III.
ОДНА ИЗ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ РЕДАКЦИЙ
ПЕРВОЙ ГЛАВЫ «ОТРОЧЕСТВА».
1-я Глава. Учитель Французъ.
3-го Мая 18... 4 года после кончины матушки, часу въ 9-омъ утра, я лежалъ въ кровати, которая днемъ превращалась въ шкапъ подъ орехъ,и старался заснуть. Это происходило въ Москве, въ верху бабушкинаго дома — верху, который продолжалъ носить названiе детскаго, хотя мне было уже 14 летъ, a Володе 16, и онъ съ нынешняго дня начиналъ держать экзаменъ въ математической факультетъ Московскаго Университета. —
и комнату Николая занималъ новый Гувернёръ Prosper St-Jérôme, виновникъ всехъ переменъ. —
Карлъ Ивановичъ, согласно предсказанiю папа, испортился и, какъ онъ утверждалъ, по проискамъ Мими и St. -Jérôme, былъ уволенъ. —
Старинный порядокъ вещей напоминалъ только одинъ Николай, но и тотъ подъ новымъ владычествомъ утратилъ свою характеристическую черту: довольство. Онъ негодовалъ на Проспера Антоновича и отъ души сожалелъ о предшественнике его, добромъ Карле Ивановиче. Не нравилась ему надменность мусьи, его щегольство, гости, которые къ нему ходили по Воскресеньямъ, а главное, не нравились ему нововведеиiя. — Шкафы подъ орехъ, новые дубовые столы, полы и подоконники, натертые воскомъ, глобысы и книги, разставленные въ симет- ричномъ порядке, развешенныя карты, маленькая [?] гимнастика, устроенная въ рекреацiонной комнате — все эти вещи, заведенiемъ которыхъ гордился Просперъ Антоновичъ Николай навывалъ пустыми французскими выдумками. Правда, распре- деленiе комнатъ было теперь чище, щеголеватее и аккуратнее прежняго; но прежнее было проще и удобнее. Главное, прежде было какъ-то уютнее, семейнее; теперь же стало похоже на казенное заведенiе. — Въ этомъ-то и заключалась амбицiя Француза, —
Первый экзаменъ, на который нынче долженъ былъ ехать Володя, былъ Латинскаго языка. — Въ 9 часовъ нужно было быть уже въ Университетской зале, но Володя еще не одевался въ новый (собственно для этаго случая сшитый синiй фракъ съ золотыми пуговицами), а, держа въ одной руке плетеную тросточку St. -Jérôme, которая, Богъ знаетъ, какъ попалась ему въ руки, и въ другой Латинскую грамматику Цумпта, ходилъ взадъ и впередъ по всемъ комнатамъ и, какъ заметно было, былъ совершенно погруженъ въ изученiе предлоговъ, требующихъ творительнаго падежа. Входя въ спальню, онъ твердилъ вслухъ какiя-то латинскiя слова, разсекалъ около себя воздухъ плетеной тросточкой, иногда взглядывалъ по сторонамъ и на меня; но взглядъ его былъ непродолжителенъ и тупъ. — Мне же казалось, что взглядъ его былъ строгъ. —
На немъ были небеленой холстины штаны, такой же коротенькiй казакиньчикъ и въ последнiй разъ рубашка съ откидными воротничками — въ последнiй разъ потому, что я самъ виделъ, какъ приготовили для него и положили въ особенный ящикъ коммода дюжину голандскихъ рубашекъ безъ воротничковъ и два галстука съ пряжками.
