"Воскресенiе", романъ Л. Толстого.
"Воскресенiе" Л. Толстого, конечно, уже знакомо читателямъ и намъ не приходится излагать его содержанiе. Въ этомъ великомъ произведенiи, равнаго которому не появлялось за последнее десятилетiе ни у насъ, ни въ иностранной литературе, больше чемъ достаточно матерiала для самыхъ разнообразныхъ выводовъ и заключенiй. И какъ ни дерзко говорить о немъ въ беглой журнальной заметке, нельзя удержаться, чтобы не высказать хоть отчасти того, что такъ волнуетъ при чтенiи этого произведенiя.
Прежде всего невольное изумленiе охватываетъ читателя при виде этой неувядающей силы творчества, какую проявилъ великiй писатель, семидесятилетiе котораго еще такъ недавно было отпраздновано литературой и въ Россiи, и за границей. Не смотря на очевидную порчу, которой несомненно подвергся романъ въ различныхъ местахъ,-- и вся концепцiя его, и отдельныя удивительной красоты места вполне напоминаютъ того Толстого, какимъ мы его знаемъ въ "Войне и Мiре" или "Анне Карениной". Та же широта захвата жизни, легкость и естественная простота, съ какими генiальный авторъ переноситъ насъ изъ тюрьмы въ залу суда, изъ суда въ великосветское общество, изъ деревни въ столицу, изъ прiемной министра въ камеру сибирскаго этапа. При этомъ не чувствуется не малейшей деланности, какъ будто сама жизнь развертывается предъ нами во всемъ своемъ разнообразiи.
И какъ развертывается! Вы испытываете одновременно и потрясенiе отъ видимаго ужаса и несправедливости человеческихъ отношенiй, и умиленiе и радость за неугасимую жажду правды, которая все время чувствуется въ каждомъ моменте этихъ отношенiй. Даже въ сценахъ самаго дикаго разгула насилiя и неправды слышится неумолчный голосъ недремлющей совести, къ которому чутко прислушивается авторъ и съ потрясающей силой передаетъ читателю. Благодаря этому чувству умиленiя при виде торжества совести надъ видимымъ господствомъ лжи, дикости, произвола, тягостныхъ и ненужныхъ жестокостей, чемъ такъ опутана жизнь человечества,-- выносишь ощущенiе бодрящей свежести и радостнаго настроенiя. Это общее впечатленiе можно бы сравнить съ темъ, какое производятъ старинныя легенды о мученичестве праведниковъ. Какъ въ этихъ легендахъ, такъ и здесь, вся власть грубой силы и лжи кажется чемъ-то не настоящимъ, безъ корней, чемъ-то такимъ, что не прочно, не имеетъ внутренняго развитiя, а лишь временно и преходяще, что отпадетъ, какъ шелуха, когда наступить "полнота временъ".
усиливается эта стремительность действiя. Оба центральныхъ лица романа обрисованы на первыхъ же страницахъ во всей сложности ихъ душевной драмы, наряду съ которой затемъ также быстро начинается другая, более высокая общественная драма, борьба воскресающаго человека съ общественной не правдой. Вторая драма непосредственно вытекаетъ изъ первой, являясь первымъ необходимымъ актомъ воскресенiя души, до того мертвой, погрязшей въ ложной условности и грязи жизни. И далее обе драмы идутъ параллельно, дополняя и освещая одна другую. Съ искусствомъ, доступнымъ только великому художнику, Толстой не отвлекается ни на одну минуту въ сторону, не теряетъ ни одной лишней строчки. Каждый штрихъ - это новая черта въ характере главныхъ лицъ, въ ихъ душевной и общественной борьбе, новое явленiе, необходимое для усиленiя правды общей картины нашей общественной жизни. Сжатость описанiя доведена до виртуозности, что придаетъ всему роману особую силу, крепость и выразительность. Такая простота изложенiя, почти летописная, доступна только или великимъ художникамъ, какъ Пушкинъ, напр., или темъ простымъ и сильнымъ душамъ, для которыхъ всегда важенъ лишь самый предметъ разсказа, а все остальное кажется слишкомъ ненужнымъ и лишнимъ, чтобы стоило о немъ распространяться и останавливаться на немъ. Но эта простота не имеетъ въ себе ничего торопливаго или спешнаго; напротивъ, въ ней есть что-то важное и строгое, что удивительно отвечаетъ важности содержанiя.
