Лев Толстой: Князь Федор Щетинин

№ 1.

Война кончилась. Войска стояли на юге Россiи. — Командующимъ войсками былъ назначенъ известный своимъ счастьемъ и успехомъ по службе князь Федоръ Мещериновъ. Ему было 34 года, а онъ ужъ былъ Генералъ-лейтенантъ, Генералъ Адъютантъ и Командующiй войсками, изъ некотораго приличiя только передъ старыми полными генералами не названный Главнокомандующимъ. —

Какъ у всякаго человека, быстро идущаго впередъ по избранной дороге, [у князя] были враги и были страстные поклонники. Но враги ничего не могли сказать противъ Мещеринова, кроме того, что онъ молодъ и, хотя уменъ, но не такъ[302] уменъ и образованъ какъ можно бы желать въ его положенiи; но никогда Мещериновъ не поставилъ себя въ такое положенiе, где бы заметенъ былъ недостатокъ ума или образованiя. Для того, что онъ делалъ, было всегда у него достаточно ума и образованiя.

И онъ не виноватъ былъ, что его дружбы были въ этомъ сильномъ кругу. Въ униженiи себя передъ кемъ либо никто не могъ уличить его. Говорили, что онъ любилъ веселье и женщинъ; но онъ самъ первый говорилъ это. Говорили, что онъ умелъ показывать лицомъ товаръ своихъ заслугъ, что была театральность въ его действiяхъ; но онъ самъ говорилъ, что онъ любитъ[303] величiе, и онъ никогда не могъ быть смешенъ <для большой массы>; а если были люди, находившiе смешное въ его величiи, то ихъ смехъ былъ слишкомъ тонкiй, чтобъ сообщаться массамъ и казался смехомъ зависти. Страстные поклонники говорили, что онъ былъ великiй человекъ, очевидно призванный къ великому. Но все — те, которые такъ или иначе думали, должны были соглашаться въ томъ, что человекъ этотъ независимо отъ своихъ свойствъ, какъ янтарь независимо отъ своихъ свойствъ, имелъ еще какую-то помимочную силу, очевидно сообщавшуюся всемъ людямъ, приходившимъ съ нимъ въ сношенiе. —

Войска — вся масса оживлялась, узнавая, что онъ прiезжаетъ или назначается начальникомъ, наружность, лицо, голосъ его, звукъ его имени действовалъ возбудительно. Молодые офицеры, солдаты съ особеннымъ удовольствiемъ делали ему честь, когда онъ съ красивымъ конвоемъ впереди и сзади коляски проезжалъ по улицамъ. Когда онъ говорилъ въ толпе начальствующихъ, окружающiе прислушивались къ его голосу и приписывали значенiе каждому его слову. Когда его неподвижное красивое лицо вдругъ изменялось въ улыбку, улыбка эта сообщалась невольно. Когда офицеры и солдаты, проходя мимо дворца, который онъ занималъ, видели съездъ каретъ, светъ въ окнахъ и звукъ музыки, они съ удовольствiемъ безъ малейшей зависти думали о томъ, что нашъ Князь веселится. Его везде, где онъ начальствовалъ, называли нашъ Князь.

Утреннiе доклады кончились. Два Генерала и адъютантъ съ портфелемъ, излишне раскланиваясь въ дверяхъ, ушли наконецъ. Князь посиделъ, облокотивъ лобъ на руку. Въ голове его происходила всегда занимавшая несколько времени перемена, какъ въ органе валовъ. Все утро у Князя не было мысли кроме дела. Теперь же валъ дела работы вынулся и заменился другимъ, валомъ удовольствiя. Князь всталъ, заложивъ руки назадъ и выглянулъ въ прiемную. Съ Адъютантомъ сиделъ Никитинъ. Никитинъ, служащiй у Князя же по гражданской части, игрокъ, светскiй, умный, бойкiй, все знающiй, услужливый человекъ съ неяснымъ прошедшимъ, но человекъ высшаго круга. Его то и нужно было Князю.

— А, Никитинъ! — Онъ подозвалъ его къ себе, подалъ два пальца руки. — Ну что дела?

Горбоносое, тонкое лицо Никитина, сангвиническое, но худое, съ мелкими жилками, какъ и всегда выражало веселую, энергическую насмешку надъ всемъ, съ чемъ онъ имелъ дело.

— Дела безделья, Князь? — сказалъ онъ, пожимая два пальца также весело и просто, какъ, если бы ему съ поклономъ были протянуты обе руки. — Дела вотъ какъ. Завтра у васъ репетицiя. M-me Синивинъ-Зюлейка и делаетъ костюмъ. Она будетъ прелестна. Ивановъ Арабомъ.

