русских ведомостях” в статье под заглавием ”Л. Толстой — о кризисе в России”. Познакомившись с этим материалом, Горький расценил выступление Толстого как проявление наихудших сторон ”толстовщины”. Тогда же он написал ему резкое, гневное письмо под заглавием ”Письмо графу Л. Н. Толстому”. Горький вменил своему адресату в вину то, что он перестал ”прислушиваться к голосу народа” и ”утратил право” говорить от его имени25.

Позднее Горький сообщил В. Г. Короленко: ”Письмо мое было резко, и я не послал его”26. Написанное в ноябре 1910 г., оно впервые было опубликовано лишь в 1919 г. вместе с первыми 36-ю заметками Горького о Толстом, составившими очерк ”Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом”, и стало неотъемлемой частью при всех его дальнейших переизданиях27.

Может показаться, что, касаясь вопроса о взаимоотношениях Толстого и Горького, взятого, что называется, в его ”широком плане”, мы уходим от главной темы нашей статьи — о восприятии романа ”Воскресение” младшими современниками Толстого. Но это, действительно, лишь только кажется. Взаимоотношения горьковско-толстовские были довольно сложными, и оценка романа ”Воскресение” Горьким не могла быть одномерной.

Почти исчерпывающий материал, относящийся к горьковской оценке ”Воскресения”, заключен в ”Истории русской литературы”, создававшейся писателем в 1908—1909 гг. Разговор о ”Воскресении” начинается во введении к ”Истории...” и завершается в ее последней главе, полностью посвященной Л. Н. Толстому. К великому сожалению, ”Толстовская” глава в книге Горького не имеет начала (утеряны два четырехстраничных листа); чересчур беглую и выборочную оценку получило в ней позднее творчество писателя (рассматриваются всего четыре произведения: драма ”Власть тьмы”, повести ”Смерть Ивана Ильича” и ”Отец Сергий”, роман ”Воскресение”). ”Толстовская” глава, как и другие главы ”Истории...”, представляет собой конспект лекций, прочитанных Горьким в Италии для учащихся Каприйской школы пропагандистов28.

В ”Летописи жизни и творчества А. М. Горького” отмечено, что 31 октября (13 ноября) 1908 г. писатель «читает слушателям Каприйской школы лекцию о Льве Толстом. Подробно останавливается на произведениях “Воскресение” и “Отец Сергий”»29 К. Л.).

К сожалению, в тексте ”Толстовской” главы в ”Истории русской литературы” отсутствует подробный разбор романа ”Воскресение”. Во ”Введении” к курсу есть такие ”установочные” записи: «Возьмем “Воскресение” Толстого» и ”Рассказать работу над романом”30. Видимо, этот замысел был осуществлен лишь в устном изложении Горького.

Что побудило Горького познакомить своих слушателей с историей создания Толстым его последнего романа? Ответ на этот вопрос дан в двух абзацах текста главы, один из которых предшествует приведенным нами конспективным записям Горького, а другой идет вслед за ними. Первый абзац содержит капитальную горьковскую теоретико-литературную идею: ”Романист всегда шире своих тенденций, может быть, и враждебно лично ему”31 (курсив наш. — К. Л.).

Эту идею Горький развивает вслед за двумя конспективными записями: ”Итак — роман, являясь могучим и в высшей степени убедительным средством пропаганды классовых тенденций, в то же время заставляет писателя, вопреки его намерениям, отмечать попутно тенденции и факты чуждые и враждебные тем, кои проповедует он сам, как идейный представитель той или иной общественной группы”32.

Горький призывал своих слушателей особенно ценить ”этот часто невольный, бессознательный объективизм писателя-художника”, а также уметь найти в его произведении, ”несмотря на внешнюю убедительность фактов и характеров, внутреннее, непримиримое противоречие”, которое помогает оправдывать ”нашу точку зрения на взаимные отношения общества и личности, мужчины и женщины, на все вопросы внутренней жизни и экономического быта”33.