А содержанiе это действительно такъ важно, что въ сравненiи съ нимъ все представляется и ничтожнымъ, и преходящимъ, какъ мимолетныя настроенiя будничнаго дня. Воскресенiе Нехлюдова - это вопросъ о возможности воскресенiя для каждаго, кто погрязъ въ тине нечистой животныхъ страстей и мелкихъ будничныхъ интересовъ и потерялъ свободу души. Воскресаетъ въ романе не Катюша Маслова, которую погубилъ Нехлюдовъ, а онъ самъ. Катюша чиста, ея душа не тронута и свежа, она только усыплена ужасами жизни, которую съ легкой руки Нехлюдова ей пришлось вести. Катюша не воскресаетъ, а просыпается, какъ только услышала благую весть, что есть человекъ, который видитъ къ ней не просто предметъ для удовольствiя, а человека такого же, какъ онъ самъ. Ей не съ чемъ бороться. После перваго момента оживленiя старой острой боли, которая ей напомнила все ужасное, когда-то пережитое благодаря Нехлюдову, Катюша покорно отдается новому настроенiю, которое и есть ея настоящее подлинное настроенiе, всецело отвечающее ея складу души. Съ того ужаснаго момента, какой она пережила, когда бежала за поездомъ, уносившимъ Нехлюдова, она не жила, не была человекомъ, а превратилась въ предметъ купли и продажи, и когда по временамъ что-то просыпалось въ душе, обострялась боль смутнаго сознанiя причиненной ей несправедливости. Катюша сейчасъ же старалась подавить ее обычнымъ въ ея положенiи средствомъ: "станетъ скучно - покурила или выпила, и пройдетъ". Катюша - жертва, и все время ея роль пассивная. Только въ последнемъ моменте ея окончательнаго пробужденiя, когда она, любя Нехлюдова, жертвуетъ этимъ чувствомъ для более высокаго дела служенiя страждущимъ и обремененнымъ, Катюша становится активнымъ существомъ. И все время въ романе не столько сама Катюша интересна, сколько окружающая ее обстановка, которая заслоняетъ ее постоянно. Сначала судъ, тюрьма, потомъ этапная жизнь, кружокъ политическихъ ссыльныхъ настолько привлекаютъ вниманiе, что даже подчасъ забываешь о ней, хотя она и должна бы быть центральнымъ лицомъ. Но ея пассивность, какъ жертвы, мешаетъ этому. И место, отведенное ей художникомъ въ романе, въ сущности незначительное. Только въ первыхъ главахъ она выступаетъ съ яркостью и полнотой художественнаго изображенiя какiя по силамъ одному Толстому. Удивительно чарующее впечатленiе производятъ эти главы, где описывается первое время сближенiя ея съ Нехлюдовымъ, сцена въ церкви во время заутрени, да еще то место, когда она бежитъ за поездомъ. Последняя сцена, пожалуй самое сильное въ художественномъ отношенiи место романа. Эти главы прекрасны и не уступаютъ лучшимъ местамъ прежнихъ романовъ Толстого.
Темъ не менее, главный интересъ сосредоточенъ на Нехлюдове, который и является центральнымъ лицомъ романа. Его душевная борьба и борьба, которую онъ ведетъ съ общественными условiями, сосредоточиваютъ все вниманiе автора и читателей. Да иначе и быть не можетъ, такъ какъ действенная роль принадлежитъ Нехлюдову съ начала и до конца. Онъ - преступникъ, сначала только мучающiйся сознанiемъ совершеннаго проступка, потомъ все силы кладущiй на то, чтобы исправить причиненное зло и возстановить хотя отчасти нарушенную справедливость. Въ то же время онъ долженъ являться выразителемъ взглядовъ самого автора, что усложняетъ его личность въ романе и придаетъ ему двойной интересъ.
Что такое Нехлюдовъ? Прежде всего, какъ намъ кажется, онъ, по замыслу автора, человекъ вполне простой, отнюдь не выше средняго уровня. Конечно, въ своей среде, где онъ росъ, воспитывался и действовалъ, онъ, несомненно, выше этого уровня, настолько выше, что его тамъ и не понимаютъ вовсе. Благодаря его знатности, богатству, родовитымъ связямъ, его уважаютъ, но подсмеиваются, какъ надъ чудакомъ, который самъ не знаетъ, что делаетъ. Этой среде онъ чуждъ всемъ своимъ душевнымъ складомъ, его увлеченiя, сомненiя, раскаянiе - все непонятно и смешно въ глазахъ его окружающихъ, даже преступно и не должно быть терпимо, какъ уверенно заявляетъ мужъ его сестры, готовый требовать надъ нимъ опеки, какъ надъ расточителемъ и ненормальнымъ субъектомъ. Но вся эта среда такъ чудовищно низменна, такъ плоска и ничтожна внутри, что вне ея Нехлюдовъ - только среднiй человекъ, не выдающiйся ни особыми способностями, ни особой силой воли, ни темпераментомъ. Какъ большинство людей интеллигентнаго круга, онъ получилъ рядъ взглядовъ, признаваемыхъ имъ правильными, но лишь въ отвлеченномъ смысле имеющими для него значенiе. Его убежденiя - одно, а жизнь и практика - другое, и нужно что-либо страшно выдающееся, чтобы заставить его проникнуться сознанiемъ этого противоречiя и увидеть, какъ онъ опустился отъ того идеала, который некогда лелеялъ въ душе. Разве это не обычная исторiя массы среднихъ людей? Вначале "честный, самоотверженный юноша, готовый отдать себя на всякое доброе дело", потомъ - "развращенный, утонченный эгоистъ, любящiй только свое наслажденiе". "Тогда мiръ Божiй представлялся ему тайной, которую онъ радостно и восторженно старался разгадать; теперь все въ этой жизни было просто и ясно и определялось теми условiями жизни, въ которыхъ онъ находился. Тогда нужно и важно было общенiе съ природой и съ людьми жившими, мыслившими и чувствовавшими до него (философами, поэтами); теперь нужны и важны были человеческiя учрежденiя и общенiе съ товарищами. Тогда женщина представлялась таинственнымъ и прелестнымъ,-- именно этою таинственностью прелестнымъ существомъ; теперь значенiе женщины, всякой женщины, кроме своихъ семейныхъ и женъ друзей, было очень определенное: женщина была однимъ изъ лучшихъ орудiй испытаннаго уже наслажденiя. Тогда не нужно было денегъ и можно было не брать и третьей части того, что давала мать, можно было отказаться отъ именья отца и отдать его крестьянамъ; теперь же не доставало техъ 1,500 р. въ месяцъ, которые давала мать, и съ ней бывали уже непрiятные разговоры изъ за денегъ. Тогда своимъ настоящимъ я онъ считалъ свое духовное существо: теперь онъ считалъ собою свое здоровое, бодрое, животное я", - такъ характеризуетъ Толстой прежняго и теперешняго Нехлюдова, и разве эта характеристика не приложима целикомъ къ любому изъ массы среднихъ людей?
