Дневник 1910 г. Примечания.
Страница 6

28 июня, стр. 71.

929. 71²¹. Просила не ехать. — С. А. Толстая собиралась ехать на день рождения сына Сергея Львовича в его имение Никольское-Вяземское Чернского уезда Тульской губ. и желала, чтобы вместе с ней ехал Лев Николаевич. Он же чувствовал себя физически слишком утомленным для этой поездки. В своем Дневнике (см. прим. 1009) от 30 июня по этому поводу С. А. Толстая записала: «28-го мы поехали в Никольское к сыну Сереже на день его рождения: Лев Николаевич, я, Саша, Душан Петрович и Ник. Ник. Ге. Встали все рано. И я пошла сказать, что, если Лев Николаевич себя плохо чувствует, то чтобы не ехал, а я поеду с Ник. Ник. Ге вдвоем. Он сказал, что подумает, а раньше дал мне слово, что поедет со мной непременно. Совестно ему, верно, стало и он поехал». Приводим также запись об этом В. М. Феокритовой: «Софья Андреевна вбежала к нам в комнату и говорит: ,,«Пaпà нездоров, я его умоляла не ехать, а он сам хочет. Уж если он там заболеет, то я не виновата, я его прошу не ехать», — сказала она нам“. Об этом же см. А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», 2, стр. 75 и 82; Дневник Булгакова, стр. 253—254.

930. 71^—24. письмо от Ч[ерткова] — В первой части записи имеется в виду письмо В. Г. Черткова к С. А. Толстой от 28 июня 1910 г. из Телятинок. Приводим его полностью: «Многоуважаемая и дорогая Софья Андреевна, Спешу от лица моей матери и моего сердечно поблагодарить Вас зa внимание, оказанное Вами ей присылкою за ней Ваших лошадей. Она доехала сюда очень удобно и была тронута Вашей любезностью. Я очень надеюсь, что Вы с ней познакомитесь, потому что она хорошая и достойная женщина, и я уверен, что Вы ее оцените. У нее нет тех недостатков, которые есть у меня, и добрые отношения между Вами и ею послужат, я в том уверен, новым душевным звеном между Вами и мною, помимо главного звена — Льва Николаевича, сердечно нас сблизившего. По этому поводу чувствую потребность Вам сказать, что я слышал, что последнее время Вы выражаете ко мне неприязненное чувство. Я не могу поверить, чтобы это Ваше чувство ко мне было бы чем-либо иным, как временным раздражением, вызванным какими-нибудь недоразумениями, которые при личном свидании очень скоро улетучились бы, как постороннее, наносное навождение. В лице Льва Николаевича слишком многое — и притом самого лучшего, что у нас обоих есть в жизни — нас с Вами связывает и связывает глубоко и неразрывно. Мы можем иногда временно сердиться друг на друга, но мы никак не можем стать врагами. Напротив того, Вы были глубоко правы, дорогая Софья Андреевна, когда в день юбилея Льва Николаевича так задушевно сказали мне, что я лучший друг Вашей семьи. Никакие наговоры против меня за моей спиной моих врагов не могут изменить этого радостного для меня факта, хотя и могут временно возбудить вас против меня. Я уверен, что при первой личной с Вами беседе, легко устранится то, что как будто стало между нами. А в свое время надеюсь, что Бог предоставит мне случай, уже не на словах, а на деле доказать мою истинную дружбу к Вам и ко всей Вашей семье. Мы давно не виделись, и у Вас очевидно сложились о мне представления, которые рассыпятся при первом возобновлении наших личных сношений. Я так в этом уверен, что решаюсь теперь усердно просить Вас позволить мне поцеловать Вашу руку и засвидетельствовать мою ничем ненарушимую, истинную преданность. В. Чертков».

раздражение С. А. Толстой, просил передать ей свое письмо. Толстой вышел к нему в парк. Разговорившись, они, по рассеянности, пошли в другую сторону, а не к станции Засека, куда поехали отъезжавшие в Никольское. Спохватившись, Толстой быстро вернулся и в экипаже Черткова догнал уже выехавших Софью Андреевну, Александру Львовну, Д. П. Маковицкого и Н. Н. Ге.

Упоминая об этом случае, С. А. Толстая пишет в своем «Ежедневнике» 28 июня: «Чертков явился утром с письмом ко мне. Лев Николаевич пошел пешком и, конечно, с Чертковым и, разумеется, потерял голову и вместо Засеки ушел по направлению к Ясенкам, но опомнился и догнал меня в экипаже Черткова».

931. 71²⁵ — Приводим описание этой поездки по Запискам Д. П. Маковицкого от 28 июня: «В Засеке к нам присоединился Буланже, ехавший с тем же поездом к отцу. В Черни на станции была тяжелая сцена для Льва Николаевича. [В чем заключалась «тяжелая сцена» не установлено.] Здесь Александра Львовна слезла и наняла лошадей в Никольское. С ней поехал Николай Николаевич Ге и присоединившийся в пути Гаярин, тоже ехавший в имение к Сергею Львовичу [см. прим. 934]. Мы же ехали дальше на ст. Бастыево. Сюда Софья Андреевна ночью посылала телеграмму, чтобы Сергей Львович выслал лошадей. В Бастыеве лошадей не оказалось, так как телеграмма не была доставлена. Дежурный ночью не нашел человека, который снес бы ее за плату по таксе. Сменивший же его в 6 ч. утра другой дежурный уже не заботился о телеграмме, так как это для них не обязательно. Софья Андреевна очень волновалась и не старалась скрывать своего волнения. Лошадей вблизи негде было нанять, пришлось послать человека за 12 верст пешком в Никольское. Тем временем Лев Николаевич вступил в разговор с артелью ремонтных рабочих. Они заинтересовались беседой. Двое из них, грамотные, знали его. Беседовали долго и очень задушевно. Лев Николаевич был особенно радостен и спокоен и с любовыо беседовал с ними. Какие были книжечки, отдал им. (Он почти всегда берет с собой книжки и раздает.) И еще обещал прислать. Лев Николаевич расспрашивал про их жизнь и работу на железной дороге, про положение деревни, поговорил о пьянстве, о курении, главным же образом вкратце изложил смысл и назначение жизни. Окончив беседу, Лев Николаевич пошел вперед пешком по дороге, мы должны были его догнать. Был ясный, знойный день. Часа через три подкатила бричка в дышле парой, мы с Софьей Андреевной сели. С нами мальчик, которого Лев Николаевич брал с собой показать дорогу и потом послал его обратно. Когда через одну-две версты доехали до перекрестка, мальчик показал нам, что Лев Николаевич пошел по другой дороге, более дальней, чем мы должны были ехать. Софья Андреевна опять страшно взволновалась. Кучер посоветовал ехать дальше, сказав, что мы с нашей дороги должны видеть старого графа Льва Николаевича. Так и вышло. И Лев Николаевич подсел к нам».

932. 71²⁶. Неприятный рассказ газетчицы. — Записей об этом рассказе не имеется.

933. 71^—27. с рабочими. — См. прим. 931. Д. П. Маковицкий упоминает также, что Толстой во время ожидания в Бастыеве лошадей написал открытку М. С. Сухотину, прося его посоветовать адвоката Бастыевским крестьянам, покупающим землю. См. т. 82. Письма с недошедшим текстом.

934. 71²⁷. бездна народа. — В Никольском, кроме семьи С. Л. Толстого и приехавших из Ясной поляны, были в этот день: Т. Л. Сухотина, племянница Толстого, старшая дочь его сестры Марьи Николаевны, Варвара Валерьяновна Нагорнова (рожд. Толстая, 1850—1921) с детьми, большая семья художника Н. В. Орлова (см. прим. 641), жившая в усадьбе С. Л. Толстого в бывшей школе, племянница С. А. Толстой Татьяна Степановна Берс (р. в 1892 г.), Федор Иванович Гаярин — сосед С. Л. Толстого, земский деятель. («Ежедневник» С. А. Толстой от 29 июня.)

935. 71²⁸. к дьячку.— По словам С. Л. Толстого, дьячек Афанасий Федорович Успенский — старожил Никольско-Вяземского, ему было в 1910 г. более 80 лет. Он помнил отца Льва Николаевича, гр. Николая Ильича Толстого (1795—1837) и даже мог рассказывать со слов своего отца, также дьячка в Никольско-Вяземском приходе, про деда Льва Николаевича, гр. Илью Андреевича Толстого (1757—1820).

936. 71²⁹. среди этой ужасной напряженной нужды. — Д. П. Маковицкий в своих Записках от 29 июня пишет: «Лев Николаевич утром ходил в дер. Никольское, прошел ее всю, останавливаясь и разговаривая. Днем все пошли в лес. В 4.30 выехали на станцию: Лев Николаевич, Софья Андреевна и я на бричке в дышле парой. Проезжая мимо домиков дер. Никольской, Лев Николаевич сказал что-то сочувственное про никольских крестьян и спросил меня: — „Помните? «Край родной долготерпенья»“. Толстой вспомнил стихотворение Тютчева, посвященное русской деревне и русскому народу, первая строфа которого читается так:

937. 71^30—33. — Эта мысль продиктована Толстым в вагоне ж. д. на ст. Скуратове 28 июня по пути в Никольское Александре Львовне и в Дневник переписана ею с датой 29 июня. Дневник А. Л. Толстой.

938. 72². с Таней. — А. Б. Гольденвейзер в своих Записях от 30 июня (2 стр. 84) приводит слова Толстого, сказанные ему в разговоре о поездке в Никольское: «Там Таня, милая, была. Она теперь по первому зову приедет». С. А. Толстая отмечает в своем «Ежедневнике» от 29 июня: «С приехавшей дочерью Таней тяжелые, недобрые разговоры».

939. 72⁶. «, закон любви». — 30 июня был получен французский перевод И. Д. Гальперина-Каминского книги Толстого «Закон насилия и закон любви» (1908, т. 37). Léon Tolstoï, «La Loi de l’Amour et la Loi de la Violence». Traduit d’après le manuscrit et publié en français avant l’original russe par E. Halperine-Kaminsky. Précédé d’une lettre de Tolstoï à propos de la «Barricade» de Paul Bourget. Durbon-aîné, Paris. Книга эта, как видно из надписи И. Д. Гальперииа-Каминского на титульном листе, прислана была им С. А. Толстой, в связи с устройством ею в Историческом музее в Москве комнаты Толстого. Хранится на полке в спальне Толстого.

940. 72^6—7 — В числе ил были, повидимому, письма, на которые Толстой отвечал 1 июля: 1) ученику Московского Алексеевского коммерческого училища Николаю Семеновичу Караулову: «о том, что будет, когда всё кончится и останется только ничего», 2) каванскому крестьянину Матвею Егоровичу Ковалеву о суевериях церкви; 3) сектанту Владимиру Николаевичу Наумову о загробной жизни и непротивлении злу насилием; 4) казанскому крестьянину Никите Пестрякову: о законе 9 ноября 1906 г., о продовольственной ссуде, о вегетарианстве, о гипнотизме и магнетизме; 5) Софье Троицкой о женщинах. См. т. 82.

941. 72^7—9. Читал с большим интересом..... что пишешь. — Повидимому запись относится к чтению «La Loi de l’amour et la Loi de la Violence» («Закон любви и закон насилия) см. прим. 939.

942. 72^—16. Три посетителя..... первый Репин..... это мне естественно. — Василий Акимович Репин, бывший артиллерийский офицер, затем организатор Ташкентской земледельческой общины. В конце 1909 г. психически заболел. В июне 1910 г. приехал к Толстому и поселился в Овсянникове у М. А. Шмидт. См. прим. 957 и Дневник 1907 г., т. 56.

943. 72^—18. Сутковой..... — Николай Григорьевич Сутковой (р. 1872). Окончив юридический факультет, поступил на государственную службу, но вскоре бросил ее и ушел работать на землю. Занимался также литературной и издательской работой. Одно время был последователем Толстого; в 1910 г. увлекался учением А. М. Добролюбова. (См. прим. 927.) Подробнее см. Дневник 1905 г., т. 55. А. Б. Гольденвейзер (2, стр. 84) пишет, что, в виду нездоровья Толстого 30 июня, Маковицкий, боясь его утомить, хотел оградить его от посетителей, но, Толстой, узнав, что пришел Сутковой, сам настоял на свиданьи с ним.

944. 72^—19. Чертков. Сильное волнение С[офьи] А[] — Волнение С. А. Толстой в этот день было вызвано: нездоровьем Толстого, посещением Толстого Чертковым (см. об этом Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 83—85) и тем, что Софья Андреевна услыхала, как Толстой в разговоре с Сутковым (см. прим. 943) между прочим сказал: «Я сделал эту ошибку и женился...» (Дневник С. А. Толстой от 30 июня 1910 г.)

945. 72²¹. брошюру француза Pollac’a «La ’venir prochain». — Dr. J. Polak, Président de la Société Polonaise des Amis de la Paix, «La politique de l’avenir prochain» Varsovie (Sinae anno). Книга хранится в яснополянской библиотеке. На стр. 9, 37, 38 и 58 рукой Толстого отчеркнуты и подчеркнуты отдельные фразы; на стр. 37 и 38 на полях им написано; «а земля»?; на стр. 9 и 54 на полях им поставлены знаки вопроса.

Конец июня, стр. 72—75.

946. 72³¹—73¹ — Ср. мысли о науке, перечисленные в прим. 38; о знании, науке, религии и церкви см. запись от 24 сентября № 2.

947. 73⁸—74⁶. Говорят, что нельзя без вина..... у самого на душе много лучше станет. — Весь абзац представляет собою переписанное из Записной книжки (см. стр. 179—180) неотправленное письмо к В. М. Абрамову. См.: прим. 947, 1843 и письмо к нему от 4—6 апреля 1910 г., т. 81.

948. 74^10—17 — Ср. запись № 1 от 11 мая.

949. 74¹⁸—75². Мы не подвинулись в религиозном понимании..... безумия нашей жизни. — Ср. записи о привычке от 6 мая и от 5 августа № 1.

950. 75^—7. 1) Разделенное само оm себя...... a движенiе с временем. — Ср. мысли, перечисленные в прим. 46 и 81.

951. 75⁸. с Сер[ежей] — С сыном Сергеем Львовичем.

4 июля, стр. 75—76.

952. 75²⁶. коректуры книжечек. — Корректуры «Пути жизни».

953. 75²⁷. — Писем от 2 июля не сохранилось. Судя по почтовым штемпелям 2 и 3 июля, возможно, что запись относится к письмам, написанным по конспектам Толстого за подписью А. Л. Толстой и В. Д. Булгакова: А. М. Прохорову от 3 июля о вегетарианстве, В. В. Вязовскому от 4 июля об искусстве, Л. А. Собакину от 3—5 июля о библии и таинствах, В. П. Салькову от 1—6 июля о его книге: Ва-пе-саль, «Что требуется, дабы быть счастливым и покойным в жизни сей». См. т. 82.

