V.
Сперва объ анализе.
Во второмъ романе, когда необходимо было довести гордаго, твердаго, спокойно-самоувереннаго и одареннаго всеми благами мiра Вронскаго до внезапнаго самоубiйства, гр. Толстой понялъ, что одной страсти къ Анне и однихъ внешнихъ препятствiй недостаточно для этого. Нужно было предварительно унизить его хоть сколько-нибудь въ его собственныхъ глазахъ. Но какъ этого достичь? Мужчина не въ силахъ его преднамеренно унизить; Вронскiй убьетъ его или самъ будетъ убитъ въ единоборстве, но никогда не будетъ противникомъ униженъ въ своихъ собственныхъ глазахъ, какъ унижены бываютъ у Тургенева почти все слабодушные герои его; какъ у Толстого же бывалъ нередко, если не униженъ, то хоть разстроенъ Левинъ, энергичный и храбрый, но безтактный, съ людьми неловкiй и застенчивый. Вронскiй не таковъ. Какъ же съ нимъ справитъся? Въ какiя исключителъныя, но въ то же время естественныя условiя поставить его, чтобы онъ потерялъ свое "нраветвенное равновесiе"? Гр. Толстой нашелъ эти условiя. Вронскаго унизила передъ некрасивымъ, старымъ, прозаическимъ мужемъ любимая женщина на одре всеми ожидаемой смерти. И вспомнимъ еще, что незадолго передъ этимъ Вронскiй, какъ нарочно, въ первый разъ въ жизни самъ въ себе усомнился, самъ себе не понравился, вследствiе знакомства съ однимъ иностраннымъ принцемъ. Принцъ надоелъ ему своимъ тонкимъ и глубокимъ высокомерiемъ, и въ непрiятныхъ ему чертахъ этого высокопоставленнаго иностранца онъ увиделъ въ увеличительное стекло свои собственныя черты и воскликнулъ: "Глупая говядина! Неужели я такой?"
И вотъ, когда Анна после этого заставила его просить прощенiя у Каренина, - онъ застрелился безъ долгой борьбы. - "Минуты две, опустивъ голову съ выраженiемъ напряженнаго усилiя мысли, стоялъ онъ съ револьверомъ въ рукахъ неподвижпо и думалъ. "Разумеется",-- сказалъ онъ себе" и т. д.
Всякому известно, что люди, привычные къ обидамъ и скорбямъ, не такъ легко посягаютъ на свою жизнь, какъ не привычные, не притерпевшiеся. Молодые, напримеръ (въ наше, по крайней мере, время), чаще старыхъ решаются на самоубiйство. И въ газетныхъ известiяхъ нередко случается встречать основательно выраженное удивленiе тому, чго "самоубiйца и безъ того былъ старъ".
Эта психологическая особаго рода подготовка Вронскаго къ попытке самоубiйства до того изумительно верна и въ то же время оригинальна; она представляетъ собою такой правильный tour de force таланта, что за ней, пожалуй, можно признать чисто-научное достоинство.
Могу привести здесь и другой, равносильный этому, но вовсе не однородный примеръ. Это по поводу гриба, который помешалъ Сергею Ивановичу Кознышеву посвататься за Вареньку. Только-что онъ готовъ былъ признаться, что она ему очень нравится, она нашла большой грибъ и перебила ему не столько мысли, сколько чувства. Некстати прибежали и дети. Именно чувства ему перебили, ибо мысли-то у человека, привыкшаго къ публичной дiалектике, подобный вздоръ не могъ бы перебить. Но для того, чтобы охладить недавнее и не сильное разсудительное увлеченiе человека солиднаго, кабинетнаго, давно "осевшаго" въ прекрасномъ общественномъ положенiи, достаточно было этого гриба и детскаго крика. Застыла мгновенно капля горячаго чувства, готовая излиться изъ сосуда души его, переполненнаго поэзiей сельской жизни и этой милой встречей съ "подходящей" ему девушкой. Она застыла, эта капля, и тотчасъ же опытный разсудокъ сказалъ себе: "На что это?"--Все это, конечно, привлекательно, но... не вернее ли холостымъ дожить жизнь?"
И - ни слова более.
всей его видимой сдержанности, ни князя Облонскаго, легкомысленнаго и влюбчиваго эпикурейца, ни Левина, колеблющагося, правда, но въ то же время и весьма стремительнаго - этотъ грибъ не удержалъ бы. Левину онъ (этотъ грибъ) мысли какъ разъ, пожалуй, перебилъ бы на целый день, но чувства на веки вековъ онъ ни за что бы ему не порвалъ.
Къ числу такихъ же удивительныхъ по красоте, по тонкости и верности наблюденiй относится, между прочимъ, и то место, где Вронскiй, задумчиво и разсеянно садясь въ коляску, чтобы ехать на скачки, залюбовался на мгновенье "переливающимися столбами толкачиковъ-мошекъ".
Вспомнимъ, что въ это время онъ и счастливъ и взволнованъ: Анна только что сказала ему, что она отъ него беременна. Въ ихъ любовь, въ ихъ страсть дотоле только прiятную, впервые примешивается гораздо более серьезное, пожалуй даже и трагическое начало или, по крайней мере, смутная боязнь чего-то строгаго и опаснаго... Людей энергическихъ, увлекаемыхъ страстью и жизненною борьбой еще не утомленныхъ - такой серьезный оттенокъ въ чувстве, такiе намеки жизни на возможность какого-то трагизма не пугаютъ, а только еще больше возбуждаютъ и располагаютъ къ большей твердости. и решимости. Но какъ бы ни былъ человекъ твердъ и покоенъ по внешности (т. -е. при встречахъ и делахъ съ другими людьми), даромъ это возбужденiе не дается; всякiй человекъ въ подобныя минуты внутренно, наедине съ самимъ собою, не совсемъ таковъ, какимъ онъ бываетъ обыкновенно... Вронскiй вовсе не мечтатель; онъ ничуть не расположенъ долго задумываться о чемъ-то, разсеиваться чемъ-то и т. д. Онъ спешитъ, къ тому же, на скачку. И вдругь онъ, вместо того чтобы просто сесть въ экипажъ, засматривается на "мошекъ, толкущихся на солнце!" Признаюсъ, что, читая это въ первый разъ, я подумалъ, что это одна изъ техъ описательныхъ заметокъ Толстого, которыя ни къ чему не ведутъ, анализъ для анализа, заметка для заметки. "Такъ бываетъ, что кто-нибудь, нетъ-нетъ, да и заглядится на мошекъ". Но, читая дальше, я скоро покаялся и почтилъ автора самымъ искреннимъ восторгомъ. Я не стану распространяться здесь о великолепномъ описанiи офицерскихъ скачекъ; я надеюсь, что все сами хорошо помнятъ, сколько поводовъ собралось тогда разомъ для того, чтобы нарушить въ душе Вронскаго именно то спокойствiе, которое и по словамъ тренера-англичанина было ему необходимо для торжества надъ Махотинымъ. Известiе о беременности Анны, присутствiе Государя и всего Двора, присутствiе Анны и ея мужа, непрiятныя замечанiя брата, спортсменскiя чувства сами по себе и, на самомъ дне души, некоторое расположенiе къ непривычной задумчивости, къ мечтательной разсеянности, расположенiе не совсемъ во-время засмотреться на мошекъ... И вотъ Вронскiй, тоже въ минуту разсеянности, ошибочнымъ, неловкимъ движенiемъ переломилъ спину любимому коню!
Когда я дочелъ до того места, когда Фру-фру упала, я понялъ и все значенiе этихъ "мошекъ на солнце". Именно у Вронскаго. Замечу еще по поводу этихъ самыхъ мошекъ и другую глубокую черту, другую тонкую, но очень крепкую связь: Вронскiй--немного живописецъ по натуре, и въ Италiи пытается даже, хотя и не успешно, заниматься серьезною живописью.
