ЗАПИСКИ О КАВКА3Е.
ПОЕЗДКА ВЪ МAMАКАЙ-ЮРТЪ.
(1852)
Въ 1852 году въ Іюне месяце я жилъ на водахъ Стараго Юрта. — Кавказъ такъ мало былъ известенъ мне, что допустивъ въ читателяхъ тотъ взглядъ, который я имелъ тогда, я решительно становлюсь въ тупикъ и вижу совершенную невозможность составить описанiе того, что поражало меня. — Надеюсь, что читатели мои или не имеютъ о К[авказе] никакого понятiя, или понятiе хоть сколько нибудь верное; въ противномъ случае, мы никакъ не поймемъ другъ друга. Когда-то въ детстве или первой юности я читалъ Марл[инскаго], и разумеется съ восторгомъ, читалъ тоже не съ меньшимъ наслажденiемъ Кавказскiя сочиненiя Лермонтова. Вотъ все источники, которые я имелъ для познанiя Кавказа, и боюсь, чтобы большинство читателей не было въ одномъ положенiи со мною. Но это было такъ давно, что я помнилъ только то <поэтическое> чувство, которое испытывалъ при чтенiи, и возникшiе поэтическiе образы воинственныхъ Черкесовъ, голубоглазыхъ Черкешенокъ, горъ, скалъ, снеговъ, быстрыхъ потоковъ, Чинаръ... бурка, кинжалъ и шашка занимали въ нихъ не последнее место. — Эти образы, украшенные воспоминанiемъ, необыкновенно поэтически сложились въ моемъ воображенiи. Я давно уже позабылъ поэмы М[арлинскаго] и Л[ермонтова], но въ моемъ воспоминанiи составились изъ техъ образовъ другiе поэмы, въ тысячу разъ увлекательнее первыхъ. Передать ихъ словами я не покушался; потому что зналъ, что это невозможно; но втайне наслаждался ими. Случалось-ли вамъ читать стихи на полузнакомомъ языке, особенно такiя, которыя вы знаете, что хороши? Не вникая въ смыслъ каждой фразы, вы продолжаете читать, и изъ некоторыхъ словъ, понятныхъ для васъ, возникаетъ въ вашей голове совершенно другой смыслъ, правда не ясный, туманный и не подлежащiй выраженiю словъ, но темъ более прекрасный и поэтическiй. Кавказъ былъ долго для меня этой поэмой на незнакомомъ языке; и когда я разобралъ настоящiй смыслъ ея [?], но многихъ случаяхъ я пожалелъ о вымышленной поэме и во многихъ убедился, что действительность была лучше воображаемаго. Постараюсь передать смыслъ какъ той, такъ и другой поэмы. — <Воображенiе всегда далеко от слова; но> Слово далеко не можетъ передать воображаемаго, но выразить действительность еще труднее. Верная передача действительности есть камень преткновенiя слова. Авось воображенiе читателя дополнитъ недостатокъ выраженiя автора. — Безъ этаго содействiя какъ пошлы и безцветны были-бы все описанiя. Чтобы поставить воображенiе читателя на ту точку, съ которой мы можемъ понимать другъ друга, начну съ того, что Черкесовъ нетъ — есть Чеченцы, Кумыки, Абазехи и т. д., но Ч[еркесовъ] нетъ. Чинаръ нетъ, есть бугъ, известное Р[усское] дерево, голубоглазыхъ Черк[ешенокъ] нетъ (ежели даже подъ словомъ Ч[еркесы] разуметь собирательное названiе Аз[iатскихъ] народовъ) и мало-ли еще чего нетъ. Отъ многихъ еще звучныхъ словъ и поэтическихъ образовъ должно вамъ будет отказаться, ежели вы будете читать мои разсказы.[81] Желалъ бы, чтобы для васъ, какъ и для меня, въ заменъ погибшихъ, возникли новые образы, которые бы были ближе къ действительности и не менее поэтичны.
