ОТЪЕЗЖЕЕ ПОЛЕ.
[Первый отрывок.]
Это было[168] в 1807 году. Была осень. Графъ Никита Андреевичъ еще не уезжалъ въ Москву, а только собирался въ отъезжее поле. Участники охоты собирались понемногу въ его Новые Котлы. Многiе проводили у него все лето, многiе уже прiехали, другихъ ждали. По обыкновенiю въ четвергъ ездили въ городъ закупать провизiю, отвозить письма и привозили почту, французскiе журналы, письма и Московскiя ведомости. — Передъ вечеромъ докипала последняя работа уборки на гумне и въ поле. Управляющiй, прикащики, старосты, десятникъ верхами и пешками сновали около скирдовъ и въ поле, обозы въ сотни лошадей гремели пустые въ пыли отъ гумна и поскрипивая и покачиваясь качались навстречу пустымъ телегамъ. Мужики ждали, что ихъ отпустятъ после осьмаго раза, и умышленно медлили, управляющiй хотелъ натянуть 9й разъ и мечталъ о 12 скирде.
Два охотника звали въ рогъ къ котлу, и стая въ 150 собакъ выла и лаяла на звукъ рога, одинъ мешалъ лопатой въ корытахъ. Бабы съ песнями и серпами на плечахъ шли хороводами съ жатвы и вязки, на дворне въ большихъ 12ти домахъ дворовыхъ собирали <пригнатую> скотину. Табуны и стада приближались къ усадьбе въ облакахъ пыли. Пастухи и подпаски со всехъ ногъ метались, удерживая скотину отъ полей, мимо которыхъ гнали. Плотники, строившiе винокурню, спорили съ Жидомъ рядчикомъ, сдавая работу. Наездникъ на золоченыхъ, изъ прутиковъ сделанныхъ дрожечкахъ, съ заметаннымъ комами пыли лицомъ, докуривая трубочку и спустивъ ноги, возвращался съ бегу на молодомъ взмылившемся серомъ жеребце, сыне Атласнаго, сына Кролика, сына Сметанки. Жеребецъ, тонкой, еще несложившейся 4-летокъ, моталъ головой и хвостомъ и ступалъ точно прихрамывая. Дворовая румяная красивая девушка съ холстами прошла по дороге и остановилась, чтобъ дать дорогу наезднику, наездникъ съ дрожекъ щипнулъ ее, и неожиданно улыбнулся [1 неразобр.] своего усатаго лица.
Въ кухне поваръ и два поваренка въ белыхъ колпакахъ сбирались готовить ужинъ, а до этаго затеяли игру въ орлянку въ саду съ лакеями прiезжихъ господъ. Въ приспешной ставились два самовара. Въ девичьей шили, пряли и прислушивались, не позоветъ ли барыня, человекъ 12ть девушекъ. Одна из нихъ лежала на сундуке и плакала, другая смеялась въ окно съ подошедшимъ молодымъ лакеемъ. Старушка Графиня, мать Графа, раскладывала въ своихъ покояхъ карты, у ней сидели три старушки. Сестра Графа, вдова, поила чаемъ въ своихъ покояхъ двухъ зашедшихъ съ кружками монаховъ. Въ отделенiи гостей человекъ 8мь были по своимъ комнатамъ, кто читалъ, кто игралъ въ карты. На детской половине Немецъ Гувернеръ ссорился съ Французомъ, a дети, внучки Графа отъ умершаго сына, докончивали заданный урокъ передъ чаемъ. Другой сынъ Графа, холостой, поехалъ кататься съ гувернанткой. Самъ Графъ Никита Андре[е]вичъ только проснулся после послеобеденнаго отдыха и умывался водой со льдомъ.
[Второй отрывок.]
