№ 26 (рук. № 67. T. I, ч. 2, гл. гл. IX, X).
[1617]Армия Кутузова быстро отступила и от Энса, где думали стоять и где солдаты начали уже строить себе бараки.[1618] Кутузовскому сорокатысячному войску, необутому, плохо кормленному, предстояло не только отступать перед вдвое сильнейшим победителем, хорошо продовольствованным неприятелем, среди чужой, дурно расположенной страны, готовой к предательству, как в своих низших, так и высших представителях, но и удерживать этого неприятеля по дороге в Вену уничтожением мостов и арьергардными сражениями, о чем каждый день писал к Кутузову австрийский император. Трудность положения Кутузова увеличивалась уходом Мерфельда с австрийскими войсками, который выше по Энсу в Штеере должен был прикрывать левый фланг позиции, и угрожающим движением французских войск в обход левого фланга. Кутузов всякую минуту мог быть обойден и принужден принять сражение, имея в тылу Дунай, параллельно с которым он отступал, на котором не везде были возможны переправы.
У Амштетена по дороге в Вену русские обозы не успели еще вытянуться вперед авангарда по дороге к Кремсу, где Кутузов намерен был переправиться на ту сторону Дуная, как французские войска под начальством Мюрата и Ланна настигли арьергард и произошло Амштетенское сражение, вследствие которого русские отступили сообразно с своими намерениями и в котором по словам неприятеля: «Les russes déployèrent une rare bravoure et montrèrent un courage féroce: blessés, mutilés ils combattaient avec fureur jusqu'à ce qu'on les eu désarmés»[1619] и т. д.[1620] Вслед за этим было такое же вынужденное со стороны русских дело при Мöльке, и армия Кутузова исполнив свое назначение, отступила, задерживая неприятеля, до[1621] большого Маутернского моста на Дунае, перешла на ту сторону.[1622] «Les russes fuyent encore plus vite que nous ne les poursuivons,»[1623] писал Ланн Бонапарту, «ces misérables ne s'arrêteront pas une fois pour combattre».[1624] Недалеко от Кремса однако «ces misérables»[1625] остановились. Мортье перешел с семью тысячами на нашу сторону реки. Кутузов атаковал и произошло знаменитое сражение под Кремсом или Дарнстейном, где была уничтожена русскими дивизия Газона [?] и Дюпона, взято знамя, три орудия и сам генерал Мортье. За это сражение великие похвалы были воздаваемы и воздаются со стороны русских и австрийцев русским войскам и еще большие со стороны французов французским войскам. В главной квартире, в которой были веселы, князь Андрей Болконский, находившийся при генерале Д[охтурове] во всё время этого сражения, с великой похвалой был представлен Кутузову Дохтуровым и от Кутузова с известием о этой победе послан к австрийскому двору, находившемуся в это время в Брюнне, так как Вена была уже в опасности от неприятеля. Назначение это уже была награда и обещало еще больших наград и почестей со стороны австрийского императора.[1626]
Левый берег Дуная был очищен французами, остатки их разбитых колонн перебирались ущельями на мост в Л[еобен] или на флотилию, которая перевозила их.
Пленных французов вели в Брюнн и везли трофеи. Они обгоняли обозы раненных, которых по десяти в одном форшпане везли моравы по каменистой гористой дороге из Кремса, где уже недоставало места. В полках, находившихся в деле, хоронили убитых и переформировывали роты. Команда, нарочно для того назначенная, хоронила французов и неизвестных в поле сражения. Солдаты многих полков оправились обувью, снятою с убитых, и многие щеголяли в французских башмаках. Тело Feldmarchal'a Smidt при к[оролевской] ген[еральной] кварт[ире], убитого под Дюренстейном, с почестями на почтовых отправлено в Брюнн. Жители, разбежавшиеся из селений верхнего и нижнего Леобена, Дюренстейна, разбежавшиеся в горы, возвращались, находя разрушенные пепелища там, где оставили богатые домы.
Брюнн, и в обыкновенное время большой, старинной, оживленный, более половины моравами населенный город, в ноябре 1805 года был особенно оживлен присутствием в нем австрийского двора, выехавшего из Вены, и военных, приезжавших из армии и живших в нем в постоянной службе при императоре.
2 ноября утром пришло известие о Кремской победе. У императора был торжественный прием. Военные и дипломаты цугами в парадных формах встречались по узким с высокими домами улицам. Накануне был первый снег. 2 ноября был ясный осенний день с утренним заморозком.[1627] После полдня снег оставался только кое где на крышах и в тени, всё стаяло и мокрые мостовые и нарядный народ блестел и шумел по улицам на ярком солнце.
— Tiens, mon cher Bilibine! Je n'aurais jamais cru que dans ce vilain trou morave on puisse s'installer aussi gentillement. Charmant![1628] — говорил[1629] тонкой,[1630] небольшой ростом и совершенно лысой черноватый человек лет сорока в придворном австрийском дипломатическом мундире, входя в кабинет русского дипломата Билибина и оглядывая вокруг себя изящное, роскошное и, видимо, до малейшей тонкости обдуманное, с коврами, мраморами, цветами и наклоненными картинами убранство комнаты. — Tiens, vous n'avez pas même oublié votre clavecin,[1631] — говорил он с тем выражением гладко выбритого, умного и твердого, сухого[1632] лица и тем тоном, который ясно показывал, что ничто не ускользало от наблюдения его небольших узких глаз и ничто вместе с тем не могло заставить его переменить то выражение этих глаз и постоянно слегка тонко улыбающегося изогнутого рта, которое было на нем в то время, как он вошел в комнату. Австрийской дипломат сел подле Билибина, сложив свои красивые, обтянутые, белые, с выступающими икрами, в чулках ноги и достал из жилета золотую табакерку.