954. 75²⁸. С[офья] А[ндреевна] совсем успокоилась. — В своем «Ежедневнике» 1 июля С. А. Толстая пишет: «Потом приехал Чертков, и было бурное объяснение. Сделала усилие примириться с ним ради Льва Николавича». Подробно описывая свой разговор с Чертковым в Дневнике, С. А. Толстая писала: «Что же теперь делать? Увы! Надо притворяться, чтобы не совсем у меня был отнят Лев Николаевич. Надо этот месяц быть доброй и ласковой с Чертковым и его семьей, хотя после его мнения обо мне и моего о нем, мне это будет невыносимо трудно. Надо чаще там бывать и ничем не расстраивать Льва Николаевича, признав его подчиненным, обезволенным и обезличенным Чертковым. Свое долголетнее влияние и любовь я утратила навсегда...».

955. 75^28—29. ∞. — Лев Львович Толстой (р. 1869 г.) — третий сын Толстого, единственный из его сыновей, в молодости сочувствовавший его идеям, но со времени призыва к отбыванию воинской повинности резко изменивший свои убеждения. Скульптор, автор ряда беллетристических очерков и пьес, сотрудник газеты «Новое время». Написал на французском языке свои воспоминания под заглавием: «La vérité sur mon père», Paris. 1923; на русский язык книга переведена А. В. Андреевым: Л. Л. Толстой, «Правда о моем отце», изд. «Книжный угол». 1924. Кроме того на русском языке за границей вышла та же его книга под заглавием: «Ясная поляна. Правда об отце и его жизни», изд. «Пламя». Прага, 1923 О Л. Л. Толстом см. Дневник 1884 г., т. 49.

Слова комментируемой записи о небольшом числителе и бесконечном знаменателе означают определение Толстым внутреннего содержания и характера своего сына. Толстой любил определять внутреннюю сущность человека, изображая ее в виде дроби, где числитель — духовные свойства человека, знаменатель — его мнение о себе; чем выше человек, тем больше числитель и меньше знаменатель, чем внутренняя сущность человека меньше, тем больше знаменатель и меньше числитель.

956. 75^29—30. с Л[[] Ч[ертковой]..... оч[ень] приятна. — Елизавета Ивановна Черткова (1831—1922), рожд. Чернышева-Кругликова, мать В. Г. Черткова; по своим убеждениям евангелистка — последовательница лорда Редстока. 1 июля 1910 г. приехала к своему сыну В. Г. Черткову из Петербурга в Телятинки. 2 июля Е. И. Черткова приезжала в Ясную поляну с визитом к С. А. Толстой. О Е. И. Чертковой подробнее см. Дневник 1880—1887 гг. т. 49 и Письма к В. Г. Черткову, т. 85.

957. 75^31—33. Сгорела М[арья] А[]— 3 июля 1910 г. на рассвете в Овсянникове сгорел дом и двор, принадлежавшие Т. Л. Сухотиной, где жила М. А. Шмидт. Сгорели все находившиеся у М. А. Шмидт рукописи, переписка и подлинники писем Толстого к ней за ряд лет; сгорела подлинная рукопись рассказа Толстого «Иван дурак», список трактата Толстого: «Соединение, перевод и исследование четырех Евангелий» со многими собственноручными поправками и пометками Толстого. (См. Т. Л. Сухотина-Толстая, «Друзья и гости Ясной поляны» — VI. «Старушка Шмидт», изд. «Колос». М. 1923, стр. 186.) Копии с этих писем не были сняты, и таким образом содержание их погибло безвозвратно. Вместе с ними погибли хранившиеся у М. А. Шмидт письма Толстого к другим лицам 1880—1890 гг. и копии других писем Толстого. Пожар случился в отсутствие хозяйки, которая в эту ночь ночевала в Ясной поляне. В точности причина пожара неизвестна. Существовало предположение, что совершил поджог, как это отметил и Толстой, находившийся в Овсянникове душевно-больной В. А. Репин (см. прим. 942). Е. Е. Горбунова-Посадова, жившая с своей семьей по соседству и бывшая очевидицей пожара, предполагает, что поджог совершил не Репин, а «мальчик лет пятнадцати, распущенный Андрюшка», которого М. А. Шмидт приютила у себя. Е. Е. Горбунова-Посадова пишет: «Жена больного Репина передала на хранение Марье Александровне свои деньги. Андрюшка слышал разговор о деньгах, видел, как Марья Александровна заперла деньги в шкафчик. (Е. Е. Горбунова-Посадова, «Друг Толстого Мария Александровна Шмидт», изд. «Толстовского музея». М. 1929, стр. 91.) Описание пожара в Овсянникове см. в прим. 1 к письму П. И. Бирюкову от 19 июля 1910 г., т. 82.

958. 75³⁴. Картушин. — Петр Прокофьевич Картушин (1880—1916) — богатый донской казак, сочувствовавший взглядам Толстого, отдававший свои средства на печатание и распространение его сочинений. Картушин постепенно несколько отошел от взглядов Толстого и стал последователем А. М. Добролюбова. Подробнее см. Дневник 1908 г., т. 56. Летом 1910 г. он вместе с Сутковым и его сестрой работал на деревне Ясная поляна у крестьян (см. прим. 917).

959. 76¹. слабым и плохим. — А. Б. Гольденвейзер в записи от 2 июля (2, стр. 90) отмечает: «Лев Николаевич всё время какой-то вялый: у него на душе, очевидно, очень тяжело...»

5 июля, стр. 76.

960. 76⁴[ерткова]. — 5 июля днем Толстой вместе с В. Ф. Булгаковым ездил в Телятинки к Чертковым. Об этом см. Дневник Булгакова, стр. 255—256 и Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 90—91.

961. 76⁴ — М. В. Булыгин. См. прим. 50.

962. 76⁴. Количка. — Н. Н. Ге приезжал в Ясную поляну на два дня.

963. 76⁵. С Левой немного легче. — См. прим. 955.

964. 76^5—6. С[оня] оч[ень] опять взволновалась без причины. — Внешним поводом для раздражения С. А. Толстой явился разговор за чаем с присутствовавшими: В. Г. Чертковым, А. Б. Гольденвейзером, Л. Л. Толстым, H. H. Ге, М. В. Булыгиным, В. Ф. Булгаковым и домашними по поводу статьи Толстого «О безумии». Толстой излагал свое определение душевной болезни и критиковал книгу Корсакова «Курс психиатрии» (см. Дневник Булгакова, стр. 257—258). По записям А. Б. Гольденвейзера и В. М. Феокритовой, во время этого разговора Софья Андреевна три раза выходила из комнаты, но видя, что, увлекшись разговором, никто этого не заметил, она заявила: «Нельзя ли переменить разговор? Всё безумие, сумасшествие, самоубийство... Я не могу больше этого слышать... Нарочно, как только я войду — всё об одном и том же. Я три раза уходила. Можно иметь пощаду к человеку...» — После этого, отмечает в своих Записях А. Б. Гольденвейзер, все замолчали (2, стр. 93).

965. 76^—14 — Ср. с другими записями о жизни (прим. 477).

6 июля, стр. 76.

966. 76^—16. Простился с Мар[ьей] [андровной]. — М. А. Шмидт четыре ночи ночевала в Ясной поляне и 6 июля уехала в Овсянниково.

967. 76¹⁸. к Звегинце[вой]. Жалко. — Анна Евгеньевна Звегинцева, соседняя помещица, влиятельная в петербургских бюрократических кругах. См. о ней Дневник 1907 г., т. 56. В. М. Феокритова, передавая слова С. А. Толстой, пишет в своих Записках 6 июня, что Софья Андреевна ездила просить Звегинцеву хлопотать перед петербургскими властями о новой высылке В. Г. Черткова из пределов Тульской губ. Вернувшись от Звегинцевой, Софья Андреевна, — пишет В. М. Феокритова, — «прямо начала рассказывать с того, что Звегинцева была очень удивлена, что Черткова вернули, что она этим рассержена, т. е. не рассержена, а взволнована, — поправилась Софья Андреевна, и что, конечно, она примет все меры, чтобы его отсюда убрали. Урядник прямо сказал, что народ стал неузнаваем после Черткова, и что все в отчаянии, что его вернули... За обедом она рассказывала Льву Николаевичу о разных светских тайнах, слышанных ею, и упомянула даже вскользь про урядника, который находит, что народ лучше стал без Черткова. Лев Николаевич засмеялся и сказал: «По чему же ему это известно, и по чему он судит?» — Уж я не знаю, ему лучше знать, он ближе к народу, — ответила Софья Андреевна. Но визит этот, по-моему, еще более настроил ее против Черткова, потому что она как будто те дни была спокойнее, хотя и ни разу не упомянула добром Черткова».

968. 76^—19. Сутковой. Хороший разговор с ним. — Разговор этот подробно записан А. Б. Гольденвейзером. Приводим отдельные выдержки по его записям (2, стр. 96—100): „Сутковой. — Добролюбов говорит, что не надо бороться с мелкими страстями, а нужно освободить бога в себе, а если божественное начало во мне проявится, то мелкие страсти и соблазны сами отпадут. Лев Николаевич. — Аминь, аминь... Это с другой стороны то самое, чтò я говорю. — ... Потом Лев Николаевич прибавил: «Сознание своего я — это сознание божественного начала в пределах. Сознание божественного начала вне моего я — это бог». Сутковой сказал: «Добролюбов разделяет людей на таких, которые в религиозной области перехватывают, и таких, которые недохватывают. Первые — это церковники, а ко вторым он причисляет вас, Лев Николаевич. У Добролюбова главное — молитва. Лев Николаевич: — Зачем молитва? Это мистицизм... Мистицизм состоит в том, чтобы над тем, что есть основание жизни». Далее беседа коснулась взгляда Добролюбова о значении молчания: словà часто бывают недостаточны для выражения чувств, и возможное полное духовное общение между живыми людьми без слов, при помощи менее грубого орудия, чем слово. Лев Николаевич, горячо отстаивая значение слова, сказал: «Да отчего же? Да ведь слово, когда я скажу: это сахарница, — никто не подумает, что это корова. Драгоценна эта точность слова... Суеверие не только в причастии, а и в том, чтобы собраться вместе и молчать или молиться. Нужна не вера, а сознание»“. В этой беседе с Толстым помимо Н. Г. Суткового принимали участие: В. Г. Чертков, С. Д. Николаев, С. А. Толстая и А. Б. Гольденвейзер. (См. «Вблизи Толстого», 2, стр. 96—100.) Ср. запись о молчании от 8 июля, прим. 974 и от 30 июля прим. 1114.

7 июля, стр. 76.

969. 76²³. [туру] — Корректура «Пути жизни».

970. 76^—26. С[офъю] А[ндреевну] никак в раздражении не мог успокоить. — По этому поводу 7 июля Д. П. Маковицкий записал: „Лев Николаевич ездил в дождь в Телятинки. Софья Андреевна сделала ему сцену за то, что был у Черткова. Лев Николаевич терпеливо переносит, но сегодня сказал Александре Львовне: «Она меня доканает»“.

971. 77²⁶. Вечером читал. — Вечером 7 июля Толстой читал вслух Софье Андреевне и Льву Львовичу рассказ французского писателя Пьера Милля: «La Biche écrasée». Calmann Levi. 1909.

—103) отметил, что Лев Николаевич восхищался рассказом и в кратких словах передавал его содержание. Книга рассказов Пьера Милля была прислана Толстому автором вместе с письмом от 13 апреля нов. ст. 1910 г., которое приводим полностью в переводе на русский язык: «Великий и почитаемый учитель, когда человек достиг вашего возраста и вашей высоты гения, то посылать ему книгу без его просьбы может показаться недостатком уважения к нему: душа и мысль его заняты лучшим, нежели чтение. И все же несколько лиц, имеющих счастье знать вас, сказали мне, что «La Biche écrasée» может вам понравиться. Что касается меня, то единственное желание мое, чтоб в идее рассказа вы нашли, хотя бы отдаленно, ту честность мысли и сострадание, которые свойственны вашим произведениям. Еще одно должен я сказать вам: что я не переживал ни одного душевного кризиса, не испытывая потребности написать вам, и сейчас я краснею от стыда, что исполняю это только сегодня и лишь для того, чтоб послать вам нечто столь незначительное, как книгу. Я прошу вас, великий и почитаемый учитель, благосклонно принять выражение моего глубокого почтения. Pierre Mille».

— автограф Толстого от 5 апреля 1910 г.: «Ответить, когда получится книга». Несмотря на это, повидимому, письмо Милля осталось без ответа. См. далее, прим. 980.

972. 76²⁷. Соня с ним объяснялась и не успокоилась. — Когда В. Г. Чертков и А. Б. Гольденвейзер собрались уезжать домой, С. А. Толстая через сына Льва Львовича позвала Черткова и объяснялась с ним наедине. Описывая этот день, А. Б. Гольденвейзер на стр. 103 своей книги сообщает: «Владимир Григорьевич пошел в ремингтонную к Софье Андреевне, и разговор их продолжался довольно долго. Под конец он вышел, и она за ним, и строгим голосом сказал ей: «Если вы начнете обсуждать выгоды и невыгоды убийства своего мужа, я прекращаю разговор. Я готов продолжать его, когда вы будете в лучшем настроении». Софья Андреевна стала опять говорить о своей обиде. Владимир Григорьевич сказал ей, что если ей показались обидными его слова, — он очень жалеет, но что она его неверно поняла; а то, что он сказал, что если бы он был ее мужем, то давно бы бросил ее, он берет назад и готов извиниться. Софья Андреевна сказала: «Благодарю вас». Расстались сравнительно мирно». Об этом же записали в своих Записках 7 июля Д. П. Маковицкий и В. М. Феокритова.

973. 76²⁸. хорошо с ней поговорил. — Об этом разговоре С. А. Толстая записала в своем «Ежедневнике» 7 июля: «Вечером трогательное и счастливое объяснение с мужем»; 8 июля: «Я стала спокойнее после вчерашнего ласкового объяснения с мужем».

8 июля, стр. 76—77.

974. 76³¹. молчания. — А. Б. Гольденвейзер приводит слова Толстого о молчании, сказанные ему 8 июля: «Надо молчать. Какая это роскошь — молчать... Как хотелось бы ее себе позволить».

975. 76³². [] к М[арье] А[лександровне]. — Описание этой верховой поездки в Овсянниково см. Дневник Булгакова, стр. 258—259.

976. 76³³— «Александра Львовна нездорова, простуда». (Дневник Булгакова, стр. 258.)

977. 76³⁴. — Повидимому, упоминается о чтении сборника рассказов Пьера Милля (см. прим. 971).

978. 76³⁵. — Очевидно, относится к посещению В. Г. Черткова.

979. 76³⁶. во что можно не верить. — Толстой говорил Сутковому, что нужна не вера, а «сознание божественного начала в себе; а понятие вера — опасное». (А. Б. Гольденвейзер, 2, стр. 108.) См. Дневник, запись № 1 от 10 июля.

980. 77¹ «Repos Hebdomadaire» [«Еженедельный отдых»] — одно место из рассказа Пьера Милля «La Biche écrasée», стр. 101 (см. прим. 971). Шарль Саломон (см. прим. 990), приехавший в Ясную поляну 10 июля в своем письме (на французском языке) на имя главного редактора от 4 апреля 1932 г. пишет: «La Biche écrasée имела большой успех, особенно одно место, которое Толстой заставлял меня читать и перечитывать на второй и на третий день перед новыми гостями. Это место я помню. «Repos hebdomadaire»... Я тотчас же написал Пьеру Миллю. Я перечел его. Выходило, что Толстой через мое посредство давал ему литературные советы».