—Ну, Ивановъ по мне хоть Самоедомъ. Такъ зовите ихъ завтра обедать ко мне. Нынче у меня офицiальный. Если хотите, прiезжайте.

— Благодарю, Князь, если позволите, не прiеду.

— Все карты.

— И карты, и нежная страсть...

Онъ ехалъ къ начальнику города и къ женщине, которая ему уже надоела. Сининская была та женщина, самая блестящая въ городе, которую онъ выбралъ, но которая, странно ему казалось, выбрала не его, но однаго женатаго Полковника Ком[андира] <Князя> Семена Щетинина, однаго изъ техъ дюжинныхъ героевъ последней войны, который изъ отставки поступилъ на службу и что то тамъ въ глубине армiи делалъ, хлопоталъ, и добились той маленькой военной репутацiи, которая такъ дорого стоитъ и такъ мало даетъ. —

Князь Мещериновъ не признавался себе — это было бы унизительно, — но онъ ненавиделъ Щетинина за эту женщину и теперь съ помощью Никитина, знавшаго весь светъ и все умеющаго, добивался того, чтобы у Сининской занять место Щетинина. —

Князь зналъ Щетинина, какъ своего подчиненнаго, но никогда не любилъ его. Въ Щетинине было что-то неясное и жестокое, для Князя Щетининъ былъ изъ того же круга, какъ и Мещериновъ, былъ также военный и также честолюбивъ; но во всемъ есть оттенки: Щетининъ былъ дальше отъ Князя, чемъ его Адъютантъ Ефремовъ изъ мелкихъ дворянъ именно потому, что Щетининъ могъ думать, что онъ имеетъ теже честолюбивые помыслы, какъ и Князь и въ особенности потому, что Щетининъ могъ думать, что онъ тогоже круга, какъ и Князь, тутъ и была огромная разница. Можетъ быть, что Щ[етинины] б[ыли] древняя <фамилiя>, можетъ быть, они были хорошей породы. Это надо было изследовать, то же, что Мещ[ериновымъ] дала Екат[ерина] 40 тысячъ десятинъ и что съ техъ поръ они друзья двора, это несомненно, и положенiе другое. Князь не позвол[илъ] бы себе сказать, что онъ не лю[битъ] Щетинина, это б[ыло] б[ы] низко; но 2 нед[ели] т[ому] н[азадъ], онъ подпис[алъ] бумагу, подсун[улъ] назн[аченiе] Щ[етинину] бр[игаднымъ], и былъ радъ этому. Если бы онъ далъ себе тр[удъ] поду[мать] чему онъ радъ, онъ нашелъ бы, что онъ р[адъ] т[ому], что Щ[етининъ] заслуж[илъ] др[угаго], но ему да[ли] (зная, что ему прiятно), и онъ подписалъ. —

Онъ оделся и вышелъ садиться. Князю доложили о Щетинине.

— Зачемъ не вовремя? — но благод[аря] этому чувству, чтобы быть благород[нымъ], онъ принялъ.

№ 2.

1 часть.

Уже прошло 2 года съ техъ поръ, какъ Князь Федоръ Щетининъ оставилъ свой домъ, семью и тихую, занятую жизнь и не для честолюбiя, не для выгоды, не для славы, бросилъ все и поступилъ опять въ военную службу темъ же чиномъ подполковника, которымъ онъ вышелъ. Онъ поступилъ тогда на службу только потому, что, прочтя въ газетахъ о томъ, какiя оскорбительныя условiя были предложены ве Россiи, онъ почувствовалъ себя оскорбленнымъ, ничего не могъ делать, думать; и, когда прiехалъ въ Москву изъ деревни и увидалъ друзей и знакомыхъ и почувствовалъ, что то чувство оскорбленiя было не въ немъ одномъ, а во всей Россiи, онъ понялъ, что ему нельзя жить по прежнему, вернулся домой, объявилъ своей жене решенiе поступить въ военную службу, перенесъ слезы, отчаянье, угрозы семьи, подалъ прошенiе и уехалъ на войну; прошло два года, война ужъ кончилась. Имя Федора Щетинина знало все войско, знала и Россiя, когда читала дневникъ войны и ужъ начинала забывать его. Федоръ Щетининъ былъ Генералъ маiоръ съ золотою саблей и тремя чинами,[304] Владимиромъ съ мечемъ и звездой, которымъ онъ не гордился, и георгiемъ за взятiе батареи, которымъ онъ гордился. Война ужъ кончилась 6 месяцевъ, и большинство людей, вступившихъ на службу какъ Щетининъ только для войны, повышли въ отставку, но онъ оставался на службе и даже не побывалъ дома. Онъ былъ начальникомъ[305] бригады въ войскахъ, стоявшихъ <въ одномъ изъ южныхъ городовъ> еще на границе. Командующiй войсками былъ сильный по богатству, знатности, придворнымъ связямъ — Князь Михайла Острожскiй. <Штабъ войскъ находился въ прелестномъ южномъ городе.>