Авторъ по своему объясняетъ эту резкую перемену, какую каждый можетъ найти въ себе, сравнивъ себя въ юности съ темъ, какимъ онъ становится потомъ. Но перемена верно указана, и исторiя Нехлюдова э о обычная исторiя огромнаго большинства, что и делаетъ его типичнымъ представителемъ середины. Немногимъ, правда, приходится пережить такую душевную катастрофу, какъ Нехлюдову, и большинство опускается постепенно, даже не замечая паденiя.
Съ Нехлюдовымъ случилось не такъ, и не потому, чтобы онъ обладалъ особой чувствительностью, но и его проступокъ самъ по себе былъ выдающися и возмездiе, обрушившееся на его голову, было таковымъ же. Нехлюдовъ не просто соблазнилъ девушку, первую попавшуюся подъ руку, что такъ часто случалось и случается въ обыденной жизни. И такой поступокъ былъ бы подлостью, для которой нетъ и не можетъ быть снисхожденiя. Но обстоятельства, которыми сопровождался его поступокъ, делаютъ его поистине чудовищнымъ. Для него эта девушка была раньше дорогимъ, любимымъ существомъ, одно присутствiе котораго освещало жизнь. "Какъ только Катюша входила въ комнату или даже издалека Нехлюдовъ виделъ ея белый фартукъ, такъ все для него какъ бы освещалось солнцемъ, все становилось интереснее, веселее, значительнее, жизнь становилась радостной... Но не только присутствiе и близость Катюши производили это действiе на Нехлюдова; это действiе производило на него одно сознанiе, что есть Катюша... Получалъ ли Нехлюдовъ непрiятное письмо отъ матери, или не ладилось его сочиненiе, или онъ чувствовалъ юношескую безпричинную грусть, стоило ему только вспомнить о томъ, что есть Катюша и онъ увидитъ ее, и все это разсеивалось". И потомъ, когда онъ снова прiезжаетъ вторично къ тетке въ деревню, где жила Катюша, его влечетъ къ ней любовь. Какъ и прежде, хотя самъ онъ уже изменился и изъ чистаго юноши превратился въ зауряднаго офицера, его охватываетъ то же чувство при виде ея. "Такъ же, какъ и прежде, онъ не могъ безъ волненiя видеть теперь белый фартукъ Катюши, не могъ безъ радости слышать ея походку, ея голосъ, ея смехъ, не могъ безъ умиленiя смотреть въ ея черныя, какъ мокрая смородина, глаза, особенно когда она улыбалась, не могъ главное, безъ смущенiя видеть, когда она краснела при встрече съ нимъ". Съ особой чарующей силой и радостью онъ испытываетъ это чувство любви во время заутрени, когда онъ съ изумленiемъ думаетъ, какъ это другiе не замечаютъ, "что все, что существуетъ здесь да и везде на свете - существуетъ только для Катюши, и что пренебречь можно всемъ на свете, только не ею, потому что она - центръ всего. Для нея блистало золото иконостаса и горели все эти свечи на паникадиле и въ подсвечникахъ, для нея были эти радостные напевы: "Пасха Господня, радуйтесь людiе". И все, что только было хорошаго на свете, было для нея". Словомъ, Нехлюдовъ любилъ ее всемъ пыломъ хорошаго, молодого чувства, и темъ ужаснее, безобразнее былъ его поступокъ, которымъ завершилась эта любовь, когда на другой день, прощаясь съ соблазненной имъ девушкой, онъ далъ ей сто рублей, думая, этимъ не то что искупить, а хотя отчасти возместить обиду. "Нетъ, возьми, пробормоталъ онъ (когда Катюша отбивается отъ его денегъ), и сунулъ ей конвертъ за пазуху и, точно какъ будто онъ обжегся, онъ, морщась и стоная, побежалъ въ свою комнату. И долго после этого онъ все ходилъ по своей комнате, и корчился, и даже прыгалъ, и вслухъ охалъ словно отъ физической боли, какъ только вспоминалъ эту сцену". Поступивъ какъ самый последнiй негодяй, Нехлюдовъ не понялъ, не могъ даже представить себе всей глубины жестокости и обиды своего дела. Онъ оправдывалъ себя темъ, что все его знакомые такъ поступаютъ въ подобныхъ случаяхъ, и это до известной степени его успокаивало. А праздная, барская жизнь, "новыя места, товарищи, война", помогла ему и окончательно забыть весь этотъ эпизодъ.