981. 77⁴. пяти книжек. — Корректуры пяти выпусков «Пути жизни».

982. 77^4—5. .... — Описание поездки Толстого верхом под дождем с сыном Л. Л. Толстым помещено последним в его воспоминаниях «Правда о моем отце», стр. 104—105. Запись Толстого: «Держусь» — относится к тяжелым отношениям между Толстым и его сыном. (См. прим. 955.)

983. 77⁵. Николаев— С. Д. Николаев. См. прим. 30.

984. 77⁶. Тяжело. Держусь. — Эта запись, очевидно, является отражением тяжелого настроения Льва Николаевича в последние дни вследствие раздраженного состояния С. А. Толстой. Последнее слово: «Держусь» — может быть, относится к решению Толстого молча и безропотно переносить раздражительность своей жены. См. запись от 8 июля (начало), мысли, записанные 11 июля (1—3) и Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 108.

10 июля, стр. 77.

985. 77⁸. к — Иван Родионович Копылов (1843—1922) — яснополянский крестьянин, находившийся в бедственном положении, получивший позднее фамилию Кондауров, по прозвищу «Ручкин», из-за того, что был однорукий.

986. 77^9—12. — Этою записью Толстой отмечает продолжение своего разговора с С. Д. Николаевым, бывшего накануне.

987. 77^15—16. письмо рабочему..... объ «Ед[] Ср[едстве]».— См. письмо к железно-дорожному рабочему И. Неклюдову от 10 июля 1910 г., т. 82. В этом письме Толстой отвечал на вопросы И. Неклюдова, возникшие у него после прочтения статьи Толстого «Единственное средство» (написана в 1901 г., см. т. 34). Заканчивая свое письмо, Толстой писал: «Теперь же на ваш вопрос о том, что делать рабочему, когда ему предлагают сбить цены, отвечаю: если он религиозный человек, и живо чувствует свою связь с братьями рабочими и грех содействия их угнетению, — отказываться от работы, какие бы ни были последствия. Если же он слаб и не чувствует живо свою связь с братьями рабочими и своего греха содействия их угнетению, то принять предложение хозяина, но знать и чувствовать свой грех и искупить его».

988. 77¹². Давыдов— Николай Васильевич Давыдов (1848—1920) — старый знакомый семьи Толстых; приват-доцент Московского университета по кафедре уголовного судоустройства и судопроизводства; председатель Московского окружного суда. С Н. В. Давыдовым Толстого связывала долголетняя дружба, познакомились в 1878 г. К Давыдову часто обращался Толстой по разного рода ходатайствам, преимущественно по крестьянским делам. На протяжении своего знакомства с Толстым Н. В. Давыдов рассказывал ему ряд случаев из своей судебной практики, некоторые из которых послужили Толстому сюжетом для художественных произведений: «Плоды просвещения», «Живой труп», «Власть тьмы». О Н. В. Давыдове подробнее см. т. 49.

989. 77¹⁸. — Н. Н. Ге, живший в это время у М. В. Булыгина на хуторе Хатунка.

990. 77¹⁸. Соломон. — Шарль Саломон (Charles Salomon, p. 1862 г.) — француз, доктор прав, автор ряда статей о Толстом, переводчик его сочинений на французский язык. Знаком с Толстым с 1893 г. Постоянно живет в Париже. Не раз был в Ясной поляне. См. о нем Дневник 1890 г., т. 51 и прим. 980.

991. 77^19—20. ’enfant prodigue, — [«Возвращение блудного сына»]. — — В письме на имя главного редактора от 3 апреля 1910 г. Шарль Саломон пишет, что он привез с собою по просьбе автора, французского писателя Андре Жида (р. 1869) его книгу: André Gide, «Le retour de l’enfant prodigue». «По просьбе Толстого, пишет Саломон, в зале за круглым столом я прочитал весь рассказ Жида... Тотчас же я почувствовал осуждение Толстого. Он прервал чтение: «Зачем?» «Почему?» Он был очевидно возмущен. «Зачем передавать параболы? Оставьте мне книгу». И он ее унес. На другое утро он принес книгу и сказал: «Ну вот, этою ночью я прочел рассказ вашего друга. Решительно нет»! — Я написал Жиду, помнится, в этот же день, согласно его просьбе о впечатлении, произведенном его сочинением».

992. 77²⁰. Милля — «La Biche écraseé», «Repos hebdomadaire» — см. прим. 971 и 980.

993. 77^21—26. Сутк[овой] — Н. Г. Сутковой и П. П. Картушин, уезжая из Ясной поляны (см. прим. 943 и 958), заходили проститься к Толстому и продолжали с ним начатую 8 июля беседу о вере и сознании (см. прим. 968). Содержание этой беседы приведено А. Б. Гольденвейзером, в его Записях (2, стр. 109—111).

994. 77²⁷. отклонил спокойно. — О попытке С. А. Толстой продолжать разговор о В. Г. Черткове, см. Записи А. Б. Гольденвейзера (2, стр. 11).

11 июля, стр. 77—78.

995. 77³⁰—78¹³. 1) В первый раз ясно понял..... 2) Я плох,.... 3) Я не ожидал того, что когда тебя ударят..... можно только благодарить. — См. прим. 984.

996. 78^14—16. [ыл] Л[ев] Л[[офьей] А[ндреевной]. — На почве требования Софьи Андреевны у Толстого его Дневников, находившихся у Черткова, и раздражения ее против Черткова, дошедшего до крайних пределов, в ночь с 10 на 11 июля в яснополянском доме произошла мучительная сцена между Л. H., С. А. и Л. Л. Толстыми. Очевидица этой сцены В. М. Феокритова пишет в своих воспоминаниях: «Часов в одиннадцать все разошлись... Выхожу в коридор и слышу опять истерический крик Софьи Андреевны, мужские голоса и постоянное повторение имени Черткова... Оказывается, с вечера Софья Андреевна отправилась на балкон к Льву Николаевичу и там всё ходила. (Спальня и кабинет Толстого выходят непосредственно на балкон.) Лев Николаевич просил ее уйти, так как она ему мешала спать. Тогда она легла на доски и начала стонать. Лев Николаевич опять просил ее уйти и оставить его в покое и дать спать.— «Ах, ты меня гонишь, — закричала Софья Андреевна, — я убью Черткова», и с этими словами она выбежала в сад. Тогда Лев Николаевич разбудил Льва Львовича, Ге и Душана Петровича, и все пошли искать ее. Не знали, куда идти, было темно, тогда собака Саши указала им и привела Душана Петровича к Софье Андреевне. На просьбу вернуться в дом Софья Андреевна всё не уходила и только говорила, что уйдет, когда придет за ней Лев Николаевич, а то она убьет себя. Лев Львович пошел за отцом и, как я сегодня узнала, прочтя с Сашей в Дневнике Льва Николаевича, он так кричал на него.., что он сидит тут, а там мать может убить себя, что Лев Николаевич пошел за ней в сад. Это было два часа ночи. Лев Николаевич рассказал всё это Саше со слезами на глазах и сказал, что больней всего было то, что Лев Львович кричал на него, как на мальчишку. Вернувшись, Софья Андреевна продолжала кричать..., но Лев Николаевич пошел к ней в комнату и опять ласково уговаривал ее успокоиться. — «Ты только сидишь и молчишь, а я хочу, чтобы ты был ласков, нежен со мной, знай, что без твоих нежностей я жить не могу»,— кричала она. — «Какие же могут быть нежности, ты меня ругательски ругаешь, мне только и остается, что молчать», — ответил Лев Николаевич. «Как я тебя ругаю? Повтори, как я ругаю?» — перебила Софья Андреевна. — «Нет, оставь пожалуйста, я уж не буду повторять, ты только это и делала в продолжение двух часов у меня на балконе. Я готов относиться к тебе с любовью» — заговорил было Лев Николаевич, — но Софья Андреевна перебила его... Лев Николаевич всё сидел и всё слушал и еще уговаривал ее. Потом она вдруг смягчилась, поцеловала его и тихим голосом начала ему что-то говорить; потом я услыхала, она говорила: «Поди ляг, Левочка». — Я не могу спать, — ответил Лев Николаевич. — «Ну что ж тебе не спать? Ну попробуй!». Они вышли из ее комнаты. Лев Николаевич пошел к себе, Софья Андреевна за ним говорила: «Ты мне, Левочка, скажи, что ты хочешь, чтобы я делала?» — Ничего, решительно ничего, — ответил Лев Николаевич. — Уйди, пожалуйста. — «Я только постою, пока ты разденешься», — сказала она. — Ах, Соня, уйди, я тебя прошу, оставь меня». Софья Андреевна еще постояла и потом ушла, открыв дверь его и свою». Сама С. А. Толстая пишет в Дневнике, что после ее новых укоров мужа за близость к нему Черткова, «он конечно рассердился, произошло опять столкновение, и опять я увидала ту же жестокость, то же отчуждение, то же выгораживание Черткова. Совсем больная и так, я почувствовала снова этот приступ отчаяния; я легла на балконе на голые доски и вспоминала, как на этом же балконе 48 лет тому назад еще девушкой я почувствовала впервые любовь Льва Николаевича... Вышел Лев Николаевич, услыхав, что я шевелюсь и начал с места на меня кричать, что я ему мешаю спать, чтоб я уходила. Я и ушла в сад и два часа лежала на сырой земле в тонком платье... Поднялась тревога. Пришел Душан Петрович, Ник. Ник. Ге, Лева, стали на меня кричать, поднимать меня с земли. Я вся тряслась от холода и сырости. Если б кто из иностранцев видел, в какое состояние привели жену Льва Толстого, лежащую в 2—3 часа ночи на сырой земле, окоченевшую, доведенную до последней степени отчаяния, как бы удивились добрые люди!...»

«Правда о моем отце», стр. 106—107, упоминая об этом случае, пишет: «Однажды вечером, после короткого спора с отцом, подавленная горем мать ушла в парк, легла на землю под старой липой. Был час ночи, я был в моей комнате, когда дверь открылась, и отец, в рубашке, с подсвечником в руке, вошел в комнату. «Она ушла... она в парке, приведи ее». И отец поднялся по лестнице и заперся у себя в комнате. Я наскоро оделся и вышел в парк. Была светлая, звездная ночь. Я сразу увидел в полутьме мою мать, лежащей в липовой аллее. Я поднял ее и старался убедить вернуться домой. — «Нет, нет, — повторяла она, как безумная, — я не пойду! Он меня выгнал как собаку!» — И она упала на землю, схватившись за голову руками. Тогда я вернулся в дом и побежал в комнату отца. — «Ну что же? Она вернулась?» — Нет, — ответил я, — она не хочет возвращаться. Она ждет тебя. Она говорит, что ты ее выгнал. — «Это неправда, возвращайся к ней, не оставляй ее», — сказал отец со вздохом. — Я не оставлю, — ответил я нетерпеливо, — но ведь ты ее муж, и ты должен пойти и утешить ее. Он испуганно посмотрел на меня и вышел со мною в парк. Еще раз удалось мне примирить их, но отец не простил мне моего поведения». Далее Л. Л. Толстой приводит по памяти комментируемую запись следующим образом: «Вчера Лева вел себя со мной, как с мальчишкой».

997. 78¹⁷. Сергей. — Сергей Львович Толстой. С. Л., Л. Л., А. Л. Толстые имели семейный совет о том, как оградить отца от мучительных для него сцен Софьи Андреевны. (Булгаков, «Трагедия Льва Толстого», стр. 49; Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», 2, стр. 112; Записки В. М. Феокритовой от 11 июля 1910 г.)

998. 78¹⁸. Праздность. — Запись относится к работе над корректурой девятнадцатой главы «Пути жизни», окончательно озаглавленной «Тунеядство».

999. 78¹⁸. ездил. — Толстой 11 июля ездил верхом с Д. П. Маковицким в Засеку.

78¹⁹ — См. прим. 996.

1001. 78²¹. Ив[ан] Ив[анович], — И. И. Горбунов-Посадов, приехавший переговорить с Толстым относительно издания сборника «Путь жизни». И. И. Горбунов-Посадов пришел в то время, когда Толстой играл с молодежью в городки. (Записки В. М. Феокритовой от 11 июля 1910 г.)

12 июля, стр. 78

1002. 78^23—25. ... — Толстой просил послать в Телятинки зa А. Б. Гольденвейзером, чтобы ехать с ним верхом, но конюх Филя (см. прим. 79) перепутал и по ошибке пригласил В. Г. Черткова, который и приехал. Толстой и следовавшая за ним С. А. Толстая у конюшни встретили Черткова, подъезжавшего верхом. Софья Андреевна пришла в истерическое состояние. Чертков уехал, а Толстой отправился верхом с Д. П. Маковицким. Софья Андреевна успокоилась, когда произвела расследование и убедилась в неумышленной ошибке. (Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 113; Записки В. М. Феокритовой от 12 июля.)

1003. 78²⁷. — Шарля Саломон. См. прим. 990.

78²⁸. Сухотиных. — В ночь с 12 на 13 июля должны были приехать из Кочетов, вызванные A. Л. Толстою, T. Л. и М. С. Сухотины. Кроме того, 7 июля писал T. Л. Сухотиной В. Г. Чертков, прося ее приехать в Ясную поляну. Приводим это письмо почти полностью: «Дорогая Татьяна Львовна. Благодарю вас за ваше доброе письмо. Вы просили меня сообщить вам в том случае, если мне станет заметно, что отцу вашему особенно трудно и что здоровье его рискует не выдержать испытание. Такое время, по моему мнению, настало в настоящую минуту. Сначала казалось, что уступки, сделанные Львом Николаевичем Софье Андреевне, удовлетворили ее и успокоили, по крайней мере, на время. Но вскоре обнаружилось, что это не так. Она продолжает находиться в самом тяжелом настроении, что, разумеется, гибельно отражается на душевном и физическом состоянии Льва Николаевича. К тому же приехал Лев Львович, присутствие которого ухудшает положение дел. Вы знаете, как отец ваш избегает жаловаться на свое положение. Тем не менее последние дни он не раз признавался мне и Александре Львовне в том, что ему очень тяжело и, что если будет так продолжаться, то он сомневается, что в состоянии будет выдержать. Вчера же он мне сказал, что присутствие Льва Львовича еще усиливает его испытание. Я уверен, что если бы вы приехали, то присутствие ваше помогло бы хоть сколько-нибудь облегчить трудное положение Льва Николаевича. А думая так и видя, как ему тяжело, я и решился написать вам согласно изъявленному вами желанию. Более подробных сведений я сейчас не имею возможности вам сообщить. Еще причина, по которой желательно, чтобы вы приехали по возможности безотлагательно, заключается в том, что я нахожусь здесь (пробуду здесь с моей матерью, вероятно, еще две недели, после чего она собирается уехать, и мне нельзя будет оставаться). Возбуждение Софьи Андреевны в настоящее время имеет форму какой-то ненависти против меня, питающейся всевозможными недоразумениями, подозрениями и перетолкованием моих поступков. Всё это желательно было бы, по крайней мере, постараться выяснить и устранить. А возможно сделать это только при помощи вашего посредничества во время моего личного присутствия здесь. Упоминаю теперь об этом не в виду моих личных интересов, которые также близко задеты, так как Софья Андреевна что-то злоумышляет против меня совместно с г-жей Звегинцевой, а в интересах Льва Николаевича, на котором всегда самым тяжелым образом вымещается враждебное отношение ко мне Софьи Андреевны. Кроме того, разумеется, если ей удастся добиться того, чтобы мне невозможно было здесь жить (обстоятельства все как будто склоняются к тому, что препятствия к моему жительству здесь могут скоро быть устранены), то это, конечно, было бы тяжелым лишением не только для меня, но опять-таки для вашего отца в его одиноком и трудном положении — не по каким-либо моим личным достоинствам, а в силу сложившихся обстоятельств. Так вот, судите и решайте сами, как бог вам на душу положит»...