Кн[язь] Василiй Иларiонычь былъ сынъ вельможи и самъ занималъ очень, очень важное место въ службе; но три года тому назадъ онъ подалъ въ отставку и уехалъ въ деревню. О немъ жалели, говорили, что и такъ мало людей въ Россiи, а чтожъ будетъ, когда все такъ будутъ во всемъ отчаяваться и все бросать. Другiе говорили, что онъ прекрасно сделалъ удалившись. — Онъ почувствовалъ, что место это ему не по силамъ, — говорили они. — Этаго еще мало, что онъ честенъ и храбръ. Отчегожъ не сказать слово: онъ неспособенъ. Хотя и добрый и честный малый. — Самые недоброжелательные люди какъ будто робко и неохотно бросали малейшую тень на этаго Кн[язя] Василiя Иларiоныча. Онъ былъ такъ богатъ, принадлежалъ къ такой знати, былъ такъ храбръ и, главное, такъ былъ простъ, ровенъ и безобиденъ, непритворенъ въ обращенiи, что осудить его было опасно. —
Впрочемъ говорили о немъ первое время; потомъ забыли. Забыло большинство петербургское, то общество, которое не только наслаждается и умеетъ наслаждаться современнымъ успехомъ минуты, но которое эту только жизнь считаетъ достойной названiя жизни. Въ числе этихъ борящихся, торопящихся и успевающихъ людей Петербурга былъ одинъ человекъ, который живо вспомнилъ о Василiи Иларiоныче, пожалелъ о немъ и захотелъ спасти его изъ той тины[169] деревенской жизни, въ которой съ каждымъ годомъ глубже и глубже утопалъ Василiй Иларiонычь. Человекъ этотъ былъ однимъ изъ вновь появившихся светилъ на горизонте русскихъ государственныхъ людей — не молодой уже человекъ, но молодой тайный Советникъ, коротко обстриженный, молодо седеющiй, гладко выбритый, сiяющiй здоровьемъ акуратно трудовой жизни госуд[арственный] чел[овекъ], въ беломъ галстуке, съ свежей второю звездою, съ утра председательствующiй въ комитетахъ, заседающiй въ Министерствахъ, подающiй проэкты, обедающiй въ 6 часовъ дома въ кругу частью покровительствуемыхъ избранныхъ людей будущаго, частью снисходительно и политично уважаемыхъ людей прошедшаго, показывающiйся на рауте посланниковъ и двора и съ сложной, но легко носимой на челе думой проводящiй позднiе вечера за восковыми свечами въ своемъ высокомъ, обставленномъ шкафами кабинете.
Человекъ этотъ, Иванъ Телошинъ, какъ его звали въ свете, былъ женатъ на богатой Кузине Князя Василiя Иларiоныча. Въ осень 1863 года Телошинъ почувствовалъ часто повторяющуюся боль въ правомъ боку. Онъ, очевидно, несмотря на свое каменное сложенiе, переработалъ. Ему надо было отдохнуть. Именья — огромныя именья его жены — находились въ той же губернiи, где жилъ Василiй Иларiонычь. Уставныя грамоты не все были составлены и разверстаны по разнымъ местнымъ условiямъ, име[ли] особую важность. Ему надо было самому быть тамъ. Князь Василiй Иларiонычь въ предполагаемомъ въ будущемъ устройстве Комитета могъ быть важной поддержкой, а потому Телошинъ вместо Ниццы решилъ поехать на осень въ Т. губернiю.
Василiй Иларiонычь звалъ его къ себе года два тому назадъ, шутя, проездить вместе отъезжее поле.
— Онъ мне истинно жалокъ! И мы поедемъ къ нему, ежели ты согласна, Зина? — сказалъ онъ жене.
<Я очень рада, — сказала Зина. — И они поехали. Князь Василiй Иларiонычь былъ старый — или скорее стареющiйся холостякъ. —>
...................................................
Кто постепенно жизни холодъ
Съ годами вытерпеть умелъ.
Тотъ, кто въ 40 летъ не понимаетъ всей глубины значенiя этаго стиха, тотъ и не испытаетъ этаго тяжелаго жизни холода и той борьбы за жизнь, когда мы начинаемъ ощущать этотъ жизни холодъ, который темъ сильнее чувствуется, чемъ больше хорошаго, любимаго всеми было въ молодомъ человеке. —
Князь Василiй Иларiонычь боролся съ этимъ холодомъ жизни и былъ слабее его.