Острожскiй, молодой красавецъ, сильный по связямъ, холостякъ, богачъ, независимый начальникъ края, жилъ Царемъ въ маленькомъ и прелестномъ южномъ городке, окруживъ себя блестящей военной самовластной роскошью, и жизнь для главныхъ лицъ войска, особенно после трудовъ, лишенiй и опасностей войны, была <для> молодыхъ военныхъ волшебно обворожительная.

самовластностью.

II.

Было время уборки винограда. Солнце только что ало поднялось изъ за горъ, и застанные ими[307] отрывки не то облакъ, не то тумана тревожно носились въ голубомъ небе, не зная куда деться: наверхъ ли уйти? лечь ли, прицепиться на землю? или бежать за одно всемъ туда, къ молочной полосе[308] залегшей за моремъ на западе. А солнце обливало где блестящимъ лакомъ росу и зелень и чуть крапинами чернеющiя отъ сырости росы дороги, виноградники, где крыши домовъ и разводило свои блестящiя дорожки по морю, рябившемуся[309] отъ легкаго ветра. Городокъ шумелъ ужъ городскими звуками. Князь Федоръ Щетининъ въ военномъ сюртуке и съ георгiемъ въ петлице, въ военной фуражке, темъ невернымъ[?], но молодецкимъ шагомъ, которымъ ходятъ только военные, [шелъ] мимо решетки сада къ большому дому, въ которомъ была его квартира.[310] Не доходя до дома, онъ остановился, какъ будто движенье ходьбы нарушало тотъ трудный ходъ мысли, которымъ была занята его голова. Онъ постоялъ, поднялъ голову, вздохнулъ, крякнулъ и, поднявъ голову, пошелъ скорее и решительнее. Когда онъ завернулъ на свой дворъ, и деньщикъ кучеръ, мывшiй коляску, и адъютантъ, стоявшiй на крыльце, увидали его, лицо Князя Федора приняло то обычное красивое выраженiе твердости и таившейся за ней веселой доброты, которое привыкли его подчиненные видеть неизменнымъ въ траншеяхъ и на парадахъ, только съ той разницей, что[311] подъ огнемъ преобладало выраженiе твердости, а на парадахъ, обедахъ и балахъ преобладало выраженiе веселой доброты. — Теперь было больше твердости и даже строгости. Князь Федоръ зналъ, что и кучеръ, и деньщикъ, и адъютантъ особенно, знали, откуда онъ шелъ, знали, что онъ шелъ отъ любовницы, у которой провелъ ночь, и это заставляло его строже смотреть на нихъ.

— Здравствуйте, Василiй Игнатьичъ. — Онъ сказалъ адъютанту. — Что новаго? Пойдемте.

Онъ провелъ въ кабинетъ.

— Сейчасъ я приду. — Пошелъ въ спальню. Умылся, переоделся и вышелъ оттуда свежiй, какъ утро. —

— Князь проситъ васъ самихъ прiехать, — сказалъ Адъютантъ. (Князь означалъ Князя Острожскаго.) —

— Да я пойду къ нему; ну что наши обозные, — и князь Федоръ перевелъ разговоръ на другое.

Когда Адъютантъ ушелъ, Князь Федоръ селъ за <кофе и взялъ было книгу. Но деньщикъ прннесъ письма. Пробежавъ 4 письма, Князь Федоръ открылъ 3-е и сталъ читать. Это было письмо отъ жены. Она писала:

Милый другъ![312]

Князь покажетъ,[313] чего я могу ждать. И чтоже[314] скажутъ все? Я неспособенъ. Карьера моя погибла, если я приму это. Вы это знаете. Но могла бы[315] быть ошибка, случайность. Я знаю, что это не случайно. Мерзости смотра. Я вижу планъ оскорбленiя.

— Вы можете видеть, что вамъ угодно, я не виноватъ.

— Позвольте, Князь. Я договорю прежде. Я бы молчалъ, но причина не въ службе, вне ея совсемъ видна. <И это низко.>

— Какая причина, вероятно ревность къ Г-же Гранди. — Улыбка высоты.

— Да, она. Вы думаете со мной (сила тонкой мысли не выражена вдругъ) действовать темъ же путемъ. Съ какой то высоты мнимой делать просто ничтожность,[316] давая чувствовать, что что то есть высокое. Я знаю, что ничего нетъ. Вся высота есть придворн[ая], и это просто низко.