1005. 78²⁸. Ч[ертков][ал] — Чертков приезжал в Ясную поляну вечером 12 июля и, недолго поговорив с Толстым, уехал. Толстой передал ему письмо, которое только что начал ему писать. (См. Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 115.) Приводим это письмо полностью по копии, сохранившейся у В. Г. Черткова: «Ожидал вас нынче, милый друг, и очень не только жаль, но и тревожно, что вы не приехали. А[лександр] Бор[исович] вам расскажет тот ряд случайностей, вследствие которых я не мог поступить иначе, как так грубо и нелепо, как я поступил, прося вас уехать. Завтра надеюсь побывать у вас и вас увидать у нас. Пожалуйста, если у вас запало в сердце недоброе чувство из-за этого глупого эпизода, вырвите его из себя». (См. т. 89.) Толстой в этом письме имеет в виду эпизод, происшедший утром, перед верховой прогулкой. (См. прим. 1002.) Письмо это 13 июля С. А. Толстая потребовала к себе для прочтения, но Черткову не возвратила и сожгла. («Вблизи Толстого», 2, стр. 116. Дневник С. А. Толстой от 13 июля 1910 г.)

1006. 78²⁹. — Ночью с 12 на 13 июля приехали Т. Л. и М. С. Сухотины с дочерью Т. М. Сухотиной.

1007. 78²⁹. книжку. — Что именно писал Толстой 13 июля, в точности не установлено. Повидимому, запись относится к исправлению корректур одной из глав «Пути жизни».

78³⁰. с Мих[аилом] Серг[] [ейзером]. — «Поехали в Засеку к Рвам, потом к Горелой поляне, к мосту на шоссе, по шлаковой дороге, к Козловке и домой». («Вблизи Толстого», 2, стр. 116.)

1009. 78^—31. С[оня] [ень] слаба..... и ей и мне. — Приводим запись С. А. Толстой в «Ежедневнике» под датой 10, 11, 12 и 13 июля: «Эти четыре дня ничего не записывала и хворала, и плакала, и выручала кровью сердца и ущербом жизней наших Дневник Льва Николаевича от Черткова. Писала подробный, особенный, большой дневник. — Все то же, те же сердечные и уже физические мученья... Ничего не помню, не ем, не сплю, плачу весь день. Опий, пруд, Воронка — все способы смерти легче настоящей жизни».

9 ноября 1910 г. Цитаты во всех примечаниях приводятся по копии, списанной самой С. А. Толстой, хранящейся там же.

1010. 78³². записал в книжку. — См. запись мыслей 16 июля.

—79.

1011. 78^—36. Очень тяжелая ночь. С утра начал писать ей письмо и написал..... Но я [ — Приводим это письмо полностью по подлиннику, вклеенному С. А. Толстой в ее Дневник (см. прим. 1009 и т. 84):

«1) Теперешний дневник никому не отдам, буду держать его у себя.

2) Старые дневники возьму у Черткова и буду хранить их сам, вероятно, в Банке.

тебе будущие биографы, то, не говоря о том, что такие выражения временных чувств, как в моих, так и в твоих дневниках никак не могут дать верного понятия о наших настоящих отношениях — если ты боишься этого, то я рад случаю выразить в дневнике или просто, как бы в письме, мое отношение к тебе и мою оценку твоей жизни.

Мое отношение к тебе и моя оценка тебя такие: как я с молоду любил тебя, так и не переставал, несмотря на разные причины охлаждения, любил и люблю тебя. Причины охлаждения эти были (не говорю о прекращении брачных отношений; такое прекращение могло только устранить обманчивые выражения не настоящей любви), причины эти были, во 1-х, всё бòльшее и бòльшее удаление моё от интересов мирской жизни и моё отвращение к ним, тогда как ты не хотела и не могла расстаться, не имея в душе тех основ, которые привели меня к моим убеждениям, что очень естественно и в чем я не упрекаю тебя. Это во 1-х. Во вторых (прости меня, если то, что я скажу, будет неприятно тебе, но то, что теперь между нами происходит, так важно, что надо не бояться высказывать и выслушивать всю правду), во-вторых, характер твой в последние года всё больше и больше становился раздражительным, деспотичным и несдержанным. Проявления этих черт характера не могли не охлаждать не самого чувства, а выражения его. Это во-2-х. В-третьих, главная причина была роковая, та, в которой одинаково не виноваты ни я, ни ты, — это наше совершенно противуположное понимание смысла и цели жизни. Всё в наших пониманиях жизни было прямо противуположно: и образ жизни, и отношение к людям, и средства к жизни — собственности, которую я считал грехом, а ты — необходимым условием жизни. Я в образе жизни, чтобы не расставаться с тобой, подчинялся тяжелым для меня условиям жизни, ты же принимала это за уступки твоим взглядам и недоразумение между нами росло всё больше и больше. Были и еще другие причины охлаждения, виною которых были мы оба, но я не стану говорить о них потому, что они не идут к делу. Дело в том, что я, несмотря на все бывшие недоразумения, не переставал любить и ценить тебя.

на это моё грязное прошедшее, ты почти 50 лет жила со мной, любя меня, трудовой, тяжелой жизнью, рожая, кормя, воспитывая, ухаживая за детьми и за мною, не поддаваясь тем искушениям, которые могли так легко захватить всякую женщину в твоем положении — сильную, здоровую, красивую. Но ты прожила так, что я ни в чем не имею упрекнуть тебя. За то же, что ты не пошла за мной в моем исключительном духовном движении, я не могу упрекать тебя и не упрекаю, потому что духовная жизнь каждого человека есть тайна этого человека с Богом, и требовать от него другим людям ничего нельзя. И если я требовал от тебя, то я ошибался и виноват в этом.

— там не найдется). Так это 3-е о том, что может и не должно тревожить тебя о дневниках.

тяжело для него. Но, если ты хочешь — я сделаю.

Теперь 5) то, что если ты не примешь этих моих условий доброй, мирной жизни, то я беру назад свое обещание не уезжать от тебя. Я уеду. Уеду, наверное — не к Черткову, даже поставлю непременным условием то, чтобы он не приезжал жить около меня, но уеду непременно, потому что дальше так жить, как мы живем теперь — невозможно.

видел тебя.

не могу, не мог. Перестань, голубушка, мучить не других, а себя; себя, потому что ты страдаешь в сто раз больше всех. Вот и всё. 14 июля, утро 1910 года.

».

Когда письмо было написано, Толстой передал его Софье Андреевне, но она письма не приняла. Когда же сам Лев Николаевич пытался ей прочитать письмо, она не стала его слушать. В. М. Феокритова в своих Записках от 14 июля рассказывает: „Я пришла к себе в комнату и сказала Татьяне Львовне, что Софья Андреевна опять в возбужденном состоянии. Но не успела я кончить, как в комнату, качаясь, бледный, с прерывающимся голосом вошел быстро Лев Николаевич со словами: «Подите к ней, я не могу больше, я начал ей читать письмо, которое я ей нарочно написал, чтобы ей всё объяснить. Вот посмотрите, пишу: 1) все дневники буду держать дома, 2) старые возьму у Черткова и буду сохранять сам, вероятно в банке, а она начинает кричать: — Я убью себя. — Это невозможно...»“

1012. 79²[ми] — Отмечается работа над тремя главами сборника «Путь жизни».

79³. Рудаково. — Рудаково — село в 8 верстах от Ясной поляны. Описание этой поездки верхом с В. Ф. Булгаковым напечатано в его Дневнике, стр. 264—265.

79⁴ — Под влиянием непрерывных требований Софьи Андреевны, доходивших до угрозы самоубийством, Толстой решил взять от В. Г. Черткова отданные ему ранее на хранение семь тетрадей своих Дневников за 10 лет, начиная с 1900 года. (См. письмо к С. А. Толстой от 14 июля 1910 г., прим. 1011.) А. Л. Толстая, узнав об этом намерении своего отца, с его запиской, в которой он забыл приписать о возвращении Дневников (см. письмо к В. Г. Черткову от 14 июля 1910 г., т. 89) отправилась в Телятинки к Черткову, чтобы предупредить его об этом намерении и вскоре вернулась в Ясную поляну. Но узнав, что Александра Львовна не привезла Дневников, Толстой вновь просил ее съездить в Телятинки и привезти Дневники. При этом он написал записку Черткову следующего содержания: «Я так был взволнован нынче утром, что писав вам думал, что я написал главное: то, чтобы вы сейчас же отдали дневники Саше. Теперь прошу вас об этом. Саша же прямо свезет их [в] банк. Очень тяжело, но тем лучше. Крепитесь в добре и вы, милый друг. Лев Толстой». Возвращение Александры Львовны с Дневниками стерегли

— на въезде в усадьбу. Александра Львовна, узнав, что ее стерегут, вернулась с противоположной стороны и через форточку комнаты В. М. Феокритовой передала ей дневники. В. М. Феокритова, в свою очередь тут же передала их Т. Л. Сухотиной. Софья Андреевна, предупрежденная Львом Львовичем о приезде Александры Львовны, быстро вошла в комнату, отобрала у Т. Л. Сухотиной Дневники и начала их читать. Тем не менее удалось уговорить ее возвратить тетради Татьяне Львовне. Дневники были заперты в шкаф с тем, чтобы на другой день зять Толстого, М. С. Сухотин отвез их в Тулу и поместил на хранение в Государственный банк. Передача их М. С. Сухотиным 15 июля не состоялась, так как по случаю крестного хода все банки в Туле оказались закрытыми. 16 июля дневники вновь были отвезены в Тулу Т. Л. Сухотиной, которую сопровождала С. А. Толстая, и положены на имя Толстого на хранение в Тульское отделение Государственного банка. Об отобрании 14 июля 1910 г. у В. Г. Черткова Дневников Толстого см. Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 119—121, В. Ф. Булгаков, «Трагедия Льва Толстого», стр. 49—56.

1015. 79⁶. От Бати тронувшее меня письмо. — Перед отправкой Дневников Чертков написал Толстому письмо, которое и отмечается в комментируемой записи. Приводим это письмо полностью: «Дорогой друг, я слышу, что вы сегодня опять больны. Хотелось бы знать, как вы себя чувствуете. Если не можете написать или продиктовать несколько слов, то не можете ли передать устно кому-нибудь из окружающих вас наших друзей. У меня на душе очень хорошо и уверен, что с вами так же, потому что источник один. Надеюсь, что вы скоро поправитесь, если вам уже не лучше, и что всё благополучно «образуется», так как казалось бы, что не может же быть, чтобы любовь к вам не соединила всех между собою, всех любящих вас и не устранила всех призраков, ненужных и безумных, возникающих между ними. Мне сегодня особенно живо вспомнилось умирание Христа, как его поносили, оскорбляли, как глумились над ним, как медленно убивали его, как самые близкие к нему по духу и по плоти люди не могли к нему подойти и должны были смотреть издали, и как на всё это он чувствовал и говорил: «Прости им, так как они не ведают, что творят». Спешу отправить посланного. Нежно целую вас. В. Ч.» (Письмо написано под диктовку Черткова рукой А. П. Сергеенко.)

«Передайте ему, что я очень благодарю его за его прекрасное письмо. Оно меня глубоко тронуло. Скажите ему, что, когда я сказал Софье Андреевне, что не буду видаться с ним, она сказала: — Я вовсе не требую этого, — но что я не хочу, чтобы это исходило от меня, и подожду, чтобы она сама сказала. Когда я сидел уже на лошади, Лев Николаевич подошел к окну и сказал: «Скажите ему...» — голос у него пресекся и он отошел от окна... — «Скажите ему, что хорошо иметь таких друзей... Я не могу говорить...» Лев Николаевич зарыдал и пошел в дом». («Вблизи Толстого», 2, стр. 121.)

15 июля, стр. 79.

79^9—11[[ень] тяжело. — Непосредственная свидетельница новой сцены Софьи Андреевны, на почве ее требования у Толстого прежних Дневников, В. М. Феокритова пишет в своих Записках от 15 июля: «Софья Андреевна сошла вниз, и мы слышали опять и опять ее угрозы убиться, жалобы на ее страдания и слезы: «Я всю ночь не спала, всё мне казалось, что Лев Николаевич укладывается и хочет уйти от меня. Зачем он меня мучает, угрожает мне, что уйдет? Я совсем больна, а ему всё равно» и т. д. Она затворилась у себя в комнате. Лев Николаевич пошел к ней и опять ее уговаривал, но вышел оттуда сильно взволнованный и говорил: «Не могу, не могу. Это моя последняя уступка». Софья Андреевна упала на колени в коридорчике перед входом в спальню Льва Николаевича и хватала за ноги Льва Николаевича и кричала: «Это моя последняя просьба: отдай мне ключ или напиши мне доверенность на дневники! Я не верю, ты их отдашь опять Черткову!» — Встань, встань, пожалуйста, перестань, ради бога, оставь меня, — кричал Лев Николаевич дрожащим голосом. Софья Андреевна вскочила, побежала к себе и закричала ему: «Я выпила всю стклянку, я отравилась...» Лев Николаевич бросился к ней, но она ответила ему покойным голосом: «Я нарочно, я тебя обманула, я не пила»... Лев Николаевич вышел в сад бледный, с сильным сердцебиением. Саша побежала к нему и взяла его за пульс: — «Ничего, ничего, сказал он, в груди только стеснение... Ах, боже мой, ведь это ужасно, она меня обманула, сказала, что выпила, а потом говорит, что нарочно. Что это такое?»... — говорил Лев Николаевич, идя мимо балкона и говоря с собой. — «Теперь только этого недостает, чтобы Лев Львович пришел меня ругать», прибавил он со слезами в голосе, проходя мимо нас с Сашей. Саша побежала за ним в сад, боясь оставить его одного, он просто качался и был очень бледен. Я тоже пошла за ними посмотреть и помочь, в случае надобности, Льву Николаевичу... Прохожу мимо окна Софьи Андреевны. Она стоит и машет руками, просит вернуть Льва Николаевича. Но я в эту минуту увидала Льва Николаевича и пошла ему навстречу, он подошел и заговорил скоро и взволнованно: «Подите пожалуйста к ней, внушите ей, что она делает то самое, от чего я, как писал ей в письме, уйду от нее..., внушите ей, я не могу больше... Она меня не понимает, объясните ей...» — Я побежала, но Софья Андреевна закричала мне в окно, чтобы Лев Николаевич шел к ней, и тогда я строго и громко ей сказала всё, чтò меня просил передать Лев Николаевич — Но что же я делаю? — кричала Софья Андреевна. — «А вот тò, что сейчас делаете, — перебила я ее, — и вы действительно заставите Льва Николаевича уйти от вас». — Ну, я не буду больше, пусть успокоится, — сказала Софья Андреевна, видимо убежденная в возможности для Льва Николаевича уйти от нее».