— Къ чему мне почести? Къ тому, чтобы не иметь ни минуты покоя, ни минуты своей? Влiянiе [на] искорененiе злоупотребленiй! (тогда еще было то время, когда все воображали, что единственное призванiе человека состоитъ въ искорененiи злоупотребленiй). Я накажу 10 мошенниковъ, а въ это время 20 новыхъ обманутъ меня? Къ чему? — Любовь женщины, женитьба. Къ чему? Чтобъ страдала жена, болели дети и я самъ за нихъ? Къ чему? Богатство? Боже мой, ежели бы кто научилъ меня, какъ жить безъ богатства, какъ бы я былъ счастливъ. Богатство къ тому, чтобъ видеть, какъ вокругъ тебя вьются подлецы, воры — одни подлецы — съ темъ, чтобъ одному украсть 10 к., а другому 10 т. р. Къ чему все? Гадость, грязь, обманъ... Лучше не трогаться и оставить ихъ, только бы они меня оставили въ покое съ моимъ стаканомъ чая, рюмкой вина, съ окномъ моимъ на садъ, каминомъ зимою, съ книжкой глупаго романа (и тамъ люди, да не живые). Есть, правда, два человека не глупые и не подлые, да и то не надолго. И техъ дай Богъ видеть поменьше. <Ну a осенью и до порошъ охота. Былъ бы зверь, тутъ люди мало мешаютъ. И люди даже делаются милы.> Было время, когда все это было хорошо. Тогда у меня были и зубы и волосы все, и глупъ я былъ, а теперь къ чему? Желудокъ плохо варитъ — а тутъ смерть — вонь и ничего. Къ чему?
Такъ думалъ большей [частью] Василiй Иларiонычь до завтрака и передъ обедомъ, да и вечеромъ и после завтрака немного веселее представлялась ему жизнь. Редко, редко въ известныя поры дня и года, особенно осенью, находили на Князя Василiя Иларiоныча минуты радостнаго расположенiя духа.
Только[170] въ трехъ случаяхъ жизни этотъ страшный вопросъ: кчему? не представлялся Василiю Иларiонычу. Это были: когда дело касалось его воспитанницы девочки, жившей съ нимъ, когда дело касалось его брата, и когда дело касалось охоты. Когда ловчiй его приносилъ ему отнятыхъ у мужиковъ волченятъ и, пометивъ, пускалъ ихъ назадъ въ островъ, Василiю Иларiонычу не приходила мысль — к чему онъ осенью будетъ съ замиранiемъ всего существа ждать на свою свору этихъ меченныхъ волченятъ, когда онъ могъ истребить ихъ еще три месяца тому назадъ. —
Иларiонычь помоталъ ногами въ знакъ того, что онъ знаетъ, что надо было встать, и продолжалъ читать. Лицо его выразило досаду, и онъ несколько разъ сопнулъ носомъ, что, какъ знали все въ доме, означало дурное расположенiе.
— Совсемъ не радъ! Вовсе не радъ, — сказалъ Василiй Иларiонычь[171] англичанке, гувернантке своей воспитанницы, которую — гувернантку — онъ считалъ за пошлую дуру, но съ которой несмотря на то, такъ [какъ] она одна была у него подъ рукой для разговора, онъ часто входилъ въ самыя задушевныя подробности. — Совсемъ не радъ, — говорилъ онъ, получивъ письмо Телошина, видимо давая чувствовать гувернантке, которой дела до этаго не было, что ежели Телошинъ думаетъ сделать ему большую честь и удовольствiе этимъ посещенiемъ, то онъ очень ошибается. И нехудо, чтобы онъ это зналъ.
— Прiедутъ сюда эти петербургскiе вельможи [?] и франты съ женою, говорилъ онъ за чайнымъ столомъ, обращаясь къ 40-летней Англичанке, но взглядывая на 15-летнюю воспитанницу, отъ которой, несмотря на молодость ея, онъ, видимо, больше ждалъ оценки и пониманiя своихъ словъ.
Да не подумаетъ читатель, что Василiй Иларiонычь былъ влюбленъ или имелъ похожее на начало этаго чувства къ своей воспитаннице, хотя полное жизни, крови и мысли подвижное молодое лицо воспитанницы и могло возбудить подобное чувство. Напротивъ, Василiй Иларiонычь каждый день говорилъ себе, что онъ сделалъ глупость, взявъ къ себе эту девочку, которая, какъ и вся нынешняя молодежь, Богъ знаетъ съ какими мыслями и въ сущности дрянь. —
— Вовсе не радъ! Привезутъ съ собой всю эту Петербургскую сплетню и мешать мне будутъ. Все надо ихъ занимать. Только ужъ этаго никакъ не будетъ. Хочетъ онъ жить — живи, а я въ Нарежное иду[172] 2го
[Третий отрывок.]