Смысл этого противоречия Горький видит в столкновении субъективного и объективного начал в творчестве писателя. И чем крупнее его талант, ”чем шире опыт — тем менее в нем места субъективному, личному, тем более властно выступает вперед общезначимое и тем ярче социальный образ художника...34.

Для доказательства верности изложенных постулатов Горький во ”Введении” к своему курсу истории отечественной литературы обращается к опыту Толстого. Он пишет: «Возьмем опыт Толстого: задача — найти для дворянина достойное его место в жизни. Попутно автору пришлось коснуться всех сторон жизни, впасть в очевидные для нас и поучительные противоречия с основной своей идеей, много раз нарушать ее цельность. Наконец, ему, проповеднику пассивного отношения к жизни, пришлось признать и почти оправдать в “Воскресении” активную борьбу»35.

И чтобы подкрепить этот важнейший вывод, сделанный вопреки его многократным повторениям характеристики Толстого как проповедника пассивизма и фатализма, Горький выдвигает еще один теоретико-методологический постулат: ”Богатый опытом писатель всегда противоречив, ибо обилие опыта требует широких организующих идей, а эти идеи враждебны узким целям групп и классов. Поэтому у каждого русского писателя вы найдете излишек фактов, избыток мыслей, остающихся за пределами его тенденции и противоречащих ей по существу”36.

Нельзя не поражаться прозорливости Горького, вслед за Пушкиным, Толстым, Достоевским, Чернышевским ориентировавшим искусство и литературу на решение таких задач, которые имеют не узкосословное, не узкоклассовое, а общезначимое, общенародное, — наконец, общечеловеческое значение.

В наше время такими масштабами измеряются задачи, имеющие судьбоносное значение не только для народов нашей страны, но и для всего человечества.

”Введением”, Горький неоднократно обращается к творчеству Толстого, стремясь на основе характеристики его произведений — от ранних и до романа ”Воскресение” — показать, как развивались социальные взгляды писателя, как складывалось его отношение к народу и сколь противоречивым стало мировоззрение писателя в поздние годы его жизни.

Примечателен вывод, сделанный Горьким на основе сопоставления раннего рассказа Толстого ”Утро помещика” и его романа ”Воскресение”: «Если вы вспомните мужиков из “Утра помещика” и сравните их с мужиками из “Воскресения”, — это уже разные мужики, хотя бы только потому, что у вторых недоверие к барской философии еще более резко выражено. Но это действительные, реальные мужики...»37.

В ”Истории русской литературы” Горького ”Толстовская глава” начинается обзором и оценкой суждений автора ”Воскресения” о воспитании и образовании, его педагогических взглядов. Показано далее, что с ними тесно связаны взгляды Толстого на прогресс, на роль и значение науки и искусства. Анализ этих проблем занимает первую половину горьковской лекции о Толстом. И здесь важно отметить следующее замечание ее автора: ”До сей поры мы говорили о Толстом-мыслителе, философе; этого Толстого Европа мало знает, а поскольку узнала, не увлекается им, ибо у нее религиозные мыслители были и раньше и крупнее Толстого”.

Указав далее, что, по его мнению, ”мысль Толстого направлялась всегда по линии интересов крестьянской массы”, Горький пишет: ”Теперь обратимся к Толстому как художнику, романисту: в этой области он воистину велик и заслуженно славен”38.

С. Шаумян и др.). Но есть в горьковском подходе к оценке художественного творчества Толстого и свои особенности.

Как только он пришел к мысли, что все главные герои толстовских произведений суть портреты их автора, так тут же возникла идея ”выстроить” весь творческий путь Толстого в соответствии с последовательностью этапов эволюции социально-исторических, философских, нравственных взглядов писателя.

