III.
[ВАРИАНТ ПЕРВЫХ ГЛАВ ПЕРВОЙ РЕДАКЦИИ «РОМАНА РУССКОГО ПОМЕЩИКА».]
Глава 1. Деревенская церковь.
Съ семи часовъ утра слышался благовестъ съ ветхой колокольни Николакочаковскаго прихода, и пестрыя веселыя толпы народа по проселочнымъ дорогамъ и сырымъ тропинкамъ, вьющимся между влажными отъ росы хлебомъ и травою, приближались къ церкви.
Пономарь пересталъ звонить и, вперивъ старческiй, равнодушный взоръ въ пестрыя групы бабъ, детей, стариковъ, столпившихся на кладбище и паперти, приселъ на заросшую могилку. Отецъ Поликарпъ, отвечая поднятiемъ шляпы на почтительные поклоны разступавшихся прихожанъ, прошелъ въ церковь; народъ вследъ за нимъ, набожно кланяясь и крестясь, сталъ проходить въ середнiя двери. — Седой, горбатый дьячокъ пронесъ въ алтарь кофейникъ съ водой и кадило, высокiй белоголовый мужикъ, постукивая гвоздями огромныхъ сапоговъ и запахивая новый армякъ, вышелъ изъ толпы и, встряхивая волосами, съ свечкой подошелъ къ иконе, грудной ребенокъ заплакалъ на рукахъ у убаюкивающей его молодой крестьянки, въ алтаре послышался мерный, изредка возвышающiйся голосъ отца Поликарпа, читающаго молитвы, молодой безбородой крестьянскiй парень вдругъ быстро сталъ креститься и кланяться въ поясъ. —
—
Отставной Священникъ, дряхлый Отецъ Пименъ, въ старомъ плисовомъ подряснике, слепой Тихонъ въ желтомъ фризовомъ сюртуке, бывшiй княжеской дворецкой белый, какъ лунь, Григорiй Михайлычь въ палевыхъ короткихъ панталонахъ и синемъ фраке; все стояли на своихъ обычныхъ местахъ въ олтаре и у боковыхъ дверей.. На правый клиросъ прошли сборные певчiе. Толстый бабуринскiй прикащикъ въ глянцовитомъ сюртуке и голубыхъ шароварахъ, его братъ золотарь Митинька, рыжiй дворникъ съ большой дороги, Телятинской буфетчикъ и два мальчика въ длинныхъ нанковыхъ сюртукахъ — сыновья Отца Поликарпа, прокашливались и перешептывались на клиросе. —
Передъ концомъ часовъ толпа заколебалась около дверей, и изъ за торопливо и почтительно сторонившихся мужичковъ показался высокiй лакей въ нанковомъ сюртуке, который, левой рукой поддерживая женскiй салопъ, правой толкалъ техъ, которые не успевали дать ему дорогу. За лакеемъ шли господа: Телятинской помещикъ Александръ Сергеевичь Облесковъ, дочь его 12-ти летняя румяная девочка въ пуколькахъ, панталончикахъ и козловыхъ башмачкахъ со скрипомъ и жена его — высокая, худая и бледная женщина съ добрымъ выраженiемъ лица, <ежели бы къ нему не присоединялось выраженье какой-то апатiи и безсмысленности>. Александръ Сергеичь былъ человекъ, на видъ, летъ 30 (хотя ему было гораздо больше), немного ниже средняго роста, тучный, полнокровный и довольно свежий. — Лицо его было одно изъ техъ лицъ, которыя кажутся эфектными изъ далека, но которыхъ выраженiе трудно разобрать подъ украшенiями, покрывающими ихъ. Высокiй и широкiй галстухъ съ пряжкой назади скрывалъ его шею, часть подбородка и скулъ, черноватые бакенбарды, доходившiе отъ зачесанныхъ до самыхъ бровей и загнутыхъ маслянныхъ висковъ до краевъ рта, закрывали его щеки, а золотые очки съ 4 синими стеклами скрывали совершенно его глаза и переносицу. Открытыя же части его физiогномiи: высокiй, гладкiй и широкiй лобъ, небольшой правильный носъ съ крепкими ноздрями и крошечный какъ будто усиленно сложенный ротикъ съ красными тонкими губами, носящими почему-то особенное выраженiе губъ человека, только что обрившаго усы — были не лишены прiятности.