И не встреть онъ случайно ту же Катюшу десять летъ спустя на скамье подсудимыхъ, Нехлюдовъ такъ и не вспомнилъ бы загубленную имъ девушку. Вся жизнь его за это время сложилась такъ, какъ бываетъ въ его среде, обезпеченной, незнающей никакой цели, кроме наслажденiй. Въ своихъ глазахъ и въ мненiи окружающихъ онъ считался вполне порядочнымъ, "корректнымъ" господиномъ, и даже, самъ не отдавая себе отчета, питалъ въ душе особыя требованiя на особую къ нему почтительность и уваженiе. Онъ унаследовалъ после матери огромное состоянiе, намеревается обзавестись семьей, имеетъ любовницу "изъ вполне порядочнаго дома", и лишь смущается неудобствомъ ухаживать за девушкой, на которой онъ хочетъ жениться, и въ то же время находиться въ связи съ замужней женщиной.
Чтобы встряхнуть такую легко и удобно применяющуюся къ текущей обычной жизни натуру, надо что-либо ужасное, страшное, подавляющее. Но и после встречи, когда онъ видитъ уже последствiя своего поступка, онъ не сразу меняется, и здесь Толстой проявилъ удивительное пониманiе такихъ слабыхъ натуръ. Еще въ суде, когда Нехлюдовъ ясно видитъ, что Катюша невинна, онъ могъ-бы энергичнымъ вмешательствомъ при обсужденiи присяжными ея вины, изменить ихъ приговоръ. Но все время онъ молчитъ, погрузившись въ свои терзанiя, и допускаетъ грубую неправильность въ окончательномъ решенiи присяжныхъ,-- неправильность, благодаря которой невинная женщина должна идти на каторгу. Въ томъ "безумiи эгоизма", въ которомъ Нехлюдовъ жилъ все десять летъ, иначе и быть не могло. Сначала у него является дрянной страхъ, что Катюша его узнала и сейчасъ при всехъ осрамитъ его. Потомъ - терзанiя воспоминанiемъ о своемъ поступке и даже затаенная жалость къ себе, и только уже затемъ просыпается другое чувство, заставляющее Нехлюдова забыть на время себя и подумать о ней, предъ которой онъ провинился вторично, не отстоявъ ея интереса на суде, что было такъ просто и легко. Все эти колебанiя, попытка какъ-нибудь вывернуться изъ труднаго положенiя и, наконецъ, отчаянное решенiе жениться на обиженной имъ дважды Катюше, обрисованное съ тонкостью и мастерствомъ великаго психолога-художника, делаютъ изъ Нехлюдова вполне живое лицо. Такъ легко было-бы впасть въ мелодраматизмъ и фальшь, только немного усиливъ героизмъ положенiя, въ которомъ очутился Нехлюдовъ. Ничего подобнаго, однако, мы не видимъ, и все время предъ нами не герой, а жалкiй и слабый человекъ, выбитый изъ такъ хорошо, казалось, налаженной колеи жизни. Даже решенiе жениться на Катюше и начать новую жизнь не возвышаютъ его, ибо Толстой, отметивъ облегченiе, какое при этомъ почувствовалъ Нехлюдовъ, немедленно ловитъ его: "На глазахъ его были слезы, когда онъ говорилъ себе это, и хорошiя, и дурныя слезы, хорошiя потому, что это были слезы радости, пробужденiя въ себе того духовнаго существа, которое все эти годы спало въ немъ, и дурныя потому, что они были слезы умиленiя надъ самимъ собой, надъ своей добродетелью".
великую радость. Нехлюдовъ долженъ пройти рядъ испытанiй, которыя постепенно раскрываютъ ему глаза и очищаютъ его засоренную эгоизмомъ душу. Какъ все слабые, не энергичные люди, Нехлюдовъ не въ силахъ управлять своей жизнью, скорее событiя его влекутъ и направляютъ. Въ новомъ его настроенiи онъ не противится, когда эти событiя его влекутъ въ хорошую сторону, какъ раньше не противился, когда жизнь, окружающiе, товарищи, мать - влекли его въ дурную.
указать такую потрясающую сцену, какъ это свиданiе. Когда Нехлюдовъ говоритъ, что пришелъ просить у нея прощенiя, Катюша, предъ темъ несколько выпившая, смущается.
"-- Ну что, все простить, простить, ни къ чему это... вы лучше...
"-- Я хочу загладить свою вину,-- продолжалъ Нехлюдовъ: - и загладить не словами, а деломъ. Я решилъ жениться на васъ.
"Лицо ея вдругъ выразило испугъ. Косые глаза ея, остановившись, смотрели и не смотрели на него.
"-- Это еще зачемъ понадобилось? - проговорила она, злобно хмурясь.
"-- Я чувствую, что я передъ Богомъ долженъ сделать это.
"-- Какого еще Бога тамъ нашли? Все вы не то говорите. Бога? Какого Бога? Вотъ вы бы тогда помнили Бога,-- сказала она и, раскрывъ ротъ, остановилась.
"Нехлюдовъ только теперь почувствовалъ сильный запахъ вина изъ ея рта и понялъ причину ея возбужденiя.
"-- Успокойтесь,-- сказалъ онъ.
"-- Нечего мне успокаиваться. Ты думаешь, я пьяна? Я и пьяна, да помню, что говорю,-- вдругъ быстро заговорила она и вся багрово покраснела: - я каторжная, а вы баринъ, князь, и нечего тебе со мной мараться. Ступай къ своимъ княжнамъ...
"-- Какъ бы жестоко ты ни говорила, ты не можешь сказать того, что я чувствую,-- весь дрожа, тихо сказалъ Нехлюдовъ: - не можешь себе представить, до какой степени я чувствую свою вину передъ тобою!..