Собака показала силу энергiи.

— Вонъ сiю минуту вонъ, — я говорю.

— Я все сказалъ, прощайте. —

№ 3.

Назначается: Генералъ Маiоръ Князь Федоръ Щетининъ 1-й командиромъ 2-й <пехотной> бригады. Полковникъ <и флигель-адъютантъ> Невировскiй — начальникомъ штаба при войскахъ 2-й армiи. —

<въ приказахъ> эти слова, широкое, красивое, бледное лицо его[317] вдругъ изменилось, и онъ, схвативъ судорожно костыль, поднялъ, упираясь <на палку> свое большое тело и сталъ, хромая, ходить по комнате.[318] —

Онъ <долго> ходилъ, то останавливаясь и опираясь задомъ на костыль съ гладкой слоновой ручкой, надвигая шапкой брови надъ выпуклыми, блестящими, остановившимися глазами и большимъ безименнымъ пальцомъ левой руки загибая въ ротъ курчавый душистый усъ, <и> кусалъ его, то, пожимая широкими сутуловатыми плечами и стараясь нарочно улыбнуться; но привычная твердая улыбка, такъ тепло и мягко освещавшая его еще молодое военное лицо, только мелькала, какъ молнiя, и лицо выражало горе, злобу и отчаянiе.

И онъ опять начиналъ ходить, хромая и кусая усы. Онъ остановился, подошелъ къ большому письменному столу, на которомъ вокругъ большой, изящно вылитой бронзовой чернильницы съ орломъ, распустившимъ бронзовыя крылья, разставлены, разложены были ценныя изящныя принадлежности письма, 3 портрета и две сафьянныя съ золотымъ обрезомъ книжечки. Онъ взялъ одну, разстегнулъ застежку и сталъ читать. Костыль его упалъ, загремелъ, и онъ вздрогнулъ, какъ нервная женщина. Въ книжке онъ читалъ свои же мысли, записанныя имъ <его> крупнымъ своимъ особеннымъ, но четкимъ почеркомъ. —

Онъ перелистовалъ. Ему попались словa: «если непрiятельская цепь занимаетъ»......, — не то. Дальше было: [319] «женщина проститъ все, но не равнодушiе, тогда»..., — не то. «Мы думаемъ знать, тогда какъ орудiя знанiя даны намъ не полныя».. И это было не то, но его заняла самая мысль, написанная имъ и забытая. Онъ читалъ дальше: «Примеръ кругъ. Мы знаемъ лучше всего, ребенокъ простолюдинъ; а то, что составляетъ его сущность, невыразимо». Да, — сказалъ онъ, вспомнивъ, и ему стало прiятно, и лицо успокоилось. Онъ поднялъ костыль. Перевернулъ дальше и нашелъ то, что искалъ. Было написано: «спокойствiе, — calme»... и дальше: «Помни три вещи: 1) Жизнь есть тотъ день и часъ, который ты живешь. Волненiе погубило этотъ часъ и ты сделалъ невозвратимую величайшую потерю».

— Да чтожъ, если я не могу быть покоенъ. Чтобъ быть покойнымъ, я долженъ высказать ему все.

«2-е, — читалъ онъ дальше. — Посмотри на то, что тебя мучитъ такъ, какъ будто это не съ тобой, а съ другимъ случилось». — Вздоръ. Не могу.

«3-е. Подобное тому, что тебя мучитъ теперь, было съ тобой прежде. Но вспомни теперь о томъ, что въ прошедшемъ такъ мучало тебя и ты»... — Онъ не дочиталъ. Онъ попытался вспомнить худшiе минуты изъ своей жизни: отношенiя съ отцомъ, смерть матери, раздоръ, бывшiй съ женой. Все это было ничто въ сравненiи съ этимъ. Тутъ есть виновникъ. Одинъ — онъ. Онъ положилъ книгу. Сложилъ свои большiя съ сильными, длинными пальцами руки передъ грудью, наклонилъ голову, прочелъ «Отче нашъ» и пожалъ пуговку звонку. Когда вошелъ генеральскiй красавецъ деньщикъ, лицо Князя Федора приняло обычное выраженiе твердой[320] мягкости.

—

Черезъ полчаса онъ ехалъ по городу, гремя по мостовой на паре рысаковъ къ дому ком[андующаго] д. войсками. Это былъ тотъ онъ, который былъ всему виной.

Молодые офицеры весело делали честь своему любимому герою последней войны. Да и у Князя Федора было одно изъ техъ лицъ, которое весело встретить юноше, весело, что эта юная фигура ответитъ имъ поклономъ.

Кучеръ осадилъ, часовые у крыльца заторопились, сделали фрунтъ, откинувъ ружья, и Федоръ Щетининъ, отвечая рукой, съ палкой вышеле изъ коляски.