Александръ Сергеевичь, оставивъ жену и дочь около амвона, скромной, но и не лишенной достоинства походочкой, прошелъ въ алтарь и, поклонившись Священнику, сталъ около двери. — Часы кончились, и уже много пятаковъ и грошей изъ узелковъ въ клетчатыхъ платкахъ и мошонъ перешло въ потертый коммодъ, изъ котораго седой отставной солдатъ выдавалъ свечи; и свечи эти вместе съ теплыми молитвами простодушныхъ подателей уже давно светились передъ иконами Николая Чудотворца и Богоматери, a обедня все не начиналась. Отецъ Поликарпъ ожидалъ молодаго Красногорскаго помещика — Князя Нехлюдова. (Онъ привыкъ ожидать его батюшку и еще стараго князя и княгиню, поэтому не могъ допустить, чтобы красногорский помещикъ, самый значительный помещикъ въ его приходе, могъ дожидаться, или опоздать.) Горбатый Дьячокъ, уже несколько разъ выходившiй на паперть посмотреть, не едетъ-ли венская голубая коляска, въ которой онъ полвека привыкъ видеть Красногорскихъ Князей, снова продрался сквозь толпу и, защитивъ рукою глаза отъ яркаго Іюньскаго солнца, устремилъ взоръ на большую дорогу.
— Началась обедня? — спросилъ его молодой человекъ въ круглой серой шляпе и парусинномъ пальто, скорыми шагами, подходившiй къ церкви.
— Нетъ, батюшка ваше сiятельство, все васъ поджидали, — отвечалъ Дьячокъ, давая ему дорогу.
— Ведь я просилъ Батюшку никогда не дожидаться, — сказалъ онъ краснея, и пройдя въ боковыя двери, сталъ сзади клироса. Вследъ затемъ послышался благовестъ, и Дьяконъ въ стихаре вышелъ на амвонъ.
Началась обедня.
<Глава 2. Молодой князь.>
Молодой князь стоялъ совершенно прямо, внимательно следилъ за службой, крестился во всю грудь и набожно преклонялъ голову. —
«Миколе», онъ съ видимымъ удовольствiемъ взялъ ее и, толкнувъ впереди стоящаго крестьянина, тоже сказалъ «Миколе».
Сборные певчiе пели складно, голоса были хороши, но дребезжащiй старческiй голосъ стараго дьячка одиноко раздававшийся иногда на левомъ клиросе какъ-то более соответствовалъ спокойной прелести деревенской церкви, более возбуждалъ отрадно согревающее религiозное чувство. Къ причастью подошли 2 старушки и несколько крестьянокъ съ грудными младенцами. Худощавый сгорбленный мужичокъ, помолившись передъ иконостасомъ, кланяясь и звоня колокольчикомъ, сталъ обходить прихожанъ, прося на Церковь Божiю. Потомъ среди благоговейнаго молчанiя, прерываемаго только пронзительнымъ плачемъ детей и сдержаннымъ кашлемъ стариковъ, отдернулась завеса, и Дьяконъ провозгласилъ священныя слова. Наконецъ Отецъ Поликарпъ благословилъ прихожанъ и вышелъ съ крестомъ изъ Царскихъ дверей.