— Que voulez vous, mon cher?[1633] — отвечал Билибин худой,[1634] с отвиснувшей везде кожей, жилистой человек с опустившимися мускулами болезненно желтого лица, переменяя свое лежачее, усталое положение на сидячее, но не менее изнуренное. — Que voulez vous, mon cher, je tâche de me rendre la vie douce autant que possible.[1635] И без этого наше положение так противно, так гадко, что ежели бы я был здоров, как вы, мне бы досадно и совестно на себя было, — сказал он по французски, как и происходил весь разговор. И слова, и голос, и лицо, и поза, и смысл речей Билибина выражали безвыходную тоску, безнадежность и апатию, но[1636] серые[1637] глаза, смотревшие из под сморщенного лба, выражали[1638] заботливость и внимание и напряжение ума. Линия лба и редких кривых бровей над глазами Билибина никогда не бывала спокойна и не имела никогда одной определенной прямой или полукруглой линии. То мешок кожи опускался над носом и брови поднимались кверху, то поднималась одна бровь в то время, как другая опускалась, то то же происходило с левой бровью, то вдруг опускались обе и вытягивался кверху мешок кожи над переносицей. То вся кожа над лбом, с коротко обстриженными с проседью волосами за ушами, двигалась на черепе. Видно было, что Билибин знал, что к нему заедут и что поэтому так спущена до половины была драпри и так изящно сверх батистовых манжет и манишки был накинут на него халат из турецкой шали.
дипломата, только больше подалась к углам губ постоянная улыбка на изогнутом рте, у Билибина вместо улыбки, как парик, поднялась вся кожа с стриженными волосами на лбу и черепе и дрогнула за ушами.[1639]
— Voyons,[1640] — сказал взгляд Билибина.
— Tenez ferme![1641] — сказал взгляд графа Студена. Граф Студен был человеком, начинавшим делать себе известность в дипломатическом мире. Билибин был уже известен, как замечательно тонкий дипломат, под видом усталости и болезненности умевший скрывать и выпытывать то, что ему нужно было скрыть или выпытать. Он понял теперь, что дело Студена заключалось в том, чтобы сондировать русский дипломатический terrain[1642] в отношении того, как посмотрит русское правительство на заключение мира, так как в случае войны столица Вена была в опасности. Перед ней уже стояла вся непобедимая армия Бонапарта. А защита заключалась только в тринадцати тысячах плохого войска. Кутузов же, поворотив за Дунай на соединение с Буксгевденом, не мог защитить столицу.
— Que pensez vous de cette échauffourée de Durenstein que nous sommes sensés — accepter comme une grande victoire?[1643] — спросил граф Студен.
— Tout cela ne nous rend pas votre Vienne chérie. Ah. Cependant [ce]la nous <délie> un peu les mains. Voilà tout, — отвечал Билибин. — Et je suis de l’opinion, que cette échauffourée aura quelque influence à Berlin.[1644]
— L'affaire ne se décide pas par la poudre à canon, mais par ceux qui l'ont inventé, — отвечал Студен, улыбаясь и нюхая. — Mais Vienne ne tiendra pas.[1645]
— Avez vous reçu le courrier de Berlin?[1646] — спросил Билибин, не отвечая на замечание о том, что Вена не может держаться.
— Non, mais voyez, la mort du pauvre Schmidt a été péniblement ressenti. Nous n’avons personne pour le remplacer. L’archiduc Ferdinand...[1647]
— Un archiduc vaut l’auire n'est ce pas?[1648] — сказал Билибин, смеясь и намекая на слова, сказанные кем то в Вене в то время, как для того только, чтобы помирить желания русского правительства о назначении Кутузова, как старшего чином, главнокомандующим и желания австрийского правительства назначения Мака, младшего чином, — фельдмаршалом был сделан эрцгерцог Фердинанд, молодой и ничего не обещавший человек. Тогда то было сказано в дипломатическом кругу «archiduc vaut l’autre» и было всеми повторяемо.
Оба сдержанно посмеялись.
— Mais voyez vous, on m’a parlé de l’impossibilité où se trouve Auersberg (начальник военной крепости Вены) de tenir contre les français. Et puis qui sait si cette affaire de Кремс n’est pas le moment avantageux pour en profiter et traiter avec avantage.[1649]
— Je suppose que le P. R. n’est pas de cette opinion, — отвечал Билибин, под именем Р. разумея нашего посланника. — Et je suppose qu’il n’accepterait pas les ouvertures qu'on lui ferait à ce sujet avant d'avoir reçu des nouveaux ordres de son maître.[1650]
— Oh, non, vous vous méprenez sur mes intentions, — отвечал поспешно улыбаясь Студен, но взглядом своим давая чувствовать, что Билибин понял его. — Il ne peut être question de paix pour le moment, mais c'est tout de même fâcheux que l’absence de l’empereur Alexandre nous empoche de profiter de la position avantageuse dans laquelle nous pose celte affaire et de prévenir peut être de plus grands désastres. Qui sait ce qui pourrait arriver à notre armée si le pont de Vienne était forcé et si Bonaparte tournant Koutouzoff lui eût couper la retraite.[1651]
— C'est peu probable, — отвечал Билибин, переводя разговор на частный предмет. — Si cela arrivait, je ne regrette que nos charmantes soirées de Vienne et mon petit pavillon. Ma parole, on dirait que je suis viennois tant j'aime cette chère Vienne. La soldatesque à Vienne! J'ai la chair de poule rien que d'y penser.[1652]
— A, милый друг, — сказал он по русски, но тонко складывая губы, обращаясь к князю Андрею Болконскому, который в полной форме с подвязанной рукой и светлым веселым лицом входил по мягкому ковру комнаты. Князь Андрей и Билибин были одного высшего петербургского общества и потому приятели.