<— Очень жаль беднаго Иларiона, очень мне жаль. Все бросилъ — хандритъ. Озлобленъ на все и впадаетъ, самъ того не замечая, въ эту гадкую и грязненькую жизнь стараго холостяка — собачника. Да, собачника. И кто же? Князь Иларiонъ — сынъ Князь Василья Иларiоныча. — Занимая такой постъ и при дворе.... и вдругъ все бросить — непонятно! Вы знаете, что мы съ женой едемъ къ нему нынче осенью. И я надеюсь поднять его. У насъ и такъ мало людей въ Россiи, чтобы пропадали такiе люди какъ Иларiонъ... Я беру отпускъ. — Мне нужно же побывать въ именьяхъ жены,[173] я и не видалъ мужиковъ нашихъ. Надо решить что нибудь. А мы съ нимъ однаго уезда. —
Такъ говорилъ молодой тайный советникъ — значительное лицо Петербурга, обращаясь къ Генералъ-адъютанту, сидевшему у него въ кабинете.
— А вотъ и Зина. Ты меня извини. Мы должны быть у Елены Павловны нынче. А мы говорили о твоемъ cousin Иларiоне... — обратился онъ къ жене, которая въ томъ незаметно изящномъ уборе, котораго тайна известна только высшему свету, тихо вошла въ комнату.
— Ежели вы его не вытащите изъ его берлоги, — сказалъ Г[енералъ]-А[дъютантъ], обращаясь къ жене прiятеля, — никто этаго не сделаетъ.
— Да, очень жалко его, — сказала она.
Князь Иларiонъ Васильичъ былъ старый, скорее стареющiй холостякъ. Блаженъ кто..... и постепенно жизни холодъ съ годами вытерпеть умелъ!..
Кто изъ людей, дожившiй до 40 летъ — (из людей жившихъ и любившихъ) не испыталъ на себе всей глубины значенiя этаго стиха: >
..................................................................
Кто постепенно жизни холодъ
Примечания
ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ.
«Отъезжего поля» долго и сильно привлекал внимание Толстого. Он работал над этим произведением очень усердно и придавал ему большое значение.
Так, 30 сентября 1865 г., через девять лет после того, как у него появилась первая мысль об «Отъезжем поле», он занес в Дневник: «Есть поэзия романиста: 1) в интересе, сочетании событий — Braddon, мои Казаки будущие, 2) в картине нравов, построенных на историческом событии — Одиссея, Илиада, 1805 год, 3) в красоте и веселости положений — Пиквик, Отъезжее поле — и 4) в характерах людей — Гамлет — мои будущие Апол[лон] Григ[орьев] — распущенность, Чичерин — тупой ум, Сухотин — ограниченность успеха, Ник[олинька] — лень и Ст[олыпин?], Лан[ской?] Строг[анов?] — честность тупоумия».
Первое упоминание Толстого о новом замысле находится в Дневнике под 22 августа 1856 г.: «Кончил на черно Юн[ость] 1-ю половину и придумал О[тъезжее] п[оле], мысль которого приводит меня в восторг». На следующий день отмечено уже начало работы над новым произведением.
Судя по Дневникам, она продолжается год с небольшим, затем упоминания о ней исчезают и вновь появляются в 1865 г. Все время, за редкими исключениями, она идет рядом с другими работами.
15 октября 1856 г., упомянув, что написал начало комедии (записная книжка под той же датой называет ее — «Практический человек»), Толстой прибавляет: «Мне приятно с Машей, много болтал о своих планах об Отъезжем поле». 12 января 1857 г., перечисляя семь произведений, которые надо «писать не останавливаясь, каждый день», Толстой на первом месте называет «Отъезжее поле». 3 апреля он думает «начать несколько вещей вместе. Отъезжее поле и Юность и Беглеца».
«припадок деятельности начинает ослабевать». Правда, «Отъезжее поле» «идет порядочно», но «писал мало». 12 июня в Записной книжке он особенно старательно записывает и подчеркивает: «Писать Казаки и Отъезжее поле, не останавливаясь для красоты, а только чтобы было гладко и не бессмысленно». 7 июля в Дневнике: «Открыл тетрадь, но ничего не писалось. Отъезжее поле бросил».
Но замысел, очевидно, был очень привлекателен, и на следующий же день в Дневнике записывается: «Передумал Отъезжее поле и начал иначе».
Резко своебразный характер задуманной вещи все более и более становится ясен Толстому, особенно по сравнению с другими работами, занимавшими его одновременно.
23 июля он отмечает в Дневнике: «Отлично думается читая. Совсем другое Казак — как библейское предание, и Отъезжее поле, комизм живописный, концентрировать — типы и все резкие». 18 августа «Отъезжее поле совсем обдумалось», и, вероятно, о нем идет речь в записи 24 августа: «Немного попробовал пописать, но не то».