Александръ Сергеевичь, пропустивъ впередъ себя жену и дочь, приблизился къ Священнику; люди значительные: прикащики, дворники, дворовые сделали тоже, но Отецъ Поликарпiй обратился съ крестомъ къ молодому князю, который стоялъ сзади и который подъ обращенными на него со всехъ сторонъ любопытными взорами краснея, какъ виноватый, долженъ былъ выйдти впередъ и приложиться прежде всехъ. Торопливо ответивъ на поздравленiе съ праздникомъ Священника и поклонившись Александръ Сергеевичу, у котораго при этомъ несмотря на приветливую улыбку губы сделались еще тонше, молодой человекъ, краснея еще больше, выбрался изъ церкви и, завернувъ за уголъ, вышелъ въ маленькую часовню, построенную на кладбище.
Глава 2. Князь Дмитрiй.
и Княгини Нехлюдовой, урожденной графини Белорецкой. Княгиня умерла отъ родовъ дочери, меньшой сестры, Дмитрiя, а старый Князь пережилъ ее только 4 года, такъ что четверо детей, изъ которыхъ старшему Николаю было тогда 9 летъ, а дочери 5, и большое, но отягченное долгами именье остались на рукахъ опекуновъ. Опекунами были: бывшiй адъютантъ покойнаго Князя, отставной Штабъ-Ротмистръ Рыковъ, помещикъ Т-ой губернiи и Графиня Белорецкая, вдова брата Княгини, искреннiй другъ покойнаго Князя. Первый принялъ на себя управленiе делами, вторая управленiе воспитанiемъ малолетнихъ. Но потому ли, что одно труднее другаго, или потому что неодинаковыя чувства руководили опекунами, управленiе и воспитанiе шли не одинаково успешно. Черезъ 12 летъ дети получили прекрасное светское и нравственное воспитанiе, и уменьшенное во время опеки изъ 3 до 2 тысячъ душъ растроенное именiе. Старшiй братъ Николай, окончивъ кандидатомъ курсъ въ Московскомъ Университете, поступилъ на службу въ Министерство Иностранных Делъ и, достигнувъ совершеннолетiя, по совету родныхъ, принялъ отъ Г-на Рыкова опеку. Память отца, оказывавшаго доверенность Г-ну Рыкову, была достаточная причина для сына, чтобы безотчетно принять отъ него дела и дать ему отъ себя и братьевъ удостоверенiе въ исправности и верности счетовъ, очевидно безчестныхъ. Князь Николай однако скоро почувствовалъ свою неспособность управлять разстроенными делами, и побоявшись ответственности передъ братьями, предложилъ имъ съехаться въ Красныхъ Горкахъ и разделить именiе. Ваня, среднiй братъ, служившiй на Кавказе, прислалъ доверенность Николаю и, полагаясь во всемъ на него, просилъ объ одномъ, чтобы сестре дать ровную часть именiя, что точно также уже было решено между Николаемъ и Митей. Братья прiехали въ деревню, уравняли, какъ умели, 4 части, бросили жеребiй, и Мите, который былъ еще въ третьемъ курсе Университета, достались Красныя Горки. Митя въ то время еще былъ очень, очень молодъ. Несмотря на выше обыкновенная, высокiй ростъ, сильное сложенiе, и на выраженiе гордости и смелости въ походке, только издалека можно было принять его за взрослаго человека, вглядевшись же ближе, сейчасъ видно было, что онъ еще совершенный ребенокъ. Это заметно было и по плоскости груди и по длине рукъ и по слишкомъ неопределеннымъ очертанiямъ около глазъ и по светлому пушку, покрывавшему его верхнюю губу и щеки, а въ особенности, по совершенно детски-добродушной неутвердившейся улыбке. Онъ былъ нехорошъ собой, но прiятный контуръ лица, открытый выгнутый надъ бровями лобъ и узкiе необыкновенно-блестящiе серые глаза давали всей его физiогномiи, общiй благородный характеръ ума и решительности. Кроме того (несмотря на неряшество и бедность, которыя онъ какъ будто любилъ или считалъ нужнымъ выказывать въ одежде) въ выраженiи рта, въ изгибе спины, въ расположенiи волосъ и въ особенности въ прекрасной мужской руке, было что-то изобличавшее въ немъ человека неспособнаго подчиняться чужому влiянiю, а рожденнаго для того, чтобы оказывать его. Что же касается до его характера, то ежели бы я могъ описать его, мой романъ тутъ бы и кончился.