— Дома Князь?

—

Домъ былъ дворецъ. Пройдя галлереей, Князь Федоръ вошелъ въ кабинетъ; высокiй, но ниже его Генералъ въ широкомъ сертуке съ георгiемъ на шее, всталъ и, приветливо улыбаясь, обратилъ свое красное, въ душистыхъ бакенбардахъ окаймленное лицо къ входившему. Привлекательное, мягкое, благородное и осторожное было въ этомъ лице, которое было бы очень просто, если бы не обстановка роскоши и власти. Что то было напоминающее добрую, учтивую, выхоленную и благородной породы собаку. Лицо и фигура входившего напоминали[321] волка съ его длинными голенями, широкимъ лбомъ и умными на выкате глазами.

объясненiя и выхода изъ этихъ отношенiй. Одну минуту на его лице отразилась улыбка начальника; но вдругъ лицо вытянулось, нахмурилось, нижняя губа дрогнула и стала искать левый усъ.

— Очень радъ васъ видеть, князь, — сказалъ Начальникъ, медленно опускаясь въ кресло и вытянутой рукой берясь за край стола, какъ будто для того, чтобы придержаться, садясь, и потомъ подать ее.

— Князь, я прочелъ приказы и прiехалъ сказать вамъ...

Князь[322] пальцами какъ бы ощупывалъ кончики бакенбардъ и приподнялъ брови съ спокойнымъ удивленiемъ.

— ... Сказать вамъ, что я не того ожидалъ и, что — губа дрогнула — хотя офицiально я не имею никакого права ничего требовать, но что мера неофицiальныхъ гадостей, которыя мне делаются, — переполнена и что я считаю своимъ долгомъ высказать это все тому, кто ихъ делаетъ.

— Вы разумеете меня, Князь, — съ нахмуренными бровями, не сердитымъ, но такимъ, какъ будто онъ говорилъ: «сердиться и оскорбляться я не могу, но долженъ показать, что я не позволяю».

— Васъ! — Волкъ вдругъ оскалился.

— Я знаю, что есть мiръ офицiальный, въ которомъ все правы, я про него говорить не хочу, но есть другой мiръ частныхъ людей, и я говорю не съ ком[андующимъ] Во[йсками], а съ княземъ П. Б. и я вамъ въ этоме качестве говорю, что вы поступили со мной не честно.

— Въ качестве Начальника вашего я долженъ отдать васъ подъ судъ,[323] но въ качестве П. Б. я прошу васъ удалиться и прислать мне извиненiе, — сказалось само собою, онъ не думалъ, но какъ птица-соловей поетъ по соловьиному, такъ онъ нечаянно говорилъ, какъ главнокомандующiй.

— Но не прежде, чемъ я выскажу все, что я имею сказать.

Кн. Б. стоялъ, и рука его стучала нервно по столу, лицо выражало высоту, до которой нельзя достать. —

— Я былъ въ отставке, когда началась война, я поступилъ не для честолюбiя, а потому, что долгъ каждаго человека былъ жертвовать собой. Какъ я служилъ, знаетъ вся армiя и государь, и товарищи, и начальники — не вы, который прiех[алъ] после. — Я бы сказале: свидетели моей службы — 5 чиновъ, золотая сабля, георгiй и 3 раны, если бы не зналъ, что чины и ордена даютъ не по заслугамъ, а раны — случай, и что я только требовалъ по статуту георгiя, получилъ его, когда я заслужилъ его 3 раза; но правда это не къ делу (отвечая на его движенье). Дело въ томъ, что на службе въ мирное время теперь, когда все что сидело, спрятавши подъ х[востъ] [?] голову [?], — служба возможна только на [войне]. Я отдался весь службе. Я призванъ на то. Я все принесу въ жертву. (Еще злобнее, дрожитъ губа именно потому, что чувствуетъ это не къ делу.) Я имею права на повышенiе. И это первый случай.

№ 4.

Это было после войны. Нервность и радость после страданiя. — Могли спорить, что лучше б[ыло], такъ и спор[или] те, у кого рукой и ногой меньше, те знали, что хорошо было. — Восторгъ и блескъ юношей: кабаки [?] и соответственно имъ жизнь.

Назначается: Генералъ Маiоръ Князь <Федоръ> Щетининъ 1-й командиромъ 3-й бригады, Полковникъ Невировскiй — начальникомъ штаба при войскахъ 2-й армiи. —

Невировскаго и прежнихъ и будущихъ ихъ подчиненныхъ самое большее тотъ интересъ, который заставляетъ сказать: «А! вотъ какъ онъ». Но для однаго человека изъ десятка тысячъ прочитавшихъ эти слова, для Князя Федора Щетинина, слова эти имели то, всегда странное для посторонняго зрителя значенiе несколькихъ словъ, которыя вдругъ въ человеке здоровомъ, спокойномъ, счастливомъ, занятомъ, зажигаетъ внутреннiй огонь, неудержимо палящiй человека и лишающiй его и спокойствiя и труда и счастья!