Запись Дневника под 28 августа, особенно в связи с приведенными выше записями от 23 июля 1857 г. и 30 сентября 1865 г., весьма знаменательна: она указывает, в какую сторону направлялись поиски взыскательного художника, находившего, что у него выходит «не то». «Читал 2-ю часть Мертвых душ, — записывает Толстой, — аляповато. Отъезжее поле надо одно писать».
«Отъезжем поле» с упоминанием о чтении «Мертвых душ», причем их «аляповатая» вторая часть несомненно оживила в памяти первую, — это соседство едва ли случайно. Как более позднее упоминание романа Диккенса, так и рядом стоящие заглавия поэмы Гоголя и задуманной вещи Толстого определяют характер последней: это должно было быть широкое бытовое полотно.
Следует отметить, что его хронологическое приурочение резко менялось: то действие происходит «еще до Тильзитского мира», то в годы особого оживления крестьянского вопроса, накануне реформ 1861 г. О последнем с особенной ясностью говорит текст рукописи 3 — и своим содержанием, и упоминанием Елены Павловны (несомненно, великой княгини), и инициалами Я. А. в зачеркнутой фразе: по всей вероятности, это был, в обычной для Толстого слегка замаскированной форме, намек на Якова Ивановича Ростовцева.
В Дневниках имеются еще две записи об «Отъезжем поле». Одна — на другой день после только что приведенной, 29 августа 1857 г. Толстой говорит, что его мысли о писании «разбегаются» между тремя вещами, представляющими «серьезные матерьялы»; среди этих вещей и «Отъезжее поле». Вторая и последняя запись Дневника, под 9 октября 1865 г., отмечает: «Писал Отъезжее поле. Выходит неожиданно».
«Отъезжим полем» в огромном большинстве случаев совершенно ясно, так как перед подобного рода записями обычно стоит: «К Отъезжему полю».
В дальнейшем мы не повторяем этого обозначения, оговаривая лишь те записи, которые имеют его на необычном месте или совсем не имеют его и отнесены нами к работе над «Отъезжим полем» предположительно. Заметим также, что материалы, занесенные Толстым в Записную книжку, не всегда датированы, и что иногда бывает затруднительно решить, где кончается запись, относящаяся к «Отъезжему полю».
«Отъезжего поля».
Между 14 июля и 18 сентября. «Акуратный становой имеет тайную страсть буянить. Неохотник. Буян чужой. — Ты Граф, а я князь. На закате солнца сафирная вершинка, половина, в зеленях паутина, былинки озими трясутся отъ ветра. Арапник цепляет за ноги зайца. Жена станового, поет русские песни. Старичок Граф один в леску неудачно любезничает с бабой. — Музык[анты?] с ним, играют в карты. Бабы овец стригут.
Думаю: собаки про меня думают, что я умный.
По мягкой пашне только слышно побрякиванье ошейников.
Глупой теленок. Туманное утро — солнце круг.
из кучеров: ваш барин сердитый, у него глаза вылуплены. — Отколол штуку, острит племянник. Коробочник не имел [?] счастия видеть волка.
Лошадь пофыркивает».
Между 10 и 23 сентября. «Чиновник, верящий в нынешний свет, молодой, веселый, встречается в дальней деревне и ссорится с достоинством, говоря, что состояние первое......
Старушка в гробу завязана.
Лакей с барином травят лисицу.
Посылает бабу. Листья на скамейке. Отвечает с выраж[ением]. Не боюсь, если что?»
23 сентября 1856 г. «Девка кокетничает, как будто неловко вертится, завязывает щеку молод[ому] чел[овеку]. Собака лежит на солнце, смотрит на муху».
7 октября 1856 г. Две записи, непосредственно примыкающие друг к другу. По почерку видно, что сделаны разновременно. Пометы: «К. О. П.» стоят после первой и перед второй. Между ними — фраза, которую считаем тоже за материал для «О. П.» Приводим полностью. «Сквозь куст, двойную раму пыльного окна бьет солнце. Пахнет яблоками в чулане и печеным хлебом. К Отъезжему Полю. В туман тихо слышно звяканье. К Отъезжему Полю. Стадо кажется лесом. Возвращаешься домой. Темно, мга, на горизонте неясные очертания крыш и деревьев деревни».
15 октября 1856 г. Две записи. «Ангел, водки!» Барышни собрались для компании Графа, попадья всех заняла, шутиха. Играют, что болит? по какому цвету. Попадья — жолтый, жолтая пупавка, поповка, пуп».
«Говорит за стеной с барыней, про ее мужа, с которым спит: как вы можете с ним спать, от него воняет».