После раздела Князь Николай уехалъ въ Петербургъ, а Митя до конца ваканцiй одинъ оставался въ деревне, и вотъ отрывокъ письма, которое онъ за годъ передъ темъ воскресеньемъ, съ котораго начинается нашъ разсказъ, писалъ въ Москву Графине Белозерской.
J’ai pris une résolution, qui doit décider de mon sort: je quitte l'université pour me vouer à la vie de campagne, pour laquelle je me sens fait. — Au nom du Ciel, chère maman, ne vous moquez pas de moi. Je suis jeune, peut-être qu’en effet je suis encore enfant; mais cela ne m’empêche de sentir ma vocation de vouloir faire le bien et de l’aimer.
Comme je vous l’ai déjà écrit, j’ai trouvé les affaires dans un état de délabrement impossible à décrire. En voulant y mettre de l’ordre j’ai trouvé que le mal principal était dans le misérable état des paysans et que l’unique moyen d’y remédier était le tems et la patience <terrible misère dans laquelle se trouvent des paysans> et <que pour y remédier au mal il n’y a pas d’autres moyens, que> du tems et du travail.
— deux de mes paysans — et la vie qu’ils mènent avec leurs familles je suis sûr que la vue seule de ces deux malheureux vous aurait mieux convaincu que tout ce que je pourrai dire pour vous expliquer ma résolution. N’est-ce pas mon devoir le plus sacré que de travailler au bonheur de ces 700 personnes, dont je dois être résponsable devant Dieu? N’est-ce pas une horreur, que d’abandonner ces pauvres et honnêtes gens aux fripons d’Упpaвляющie et старосты, pour des plans de plaisir ou d’ambition? Si je continue mes études, si je prends du service comme Nicolas, si même avec le tems (je sais que vous faites des plans d’ambition pour moi) j’occupe une place marquante, de quoi cela m’avancera-t-il? Les affaires dérangés à présent sans ma présence se dérangeront à un tel point, que peut être je serais obligé de perdre Красные Горки, qui nous sont à tous tellement chers, ma vocation manquée, je ne pourrais jamais être bon à rien et toute ma vie je ne cesserai de me reprocher d’avoir été la cause du malheur de mes sujets. Tandis que si je reste à la campagne, avec de la pérsévérance et du travail, j’éspère bientôt payer mes dettes, devenir indépendant, peut-être servir aux élections et le principal, faire le bonheur de mes paysans et le mien. Et pourquoi chercher ailleurs l’occasion d’être utile et de faire du bien, quand j’ai devant moi une carrière si belle et si noble.
Je me sens capable d’être un bon хозяинъ (c’est à dire d’être le bienfaiteur de mes paysans) et pour l’être je n’ai besoin ni du diplôme de candidat, ni des rangs, que vous désirez tant pour moi. Chère maman! cessez de faire pour moi des plans d’ambition, habituez-vous à l’idée que j’ai choisi un chemin extraordinaire; mais qui est bon et qui, je le sens
Ne montrez point cette lettre à Nicolas, je crains son persif-flage et vous savez qu’il a pris l’habitude de me dominer et moi celle de l’être. Pour Jean je sais, que s’il ne m’aprouve, du moins il me comprendra...[104]
«Я принялъ решенiе, отъ котораго должна зависеть участь моей жизни: я выхожу изъ Университета, чтобы посвятить себя жизни въ деревне, потому что чувствую, что рожденъ для нея. Ради Бога, милая maman, не смейтесь надо мной. Я молодь, можетъ быть точно, я еще ребенокъ; но это не мешаетъ мне чувствовать мое призванiе, желать делать добро и любить его.