«Ежедневнике» от 15 июля записала: «С утра я опять взволновалась от отказа Льва Николаевича дать мне ключи или бумагу из банка на хранение, а то я буду бояться, что он свои дневники опять отдаст Черткову. Он грубо отказал. Со мной сделался опять тяжелый нервный припадок. Хотела выпить опий, опять струсила; гнусно обманула Льва Николаевича, что выпила; сейчас же созналась в обмане; плакала, рыдала, но сделала усилие и овладела собой. Как стыдно, больно, но... нет, больше ничего не скажу. Я больна и измучена».

79¹³. Ездил с Душаном. — Толстой 15 июля вместе с Д. П. Маковицким ездил верхом опять в Рудаково. См. прим. 1013.

79¹³. Американец — Мэтью Геринг (Mathew Gering) — американец из штата Небраска (С. Америка), магистр права Эдинбургского университета. В своих письмах от 11 и 13 июня нов. ст. 1910 г. Геринг просил разрешения приехать в Ясную поляну, как личный друг Вильяма Брайана. (Вильям Брайан (William Bryan 1860—1925) — американский политический деятель, министр иностранных дел, бывший у Толстого в 1903 г. и находившийся с ним в переписке.) Геринг писал Толстому, что имеет личное поручение к нему от Брайана и что единственным поводом его поездки в Россию является надежда повидать Толстого. Получив согласие Толстого, Геринг приехал в Ясную поляну 15 июля и пробыл два дня. См. письма к нему Толстого от 5 и 7 июня 1910 г., т. 82. О пребывании Геринга в Ясной поляне см. Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 122, 131 и Дневник Булгакова, стр. 265. Булгаков называет Геринга: «Рокки».

1019. 79^—15. Ч[]..... Ложусь спать. — В. Г. Чертков приезжал 15 июля в 10 ч. вечера по приглашению, переданному через В. Ф. Булгакова. Описание этого вечера см. Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 125.

—80.

1020. 79¹⁷. Миша Сух[отин] — М. С. Сухотин 16 июля уехал из Ясной поляны.

1021. 79¹⁷ — T. Л. Сухотина вместе с С. А. Толстой ездила в Тулу, где положила в отделение Государственного банка дневники Толстого, с тем, чтобы они были выданы обратно лично ему, или его зятю М. С. Сухотину. См. т. 82 «Деловые бумаги» и прим. 1014.

79^—23. Понял свой грех относительно Льва..... Хочу поговорить с ним. — Об отношениях Толстого к сыну, Льву Львовичу, см. прим. 955 и 996.

79^23—24 — М. Геринг. См. прим. 1018.

79²⁵. учитель из Вятки с женою. — Гавриил Акинфиевич Комаровских (р. 1862 г.) — крестьянин Вятской губ., дер. Кумачей, там же народный учитель. Г. А. Комаровских находился в переписке с Толстым в 1897 и в феврале 1910 гг. (См. т. 70 и прим. 232.) Приводим слова Толстого по записи А. Б. Гольденвейзера (2, стр. 126—127) о посещении Г. А. Комаровских: «А у меня нынче очень интересный человек был — учитель Комаровских из Вятки с женой. Я вышел к ним утром, они такие милые. Я предложил им чаю, а они говорят: спасибо, мы уже напились. У них с собою чайник и чай. Они достали горячей воды и в саду напились. Он очень интересный человек и, как часто это бывает, он живет один со своими религиозными мыслями. Ему хочется выразить их, и он начинает писать. Он показал мне: всё самые хорошие мысли, но неумело написанные. Он, не зная этого, старается высказать то, чтò гораздо раньше его сказано лучшими мыслителями. У него нет способности и умения, но мысль самая хорошая. Я сказал ему: мысли ваши очень хороши, и боялся, и стал осторожно говорить, чтобы он не писал, так как у него нет к этому призвания; а он — это бывает иногда — сразу понял и нисколько не обиделся и не огорчился. Очень хорошие люди. Они к Чертковым пошли».

79²⁷ — См. прим. 451.

1026. 79³³—80⁶. 2) — См. последнюю фразу записи от 13 июля. О нравственном самосознании см. записи, перечисленные в прим. 110.

1027. 80^—7[] — Описание этой поездки по лесной чаще, через канавы, крутые спуски и другие препятствия — см. в Дневнике Булгакова, стр. 267.

80⁹. Голд[] — А. Б. Гольденвейзер сыграл десять мазурок Шопена. («Вблизи Толстого», 2, стр. 128.)

1029. 80¹⁰. Проводил милую Танечк[у— T. Л. Сухотина уехала в Кочеты в ночь с 16 на 17 июля.

80¹¹. Читал письма — В точности не установлено какие письма Толстой читал 17 июля. Написан им ответ на одно письмо Неизвестному (еврею-христианину) от 17 июля 1910 г., упрекавшему Толстого в антисемитизме. (См. т. 82.)

1031. 80¹². — Толстой читал «Мысли» Паскаля на французском языке в издании его сестры: Pascal. «Pensées. Précédées de sa vie par M-me Périer, sa soeur, suivies d’une choix des Pensées de Nicol et de son traité de la paix avec les hommes». Paris. 1850. Librairie de Firmin, Didot Frères. Книга хранится в яснополянской библиотеке. На книге очень много пометок рукой Толстого, в виде подчеркиваний и отчеркиваний на каждой странице, начиная со стр. 30 до 425. Толстой интересовался Паскалем с давних пор, см. его письмо А. А. Фету от 14 апреля 1877 г., т. 62. О Паскале см. прим. 869.

1032. 80^12—14. — Л. Л. Толстой в своем разговоре укорял отца в том, что он не согласует своих поступков с убеждениями, высказываемыми в писаниях. (Записки В. М. Феокритовой от 17 июля.)

1033. 80¹⁴. — А. Л. Толстая, чувствовавшая себя нездоровой, 17 июля ездила в Тулу к доктору Вячеславу Петровичу Грушецкому. (Запись А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 132.)

1034. 80¹⁶[ерткову] — Толстой 17 июля ездил в Телятинки, где собственноручно переписывал свое Завещание, в котором упоминалось, что в случае смерти Александры Львовны он назначает наследницей всех своих писаний Татьяну Львовну Сухотину. Это было последнее посещение Толстым Телятинок. См. об этом «Завещание Л. Н. Толстого», т. 82; «Вблизи Толстого», 2, стр. 129, и факсимиле этого завещания — ТЕ 1913, между стр. 28 и 29. Последняя часть записи означает, что Толстому не было укоров за посещение Черткова со стороны С. А. Толстой.

1035. 80^—18 — Толстой пришел в комнату к Александре Львовне и беседовал с нею, В. М. Феокритовой и А. Б. Гольденвейзером. См. «Вблизи Толстого», 2, стр. 132—133.

18 июля, стр. 80.

80²¹ — Редакции известны два письма Толстого, написанные 10 июля: тверскому крестьянину Петру Терентьевичу Дорофееву в ответ на его письмо с увещаниями о примирении с православной церковью и Л. Д. Семенову (прим. 692) о соединении людей с богом. См. т. 82.

80^22—23«». — Толстой приводит слова, сказанные ему Софьей Андреевной в этот день по поводу того, что он не желает ей отдать на хранение Дневники. В своем Дневнике от 18 июля она записала: «С утра мне было очень тяжело, тоскливо, мрачно и хотелось плакать. Я думала, что, если Лев Николаевич так тщательно прячет свои Дневники от меня именно, чего никогда раньше не было, то в них есть что-нибудь такое, что надо скрывать именно от меня, так как они были и у Саши, и у Черткова, а теперь закабалены в банк. Промучившись сомнениями всю ночь и весь день, я высказала это Льву Николаевичу и выразила подозрение, что он мне изменил так или иначе, а теперь скрывает и прячет их. Он начал уверять, что это неправда, что он никогда не изменял мне». Далее С. А. Толстая там же пишет, что после ее новых настойчивых просьб отдать Дневники, Лев Николаевич сейчас же отклонил разговор и начал кричать: «Я всё отдал: состояние, сочинения, оставил себе только Дневники, и те я должен отдать; я тебе писал, что уйду, и уйду, если ты меня будешь мучить».

1038. 80²⁵— [сущность его поведения]. Повидимому Толстой имел в виду еще раз поговорить с сыном Львом по поводу его резкостей и несправедливостей по отношению к себе. См. прим. 995 и 996.

80²⁶ — Кого именно подразумевает Толстой в этой записи в точности не установлено. Вечером Лев Николаевич рассказывал Черткову, что днем был студент сельскохозяйственного института, который показывал свои писания и которого он направил к Черткову. А. Б. Гольденвейзер в своих Записях (2, стр. 138) приводит о нем слова Толстого: «Труизмы, которые уже тысячу раз были сказаны. Я ему сказал это. Он ушел, и мне показалось, что я мог обидеть его. Я его догнал, поговорил с ним еще и к вам направил».

1040. 80²⁶. — Село в 12 верстах от Ясной поляны, куда 18 июля Толстой ездил верхом осматривать продававшийся там дом. Дом предполагали купить для погоревшей М. А. Шмидт.

80^—28. Черт[ков], и С[офья] А[ндреевна] готова б[ыла] выйти из себя. — В. Г. Чертков по приглашению Толстого приезжал 18 июля в 10 ч. вечера и за чаем рассказывал о бывшем у него в этот день становом приставе с урядником, которые допрашивали его о живущих в доме лицах, на что он отказался отвечать. Полиция ограничилась отобранием у живущих паспортов. С. А. Толстая во время этого рассказа Черткова сказала, что в действиях полиции нет ничего возмутительного, так как ей надо знать, кто живет в доме; гораздо хуже, сказала она, когда являются в дом посторонние люди, врываются в семью, которых она при других условиях и на порог бы не пустила. Около 11 часов Софья Андреевна заявила, что пора расходиться, и, не ожидая окончания чаепития, распорядилась убирать со стола. (Записки В. М. Феокритовой от 18 июля 1910 г.; «Вблизи Толстого», 2, стр. 137—138.)

19 июля, стр. 80.

1042. 80³⁰. — 23 мая. Толстой получил приглашение от секретаря организационного комитета Стокгольмского конгресса мира 1910 г., доктора словесности Ж. Бергмана (J. Bergman), приехать в Стокгольм на намечавшийся 1—6 августа нов. ст. конгресс мира. Приглашение повторил барон Карл Карлсон Бонд (Carl Carlson Bonde). Толстой, получив это предложение, решил сделать добавление к своему «Докладу для конгресса мира в Стокгольме», приготовленному в 1909 г. Написав короткое добавление, он решил статью эту не посылать и ограничился кратким письмом бар. Бонду и Ж. Бергману от 23 мая — 12 июня. См. т. 38, 82 и прим. 418, 495.

80³⁰. — 19 июля Толстой получил письмо П. И. Бирюкова от 16 июля 1910 г., в котором он писал о своей жизни, занятиях, мыслях, сообщал о том, что собирается в Ясную поляну и запрашивал о пожаре у М. А. Шмидт. Толстой ответил Бирюкову в тот же день письмом, в котором между прочим писал: «У меня хуже пожара. С[офья] А[ндреевна] взволнована, раздражена, почти душевно больна — ненависть к Черткову, ревность к нему, и мне очень трудно. Но я чувствую, что это и по делом и на пользу мне». Кроме письма Бирюкову, 19 июля Толстой написал короткий ответ киевскому гимназисту Б. Быховскому на его письмо о «Войне и мире». См. т. 82.

80³¹ — 19 июля приехали вызванные к Софье Андреевне врач Д. В. Никитин (см. прим. 811) и профессор Московского университета, невропатолог Григорий Иванович Россолимо (1860—1928). Профессор Россолимо поставил следующий диагноз болезни С. А. Толстой: «Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение». (Цитируется по записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 145.) См. также прим. 1689. Врачи советовали Льву Николаевичу и Софье Андреевне разъехаться хотя бы на время, что вызвало сильное раздражение с ее стороны, а Лев Николаевич стал собираться в Кочеты к Сухотиным. Сама С. А. Толстая 19 июля в «Ежедневнике» отметила посещение врачей следующими словами: «Выписали докторов меня лечить, разбив мое сердце. Никитин и Россолимо дали мне советы: не волноваться, брать ванны, гулять, просто смешно. Тут сердце кровью обливается, а гулять!!!» О пребывании Д. В. Никитина и Г. И. Россолимо в Ясной поляне подробно записано А. Б. Гольденвейзером («Вблизи Толстого», 2, стр. 139—145, 147), В. Ф. Булгаковым («Дневник, стр. 268—269 и «Трагедия Льва Толстого», стр. 57—60) и В. М. Феокритовой.

1045. 80³³. — Повидимому Толстой хотел вписать в Дневник свои мысли из Записной книжки, занесенные туда и переписанные в Дневник 20 июля под № 4.

1046. 80³⁴. [во]. — В Овсянникове жили М. А. Шмидт, Горбуновы-Посадовы и П. А. Буланже.

20 июля, стр. 80—81.

80³⁵. дурно себя чувствую. — Толстой весь день 20 июля чувствовал себя очень слабым. «Он слаб от задержек в кишках и увеличенной печени» («Ежедневник» С. А. Толстой от 20 июля). А. Б. Гольденвейзер, описывая свое посещение Ясной поляны 20 июля, отмечает, что Толстой был слаб от тяжелых переживаний за последние дни, в связи с состоянием Софьи Андреевны. Прощаясь, Толстой сказал ему: «А я устал, очень устал от всего этого». («Вблизи Толстого», 2, стр. 145—147).

80³⁶. в елочках, писал письмо Ч[ерткову]. — Елочки — дальняя часть яснополянского парка, куда Толстой любил уединяться, особенно в утренние часы и там, сидя на скамейке, записывал приходившие в его голову мысли. Письмо написано карандашом на вынимающихся листках из Записной книжки, оно хранится в ГТМ (AЧ) (см. т. 89). Приводим это письмо полностью: «Не переставая думаю о вас, милый друг. Благодарен вам за то, что вы помогали и помогаете мне нести получше мое заслуженное мною и нужное моей душе испытание, несмотря на то, что это испытание не менее тяжело для вас. И помогайте, пожалуйста, нам обоим не слабеть и не сделать чего-нибудь такого, в чем раскаемся. Я рад, что понимаю ваше положение, которое едва ли не труднее моего. Меня ненавидят за то, что есть, смело скажу, во мне хорошего, обличающего их, но ко мне и по моим годам, и моему положению они все — а имя им легион — чувствуют необходимость иметь некоторые égards [внимание] и сдерживаются. Вас же за то высокое, святое, что есть в вас — опять смело скажу — им нечего опасаться, и они не скрывают свою ненависть к добру, или скрывают ее под разными выдуманными обвинениями вас. Я это понимаю и больно чувствую за вас. Но будем держаться. Пожалуйста, помогайте мне, а я вам. Собой не похвалюсь. Не могу удержать недоброго чувства. Надеюсь, пройдет».

