СОБЕСЕДНИКИ.
(1877—1878 гг.)
1) (Фетъ — Страховъ — Шопенгауеръ — Кантъ — здоровый идеалистъ философъ.) Стрем..... [послед. буквы неразобр.][592]Дворянинъ богатый, отставной[593] поручикъ, 42 летъ.
2) (Вирховъ, Dubois Raimond, Тиндаль, Миль, естественникъ, признающiй необходимость основъ. — Теорiя совершенства, прогресса. — Маликовъ, 37 летъ. Майковъ.[594]
3) Позитивистъ — Бибиковъ, прогрессъ, но отрицанiе нужды въ основ[ахъ] 35 [летъ].
4) <Архимандритъ> Попъ умный, отрицающiй знанiе — 56 летъ. Стольнико[въ].
5) Хомяковъ —Урусовъ —тонкiй дiалектикъ, джентельменъ софизмами оправдывающiй веру.[595]Юновичъ, 50.
6) (Монахъ отецъ Пименъ — кротость, любовь (спитъ) 70 л[етъ].
7) Я. Иванъ Ильичъ. — 49 летъ.
Ходъ беседы.
Стрем. доказываетъ невозможность веры въ прот[ивность] чисто[му] разуму.
Май[ковъ] поддерживаетъ эту невозможность съ точки зренiя опыта. Нужно наблюдать.
Столъниковъ считаетъ невозможность эту решеннымъ вопросомъ.
[596][597] вводить вопросъ о вере какъ непостижимо[сти]. (Смотри Хомяк[ова].)
О[тецъ] П[именъ] крестится и ужасается и спитъ. Архимандритъ съ озлобленiемъ осуждаетъ науку.[598]
Стрем. отрицаетъ возможность веры.
И[ванъ] И[льичъ] требуетъ определ[енiя] веры.
Определенiе каждаго. — Стр. неопределенно изъ исторiи религiй, [1 неразобр.] и сливаетъ ее съ философiей. Возраженiе И[вана] И[льича] — почему оне различны. Май[ковъ] — какъ одну изъ формъ соцiологич[ескихъ].
Столъниковъ считаетъ тьмою разсеевающейся отъ света знанiя.
Юн[овичъ]. Хомяковъ. Самаринъ.
просыпается — а то чтобы все честно, по-божески было, мол[ь]бой [?] и крест[омъ] [?].
И[ванъ] И[льичъ] не находитъ нужнымъ определять; вера — доверiе въ то, что говорятъ, и въ то, что это такъ, и есть только два рода знанiй, и другое определенiе знанiя, более тесное.
Возраженiе Стрем. противъ различенiя знанiй, по Канту. Критика Канта, берущаго абсолютный разумъ, а не какъ мы его знаемъ. Въ действит[ельномъ] же разуме неизбежна доля веры, и по сущности, и по громадности плодовъ.
[599]Возраженiе Май[кова]: Различiя нетъ, а есть необходимость гипотезы[600] объясненiй, и мы имъ не приписываемъ значенiя.
Ответъ [601]Юновича и доказательство того, что основа всякаго знанiя есть вера, что и основа опыта[602] таже.
Стольниковъ не делаетъ различенiя, а основа всего впечатленiя совсемъ выносить всехъ изъ области.
Арх[имандритъ]. Изъ Апост. Павла и І[оанна] Злат[оуста].
И[ванъ] И[льичъ]. Я готовъ отказаться отъ деленiя, отъ названiя знанiя, но обращаетъ вниманiе на то что есть — сложно[603] историческiй итогъ веры и знанiй — такъ и передается.
Столъ[никовъ]
И[ванъ] И[льичъ] подтверждаетъ общiй фактъ и видитъ [?] что оно не смешивается, что философiя, какъ въ химiи, мы хотели бы слить одно веще[ство] съ дру[гимъ], такъ въ знанiи хотели бы, но оно резко отличается и одно передается наукой слова, другое — чемъ то другимъ.
Ма[йковъ]. Что же за дело, что оно передается, когда оно противно разуму? Мы съ того начали. Я не могу верить въ Творц[а] и т. п.
И[ванъ] И[льичъ] приводитъ отриц[анiе] науки верою и отрицанiе веры наук[ой] и <опять подтверждаетъ о способе передачи.>
Юн[овичъ] нападаетъ: вы не верующiй, но размышляющiй.
И[ванъ] И[льичъ] объясняете различiе способовъ передачи и поверку науки.[604]
Юн[овичъ] требуетъ катег[орическаго] ответа. Веритъ или нете въ эвхар[истiю]?
И[ванъ] И[льичъ] различность перемены значенiя словъ.
Арх[имандритъ] нападаетъ тоже текст[ами].
О[тецъ] П[именъ]. Онъ все таки добрый. Онъ спасется. —
Стольни[ковъ] —
Стрем. защищаетъ И. И., хотя и говоритъ, что не согласенъ. Но я вижу, что согласенъ, защищаетъ въ смысле развитiя религий органически.
Юн[овичъ] отвергаетъ.
Май[ковъ] защищаетъ тоже въ смысле[605] единственнаго этическаго основанiя.
И[ванъ] И[льичъ] излагаетъ другiя основанiя, но признаетъ субъективно этическiй главн[ейшимъ] [?].
[606]Май[ковъ] говоритъ, что религiя есть плодъ разума, что прежде человекъ не зналъ экономiи въ своихъ силахъ, потомъ узналъ[607] экономiю въ общественныхъ силахъ — это же религiя.
И[ванъ] И[льичъ]. Это обманъ: результатъ религiи была бы экономiя, правда, но это не есть причина. Религiя, по свойству своему, не практична — «не миръ, а мечь принесъ». Последователямъ обещаетъ муки. По сущности своей вытекаетъ не изъ цели практическ[ой], а изъ ответа на вопросъ: что я такое? <и что мне делать?>
[608]Стольник[овъ] злится и презираетъ.
Май[ковъ] увлекается соцiологi[ей].
Стрем. — дiалектикой разума.
Арх[имандритъ] съ другъ другу доказываютъ въ то, что они верятъ.
И[ванъ] И[льичъ] робеетъ [1 неразобр.] и находится въ жалкомъ положенiи.
————————————————————————————————————
Следующая беседа о законе этики. Утилитаризмъ въ законе этики. Собеседник[и] [1 неразобр.] Степа.
Осердясь на блохъ да шубу въ печь.[609]
20 Декабря 1878. — [610]<К. Что такое вера-религiя?
И. Не знаю. Если вы спросите у меня о моей вере, я вамъ все скажу, но о вере-религiи вообще я ничего не могу сказать. —
К. Но послушайте. <Это все таки суеверiе.> Ведь не можемъ же[611] мы верить <въ рожденiе девою> въ божественность Христа.
И. Почему же?