Какъ я вамъ писалъ уже, я нашелъ дела въ неописанномъ разстройстве. Желая ихъ привести въ порядокъ и вникнувъ въ нихъ, я нашелъ, что главное зло заключается въ самомъ жалкомъ бедственномъ положенiи мужиковъ, и зло такое, которое можно исправить только трудомъ и терпенiемъ. Ежели-бы вы только могли видеть двухъ моихъ мужиковъ: Давыда и Ивана и жизнь, которую они ведутъ съ своими семействами, я уверенъ, что одинъ видъ этихъ двухъ несчастныхъ убедилъ-бы васъ больше, чемъ все то, что я могу сказать вамъ, чтобы объяснить мое намеренiе.
Не моя ли священная и прямая обязанность заботиться для счастiя этихъ 700 человекъ, за которыхъ я долженъ буду отвечать Богу. Не подлость-ли покидать ихъ на произволъ грубыхъ старость и управляющихъ изъ-за плановъ наслажденiя или честолюбiя. И зачемъ искать въ другой сфере случаевъ быть полезнымъ и делать добро, когда мне открывается такая блестящая, благородная карьера. Я чувствую себя способнымъ быть хорошимъ хозяиномъ; а для того, чтобы быть , какъ я разумею это слово, не нужно ни кандидатскаго диплома, ни чиновъ, которые вы такъ желаете для меня. Милая maman, не делайте за меня честолюбивыхъ плановъ, привыкните къ мысли, что я пошелъ по совершенно особенной дороге, но которая хороша и, я чувствую, приведетъ меня къ счастью. Не показывайте письма этаго Николиньке, я боюсь его насмешекъ: онъ привыкъ первенствовать надо мной, а я привыкъ подчиняться ему. Ваня, ежели и не одобритъ мое намеренiе, то пойметъ его».
«Ta lettre, cher Dmitri, ne m’a rien prouvé si ce n'est ton excellent coeur, chose dont je n’ai jamais douté, — писала ему Графиня Белорецкая. — Mais, mon cher, les bonnes qualités nous font dans la vie plus de tort, que les mauvaises. Je ne compte point influencer ta conduite, te dire, que tu fais des extravagances, que ta conduite m’afflige, mais je tacherai de te convaincre. Raisonnons, mon ami. Tu dis que tu te sens de la vocation pour la vie de campagne, que tu veux faire le bonheur de tes sujets et que tu espères devenir un bon хозяинъ. I-mo il faut que je te dise: qu’on ne sent sa véritable vocation, qu’après l’avoir manquée; 2-do qu’il est plus facile de faire son propre bonheur que celui des autres et 3-io, que pour être un bon хозяинъ, il faut être <raisonable> froid et sévère, ce que tu ne être. Tu crois tes raisonnements peremptoires et ce qui plus et tu veux les prendre pour régies de conduite; mais à mon âge, mon ami, on ne croit qu’à l’expérience: et l’expérience me dit que ton projet n’est qu’un enfantillage. Je frise la cinquantaine, j’ai connu dans ma vie beaucoup de gens de mérite et cependant jamais je n’ai entendu parler d’un jeune homme bien né et de capacités, qui de gaieté de coeur s’allât enterrer à la campagne sous pretexte de faire du bien. Vous avez toujours affecté d’être original, tandis que votre originalité n’est qu’un excès d’amour propre. Hé! mon cher, suivez les chemins battus; ce sont ceux dans lesquels on réussit et il faut réussir pour acquérir les moyens de faire du bien. La misère de quelques paysans est un mal indispensable, ou un mal auquel il est possible de remédier sans oublier tous ses devoirs, envers l’état, ses parents et soi même.