— Обедаете у меня? В Вене я бы вас принял лучше, но что же делать? A la guerre, comme à la guerre.[1653] — Граф Студен — князь Болконский, — поспешил он познакомить. — Граф, обедайте тоже.
— Нет, не могу.
— Ну, mon cher, — обратился он к князю Андрею, — je vous félicite avec un succès écrasant. On ne parle que de vous. Toutes nos dames...[1654]
— Mon cher, le seul succès que j'apprécie c'est d'avoir été le porteur de bonnes nouvelles,[1655] — сказал князь Андрей, считая себя обязанным говорить так перед австрийским дипломатом.
— Le prince a eu de la chance, — вставил Студен. — Avoir été à une carnage comme celui d'avant hier et en être échappé qu'avec cette jolie blessure. Souffrez vous?[1656]
— Non, c'est peu de chose,[1657] — отвечал князь Андрей.
— Он всегда счастлив в женщинах и на войне, — продолжал Билибин. — Помните Кити? — намекая на какой то женский успех его в Петербурге. — Я часто думаю, отчего это какого нибудь Брюхова ранят в нос или в брюхо, а такого блестящего адъютанта, как наш милый князь, непременно в руку и лошадь убьют. Убили под тобой лошадь?
— Ранили. Ну скажите, господа, какие ваши дипломатические новости, разумеется то, что нам, непосвященным, можно сказать, — сказал он, улыбаясь.
— Мы ваши новости военные хотим знать, мы сидим два pékins[1658] и рассуждаем о войне, — сказал Студен, наводя разговор опять на свою тему. — Мы сейчас рассуждали о том, возможен ли переход Бонапартом Дуная при Вене и какие от того могут быть последствия. Вы, как военный человек, можете просветить нас.
— Я прежде, как правдивый человек, — улыбаясь сказал Андрей,[1659] — признаюсь, что я не знаю хорошенько местности Дуная при Вене и не знаю австрийских войск.
— Ну вот я вам скажу, мне кажется, между нами, что австрийские войска очень плохи, особенно те, которые у Ауерсберга, а сам Ауерсберг — вы его знаете, Билибин?
— Положение вот какое. — Студен нарисовал черту Дуная и двумя точками означил одно место, где стоял Кутузов при Кремсе, против Бернадота, другое ниже по теченью при Вене, где стоял Наполеон против Ауерсберга. От каждой из этих точек он провел две линии, соединяющие треугольник. Одну линию, ту,[1660] которая шла от Кремса, он продолжил неопределенно дальше. — Вот это путь отступления Кутузова и путь соединения его с Буксгевденом, по этой линии сверху, с северу, придут русские войска, но не прежде, как через месяц. Другая линия короче первой, заметьте — это путь, ведущий от моста в Вене наперерез Цнаймской дороги, ведущей Кутузова на соединение. Я спрашиваю, что бы было, ежели Бонапарт прорвал мост или построил другой и отрезал Кутузову отступление?
Князь Андрей подумал.
— Был бы[1661]
№ 27 (рук. № 68. T. I, ч. II, гл. XI—XII).
только в высшей степени хохота. Теперь оно показалось на нем потому, что он хохотал так, как никогда не видал его Андрей. Он понравился этим смехом над самим собой князю Андрею,[1662][который] глядя на него, сам засмеялся таким счастливо-веселым смехом, как он давно не смеялся.[1663]
— Il est charmant![1664] — сказал он, указывая на Иполита, и вышел.
Через четверть часа ехал на обед к Эстергази, где так же встречали и льстили ему, как и во дворце, как и у Билибина, потом в театр, где он забыл счет новых знакомств, всё самых важных людей Австрии, потом на вечер к княгине Шварценберг, где известная за самую обворожительную женщину Европы льстила ему и. ежели не оказывала предпочтения перед высшими лицами империи, то наравне с ними обращалась с ним. Поздно ночью Андрей лежал в постели и не мог заснуть от приятного волнения успеха нынешнего дня.[1665] Билибина не было дома.
То ему представлялся император Франц со всеми подробностями его лица и слышались лестные слова, сказанные ему, то княгиня Эстергази, у которой он провел вечер, то освещенные ложи театра и трубки женщин, обращенные на него. Тот сырой и холодный вечер, когда он верхом, рядом с убитым Шмитом, объезжал серые шинели солдат и в первый раз услыхал свист пуль, был далек от него, как будто это было десять лет назад. Яснее всего ему представлялись император и та женщина, у которой он провел вечер. Он вспомнил о своей жене и прощанье с нею, и это показалось ему так давно, что не верилось, чтобы это было. Однако он нахмурился при этой мысли.