Когда Князь Федоръ Щетининъ прочелъ эти слова, онъ былъ не одинъ. У него сидели за завтракомъ его прiятель Носковъ, членъ комиссiи, ревизовавш[ей] провiантское ведомство, и адъютантъ, принесшiй почту. Адъютантъ зналъ, что его Князь (Щетининъ) ожидалъ назначенiя начальника Штаба, зналъ, какъ и знала вся армiя, что онъ былъ достоенъ, зналъ, что это известiе огорчитъ, но, несмотря на то, что Щетининъ все силы воли употребилъ, чтобы скрыть свое впечатленiе, Адъютантъ не ожидалъ такого действiя. Знакомое Адъютанту твердое красивое лицо вдругъ задрожало внизу, багровая краска покрыла все лицо, до выпуклости <кости> на глазахъ, жила на виске налилась, и раненная рука дернулась. — Онъ поднялъ голову.

— Носковъ — сказалъ онъ поб [?] — прочти, я назначенъ к[омандиромъ] б[аталiона].

<Онъ прочелъ.>

—... А Неверовскiй начальникомъ штаба. —

— Я ждалъ этаго, и ты знаешь, отчего? Не дожидаясь. — Она. —

— Ну хорошо. К[акой] адъ. Такъ прикажи раздать[324] въ приказъ, а отчетъ я просмотр[ю], да казначея попроси. — Онъ отдалъ приказанiе и остался одинъ съ Носковымъ.

Это было после войны. Тогда

————

Мужъ ее Сухотинъ, все знаетъ. Камергеръ,[325] Барят[инскiй] толстожопый съ малой головой, благороденъ оттого, что никогда не сомневался, что делалъ дурно. И по книжкамъ стремленье благородное.

————

За что онъ сердится. Онъ странный, —

————

Щет[ининъ] не хочетъ сердиться.[326]

М. И. Балк. [?] ястребъ. Все понимаетъ, но далеко нейдетъ и наслаждается. Я не думалъ, чтобъ длинные сердились. Ну какъ ты? —

————

<Мальчик> Губы завиваются внутри

Братъ поэтъ <подъ судомъ> проигралъ[328] сосланъ.

В период занятий Толстого над историческими материалами времен Александра I и Николая I в связи с писанием им романа «Декабристы» у него обнаруживается специальный интерес к Турецкой войне 1828—1829 гг. 12 ноября 1877 г. он писал H. Н. Страхову: «Пожалуйста, будьте так добры — подумайте и посоветуйте мне, что есть о первом времени Николая Павловича и специально о войне 28, 29 года» («Толстой и о Толстом», № 2, стр. 37). В следующем письме Толстого к H. Н. Страхову мы читаем: «Я чувствую, что скоро начну работать, и с большим увлечением, и забуду себя..... Очень благодарен за книги. Но Lacroix необходимы следующие томы. Простите, что утруждаю вас. Нет ли каталога книг, относящихся к царствованию Николая. De Lacroix говорит в предисловии, что Корф ему говорил о таком каталоге» (стр. 38). Lacroix — автор восьмитомного труда о Николае I («Histoire de Nicolas I», 1864—1875). В письме от 12 декабря 1877 г. H. Н. Страхов, доставлявший материалы Толстому, писал: «Последними двумя посылками книг я сам очень доволен. Лукьянович [«Описание Турецкой войны 1828 и 1829 гг.», в 4 частях. Спб. 1844 г.] мне достался за 4 рубля — очень дешево. Теперь у вас есть всё главное о войне 1828 г.» (ПС, стр. 135). 8 января 1878 г. С. А. Толстая записала в своем дневнике: «Теперь Льва Николаевича заинтересовало время Николая I, а главное турецкая война 1829 г.» (Дневник С. А. Толстой, 1860—1894, стр. 41).

В недатированном письме от января 1878 г. Толстой писал А. А. Толстой: «Я теперь весь погружен в чтение из времен 20-ых годов и не могу вам выразить то наслаждение, которое я испытываю, воображая себе это время. Странно и приятно думать, что то время, которое я помню, 30-ые года — уже история. Так и видишь, что колебание фигур на этой картине прекращается и всё останавливается в торжественном покое истины и красоты» (ПТ, стр. 290).