К. Потому что это противно разуму <и не нужно.>
[612] <И. Совершенно согласенъ почему это противно разуму (даже если позволительно подразделить для точности): рожденiе отъ девы противно опытному разуму, а божественность Христа противна отвлеченному разуму.>
К. [613]<Хорошо, такъ будемъ спрашивать о вашей личной вере. Ну, такъ скажите намъ, есть у васъ вера?
И. Есть.
К. существованiя, подтверждаемая намъ исторiей.[614] Признаюсь вамъ откровенно, что для человека находящагося на уровне образованiя нашего века, я никакъ не могу представить себе того,[615] что бы могло быть названо верою-религiею.>
И. Что это противно разуму, я не могу не согласиться, но что это не нужно — это еще не доказано.
К. Но вы лично верите [въ то, что] подразумевается религiей?
И. [616]<Верю.> Я имею религiю и потому верю во все, къ чему она приводитъ меня.
И. Но если вы говорите, что не можете себе представить въ наше время того, что можетъ быть названо религiей, то этимъ самымъ вы говорите, во первыхъ, <то> что вы знаете, чтò такое называютъ религiей, и во вторыхъ то, что это самое не совместимо съ состоянiемъ науки въ наше время. Для того чтобы я могъ совершенно ясно ответить на вашъ вопросъ, мне необходимо знать то, что вы разумеете подъ религiей. Прежде всего нужно, чтобы мы подъ одними словами разумели одно и тоже. И такъ, я готовъ отвечать, но прежде скажите, почему вы полагаете, что религiя несовместима съ нашимъ умственнымъ развитiемъ и главное, чтò вы разумеете подъ словомъ религiя? Пожалуйста, говорите искренно ваше мненiе, я тоже буду говорить совершенно искренно, обещаю вамъ. Для ясности мысли и выраженi[й], по моему убежденiю, всегда мешаетъ только неискренность.>
[617]К. <Совершенно верно> А вотъ почему: понятiе божества не соединяется съ человекомъ. Оно вытекло изъ признанiя слабости и зависимости человека, понятiе Божества есть только уничтоженiе пределовъ, отъ кот[орыхъ] зависитъ слабость человека. Человекъ смертенъ — Богъ безсмертенъ; человекъ пороченъ — Богъ безпороченъ; человекъ не знаетъ — Богъ всеведущъ; человекъ слабъ — Богъ всемогущъ; человекъ определенъ простр[анствомъ] <матерiей> — Богъ вездесу[щъ]. И такъ мы, чтобы составить себе понятiе Бога, вывели его изъ противуположенiя человеку и потомъ опять соединяемъ это понятiе съ человекомъ и потому разрушаемъ его для мыслящаго человека, для слабомыслящаго же выставляемъ идола вместо Бога, и Суботники совершенно правы, отрицая Христа на основанiи 1-й заповеди.
Къ удивленiю моему я зам[ет]илъ что И. И.[618]
————————————————————————————————————
Хотелъ прямо въ форме беседы высказать пришедшую мне нынче мысль и запутался. Вотъ она:
————————————————————————————————————
пространства, времени, атомы и т. п.
Где основы <этаго> знанiя — веры? Вне <человека, вне> разума человека. Въ просторечiи мы говоримъ: въ сердцъ или въ самой вере, т. е. въ самомъ себе. Ответъ на вопросъ, где источникъ веры? — въ вере, — служить главнымъ источникомъ недоверiя къ вере. Въ сущности же этотъ ответъ соблазнителенъ только для техъ, которые методы разума (разума, зиждущагося на вере) именно причинность, прилогаютъ къ вере. Я верю, потому что верю совершенно безсмысленно, въ смысле всякаго разумнаго знанiя; но не надо забывать, что это[тъ] ответъ законенъ только по отношенiю къ темъ вопросамъ, которые разумомъ не объяснимы. Если я спрошу, почему я верю въ то, что изъ вина делается кровь, и отвечу: потому что верю, это будетъ[620] неверно; потому что вера въ это основана не на томъ, что я верю въ таинство эвхаристiи, а на томъ, что это верованiе связано съ другимъ верованiемъ, возникшимъ изъ вопроса, на который разумъ не можетъ мне дать ответа (и не можетъ не потому, что онъ недостаточно развитъ или напряженъ, а прямо потому, что вопросъ не подлежитъ ему). Такой вопросъ одинъ, вечный, у всего человечества: чтò я такое, зачемъ я живу, къ чему? Я часть, но что такое все?
Основы[621] знанiя разумнаго — въ разуме со всеми его отправленiями и со всеми подразделенiями прiемовъ разума: опытнаго, отвлеченнаго, синтетическаго, аналитическаго. Если же основы знанiя-веры находятся въ сердце, какъ[622] выражаются въ просторечiи и какъ должно выразиться, ибо всякiй пойметъ насъ, и выраженiе: вполне выражаетъ главную цель этаго слова — отграниченiе известной деятельности души человека отъ области разума, — то какъ въ деятельности разумнаго знанiя мы находимъ различныя формы, такъ и въ деятельности сердечнаго знанiя мы найдемъ различныя формы. И какъ въ разумномъ знанiи, такъ и въ сердечномъ мы найдемъ то общее обоимъ явленiе, что знанiе, какъ то, такъ и другое не преобретается непосредственно и единично каждымъ человекомъ, а какъ въ томъ, такъ и въ другомъ знанiи мы найдемъ, что каждый человекъ имеетъ въ себе два отдельные источника знанiя[623] и прiобретаетъ эти знанiя двоякимъ путемъ: непосредственнымъ познаванiемъ и усвоенiемъ того, чтò было познано другими людьми. Какъ въ знанiи разуменiя (возьмемъ самую точную изъ наукъ — математику), человекъ, имея въ себе все данныя для познанiя математики, познаетъ несомненные законы ея благодаря способности усвоенiя посредствомъ слова того, что познано другими людьми въ той же области; такъ точно и въ знанiи сердца — веры человекъ, имея все данные для познаванiя сердцемъ основъ веры, познаетъ въ этой области и все то, чтò познано было до него другими предшествовавшими людьми. Какъ въ той, такъ и другой области познанiя человекъ находится совершенно въ одинаковомъ положенiи относительно <критер[iума]> проверки справедливости получаемыхъ имъ отъ предшествующихъ поколенiй познанiй. Какъ въ разуменiи знанiй (продолжая примеръ математики) всякiй ученикъ признаетъ справедливость: 2 × 2 = 4, потому что онъ узнаетъ въ этомъ[624] положении законъ своего разума, такъ точно и въ познанiи веры всякiй ученикъ признаетъ положенiе о будущей жизни, узнавая въ этомъ положенiи законъ его сердца. Но точно также какъ нельзя найти никакой причины для того, чтобы доказать положенiе о томъ, что 2 × 2 = 4 или 1 + 1 = 2, точно также не можетъ быть другаго доказательства существованiя высшаго и могущественне[йшаго] [625] начала, не можетъ иметь другого доказательства, какъ соответствiе этаго положенiя законамъ сердца, или проще — сердцу;[626] также какъ въ первомъ случае доказательствомъ б[удетъ] только соответствiе законамъ разума, или проще — разуму.