Николай и былъ маленькаго роста, все-таки это что-нибудь да значило. Онъ былъ худъ, гибокъ и длинноногъ, строенъ. У него была уже походка совершенно такая же, какъ и у папа — онъ ходилъ маленькими [?] шажками и становился больше на внешнюю часть ступни. Не только походкой, но и многими прiемами онъ былъ похожъ на папа — онъ также подергивался и часто краснелъ безъ всякой причины. — Сходство это доходило до смешнаго и могло бы показаться подражанiемъ тому, кто не зналъ бы, что онъ его сынъ. —
Волоса у него стали почти совсемъ черные и были ровны и густы. — На верхней губе пробивался черный пушокъ, который удивительно какъ шелъ къ его смуглому и свежому лицу, Взглядъ былъ быстрый и сильной: такой взглядъ, который вы невольно замечаете, когда онъ останавливается на васъ. — Улыбка потеряла свою детскую неопределенность и стала тверда и выразительна. — Голосъ уже пересталъ быть то пискливымъ, то грубымъ и былъ прiятенъ и ровенъ; смехъ отчетливый и увлекательный. Меня поражали въ немъ особенно те качества, которыхъ во мне не было, и качества эти возбуждали во мне какое-то тяжелое, непрiятное чувство. — Я зналъ, что хорошо иметь ихъ, но не радовался тому, что виделъ ихъ въ немъ. Нельзя сказать, чтобы я завидовалъ, но мне больно было видеть, что онъ указываетъ мне на мои недостатки. Его красота, самоуверенность, веселость, способность увлекаться исключительно какимъ-нибудь предметомъ, даже легкомыслiе и поверхностность возбуждали во мне это чувство. — Ежели бы я не такъ хорошо наблюдалъ и зналъ его, я верно бы влюбился въ него, какъ былъ влюбленъ въ Ивиныхъ. — Я любилъ его, но не за его качества внутреннiя и наружныя, а любилъ спокойно братскою любовью, которая вытекала: изъ привычки тщеславiя и родства крови. — По моему мненiю, чувства, которыя питаютъ братья между собою, проистекаютъ изъ 4-хъ источниковъ: 1) изъ родства. Это — безсознательное, естественное влечете детей, имеющихъ общихъ родителей, однихъ къ другимъ— влеченiе инстинктивное, которое находимъ мы въ различныхъ степеняхъ между животными и людьми. Нельзя, мне кажется, не признать существованiя этаго чувства; но доказать его столько же трудно, сколько и отвергнуть. — 2) изъ привычки. — Большей частью братья начинаютъ жить вместе; поэтому привыкаютъ такъ, какъ привыкаютъ къ игрушке, къ дому, къ халату и т. д. 3) Изъ тщеславiя вытекаетъ чувство, очень похожее на любовь, и которое въ свете, большей частью принимаютъ за нее, но въ сущности это есть только тщеславiе, перенесенное на лицо брата и перенесенное не на основанiи привязанности, а на основанiи техъ связей, которыми судьба соединила братьевъ. Мне прiятно слышать, что братъ мой находится въ блестящемъ положенiи и пользуется хорошимъ мненiемъ света не потому, что я радуюсь за его счастiе, но потому, что мне прiятенъ отблескъ, который падаетъ на меня отъ его блестящаго положенiя и хорошаго о немъ общественнаго мненiя, и наоборотъ. 4) изъ уваженiя, которое я имею къ лицу моего брата за его качества и направленiе. —
1-й родъ любви — любовь кровная, мне кажется, никогда не уничтожается и, хотя въ самой слабой степени, но всегда существуетъ между братьями. Я твердо уверенъ въ этомъ, потому что, хотя часто ссорился съ братомъ и въ минуты вспыльчивости былъ уверенъ, что онъ самый дурной человекъ во всей вселенной, я никогда ни на минуту не переставалъ чувствовать къ нему безсознательнаго и преимущественнаго передъ всеми влеченiя. — 2-й родъ любви зависитъ отъ обстоятельства. 3-й родъ — тщеславная любовь, по моимъ наблюденiямъ, въ нашъ векъ, который называютъ практическимъ и эгоистическимъ, въ которомъ говорится, что семейство есть преграда развитiю индивидуальности, большей частью одна соединяете братьевъ. Я признаюсь, что имянно то время, которымъ я начинаю эту часть, большая доля моей любви къ брату происходила изъ этаго источника. —
Любить же брата за его качества я въ то время не могъ, потому что не решилъ еще въ самомъ себе, что хорошо и что дурно; многое, одно противоречущее другому, мне нравилось и казалось достойнымъ подражанiя. Въ первомъ детстве я любилъ людей, любилъ maman, papa, Н[аталью] С[авишну], Володю, любилъ горячо, потому что чувствовалъ свою безпомощность и необходимость быть любимымъ. Все те качества, который я виделъ въ любимыхъ людяхъ, я находилъ безусловно хорошими. — Теперь же, когда я сталъ сознавать свою силу и сталъ больше увлекаться отвлеченными красотами, чемъ людьми, я меньше сталъ любить и не признавалъ безусловно хорошими те качества, которыя находилъ въ людяхъ, меня окружавшихъ; притомъ же я развился такъ, что могъ обсуживать эти качества и находить въ нихъ противоречiя. Я пересталъ верить, поэтому пересталъ и любить.