«Одна, две счастливые минуты, — думал он, — и уже не я буду зависеть от счастья, а счастье от меня. Моя командировка сюда. Да.[1666] Меня узнали, оценили. Только быть достойным своего счастья. А это я всегда буду». И в его воображении восстал знакомый образ: маленькой человечек с орлиным носом и твердым ртом. Он вспомнил свое лицо и сравнил одно с другим. Потом он вспомнил всё, что знал из истории Наполеона: Тулонская осада, успех в салоне Богарне, назначение главнокомандующим.[1667]
«Ежели я испытал внутреннюю борьбу в ту минуту, как мы вышли из ущелья и пули засвистели около нас, то и Бонапарт должен был бы то же чувствовать в Тулоне»
— Une bagatelle,[1668] — повторил он с улыбкой свое слово, когда Лихтенфельс спросил его, был ли он ранен. Он повторял слова, сказанные ему и им императором. Император сказал, что он удивлен слышать от молодого офицера сужденье об общем ходе [дел.]
— Плохой солдат, который не хочет быть генералом. — Император улыбнулся.
«Отец всё это видит с мрачной, стариковской точки зрения», — думал он, «а император такой человек, которым можно руководить, можно, очень можно.[1669] Княгиня прямо говорила это. Мне дадут полк, положим, и я многое могу сделать. Ежели Бонапарте не командовал полком, а начал прямо с армии, то не может же повториться одно и то же в прошедшем двух людей,[1670] у него была своя, а у меня будет своя дорога. Кутузов стар, да Кутузов осторожен, но у него нет смелости соображений Бонапарта. Угадать Бонапарта и опрокинуть его замысел — вот приз, который поставлен мне», подумал он.[1671]
Еще он думал, думал и с улыбкой прошептал про себя: — Да, я бы запретил стрелять своим, когда бы под огнем увидал фигуру du petit caporal.[1672]
заснуть. Восковая свеча горела у его изголовья на столике, на котором лежала раскрытая его тетрадь фортификации, которую он хотел читать, и читал каждый вечер. Глаза его смотрели задумчиво на огонь свечи, тонкие кости обнаженных кистей лежали на одеяле, красивые, сухие пальцы переминали воск, отломленный от поплывшей свечи.
По ковру соседней комнаты послышались шаги.
— У вас еще огонь, можно войти? — послышался голос Билибина за дверью, и вслед за тем вошла вся сморщенная, крупная, костлявая фигура русского дипломата в халате и с вздернувшимися надо лбом крупными шишками.
— Я от нашего посланника, — сказал он, — он посылал за мной.
<— Вы не хотите еще спать? — спросил он. Билибин велел себе принести халат и, зябко закутавшись и усевшись в покойное кресло у изголовья, сказал: — causons.[1674] Знаете ли вы, что новость, которую привез нам этот imbécile[1675] Курагин — справедлива. Мост перейден.
— Вы это верно знаете?
— Tenez![1676] — Он подал письмо князю Андрею.
— Вот что пишут из Вены.>
Как только он услышал, что мост перейден и армия Кутузова находится в затруднительном положении, первая мысль, пришедшая ему, была та, что это была его осада Тулона, т. е. что он, как Бон[апарте] под Тулоном, здесь в первый раз будет иметь случай показать себя и сделает первый шаг на той дороге, на которой ждала его слава.
— Так зачем вы едете? Останьтесь. По крайней мере вы не будете отдавать своей шпаги французам или en grande compagnie.[1677]
— Еду затем, что[1678] [бы] этого не было.
— Вас или убьют или вы отдадите шпагу, обе альтернативы неприятные.[1679]
— Понимаете ли вы, — отвечал Болконский, — Кутузов — придворный старик, неспособный на геройскую защиту и на смелый шаг. Войско, которому раздаются такие награды, войско — офицеры c'est la lie de la société,[1680] генералы — бесполезные старики, солдаты — дикие и глупые звери, да, la chair à canon, bonne à employer dans les mains d'un grand capitaine,[1681] но не в руках <царедворца Кутузова.[1682]> Союзники — des traîtres.[1683] И против величайшего полководца, против нового Цезаря. Он всё предвидел, всё знал. Понимаете ли вы, что теперь минута всё покажет? До сих пор было дурно. Очень дурно.
— Ну, а как же эта победа Кремская? — спросил улыбаясь Билибин.
— Всё пустяки, нас было два против одного и то они бежали там у Милорадовича, и разве тех бы результатов могли мы достигнуть в этот день? Всё должно было быть взято, всё уничтожено.[1684]
— Ну, а Амштетенское дело?
— Да, — как бы неохотно признался князь Андрей, — но всё таки, что же мы, удержались разве? Нет, с старым человеком, который привык воевать с турками... А австрийцы везде бежали. Это еще хуже.
— Нет, или что-нибудь должно случиться необыкновенное, переворот. А так итти не может.[1685] Наше устройство никуда не годится.
— C’est ça, mon cher. Nous serons mackés.[1686]
— И это нельзя знать, — закричал пронзительно Болконский так, как кричал его отец. — В минуту опасности может выкажется дарованье, ежели только дадут ему дорогу.
Через час Болконский ехал к армии.
№ 28 (рук. № 68. Т I, ч. 2, гл. XI, XII).
<— Что-то делается невероятное. Tenez,[1687] — он подал письмо Андрею. Лицо Билибина было такое же, как всегда, но только как бы досада выражалась в нем.
— Что такое? — спросил Андрей.
— Grande nouvelle. Le pont de Vienne est enlevé, les français ont passé le Danube et vont occuper Znaim avant Koutousoff.[1688]
Андрей только больше открыл глаза и не то ужас, не то гнев выразился на его лице.