В 1857 г. в Записную книжку занесены следующие материалы для «Отъезжего поля».
2 мая. «Помещики дают обещания, и для них чудеса совершаются. На шару стоял».
6 мая. «Семейство Пальчиков[ых], работы, занятия, самоотвержение (друг для друга), вечная деревенская жизнь, prestige образования».
«14 летняя девочка влюбляется, она развита не по годам. Ему стыдно, неловко. Она не понимает, так чиста».
«Отъезжего поля» предположительно.
«К горничной забрался, его застали. Что такое? Это М. И. изволили прилечь».
«Старик главный Пущин и чахоточный племянник».
9 июня. Три записи.
«Барин соглашается легко с либеральными идеями, но что ему делать»?
«Жена умерла прежде, старик сделался угрюм, подозрителен, боится, что он в тягость, и перед смертью только размяк».
«Уезжают гости, ночь в саду, барышня влюблен[ная] провожает. Приживалка».
16 июля. Две рядом стоящие записи, которые предположительно относим к материалам для «Отъезжего поля». «Из-за карт выходит старый помещик, музыка играет, ногами поталкивает.[?]». — «Собаки сыты и свежи».
19 июля. Две записи (а, может быть, одна, с абзацем), предположительно относимые нами к материалам для «Отъезжего поля». «Солнце блестит на его глянцевитом сертуке, на сильных плечах.
У старика волнистые широкие чистые сапоги и ужасно чистой старой сюртук».
«4 брата и сестра».
20 августа. 5 записей.
«В редком лесу гоняют, никто не знает что».
«Праздник для мужиков. За сапоги».
«Как глупы молодые люди. Полуулыбаются».
«Щелин брату доказывает незаконн[ость] с кучером».
«Все хорош, добр, пошел по мужикам, — ты злодей».
23 сентября. 2 записи.
«Две старушки толкуют о воле Божьей, ничего без воли Божьей».
«Страх аду, молодой невинной ужас».
«Отъезжего поля». Надо думать, что, несмотря на незавершенность работы, от нее должно было сохраниться, значительно больше, чем воспроизводимые ниже отрывки. C. Л. Толстой высказывает предположение, что часть автографов «Отъезжего поля» погибла, вместе с другими бумагами, в чемодане, который Л. Н. Толстой потерял как раз в годы, совпадающие с его работой над этим произведением.
ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ «ОТЪЕЗЖЕГО ПОЛЯ».
Рукописи, относящиеся в «Отъезжему полю», хранятся в Толстовском кабинете Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина.
1. (П. XX.) Автограф. 4 лл. русской писчей сероватой бумаги, размером в 4°, с неровными краями. Водяных знаков нет. Клеймо, оттиснутое очень слабо, не поддается определению. Авторской пагинации нет.
Чернила черные, выцветшие. Очень узенькие поля слева. Обороты лл. чистые. На л. 4 только две строки. Поправок, состоящих, главным образом, в вычеркиваниях, очень немного. Заглавие — «Отъезжее поле». Текст воспроизводим полностью (см. первый отрывок).
(П. XX.) Автографы. 4 лл. сероватой русской писчей бумаги, размером в лист несколько уменьшенного формата. Овальное клеймо, имеющее в середине буквы L. Т. Водяной знак — «1834». Авторской пагинации нет. Чернила черные, выцветшие. Небольшие поля слева. На лл. 3, 3 об. и 4 об. попытки карандашных рисунков, сделанных как будто детской рукой. Рукопись заключена в обложку, материалом для которой послужил лист какой-то конторской сельско-хозяйственной ведомости. На внешней (чистой) стороне обложки написано чернилами неизвестной рукой: «№ XII. Начало: «Отъезжее поле», причем слово «Отъезжее» переправлено другой, тоже неизвестной рукой, из первоначального написания: «Отъезжающее». В рукописи два начала рассказа, оба озаглавленные — «Отъезжее поле». Второе, занимающее одну с небольшим страницу, перечеркнуто поперек все, за исключением двух заключительных строк. Количество исправлений в первом невелико. Оба начала воспроизведены полностью (второй и третий отрывки).
4. (П. VI, 1. 3.) °, без водяного знака и клейма. Чернила черные, выцветшие. Небольшие поля слева. Поправок почти нет. Начало: «Да не подумает читатель,».
По содержанию представляет продолжение первого начала рассказа в автографе 2, но писанное позднее, на что указывает разница в формате бумаги и почерке.
Текст «Отъезжего поля» публикуется впервые.
Сноски