Слова Толстого
В прошлом 1909 году, в те времена, когда Лев Толстой уже сказал свое "Не могу молчать", когда все мы, средние и маленькие, одинаково поверили, что нельзя молчать, - в те времена случилось мне напомнить читателям: "Речи" о статье Жуковского "Смертная казнь". Старая статья - и такая жутко-новая, такая сегодняшняя.
Убежденный православный церковник Жуковский открыто воздвигает защиту смертной казни на двух камнях - Православии и Самодержавии. Он идет до конца: он хочет привлечь историческую церковь к самому явному участию в смертной казни, чтобы окончательно "освятить", превратить ее, - "акт любви христианской", - в церковное, христианское "Таинство".
И хотелось мне услышать, что думает об этом великий христианин - Лев Толстой. Моя статья была послана ему вместе с письмом, содержание которого мною теперь почти забыто, но о котором нужно упомянуть для того, чтобы яснее был ответ Толстого.
Если он, думалось мне, один из всех нас знает самые сильные слова, умеет их говорить, - то пусть же и говорит, не уставая, не переставая, не за одного себя, а и за нас, маленьких, полунемых. Мне казалось, что и от одних слов, - сильных слов сильного человека, - может измениться жизнь. Что слова-звуки, падая на камень, могут источить его, пошатнуть это верное основание виселиц, рядом с которыми ни сам Толстой, ни мы все не можем больше жить и дышать.
Так нам казалось, что мы не можем. И все мое письмо было просьбой о неустанной, непрестанной помощи - словами.
Думаю теперь, что он дал больше, чем мы умели просить. Думаю, что для него слова были не то, что для нас. Он, кажется, ведал особую тайну; невнятную, непонятную нам тайну слова во плоти. И было оно у него не звук, не мыс выраженная, не движение души даже, - нет, каждое его слово рождалось, как живое существо, тяжко, трудно, кроваво. Он один был с этой тайной. Мы едва могли, едва можем, в редкие минуты, угадывать, что она есть. Но смутное прикосновение уже заставляет вздрагивать сердца живых: вздрогнули же мы все, люди, наполняющие землю в эти наши последние дин.
Вот что ответил мне на мою просьбу о словах Лев Толстой. Белый конверт со штемпелем Ясенки. Несколько строк секретаря Гусева о том, что Лев Николаевич знает статью Жуковского, всегда возмущался ею, писал о ней ("Царство Божие", стр. 128), находит, что хорошо было напомнить об этом "ужасном кощунстве", и т. д. Наконец, страница высокого, связного, знакомого почерка, - такого знакомого всем:
Я последние дни чувствую себя очень слабым от возобновившегося нездоровья, в сущности от старости, но хочется самому написать вам те несколько слов в благодарность за вашу статью и в особенности хорошее письмо.
Стараюсь сколько умею и могу бороться с тем злом подставленной церковниками лжи на место истины христианства, на которое вы указываете, но думаю, что освобождение от лжи достигается не указанием на ложь лжи, а на полное усвоение истины, такое, при котором истина становится единственным или хотя главным руководителем жизни, как линяние у животных. Дружески жму вам руку. Рад общению с вами.
Лев Толстой.
Кто из нас, привыкших к легкости самых "сильных" слов, мог бы в то время понять, какая тяжесть заключена для самого Толстого в каждой из этих простых, коротких строчек.
Помню, и тогда, при свидании нашем в 1904 году Ясной Поляне, странно - и только жутко - прозвучали для нас слова Толстого о его теперешней
Он рассказывал, что пишет дневник. "Но трудно писать! Столько неверного, ужасного, тяжелого, гадкого в жизни,-- как говорить об этом? Да вот, если б описать только один день моей теперешней жизни..."
Мы изумились: теперешней? мы не поняли этих тогда, - ведь это были для нас слова-звуки; мы не знали, что он может дать и дает нам больше, чем мы умеем просить.
И только раз, в то свидание, почудилась мне близость и в этом человеке, страшной, святой и живой. Говорили о воскресении. Он произнес:
"Ничего не знаю, но знаю, что в последнюю минуту скажу: вот, в руки Твои предаю дух мой! И пусть Он сделает со мною, что хочет. Сохранит, уничтожит или восстановит меня опять - это Он знает, а не я..."
Теперь, когда любящие руки уже протянулись к нему, - наша радость в том, что мы видим всю помощь, которую подал он нам. Теперь стало ясно, и просто, и легко многое, что прежде вязало и туманило нас. Родная земля ожила и вздохнула единой грудью. Отлучившие себя от первого ее сына - отлучены и ныне от нее. Пусть стоят на своих "камнях"... пока могут. Не будем указывать на них; ведь "не указанием на ложь лжи достигается освобождение". Жизнью своей и смертью великий христианин земли русской открыл нам глаза на Того, Кто истина и путь. "Истина сделает вас свободными..."
"Я ухожу, - сказал Толстой, - но в жизни остаются люди, которые будут делать то, что я делал, и, может быть, им удастся достигнуть того, к чему я всегда стремился".
Эти люди - все мы, вся Россия, кроме отверженных, отлученных от нее. И не надо слов больше, после слов Толстого.
Не будем говорить.
Будем делать.
ПРИМЕЧАНИЯ
"Мысли Льва Толстого"). Доклад Гиппиус, прочитанный ею 16 ноября 1910 г. на заседании Религиозно-философского общества, посвященном памяти Л. Н. Толстого.
С. 355. "Не могу молчать" (1908) - статья Толстого против смертной казни, изданная во многих странах.
Жуковский "О смертной казни" осудил также Л. Н. Толстой в трактате "Царство Божие внутри вас" (1890--1893).
С. 356. Ясенки
Гусев