[627]Соответствiе передаваемаго <основным> законамъ разума и сердца, есть, очевидно, главное основанiе воспрiятiя человекомъ отъ предшествовав[шихъ] поколенiй, какъ техъ такъ и другихъ знанiй; но знанiя, передаваемые человечествомъ последующимъ поколенiямъ, такъ сложны и совершаются[628] съ такою ранней поры возраста, что не следуетъ полагать, что при воспринятiи знанiй [оно] постоянно поверялось воспринимающими и сверялось съ основными законами разума и сердца.
(Я здесь высказываю не теорiю, не предположенiе, я стараюсь держаться действительности и факта. Я говорю о томъ, какъ въ действительности прiобретаются человекомъ знанiя. И единственное мною делаемое подразделенiе этихъ[629] знанiй на знанiя сердца и разума я делаю потому, что они въ действительности существуютъ и резко подразделяются.)
поколенiями. Ребенокъ или взрослый ученикъ, также какъ и обращаемый въ веру, должны доверять — въ разсудочномъ, положительномъ знанiи, хоть положенiю[630] въ математике, что счисленiе[631] степенями 10 выражаетъ вполне законъ чиселъ, — какъ и обращаемый долженъ доверять тому, что есть Богъ-творецъ и пророки, сказавшие то и то. Какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случае, въ доверiи этомъ сознанiе соответствiя или несоответствiя передаваемаго законамъ разума и сердца поддерживаетъ или нарушаетъ доверiе, но несомненно, что для воспринятiя какъ техъ такъ и другихъ знанiй необходимы оба основанiя: доверiе и соответственность; и что оба эти фактора служатъ основанiемъ нашихъ познанiй въ обеихъ областяхъ знанiя. Въ передаче техъ сложныхъ знанiй, которыя прiобрело человечество, не только въ наше время, но и имело всегда (какъ я думаю) съ техъ поръ какъ мы знаемъ что нибудь о людяхъ изъ этихъ двухъ основанiй знанiя, основанiе доверiя есть безъ всякаго сравненiя то, которое служитъ главнымъ источникомъ и прiобретенiя и удержанiя знанiя. Опять я не пишу теорiю, а говорю то, что есть и что каждый можетъ вспомнить о себе и наблюдать на детяхъ и взрослыхъ. — Пусть каждый вспомнитъ свое ученье: математику — деленiе, изъ котораго какъ то выходитъ что-то, пусть вспомнитъ преобретенiе знанiй историческихъ, въ особенности космографическихъ и физическихъ. Все учившiеся въ низшихъ классахъ гимназiи знаютъ и верятъ въ наше представленiе о движенiи земли и планетъ, но много ли людей изъ кончившихъ курсъ въ унив[ерситете] могутъ объяснить, почему это представленiе более соответств[уетъ] законамъ разума, чемъ представленiе (подтверждаемое внешнимъ чувствомъ) о неподвижности земли. А атомы, эфиръ, нервная система — все эти знанiя за исключеньемъ 1 изъ тысячи зиждутся на доверiи.
[632]Точно тоже что въ этомъ отношенiи происходитъ въ знанiяхъ разумныхъ, положительныхъ, тоже и въ знанiяхъ сердечныхъ — веры. Причина такого доверiя одинакова для обеихъ областей знанiя. Въ области положительнаго знанiя мы говоримъ себе: люди, тысячи, сотни тысячъ умнейшихъ людей, исключительно занятыхъ теми предметами, о которыхъ они высказываютъ результаты добытые этимъ трудомъ, поверяя со всехъ сторонъ эти результаты, оспаривая и подтверждая ихъ на основанiяхъ техъ самыхъ разумныхъ законовъ, которые я знаю въ себе, — въ математике: 2 × 2 = 4, въ астрономiи (правильнаго) наблюденiя надъ движенiемъ солнца и светилъ, — приш[ли] къ[633]заключению, что и[634] что планеты движутся вокругъ солнца, — не разбирая неизбежности этихъ выводовъ, только смутно чувствуя, что выводъ б[ылъ] сделанъ на основанiи разумныхъ законовъ, я признаю единственный [?] выводъ.
<Почти> тоже самое я делаю и въ вопросахъ веры. Я говорю: нетолько тысячи, <но> десятки тысячъ людей, но все люди стремились къ тому познанiю сердечному, котораго я сознаю въ себе основанiя, и лучшiе люди наиболее одаренные этимъ сердечнымъ познаванiемъ, наиболее жадные къ этому знанiю, представлявшiе во все века образцы мученичества, искали этаго знанiя и передаютъ мне его въ сложной форме, недоступной иногда моему личному сердечному знанiю, и я доверяю имъ, чувствуя смутно, что направленiе ихъ стремленiй было то самое, которое и во мне.—
— внешнимъ же — единство согласiя всехъ людей и потому доверiе къ нимъ. Вникнувъ ближе въ оба эти источника знанiя: соответст[вiе] и довер[iе], мы увидимъ, что въ сущности оба источника сливаются въ одинъ — соответствiя законамъ разума и сердца, т. е. сущности человека. Если не проверяя какого бы то ни было знанiя, сравнивая его съ законами своего ума и сердца, мы принимаемъ его только потому, что все другiе люди сходятся въ томъ же познанiи; мы этимъ самымъ только делаемъ заключенiе о томъ, что данное положенiе соответствуетъ законамъ моего разума и сердца. Если это соответствуетъ законамъ ума и сердца всехъ людей, то оно должно соответствовать моимъ, хотя я и не успелъ проверить его. Такъ что даже соответствiе законамъ нашему уму и сердцу мы весьма редко поверяемъ непосредственно, а всегда соединяемъ въ одно общее согласiе всехъ съ личнымъ соответствiемъ. Психiатрiя въ лучшихъ представителяхъ своихъ признаетъ, что сумашествiе есть только такое воззренiе, кот[орое] не признается всеми. Если мы одни видимъ предметъ краснымъ, когда все видятъ его зеленымъ, мы, если здоровы, не станемъ искать почему предметъ красенъ, а почему мы его не видимъ зеленымъ. Такъ что мы не имеемъ права сказать, чтобы какое нибудь наше знанiе было знанiемъ нашимъ личнымъ. Мнимый дикiй, возросшiй[636] въ лесахъ Германiи, не имелъ никакихъ знанiй, хотя онъ и имелъ источники знанiя.
Знанiе наше, какъ разумное такъ и сердечное, немыслимо безъ предшествующаго, окружающаго насъ, усвоеннаго и усвояемаго нами знанiя, такъ что мы съ нашимъ знанiемъ — плоды этаго всеобщаго знанiя, результаты его, не можемъ судить о сущности этаго знанiя.
Мы можемъ только судить о томъ, <изъ чего слогается,> откуда берется это знанiе и почему мы считаемъ его истиннымъ, т. е. знанiемъ. Знанiе это <есть плодъ доверiя нашего,> берется отъ всеобщаго[637] знанiя, и мы считали его истиннымъ только потому, что все, и мы въ томъ числе, согласны въ его истинности.