"-- Чувствую вину"!-- злобно передразнила она. - Тогда не чувствовалъ, а сунулъ 100 рублей. Вотъ - твоя цена!..
"-- Знаю, знаю, но что же теперь делать?-- сказалъ Нехлюдовъ. - Теперь я решилъ, что не оставлю тебя,-- повторилъ онъ: - и что сказалъ, то сделаю.
"-- А я говорю, не сделаете!-- проговорила она и громко засмеялась.
"-- Катюша!-- началъ онъ.
"-- Уйди отъ меня! Я - каторжная, а ты - князь и нечего тебе тутъ быть,-- вскрикнула она, вся преображенная гневомъ, вырывая у него руку. - Ты мной хочешь спастись,-- продолжала она, торопясь высказать все, что поднялось въ ея душе. - Ты мной въ этой жизни услаждался, мной же хочешь и на томъ свете спастись! Противенъ ты мне, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя. Уйди, уйди ты!-- закричала она, энергическимъ движенiемъ вскочивъ на ноги.
"Надзиратель подошелъ къ нимъ.
"-- Ты что скандалишь! Разве такъ можно...
"-- Оставьте, пожалуйста,-- сказалъ Нехлюдовъ.
"-- Чтобъ не забывалась,-- сказалъ надзиратель.
"-- Нетъ, подождите, пожалуйста,-- сказалъ Нехлюдовъ.
"Надзиратель отошелъ къ окну.
"Маслова опять села, опустивъ глаза и крепко сжавъ свои скрещенныя пальцами маленькiя руки. Нехлюдовъ стоялъ надъ ней, не зная, что делать.
"-- Ты не веришь мне,-- сказалъ онъ.
"-- Что вы жениться хотите - не будетъ этого никогда. Повешусь скорее! Вотъ вамъ.
"-- Я все-таки буду служить тебе.
"-- Ну, это ваше дело. Только мне отъ васъ ничего не нужно. Это я верно вамъ говорю,-- сказала она. - И зачемъ я не умерла тогда,-- прибавила она, и заплакала жалостнымъ тономъ".
"Да, такъ вотъ оно что! вотъ что! думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ острога и только теперь вполне понимая всю вину свою. Если бы онъ не попытался загладить, искупить свой проступокъ, онъ никогда бы не почувствовалъ всей преступности его, мало того, и она бы не чувствовала всего зла, сделаннаго ей. Только теперь это все вышло наружу во всемъ своемъ ужасе. Онъ увиделъ теперь только, что онъ сделалъ съ душой этой женщины, и она увидала и поняла, что было сделано съ нею. Прежде Нехлюдовъ игралъ своимъ чувствомъ, любовался самимъ собой и своимъ раскаянiемъ, теперь ему просто было страшно. Бросить ее,-- онъ чувствовалъ это теперь,-- онъ не могъ, а между темъ не могъ себе представить, что выйдетъ изъ его отношенiй къ ней".
надъ собой, надъ своимъ воскресенiемъ, и безкорыстная чистая работа для другихъ. Этотъ параллелизмъ, превосходно проведенный до мельчайшихъ деталей, делаетъ вполне понятнымъ окончательное торжество новаго человека, исполненнаго готовности на любое самопожертвованiе, надъ прежнимъ эгоистическимъ животнымъ, которое въ теченiе десяти летъ подавляло всякое проявленiе духовнаго существа Нехлюдова. Такая победа не дается сразу и даромъ, какъ казалось вначале Нехлюдову после его скоропалительнаго решенiя: "женюсь на ней, если надо". Онъ увиделъ, что отъ Катюши это зависитъ гораздо больше, чемъ отъ него, а кроме того, въ самомъ этомъ решенiи было больше фарисейскаго самолюбiя, чемъ искренняго горячаго чувства.
Трудно совлекается старый человекъ со всемъ его комплексомъ привычекъ, взглядовъ, отношенiй къ другимъ людямъ, съ которыми онъ сжился и связанъ тысячами неуловимыхъ, но весьма прочныхъ нитей. Вся вторая часть романа посвящена описанiю той внутренней и внешней борьбы, которую ему приходится вести съ той минуты, когда свое решенiе посвятить себя Катюше и страждущимъ онъ начинаетъ приводить въ исполненiе. Эта часть далеко уступаетъ первой по художественности. Въ ней больше отведено места размышленiямъ и наблюденiямъ, устами Нехлюдова то и дело говоритъ самъ Толстой, что такъ любитъ авторъ вообще. Въ деревне Нехлюдовъ пытается растолковать мужикамъ теорiю Генри Джоржа о нацiонализацiи земли, - теорiю, которой Толстой, видимо, придаетъ вполне серьезное значенiе. Въ столице авторъ водитъ Нехлюдова по разнымъ прiемнымъ высокопоставленныхъ лицъ, и здесь его меткiя характеристики и определенiя разныхъ учрежденiй более интересны и важны, чемъ увлеченiе Генри Джоржемъ. Здесь для него открывается широкое поле для уничтожающей критики, съ которою Толстой относится къ обществу. Сцена въ сенате, разборъ кассацiонной жалобы, поданной Нехлюдовымъ отъ имени Масловой, превосходна. Лучше всего, однако, удивительныя характеристики сановныхъ лицъ, по истине подлинные историческiе портреты, напоминающiе его же характеристики съ "Войне и мире". Въ нихъ сконцентрировано все бездушье и формализмъ высшей бюрократiи, далекой отъ всего живого, неспособной понять даже, когда это живое стонетъ и корчится въ мукахъ отъ техъ экспериментовъ, какiе проделываетъ надъ нимъ формализмъ. Припомнимъ, напр., стараго генерала спирита, съ белымъ крестомъ въ петличке, къ которому Нехлюдовъ обращается съ просьбой о смягченiи участи одного заключеннаго. "Онъ строго исполнялъ предписанiя высшаго начальства и особенно дорожилъ этимъ исполненiемъ. Приписывая этимъ предписанiямъ особенное значенiе, онъ считалъ, что все на свете можно изменить, но только не эти предписанiя". Въ изображенiи этого живого мертвеца есть что-то почти мистическое, апокалипсическое, и васъ невольно охватываетъ то же чувство безнадежности, какъ и Нехлюдова. Не менее хороши и типы сенаторовъ, обсуждающихъ кассацiонную жалобу, но вполне и ярче другихъ изображенiе дяди Нехлюдова, бывшаго министра, "главныя качества котораго состояли въ томъ, во-первыхъ, что онъ умелъ понимать смыслъ написанныхъ бумагъ и законовъ и хотя и нескладно, но умелъ составлять удобопонятныя бумаги и писать ихъ безъ орефграфическихъ ошибокъ; во-вторыхъ, въ томъ, что онъ былъ чрезвычайно представителенъ, и, где нужно было, могъ являть видъ не только гордости, но неприступности и величiя, а где нужно было, могъ быть подобострастенъ; въ-третьихъ, въ томъ, что у него не было никакихъ общихъ принциповъ или правилъ, ни нравственныхъ, ни государственныхъ, и что онъ поэтому со всеми могъ быть согласенъ, когда это нужно было, и когда это нужно было, могъ быть со всеми не согласенъ. Поступая такъ, онъ старался только о томъ, чтобы былъ выдержанъ тонъ и не было явнаго противоречiя самому себе; къ тому же, нравственны или безнравственны его поступки сами по себе, и произойдетъ ли отъ нихъ величайшее благо или величайшiй вредъ для Россiйской имперiи или для всего мiра,-- онъ былъ совершенно равнодушенъ. Когда онъ сделался министромъ, не только все зависевшiе отъ него, а зависело отъ него очень много людей и приближенныхъ, но и все постороннiе люди, и онъ самъ были уверены, что онъ очень умный государственный человекъ. Но когда прошло известное время, и онъ ничего не устроилъ, ничего не показалъ и когда, по закону борьбы за существованiе, точно такiе же, какъ и онъ, научившiеся писать и понимать бумаги, представительные и безпринципные чиновники вытеснили его, и онъ долженъ былъ выйти въ отставку, то всемъ стало ясно, что онъ былъ не только не особенно умный человекъ, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человекъ, который едва-едва поднимался въ своихъ взглядахъ до уровня передовыхъ статей консервативныхъ газетъ. Оказалось, что въ немъ ничего не было отличающаго его отъ другихъ мало образованныхъ и самоуверенныхъ чиновниковъ, которые его вытеснили, и онъ самъ это понялъ, но это нисколько не поколебало его убежденiя въ томъ, что онъ долженъ каждый годъ получать большое количество казенныхъ денегъ и новые ордена".
Единственное, до известной степени человеческое лицо, съ которымъ сталкивается Нехлюдовъ, это его бывшiй товарищъ Селенинъ, по крайней мере, въ немъ еще живо чувство не внешней, а внутренней порядочности. Но и онъ уже почти совсемъ отравленъ мертвечиной бюрократiи, и для него важнее форма, а не сущность. Онъ стоитъ за отказъ въ пересмотре дела Катюши только потому, что не соблюдена формальность - "надо было записать въ протоколъ". Этого не сделано, и пусть гибнетъ человекъ. Встреча съ Селенинымъ является последнимъ толчкомъ, окончательно заставляющимъ Нехлюдова махнуть рукой на этотъ мертвый кругъ, где онъ некогда вращался. Примеръ Селенина, когда-то такого правдиваго, вернаго, честнаго и чистаго, котораго этотъ кругъ все-таки превратилъ въ мумiю,-- убеждаетъ его, что для живой души, для хорошей, умной и честной работы на пользу людей здесь нетъ места. И служба, и семьи здесь все "не то", одна ложь и взаимный обманъ. Въ то же время есть что-то подкупающее и заманчивое въ техъ мягкихъ, культурно-утонченныхъ формахъ, въ которыя отлились здесь ложь и обманъ. Нехлюдовъ это испытываетъ на себе въ мимолетномъ флирте, завязывающемся у него съ женой того больного чиновника. отъ котораго зависитъ судьба политическихъ. У него возникаетъ мучительное сомненiе. "Хорошо ли я сделаю, уехавъ въ Сибирь? И хорошо ли сделаю, лишивъ себя богатства?" Но разъ понявъ ложь всего этого круга, онъ уже не можетъ вернуться туда, его гонитъ чувство гадливости, какое онъ испытываетъ отъ общаго лганiя, взаимнаго лицемерiя и чудовищной наглости царящаго здесь животнаго эгоизма. И прежде приходилось ему испытывать такое же ощущенiе гадливости, въ те минуты, когда онъ производилъ, по его выраженiю, "чистку души", но раньше дальше "чистки" дело не шло. Очищенную душу онъ снова и не медля засорялъ темъ же хламомъ. Теперь въ его душе была забота, много заботъ о другихъ, о самыхъ важныхъ для нихъ делахъ, и эта забота не позволила ему удаляться съ избранной дороги.