80³⁶. доктора. — Д. В. Никитин и Г. И. Россолимо. — См. прим. 1044.

81¹. Россолимо поразительно глуп по ученому, безнадежно. — О Г. И. Россолимо см. прим. 1044. Запись эта сделана Толстым, вероятно, под впечатлением разговоров с Г. И. Россолимо по вопросу о причинах самоубийств. В. Ф. Булгаков в своем Дневнике 19 июля пишет: «За обедом Россолимо и Лев Николаевич вели разговор о причинах самоубийств. Лев Николаевич, как на главную причину, указывал на отсутствие веры. Россолимо называл причины: экономическую, культурную, физиологическую, биологическую и пр., а также, пожалуй, и отсутствие веры, т. е. (перевел он на свой язык) отсутствие «точки, на которую можно было бы опереться». Никак сговориться с Львом Николаевичем он не мог» (стр. 268). А. Б. Гольденвейзер в своих Записях (2, стр. 218) приводит следующие слова Толстого, сказанные 8 августа в разговоре с ним и с А. Л. Толстой: «Удивительны эти психиатры! Россолимо мне говорит: «Многое мы уже знаем, а чтò такое сознание, мы еще не знаем». Маленькой вещи не знают, сознания! Сознание это всё. Всё равно, что сказать, что я могу схватить огонь, только до пламени не могу дотронуться».

81². — См. прим. 1042.

80⁵ — Толстой подразумевает свою непрекращающуюся внутреннюю борьбу с чувством к сыну Л. Л. Толстому. См. прим. 955 и 996.

1053. 81^—8 — Франциск Ассизский (1182—1229) — подвижник, особо чтимый католической церковью. Основатель монашеского ордена францисканцев. На русском языке имеется книга: «Цветочки Франциска Ассизского», перевод А. П. Печковского, изд. «Мусагет», М. 1913. Предполагают, что книга в подлиннике была составлена в первой половине четырнадцатого века неким «братом Уголино из Конвента св. Георгия в Анконской марке». Толстой читал о Франциске Ассизском книгу Поля Сабатье: «Жизнь Франциска Ассизского», изд. «Посредника», М. 1895. Разговором Франциска с «братом Львом» о «радости совершенной», почерпнутым из этой книги и несколько им переработанным, начинается сборник Толстого «Мысли мудрых людей». Из него сказание о Франциско Ассизском перешло во все три последующие сборника: «Круг чтения», «На каждый день» и «Путь жизни». В данной записи Дневника Толстой в связи с собственными переживаниями вновь вспоминает этот разговор Франциска с «братом Львом», заключающийся в следующем: Франциск по дороге из Перуджии к Порционколо просит брата Льва записать, что радость совершенная — не в том, чтобы «братья подавали по всей земле пример святой жизни»; не в том, чтобы они исцеляли больных, воскрешали умерших; не в том, что они знали все языки, науки и писания и, благодаря им, проникали бы в тайны души и совести людей; не в том, чтобы им «открылись все клады земли» и они познали бы тайны жизней всего живущего на земле, — а «радость совершенная» в том, что «когда мы придем в Порционколо, — говорит Франциск, — грязные, оборванные, окоченелые от холода и голодные, и попросимся пустить нас, a привратник скажет нам: «Чтó вы, бродяги, шатаетесь по свету, соблазняете народ, крадете милостыню бедных людей, убирайтесь отсюда!» и не отворит нам. И если мы тогда не обидимся и со смирением и любовью подумаем, что привратник прав, что сам бог внушил ему так поступить с нами, и мокрые, холодные и голодные пробудем в снегу и в воде до утра без ропота на привратника, тогда, брат Лев, только тогда будет радость совершенная». Более подробно о Франциске Ассизском см. тт. 52 и 56.

81^12—25. для сознающих в области духовной. — Ср. запись № 2 от 5 августа.

81²⁶—82². В[еру] — Вероятно запись относится к Вере Сергеевне Толстой, с 17 июля вместе со своей двоюродной сестрой Е. В. Оболенской, гостившей в Ясной поляне (см. прим. 1353). B. C. Толстая (1865—1923) — племянница Толстого, разделявшая его взгляды, дочь его брата Сергея Николаевича Толстого (1826—1904). Умерла от чахотки. Подробнее см. Дневник 1889 г., т. 50.

«Падение» В. С. Толстой заключалось в ее гражданском браке с башкирцем Абдурашидом Абульфаком Сарафовым, в результате которого был ребенок: сын Михаил Ильич Толстой (1900—1922). См. письмо к В. С. Толстой от 23 августа 1901 г., т. 73. Существует предположение, что переживания отца — в данном случае своего брата С. Н. Толстого — Толстой изобразил в 1906 г. в рассказе «Что я видел во сне?» (см. т. 36). Последняя часть записи, повидимому, относится к намерению Толстого облечь мысли, записанные в Дневнике, в новую художественную форму. См. список художественных замыслов стр. 193: 15. «Блудница». 16. «Мать».

21 июля, стр. 82—83.

82^—16. — Эта запись представляет собою черновик ответа Толстого неизвестному корреспонденту. Какими-либо сведениями об этом письме редакция не располагает.

1057. 82^17—25. — это богадельня..... — Мысли о науке см. прим. 38.

82^—32. 3) 1) Тип ученого..... Нет конца этим чувствуемым мною типам. — — 193.

82³³. — К сыну Льву Львовичу. См. прим. 955 и 996.

82³⁴. Записал о характерах. Надо попытаться. — Толстой, повидимому, отмечает свою запись о характерах для очерка «Всем равно». См. листы из Записной книжки стр. 192—193. По поводу намерения Толстого написать художественное произведение» А. Б. Гольденвейзер в своей записи от 21 июля (2, стр. 151) приводит следующий разговор Толстого с В. Г. Чертковым: «Лев Николаевич сказал: «Я последнее время не могу читать и писать художественные вещи в старой форме, с описаниями природы. Мне просто стыдно становится. Нужно найти какую-нибудь новую форму. Я обдумывал одну работу, а потом спросил себя: чтó же это такое? Ни повесть, ни стихотворение, ни роман. Что же это? Да то самое, чтò нужно. Если жив буду и силы будут, я непременно постараюсь написать». Владимир Григорьевич заметил, что хорошо было бы писать, не стараясь так отделывать, чтобы это не отнимало так много времени и труда. Лев Николаевич возразил: «С этим уж ничего не поделаешь. Все говорят, что вдохновение — пошлое избитое слово, а без него нельзя. Разница между этой линией en haut et en bas [вверх и вниз] — огромная. Как Пушкин сказал: «Пока не требует поэта (вообще человека) к священной жертве Аполлон»... — Бываешь днями настолько выше себя обыкновенного и, наоборот, — гораздо ниже. Это во всех областях». Я сказал, что это особенно сильно в нравственной области. Лев Николаевич прибавил: — я заметил, что эта разница особенно велика у людей, занимающихся искусством». Ср. «Всем равно» — «очерк характеров», — запись № 8 от 24 августа и прим. 1233, 1241.

82³⁵. [овым]. — «долго и опять по новым местам».

1062. 82³⁵—83¹[ик] Европы. — «Вестник Европы» — петербургский ежемесячный журнал, издававшийся с 1866 по 1918 гг. Толстой иногда помещал в нем свои произведения (см. прим. 20). 21 июля 1910 г. Толстой читал в июльском номере «Вестника Европы» статьи: С., «Смертники», стр. 207—230, и В., «Благовещенская утопия», стр. 231—241 о том, как в 1900 г. на Дальнем Востоке, в реке Амуре, русскими властями было потоплено три тысячи китайцев. См. Дневник Булгакова, стр. 270.

83^—3. Голд[[ков][офьи] А[ндреевны] — 21 июля вечером приезжал в Ясную поляну А. Б. Гольденвейзер и, по приглашению Софьи Андреевны, В. Г. Чертков с сыном В. В. Чертковым. С. А. Толстая, узнав, что приехал Чертков, взволновалась, ушла в сад и стала ходить около балкона, затем быстро вошла на балкон. «Чертков и Дима, который приехал с отцом — пишет В. М. Феокритова, — встали и поздоровались с ней. Она едва поклонилась и почти вырвала руку у Черткова. Владимир Григорьевич сказал ей, что привез добавление к «Власти тьмы», которое она просила. — «Поздно, теперь не нужно, — резко ответила Софья Андреевна, — лучше бы телеграммы юбилейные отдали, взяли на один месяц, а держите два года. Я думаю, можно быть господином своего слова хоть раз», — продолжала грубо говорить Софья Андреевна, всё больше и больше волнуясь. Чертков пытался ей объяснить, почему он их еще ей не привез, но это было напрасно, она не давала ему выговорить ни слова, и он замолчал. Все как-то притихли, всем было опять невыносимо тяжело и стыдно. Разговор уже не клеился. Только Лев Николаевич, как всегда, стараясь всё смягчить, заговорил о своих текущих работах. Опять замолчал, и Гольденвейзер с Чертковым поспешили уехать. После их отъезда Лев Николаевич тоже ушел к себе, говоря: «Спать пойду, я весь вышел». Мы тоже разошлись и Софья Андреевна осталась одна. Даже Лев Львович нашел ее поступок неприличным и сказал ей, что нельзя быть такой несдержанной, — уж если она вышла, то нужно быть учтивой. Она всё говорила, что не может владеть собой, что она так ненавидит Черткова, что удивляется только, как он не понимает ее состояния и ездит, когда она подает ему два пальца. А Чертков ездил к Льву Николаевичу всегда только тогда, когда приглашала сама же Софья Андреевна, прося его не обращать на нее внимания и бывать у Льва Николаевича. Долго мы слышали, как Лев Николаевич, вероятно взволнованный этим поступком Софьи Андреевны, ходил по балкону, не спал и жаловался на боль в печени». (Записки В. М. Феокритовой от 21 июля 1910 г.). Сама С. А. Толстая в своем «Ежедневнике» 21 июля записала: «Опять прорвалась волнением при виде Черткова сегодня вечером. Хуже всего то, что у Льва Николаевича печень очень болит, и я его всё расстраиваю. Он и обедать не хотел, а потом ел всё горох». См. также Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 151—152.

83³ — Запись относится к письму Т. Л. Сухотиной, в котором она писала о Франциске Ассизском. См. прим. 1053. Текстом этого письма редакция не располагает.

83^4—5. Заснул до завтрака. — В. М. Феокритова в своих Записках 22 июля пишет: «Лев Николаевич встал очень рано. Болела печень и чувствовал себя слабым, но всё-таки пошел гулять и после прогулки сел заниматься у нас в комнате... Занимался Лев Николаевич мало, а лег спать, попросив себя накрыть чем-нибудь от мух. Мы с Сашей нашли какую-то кисею и закрыли его, и он спал долго и крепко. В 2 часа приехал Гольденвейзер, и они вместе поехали верхом, после прогулки Лев Николаевич чувствовал себя лучше».

83⁵. Писал в лесу. — Этой записью Толстой отмечает писание своего Завещания в лесу близ деревни Грумонт, в трех верстах от Ясной поляны. По этому Завещанию его всё, когда-либо написанное, где бы оно ни находилось, после его смерти переходит в полную собственность его младшей дочери Александры Львовны Толстой, а в случае ее смерти раньше его — старшей дочери Татьяны Львовны Сухотиной. Свое Завещание Толстой неоднократно переписывал, так как оно должно было быть безукоризненным с формальной стороны, чтобы после его смерти невозможно было, оспорив Завещание, помешать осуществлению воли Толстого в отношении его писаний. Воля же его заключалась в передаче всех своих писаний В. Г. Черткову, с тем, чтобы все сочинения не составляли ничьей собственности, а стали бы достоянием всего человечества, чтобы каждый имел право безвозмездно печатать всё им когда-либо написанное. Но, так как существовавшие тогда законы не допускали юридической передачи во всеобщую собственность, то необходимо было назначить наследником какое-либо определенное лицо. Толстой по соглашению с В. Г. Чертковым выбрал своей официальной наследницей свою младшую дочь Александру Львовну Толстую, наиболее близкую к нему в то время по взглядам и неотступно находившуюся при нем. Прибегнуть к составлению формального завещания Толстой считал себя вынужденным, так как жена его, С. А. Толстая и некоторые из его детей не сочувствовали его намерению и не хотели лишаться значительной материальной ценности, которую составляло литературное наследие Толстого. Зная это отношение своей жены и большинства детей и продолжая жить в яснополянском доме, Толстой, во избежание ссор в семье, должен был тщательно скрывать от семейных, как наличие самого Завещания, так и его содержание, что, на ряду с допытываниями Софьи Андреевны и некоторых младших сыновей, доставляло ему много мучений. См. последующие записи в большом Дневнике и в «Дневнике для одного себя». 22 июля Чертков ожидал Толстого для писания Завещания в Телятинки. Но Толстой, желая оградить себя от подозрений со стороны Софьи Андреевны и мучительных для него упреков, решил в Телятинки не ехать, а отправился верхом в лес, прося бывшего в Ясной поляне А. Б. Гольденвейзера съездить в Телятинки за текстом Завещания и за свидетелями. Гольденвейзер, исполнив эту просьбу Толстого, вскоре поехал в лес к назначенному месту в сопровождении двух других свидетелей: А. П. Сергеенко и сотрудника Черткова, А. Д. Радынского (см. прим. 864). Завещание было собственноручно написано Толстым в лесу «Засеки» близ дер. «Грумонт» на пне, заменившем ему стол. Оно было после смерти Толстого утверждено Тульским окружным судом 16 ноября 1910 г. Подробнее о Завещании см. «Завещание Л. Н. Толстого» — Деловые бумаги и официальные документы, том 82. О писании Завещания Толстого 22 июля 1910 г. подробно рассказывают участники этого акта А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», 2, стр. 152—155 и А. П. Сергеенко, «Как писалось завещание Л. Н. Толстого», ТЕ 1913, стр. 76.