— Mon cher, nous sommes mackés, comme à Ulm,[1689] — заключил Билибин, вставляя свое mot,[1690] состоящее в том, что поступок Ауерсперга так же нелеп и необъясним, как и Мака, и что иначе нельзя определить этого поступка, как сделав глагол из слова Мак. Лицо его просияло, за ухом шевельнулась вся шапка волос и все складки и морщины мгновенно книзу сбежали с его лица.
— Mais c’est une trahison incroyable,[1691] — сказал[1692] он.
— Eh, mon cher, il y a trahison et demi trahison et quart de trahison. Quand le jeu est mauvais, on tire son épingle, voilà tout.[1693]
— Но были ли тайные переговоры австрийцев с французами?
— Затем они тайные, чтоб мы их не знали, а впрочем il ne faut jurer de rien.[1694]
— Что вы?[1695]
— Я сейчас еду. — Князь Андрей вышел и распорядился отъездом.[1696]
Билибин, завернувшись в халат, уютно сидел в большом кресле.
— Садитесь, causons,[1697] — сказал он, — dieu sait,[1698] когда увидимся. Savez vous, je vous admire et vous êtes une énigme pour moi.[1699] Зачем вы едете?
— Затем, чтобы сделать мой долг.
— Зачем со мной эти большие слова, nous savons de quoi il retourne.[1700] Ну что же вы думаете об этом деле?
— В военном отношении — Ульм.
— Ведь это при Лихтенфельсе прекрасно, но между нами... Выпутается из этого Кутузов?
— Я ничего не знаю. Я знаю, что наше положенье[1701] дурно, — холодно[1702] сказал Болконский.>
чтоб воспользоваться всем и когда всё делается легко. Князь Андрей был в таком дне и чувствовал это.
— Ну, а чтож вы думаете про Маака?
— Il est coffré le pauvre homme, vous savez,[1703] — прокричал ему Л[ихтенфельс]. Князь Андрей пожал плечами и сделал французский жест губами, останавливаясь в двери.
— Покойный Schmitt был прекрасный офицер и это большая потеря, хотя ему слишком много приписывают в последнем деле.
— Да, эта потеря тем более тяжелая, что мы не имеем никого предложить, кроме Вейротера. Я надеюсь, что Кутузов не примет его.
Болконский опять воротился.
— K[outousoff] fera tout ce que voudra l’empereur; ses lumières seront toujours à la disposition de ceux qui voudront en profiter.[1704]
— Остаются les archiducs... Un archiduc vaut l’autre,[1705] — сказал Б[илибин]. Б[олконский] и все засмеялись. Это б[ыл] allusion[1706] чего то очень смешного.
— Ну, однако, я заговорюсь с вами. — Князь Андрей только хотел выйти, как в комнату вбежал в своем длинном фраке, громадном жабо и панталонах цвета cuisse de nymphe effrayée[1707] сын князя Василия, Иполит, как всегда озабоченный и спешащий. Он по отцу был фамильярен со всеми и с Л[ихтенфельсом] и с Андреем.
— А, великий lovеlасе,[1708] — закричал Билибин.[1709]
— Полноте, вы всё шутки.
— Ну, что la petite cruelle?[1710]
— Нет, я важное, не говорите пустяков.
— De la part de la cruelle?[1711] — спросил он. — Каков?
— La princesse велела мне привести вас нынче вечером или она не пустит меня. Я скакал, как безумный.
— Вы знаете, — сказал Билибин Л[ихтенфельс]у. — Его прислали нам помогать по дипломатической концессии, а он соблазнил всех модисток в Вене, теперь в Брюнне, il fera le tour du royaume.[1712] Иполит засмеялся, захлебываясь.
— Вы приедете? Нет, я вам скажу, Б[илибин], серьезное. <La petite du pont est terrible.[1713] Ну не для вас. Вы, селадон этакий скверный. Лихт[енфельс] не нашел удовольствия, раскланяв[шись], и хотел...
— Ах, постойте. Слухи. J'ai une grande nouvelle.[1714] Бонапарте в Вене уж и мост взял.
— Невозможно.
— И я говорю. Мне говорил п[русский посланник]... Знаете, Болконский, мы поедем вечером к моей и Нимфа будет. Поедемте с нами, пожалуйста, Болконский. — Л[ихтенфельс] уехал. — Так поедем, Болконский.
— Непременно, а вы поезжайте за меня на войну.
— А, гадость какая, я боюсь, когда вижу пистолет. Ну, полно, Билибин, я убегу, — закричал он Билибину, который взялся за пистолетный ящик.
Это почему то очень было весело. Князь Андрей[1715] смеялся, как ребенок.
— Не могу видеть, у всех слабос[ть], мышей не любят... ай, ай полно, Билибин. Он отворачивался.
— Ну, однако мне надо одеваться. Болконский ушел в другую комнату и вышел оттуда одетый в другой мундир и надушенный. Иполит предложил довезти его и дорогой почел себя обязанным говорить о[1716] философии.
— Ведь жизнь — временный asile[1717] и бог нас любит, отчего же нам не веселиться, другие веселятся и я вас всегда уважал.
— Да, да, вот как вы судите.
— Да я только шучу, а я всё думаю.
Ввечеру Андрей поздно воротился домой.[1718] Билибин лежал в постели, но не спал.
— Зайди ко мне. — Андрей вошел, расстегнул мундир и долго задумчиво глядел себе под ноги.
— Удивительна!
— Ну, что? неправда ли хороша.[1719] Это один упрек.
— Завтра я еду.[1720]
— Отчего?
— Ежели бы я не был женат...
Билибин захохотал.
— Вот мы с Иполитом des enfants perdus de l'amour.[1721] Ну, за эту прекрасную супружескую черту я тебя награжу новостью, но новостью скверной, но вследствие которой ты поедешь и без жертв. Дай письмо, читай. — Андрей взял письмо. Он вдруг побледнел и глаза его заблестели злостью.
— Да это ужасно, — закричал он. — Это не может быть, — заговорил он.
— C’est positif.[1722]
— Как же ты так спокоен и говоришь о пустяках. Ты не знаешь, что это такое? Это погибель нашей армии, стыд. Это измена. Это не может быть.
— Я не говорю, что нет.> Я знаю одно, что австрийское правительство вело переговоры и этот сам[ый] А., которого ты видел, выпытывал, не примем ли мы участие в переговорах.
— Это ужасно.
— Ты знаешь, что повозка государя взята здесь, что здесь все бегут и я велел укладываться.
— Да, и я видел.
— Да, читай и послушай. La lettre est jolie, très jolie.[1723]
Князь Андрей стал читать. «Я вам сообщаю странную новость. Венский мост, тот самый мост, который был так страшно минирован, взят. Французы не только в городе, в Вене, но на той стороне за мостом, который они перешли sans coup férir,[1724] и поспешным маршем идут на пересечение отступления русской армии». Князь Андрей остановился.
— Я должен сейчас ехать. Он встал.
— Полно, завтра, и что тебе за охота итти на гибель или на срам и как ты поедешь?
— Я еду.
— Как хочешь.
Послав за лошадьми, Андрей воротился и продолжал читать. Это было письмо женщины, оставшейся в Вене.
№ 30 (рук. № 69. T. I, ч. 2, гл. XII).
была защищена. Описывался величественный «un spectacle dont il est impossible de s'imaginer la beauté»[1726] парада французской кавалерии по улицам Вены с принцем Мюратом во главе ее. Описывалась красота, величественность и воинственность вида Мюрата в мантии, шитой серебром по красному бархату, и в шляпе с страусовыми перьями. Описывалась поездка графа Бубны, губернатора Вены, к императору Наполеону в Шенбрун с целью просить победителя помиловать город и, наконец, описывалось то, что теперь интересовало всех, каким образом был занят и перейден французскими войсками без выстрела Венской мост, минированный, обложенный порохом и защищаемый тринадцатью тысяч[ами] австрийцев под начальством Ауерсперга.[1727]
«Hier, vers 4 heures de l’après midi, les maréchaux Murat et Lannes mirent en mouvement leur troupes vers le pont de Thabor. On cria aux troupes de s'arrêter. Elles le firent, mais répondirent qu’il y avait un armistice et que cet armistice donnait aux français le passage du fleuve.
Les deux maréchaux se détachant des troupes, rien qu'avec leur état major, vinrent seuls sur la rive gauche pour parler au prince Auersperg en donnant l'ordre à la colonne d’avancer insensiblement. La conversation s’entama, mille sornettes furent débitées à ce stupide prince Auersperg et pendant ce temps les troupes gagnaient le terrain et jetaient sans affectation dans le Danube la foudre et les matières combustibles dont le pont était couvert. Les plus minces officiers, les derniers soldats autrichiens jugeaient l'évènement. Ils voyaient la fraude et le mensonge et les esprits commençaient à s’échauffer.[1728]
Un vieux sergent d’artillerie s’approche brusquement du prince et lui dit avec impatience et colère: mon général, on se moque de vous, on vous trompe et je vais mettre le feu aux pièces [?]. Le moment était critique, tout allait être perdu, lorsque le maréchal Lannes (gascon de naissance comme Murat et Beliard) appelle à son secours la pédanterie autrichienne et s’écrie: comment, général, vous vous laissez traiter ainsi! Qu’est donc devenue la discipline autrichienne si vantée en Europe?[1729]
L'argument produit son effet. L’imbécile prince piqué d’honneur se fâche contre le sergent et le fait arrêter. Les troupes arrivent, prennent les canons et le Danube est passé.[1730]
ée de l’empereur Napoléon à Vienne est fixée à demain mercredi».[1731]
— Сознайтесь, что это очень мило, эта история Венского моста. Я не могу объяснить этого иначе, как изменой, — сказал Болконской, и улыбка удовольствия, произведенная целым днем успеха и мыслью о своем Тулоне, не сходила с его лица. — Скажите, может быть измена?[1732]
— Il y a trahison et demi-trahison. Quand le jeu est mauvais on en tire son épingle. Et ils le font,[1733] — сказал он, под словом ils разумея австрийцев.[1734]
— Положение наше не хорошо, мне надо ехать, — сказал Болконской.
— Посмотрим, как наш старый герой и новый кавалер Марии Терезии se tirera de cette impasse. Je ne crois pas que la grande croix Marie-Térèse l'y aide beaucoup.[1735]
— Выпутаться из этого положения слишком трудно, — сказал Болконской. — C'est un homme intelligent, brave, mais....[1736] — он презрительно пожал плечами. — Надо помнить, с кем он имеет дело, с величайшим гением войны. Koutousoff s’entortillera luimême dans ses filets avec ses finasseries, quand il a affaire à cet homme, habitué aux grandes idées, aux grandes combinaisons et exécutions.[1737]
— Et le победоносное православное воинство, — сказал Билибин, перепуская свои мешки с одного глаза на другой, — j’espère que le воинство se fera dans cette occasion une page dans l’histoire et se fera mitrailler[1738] за веру, царя и отечество.[1739]
— Savez vous, le воинство au fond n’est pas trop mauvais?[1740] Я узнал его в это последнее сражение. Солдат очень хорош. Офицеры дрянь. Но, всё вместе, это еще хорошее орудие в руках искусного человека. — И невольно он всё улыбался. — Как подумаешь, какая перемена: после вечера у кн[ягини] Э[стергази] завтра я буду в палатке, в избе, с солдатами. — Он помолчал. — Я это люблю, право люблю. Не бойтесь, может быть вы и хорошее услышите от нас. Мне завтра надо ехать. Когда мне дадут депеши?