Познакомив слушателей Каприйской школы с образом Нехлюдова в ранних произведениях Толстого (трилогия ”Детство. Отрочество. Юность”, ”Утро помещика”, ”Люцерн”), указав, что тот же самый персонаж выступает в повести ”Казаки” под именем Оленина, а в ”Анне Карениной” — под именем Левина, Горький сопоставляет их с главным героем романа ”Воскресение” — Нехлюдовым и заключает: ”Итак, почти все художественное творчество Толстого сводится к единой теме: найти для князя Нехлюдова место на земле, хорошее место, с которого вся жизнь мира представлялась бы ему гармонией, а он сам себе — красивейшим и величайшим человеком мира”39.

В этих горьковских построениях содержится изрядный элемент схематичности, присущей любым попыткам применить к изучению творчества писателя так называемый ”биографический” метод. Вместе с тем, сопоставляя различные этапы жизни и творчества писателя, Горький не мог, например, не увидеть, что мужики в ”Утре помещика” и ”Воскресении” — ”это уже разные мужики, хотя бы только потому, что у вторых недоверие к барской философии еще более резко выражено”. Но и те и другие ”это действительные, реальные мужики” К. Л.). И еще одно горьковское замечание о крестьянских персонажах в произведениях Толстого: ”И он все-таки растет, этот мужик” (курсив наш. — К. Л.).

Но по-своему — и очень сильно — растет и главный персонаж Толстого — князь Дмитрий Нехлюдов, у которого, — и тут Горький совершенно прав! — немало черт, сближающих его с Толстым.

”60 лет ходил по России князь Нехлюдов, заглядывая всюду: в деревню и сельскую школу, в Вяземскую лавру и за границу, в тюрьмы, этапы, в кабинеты министров, в канцелярии губернаторов, в избы, на постоялые дворы и в гостиные аристократических дам.

60 лет звучал суровый и правдивый голос, обличавший всех и все; он рассказал нам о русской жизни почти столько же, как вся остальная наша литература”40.

С этими выводами корреспондируют заключающие главу слова: ”...Сообразив, как длинен и труден пройденный им (Толстым. — К. Л.41.

В этом ”пункте” своей оценки Толстого Горький более всего сближается с ленинской постановкой проблемы о нашем отношении к культурному наследию прошлого. ”Исторические заслуги, — утверждал В. И. Ленин, — судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового 42.

В этом ”ключе” Горький и оценивает Толстого, хотя, ”отделив” одну от другой оценки Толстого-мыслителя и Толстого-художника, он отдал дань плехановской концепции ”двух Толстых”. Об этом мы говорили выше. А сейчас подведем некоторые итоги, относящиеся не к горьковской оценке Толстого — в совокупности, в целом, а лишь одного произведения — романа ”Воскресение”.

Суждения Горького, высказанные им в ”Истории русской литературы”, позволяют утверждать, что он видел в ”Воскресении” итоговое произведение Толстого. В нем, полагал Горький, обозначены не только итоги творческого пути великого писателя, а и главных путей социально-исторического, нравственного и эстетического развития, пройденных Россией за вторую половину XIX столетия. Не из этой ли мысли органически возник известный горьковский афоризм, завершивший ”Толстовскую главу” в ”Истории русской литературы”: ”Не зная Толстого — нельзя считать себя знающим свою страну, нельзя считать себя культурным человеком”43.

пути, которыми она идет к будущему, — надо знать Толстого.

Примечания

1 Интервью и беседы со Львом Толстым. М., 1986. С. 175.

2 Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения. М., 1979. Т. 16. С. 38. — В дальнейшем все ссылки на это издание приводятся в тексте, с указанием серии (С — сочинения, П — письма), тома и страницы.

3 Современники // Чехов и его время. М., 1977. С. 5.

4 См.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1952. С. 142—143.

5 Биржевые ведомости. 1897. 3 мая (см.: Чехов А. П.

6 Рус. ведомости. 1897. 19 апр. (Отзыв И. Н. Игнатова) // Там же.

7 Эта тема подробно освещена в кн.: Бердников Г. П. А. П. Чехов: Идейные и творческие искания. 3-е изд. М., 1984. Разд. 2, гл. 10, 11, 12. С. 167—224. См. также ст.: Литературная полемика середины 1880-х годов и ”толстовские” рассказы Чехова // Чехов и его время. С. 301—321.