Поверкой знанiя поэтому для насъ не можетъ быть ничто иное, какъ знанiе того, что все разделяютъ убежденiе въ истинности знанiя. — Какъ ни непрiятно можетъ показаться любителямъ философiи это положенiе, оно прямо бросается въ глаза, и нетъ другаго источника знанiя, о которомъ бы мы могли говорить, не переносясь въ область фантазiи. Таково знанiе въ действительности; но если бы мы захотели искать другаго источника знанiя, какого бы то ни было, разумнаго или сердечнаго, мы, если не будемъ обманывать себя, прямо придемъ, по самой сущности знанiя, къ убежденiю въ невозможности отъисканiя какихъ бы то ни было основъ знанiя. Основа знанiя математ[ическаго] есть 1 + 1 = 2. Основа знанiя опытны[хъ] наук есть впечатленiе. Какая основа того, что 1 + 1 = 2, или что я ощущаю холодъ, шероховатость, вижу движенiе? Основа всехъ этихъ положенiй суть опять самые эти положенiя. Какая основа знанiй сердечныхъ, знанiе того, что я живу ж что я ищу себе места? Никакой, кроме самыхъ этихъ желанiй. —
Знанiе, какъ положительное — разума, такъ и сердечное — веры, имеетъ своей основой всеобщее знанiе. Знанiе это въ области разума есть наука, въ области сердца есть вера. Поверка знанiя можетъ происходить только на основанiи соответствiя и несоответствiя законамъ разума и сердца. И такая поверка постоянно происходитъ въ действительности. Мы требуемъ, чтобы положенiя науки соответствовали законамъ нашего разума, а положенiя веры — законамъ сердца. И точно также какъ, видя листъ краснымъ, человекъ страдаетъ, ищетъ возможности соединит[ь]ся съ общимъ воззренiемъ, несогласiе съ к[оторымъ] разрушаетъ въ немъ уверенность въ своемъ знанiи, такъ точно при каждомъ положенiи науки, противуречащимъ разуму, человекъ ищетъ поправки своему незнанiю, и при положенiи несоответствующемъ въ вере его сердцу, ищетъ поправки и не успокоивается пока не найдетъ единства со всеобщимъ знанiемъ.
<иногда> источникомъ или невежество, незнанiе[638] необходимости вывода науки или религiи, или[639] ложность самаго положенiя науки[640] или религiи, т. е. несоответственность его разуму или сердцу, или, что чаще всего бываетъ, отъ перенесенiя[641] поверки положенiй разума основанiями сердца[642] или на оборотъ.[643]
21 Декабря. Каждому вероятно не разъ случалось встречаться съ несогласiемъ съ наукой перваго рода, т. е. несогласiемъ вытекающимъ[644] изъ незнанiя. Помню[645] <то нетолько> недоверiе, но полную уверенность въ ложности этаго положенiя, которое я, учившiй физику еще по теорiи истеченiя, испыталъ при этомъ сообщенiи положенiя объ эфире и его колебанiяхъ. Я былъ тогда молодъ[646] и говорившiй мне объ эфире почитался мною не авторитетомъ, и я помню, что его слова о колебанiи безконечно малыхъ волнъ безконечно малыхъ телъ показались мне просто безсмыслицей, такою если не бòльшею безсмыслицей эвхаристiи,[647] о кот[орой] и спорить не стоитъ. Но <желая справиться съ судьями компетентными>[648] узнавъ, что все люди науки признаютъ это положенiе,[649] я сталъ учиться физике, прочелъ ученыхъ объ этомъ предмете, и теорiя колебанiй эфира показалась мне уже не произвольной безсмыслицей, а необходимой въ положенiи. Тоже[650] случалось и случается постоянно съ людьми, получающими отрывочныя знанiя. Более всего поразительно это[651] въ космографiи и съ особенною очевидностью это представляется въ математике. Пусть знающiй хорошо арифметику попытается растолковать значенiе мнимыхъ величинъ, и будетъ ясно, что разумъ учившагося не будетъ никогда въ силахъ допустить столь противнаго законамъ разума понятiя, что есть величина съ знакомъ минусъ, образовавшаяся изъ помноженiя величины одинакой съ одинакимъ знакомъ самой на себя, тогда какъ <знакъ> минусъ[652] въ произведенiи могъ произойти только изъ помноженiя + на —.[653] Только вследствiи изученiя хода мысли и результатовъ, къ к[оторымъ] приводитъ это положенiе, и преимущественно [вследствiе] доверiя учащихся[654] согласится съ справедливостью этаго положенiя сразу, безъ справокъ о томъ, какъ смотрятъ на это все занимавшiеся этимъ предметомъ, и безъ того чтобы не проследить выводы изъ этаго положенiя не можетъ быть принятъ.[655]
Въ области сердечнаго знанiя по этой же самой причине незнанiя происходитъ точно того же рода сомненiе. Обращаемому въ Христiанство говорятъ, что[656] Христосъ, сынъ Божiй,[657] очеловечился <и далъ людямъ новый [заветъ].> Положенiе это не можетъ быть принято человекомъ, не видящимъ въ этомъ необходимости и не имеющимъ[658] доверiя къ учителю.[659] Точно также, какъ при мнимыхъ величинахъ или колебанiяхъ эфира, человекъ можетъ признать это положенiе только тогда, когда ему будетъ показано, что положенiе это вытекаетъ изъ целаго ряда сердечныхъ знанiй и имеетъ за собой целый рядъ необходимыхъ выводовъ, совпадающихъ съ законами сердца, т. е. выводовъ ученiя христiанскаго, и кроме того подкреплено доверiемъ къ милiонамъ лицъ, изучавшимъ это сердечное знанiе и пришедшимъ къ этому самому положенiю.
22 Декабря. и не оправдываемое. Для Коперника положенiе о вращенiи солнца представлялось противуречащимъ закону движенiя[660] малыхъ и большихъ телъ и противуречащимъ знанiю о движенiи планетъ, и потому онъ отвергъ это положенiе. Точно тоже теперь можно смело сказать, что[661] положенiе физiологическое о протопласонахъ[662] или о томъ, что наши мысли и желанiя суть организмы, ибо это положенiе противно разуму, смешивая[663] произвольно область органическаго и неорганическаго, и главное, ничемъ не выкупается, ничемъ не оправдывается. Это въ области науки. Въ области религiи положенiе о томъ, что папа можетъ отпускать грехи, точно также совершенно законно отвергается, ибо оно[664] противно закону сердца, чувствующаго, что сознанiе виновности не можетъ быть уменьшено никакимъ внешнимъ средствомъ и не соответствуетъ тому знанiю религiозному, к[оторое] вытекаетъ изъ новаго завета <и к[оторое] говоритъ, что другой человекъ самъ не властенъ на[дъ] душ[ами]>. Точно тоже можно сказать и относительно всего ученiя искупленiя греховъ рода человеческаго смертiю Христа.
Третiй, наконецъ, и самый главный источникъ[665] сомненiя вЪ истинахъ той и другой области лежитъ въ смешенiи одной области съ другою, т. е. въ приложенiи поверки разумнаго знанiя законами сердца; и на оборотъ, въ самомъ обыкновенномъ прiеме, изъ котораго вытекало, вытекаетъ и б[удетъ] вытекать всякое неверiе,[666] есть приложенiе къ вере, т. е. знанiямъ сердца, поверки законовъ разума. 999/1000 неверующихъ, мнимо отвергающихъ положенiя сердечнаго знанiя-веры, отвергаютъ его только по этой причине, и потому необходимо подробнее разсмотреть это[тъ] прiемъ мыслей [?] и все доводы, к[оторые] онъ приводитъ въ свою пользу.
Прiемъ отрицанiя[667] положенiй науки на основанiи веры всемъ известенъ и весьма употребителенъ и точно также [1 неразобр.«Ну, мы узнали, что до солнца столько то билiоновъ верстъ, — чтò же намъ изъ этаго? Лучше ли будетъ жить, добрее ли мы будемъ?» Говорящiе это говорятъ только: знанiя разума не удовлетворяютъ вопросамъ сердца. И они не правы. Наука и не имеетъ этой цели. «Ну, вы изучили нервы, мозговую деятельность, — чтò же, лучше будутъ люди?» говорятъ они — и не правы, потому что физiологъ, истинный ученый, скажетъ только: [668] «вопросъ объ улучшенiи людей до меня не касается». (Ученый же, который ответитъ: «да, люди будутъ лучше» и будетъ приводить доказательства почему, будетъ плохой ученый и свою деятельность[669] посадитъ entre deux chaise[s] le cul par terre,[670] имея цели прiемы [?] и научные и религiозные, и ничего не сделаетъ кроме болтовни. И такихъ много.)
Вопросы такого рода, т. е. требующiе объясненiя сердечныхъ вопросовъ отъ науки, очень обыкновенны и большей частью суть плодъ невежества и тщеславiя. Разбира[я] психологически, вопросы такого рода выражаютъ то, что я не знаю того, о чемъ вы говорите, и мне не хочется признаться, что я не знаю чего нибудь важнаго и нужнаго, и потому я ищу отговорку въ своемъ незнанiи и равнодушiи [къ] знанiю; и отговорка эта основывается на искуственномъ, софистическомъ перенесенiи вопроса изъ одной области въ другую. «Какая же мне польза, какое мне или людямъ добро отъ этаго знанiя?» Т. е. сердцу моему ничего не даетъ знанiе разума. Но это само собою разумеется — это есть исходная точка.
Обратное совершается, не скажу — еще чаще, (въ сущности оно происходитъ реже, если принять въ расчетъ всехъ людей) но заметнее; заметнее потому, что отрицанiе науки на основанiи того, что она не удовлетворяетъ требованiя сердца, делается преимущественно людьми невежественными, не имеющими[671] органовъ выраженiя — печати; такъ большинство мужиковъ, неграмотныхъ людей, делаютъ это разсужденiе о ненужности и глупости науки. Обратное же делается изъ числа людей науки, имеющими въ своемъ распоряженiи орудiя распространенiя — слова. Поэтому хотя численность людей, делающихъ эту обратную ошибку, т. е. отрицанiе знанiя-веры на основанiи несоответств[iя] требованiй разума, — именно ошибка эта более заметна, обставлена более искусно и потому требуетъ внимательнаго обсужденiя.[672] Разсужденiе следующее. —
Такое то положенiе сердечнаго знанiя-веры, положимъ, сотворенiе мiра Богомъ, не соответствуетъ законамъ разума.[673] Почему Б[огъ] сиделъ, сиделъ и вдругъ сотворилъ мiръ? Какъ могъ онъ сотворить изъ ничего? Сотворить твердь нельзя было и т. д.
Источникъ психологическiй совершенно тотъ же, какъ въ случае отрицанiя науки верою: человеку не хочется признаться въ своемъ незнанiи и въ равнодушiи къ этому незнанiю и онъ отрицаетъ все знанiе сердца, перенося цели его въ другую, чуждую область разума.[674]
Разсмотримъ данный примеръ: въ чемъ состоитъ знанiе веры, въ чемъ состоитъ опроверженiе разума и какъ разумъ мнимо исправляетъ ошибку веры (какъ онъ обманываетъ себя). — Въ смысле веры, чтò значатъ первые стихи библiи: Ничего не было и былъ Богъ и онъ сотворилъ мiръ въ 6 дней, и т. д. На какой вопросъ отвечаетъ этотъ ответъ? Вопросъ, вызвавшiй этотъ ответъ (данный Моисеемъ, Зороастромъ, Богомъ, всемъ человечествомъ — кемъ бы то ни было) состоитъ не въ томъ: когда Богъ сотворилъ мiръ (на этотъ то вопросъ разумъ находитъ ответъ неправильнымъ) не въ томъ, какъ, изъ чего онъ сотворилъ и какъ последовательно во времени онъ сотворилъ, и прежде ли онъ сотворилъ твердь, а потомъ, — а вопросъ одинъ, вечный, лежащiй въ сердце каждаго человека. Чтò я, откуда я и все меня окружающее взялось? Если вопросъ не всегда могъ быть выражаемъ, если и теперь есть люди, и между дикими, и между христiанами, для которыхъ вопросъ никогда не возставалъ во всей ясности, то несомненно одно, что вопросъ этотъ лежитъ, хотя иногда и несознанный, въ сердце каждаго человека. Сколько мы знаемъ, прошли века прежде чемъ человекъ имелъ какой нибудь ответъ на этотъ вопросъ. И вопросъ на этотъ ответъ могъ быть различный и бывалъ различный. Можно было отвечать, — и отвечали, и отвечаютъ, — что я есмь, потому что есмь, и все другое существуетъ, не имея причины. Можно было сказать, что я одинъ есмь и все остальное мое представленiе. Можно было сказать, что есть сила, которая сотворила меня, а другая сила сотворила другое. Но человечество [въ] глубочайшей древности выработало[675] на этотъ сложный вопросъ ответъ, заключающiйся въ томъ, что все силы, <движущiе>, ощущаемыя и видимыя мною, имеютъ одинъ источникъ — силу, к[оторую] называютъ Богомъ, что эта же сила есть источникъ существованiя и источникъ происхожденiя всего. Но отвечая <словами> на вопросъ человечества, тотъ кто отвечалъ на него, кто бы онъ ни былъ, долженъ былъ отвечать въ понятiяхъ людей, сообразно съ теми знанiями, к[оторыя] они имеютъ, и долженъ былъ отвечать <темъ шаткимъ слабымъ> словомъ, орудiемъ преимущественно разумнаго знанiя. — Если тотъ, кто сказалъ это, сказалъ: «я чувствую, что я во власти однаго Благаго существа и онъ сотворилъ меня». Ему бы сказали: «неправда, ты родился отъ отца и матери, деда и т. д.» Для того чтобы говорить съ людьми, онъ долженъ былъ говорить ихъ языкомъ и сказать: [676] «Богъ сотворилъ всехъ людей, сотворивъ первую пару». Подобныя же соображенiя заставили его сказать о последовательности творенiя. Вся последовательность и подробность творенiя суть только неизбежная дань, отданная слабости орудiя выраженiя — слова, и слабости орудiя восприниманiя — пониманiя.[677]