— Я думаю, завтра, — сказал Билибин. — Бонапарт не пропустит этого случая, что[бы] не воспользоваться им. Надо быстро и решительно действовать со всей энергией, [1 неразобр.
— Savez vous, — сказал Билибин, усаживаясь, — que nous ne sommes plus en sûreté ici. En fuyant de ce train nous irons jusqu’en Chine.[1741]
Оба помолчали. Билибин зажмурился и стал тереть себе лицо. Когда он кончил тереть лицо, на нем не было ни одной складки, оно сияло приятной, умной улыбкой. Он посмотрел на князя Андрея, который, задумавшись, переминал воск своими тонкими пальцами.[1742] Видно было, что он [2 неразобр.] — Вы мне очень интересны, сделайте мне удовольствие, скажите мне, что вы такое? — Он помолчал и всё улыбался. — Что вы такое?[1743] Вы умны, вы недовольны и всё чего то хотите. Vous êtes à genoux devant Buonaparte, c’est votre dieu, vous méprisez vos compagnons d’armes et c’est avec eux que vous faites la guerre contre votre dieu.[1744] Растолкуйте мне, что вы такое?
— Я честолюбив, очень честолюбив. А зачем, я не знаю. Et bien [?] bonne nuit. Il n’y a rien de tel que de dormir pour décider dans une question difficile.[1745]
Видно было, что теперь Билибин сбирался говорить не одними mots,[1746] но что у него была мысль, которую он хотел выразить.
— Все это очень хорошо (bel et bon), — сказал он. — Армия в опасности, вы поедете, вас убьют или возьмут в плен. Зачем? — Болконской посмотрел на него удивленно, как будто спрашивая его, шутит ли он, или бредит; но по ясному, умному взгляду заметив, что он не шутит и не бредит, он ответил:
— Оттого, что это мой долг.
Билибин улыбнулся, как будто говоря: «вот оно так и есть». Но улыбка его была очень приятна.
— Нет, оставим это, — сказал он. — Дайте руку. Он сделал ему знак пальцами.[1747]
— Нет, я не масон, — сказал Болконской.
— Это тем лучше.[1748] Но возвратимся опять к тому вопросу. Вы меня очень интересуете. Я вас давно знаю и у вас есть будущность. Зачем вы служите в военной службе?
— Затем, что раз я избрал эту карьеру, чувствую себя к ней способным, — отвечал князь Андрей без малейшего замешательства и не отклоняясь от такого анализа своих побуждений, которые для него все были логически ясны и последовательны. — Затем, что я честолюбив, затем, что я люблю славу...
— Хорошо, довольно. Вы — люди с[1749] принципами для меня очень интересны. Вы — военный потому, что это карьера?
— Да. И карьера, которую я люблю.
— Но ведь служить, это значит воевать, убивать людей. Зачем? Разве ваше спокойствие нарушено, разве вы не можете в Петербурге любить женщин и наслаждаться жизнью оттого, что Буонапарте[1750] завладел Генуей? Вы богаты, вы независимы, вы образованы.
Болконский смотрел на него, не понимая.
Князь Андрей имел один из тех умов[1751]
№31 (рук. № 70. T. I, ч. 2, гл. XIV).
войск, не зная всей опасности своего положения и не думая о нем. Войска эти были так измучены своим ночным переходом 2-го и беспрестанными передвиженьями 3-го и 4-го числа, что одною мыслью и заботою их был отдых. После ночного перехода их поставили на Венско-цнаймской дороге лицом к ожидаемым французам, частью в городке Голабруне и деревне Шенграбене, частью совсем сзади в деревне Грунте и около нее в поле, лагерем. Едва они пришли, как все пехотные полки потребовали на работы укреплении. Не успели поесть каши, как австрийские гусары, стоявшие впереди, отошли назад, и весь отряд, оставшийся неожиданно без аванпостов, стал вновь перемещаться. По лагерю пронесся слух, что австрийцы изменили, и начальство должно было вмешаться для того, чтобы удержать солдат от побития камнями проходивших Гесен-кобургских гусаров.[1752] Войска видели, что Багратион проехал в Шенграбен, и стало известно, что все начальники были собраны на военный совет. Скоро после этого на месте ушедших австрийских гусар у Голабруна показались синие капоты французов. Багратион опять появился верхом между войск, адъютанты поскакали по разным направлениям и, не доев каши, солдаты строились, рассыпали цепь и отступали. Шенграбен очистили и за оврагом остановились. Дело не начиналось. Начальство ездило взад и вперед, и солдаты, и офицеры не имели ни времени отдохнуть, ни сварить каши. Целый день и целую ночь ожидали каждую минуту начала сражения. Мелкий дождик не переставал. На другой день к вечеру пронесся слух не только о перемирии, но и о мире, и 4-го числа, в тот самый день, как Lemarrois скакал с письмом к Мюрату, солдаты в первый раз сварили кашу. Люди отряда были так измучены, что для них было совершенно всё равно — мир ли или война, придется ли им драться одному против десяти или вовсе итти назад в Россию. Все желания их большинства были теперь направлены на одно... отдохнуть, обсушиться, согреться и поесть горячего.