Отражением интереса к войне 1828—1829 гг. являются четыре сохранившиеся отрывка повести Толстого «Князь Федоръ Щетининъ»; эта повесть, судя по приведенным указаниям, писалась в конце 1877 г. или начале 1878 г.

«Федоре Щетинине» именно эту эпоху, мы находим в рукописи II, где упоминается, что война длилась два года и что театром войны являлся юг. Описан южный город «еще на границе», где стоит штаб войска. Время окончания войны у Толстого падает на осень. Исторически, при заключении мира с Портою, после войны 1828—1829 гг., главная квартира находилась в Адрианополе. Мирный договор подписан 2 сентября. Характер эпохи, поскольку он выражен в бытовых признаках — одежды, обстановки (письменный стол Щетинина, кнопка звонка) и т. п. явно свидетельствует о XIX веке. Нет оснований связывать «Федора Щетинина» с многочисленными Щетиниными конца XVII века, фигурирующими в романе времен Петра: Щетинины, взятые из собственной родословной Толстого, могли интересовать его в разные эпохи жизни этого рода.

Есть основание считать, что прототипом Федора Щетинина в повести Толстого является гр. Василий Алексеевич Перовский (1794—1857), бывший Оренбургским и Самарским генерал-губернатором. Перовский был близким человеком гр. А. А. Толстой. Л. Н. Толстой писал ей в начале января 1878 г.: «У меня давно бродит в голове план сочинения, местом действия которого должен быть Оренбургский край, а время — Перовского. Теперь я привез из Москвы целую кучу материалов для этого. Я сам не знаю, возможно ли описывать В. А. Перовского и, если бы и было возможно, стал ли бы я описывать его; но всё, что касается его, мне ужасно интересно, и должен вам сказать, что это лицо, как историческое лицо и характер, мне очень симпатично. Что бы сказали вы и его родные? И дадите ли вы и его родные мне бумаг, писем? с уверенностью, что никто, кроме меня, их читать не будет, что я их возвращу, не переписывая, и ничего из них не помещу. Но хотелось бы поглубже заглянуть ему в душу». Гр. А. А. Толстая ответила 12 января 1878 г.: «Готовлю всё, что имею писанного материала, и поставила на ноги ленивого Бориса [Перовского], чтобы и он сыскал всё, что осталось после брата. К сожалению, это не много. Покойный граф имел привычку всё сжигать, но словесный материал даст вам полную возможность взглянуть в эту душу и эту натуру, в которой всё было à grands traits [крупного масштаба], качества и недостатки. Брат мой может вам сообщить многое об его служебной деятельности, а за остальным приезжайте ко мне». Присоединяясь к мнению о значительности личности Перовского, Толстой в ответном письме говорит, что «такая фигура — одна, наполняющая картину». В марте 1878 г. Толстой съездил в Петербург; известно также, что бумаги В. Перовского были в руках Толстого и изучались им. И. Захарьин (Якунин), разбиравший архив гр. А. А. Толстой и, в частности, читавший письма Перовского к последней, свидетельствует, что на полях и в тексте документов были пометы синим карандашом, — кавычки, подчеркивания и вопросительные знаки, — «как будто кто собирался делать из них выписки». Пометы эти, по указанию гр. А. А. Толстой, были сделаны рукой Л. Н. Толстого («Вестник Европы» 1904, VI, стр. 446). Еще в 1860-ых гг. Толстой интересовался записками Перовского о 1812 годе («Русский архив», 1865, стр. 257—286) и использовал их в «Войне и мире». В виду того, что от «Федора Щетинина» мы имеем только наброски, нет достаточного материала, чтобы составить себе полную картину замысла романа в целом, также и о степени близости Щетинина Перовскому можно судить лишь условно. Несомненно внешнее сходство (курчавые усы и т. п.). Перовский, как и Щетинин, был участником русско-турецкой войны. В 1828 г. он принимал участие во взятии Варны и был ранен в левую сторону груди. В том же году он произведен в генерал-майоры и получил орден Анны первой степени. Федор Щетинин в изображении Толстого — генерал-майор с золотой саблею, Владимиром с мечом и звездой; он ранен во время турецкой войны и ходит с костылем. Предполагал ли в дальнейшем Толстой развернуть роман в сторону Перовского и сделать местом действия Оренбургский край, на основании отрывков судить нельзя.