Представимъ себе хоть Моисея, человека, углубившагося въ себя, въ мысли о значенiи человека, въ те самыя мысли, которыя служатъ ответомъ на вопросъ: «что я такое?», — и вдругъ понявшаго единство свое съ единствомъ силъ. Кто испытывалъ эти минуты настоятельности вопроса и мгновенной ясности мысли, тотъ знаетъ это чувство. На мгновенiе онъ почувствовалъ Бога, почувствовалъ свое место. Онъ увидалъ Бога, (иначе онъ не могъ бы выразить этаго чувства). Но, желая передать это чувство, онъ долженъ былъ говорить словами, подъискивать понятныя выраженiя, и онъ написалъ книгу Бытiя. Онъ не могъ непосредственно передать это чувство въ книге; въ личныхъ отношенiяхъ онъ передалъ его, и оно то и дало силу книге (такъ делали все пророки). Теперь что же ищутъ въ этой книге те, которые критикуютъ разумомъ подробности изложенiя? Они ищутъ ответовъ на то, какъ какъ, — онъ отдалъ этимъ дань слабости орудiю слова; онъ только одно хотелъ сказать и говорилъ: то, что есть единый Богъ, источникъ всего по времени и пространству[678] и человекъ его произведенiе. (И теперь я, стараясь поправлять Моисея, отдаю гораздо худшую дань слабости слова,[679] чувствуя, что каждое употребляемое мною слово неадекватно понятiю). Но одно ясно и несомненно, это то, что центръ тяжести, смыслъ, цель словъ Моисея, не есть и не можетъ быть изложенiе теорiи происхожденiя мiра, но ответъ на вопросъ; чтò я такое? откуда взялся? зачемъ? Отрицать то, что ответилъ на это Моисей въ Библiи <Зороастръ въ Зендавесте> мы можемъ только если вопросъ остался безъ ответа, или если ответъ ошибоченъ, несогласенъ съ другимъ известнымъ намъ ответомъ на вопросы сердца. Но никакъ не потому, что форма подробностей ответа на вопросы сердца несогласна[680] съ совершенно другими, не имеющими ничего общаго съ этими вопросами, другими вопросами разума. А это то самое и делаетъ наука, отъискивая въ вере несогласiя съ ея положенiями. Вы говорите, что тверди нетъ — прекрасно. Стало быть, Богъ сотворилъ то самое, что Моисей подразумева[лъ] подъ словомъ — твердь. Дело не въ томъ, что онъ подразумевалъ подъ твердью и не зналъ астрономiи, а въ томъ, что онъ сказалъ, что Богъ и это тоже сотворилъ, т. е. что все имеетъ одинъ источникъ. Если это есть Божеское откровенiе, почему оно не знало астрономiи? Если бы даже и Божеское откровенiе въ самомъ узкомъ смысле, то Божеск[ому] откровенi[ю] нельзя было говорить о систем[е] Геркулевскаго созвездiя и о Раке[681] Евреямъ, которые видели твердь и спрашивали, откуда твердь. — (Боюсь, что и наше понятiе о небесныхъ телахъ летъ черезъ 10 000 покажется очень смешнымъ и грубымъ; стало быть и нашимъ языкомъ нельзя б[удетъ] говорить.[682]
Это возраженiе говоритъ только, зачемъ Богъ не говорилъ научно. Но это то и показываетъ, что область науки не то, что область веры. Ответъ данъ на вопросъ сердца, а не разума, и ответъ полонъ и ясенъ относительно вопроса.[683] Если ответъ не полонъ и неясенъ, какъ это бываетъ, то уясните, дополните его, но не забывайте вопросъ. Все геологическiя изысканiя не помогутъ ни на волосъ уясненiю вопроса о томъ, одинъ ли я самъ по себе или въ связи со всемъ мiромъ и въ зависимости отъ одной силы. Что я такое? А только на этотъ вопросъ ищется ответъ. Наука въ этомъ случае делаетъ ту же ошибку, которую делаетъ вера на основанiи своихъ требованiй[684] отрицая науку; но наука, владея словомъ и дiалектикой, хитритъ лучше чемъ вера. Скрывая свою ошибку перенесенiя вопроса изъ области сердечной въ разумную, ложная наука часто,[685] отрицая такимъ незаконнымъ путемъ положенiя веры, делаетъ видъ, что она поправляетъ ихъ; и этой мнимой поправкой сама себя обманываетъ. Она говоритъ: сотворенiе мiра въ одинъ прекрасный день не имеетъ смысла. Сотворенiе паръ животныхъ еще менее. Мы видимъ, что все существуетъ и все развивается и изъ этаго не имеемъ права заключать, чтобы было время, когда ничего не было. Но следя за развитiемъ, мы приходимъ къ заключенiю, что были низшiя формы, изъ к[оторыхъ] развивались высшiя,[686] и въ томъ числе человекъ, и потому вместо басни творенiя для насъ является разумная и подтверждаемая опытомъ теорiя развитiя силъ природы. И совершается та странная подтасовка, что человекъ, ухватившись за вопросы веры, после многихъ манипуляцiй, находитъ себя съ полными руками всякихъ вопросовъ разума, а вопросы веры съ ихъ ответами остаются не то что отвергнутыми, а совершенно устраненными. Эшафодажъ науки, подставляемый подъ веру, такъ сложенъ и громоздок, что очень многiе даже не замечаютъ обмана и наивно видятъ ответъ на вопросъ въ томъ, чтò я такое, ответъ въ томъ, что я есмь организмъ, въ которомъ развиваются неизвестныя силы по известнымъ законамъ. Въ сущности же для каждаго, кто потрудится весь этотъ эшафодажъ науки привести опять къ первому вопросу веры, будетъ очевидно, что ответа не только нетъ, но и не можетъ быть въ области науки, разумнаго знанiя. Исходная точка моя была: что есмь я, т. е. что есть моя жизнь, мое обособленiе отъ другихъ, и что такое[687] те силы, которыя я чувствую, действуя и страдая, и откуда я взялся?