8 В начальных редакциях ”Воскресение” называлось повестью. Так до осени 1898 г. (см.: Толстой Л. Н. ПСС. М., 1936. Т. 32. С. 364) Толстой называл его в письмах и в дневнике.

9 ”Фома Гордеев” с посвящением А. П. Чехову вышло в 1900 г. в серии «Библиотека “Жизни”».

10 Евнин Ф. И. Чехов и Толстой // Творчество Л. Н. Толстого: Сб. ст. М., 1959. С. 438.

11 Там же.

12 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 1. С. 413.

13

14 Друживший с Толстым известный юрист А. Ф. Кони ”подарил” писателю сюжет, взятый им из реальной жизни. Толстой воспользовался им для романа ”Воскресение”, который долго в дневнике и письмах называл Коневской повестью.

15 Изучая огромный рукописный фонд романа, В. А. Жданов установил, что с 13 февраля 1896 г. работа Толстого над романом была прервана на два с лишним года, главным образом потому, что он усиленно занимался тогда публицистикой (см.: Жданов В. А. Творческая история романа Л. Н. Толстого ”Воскресение”. М., 1960. С. 34).

16 —81.

17 См., напр., ст.: Гудзий Н. К., Маймин Е. А. Роман Л. Н. Толстого ”Воскресение” // Лит. памятники. М., 1964. Гл. 5. С. 534—545; Григорьев А. Л. ”Воскресение” за рубежом // Там же. С. 554—573.

18 См.: Ломунов К. Н. Лев Толстой в современном мире. М., 1975. Ч. 1, гл. 2: Семь пунктов обвинительного акта. С. 35—53.

19 Горький М.

20 В книге ”Переписка Груздева с Горьким” (М., 1966) по этому поводу сказано: ”...Толстой в это время гостил у С. С. Урусова в его имении близ Троицкой лавры” (С. 238. Примеч. 5).

21 В письме к Горькому от 9 февраля 1900 г. Толстой хвалит повесть Чехова ”В овраге”, напечатанную в журнале ”Жизнь” (1900. Кн. 1).

22 Цит. по ст.: Л. Толстой и М. Горький: (К истории личных отношений) // Сб. науч. работ студентов, посв. 50-летию Ленинского комсомола. Петрозаводск, 1970. Вып. 7. С. 51.

23 Цит. по ст.: Тарараев А. Я. Связи А. М. Горького с итальянскими писателями // Горьковские чтения, 1953—1957. С. 597.

24 Бялик Б. Горький — литературный критик. М., 1960. С. 184.

25 Горький М. Собр. соч.: В 30 т. Т. 28. С. 358.

26

27 В 1923 г. Горький опубликовал еще восемь отрывков (XXXVII—XLIV) в журнале ”Беседа”, органично вошедших в состав очерка о Толстом.

28 См.: Летопись жизни и творчества А. М. Горького. М., 1958. Кн. 2. С. 89, 96, 99, 104.

29 Там же. С. 99 — Источником этих сведений послужили ”Дневник К. П. Пятницкого”

(Пятницкий — друг и помощник Горького) и ”Архив А. М. Горького”.

30 История русской литературы. М., 1939. С. 2.

31 Там же.

32 Там же. С. 2—3.

33 Там же. С. 3.

34

35 Там же.

36 Там же.

37 Там же. С. 293.

38 Там же. С. 286.

39 —295.

40 Там же. С. 295.

41 Там же. С. 296.

42 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 178.

43 История русской литературы. С. 296.

1* Публицистическое произведение ”Воззвание” (см.: Т. 34. С. 325—329), в котором писатель резко критиковал политические и экономические основы царского строя, при дальнейшей работе получило другие заглавия — ”Корень зла” и, наконец, ”Неужели так надо?”

2* глубины (фр.)

Раздел сайта: