Горная В. З.: Зарубежные современники Л. Н. Толстого о романе "Воскресение".
2. Роман Л. Н. Толстого "Воскресение" в общественно-литературной жизни франции начала 900-х годов

2. РОМАН Л. Н. ТОЛСТОГО ”ВОСКРЕСЕНИЕ”
В ОБЩЕСТВЕННО-ЛИТЕРАТУРНОЙ
ЖИЗНИ ФРАНЦИИ НАЧАЛА 900-Х ГОДОВ

”Воскресение” был переведен и опубликован во Франции в 1899 г., в разгар острой политической борьбы вокруг дела Дрейфуса, которая, по словам В. И. Ленина, вплотную подвела народ к гражданской войне¹.

В Париже проходили массовые демонстрации рабочих, экономические стачки переходили в политические. Реакционеры во главе с ”Партией патриотов” сделали попытку в феврале 1899 г. организовать монархический переворот.

В это время демократические силы страны выступили единым фронтом в борьбе против реакционной военщины и клерикалов, в защиту республики и демократических свобод².

Условиями острой политической борьбы и поляризацией общественных сил, по всей видимости, можно объяснить некоторые особенности восприятия и оценки позднего творчества Толстого, в частности его романа ”Воскресение” во Франции на рубеже веков.

В это время представители передовой демократической и социалистической Франции, прогрессивные общественные деятели, публицисты и писатели увидели в Толстом — авторе обличительных трактатов и только что вышедшего ”Воскресения” — мощного союзника в борьбе против сил реакции, военщины и клерикализма. Передовые общественные деятели, и прежде всего социалисты, в своем стремлении опереться на авторитет великого писателя нередко прямо ”зачисляли” его в лагерь революционных борцов за социалистическое будущее. С другой стороны, крайне правые публицисты, писатели и критики, напуганные сокрушительной критикой Толстым буржуазного общества и государства, также нередко видели в нем революционера и анархиста ”почище Кропоткина”. В это время во Франции многие социалисты подчеркивали объективный революционный смысл творчества позднего Толстого.

”В то время как великий мистик проповедует отказ от действия во всех его формах — острота его мысли и чистота его идеала становится вопреки ему самому возбудителем революционного действия, — писал в 1901 г. основатель Французской социалистический партии Жан Жорес³. Как свидетельствуют многочисленные документы, именно Толстой, вступивший в единоборство с царским самодержавием, воодушевил демократически настроенных писателей вступить в борьбу против реакции.

В 1900 г. группа передовой французской интеллигенции (Ромен Роллан, Шарль Пеги, Жан-Ришар Блок и др.) объединилась вокруг журнала ”Двухнедельники”, редактором и главным автором которого стал молодой писатель и мужественный публицист Ш. Пеги, постоянно опиравшийся на Толстого в своей борьбе против реакционных церковников и милитаристов⁴. Призыв русского писателя делать добро, самоотверженно служить людям они перевели в сферу общественно-политической борьбы. «Да, “служить” — таков был лозунг нашей юности. Жорес, Ромен Роллан, Пеги перевели его нам на французский язык, но первоначальное слово было произнесено Толстым»,— вспоминал Ж. -Р. Блок⁵.

Среди поздних произведений Л. Толстого, оказавших большое влияние на общественную и духовную жизнь стран Запада, особое место занимает ”Воскресение”, — это, по словам Р. Роллана, ”последняя из горных вершин его творчества, самая высокая, если не самая могучая...”⁶.

Приведем отрывок из статьи Р. Роллана ”Прощание с прошлым”, позволяющий судить о том, как на рубеже веков передовые люди Франции восприняли ”Воскресение”.

«Потрясение пришло нежданно-негаданно. Внезапно нагрянуло дело Дрейфуса... Сразу же были сорваны официальные маски, и на мгновение явились в своем подлинном обличии Справедливость, Свобода, а заодно — Сила, вернее Силы, Революция и Армия, — словом насилие... Стоическая бескорыстная любовь к правде и чистоте опьяняла, жгла своим белым пламенем лучших людей Франции, носивших на себе печать Бетховена и “Воскресения” (как раз в эти годы появилось во Франции это великое произведение. — В. Г.»⁷.

Однако мы отступили бы от исторической правды, утверждая, что в 900-е годы ”Воскресение” и другие поздние произведения Толстого увлекали передовых людей лишь яростной критикой буржуазного строя. Сегодня особенно важно подчеркнуть, что многих передовых писателей и общественных деятелей тех лет, в том числе и социалистов, произведения Толстого привлекали разными сторонами, неразрывно между собой связанными: грозным обличением современной цивилизации и покоряющей человечностью, устремленностью в будущее, страстным желанием здесь, на земле, установить ”такой строй жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собой” (37, 252). Социалист Робер Дюньер, как и Ромен Роллан, видел огромную заслугу Толстого в его ”упорном стремлении воплотить в жизнь мечту об единении народов на земле, уничтожении границ, армий, всеобщем мире”⁸.

Если сопоставить работы о Толстом и романе ”Воскресение” многих французских социалистов и русских марксистов тех лет, бросится в глаза разительная противоположность оценок. В то время как русские социал-демократы обрушивались с уничтожающей критикой на религиозно-нравственное учение Толстого и полностью его отвергали, французские социалисты с тем же энтузиазмом отыскивали в художественных произведениях и учении Толстого те элементы ”демократии и социализма”, которые, у писателя действительно были, нередко прямолинейно рассматривая его взгляды как социалистические. Для большей наглядности выпишем рядом высказывания русских и французских социалистов о Толстом, его учении, идеалах, романе ”Воскресение” (мы не касаемся здесь работ В. И. Ленина о Толстом).

В работе французских социалистов 900-х годов нередко сочеталось прямолинейное зачисление Толстого в стан революционеров с признанием огромного общечеловеческого значения его художественного творчества и нравственного учения (в этом смысле характерна оценка значения Толстого философом Теодором Рюиссеном, приведенная выше). А социалист Поль Гиацинт Луазон был убежден, что Толстой близок людям труда не только обличением социального зла, но и утверждением высоких моральных ценностей.

Известный французский философ, демократ и атеист Габриель Сеай в апелляциях автора романа ”Воскресение” к Богу видел лишь форму, лишенную религиозного, мистического содержания. Поэтому, разрабатывая новое моральное учение, основанное на сознании социального долга, а не вере в Бога, он находил основания для того, чтобы опираться на Толстого: ”Мы хотим быть счастливы здесь, на земле. Здесь, на земле, мы хотим построить общество всеобщего братства... — это новая идея все возрастающей человеческой совести, которая воодушевляет и волнует наше общество”, — писал Г. Сеай¹⁶.

Т. Рюиссен в статье, отрывок из которой приведен выше, подчеркивал близость Толстого к русскому освободительному движению, ссылался на изображение ссыльных революционеров в романе ”Воскресение” как людей редкой нравственной высоты, ”готовых жертвовать всем, даже жизнью, ради общего дела”.

В отличие от упомянутых нами философов и общественных деятелей Ж. Жорес не стремился прямолинейно сблизить Толстого с социалистами, однако проникновенно писал о великом нравственном, общечеловеческом звучании творчества Толстого, ”который напомнил всем нам о моральном смысле и значении жизни... помог нам устремить взор к небу, усыпанному звездами, обрести смысл простоты, братства, жизни глубокой и таинственной”¹⁷.

Еще в конце XIX в. на творчество Толстого пытался опереться лидер французской партии радикалов Леон Буржуа, видевший альтернативу теории Карла Маркса о классовой борьбе в учении о классовом мире и солидарности. Как на пример братских отношений между хозяином и работником он ссылался на творчество Толстого, его рассказ ”Хозяин и работник”¹⁸.

”Воскресение” А. Беранже. В отношениях между главными героями романа — Нехлюдовым и Масловой он усмотрел ”скрытый символический смысл”, ”олицетворение двух сил социального мира — богатства и бедности, аристократии и пролетариата”, которые после взаимного антагонизма, долгих мучений кончают тем, что ”сливаются в любви, и братство душ уничтожает братоубийственную борьбу классов”¹⁹. Нетрудно заметить, что в своем стремлении ”по-новому” истолковать роман автор статьи превратил его в некую художественную иллюстрацию к теории классовой солидарности, придумав при этом собственную версию конца книги, не имеющую ничего общего с ”Воскресением”; писал о ”счастливом соединении” Нехлюдова с Масловой, призванном символизировать классовый мир и гармонию. Как известно, в подлинном романе Толстой обнажил пропасть, разделяющую высшие классы и бедствующий народ.

Помимо условий острой общественной борьбы, можно указать и на другие причины, повлиявшие на восприятие и оценку творчества позднего Толстого во Франции на рубеже веков. По-видимому, играло роль и то обстоятельство, что в Западной Европе толстовство не имело такого широкого распространения, как в России, и поэтому не могло служить серьезным препятствием на пути развития революционного движения, и то, что во французском социалистическом движении начала XX в. главенствующую роль играли социал-реформисты, стремившиеся овладеть политической властью, достигнуть социальной справедливости мирным путем. Для них так же, как для Р. Роллана, учение Толстого о ”непротивлении злу насилием” не было столь неприемлемым, как для русских марксистов.

Творчество позднего Толстого — бунтаря против социальной несправедливости, — с такой силой привлекавшее передовых общественных деятелей и писателей Франции, вызывали страх и негодование у французских реакционеров. Главные выпады против Толстого особенно усилились после разгрома русской революции 1905 г., когда идеологи реакции все чаще стали видеть в нем предтечу и духовного вдохновителя русской революции, возлагая на писателя вину за ее кровавые последствия.

Показательна книга французского реакционного писателя Мишеля Карницкого с красноречивым заглавием ”Преступление Толстого”, автор которой с возмущением рассказывал, как ”при выходе из одного собрания анархистов” бесплатно раздавали роман Толстого ”Воскресение”, обладающий такой ”подстрекательской” бунтарской силой, таким могучим влиянием на массы, что его распространение вместе с другими ”поздними писаниями Толстого” неизбежно повлечет за собой ”страшные беды, убийства, несчастья, породит всеобщее недовольство, праздность, демонстрации, мятежи”²⁰”предсказание” французского автора полностью совпадает с рассуждениями о губительном влиянии произведений позднего Толстого на народ и судьбы России таких русских реакционеров, как К. П. Победоносцев, архиепископ Никанор, протоиерей Г. Буткевич и др.

В создании ”Воскресения”, обличительных трактатов и статей М. Карницкий видел ”преступление Толстого по отношению к государю, церкви, человечеству”. Знаменательно, что свое возмущение автор обращал не только против Толстого, но также против тысяч и тысяч читателей и восторженных почитателей его таланта, не думающих о том, ”к каким страшным последствиям ведут эти преступные книги”.

Другой не менее реакционный автор, Гарсия Мансилья, свою книгу ”Толстой и коммунизм” посвятил социально-экономическим взглядам Толстого, развитым в работе ”Великий грех”, получившим художественное воплощение в романе ”Воскресение” и других произведениях.

Во взгляде Толстого на земельную собственность и ”крестьянский вопрос”, его призыве к разделу земли между работающими на ней крестьянами, Г. Мансилья увидел черты ”аграрного коммунизма”, отметив связь между социально-экономическими воззрениями русского писателя и идеологами крестьянской революции — Томасом Мюнцером, Яном Гусом и Гракхом Бабефом. Г. Мансилья предостерегал ”легковерных читателей ”от того, чтобы не попасть под влияние евангельски-кротких писаний Толстого”, в то время как ”кротость” Толстого — мнимая, в действительности ”его доктрина носит революционный характер”.

Отношение Толстого к ”крестьянскому вопросу” и земельной собственности Г. Мансилья, как и другие консервативные писатели, осудил также с позиций христианской религии и церкви, ведь, ”убеждая раздать землю беднякам, он игнорировал первую заповедь бедности, завещанную Христом человечеству, подняв тем самым нищету на высоту божественного установления... — это бунт против государства и самого государя-императора, бунт, который противоречит другой важнейшей заповеди Христа — подчиняться Богу и Кесарю”²¹.

Толстовские идеи всеобщего мира и братства между народами, с энтузиазмом встреченные передовой Францией, в то же время вызвали отповедь реакционных философов и публицистов. Французский философ, последователь Ф. Ницше, Ж. Голтье вслед за своим учителем утверждал, что призыв Толстого к братскому единению людей ”противоречит законам жизни”, в которой царят вражда и борьба²². Отверг он и главенствующую толстовскую идею нравственного самоусовершенствования, так как, по мнению Голтье, ”следуя законам нравственности, человечество слабеет”, а ”братские связи возможны только в первобытном обществе и у мужиков”...²³. ”Отжившим” гуманистическим идеям Толстого он противопоставил культ насилия и войны.

***

Сразу же после перевода ”Воскресения” на французский язык рецензии на роман, а несколько позже обстоятельные литературно-критические статьи появились во многих французских газетах и журналах. Так же, как это случилось с ”Войной и миром” и ”Анной Карениной”, первые зарубежные критики (исключая крайне правых) дали гораздо более высокую оценку ”Воскресению”, чем многие литераторы-соотечественники писателя. Первые французские рецензенты характеризовали ”Воскресение” как новый художественный шедевр, в котором Толстой достиг ”высшей степени реализма”, как роман мирового значения, пролагающий путь в литературу XX в. Приводим характерные отрывки из статей первых рецензентов ”Воскресения” — критиков разных направлений.

”Это... одна из самых прекрасных и сильных книг Толстого. Она дает необыкновенно яркое представление о жизни. Арестанты, судьи, светские люди живут здесь как в подлинной действительности. Ни один писатель до Толстого не умел с такой мощью создать множество отличных от него существ, наделенных ярким индивидуальным своеобразием”, — писал один из первых рецензентов романа Андре Бонье²⁴.

Роман ”Воскресение” — самая выдающаяся книга современности (прогрессивный писатель Морис Дёнав)²⁵.

«Девятнадцатый век, о величии которого будут вспоминать наши дети, завещал им книгу Дарвина, труды Пастера, “Воскресение” Толстого — три краеугольных камня, на которых они построят общество будущего» (из рецензии анонимного автора)²⁶.

И через десять-двенадцать лет после издания романа отношение к нему как одному из самых великих творений мировой литературы не только не изменилось, а утвердилось.

”Впервые чудо, которое могло совершиться только в России, — роман с заданной тенденцией — был признан шедевром, безукоризненным с точки зрения жизненной правды”, — писал в 1910 г. известный публицист, историк и критик А. Леруа Болье²⁷.

”Роман Толстого... достиг высшей степени реализма, которая возможна в литературе”, — этот отзыв принадлежит маститому французскому критику Жюлю Леметру, в 90-е годы резко выступавшему против ”русофильства” французских писателей²⁸.

К первым, наиболее интересным работам французских критиков о ”Воскресении” относятся статьи Рене Думика и Жоржа Пелисье, отдельные положения которых и сегодня не утратили своего значения.

Роман Толстого, его идейно-нравственный пафос Р. Думик рассматривал в неразрывной связи с проблемами, поставленными писателем в трактатах ”Так что же нам делать?”, ”Царство божие внутри вас”, ”Что такое искусство?”, справедливо находя в ”Воскресении” художественное воплощение тех социальных и нравственных проблем, над решением которых писатель многие годы мучительно размышлял. ”Добро всеобщего братства должно объединить всех людей, способных к взаимной помощи, — именно здесь источник вдохновения Толстого”, — писал Р. Думик²⁹

Большое место в статьях Р. Думика и Ж. Пелисье занимает анализ художественных достоинств романа. Оба критика утверждали, что после длительного перерыва искусство Толстого-романиста не ослабело. К лучшим сценам книги критики отнесли ”поистине дивные, восхитительные по очарованию невинности и искренности сцены, рисующие отношения юных Нехлюдова и Масловой в начале произведения, сопоставимые по своему художественному совершенству с описанием первой целомудренной любви Наташи и Андрея в ”Войне и мире”, любовных сцен в ”Анне Карениной”³⁰; первое свидание Нехлюдова и Катюши в тюрьме, переговоры Нехлюдова с крестьянами о передаче земли — сцены, столь же совершенные.

Восхищение этих и других рецензентов вызвало изображение второстепенных персонажей — княгини Софьи Васильевны, вице-губернатора Масленникова, графини Чарской, сенатора Вольфа — тех, кто, ”едва промелькнув перед глазами, навсегда запечатлелся в памяти”. Р. Думик одним из первых поставил вопрос об эволюции художественной манеры Толстого в связи с изменением его взглядов. В отличие от двух первых романов писателя, где нет четко выраженных положительных и отрицательных персонажей, в ”Воскресении”, писал Р. Думик, ”с одной стороны, мошенники, точнее, те, кого принято называть честными людьми, с другой — угнетенные, страдающие — жертвы”³¹. Высочайшую оценку критик дал искусству Толстого-обличителя. ”Очень немногие, — утверждал он, — сумели предъявить обществу столь тяжкие обвинения. Мало кто сумел проявить больше страсти, убежденности, сарказма, силы, темперамента в социальной сатире. Памфлет вторгается в роман, а ненависть поставлена на службу любви”, состраданию... ”Эта неистовая сила и эта суровость придают сатире Толстого художественную красоту”³².

В противоположность многим русским рецензентам оба критика подчеркивали психологическое мастерство Толстого, который, по их мнению, остался в своем третьем романе все тем же непревзойденным психологом, проникающим в духовный мир человека так глубоко, как никто другой. Особенно высоко они оценили изображение Катюши Масловой, ее постепенного духовного воскресения. Оба критика верно почувствовали новаторство Толстого-художника и спорили с теми из рецензентов, кто упрекал писателя ”в создании обличительного памфлета под видом романа”. Возражая им, Ж. Пелисье утверждал, что в своей книге автор ”нигде не подчинил богатую сложность жизни сухой логике” и поэтому в элементах публицистики нельзя видеть отступление от реалистической формы.

Новаторство Толстого, создателя романов ”широких и свободных”, можно было до конца понять и принять, лишь преодолев традиционные представления о ”хорошо организованном романе” флоберовского типа как единственно возможном. Статья Ж. Пелисье интересна, в частности, тем, что дает возможность проследить за ходом мыслей критика, который постепенно, под влиянием ”Воскресения” преодолевал стереотипные представления об ”идеальном” романе. Вначале, как бы подчиняясь этим представлениям, он сетовал на то, что автор ”Воскресения” не ограничился изображением ”захватывающей драмы совести”, присовокупив к ней ”широкую всеохватную критику общества”³³.

Однако размышляя над огромным по своей значительности содержанием, которое вобрала книга, Ж. Пелисье пришел к выводу, прямо противоположному: «Не будем удивляться, что он (Толстой. — В. Г.) вовлек в произведение столько элементов, мало связанных с индивидуальными судьбами героев. Единство “Воскресения” не в душе Нехлюдова. Изобразив Нехлюдова, испытавшего духовный переворот и составившего себе новое представление о жизни, роман расширяет свои границы, уподобляясь, если можно так сказать, самой жизни»³⁴ частях, где усмотрел главы, в которых ”абстрактное изложение идей берет верх над художественным изображением”.

Французские критики тех лет редко противопоставляли третий роман Толстого первым двум. Одно из таких наблюдений принадлежит известному французскому писателю Алену. Признаваясь, что ему особенно дорога и мила ”Война и мир”, он писал, что ”Воскресение” ему кажется ”излишне ясным, в нем уж слишком понятно, кто прав и кто виноват”³⁵.

Известно, что в середине 80-х годов европейские критики, стремясь раскрыть секрет громадного успеха русской литературы у западных читателей, широко использовали прием сопоставительного анализа произведений русских и французских писателей (чаще всего сравнивались романы Толстого и Достоевского с произведениями французских натуралистов — Г. Флобера, Э. Золя, братьев Гонкуров). Этот прием оказался плодотворным и позволил особенно рельефно выявить некоторые примечательные особенности русской литературы.

”Гений Толстого и Достоевского объявил о существовании искусства такого сложного и беспощадного, такого пронзительно-человечного, что все остальные книги казались бесцветными и поверхностными”, — писал историк французской литературы Р. Лялу³⁶.

В 900-е годы третий роман Толстого сравнивался не только с произведениями современных писателей Запада, но и с творениями великих художников прошлого, оценивался в контексте мировой литературы.

”Воскресение” (роман беспощадно правдивый и в то же время написанный ”кровью сердца”, проникнутый сердечным сочувствием к человеку) произведениям современной западной литературы.

Толстой ”без малейшего смущения описывает людей самых развращенных и низко павших. Но при этом его реализм лишен мизантропии, грубости, мрачного равнодушия — всего, что характерно для наших самых знаменитых романистов. Он человечен и чист”, — писал известный критик Ж. Леметр³⁷.

Отметив коренное различие между Толстым и западными натуралистами, Ж. Пелисье уместно вспомнил об эстетических взглядах Толстого, выраженных в его трактате ”Что такое искусство?”, об осуждении Толстым произведений западноевропейских писателей, проникнутых ”моральным равнодушием и презрением к людям, имеющих намерение доказывать, что жизнь и мир безобразны”³⁸.

Рецензенты не раз противопоставили ”исполненное сердечного сочувствия” изображение Катюши Масловой героиням ”лучших французских писателей”. ”Достаточно сравнить ее с Лили Анри Монье, с Элизой Эдмонда Гонкура, с Пышкой Мопассана, чтобы ощутить контраст”, — писал Ж. Бурдо³⁹.

Точно так же Ж. Пелисье отмечал различие между глубоким и правдивым раскрытием внутреннего мира Масловой и претенциозно-утонченным изображением героинь светских романов, ”душа которых — темный лес”. «Душу бедной девушки нельзя сравнить с “темным лесом”, но это подлинная душа, а все подлинные души достаточно глубоки, чтобы дать богатый материал для анализа», — писал критик, иронизируя над создателями великосветских романов⁴⁰.

”Воскресения” в пример тем западным писателям, которые, ”сосредоточившись на изображении (часто неточном) внутренних переживаний героев, не умеют показать деятельность человека в социальной сфере”⁴¹.

Так же, как это было в 80-е годы, рецензенты противопоставили ”широкий и свободный” роман Толстого произведениям западноевропейских писателей.

В то время как, по мнению Ж. Пелисье, французские авторы ”насилуют правду, втискивая ее в заранее определенные рамки”, исключая из романа все, что прямо не связано с развитием сюжета, ”искусство Толстого отличается большей широтой и гибкостью, дает лучшее ощущение жизни, лучше передает богатую сложность людей и обстоятельств”⁴². Этот важный тезис критик удачно подтвердил анализом сцены суда в ”Воскресении”, рисуя которую Толстой ”почти во всей полноте воссоздал течение судебного процесса, допрос, свидетельские показания, чтение протокола... Если попробовать убрать все, что прямо не относится к двум главным персонажам, если очистить эту сцену от побочных обстоятельств, — справедливо писал критик, — она обретет большее единство, однако исчезнет впечатление, почти иллюзия жизни, рожденная этим великолепным повествователем”⁴³ берущих для изображения одну личность, ситуацию, самое большее жизнь, ”берет целую эпоху, перенося ее во всей жизненной полноте в свои произведения”.

”Воскресение”, соединившее в новом качестве особенности разных жанров: ”лирическую страстность исповеди, публицистичность трактата, простоту народного рассказа”⁴⁴, иностранные рецензенты нередко сближали с произведениями, очень разными по стилю и методу. Так, сразу же после перевода ”Воскресения” на французский язык читатели и критики с удивительным единодушием заговорили о сходстве между ”Воскресением” и ”Отверженными” В. Гюго.

Русскому читателю подчас трудно понять явно преувеличенное сближение этих произведений, настойчиво звучавшее в отзывах французских читателей и литераторов. ”Часть почитателей Толстого были удивлены и рассержены тем, что существует видимая связь между ”Воскресением” и ”Отверженными”: ”, — писал известный историк литературы Андре Бретон⁴⁵. Близость ”Воскресения” к ”Отверженным” отмечали Ж. Бурдо и Ж. Леметр, рецензенты-социалисты М. А. Леблон, А. Д. Керси и многие другие.

”Воскресения” ”связал воедино традиции демократического романтизма и западного реализма, воплотив их в новом качестве в своем романе”⁴⁶. Литераторы-социалисты увидели сходство между ”Отверженными” и ”Воскресением” в том, что оба романа ”служат высшим целям пропаганды и борьбы”⁴⁷.

Большую статью, посвященную сравнительному анализу этих произведений, написал прогрессивный историк литературы А. Бретон. Он доказывал, что существует ”видимая связь между двумя романами как в сюжете, так и в том пафосе любви, милосердия и человеческого братства, которым они проникнуты... Катюша — сестра Вальжана и в то же время Фантины... С тем же основанием, что Вальжан, она была отправлена на каторгу. Несмотря на свою невиновность, свое тяжелое прошлое, ей достаточно было встретить немного участия, чтобы сознание проснулось, чтобы ее сердце раскрылось и ей стало доступно самое благородное самопожертвование”⁴⁸”карать и судить”, критик сопоставил сходные по звучанию эпизоды из ”Отверженных” и ”Воскресения”, в которых герой В. Гюго аббат Мириэль и персонажи Толстого — старый артельщик — член суда присяжных и невинно осужденный Аксенов, ”отказываются судить и карать, храня в душе великий закон любви и прощения”. Оба романа, справедливо замечал автор статьи, ”не только написаны для народа, но учат любить тех, для кого написаны”.

По убеждению А. Бретона, именно Толстой, а не современные натуралисты, рисующие бедняков ”без уважения и любви”, является подлинным продолжателем традиций гуманизма и социального сострадания, присущих автору ”Отверженных”⁴⁹.

Подчеркнув общий для обоих романов пафос ”социального сострадания”, А. Бретон в то же время обратил внимание на коренное отличие методов писателя романтика и реалиста. ”В то время как герои Гюго — это создание ума, персонифицированные абстрактные идеи”, персонажи Толстого — ”живые люди, нарисованные так верно, что мы их узнаем”. Если ”Отверженные” изобилуют театральными мелодраматическими эффектами и эволюция героев в них не прослежена психологически, в романе Толстого все предельно достоверно и художественно убедительно. ”Как только Вальжан услыхал слова Мириэля, зверь исчез, чтоб уступить место ангелу. Путь к возрождению бедной Катюши гораздо более долог”⁵⁰.

Однако, отметив некоторые общие черты в мировосприятии писателей-гуманистов (известно, что Толстой с восхищением отзывался об ”Отверженных”, как об ”одном из лучших романов”)⁵¹, французский критик не заметил огромных различий в идейной проблематике сравниваемых книг. В то время как гуманный автор ”Отверженных” звал современников к состраданию и милосердию, искренне стремясь привлечь внимание общества к плачевной судьбе бедняков, Толстой не только с пронзительной болью рисовал жизнь угнетенного народа, но выносил приговор всему бесчеловечному эксплуататорскому строю жизни, поднимал в своем романе многие великие вопросы, о которых не задумывался В. Гюго.

”Войны и мира” у Гюстава Флобера явилось желание сравнить Толстого с Шекспиром. В письме к И. С. Тургеневу он с восхищением говорил о нем, как художнике, создающем вещи ”в шекспировском духе”⁵².

Критик же Р. Думик оценил автора ”Воскресения” как сатирика, вставшего вровень с великими сатириками мира — Ювеналом, Д. Обинье, Д. Свифтом, Ф. Рабле. В главах романа, посвященных судебному разбирательству дела Масловой, он увидел убийственную сатиру на суд, сопоставив Толстого с Франсуа Рабле, заклеймившем неправый суд в романе ”Гаргантюа и Пантагрюэль” (главы ”Пушистые коты”).

Тема человека в его родстве с первозданной природой, в противоречивых отношениях с ней, звучащая в романе, побудила некоторых критиков писать о руссоистских традициях ”Воскресения”. «Толстой был духовным сыном Жан-Жака Руссо, он никогда не отделял человека от природы, а соединял его с ней. В “Воскресении”на протяжении всего повествования голос природы сливается с человечностью», — писал известный литератор-социалист Анжель Дюк Керси⁵³. Как пример он привел отрывок из 28-й главы первой части романа, в которой Нехлюдов, испытав нравственное потрясение и приняв трудное решение порвать с прежней порочной жизнью, показан особенно чутким, восприимчивым к поэзии и красоте природы: «...Нехлюдов смотрел на освещенный луной сад и крышу и на тень тополя, и вдыхал живительный свежий воздух. ”Как хорошо, боже мой, как хорошо!” — говорил он про то, что было в его душе» (32, 104).

”Воскресении” Л. Алас, оценив роман как ”самое совершенное произведение Толстого”, сопоставил его ”по глубине мысли, правдивости и поискам народного счастья” с произведениями классика испанской литературы Лопе де Беги. Огромную популярность ”Воскресения” в Испании критик объяснил тем, ”что в нем поставлены острые социальные проблемы, волнующие испанцев”⁵⁴.

В отличие от читателей, писавших Толстому о светлом, очищающем и возвышающем душу влиянии его книг, и прежде всего ”Воскресения”, профессиональные критики редко касались этой темы. И все же в отзывах некоторых из них звучал живой голос человека, потрясенного прочитанным, пережившего светлое чувство нравственного обновления: ”Будем же читать Толстого, хотя бы только для того, чтобы избежать рутины, заразы эгоизма и той сухости сердца, которая для личности, как и для общества, есть симптом смерти”, Ї горячо убеждал своих соотечественников Гастон Дешан⁵⁵.

Однако даже восхищаясь романом, высоко ценя его художественные достоинства, зарубежные критики нередко принимали ”Воскресение” далеко не полностью и высказывали довольно странные претензии его автору. Так, свою статью об этом произведении Р. Думик закончил сетованием на то, что Нехлюдов пренебрег обязанностями присяжного заседателя, ”в то время как государство нуждается в деятелях, его поддерживающих” и каждый на своем месте (тюремщик, жандарм) призван честно выполнять возложенные на него обязанности.

Чтобы как-то объяснить свое противоречивое отношение к Толстому и его роману, критики обычно прибегали к популярной теории ”двух Толстых” — ”гениального художника и плохого мыслителя”. Из этой теории исходили в своей характеристике романа Жан Бурдо, Поль Дюка, Анатоль Леруа-Болье и др. Оценив ”Воскресение” как подлинный художественный шедевр, известный публицист и критик А. Леруа-Болье с осуждением писал о бунтарских, ”анархических” идеях, содержащихся в романе, выражал огорчение по поводу того, что в ”Воскресении” проповедь безобидного ”законопослушного” христианства обернулась грозным бунтом против государства и церкви, недоумевал, как это из ”Нагорной проповеди — этой квинтэссенции христианства, Толстой сумел извлечь анархизм”, требовал упразднения ”тюрем, жандармерии, всего аппарата подавления и защиты цивилизованного общества?”⁵⁶.

Теории ”двух Толстых” придерживался П. Дюка, охарактеризовавший роман как произведение, в котором собраны ”самые прекрасные дары и самые худшие изъяны”, где соединяются ”психологический анализ и социальные утопии...” Подлинно высокое мастерство он обнаружил только в тех главах романа, где обрисованы личные отношения между Нехлюдовым и Масловой: ”Великий художник сумел извлечь из любви человеческой величие и низость, зло сладострастия и благо самопожертвования”, — писал П. Дюка об этих главах. В то же самое время он нашел ”скучными”, ”малохудожественными” большинство глав, в которых на первый план выступает Толстой — ”социальный реформатор”, где он ”воюет с собственностью и судом”⁵⁷. Даже могучие по художественной силе сцены суда он нашел ”недостаточно убедительными” в эстетическом отношении. Начав с восхваления Толстого-художника, критик закончил тем, что отказался признать ”Воскресение” выдающимся произведением. В конце статьи он самонадеянно заметил: Толстой потому так резко осудил правящие классы общества, что знал только два класса — помещиков и крестьян и ”не знал нашего класса — буржуазии”⁵⁸.

Точно так же критик Ж. Бурдо, восхищаясь Толстым-художником, с негодованием осудил автора ”Воскресения” как бунтаря и анархиста. ”Кропоткин был превзойден Толстым, — писал Ж. Бурдо, — потому что русский писатель предает анафеме не только социальную организацию, основанную на частной собственности, деньгах, праве подавления и наказания, но всю современную цивилизацию”⁵⁹.

Похвалы человечности Толстого-художника стали общим местом в работах западных критиков конца прошлого века. Однако эти похвалы носили чаще всего весьма общий характер. Когда же Ж. Бурдо ясно понял, что сострадание Толстого, его любовь и уважение обращены прежде всего к угнетенному народу-труженику, он совсем по-иному оценил эти качества писателя.

Критик ядовито высмеял демократические симпатии автора ”Воскресения”, ”имевшего претензию” утверждать, что трудовой народ, ”низшие слои общества составляют его подлинную элиту, и с помощью своего чудесного искусства, вызывавшего у нас это представление. Но это ложь”⁶⁰”жадных, как грифы, вороватых, как сороки”), Ж. Бурдо осудил Толстого-гуманиста, защитника интересов народа, его человеческого достоинства.

Заключая статью, критик опустился до передачи лживых сплетен о жизни ”опростившегося графа”, которого во время обеда якобы ”обслуживают два лакея в черных фраках, постоянно стоящие за его спиной”⁶¹.

В связи с подобными статьями социалист М. -А. Леблон уже в самом начале 1900 г. проницательно писал: ”Буржуазная критика... давно объявила Толстого туманным мечтателем и утопистом. Не является ли это лучшим способом оспорить его поступки и его произведения могучей преобразующей силы?”⁶².

В статье, опубликованной в журнале ”Социалистическое движение” в первый день нового столетия, М. -А. Леблон горячо защищал роман Толстого и его героя Дмитрия Нехлюдова от нападок консервативной критики, настаивая на высоком благородстве этого героя, порвавшего со своим классом и вставшего на путь служения народу.

бездушного чиновничье-бюрократического аппарата, ”скрытой жизни тюрем, варварства жандармов, равнодушия или преступной тупости властей”. ”Нигде ранее, — писал критик, — жестокость русского правительства не была показана с большей простотой и сдержанной выразительностью”. С категоричностью, свойственной французским социалистам тех лет, М. -А. Леблон утверждал, что роман ”Воскресение” имеет ”не только антибуржуазный, но и прямой революционный смысл”. В то же время он проницательно заметил, что значение критики Толстым тюрем и всей карательной системы нельзя ограничивать национальными рамками. ”Толстой атакует не только русское судопроизводство, но суд во всем мире... И в других странах нравы полицейских немногим более цивилизованы”⁶³, — писал М. -А. Леблон, подчеркивая мировое значение обличительного романа.

Интересная сторона его статьи — полемика с оппонентами, стремление опровергнуть распространенное представление о ”двух Толстых” — раннем и позднем, художнике и мыслителе, будто бы не имеющих между собой ничего общего. М. -А. Леблон справедливо отметил глубокую идейную связь между всеми произведениями Толстого. ”Поступки Нехлюдова — это логическое продолжение поступков Левина, — писал он, — нет двух разных Толстых, но есть всего один Толстой, молодой и зрелый”⁶⁴. Однако самому Леблону был более близок поздний Толстой — автор ”Воскресения”. ”В противоположность бытующему мнению, быть может, именно второй выше и сложнее”, — писал он.

”Воскресения”. Ее тема — ”Изображение суда в произведениях Гоголя, Достоевского, Тургенева и Толстого” (1899). В ней знаменитые произведения русской литературы критик-социалист рассматривал в историко-социологическом аспекте как правдивый источник сведений о жизни, быте, государственных учреждениях и нравах общества, ”имеющий неоспоримую историческую ценность”, позволяющий судить о быте, общественном устройстве, суде и правосудии в Российской империи. Содержание книг русских писателей-реалистов он сопоставлял с историко-публицистическими работами Н. Тургенева ”Россия и русские”, П. Долгорукова ”Правда о России” и др. Сравнив картины суда и образы судейских чиновников в произведениях Гоголя и в ”Воскресении”, критик сделал вывод о том, что если всеобщая продажность судей и ушла в прошлое, такие черты чиновников, как лень, невежество, равнодушие к исполнению своих обязанностей показаны в ”Воскресении” с новой силой.

В отличие от многих первых рецензентов, упрекавших Толстого в клевете на суд присяжных, М. -А. Леблон утверждал, что в картине, нарисованной Толстым, нет никакого преувеличения. Напротив, ”она свидетельствует о наблюдениях очень точных, кропотливых и тщательных, проницательных и зорких”⁶⁵. М. -А. Леблон первым сделал интересное наблюдение: многие пороки суда, изображенного Толстым, связаны с тем, что это суд по самой своей природе антинародный, защищающий интересы правящих классов.

”Гениальный роман Толстого, — писал критик, — это прежде всего защитительная речь против буржуазности. Понаблюдайте за присяжными, собравшимися вместе, за их жестами, словами и занятиями, за их равнодушием, эгоизмом и торжествующим тщеславием, обличающим в них прежде всего буржуа”⁶⁶.

Размышляя над смыслом и значением ”Воскресения”, М. -А. Леблон пришел к выводу о том, что это роман новаторский, ”сливший воедино исследование и нравственное поучение”. Именно в этом источник его значения и влияния на жизнь страны. В конце статьи он предсказал долгую жизнь роману, ”одному из тех шедевров, таинственное воздействие которых раскрывается много позднее, а до тех пор бросающих пронзительно-яркий свет на различные системы государственной организации”⁶⁷.

”Humanité” начал печататься роман ”Воскресение”. Предисловие к нему написал один из основателей Французской рабочей партии А. -Д. Керси, посетивший Толстого в 1898 г. в Ясной Поляне*.

Неудивительно, что анализ романа перемежается с живыми впечатлениями от встречи с писателем. Автор статьи проникновенно писал о том пафосе любви и уважения к трудовому народу, которым проникнута книга, о могучей силе ее нравственного воздействия на души читателей (поставив ”Воскресение” по силе нравственно-эмоционального влияния выше двух первых романов писателя).

”Многие его страницы невозможно читать без мучительной душевной боли, — писал критик. — ...Никогда великий апостол сострадания не проникал так глубоко в бедствия человеческие”⁶⁸. В ”Воскресении” А. -Д. Керси увидел произведение нового типа, о котором мечтал Гонкур-старший:

”...роман, освобожденный от банальной интриги... в котором отображенная жизнь является в то же время жизнью подлинной”. Горячо рекомендуя ”Воскресение” читателям-рабочим, критик подчеркивал его светлое нравственное влияние, возвышающее умы и сердца. «Пусть наши товарищи, возвратившись из цехов после тяжелой повседневной работы, склонятся над “Воскресением”. Они будут ослеплены его нравственной красотой. Из мрачных подземелий они поднимутся к сияющим вершинам»⁶⁹.

В конце статьи А. -Д. Керси противопоставил трепетно-бережное отношение к ”Воскресению” литераторов-социалистов буржуазным издателям, ”этим варварам”, позволившим себе ”искалечить великую книгу”, заверив будущих читателей, что на страницах рабочей газеты этот роман будет опубликован полностью ”таким, каким был выстрадан и создан Толстым”.

Завершая обзор французских критических работ о ”Воскресении” начала века, остановимся на книге Р. Роллана ”Жизнь Толстого”, вышедшей в 1911 г., вскоре после смерти русского писателя и проникнутой благоговейным восхищением и благодарностью к Толстому — ”лучшему, а то и единственному другу среди всех мастеров европейского искусства”, ”данью признательности и любви к его памяти”⁷⁰”Воскресение” как самое замечательное произведение последнего периода творчества Толстого. Французский писатель тонко анализировал структурно-стилистические особенности ”Воскресения”, отличающие его от двух первых романов: ”монолитность”, ”сжатость изложения, еще более поразительную, чем в коротких рассказах, безжалостную наблюдательность, почти ясновидение художника-реалиста, проникающего в психику человека”; его ”жестокое всевидение”, которое ”не щадит никого”. Тем не менее, противореча себе, главный смысл и пафос ”Воскресения” Р. Роллан определил как пафос ”любви и сострадания”, поэтично, однако односторонне, назвав ”Воскресение” ”прекрасной и, быть может, самой правдивой поэмой человеческого сострадания”⁷¹.

В процессе анализа романа Р. Роллан стремился доказать, что чувства милосердия и всепрощения пронизывают отношение Толстого ко всем его многочисленным героям. Человечность автора — в его умении ”подсмотреть отчаяние в самом нераскаявшемся сердце”, в изображении нравственного воскресения Катюши, в показе того, как некоторые царские чиновники, люди добрые по природе, страдают, занимаясь деятельностью, по словам Толстого, ”враждебной человеку”. Подчеркивая гуманность автора ”Воскресения”, Р. Роллан находил, что ”у Толстого, как милосердного бога, не было суровости даже по отношению к палачам”⁷². Излишне доказывать, что ”Воскресение” проникнуто одновременно состраданием и гневом, ненавистью к палачам народа, всему ”людоедскому” строю жизни. Приведенные оценки не согласуются и с другим утверждением Р. Роллана о том, что в ”Воскресении” остались непримиренными ”два противоборствующих начала: правда художника и правда верующего”⁷³. Без всякого ”братского сочувствия”, сурово и безжалостно обрисованы Толстым такие палачи народа, как Топоров, барон Кригсмут, Масленников.

”Воскресение” был связан с переживаемыми им в это время тяжелыми настроениями разочарования в социальной активности масс, в путях достижения светлого будущего с помощью борьбы⁷⁴. Быть может, сам того не сознавая, в романе Толстого он выдвигал на первый план те чувства и настроения, которые были близки его собственным.

Личность и творчество русского писателя не только привлекали неизменный интерес и восхищение Р. Роллана, но оказали могучее влияние на его собственное творчество (этот вопрос обстоятельно исследован в монографии Т. Л. Мотылевой). ”Я обязан ему чувством, самым важным для настоящего художника, — чувством братской любви ко всем живым существам”, — писал автор ”Жан-Кристофа”⁷⁵.

В начале 900-х годов восхищение Роллана Толстым как личностью мужественной, зовущей на борьбу с социальным злом, своеобразно отразилось на образе главного героя его романа-эпопеи Жан-Кристофе — художнике, проникнутом идеей самоотверженного служения людям, борце за правду в искусстве. Однако в конце этого десятитомного романа, последние части которого писались в те же годы, что и ”Жизнь Толстого”, ощутимы настроения разочарования, так же как и в книге Р. Роллана о Толстом. Разочарованный, замкнувшийся в себе Жан-Кристоф приходит к толстовской мысли о непротивлении злу насилием.

”Воскресение”, с такой силой взволновавшее французское общество, по разному отозвалось в творчестве художников разного духовного склада, различных общественно-литературных направлений.