Avec ton esprit, ton coeur et ton enthousiasme pour la vertu il n’y a point de carrière dans laquelle tu ne réussisse; mais choisis en au moins une qui te vaille et qui te fasse honneur. Je te crois sincère, quand tu dis que tu n’as point d’ambition; mais tu te trompes, mon ami: tu en a plus que tout autre. A ton âge et avec tes moyens l’ambition est une vertu et n’est plus qu’un travers et un ridicule quand on n’est plus en état de la satisfaire. — Tu l’éprouveras si tu persiste dans ta résolution. —
’aime encore plus pour ton projet qui, quoiqu’extravagant, est noble et généreux. Tu n’as qu’à faire selon ta volonté; mais, je t’avoue que je ne l’aprouve pas».[105]
«Твое письмо, милый Дмитрiй, ничего мне не доказало, кроме того, что у тебя прекрасное сердце, въ чемъ я никогда не сомневалась. — Но, милый другъ, наши добрыя качества больше вредятъ намъ въ жизни, чемъ дурныя. Я не хочу руководить твоими поступками — не стану говорить тебе, что ты делаешь глупость, что поведете твое огорчаетъ меня, но постараюсь подействовать на тебя однимъ убежденiемъ. Будемъ разсуждать, мой другъ. Ты говоришь, что чувствуешь призванiе къ деревенской жизни, что хочешь сделать счастiе своихъ подданныхъ, и что надеишься быть добрымъ хозяиномъ. 1-mo, я должна сказать тебе, что мы чувствуемъ свое призванiе только тогда, когда ошибемся въ немъ; 2-do, что легче сделать собственное счастiе, чемъ счастiе другихъ и З-o, что для того, чтобы быть добрымъ хозяиномъ, нужно быть холоднымъ и строгимъ, чемъ ты никогда не будешь. Ты считаешь свои разсужденiя непреложными, и даже принимаешь ихъ за правила въ жизни; но въ мои лета, мой другъ, не верятъ въ разсужденiя, a верятъ только въ опытъ; а опытъ говоритъ мне, что твои планы — ребячество. Мне уже подъ 50, и я много знавала достойныхъ людей; но никогда не слыхивала, чтобы молодой человекъ съ именемъ и способностями, подъ предлогомъ делать добро, зарылся въ деревне. Ты всегда хотелъ казаться оригиналомъ; а твоя оригинальность ничто иное, какъ излишнее самолюбiе. И! мой другъ, выбирай лучше торныя дорожки; оне ближе ведутъ къ успеху, a успехъ необходимъ, чтобы иметь возможность делать добро. —
Нищета несколькихъ крестьянъ есть зло необходимое, или такое зло, которому можно помочь, не забывая всехъ своихъ обязанностей къ государству, къ своимъ роднымъ и къ самому себе. Съ твоимъ умомъ, твоимъ сердцемъ и любовью къ добродетели нетъ карьеры, въ которой бы ты не имелъ успеха, но выбирай по крайней мере такую, которая бы тебя стоила и сделала бы тебе честь. —
когда человекъ уже не въ состоянiи удовлетворить ему. И ты испытаешь это, ежели не изменишь своему намеренiю. Прощай, милый Митя, мне кажется, что я тебя люблю еще больше за твой несообразный, но благородный и великодушный планъ. Делай какъ знаешь, но признаюсь, не могу согласиться съ тобой».
Митя вышелъ из Университета и остался въ деревне.
Глава 4-я. Ближайшiй соседъ.
Помолившись надъ прахомъ отца и матери, вместе похороненныхъ въ часовне, Митя вышелъ изъ нея и задумчиво направился къ дому; но, не пройдя еще кладбища, онъ столкнулся съ семействомъ Телятинскаго помещика.
— А мы вотъ отдавали визитъ дорогимъ могилкамъ, съ приветливой улыбкой сказалъ ему Александръ Сергеичь. Вы верно тоже были у , Князь?
— Признаюсь вамъ, Князь, — продолжалъ Александръ Сергеичь, прiятнымъ, вкрадчивымъ голосомъ, — въ нашъ векъ такъ редко видишь въ молодыхъ людяхъ это похвальное религiозное чувство, что особенно бываетъ прiятно встречать...
