ЗАПИСКИ МУЖА.
Вотъ я опять одинъ и одинъ тамъ, где я былъ и молодъ и дитя, и где я былъ глупъ и гадокъ, и хорошъ и несчастливъ, и где я былъ счастливъ, где я жилъ, истинно жилъ разъ въ жизни въ продолженiи 20-ти дней. И эти [20] дней какъ солнце одни горятъ передо мной и жгутъ еще мое себялюбивое подлое сердце огнемъ воспоминанiй. Теперь Богъ знаетъ что я такое, и что я делаю, и зачемъ все тоже вокругъ меня, и время все также бежитъ около меня, не унося меня съ собой, не двигая даже. Оно бежитъ, а я стою — и не стою, а подло, лениво, безцельно валяюсь посреди все той же внешней жизни, безъ силъ, безъ надеждъ, безъ желанiй, съ однимъ ужаснымъ знанiемъ — съ знанiемъ себя, своей слабости, изтасканности и неизцелимой холодности. Я себе не милъ нисколько, ни съ какой стороны, не дорогъ я, и я не ненавистенъ себе, я хуже всего этаго, я неинтересенъ для себя, я скученъ, я впередъ знаю все, что я сделаю, и все, что я сделаю, будетъ пошло, старо, невесело. Пробовалъ я и вырваться изъ этаго стараго, пыльнаго, затхлаго, гнiющаго, заколдованнаго круга себя, въ которомъ мне[174] суждено вертеться, но все, чтобы я не сделалъ самаго необычайнаго, все это тотчасъ же получало мой собственный исключительный цветъ, образъ и запахъ. Только я могъ это и такъ сделать. Все тоже, все тоже. Ежели бы я застрелился или повесился, о чемъ я думаю иногда также здраво, какъ о томъ, не поехать ли въ городъ, и это бы я сделалъ не такъ, какъ солдатъ, повесившiйся прошлаго года въ замке,[175] а только такъ, какъ мне свойственно, — старо, пошло, затхло и невесело. —
Нетъ, не уйти отъ себя и отъ своего прошедшаго!
Не для человека свобода. Каждая секунда, которую я проживаю, противъ воли проживаю, заковываетъ будущее. А ужъ остается меньше жизни впереди, чемъ сзади. Все будущее не мое уже. Так склонись, покорствуй и неси цепи, которыя ты самъ сковалъ себе. Да, легко сказать, а ежели бы у меня оставалось только два мгновенiя жизни, я бы и ихъ употребилъ на то, чтобы мучительно биться съ этимъ прошедшимъ, и пытался бы вырваться на светъ и свободу и хоть разъ свободно и независимо дыхнуть чистымъ воздухомъ и взглянуть на неомраченный, не сжатый, неоклеветанный, а великой, ясной и прелестной мiръ Божiй. —
Правда, я не имею еще права жаловаться и плакать, у меня были[176] две недели свободы, и теперь бываютъ при воспоминанiи о моей жизни минуты восторга, когда я свободенъ, другiе не выходятъ изъ вечнаго рабства. —
Жизнь моя отжита, ежели то жизнь, те 33 года, которые я былъ, мне делать нечего; я навеки закованъ въ мiре действительномъ; остается одинъ мiръ моральной, въ которомъ я могу быть свободенъ. Хочу, пользуясь теми минутами восторга, въ которыхъ я свободенъ, разсказывать и те событiя, самыя простыя и обыкновенныя событiя, которыя довели меня до моего настоящаго положенiя. —
I.
Первый взглядъ на жизнь и первые идеалы.
Съ техъ поръ, какъ себя помню, какiе были мои первые идеалы? Чего я желалъ? Чемъ я гордился? Богатство и власть были мои идеалы, ихъ я желалъ и ими гордился. Помню, мне было 3 года, отецъ отдавалъ приказанья въ кабинете, въ то время какъ все мы, мать, тетка я и сестра, сидели за чаемъ въ гостинной.
Примечания
«Начал писать З[аписки] м[ужа] из дна».
Если принять в тексте отрывка чтение: «солдатъ, повесившiйся... въ засике» (А. Е. Грузинский и В. И. Срезневский читают даже: «въ Засеке»), то в печатаемом начале можно установить связь со следующей записью Дневника от 13 июня 1856 г.: «Вчера нашли повешенного солдата в Засеке, ездил смотреть на него».
Рукопись отрывка — автограф, хранящийся в Толстовском кабинете Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина , 2 лл. сероватой русской писчей бумаги, размером в лист. Водяных знаков и клейма нет. Чернила коричневые, выцветшие. Поля справа вполстраницы. Л. 2 об. чистый. Незначительное число поправок и вставок между строк.
Публикуется впервые.
Сноски