”Воскресения” был написан роман Эдуарда Рода ”Тщетные усилия” (1903 г.) Этот любопытный факт был тогда же (уже в 1903 г.) отмечен известным русским критиком Ф. Батюшковым⁷⁶.

Как нам представляется, названный роман явился не столько попыткой подражания великому писателю, сколько своеобразным полемическим ответом на острые нравственные вопросы, поставленные Толстым в ”Воскресении”.

В своем первом романе ”Вопросы жизни” (1886 г.) молодой писатель Э. Род выступил как восторженный почитатель Толстого — художника и нравственного учителя. Устами главного героя романа он рассказал о том, каким откровением были для него книги русских писателей, и прежде всего Толстого и Достоевского: ”Это больше, чем открытие нового, доселе неведомого, — это голос, взывающий к нашей задремавшей совести”⁷⁷.

В 80-е годы Эдуард Род вместе с Мельхиором Вогюэ возглавил во Франции литературное движение за моральное (спиритуалистическое) возрождение, связав его с распространением и влиянием русских книг, ”вселяющих в сердца европейской молодежи, разочаровавшейся в науке и материализме, чувства любви и милосердия”. Однако восторженно внимая призыву Толстого к братской любви и милосердию, консервативно настроенный Э. Род не одобрял идей Толстого-социального реформатора. В философско-публицистической книге ”Нравственные идеи нашего времени” Э. Род, по-прежнему с уважением и восхищением относясь к Толстому — нравственному учителю, в то же время доказывал, что его учение неприемлемо для европейцев, не имеет и не может иметь последователей в странах Запада. Явно преуменьшая влияние идей Толстого, он утверждал, что ”на Западе не найдется ни одного прямого последователя Толстого, потому что самые горячие поклонники его гения не откажутся от лишнего блюда во время завтрака, не отдадут бедным даже на су больше, чем это допускает их бюджет, продолжая жить сообразно со своим общественным положением...”⁷⁸.

”приспособить” к нравам буржуазного общества, если убрать из него ”все слишком резкое, слишком ожесточенное в его критической части... Никто не отказывается от заседания в суде, от службы в армии, но любовь к миру становится более искренней и бескорыстной”, — писал он⁷⁹.

В романе ”Тщетные усилия” Э. Род затронул близкую к ”Воскресению” сюжетную ситуацию и вытекающие из нее нравственные проблемы. Его герой — преуспевающий парижский адвокат и отец семейства Леонард Перрез — неожиданно, из газет, узнает, что Франсуаза — девушка, в свое время им соблазненная и брошенная с ребенком на руках, обвиняется Лондонским судом в страшном преступлении — убийстве маленькой дочери. Потрясенный случившимся, хорошо зная самоотверженную любовь Франсуазы к ребенку, Леонард порывается ехать в Лондон, чтобы выступить на суде в защиту несчастной женщины. ”Воскресение”, которое в это время горячо обсуждается в парижском обществе, усиливает его мучения и его решимость. Таким образом, ”Воскресение” также выступает в произведении Э. Рода ”героем”, ”действующим лицом”, побуждающим Леонарда к решительным поступкам, к борьбе за справедливость.

Однако по своему душевному складу герой Э. Рода очень далек от Нехлюдова. Страх перед общественным мнением, боязнь испортить карьеру, нарушить благополучное течение жизни заставляет его легко поддаться уговорам жены — отказаться от поездки в Лондон и выступления в суде.

Любопытно, что, пытаясь оправдаться в собственных глазах, Леонард утешает себя тем, что он далеко не Нехлюдов, а человек средний в моральном отношении, по своему характеру и положению обреченный на полумеры. Вскоре становится известно, что Франсуаза судом присяжных приговорена к смертной казни. В новом приступе отчаяния Леонард все же решает вступиться за несчастную женщину. Он едет в Лондон, хлопочет о ней перед английской королевой. Однако время потеряно. Сделать ничего нельзя. Усилия оказались тщетными.

перемене жизни.

Роман ”Тщетные усилия”, средний по своим художественным достоинствам, лишенный социальной остроты и масштабности, несопоставим с ”Воскресением”. Он интересен как литературно-художественный ответ Э. Рода своему учителю Толстому: бескомпромиссная мужественная позиция и нравственный максимализм Нехлюдова неприемлемы для его героя.

Иные, прежде всего социальные, проблемы взволновали в романе Толстого молодого французского писателя-демократа, сына бедного ремесленника Шарля-Луи Филиппа.

”Читал ли ты ”Воскресение” Толстого? Это одна из самых великих книг. Прочти ее, если ты этого еще не сделал, иначе твоя духовная жизнь останется неполной. Есть вещи, которые надо прочитать”, — писал Шарль-Луи Филипп в январе 1900 г. своему другу — бельгийскому литератору Анри Вандерпуту⁸⁰. Роман Толстого был воспринят молодым писателем как художественное откровение, произведение, безмерно обогащающее духовный мир. Ш. -Л. Филипп, уже в юности осознавший остроту социальных противоречий, рано понявший, что ”в мире слишком много нищеты, готовый проклинать всех богачей, всех счастливцев, которые не заслуживают этого благополучия”, напряженно искал свой путь в литературе, вынашивал мысль о создании нового социального романа, непохожего ни на произведения писателей-натуралистов, ни на изысканно-интеллектуальную прозу Анатоля Франса. В письмах к другу он делился своей мечтой о создании правдивых книг, ”рисующих подлинную естественную жизнь”, ”написанных с жаром сердца, исполненных человечности”⁸¹”Воскресение” явилось для молодого писателя ответом на вопрос, каким должен быть этот новый социальный роман, оно было воспринято как образец такого романа — беспощадно правдивого и человечного.

В то самое время, когда Ш. -Л. Филипп впервые знакомился с ”Воскресением”, он начал писать роман из жизни парижского ”дна” ”Бюбю с Монпарнаса”. Критики не раз отмечали, что образ героини романа Берты Метенье — девушки из народа, втоптанной в грязь обществом, близок к Катюше Масловой. Судьба этой девушки — дочери рабочего — душевно тонкой, доброй и бескорыстной — описана в гуманистических традициях Толстого и Достоевского.

В отличие от своего первого романа ”Добрая Мадлена и бедная Мари” (1898), в центре которого несчастные женщины, обездоленные не обществом, а природой, в ”Бюбю с Монпарнаса” (1901) писатель сосредоточил внимание на социальных противоречиях и язвах общества, обрисовал страшное явление проституции. (Всех трех дочерей старого рабочего Жана Метенье, умершего от свинцового отравления, не миновала эта участь.)

Герой романа — благородный, совестливый юноша Пьер Анри, движимый высоким душевным порывом, делает все, чтобы спасти больную погибающую девушку. (Знаменательно, что отношения между Пьером и Бертой изображены в традициях позднего Толстого: ”Никогда между ними не было любви, но было нечто большее — доверие и доброта”.)

Под влиянием Пьера Берта бросает свое ремесло и возвращается на работу в сырую мастерскую. В светлых поэтических тонах, как бы сливающих воедино мир природы и душевную красоту человека, рисует писатель внутренний мир духовно возродившейся Берты: ”На улицах прохожие шли по солнечной стороне. Берта была свежа, оживлена и добра, полна такой огромной доброты, что, казалось, вся эта хорошая погода исходила из ее сердца”⁸².