Наука говоритъ: ты организмъ, ты обособленъ, ты сила и на [тебя] действуютъ силы неизвестныя въ своей сущности, и ты взялся изъ утробы матери, а мать изъ утробы своей матери. Т. е. наука, желая разрешить вопросы, невольно отстранила ихъ, что неизбежно по сущности ея разумной деятельности, и вместо ответа повторила мне слова вопроса. На главный же вопросъ отвечала безсмыслицей, къ чему она тоже приведена неизбежно[688] свойствомъ своей деятельности. На вопросъ: откуда я? она ответила: ты звенчикъ въ вечной, безконечной —
Примечания
Религиозные искания Толстого особенно усилились к зиме 1877—1878 гг. Об этом можно судить по его переписке со Страховым, к которому Толстой в эти годы особенно часто обращался с просьбой о книгах, относящихся к вопросам, касающимся истории религий. К сожалению, не все письма Толстого сохранились, однако об их содержании можно судить по сохранившимся ответам Страхова. 12 декабря 1877 г. последний пишет Толстому: «Вопросы о религии, которые вы задали мне, давно уже занимают меня. Я сам искал книг, излагающих это дело философски и исторически — и признаюсь, до сих пор мало нашел». Однако он указывает несколько книг по истории религии, которые могли бы заинтересовать Толстого, именно на книги Эмиля Бюрнуфа, Макса Мюллера и Арх. Хрисанфа («Религии древнего мира»). Несколько дней спустя (27 декабря) Страхов писал Толстому: «То, что вы пишете об необъяснимых основах, божественных, держащих нас в своей власти, без которых не было бы никакого знания и существования — я конечно признаю вполне». 20 января 1878 г. Страхов писал: «Ваши мысли об искании веры, которое так часто встречается, очень меня занимают. Сегодня еще я просматривал 4 тома Шеллинга: Philosophie der Mythologie и Philosophie der Offenbarung — конечно, последняя грандиозная попытка этого рода».[1315] Сам же Толстой, отвечая Страхову на вопрос об , писал ему 28 января 1878 г.: «Я об этом начал писать и написал довольно много, но теперь оставил, увлекшись другими занятиями... Разум мне ничего не говорит и не может сказать на три вопроса, которые легко выразить одним: что я такое? Ответ на эти вопросы дает мне в глубине сознания какое-то чувство. Те ответы, которые мне дает это чувство, смутны, неясны, невыразимы словами (орудием мысли). Но я не один искал и ищу ответов на эти вопросы. Всё жившее человечество в каждой душе мучимо было теми же вопросами и получало те же смутные ответы в своей душе. Миллиарды смутных ответов однозначущих дали определенность ответам. Ответы эти — религия. На взгляд разума ответы бессмысленны. Бессмысленны даже по тому одному, что они выражены словом, но они всетаки одни отвечают на вопросы сердца. Как выражение, как форма, они бессмысленны, но как содержание они одни истинны... На эти вопросы с тех пор, как существует род человеческий, отвечают люди не словом, орудием разума, частью проявления жизни, а всею жизнью, действиями, из которых слово есть одна только часть. Все те верования, которые я имею и вы и весь народ, основаны не на словах и рассуждениях, а на ряде действий, жизней людей, непосредственно (как зевота) влияющих одни на другую, начиная от жизней Авраамов, Моисеев, Христов, святых отцов, их [образов] жизней, но внешними даже действиями — коленопреклонениями, постом, соблюдением дней и т. п. Во всей массе бесчисленных действий этих людей, почему-то известные действия выделялись и составляли одно целое предание, служащее единственным ответом на вопросы сердца. И потому для меня в этом предании не только нет ничего бессмысленного, но я даже и не понимаю, как к этим явлениям прилагать проверку смысленного и бессмысленного. Одна проверка, которой я подвергаю и всегда буду подвергать эти предания, это то, согласны ли даваемые ответы с смутным одиночным ответом, начертанным у меня в глубине сознания».[1316]
Эти вопросы о значении религии — веры в это время особенно интересовали Толстого и он задумал изложить их в диалогической форме, для чего он своему философскому этюду дал заглавие: «Собеседники», В этом произведении должны были выступать разные лица, с разными взглядами и убеждениями, в форме беседы или спора, причем на этом диспуте одни из участников должны были выступать с точки зрения философии и религии, другие — возражать с точки зрения науки. Начало работы Толстого над этим произведением можно установить довольно точно, благодаря записи С. А. Толстой, сделанной ею 26 декабря 1877 г. в ее «тетради для разных справок»: «Неделю тому назад он [т. е. Л. Н. Толстой] начал писать в большой переплетенной книге какое-то религиозно-философское сочинение. Я еще не читала, но сегодня он сказал брату Степе: «Вот то, что я пишу в большой книге, составляет мою цель доказать несомненную необходимость религии».[1317] Очевидно, сохранившийся отрывок этого задуманного Толстым философского сочинения вырван был из этой самой «большой переплетенной книги», о которой упоминает в своих записках гр. С. А. Толстая.
Рукопись «Собеседники», автограф Толстого, заключает в себе 7 листов, написанных на бумаге, вырванной из переплета конторской книги крупного формата (261/2 × 331/2 — бумага желтовато-грязного цвета, очень плотная и глазированная; листы 1, 3, 5 и 7 — бумага белая, менее плотная и шероховатая; фабричного клейма и водяных знаков нет. Листы исписаны с обеих сторон, за исключением 1-го листа, в котором текст начинается с оборота и оканчивается на середине 7-го листа об. Лист 1-й (форзац) и 2-й, а также лл. 4, 5 и 6 склеены вместе, причем в 5-й лист вклеена бумага другого качества и цвета, чем в остальных. С правой стороны листа оставлены довольно большие поля (около 1/3 страницы), за исключением 1-го листа, у которого вместо полей оставлены с левой стороны листа небольшие отступы, для вставок и дополнений. Текст писан чернилами различного цвета и качества: лл. 1—5 писаны большей частью рыжеватыми, бледными чернилами, местами очень выцветшими; лл. 6 и 7 писаны темными чернилами. В разных местах текст написан разными почерками, с помарками, вставками и изменениями, вписанными между строк и на полях; особенно много вставок на лл. 1 об. и 2; эти вставки сделаны в некоторых местах таким мелким и сжатым почерком, что не поддаются прочтению. Начиная от л. 2 об. и до конца л. 7 текст написан крупным размашистым и четким почерком; в нем гораздо меньше помарок и вставок, чем в первых двух страницах (за исключением л. 4 об. и л. 5), причем вставки большей частью сделаны на полях.
Непосредственно после заглавия в тексте следует длинный список лиц, имена которых характеризуют их миросозерцание и вместе с тем дают общее представление о содержании задуманного произведения. Первыми в этом списке выступают представители идеалистического миросозерцания: Фет, Страхов, Шопенгауер, Кант и др.; в качестве представителей позитивного знания указаны Вирхов, Дюбуа-Реймон, Тиндаль и Милль; в качестве носителя христианского вероучения выставлен Хомяков. Однако все эти лица не включены в число «собеседников»: они только выражают собой те основные точки зрения, из которых исходят диспутирующие между собой «собеседники», выступающие у автора под произвольно взятыми псевдонимами: Стальников, Юнович и др. Наконец, в число «собеседников» Толстой включил и самого себя в лице Ивана Ильича («Я»). — За списком лиц в рукописи следует «ход беседы», в которой, по мысли автора, должны выступить отдельные собеседники, со своими различными взглядами и идеалами. Весь первый лист рукописи представляет собой беглый конспект, сделанный автором наспех, для памяти, в немногих словах; поэтому многие фразы этого конспекта недописаны или вовсе пропущены, вследствие чего общий смысл речи того или другого «собеседника» местами представляется мало понятным.