— Оне находятся за Терекомъ, въ большой Чечне, вблизи однаго изъ самыхъ большихъ и богатыхъ мирныхъ ауловъ — Ст. Юрта. — Вообще трудно определить, мирное или немирное пространство, занимаемое Чечней[83] по ту сторону Терской линiи. Живутъ въ немъ, въ аулахъ и крепостяхъ, одни мирные Татары и солдаты, но вне крепостей вы имеете столько же шансовъ встретить мирныхъ, сколько и немирныхъ жителей. — Поэтому вне крепостей место ни мирное, ни немирное, т. е. опасное. На курсъ назначаются на воды две роты пехоты и два орудiя въ прикрытiе лагеря, и въ лагерь собираются раненные офицеры, солдаты и дамы. Въ этомъ году было 3: жена смотрителя съ локонами, въ розовомъ платье, прапорщица Хринева, первая красавица и ужаснейшая кокетка, и аптекарша изъ Немокъ. —
Барыни эти были, сколько я слышалъ, весьма достойныя уваженiя барыни, но одно, чего я не могъ простить имъ, это было то, что они жили въ Чечне — на Кавказе — стране дикой, поэтической и воинственной точно также, какъ бы они жили въ городе Саратове[84] или Орле. Жасминная помада прекрасная вещь и прюнелевыя ботинки тоже; и зонтикъ тоже; но нейдутъ какъ-то они къ моимъ понятiямъ о Кавказе. — Некоторые офицеры были тоже недовольны дамами, но совсемъ по другимъ причинамъ. Они говорили, что решительно нельзя петь песенникамъ лучшихъ песенъ, не имеешь никакой свободы. Поручикъ Чикинъ, чтобы выразить свое неудовольствiе, прошелъ даже мимо землянки главной аристократки съ локонами безъ нижняго платья. Я забылъ сказать, что общество дамъ разделялось на аристократическое, среднее и дурное. Ужъ безъ этаго нигде не бываетъ.
Примечания
Произведение это осталось незаконченным. Быть может, причиной тому был сатирический тон «Записок», который, как отметил Толстой в дневнике под 7 июля 1852 г., был «не в его характере», и который он изгонял, например, из первоначальных набросков «Набега».
Тем не менее к этому незаконченному отрывку Толстой, несомненно, возвращался, — не для того, чтобы продолжать его, а как к наброску, который, — быть может впервые, — в сжатом виде выразил его взгляд на то, что он, под влиянием читанного и слышанного, думал найти на Кавказе, и что нашел в действительности. А это — один из мотивов и «Набега», и «Рубки леса».
«Рубке леса» (см. стр. 305) было отмечено, что в этот рассказ вошли, почти буквально, некоторые строки из «Поездки в Мамакай-Юрт». Мы имеем в виду VI главу рассказа, одну из важнейших для раскрытия его замысла, в той ее части, где Болхов говорит, что «в России воображают Кавказ как-то величественно, с вечными девственными льдами, бурными потоками, с кинжалами, бурками, черкешенками», а автор, соглашаясь с Болховым, добавляет: «мы в России совсем иначе смотрим на Кавказ, чем здесь. Это испытывали ли вы когда-нибудь? Как читать стихи на языке, который плохо знаешь, воображаешь себе гораздо лучше, чем есть?». III глава «Набега», там, где идет речь о поручике Розенкранце и ему подобных, которые смотрят на Кавказ «сквозь призму «героев нашего времени», Мулла-Нуров и т. п.», которые «образовались по Марлинскому и Лермонтову», тоже стоит в непосредственной связи с «Поездкой в Мамакай-Юрт».
Датировка, которую Толстой дает своему пребыванию на водах Старого Юрта и поездке в Мамакай-Юрт, требует поправки.
Июнь 1852 г. Толстой провел в Пятигорске, а в Старом Юрте и, очевидно, Мамакай-Юрте, он был в июне 1851 г. Запись дневника под 11 июня 1851 г. говорит, что Толстой вместе с братом, H. H. Толстым, уехал в лагерь под Старым Юртом 6 числа этого месяца. Обратно в Старогладковскую он вернулся 2-3 августа. Мы предполагаем, что поездку в Мамакай-Юрт отмечает дневник под 4 июля 1851 г.: «Завтра поеду в аул и в Грозное». Мамакай-Юрт как раз аул, расположенный в 20 км. от Грозной, с минеральными источниками, известными под именем «Теплицы св. Павла». Таким образом, отрывок должен был бы начинаться словами: «Въ 1851 году...».
Автограф, с которого «Поездка в Мамакай-Юрт» впервые печатается в настоящем издании, хранится в архиве Толстого в Публичной библиотеке Союза ССР им. Ленина (П. 2) и состоит из 4 лл. 4° в виде двух согнутых и вложенных друг в друга полулистов сероватой писчей бумаги без водяных знаков и клейма. Довольно много вычеркиваний, поправок и вставок. Судя по чернилам, отрывок писан по меньшей мере в два приема.
81. Конец фразы несколько раз переделан. Редакция, предшествующая окончательной: но все то, въ чемъ вы должны разочароваться, узнаете вы еще изъ моего разсказу.