Володя уже, кажется, 10-й разъ входилъ въ спальню, какъ за нимъ взошелъ и Просперъ Антоновичъ: «voyons, Voldemar, il est tems de partir».[70] Просперъ Антоновичъ имелъ привычку ко всякому слову говорить voyons,[71] онъ даже говорилъ «voyons voir».[72] Онъ былъ человекъ летъ 25, белокурый, съ довольно правильными, но незамечательными чертами лица, съ дирочкой на подбородке, не толстый, но мускулистый и несколько вертлявый. —
принялся серьезно заниматься Русскимъ языкомъ и черезъ годъ говорилъ очень порядочно. Не говорилъ, что отецъ его былъ богатый и знатный человекъ, но по несчастнымъ обстоятельствамъ лишился того и другаго; а откровенно говорилъ, что отецъ старый, бедный Наполеоновской солдатъ; не былъ невеждой и шарлатаномъ, а, напротивъ, почерпнулъ изъ училища, въ которомъ воспитывался, очень основательныя познанiя Латинскаго языка и Французской литературы. Одинъ у него былъ недостатокъ, это огромное и смешное тщеславiе: — Онъ, занимаясь нашимъ воспитанiемъ, воображалъ себя воспитателемъ наследныхъ принцовъ, а насъ этими принцами. — (Мне кажется очень страннымъ, что у насъ преимущественно иностранцамъ поручаютъ воспитанiе детей лучшихъ семействъ, потому что, какъ бы ни былъ образованъ и уменъ иностранецъ, онъ никогда не пойметъ будущее положенiе порученныхъ ему детей въ свете, что мне кажется необходимымъ для того, чтобы приготовить детей къ обязанностям, которые они должны будутъ принять на себя. Для иностранца это весьма трудно; тогда какъ каждый Русскiй съ здравымъ смысломъ очень легко пойметъ это.) Просперъ Антоновичъ былъ въ полной уверенности, что судьба не даромъ заманила его въ Россiю, что онъ никакъ не уедетъ изъ Россiи такимъ же Просперъ Антоновичемъ — искателемъ пропитанiя; а что рано или поздно должна подвернутся какая-нибудь Графиня или Княгиня, которая пленится его любезностью и дирочкой въ подбородке и предложить ему сердце и рубли (которыхъ будетъ очень много) и даже рабовъ. — Поэтому Просперъ Антоновичъ на всякiй случай все свои доходы, (которые были значительны, потому что онъ давалъ уроки въ лучшихъ домахъ Москвы по 10 р.), употреблялъ на жилеты, панталоны, цепочки, шляпы и т. д. и былъ особенно любезенъ со всемъ женскимъ поломъ. Нельзя же ему было знать навер- ное, которая имянно была его Графиня съ рублями и рабами. Много было вещей, о которыхъ, хотя онъ уже пять летъ жиль въ Россiи, имелъ самыя темныя и странныя понятiя — кнутъ, козакъ, дорога по льду, крепостные люди и т. п. —
смеялся очень громко — однимъ словомъ, у него были дурныя манеры: однако бабушка всегда говорила, что St. -Jérôme очень милъ; я уверенъ — будь онъ не Французъ она бы первая сказала, что непозволительно тривiалену и сказала бы ему: «вы, мой любезный». —
Только что я услыхалъ голосъ St. -Jérôme’a, я горошкомъ вскочи лъ съ постели и сталъ одеваться. Я его боялся, не потому, чтобы онъ былъ строгъ; но я еще не зналъ, a неизвестность страшнее всего.