1067. 83^—8. — Приводим описание второй половины дня 22 июля по записи В. М. Феокритовой: «За обедом опять была неприятная история. Софья Андреевна стала упрекать нас и Льва Николаевича, что мы всё скрываем от нее и ничего ей не даем из того, что пишет Лев Николаевич. Я сказала, что до сих пор всё, что было написано Львом Николаевичем, я ей отдала и что она, вероятно, забыла и куда-нибудь спрятала. Она спрашивала о «Разговоре с крестьянином», написанном в 1909 г. [Речь идет о рассказе Толстого «Благодарная почва», написанном 21 июня 1910 г. в Отрадном у Черткова. См. прим. 885.] Софья Андреевна отрицала, говорила грубо, обидно... Лев Николаевич не выдержал и сказал ей: «Чтó ты всё упрекаешь, Соня, ведь это ужасно! Кто тебе не дает, чтó от тебя скрывают? Если бы ты интересовалась, чтó я пишу, ты бы знала всё, всё было напечатано в газетах. Софья Александровна Стахович читала здесь, интересовалась, говорила про эту статью, писем сколько я получил, а ты только теперь вдруг этим заинтересовалась!...» — Ну что же, ну только теперь, — заговорила Софья Андреевна. — Вот ты написал новую пьесу, а отдал только Черткову да себе оставил, только два и есть, почему же мне не дал, я даже не читала и в глаза не видала — горячилась Софья Андреевна. — Вот у него есть, а у жены нет!.. — «Ну, отдал, что же из этого? Это просто невозможно...», — заговорил опять Лев Николаевич. Софья Андреевна вскочила из-за стола. Лев Николаевич посмотрел ей вслед и грустным слабым голосом проговорил: «Это добром не кончится!» Немного погодя Лев Николаевич встал и направился к дому. Софья Андреевна сидела у себя. Не знаю, был ли Лев Николаевич у нее, только он вышел из дома бледный, с страданьем на лице и всё говорил: «Это ужасно, это ужасно! Если меня будут искать, скажите, что я в саду буду. Софье Андреевне опять нехорошо», — прибавил он, покачав головой. Но он скоро вернулся и прошел к Софье Андреевне. Он хотел опять с ней помириться и опять прощал ей всё. Я их встретила уже на лестнице, они шли гулять и Софья Андреевна была оживлена и говорила: «Как можно отказывать Черткову? Нет, нет, пожалуйста не надо. — Зачем скандал делать, пусть приезжает! Булгаков! Пожалуйста ничего не говорите Черткову, пусть приезжает!» — говорила быстро Софья Андреевна. А Лев Николаевич, желая дать ей совсем успокоиться, просил Черткова сегодня не приезжать и говорил Софье Андреевне, что он совсем не нужен ему и что ему дорого только ее спокойствие».

Толстой намеревался послать В. Ф. Булгакова в Телятинки с просьбой, чтобы Чертков не приезжал 22 июля. Но, как сообщает Булгаков, вместо этого Толстой передал письмо к Черткову приходившей из Телятинок молодой финке, которая, разойдясь с Чертковым, не успела ему передать и Чертков приехал вечером 22 июля. (См. «Трагедия Льва Толстого», стр. 61—62.) Этого письма Толстого к В. Г. Черткову не сохранилось и, кроме вышеизложенного рассказа Булгакова о нем нет никаких материалов. Сама же С. А. Толстая 22 июля отправила письмо В. Г. Черткову с экипажем, посланным в Телятинки за О. К. Толстой с детьми. Приводим это письмо полностью: «Извините меня, Владимир Григорьевич, что я вчера была невольно так не гостеприимна; у меня был такой сильный прилив к голове, что сегодня утром пришлось поставить пиявки. Надеюсь, что вы поймете мое нездоровье и не прекратите своих посещений. София Толстая. 22 июля 1910 г.».

«Но вот приехал Владимир Григорьевич, и опять волнение. — «Дня не даст отдохнуть, — говорила Софья Андреевна. — Опять уже здесь». — Да вы же его звали, — сказала я. — «Ну что же, что звала, так и нужно сейчас приезжать?» — сказала Софья Андреевна и обеспокоенная тем, что Чертков сидит на балконе с Львом Николаевичем, сняла башмаки и пошла в спальню слушать, чтó говорят. Мы пошли пить чай на террасу. Вскоре после этого Софья Андреевна вошла в комнаты, где разговаривали Толстой и Чертков, и все втроем пришли на террасу. Чертков уехал рано... Всем было тяжело...»

1068. 83⁹. — Жан Лабрюйер (Jean de La Bruyère, 1645—1696) — французский писатель-моралист, изображавший нравы современной ему эпохи и придворной аристократии. Избранные его мысли были переведены на русский язык Г. А. Русановым и вышли в 1908 г. в изд. «Посредник» с предисловием Толстого. — Книга Лабрюйера, которую упоминал Толстой в дневниковой записи — «Характеры или нравы этого века». С предисловием Прево-Парадоля и Сен-Бева. Перевод П. Д. Первова, Спб., 1890. На обложке — надпись: «Глубокоуважаемому Льву Николаевичу Толстому от переводчика. 1910^III/₁₄». Книга хранится в Яснополянской библиотеке.

23 июля, стр. 83.

83^—11. [ень] — В. М. Феокритова в Записках от 23 июля пишет: «Здоровье Льва Николаевича нехорошо. Спал долго, до 11 ч. утра. Все беспокоились и боялись обморока. Наконец он проснулся. Саша пошла к нему. Лев Николаевич жаловался на дурной вкус во рту и на сильную слабость. На просьбу Саши померить температуру Лев Николаевич согласился. Оказалось 37,4, пульс 90. Желудок не действовал, и его уговаривали принять слабительное. Софья Андреевна болезнь приписывала всему: и неосторожности в еде, и верховой езде, но только не неприятностям... Лев Николаевич, несмотря на нездоровье, пошел гулять, но так как у него лежал компресс, то скоро озяб и вернулся домой. Озноб продолжался. Саша обеспокоенная несколько раз входила к нему. «Меня все лечат, — сказал Лев Николаевич, — а я не имею против»... Саша говорила, что Льву Николаевичу очень тяжело, что он сам сознается, что не выдержит и уйдет куда-нибудь, что он больше жить так не может. Потом он заснул и проспал довольно долго». Об этом же см. «Вблизи Толстого», 2, стр. 156—159.

Д. П. Маковицкий в своих Записках от 23 июля рассказывает, что накануне вечером Толстой сидел и читал в своей комнате при открытых окнах и дверях на сквозняке, что, по его мнению, и послужило одной из причин заболевания Толстого. 23 июля Александра Львовна, обеспокоенная болезненным состоянием отца, вызвала Маковицкого из лечебницы. „Лев Николаевич ей говорил, продолжает Маковицкий: «Меня нечего лечить, не понимаете, что мне болезнь, кроме приятного, ничего не доставляет». А по поводу непрерывно повторяющихся и утомляющих его предложений Софьи Андреевны лечить его: поставить компресс, принять слабительное и пр., Лев Николаевич сказал: «Когда приходят последние дни, тут серьезные мысли, тут не до любезничанья и не до притворства»“.

83¹⁴. Справил письма — 23 июля Толстой написал и подписал пять писем: 1) В. П. Богданову — ответ на его письмо о беседе Толстого с «Александром» (А. П. Суриным, см. прим. 885); 2) Филиппу Ефремову, сторожу на почте в Баку — ответ на его письмо о тяжести жизненных условий и об его стихотворстве; 3) Эльмеру Мооду — опровержение одного места из его английской биографии Толстого («The Life of Tolstoy»), где говорится о яко бы неодобрительном отношении покойной дочери Толстого Марии Львовны Оболенской к Черткову. М. Л. Оболенская (1871—1906), вторая дочь Толстого, близкая ему по взглядам и много помогавшая ему в работах. См. прим. 1138. О М. Л. Оболенской подробнее см. Дневник 1884 г. т. 49; 4) О. А. Степановой — ответ на ее вопросы о боге и о душе и 5) Александру Михеевичу Левитскому — о неудовлетворенности понимания бога, как «разумения». Кроме того, по поручению Толстого, ответили В. Ф. Булгаков В. Г. Алексеевой и А. Л. Толстая — Л. Н. Миронову. Все эти письма публикуются в т. 82.

83¹⁴. — 23 июля в Ясную поляну на два дня приезжал младший сын Толстого Михаил Львович Толстой (см. прим. 579) с женой Александрой Владимировной Толстой, рожд. Глебовой (р. 1880 г.) и детьми Иваном (см. прим. 874) и Татьяной (р. 1903 г. — вышла замуж в 1922 г. за Александра Константиновича Львова — р. 1900 г.).

83¹⁵. Ольга с детьми —

83¹⁵ — Лев Львович Толстой.

83^16—17. я врежу и себе и ей уступчивостью. Хочу попытать иной прием. — Запись относится к взаимоотношениям Толстого с женой, обострившимся за последний месяц. В течение этого месяца С. А. Толстая стала предъявлять к мужу разные требования, но по мере исполнения их, она не только не успокаивалась, но наоборот предъявляла к нему всё новые и новые: о возвращении Дневников от Черткова, о запрещении ему фотографировать Льва Николаевича, о прекращении свиданий с Чертковым и наконец о Завещании. См. прим. 1011 и 1066. Постепенно, особенно после подписания Завещания, Толстой пришел к мысли, что дальнейших уступок он делать не должен, а наоборот, следует «стараться не раздражаться и стоять на своем, главное, молчанием». См. «Дневник для одного себя», запись от 29 июля.

1075. 83^—22. чтобы не дать нам возможности говорить только вдвоем. — Д. П. Маковицкий в своих Записках от 23 июля 1910 г. писал: «Вечером был Владимир Григорьевич. Софья Андреевна не отходила от них... «Я не могу дольше видеть Черткова, — говорила Софья Андреевна, — пусть остаются одни, мне и так советовали доктора уехать. Вот я и уеду хоть на несколько дней. Пошла в комнату, заперлась и начала укладываться». Об этом же см. Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 157—159.

83^22—25. Но я встал и спросил его: ..... ушла взволнованная и раздраженная. — Толстой спрашивал Черткова, согласен ли он с внесенными им двумя поправками к своему завещательному распоряжению, которое составил по его просьбе Чертков («Объяснительная записка к завещанию» от 31 июля 1910 г. — См. «Деловые бумаги и официальные документы», т. 82). Поправки Толстого заключались в следующем: 1) включить в завещательное распоряжение, чтобы всё написанное им не только после 1881 г., но и ранее было передано после его смерти В. Г. Черткову для просмотра и издания. 2) Вторая поправка заключалась в том, чтобы, в целях ограждения Черткова от всевозможных нареканий, в текст записки было включено, что Чертков после смерти Толстого ведет работу над его рукописями в материальном отношении на тех же основаниях, на каких он издавал их при его жизни, т. е. не извлекая себе из этого никаких выгод (см. пункт 2 Записки от 31 июля). — Кроме того, в том же разговоре Толстой спрашивал у Черткова его мнение о своем письме к Мооду, в котором он просил Моода выпустить из его английской биографии то место, где говорится о якобы недоброжелательном отношении к Черткову покойной дочери Толстого М. Л. Оболенской. См. прим. 1070 и Записи Гольденвейзера, 2, стр. 161.

83²⁷. Письма ничтожные, читаю всякие пустяки. — 24 июля Толстой написал черновики двух писем: бывшему офицеру В. Мосютину об отрицании военного дела и крестьянину Николаю Павловичу Фоньчикову о загробной жизни и «Евангелии» (см. Письма 1910 г., т. 82). Кроме того, он получил, как сообщают Д. П. Маковицкий и А. Б. Гольденвейзер, письмо от крестьянина Нижегородской губ. Ардатовского уезда, Абрама Овечкина, спрашивавшего будут ли вечные муки на том свете. Лев Николаевич по поводу этого письма сказал: «Вот, у кого поучиться Душану Петровичу настоящему народному языку». Письмо действительно писано старинным богатым русским языком. Лев Николаевич удивлялся, что религиозная основа у этих старых людей — страх наказания — самый нерелигиозный расчет. Лев Николаевич сравнивал понятие о боге у крестьян и ученых и сказал: «Этот крестьянин признает нечто необъяснимое, а тот ученый скрывает то, что необъяснимо, и это самое грубое суеверие. Этот крестьянин несравненно выше. Сегодня я читал в «Вестнике Европы» о Дарвине и Ламарке, это такая игра слов, как шахматы». («Яснополянские записки» от 23 июля.) По записи А. Б. Гольденвейзера весь этот разговор происходил не 23, а 24 июля (стр. 160—161).

«Ламарк и Дарвин, как типы ученых». — «Вестник Европы», 1910, 7, стр. 122—133. См. Записную книжку, стр. 191. Кроме того, он читал вслух рассказы Куприна, причем находил «прекрасным» язык рассказа «Гамбринус».

25 июля, стр. 83.

83^29—32. Я все нездоров, но несколько лучше. — С. А. Толстая всю ночь собиралась, укладывала вещи и разговаривала с О. К. Толстой, жалуясь ей на Льва Николаевича и Черткова. Об этом со слов O. K. Толстой подробно записал А. Б. Гольденвейзер (2, стр. 161—162). Об отъезде С. А. Толстой в экипаже, высланном за семьей Андрея Львовича Толстого, который телеграфировал утром о своем приезде в Ясную поляну, Д. П. Маковицкий в своих Записках от 25 июля рассказывает: «Софья Андреевна уехала в 2 часа. Простилась, как если бы навсегда уезжала и больше не намеревалась вернуться. В кармане пистолет, с собою опий, перекрестила дочь, Ольгу Константиновну. Меня просила простить ей, чем провинилась, я был тронут. Лев Львович хотел подсесть к ней в экипаж, она отклонила и уехала одна. Лев Николаевич сказал ей, что если будет здоров, то, уедет она или нет, он всё равно завтра утром поедет в Кочеты. Это ему посоветовала Александра Львовна. Сегодня у Льва Николаевича было стеснение в груди. К четырем прошло. В 7 ч. Софья Андреевна вернулась с Андреем Львовичем, Екатериной Васильевной [вторая жена А. Л. Толстого, см. прим. 152] и Машенькой [Марья Андреевна Толстая (р. 17 февраля 1908 г.) дочь А. Л. Толстого от второго брака]. Софья Андреевна имела вид измученный. Лев Николаевич сошел ей навстречу,... привел Софью Андреевну из ее комнаты в залу под руку. Потом посидел, пока обедали, очевидно, спокойно, мирно, даже весело».

«Ежедневнике» о своей поездке в Тулу 25 июля: «Решила уехать из дому. Уложилась, взяла с собой яд, чтобы, если не выдержу, принять его в одиночестве. Плакала, покидая свой дом и предоставила Черткову свое место. Встретила на вокзале в Туле Андрюшу с семьей. Он понял мое состояние и свез домой. Радость Льва Николаевича и моя, почувствовала его любовь, когда я вернулась. Вечер мирно без Черткова и хорошо в семье». Намереваясь уехать из Ясной поляны, С. А. Толстая написала «Предположенную, по не посланную статью в газеты» следующего содержания: «В мирной Ясной поляне случилось необыкновенное событие. Покинула свой дом граф. Софья Андр. Толстая, тот дом, где она в продолжение 48 лет с любовью берегла своего мужа, отдав ему всю свою жизнь. Причина та, что ослабевший от лет Лев Ник. подпал совершенно под вредное влияние господина Ч..... ва, потерял всякую волю, дозволяя Ч..... ву, и о чем-то постоянно тайно совещался с ним. Проболев месяц нервной болезнью, вследствие которой были вызваны из Москвы два доктора, графиня не выдержала больше присутствия Ч..... ва, и покинула свой дом с отчаянием в душе». (Дневник С. А. Толстой, от 26 июля 1910 г.)

1079. 83^32—33 — Толстой говорил Льву Львовичу, что он наделал ему много зла в обострении отношений с матерью, что его поступки следствие той ненависти к отцу, которую он испытывает временами, когда он считает отца неправым, про что он сам недавно ему говорил. (Дневник А. Л. Толстой от 25 июля 1910 г.) См. прим. 955 и 996.