В таком положении застало их то самое утро 4-го октября <в которое Мюрат получил грозное письмо Наполеона и атаковал тридцатью тысячами наш пятитысячный отряд.>
Местность на расстоянии шести верст в окружности, еще за два дня представлявшая вид спокойного благосостояния жителей, местность, оживленная заросшими садами деревнями, дорожками между полей, пасущимися стадами и жителями, — теперь была только военный лагерь с отовсюду дымящимися кострами, коновязями, глиной краснеющими земляными работами, зелеными ящиками, штыками, орудиями и рассыпанными по всему пространству серыми шинелями и нечистотами.
Примечания
— Она просто <актриса> танцовщица. Но поедемте, пожалуйста поедем. Я вам отвечаю. Я всё устрою.
— Я бы вам советовал ехать, — сказал Билибин, — я знаю, что военные, кроме лавров, любят отдохнуть и на других постелях, на постелях лилий и розанов. А ежели Курагин vous fait les honneurs — acceptez [вас подчует — соглашайтесь]. Андрей отказался, сказав, что ему нет времени, и уехал.
— Предложите мне, Курагин, — si vous êtes en peine de trouver un accpiéreur [если вы затрудняетесь найти покупателя].
— Еще бы вам, когда не может быть хорошенькой женщины без того, чтобы вы у нее не были.
— Oh, flatteur [льстец]! А Б[олконский] не принимает потому, что il est dans les grandeurs [он вращается в высшем кругу].
Болконский обедал у Эстергази, вечер провел в театре и ужинал у одной из самых блестящих женщин Австрии.
— Eh, mon cher, vous êtes trop homme d’esprit pour croire à ces grands mots. [Милый мой, вы слишком умны, чтобы верить в эти громкие слова].
— <Я одного этого желаю, —мрачно сказал Андрей>.
— C’est un grand homme! Et quels soldats! Quels officiers!
— Je ne vous comprends pas. Vous aimez Napoléon et vous êtes ambitieux [?] en lui faisant la guerre.
— Je n’y comprends rien moi-même.
[— Признайтесь, что это прелестно.
— Это великий человек! И какие солдаты! Какие офицеры!
— Я вас не понимаю. Вы любите Наполеона, а гордитесь[?], воюя с ним.
— Я сам не понимаю этого.]
— Боюсь. Что за простота, что за прелесть.
Въезд императора Наполеона в Вену назначен на завтра в среду.]
— Le triomphe est facile quand on a affaire à des imbéciles et des lâches, comme les autrichiens, — сказал Билибин.
— Je ne suis pas patriote comme vous, — прибавил он, — mais pour ce qui est de ces gredins, je les haïs tout aussi cordialement que vous le faites. [Триумф легкодостижимый, когда имеешь дело с болванами и трусами, каковы эти австрийцы. Я не патриот, подобно вам, но что касается этих мерзавцев, я их ненавижу так же горячо, как вы].
— Triomphe de Sganarelle, mais triomphe tout de même [Триумф Сганареля, но всё же триумф].
— Нет, что не говорите, есть особенная печать рока на этом человеке. Мало того, что это гений войны, всё ему удается.
— Больше всего то, что он имеет дело с старыми колпаками.
— И это! Но сам он, как он предвидел всё, как он ясно, отчетливо ведет дело. Он знает, что его ожидает успех, и успех ему не изменяет.
— Et la victoire dont vous venez de nous apporter la nouvelle? [A пoбеда, о которой вы привезли нам известие] — подшучивая спросил Билибин.
— Не говорите мне про эту победу. Нас было два против одного и что же мы сделали? Ничего. Ежели бы у нас был полководец, как Буонапарте, весь корпус должен был положить оружие. Мало того, что он гений, что он счастлив, он счастлив тем, что командует лучшим войском в мире. Надо было видеть их солдат и наших. C’est de la chair à canon sauvage [дикари, пушечное мясо] и больше ничего. А наши офицеры c’est la lie du genre humain: voleurs, grossiers, ignares [это подонки человеческого рода: воры, грубые, невежественные]. — Так вы не так в розовом свете видите дела, как я думаю...
— Я? я вижу всё к несчастью. Кутузов est un brave homme [порядочный человек]. Но это человек с старыми понятиями и об войне, и об администрации военной, человек не способный ни на быстрое соображенье, ни на геройство. И потом, царедворец...
— Так вот вы как судите. Стало быть Ульм и русское войско не так странно, как мы думали утром.
— Я не говорю. Есть элементы, из которых может образоваться что нибудь, есть молодые силы, ежели их не будут давить. Но <теперь минута слишком решительная> я жду несчастия. Я вижу, что, ежели не случится что нибудь необыкновенное, при теперешнем нашем устройстве нас ждет погибель и срам. Наполеон слишком велик. Я не люблю высказываться, но иногда мне надо всё вылить.
Зач.: Но это бы ничего, ежели бы вы так думали и оставались в Вене или в Петербурге, но вы сражаетесь. Завтра вас убьют, зачем? Растолкуйте мне это, как можете. Чего вы хотите?
— Я это еще менее понимаю, чем вы, — отвечал Болконской. <Для меня ясно, чего хочу, — отвечал Болконской.> Когда мне представляется выбор, я не сомневаюсь, но сказать этого я не могу, не умею. Я думаю, что это всегда так.
— О чем ты думаешь?
месяц, отраженье замка, вдруг палка на месяце, это башня.