— Извините, Князь, что я васъ задерживаю, — прибавилъ онъ, заметивъ, что Митя хотелъ раскланяться съ нимъ, — у меня до васъ есть нижайшая просьба... Изволите видеть, когда я еще весной утруждалъ васъ своимъ посещенiемъ, я имелъ въ виду переговорить съ вами объ этомъ обстоятельcтве; но ваша любезность заставила меня тогда совершенно забыть о деле, да притомъ, сознаюсь вамъ, Князь, я надеялся, что вы не пренебрежете мной и что удостоите посетить и мой скромный домикъ, — сказалъ, необыкновенно тонко складывая свои крошечныя губы.
— Я очень виноватъ передъ вами, — сказалъ Митя краснея, — но поверьте, что это произошло нисколько не отъ пренебреженiя, я, напротивъ, очень благодаренъ за честь, которую вы мне сделали; но откровенно скажу вамъ, что, живя въ деревне и занимаясь хозяйствомъ, я взялъ себе за правило избегать всехъ, даже прiятныхъ знакомствъ.
— Помилуйте, князь, я и не смею претендовать, очень хорошо понимая, какъ много много трудовъ у васъ должно быть теперь по хозяйству. Именье ваше, Князь, действительно золотое дно, но между нами, во время опеки оно сильно поразстроилось. Я, какъ ближайшiй соседъ, могу судить объ этомъ. Не знаю, какъ теперь, но прежде не только запасовъ, но поверите-ли, Князь, — съ сладкой улыбочкой сказалъ Александръ Сергеичь, — у меня мелкопоместнаго сколько разъ брали на обсемененiе и теперь еще есть за вашей экономiей.— Ведь не акты же совершать — взаимныя одолженiя!
— Сделайте одолженiе, я вовсе не къ тому говорю, — продолжалъ онъ, перебивая Князя, хотевшаго сказать что-то, — вы извольте спросить своего прикащика; но главное, усердные трудолюбцы наши — мужички, откровенно скажу, раззорены были у васъ, Князь; а это главное, главное...
— Итакъ, — продолжалъ Александръ Сергеичь, придавая своему лицу вдругъ деловое выраженiе, — нижайшая просьба, съ которой я обращаюсь къ вамъ, относится къ церковному делу. Изволите видеть, Князь, ежели вы потрудитесь бросить на него внимательный взглядъ, общiй нашъ деревенскiй храмъ годъ отъ году приходитъ въ большую ветхость и упадокъ, такъ что не только чувству больно смотреть на это разрушенiе, но разрушенiе это представляетъ даже некоторую опасность для прихожанъ. Во избежанiе такого несчастiя, я, какъ постояннейший посетитель здешней Церкви, позволилъ себе обратить вниманiе нашихъ прихожанъ на это обстоятельство, и предложить имъ содействовать общими силами, не употребляя на это церковныхъ суммъ, которыя у насъ слишкомъ незначительны, и все наши дворяне, принявъ мое предложенiе и принеся посильныя лепты на общее душеспасительное дело, удостоили меня быть сборщикомъ и возобновителемъ нашего храма. Поэтому надеюсь, что и вы, Князь, какъ главный нашъ. помещикъ, не откажете содействовать общему душеспасительному делу.
— Какже-съ я очень радъ, — сказалъ Митя. — И непременно подпишу то, что въ состоянiи...
— Истинная жалость, — продолжалъ Александръ Сергеичь темъ же певучимъ голосомъ, — допустить до разрушенiя этотъ скромный домъ Божiй, въ которомъ силшкомъ сто летъ приносились теплыя молитвы Всевышнему. Не такъ-ли. Князь? Согласитесь, что единственная радость и утешенiе для всехъ этих трудолюбцовъ, — сказалъ онъ, указывая на крестьянъ выходившихъ изъ церкви, — составляетъ религiя и Церковь, и поверьте, что ежели бы не это чувство руководило мной, я никогда не взялъ бы на себя такую хлопотливую обязанность.