Маслова. Третья часть, самая краткая, видимо много-много сокращенная, едва ли не самая интересная, хотя и не такъ сильно написана, какъ первая. Въ литературе последняго времени впервые выступаютъ здесь политическiе ссыльные, съ которыми удается Нехлюдову поместить Маслову и темъ уберечь ее отъ ужасовъ уголовной среды. Огромный талантъ, его несравненная психологическая проницательность помогли Толстому справиться съ этой новой задачей. Онъ обрисовалъ рядъ типовъ политическихъ ссыльныхъ, избежавъ двухъ крайностей - не возводя на пьедесталъ и не принизивъ ихъ. Они вышли у него такими же живыми людьми, какъ и остальные, кого только онъ коснулся своимъ магическимъ творческимъ перомъ. Онъ сумелъ подметить въ нихъ и то, что сближаетъ ихъ съ обыкновенными людьми, и то, что выделяетъ ихъ изъ ряда обыкновенныхъ. Художественная перспектива соблюдена съ поразительной верностью, и въ свою огромную галлерею типовъ Толстой ввелъ рядъ новыхъ. Последующей литературе остается только ихъ дополнять и развивать,-- тонъ данъ верный и путь указанъ настоящiй.
Нехлюдовъ, видя ихъ благотворное влiянiе на Маслову, сближается съ ними дорогой и, узнавъ ихъ ближе, убеждается, "что это не были сплошные злодеи, какъ ихъ представляли себе многiе, и не были сплошные герои, какими некоторые изъ нихъ считали людей своей партiи, а были обыкновенные люди, между которыми были, какъ и везде, хорошiе и дурные, и среднiе люди. Были между ними и такiе, которые руководствовались эгоистическими, тщеславными мотивами; большинство же было привлечено знакомымъ Нехлюдову, по военному времени, желанiемъ опасности, риска, наслажденiемъ игры своей жизнью, чувствами, свойственными самой обыкновенной энергической молодежи... Это были такiе же люди, какъ и все, но съ тою разницей, что те изъ нихъ, которые были выше средняго уровня, были гораздо выше его, те же, которые были ниже средняго уровня, были гораздо ниже его, представляя изъ себя часто людей несправедливыхъ, притворяющихся и вместе съ темъ самоуверенныхъ и гордыхъ".
Нехлюдовъ, "не смотря на то благодушное настроенiе, въ которомъ онъ находился во время путешествiя", не любитъ его и даже презираетъ въ душе. Все портреты набросаны бегло, за исключенiемъ двухъ - девушки Марьи Павловны и Симонсона, къ которымъ Толстой постоянно возвращается, рисуя ихъ съ необычайной теплотой и любовью. Первая является у него олицетворенiемъ истинной действенной доброты и деятельной любви къ людямъ, идеаломъ настоящаго человека. Одинъ изъ ея товарищей, тотъ самый Новодворовъ, столь несимпатичный автору, шутя, говоритъ про нее, что она предается спорту благотворенiя. И это была правда. Весь интересъ ея жизни состоялъ, какъ для охотника найти дичь, въ томъ, чтобы найти случай служенiя другимъ. И этотъ спортъ сделался привычкой, сделался деломъ ея жизни. И делала она это такъ естественно, что все, знавшiе ее, уже не ценили, а требовали этого". Другой, Симонсонъ, выступаетъ олицетворенiемъ самостоятельной мысли, всецело стремящейся къ правде жизни. Онъ никогда не подчиняется чужому мненiю, а только голосу собственнаго разума, и что признаетъ правильнымъ, тому следуетъ неуклонно. Съ людьми онъ былъ кротокъ и скроменъ, но "когда онъ решилъ что-нибудь, ничто уже не могло остановить его".
Эти два человека оказали решительное влiянiе на судьбу Масловой. Марья Павловна своей любовью къ ней, какъ къ несчастной, нуждающейся въ помощи. Симонсонъ темъ, что горячо и безповоротно полюбилъ ее. "Маслова женскимъ чутьемъ очень скоро догадалась объ этомъ, и сознанiе того, что она могла возбудить любовь въ такомъ необыкновенномъ человеке, подняло ее въ ея собственномъ мненiи. Нехлюдовъ предлагалъ ей бракъ по великодушiю и по тому, что было прежде, но Симонсовъ любилъ ее такою, какою она была теперь, и любилъ прямо за то, что любиль". Судьба Катюши решилась такимъ образомъ, и Толстой сумелъ сделать это решенiе вполне жизненнымъ и простымъ. Окончательное преображенiе Катюши въ обществе хорошихъ людей подъ влiянiемъ двухъ равно сильныхъ чувствъ вполне естественно. Не испорченная, по существу здоровая и хорошая натура девушки очнулась изъ подъ наслоенiя житейскаго хлама и проявила себя такою, какою она была до роковой для нея встречи съ Нехлюдовымъ. Катюша несколько колеблется между Нехлюдовымъ и Симонсономъ. Перваго она сама любитъ, старое чувство къ нему не могло не проснуться при виде его раскаянiя и техъ усилiй, какiя онъ делалъ для облегченiя ея жизни. Второй любитъ ее, и она принимаетъ его предложенiе. Съ темъ же женскимъ инстинктомъ она поняла, что въ Нехлюдове говоритъ только великодушiе, а не любовь къ ней, и что жизнь съ нимъ въ Сибири превратилась бы для обоихъ въ своего рода каторгу. Ее подавляла бы ежедневно мысль о его великодушiи, его - сознанiе необходимости выполнить долгъ до конца. Тогда какъ Симонсонъ предлагалъ ей чистое и горячее чувство, жизнь на правахъ равной съ равнымъ, общее дело и общiе интересы. Въ этомъ решенiи ея сказывается полная победа прежней Катюши, только возвышенной и очищенной страданiемъ, надъ грешной Катюшей, какою встретилъ ее Нехлюдовъ на скамье подсудимыхъ. Она вторично приноситъ ему себя въ жертву, сознательно отказываясь отъ любимаго человека, чтобы не испортить ему жизни.