что не сумел защитить несчастную девушку. Мысленно он обращается к людям, молит о помощи, взывает к нравственному сознанию: «...ты должен был бежать, остановить прохожих и крикнуть: “На помощь, там убивают женщину!”».

Но сам писатель понимал, что нужны иные, более эффективные средства борьбы с социальным злом: ”Она ушла в мир, где благотворительность отдельных лиц бессильна, ибо в нем существует любовь и деньги, ибо те, кто творит зло, безжалостны” — этими словами в конце романа писатель подчеркивал необходимость поиска иных средств помощи народу⁸³.

Как видно, ”Воскресение” открывало перед разными французскими писателями новые миры, побуждало к самобытному творчеству — правдивому и человеческому.

Примечания

¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 83.

² См.: Антюхина-Московченко В. И. —229.

³ La petite Republik. 1901. N III.

⁴ Peguy Ch. Notre Jeunesse // Cahiers de la quinzaine. 1910. XII, II.

⁵ Блок Ж. -Р.

⁶ Роллан Р. Жизнь Толстого // Собр. соч.: В 14 т. М., 1954. Т. 2. С. 220.

⁷ Роллан Р. Прощание с прошлым // Собр. соч.: В 14 т. М., 1958. Т. 13. С. 225.

⁸

⁹ Плеханов Г. В. Заметки публициста: ”Отсюда и досюда” // Искусство и литература: Сб. ст. М., 1948. С. 656.

¹⁰ Шаумян С. Литературно-критические статьи. М., 1952. С. 32.

¹¹ éailles G. Les Affirmations de la Conscience moderne. P., 1904. P. 273.

¹² Аксельрод-Ортодокс Л. Л. Н. Толстой. M., 1922. С. 122.

¹³ Leblond A. ’après les oeuvres de Gogol, Dostoevsky, Tourgenev et Tolstoi // La Revue bleu. 1899. 4 sept. P. 625.

¹⁴ Аксельрод-Ортодокс Л. Указ. соч. С. 5.

¹⁵ Ruyssen Th. Les deux Russie // La revue philosophique de Bordeau et du Sud. 1901. N IX. P. 496.

¹⁶ éailles G. Op. cit. P. 273.

¹⁷ Jaurès J. Leon Tolstoi: Conférence faite à Toulouse le 10/11—1911 // La revue socialiste. 1911. 15 mars.

¹⁸ Bourgeois L. é. P., 1902. P. 12—14.

¹⁹ Рус. ведомости. 1900. 29 янв.

²⁰ Karnicki M. Le crime de Leon Tolstoi // Étude social-économique. Rome, 1909. P. 92.

²¹ Mansilla E.

²² Gaultier J. La Fiction universelle. P., 1903. P. 347.

²³ Ibid.

²⁴ La revue bleu. 1899. 16 déc.

²⁵

²⁶ Le radical. 1902. 16 Nov.

²⁷ La revue de deux mondes. 1910. Vol. 60. N 4. P. 825.

²⁸ Les annales politiques et littéraires. 1910. 27 nov.

²⁹ Doumic R.

³⁰ Pélissier G. ”Résurrection” par Leon Tolstoi // Études de la littérature contemporaine. P., 1901. Ser. II. P. 171.

³¹ Doumic R. Op. cit. P. 928.

³²

³³ Pélissier G. Op. cit. P. 178.

³⁴ Ibid.

³⁵ Alain. éraire. P., 1901. P. 272.

³⁶ Lalou R. Histoire de la Littérature française contemporaine (De 1870 a nos jours). P., 1924. P. 132.

³⁷ Les annales politiques et littéraires. 1910. 27 nov.

³⁸ Pélissier G. Études de la littérature contemporaine. P. 67.

³⁹ Bourdeau J. Les maitres de la pensée contemporaine. P., 1904. P. 151.

⁴⁰ Pélissier G. Op. cit. P. 174.

⁴¹ Op. cit. P. 927.

⁴² Pélissier G. Op. cit. P. 167.

⁴³ Ibid.

⁴⁴ ”Воскресение” Л. Н. Толстого. М., 1978. С. 109.

⁴⁵ Breton A. La pitié social dans le roman // La revue de deux mondes. 1902. 15 févr. P. 890.

⁴⁶ Bourdeau J.

⁴⁷ Humanité. 1912. 24 août.

⁴⁸ Breton A. Op. cit. P. 890.

⁴⁹ Ibid. P. 897.

⁵⁰

⁵¹ Лазурский В. Г. Дневник // Лит. наследство. Т. 37/38: Толстой, кн. 2. М., 1939. С. 458.

⁵² Письмо И. С. Тургенева к Л. Н. Толстому от 12 января 1880 г. // Тургенев И. С.: В 28 т.

М.; Л., 1966. Т. 12, кн. 2. С. 205.

⁵³ ”Résurrection” // Humanité. 1912, 24 juill.

⁵⁴ Alas (Clarin). Prologo «Tolstoi “Résurrection”». P., 1900. P. XIV.

⁵⁵ Цит. по газ.: Рус. ведомости. 1900. 29 янв.

⁵⁶

⁵⁷ Dukas P. ”Résurrection” // La revue hebdomadaire. 1900. 6 janv. P. 131.

⁵⁸ Ibid.

⁵⁹ Bourdeau J.

⁶⁰ Ibid.

⁶¹ Ibid. P. 153.

⁶² Leblond A. ”Résurrection” // Le mouvement socialiste. 1900. N 25. P. 42.

⁶³ —47.

⁶⁴ Ibid. P. 45.

⁶⁵ La revue bleu. 1899. 4 nov. Ser. 4. P. 625.

⁶⁶ Ibid.

⁶⁷ Ibid. P. 628.

⁶⁸ é. 1912. 24 juill.

⁶⁹ Ibid.

⁷⁰ Роллан Р. Жизнь Толстого. С. 219.

⁷¹

⁷²

⁷³ Там же. С. 325.

⁷⁴ См.: О мировом значении Толстого. М., 1957. С. 440—441.

⁷⁵ In memoriam Льва Толстого // Собр. соч.: В 14 т. М., 1958. Т. 14. С. 94.

⁷⁶ Батюшков Ф. Русский роман на тему ”Воскресения” Толстого // Мир Божий. 1903. № 7. Отд. 2. С. 1—8.

⁷⁷ —80.

⁷⁸ Rod E. Les idées morales du temps present. P., 1905. P. 255.

⁷⁹ Ibid. P. 259—260.

⁸⁰ Lettre à Henri Venderputte, 14 janv. 1900 // Philippe Ch. -L. Lettres de jeunesse. P., 1911. P. 123.

⁸¹ Philippe Ch. -L. Lettres à Henri Venderputte, 9 févr. 1897, 15 may 1898 // Ibid.

⁸²

⁸³ Там же. С. 127—128.

^* 5 октября 1898 г. С. А. Толстая записала в дневнике: «Были интересные французы: m-r и m-me de Gercy. Социалисты крайние, поджигатели стачек в Париже. Люди не религиозные, но очень пылкие, дружные друг с другом; настоящие французы по живости, темпераменту, способности всецело жить для своей цели и ”вне себя”» ( Дневники: В 2 т. М., 1978. T. 1. С. 415).