<Съ праздникомъ Христовымъ, батюшка Александръ Сергеичь, — сказалъ въ это время невысокiй, плотный мужичокъ въ синемъ армяке и поярковой шляпе, которую онъ ловко снялъ, проходя мимо разговаривающихъ.
— Изволите знать этаго молодца? — сказалъ Александръ Сергеичъ, обращаясь къ князю. — Это банкиръ нашъ — я всегда его такъ называю — дворникъ съ большой дороги.
— Къ несчастiю знаю и даже на дняхъ подалъ на него прошенiе.
— Ахъ какъ это непрiятно. Верно по случаю этой гнусной ссоры съ вашими крестьянами, какъ это непрiятно!
— Напротивъ, я очень радъ, что имею случай разъ навсегда избавить здешнiй край отъ этаго вреднаго человека.
— Да-съ это совершенная правда; но извините меня, Князь, — съ этими людьми трудно, да и какъ то... глу... непрiятно судиться. — Вотъ вамъ отецъ Петра Николаича Болхова умелъ съ ними ладить, разспроситъ, дознается, призоветъ къ себе, да и расправится съ нимъ въ 4-хъ стенахъ безъ свидетелей. И прекрасно!>.[106]
— Однако, не смею задерживать васъ долее, — сказалъ онъ, посмотревъ на жену, которая съ покорнымъ выраженiемъ лица стояла около экипажа. — Позвольте надеяться, что до прiятнаго свиданiя.
которое может одно лишь средство — время и терпение <ужасная нищета, в которой находятся крестьяне> и <что нет другого средства помочь беде, как> время и терпение.
Если бы вы только могли видеть Давыдку Козла и Ивана Белого — двое из моих крестьян — и существование, которое они ведут со своими семьями, я уверен, что один вид этих несчастных убедил бы вас лучше всего того, что я могу привести для объяснения моего решения. Не является ли моим самым священным долгом — трудиться на благо этих 700 человек, ответственность за которых я несу перед Богом? Не отвратительно ли бросать этих бедных и честных людей на плутов — управляющих и старост — ради удовольствия и честолюбия? Если я буду продолжать свои занятия, если я, как Николай, поступлю на службу, если даже со временем я займу видное место (я знаю, что вы лелеете для меня честолюбивые замыслы), — что мне даст всё это? Дела, уже теперь запущенные, в мое отсутствие расстроятся настолько, что, быть может, мне придется совсем потерять Красные Горки, которые всем нам так дороги. Не пойдя по своему призванию, я никогда ни на что не буду годен, и всю свою жизнь я не перестану упрекать себя в том, что я был причиной несчастий моих крестьян. Тогда как оставшись в деревне, я надеюсь путем упорного труда расплатиться вскоре со своими долгами, приобрести независимость, быть может, служить по выборам, а главное — обеспечить счастье своих крестьян и свое. Зачем искать другого случая быть полезным и творить добро, когда передо мной лежит возможность такой прекрасной и благородной деятельности.
строить для меня честолюбивые планы, привыкните к мысли, что я избрал путь необычный, но хороший, который,
Не показывайте этого письма Николаю; я опасаюсь его насмешек. А вы ведь знаете, что он приобрел привычку надо мной властвовать, а я — ему подчиняться. Что касается Ивана, то я знаю, что он, если и не одобрит, то по крайней мере поймет меня...]
С твоим умом, твоим сердцем и твоим восторженным отношением к добродетели — нет деятельности, в которой бы ты не преуспел, но выбери по крайней мере такую, которая сделала бы тебе честь и была бы тебя достойна. Я верю в твою искренность, когда ты говоришь, что у тебя нет честолюбия; но ты ошибаешься, друг мой; у тебя его больше, нежели у всякого другого. В твоем возрасте и при твоих возможностях честолюбие — достоинство; оно становится смешным недостатком, когда человек уже больше не в состоянии его удовлетворять. Ты это испытаешь, если будешь настаивать на своем решении.
я ее не одобряю.