честно несущихъ крестъ свой и въ меру силъ помогающихъ другимъ нести его. Иное дело Нехлюдовъ. Онъ тоже преобразился, и для него нетъ возврата къ прежней, сытой и праздной, жизни тунеядца, жизни гриба-паразита, высасывающаго соки изъ благороднаго дерева. Онъ понялъ это при последнемъ свиданiи съ Катюшей. Одинъ моментъ на него напала слабость, когда онъ виделъ счастливую семейную чету въ губернаторскомъ доме, "и ему стало завидно и захотелось себе такого же изящнаго, чистаго какъ ему казалось, счастья". Но то, что онъ снова увиделъ въ тюрьме, пробудило его. То, что было въ доме генерала, то былъ сонъ, а это, все то, что онъ виделъ теперь, и вся та деятельность, которую вызывало и которой требовало отъ него все то, что онъ виделъ, была настоящая жизнь, настоящая действительность". Только усыпленные и ослепленные "изящнымъ и чистымъ" личнымъ счастьемъ могутъ чувствовать себя далекими отъ ужаса этой настоящей жизни. Кто разъ пробудился и понялъ эту действительную жизнь, лишенную всякихъ прикрасъ изящества и чистоты, тотъ не можетъ искать для себя такого личнаго счастья. Для него - иной путь, иное счастье.
Этотъ путь Толстой указываетъ словами евангелiя, въ притче о виноградаряхъ. "Въ этомъ все" - думалъ Нехлюдовъ. - "Я жилъ и все мы живемъ въ нелепой уверенности, что мы сами хозяева своей жизни, что она дана намъ для нашего наслажденiя. А, ведь, это, очевидно, нелепо. Ведь, если мы посланы сюда, то по чьей-нибудь воле и для чего-нибудь. А мы решили, что мы, какъ грибы: родились и живемъ только для своей радости, и ясно, что намъ дурно, какъ дурно работнику, не исполняющему воли хозяина. Воля же хозяина выражена въ ученiи Христа. Только исполняй люди это ученiе, и на земли установится царство Божiе и люди получатъ наибольшее благо, которое доступно имъ".
что онъ станетъ продолжать ту работу для другихъ, которую делалъ для Катюши и всехъ, такъ или иначе связанныхъ съ нею. Но этого, однако, мало, хотя и страшно много само по себе. Вопросъ гораздо сложнее и труднее, чемъ онъ представляется Нехлюдову. Недаромъ же люди почти две тысячи летъ слышатъ ученiе Христа и все еще не могутъ устроить своей жизни согласно этому ученiю. Значитъ, есть что-то, что сильнее ихъ, что мешаетъ имъ, и ссылка на это ученiе, какъ на разрешенiе всего, еще не даетъ ответа на вопросъ, поставленный Нехлюдовымъ, что делать? Какъ устроить жизнь, чтобы не было ни "ослепленныхъ", ни "сумасшедшихъ", ни "озверевшихъ" людей? Громадная, неоцененная заслуга автора въ томъ и заключается, что онъ съ страшной силой возбуждаетъ въ читателе этотъ вопросъ. Его романъ сильнее его проповеди, какъ, вообще, жизнь сильнее самыхъ умныхъ и строго логическихъ разсужденiй. А "Воскресенiе" - это сама жизнь, это - печальная и ужасвая правда. Исторiя Катюши - это исторiя тысячи-тысячъ Катюшъ, гибнущихъ на заре жизни и не воскресающихъ никогда. Исторiя Нехлюдова - тоже обычная исторiя постепеннаго паденiя огромной массы когда-то хорошихъ и чистыхъ юношей, превращающихся въ сытыхъ самодовольныхъ животныхъ, въ "безумiи эгоизма" не замечающихъ этого паденiя. А вся обстановка, при которой разъигрывается драма этихъ двухъ людей, жизнь въ тюрьме, судъ, этапъ, высшая бюрократiя - разве это не сама действительность, та "настоящая жизнь", къ которой мы такъ привыкли, что уже и не замечаемъ всехъ ея ужасовъ? И нуженъ такой огромный талантъ, какъ Толстого, чтобы заставить насъ очнуться и задуматься надъ него.
"Воскресенiе", такъ читаемо и обсуждаемо. Оно проникло въ самые далекiе уголки, куда редко проникаетъ книга, и тамъ возбудило еще большее вниманiе, чемъ на поверхности жизни. Огромное значенiе этого факта скажется въ той или иной форме въ свое время. Теперь же можно сказать, что результатъ будетъ самый благотворный, ибо мысли и чувства, возбуждаемыя романомъ, очищаютъ душу и воскресятъ не одного Нехлюдова, спасутъ не одну Катюшу.