«собеседования», повидимому, оказалась для него мало подходящей и, после первого же приступа, он оставил ее и вернулся к этой работе только год спустя (лист 2). Однако на этот раз форма изложения «беседы» изменилась и из диалога были исключены все личные имена: вместо них автор внес только условные буквы К и И, причем и эти условные означения в тексте не были строго выдержаны. Впрочем, Толстой скоро убедился в неудобстве для него принятой им диалогической формы, даже и в этом измененном виде, и в самом тексте внес следующую запись: «Хотел прямо в форме беседы высказать пришедшую мне нынче мысль и запутался». Поэтому в дальнейшем он продолжал свою задуманную работу уже от собственного лица, в обычной форме философского рассуждения.
Начало работы Толстого не датировано им, но оно легко устанавливается из указанной выше заметки гр. Софии Андреевны; продолжение же работы точно датировано самим автором: 20 декабря — «Вера есть то знание...»; 21 декабря — от слов: «Каждому вероятно не раз случалось...»; 22 декабря — от слов: «Другая причина несогласия...»; — от слов: «Рассмотрим данный пример...»
Задуманная работа не была автором доведена до конца, и он оборвал ее «... вследствие чего он начинает спрашивать».
Рукопись хранится в ГТМ (AЧ) в Москве.
Отрывок печатается впервые.
--------
... Фет — Фет уже в начале 1870-х годов заинтересовался философскими вопросами и в особенности увлекся Шопенгауером, настолько, что решил перевести на русский язык его главное философское произведение: «Мир, как воля и представление». Толстой очень сочувствовал этому, так как и сам чрезвычайно высоко ценил Шопенгауера, как мыслителя, и называл его «гениальнейшим из людей» (см. письмо к Фету от 30 августа 1869 г.). Поэтому, когда Толстой задумал написать философский этюд в диалогической форме, он в числе предполагаемых собеседников внес в первую очередь Фета.
О Страхове и его отношениях к Толстому и об их общих философских интересах см. выше стр. 716.
Стрем... — условная фамилия; последние буквы не разобраны.
— основатель так назыв. целлюлярной (клеточной) патологии, создавшей ему мировую известность. По своим взглядам Вирхов стоял на строго-научной точке зрения и был убежденным противником метафизических и умозрительных теорий.
Дюбуа-Реймон кроме научных трудов в области физики и физиологии, написал также несколько философских статей, переведенных на русский язык: «О границах познания природы» (1872), «Семь мировых загадок» (1876) и др. Во время своего второго заграничного путешествия Толстой посетил одну из его лекций в Берлинском университете (см. запись дневника от 12 июня 1860 г.).
Тиндаль — английский физик и писатель, его популярные лекции по физике пользовались большим успехом; некоторые из них были переведены и на русский язык, напр.: «Тепло, как вид движения» (1867), «Шесть лекций о звуке» (1875) и др.
Милль в переписке Толстого с Страховым нередко поминается, как один из наиболее видных представителей современной позитивной философии (см. например, письма от 25 декабря 1875 г., 12 октября 1876 г., 28 сентября 1878 г. и др.).
Маликов Александр Константинович (1841—1904) — публицист, автор книг: «Край без будущего» и «На задворках фабрики». В молодости он вращался в кругу революционной молодежи и был сослан в Архангельскую губ. Позднее он увлекся религиозными исканиями, которые привели к созданию особой «религии богочеловечества». Два года Маликов прожил в Америке, в основанной им земледельческой коммуне. Вернувшись в Россию летом 1877 г., он посетил Толстого, который в письме к Страхову от 3 января 1878 г. писал, что «познакомился с тремя лучшими представителями социалистов». В задуманной в это время статье «Собеседники» Маликов должен был выступать в качестве сторонника позитивизма и точной науки, под условной фамилией Майкова; подобные замены фамилий нередко употреблялись Толстым для того, чтобы замаскировать действительные имена выведенных им лиц (Исленьев — Иславин, Волконский — Болконский и т. п.).
Бибиков «богочеловечестве». Впрочем, по своим взглядам Бибиков всегда был убежденным материалистом и позитивистом. Толстой хотел изобразить его в «Собеседниках» под условной фамилией Стальникова.
«Архимандрит». — Из числа высших лиц духовного звания Толстой в это время был знаком с архимандритом Ювеналием (Половцевым), бывшим в молодости гвардейским офицером, а в 1870-х годах настоятелем Оптиной пустыни (Калужской губ.). В августе 1877 г. Толстой посетил Оптину пустынь и при этом побывал у архим. Ювеналия и беседовал с ним.
Хомяков оставил целый ряд писаний богословского содержания; среди этих сочинений наиболее оригинальным почиталось его учение о церкви, которое, повидимому, должно было найти свое отражение в речах одного из предполагаемых «собеседников», в лице Юновича (см. ниже).
— старый знакомый Толстого, с которым он состоял в переписке; в 1870-х годах в их письмах нередко затрагивались религиозные вопросы, которыми Урусов очень интересовался (см., например, письма от 21 февраля 1876 г. и 30 мая 1878 г.).
Юнович — под этой условной фамилией Толстой, повидимому, хотел вывести философа П. Д. Юркевича (1827—1874), профессора Киевской духовной академии и Московского университета, который по своим философским взглядам примыкал к метафизической школе и неоднократно выступал в своих статьях против материализма и позитивизма.
Пимен — монах Оптиной пустыни, очень понравившийся Толстому, который сам рассказывал своему биографу Бирюкову о комическом эпизоде, случившемся во время беседы его с архим. Ювеналием в Оптиной пустыни: «Во время обычных в таких случаях разговоров, отец Пимен, один из старцев пустыни, присутствовавший на этом приеме, преспокойно, сидя на кресле, уснул. Сознавая пустоту разговора, Лев Николаевич позавидовал о. Пимену, избравшему «благую часть». Впоследствии, Лев Николаевич не раз вспоминал это обличительное равнодушие о. Пимена и приводит его в пример кроткого обличения мирской суеты».[1318] Этот эпизод упоминается и в конспекте «Собеседников».
«Субботники» — русская религиозная секта, с представителями которой Толстой встречался в Самарской губ., во время своих приездов в 1870-х годах. Субботники усвоили себе еврейское вероучение: отрицали божественность Христа, чтили Ветхий завет, как главную основу религиозного учения, и праздновали субботу (отчего секта эта и получила свое наименование).
Сноски