Володя бросилъ книгу, въ которой, я уверенъ, онъ и прежде ничего не понималъ, такъ сильно должно было быть его без- покойство, и сталъ не безъ волненiя въ первый разъ надевать синiй фракъ галстукъ и сапоги съ каблуками. — Онъ былъ совсемъ готовъ, когда я взошелъ въ комнату, и уже съ шляпой въ руке стоялъ передъ зеркаломъ. St. -Jérôme отошелъ въ сторону съ озабоченнымъ видомъ, чтобы издалека посмотреть на него. «C’est bien, сказалъ онъ: partons.[73] Et vous, сказалъ онъ, съ строгимъ лицомъ, обращаясь ко мне: préparez votre thème pour cette après-dîner»,[74] и вышелъ. Володя, выходя, оглянулся на меня и покраснелъ. — Должно быть онъ заметилъ зависть и досаду въ моихъ глазахъ, или это было отъ удовольствiя — не знаю. St. -Jérôme напомнилъ мне о темахъ, можетъ-быть такъ, чтобы сказать что-нибудь, или чтобы показать, что, несмотря и на этотъ важный случай, онъ не забываетъ своей обязанности. Мне же показалось, что онъ сказалъ это, чтобы унизить меня передъ братомъ, показать мне этимъ, что я еще мальчишка. Мне было очень больно. —
Вскоре за ихъ уходомъ я услышалъ шумъ подъехавшаго экипажа и подошелъ къ окну. Я виделъ, какъ лакей откинулъ крышку фаэтона, подсадилъ Володю, потомъ St. -Jérôme’a, какъ закрылъ крышку, взглянулъ на кучера Павла, и какъ кучеръ Павелъ тронулъ возжами вороныхъ, и какъ кучеръ, фаэтонъ и Володя съ St. -Jérôme’oмъ скрылись за угломъ переулка. — Когда я увидалъ почтительность лакея къ Володе и Володю въ томъ самомъ фаетоне, въ которомъ привыкъ видеть только бабушку, мне показалось, что между нами все кончено — онъ сталъ большой, онъ не можетъ теперь не презирать меня. — Я сбежалъ внизъ, чтобы разсеяться. — Бабушка стояла у окна, изъ котораго еще видень былъ фаэтонъ, и крестила его, у другаго окна Любочька и Катинька съ выраженiемъ любопытства и радости провожали глазами Володю въ фаэтоне и синемъ фраке. —
—
Примечания
Впервые печатаемый (по рукописи, описанной ниже под № 3) текст соответствует тому, что намечено, как начало «Отрочества», в первом плане «Четырех эпох развития» (стр. 241): «Первый день. Мы опять в Москве с сестрой. ‹у нас новый гувернер. Бабушка очень огорчена.› Мне 15 лет. ‹классы› брату 16. Утро. Он едет держать экзамен, разговор с ним. Мои классы...». Время написания этой главы — декабрь 1852 г. — первая половина мая 1853 г.
70. [ну же, Вольдемар, время отправляться.]
— видеть, смотреть.]
73. [Хорошо, едем.]
74. [А вы приготовьте вашу тему к сегодняшнему вечеру.]