1080. 83³⁴[ейзер]. — А. Б. Гольденвейзер остался ночевать в Ясной поляне из-за дождя. Во время разговора его с Толстым о том, что только болезнью можно объяснить себе поведение Софьи Андреевны, Лев Николаевич сказал: «Вы знаете мои взгляды. Я думаю, что это не болезнь, а отсутствие нравственных начал. Мы не должны считать таких людей больными... Странно это. Она совершенно лишена всякой религиозной и нравственной основы; в ней даже нет простого суеверия, веры в какую-нибудь икону. С тех пор, что я стал думать о религиозных вопросах, вот уже тридцать лет, противоположность наших взглядов обнаруживается всё резче, и дошло вот до чего... В ней сейчас нет ни правдивости, ни стыда, ни жалости, ничего... одно тщеславие, чтобы об ней не говорили дурно. А между тем ее поступки таковы, как будто она старается только о том, чтобы все знали и говорили про нее дурно. Она этого не замечает, а какое-нибудь любезное или льстивое слово — и она довольна, и ей кажется, что ее все хвалят»... ,,Вечером было очень тяжело — продолжает свою запись А. Б. Гольденвейзер, — Лев Николаевич сидел тут же в зале, но почти всё время молчал. Он, очевидно, совершенно измучен... — Прощаясь, Лев Николаевич сказал мне: «Софья Андреевна очень жалка. Ей, видимо, стыдно. Я не хотел ее трогать нынче, так что об отъезде завтра в Кочеты нечего думать. Посмотрим, может быть, поедем послезавтра»“. («Вблизи Толстого», 2, стр. 165, 167).

84³. О Безумии. — Статья Толстого «О безумии» — см. прим. 451.

84³. Письма. — — о возможности целомудренной дружбы между мужчиной и женщиной; 2) тяжело раненому на японской войне, находившемуся при смерти инженеру-технику Владимиру Николаевичу Бабинцеву, — о понимании тяжести его положения. (Оба письма — см. т. 82.) 3) В. Г. Черткову (см. прим. 1087). Кроме того, 26 июля Толстой написал, так называемый, «аттестат» В. Ф. Булгакову о его письмах по поручению Толстого, который взволновал С. А. Толстую, принявшую разговор Толстого с Булгаковым об этом «аттестате» («документе») зa Завещание. См. т. 82 и Дневник Булгакова, стр. 271—272.

84³ — Толстой был поставлен в такие условия, в которых не мог писать свободно, так как опасался, что Дневники его будут найдены и прочтены женою. Во избежание этого он завел «Дневник для одного себя», который прятал и никому не давал читать. См. запись от 28 июля и прим. 1099. «Дневник для одного себя» см. стр. 129—144.

84⁵ — С В. Ф. Булгаковым (см. Дневник, Булгакова, стр. 272).

84^5—6. Сыновья Андрей и Лев очень тяжелы, хотя разнообразно, каждый по своему. — Отношение Толстого к своему сыну Андрею Львовичу, как показывают дневниковые записи Толстого за ряд лет и переписка, были чрезвычайно сложны. Лев Николаевич ценил некоторые черты в характере сына, например, его природную доброту. (Н. Гусев, «Письма Л. Н. Толстого к А. Л. Толстому». — «Юбилейный сборник». М. 1928, стр. 64.) С другой стороны, он огорчился тому пути, по которому пошел в своей жизни А. Л. Толстой: распущенная жизнь, развод с первой женою и вторичный брак, в политической области — крайне правое направление и защита смертной казни, наконец нескрываемое стремление извлечь материальные выгоды из писаний отца после его смерти, в cвязи с чем домогательства относительно Завещания (см. запись в Дневнике от 27 июля и прим. 1088), постоянное оправдывание Софьи Андреевны и потакание ее выходкам, против себя и Черткова.

Что касается отношения Толстого к своему сыну Льву, то они были другого характера: Лев Львович чужд был отцу по самому своему внутреннему содержанию, несмотря на то, что в ранней молодости он сочувствовал идеям отца. Духовную отчужденность от сына и его резкие и оскорбительные выходки против себя летом 1910 г. Лев Николаевич мучительно переживал, что сам и свидетельствовал в многочисленных записях своих Дневников за 1910 г. См. предшествующие записи, прим. 955 и др., касающиеся Л. Л. Толстого.

1086. 84^—9 — Развитие той же мысли см. прим. 38.

84^10—11[] — Не ослабевающее, а наоборот, всё усиливающееся раздражение С. А. Толстой против Черткова привело Толстого к мысли прекратить личные свидания с ним. Утром 26 июля Толстой написал об этом Черткову и отправил письмо с А. Б. Гольденвейзером. Приводим это письмо полностью:

«Думаю, что мне не нужно говорить вам, как мне больно и за вас и за себя прекращение нашего личного общения, но оно необходимо. Думаю, что тоже не нужно говорить вам, что требует этого от меня то, во имя чего мы оба с вами живем. Утешаюсь — и думаю, не напрасно — мыслью, что прекращение это только временное, что болезненное состояние это пройдет. Будем пока переписываться. Я не буду скрывать своих и ваших писем, если пожелают их видеть. Милый Ал. Бор. передаст вам все подробности вчерашнего дня. Вчера весь вечер мне было очень хорошо. Думаю нынче решить и приготовить мой отъезд к Тане. Здоровье мое лучше. Сердечный привет Гале. Неприятно писать вам то, чтò пишут в конце писем, и потому просто подписываюсь Л. Т.

Утро 26 июля».

В. Г. Чертков в свою очередь прислал Толстому письмо, которое он писал 21, 22, 25 и 26 июля. Приводим часть письма, написанного 25 июля:

«О моих личных чувствах в этом деле и речи быть не может. Я вполне готов, если это нужно для вашего спокойствия, или вообще — по вашему мнению, не видеться с вами и день, и целый промежуток времени и даже до самой смерти которого-либо из нас. Но при этом буду, как всегда, с вами вполне откровенен и, прав ли я или ошибаюсь, но сообщу вам моё опасение. А именно, я боюсь, как бы из желания успокоить Софью Андреевну вы не пошли слишком далеко и не поступились бы той свободой, которую следует всегда за собою сохранять тому, кто хочет исполнять волю не свою, а Пославшего. Например, мне кажется, что обещаний поступать так или иначе не следует давать никогда никому. Не следует также ставить себя в такое положение к другому человеку, чтобы мои поступки зависели от его разрешения. Хозяин у нас один, и ни в каких случаях, крупных или мелких, нам, его слугам, не следовало бы связывать своей воли подчинением себя, в том или другом отношении, воле или капризу другого человека, как бы это, по нашим соображениям, ни должно было бы благотворно действовать на этого другого человека в физическом или душевном отношении. Знаю, что, уступая и отказываясь от своих желаний и предпочтений, бывает иногда трудно определить себе, где провести границу и что, ради того чтобы не обесценить всего того, что уже уступил, может явиться искушение скорее перейти за эту границу, чем не дойти до нее. К тому же и внутреннее духовное удовлетворение от своего смирения, от сознания того, что всё уступаешь и ничего не отстаиваешь, влечет в сторону всё больших и больших уступок. И тут-то и бывает у вас, я боюсь, опасность уступить свою свободу, связать себя и поставить свое поведение в том или другом отношении в зависимость от воли человека, а не одного только голоса божьего в своей душе в каждое настоящее мгновение. Вот почему, хотя я готов безропотно даже навсегда лично расстаться с вами, если вы будете находить в каждую данную минуту, что в этом воля божья; тем не менее мне было бы жаль и больно даже один раз не повидаться с вами вследствие связавшего вас обещания, данного вами человеку. Простите меня, если я ошибаюсь или вам неприятно то, что я высказал. Но мне было необходимо это вам высказать, иначе оно лежало бы тяжестью на моей душе....»

—85.

1088. 84^—14. Андр[ей] приходил спрашивать: есть ли бумага? Я сказал, что не желаю отвечать. Оч[ — 27 июля утром, после разговора Льва и Андрея Львовичей Толстых с Александрою Львовной, в котором братья стремились разузнать от нее о Завещании, но, не получив ответа, Андрей Львович отправился в кабинет к отцу, предварительно попросив выйти из кабинета Александру Львовну, успевшую предупредить Толстого. Получив отказ в удалении Александры Львовны, Андрей Львович прямо спросил отца, есть ли у него какое-либо Завещание. Толстой ответил, что не считает себя обязанным отвечать на этот вопрос, после чего А. Л. Толстой вышел из комнаты, хлопнув дверью. Об этом со слов Александры Львовны подробно записали в своих мемуарах В. М. Феокритова, А. Б. Гольденвейзер (2, стр. 172—173) и Д. П. Маковицкий.

1089. 84^14—16. — А. Л. Толстая вскоре после разговора отца с Андреем Львовичем о Завещании отправилась в Телятинки и рассказала всё происшедшее Черткову и Гольденвейзеру. Тогда все трое решили, что необходимо откровенно осветить Толстому смысл всего происходящего за последнее время в его доме и во что бы то ни стало уговорить его уехать к Татьяне Львовне в Кочеты. (Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 171—173.) В этом смысле Чертков и Гольденвейзер написали письма Толстому. Приводим цитату из письма Черткова от 27 июля: «Дорогой друг, я сейчас виделся с Александрой Львовной, которая рассказала мне о том, что вокруг вас делается. Ей видно гораздо больше, чем вам, потому что с ней не стесняются, и она со стороны видит. Тяжелая правда, которую необходимо вам сообщить, состоит в том, что все сцены, которые происходили последние недели, приезд Льва Львовича, а теперь и Андрея Львовича, имели и имеют одну определенную практическую цель. И если были при этом некоторые действительные болезненные явления, как и не могли не быть при столь продолжительном, напряженном и утомительном притворстве, то и эти болезненные явления искусно эксплоатировались всё для той же одной цели. Цель же состояла и состоит в том, чтобы, удалив от вас меня, а если возможно и Сашу, путем неотступного, совместного давления выпытать от вас или узнать из ваших дневников и бумаг, написали ли вы какое-нибудь завещание, лишающее ваших семейных вашего литературного наследства, если не написали, то путем неотступного наблюдения за вами до вашей смерти помешать вам это сделать, а если — написали, то не отпускать вас никуда, пока не успеют пригласить черносотенных врачей, которые признали бы вас впавшим в старческое слабоумие для того, чтобы лишить значения ваше завещание. Не стану здесь приводить доказательства тому, что это не преувеличенные наши опасения, а несомненная истина, в которой нам всем пришлось против нашего желания и с неотступной болью сердца убедиться. Прошу вас только поверить тому, что мы не стали бы вам этого сообщать, если бы не успели несомненно убедиться в том, что это так».

Толстой в своем ответном письме В. Г. Черткову от 29 июля писал: «Положение, не только хочу думать, но думаю не таково, как вы его себе представляете, т. е. дурно, но не так, как вы думаете. Теперь совсем спокойно. И мне хорошо, и я рад. В случае же возобновления, я решил и надеюсь исполнить твердое молчание. Ну да всё это неважно. Будем стараться каждый из нас поступать, как должно (простите, что говорю вам такие пошлости), и будет всё хорошо». См. письмо к В. Г. Черткову от 29 июля 1910 г., т. 89 и запись в Дневнике от 29 июля. А. Б. Гольденвейзеру по поводу писем, его и В. Г. Черткова, Толстой сказал: — ...«Прочел я ваши письма и совершенно с вами несогласен. Вы всё преувеличиваете. То, что говорится в минуту раздражения, вы объясняете, как обдуманный план. А если бы оказалось, что вы правы, тем лучше: это дало бы мне свободу действий». («Вблизи Толстого», 2, стр. 173.) Кроме того А. Б. Гольденвейзер записал свой разговор с Толстым 28 июля. На его вопрос, не рассердился ли Лев Николаевич за его письмо, Толстой ответил: «Нисколько, что вы? Только вы оба, любя меня, преувеличили. Я думаю, что не всё так плохо, как вы думаете. А если это так, то я даже рад, хотя это очень дурно и эгоистично — значит, я рад, что они окажутся так дурны — но тогда я буду совершенно перед своей совестью свободен. Но я уверен, что вы из страха за меня всё преувеличили.... Одно что меня вчера смутило, — сказал Лев Николаевич, — вы слышали, как она вчера говорила о миллионе, который ей предлагал издатель? Видно, что эта мысль у нее сидит в голове». (Вблизи Толстого, 2, стр. 176—177.)

«Софья Андреевна выдала свои планы: если бы узнала, что Лев Николаевич написал Завещание, то пошла бы к царю, представила бы себя нищей и выпросила бы уничтожение Завещания Льва Николаевича и введение себя в права. Думает о том с тремя младшими сыновьями: объявить Льва Николаевича сумасшедшим. Лев Николаевич, услышав об этом, сказал, что в таком случае он не считал бы себя ничем связанным, все обещания взял бы назад и объявил бы, что все могут его сочинения печатать» («Яснополянские записки» от 29 июля). См. записи от 29 июля и 17 сентября в «Дневнике для одного себя» (стр. 129 и 137). С. Л. Толстой в замечаниях на комментарии данного тома в апреле 1933 г. писал: «Маковицкий ошибается, предполагая определенный план действия Софьи Андреевны, Льва и Андрея. Я был в то время в Ясной и, должен сказать, что разговоры об объявлении Льва Николаевича впавшим в старческое слабоумие и потерявшим память (а не сумасшедшим) были, но не было и не могло быть серьезных намерений. Ведь Софья Андреевна, Андрей Львович и Лев Львович знали, что я, Татьяна Львовна, Александра Львовна и, вероятно, Илья Львович не допустили бы их до этого. В то время они, очевидно, не сознавали всей гнусности и глупости таких мероприятий. Но это были только разговоры....»

84¹⁶. Приехал Сережа. — С. Л. Толстой приехал вечером 27 июля из Тулы на извозчике. Д. П. Маковицкий в связи с его приездом записал: «Вечером приехал Сергей Львович. С ним поговорила Александра Львовна, а после нее мать имела с ним разговор. Высказала ему взволнованно свои опасения, что, если кто станет печатать сочинения Льва Николаевича с 1881 г., то она не может его привлечь к суду, не имея документа на право издательства; во-вторых, что рукописи все остаются у Черткова; третье, что надо выудить Завещание у Льва Николаевича. Сергей Львович ей ни в чем не поддакивал, а только вразумлял ее». Д. П. Маковицкий ошибся днем приезда С. Л. Толстого, приехавшего вечером не 26, как у него записано, а 27 июля. О приезде С. Л. Толстого в Ясную поляну см. также записи Гольденвейзера, стр. 173—174.

1091. 84^—18. — [аила] Серг[]. Завтра посмотрю. — Толстой получил письмо от дочери Татьяны Львовны и зятя М. С. Сухотина, которые убеждали его приехать в Кочеты.

84¹⁰ — Рудольф фон Иеринг (1818—1892) — немецкий юрист теоретик, основатель позитивной социологической школы юриспруденции, профессор ряда германских университетов. Отмеченная в Дневнике мысль имеется в книге Иеринга: «Die Schuld in Römischen Civilrecht» изд. 1867 г., стр. 4.

«Круг чтения», стр. 150.

1093. 84^—23— Ср. мысль № 2, записанную 22 мая.

1094. 84²⁸—85¹⁷. 4) Старушка говорит,..... 5) Мы не признаем закон любви..... свойственным самым просвещенным людям. — См. мысли, перечисленные в прим. 38.