Въ приготовленiяхъ Анны къ самоубiйству, вообще превосходно изображенныхъ, есть тоже две черты, особенно значительныя и все дальнейшее определяющiя. Одна черта - это громко при Анне выраженное мненiе незнакомой дамы въ вагоне (дамы, которая, заметимъ, сама казалась Анне даже оченъ непрiятной): "На то данъ человеку разумъ, чтобы избавиться отъ того, что его безпокоитъ". Другая черта - это то, что Анна на самоубiйство быстро и окончательно решается только тогда, когда мужикъ, работающiй что-то около рельсовъ, напоминаетъ ей мгновенно все прошлое, начиная отъ работника, раздавленнаго на рельсахъ при первой ихъ встрече съ Вронскимъ.
Конечно, Анна не разъ и прежде слыхала это мненiе, что "разумъ научитъ выходу"; но это общiй психологическiй законъ, что самая верная и древняя или, напротивъ того, самая остроумная и новая мысль тогда только действуетъ на насъ сильно и влiяетъ на поступки наши, когда мы къ воспрiятiю ея подготовлены чувствами.
Чувства наши подготовлены; чужая мысль поражаетъ насъ сильно; и воля наша приводитъ эту мысль въ исполненiе.
Случайно, но во-время высказанное непрiятной дамой избитое мненiе имело на подготовленное чувствами решенiе Анны влiянiе умственное, рацiоналистическое, такъ сказать. Видъ рабочаго потомъ подействовалъ мгновенно, какъ нечто почти мистическое, на воображенiе и волю.
Это удивительно!
"Тютькинъ coiffeur; jr me fais coifeur par Тютькинъ... Я это скажу ему", и улыбнулась; но въ ту же минуту она вспомнила, что ей некому теперь говорить ничего с. мешного! Минутный проблескъ смешного, веселаго и добродушнаго посреди всехъ ужасовъ душевнаго смятенiя. Это часто случается, особенно съ людьми живого характера; въ самыя жестокiя минуты жизни приходитъ неожиданно на умъ какой-нибудь забавный и вееелый вздоръ. Но связи съ будущимъ действiемъ это верное и тонкое наблюденiе не имеетъ. И я нарочно привелъ его здесь только для противуположенiя, чтобы выяснить лучше мой взглядъ на разные роды анализа у Толстого и на ихъ сравнительную ценность.
Интересно также сравнить оба приготовленiя къ самоубiйству: приготовленiя Вронскаго и приготовленiя Анны.
И тотъ и другая, конечно, приведены къ этому поступку целымъ рядомъ и внутреннихъ процессовъ и внешнихъ толчковъ. Но разница все-таки большая. Вронскiй сильнее волей, тверже. Онъ заранее знаетъ, чего хочетъ. Анна впечатлительнее, подвижнее, боязливее; она до последней минуты, до встречи съ рабочимъ--не знаетъ еще, что она сделаетъ. Решенiе Вронскаго зависитъ, прежде всего, отъ его собственнаго тяжелаго и внимательнаго разсужденiя; онъ обдумываетъ свое решенiе одинъ въ своей комнате. Нетъ и никакихъ внешнихъ толчковъ, никакихъ чужихъ мненiй, накакихъ решающихъ и случайныхъ встречъ. Онъ обдумалъ; онъ сказалъ себе: "Разумеется!" - и выстрелилъ.
Анна выехала изъ дома безъ всякаго плана и решенiя; ея решенiе слагается почти инстинктивно, подъ воздействiемъ случайныхъ впечатленiй. "И вдругъ, вспомнивъ о раздавленномъ человеке, въ день ея первой встречи съ Вронскимъ, она поняла, что ей надо делать."
Не знаю, у кого и где мы еще найдемъ такiя поразительно верныя жизни личныя варiацiи на одну и ту же психологическую тему.