Фамилия главного действующего лица начатой повести Толстого может быть объяснена двояко: возможно предположить, что Толстой трансформировал фамилию Перовского на основании ассоциации слов: перо — щетина— из «Ясная поляна» — «Лысые горы»); нельзя также игнорировать того обстоятельства, что Толстой в своих исторических писаниях всегда обращал взор к своим предкам, а прабабкой Толстого была Щетинина. Есть и еще одна любопытная параллель в отношении называния данного героя Толстым — с полным совпадением и имени и фамилии. В марте 1879 г. Толстой проявляет особый интерес к делу обер-фискала Нестерова (1724 г.), обвинявшегося во взяточничестве; среди сообщников последнего фигурирует подьячий Федор Щетинин. Его дело в копии, затребованной Толстым, сохранилось в Ясной поляне (книга Правительствующего сената за № 273, лл. 699—702). О специальном интересе к этому Федору Щетинину свидетельствует особая справка об отце Щетинина и о нем самом, сообщенная Николевым Толстому в письме первого от 28 апреля 1879 г. (пункт письма четвертый). (Подлинник хранится в ГТМ.) Имеем ли мы дело с простым совпадением имени данного исторического лица с героем художественных набросков Толстого или данное совпадение указывает на необходимость предположения, что настоящие художественные наброски, отнесенные нами в виду изложенного на стр. 689, к 1877—1878 гг., следует приурочить к 1879 г., когда Толстой уже был знаком с делом подъячего Федора Щетинина, — сказать затрудняемся.

В архиве Толстого, хранящемся во Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина (папка XXII), имеются следующие рукописи, относящиеся к повести «Князь Федор Щетинин».

1. Рукопись I, автограф, 4°, 14 страниц. Писано с одной стороны размашистым почерком рыжеватыми чернилами. Пагинация авторская. Бумага фабрики Говарда № 4 и Сергеева № 6. Начало: «Война кончилась». В этом отрывке характеризуется не сам Щетинин, а его начальство — командующий войсками Федор Мещеринов, с которым у Щетинина происходит столкновение. Сам Щетинин здесь именуется Семеном. Впервые печатается в настоящем издании.

°, 6 страниц, исписанных кругом. Бумага фабрики Говарда № 6. «Князь Федоръ Щетининъ. I часть. I». Рукопись представляет непрерывный текст, кончая пятой страницей; на этой странице рассказ уже становится конспективным и обрывается словами: «Я все сказалъ, прощайте». Последняя, шестая страница использована Толстым при написании рукописи III и к тексту рукописи II не примыкает. Начальник Щетинина здесь носит фамилию Острожского, а не Мещеринова, как в предшествующем отрывке. Данный автограф — единственный с заглавием, которое мы распространяем на все сохранившиеся отрывки. Конспект, которым кончается данная рукопись, намечает диалог, развернутый в рукописи III, что свидетельствует о том, что написание рукописи II предшествовало III. Впервые печатается в настоящем издании.

°, 6 страниц, исписанных кругом; продолжением текста является шестая страница предшествующей рукописи. Почерк размашистый. Бумага фабрики Говарда № 6. Начало: «Назначается Генералъ маiоръ Федоръ Щетининъ». По содержанию рукопись III составляет параллель к отрывку № 1: описывается то же событие — столкновение двух военных (начальника и подчиненного); в первом случае Толстой ведет рассказ, исходя из описания первого лица (командующего), в настоящей же рукописи рассказ развивается в связи с описанием умонастроения другого действующего лица — Федора Щетинина. Фигура начальника едва намечена, имя его скрывается под инициалами. Печатается впервые в настоящем издании полностью; конец варианта впервые опубликован в «Литературном наследстве», 19—20, 1935.

4. Рукопись IV, автограф, 4°, 2 страницы. Бумага фабрики Сергеева № 6. Полторы страницы непрерывного текста, затем он переходит в конспективное изложение с большим количеством отдельных замечаний и помет. Текст несомненно был написан после рукописи III: первая фраза рукописи III, составленная там с помарками, выписана в рукописи IV в качестве начальной; уже после Толстым были надписаны в рукописи IV пять строк, составивших новое конспективное начало. Впервые печатается в настоящем издании.

5. Рукопись V, автограф, F°, 1 лист. Бумага фабрики Говарда. Исписана первая часть первой страницы. Далее и на обороте геометрические чертежи и математические исчисления. «Отецъ женился на бабе». Содержит конспективный план, примыкающий к конспекту, находящемуся на последней странице предшествующей (IV) рукописи. Оба конспекта выходят зa пределы рассказа, как он отразился в сохранившихся художественных отрывках. Эти планы — конспекты остались неосуществленными. План из рукописи V впервые печатается в настоящем издании. В обоих планах-конспектах значится фамилия Барятинского. «Барятинским» объединяются как эти конспекты, так и все отрывки начатой повести: в лице начальника Ф. Щетинина Толстой описал кн. Александра Ивановича Барятинского (1814—1879), главнокомандующего кавказской армией; под его начальством Толстой служил в 1850-ых гг., будучи знаком с ним лично.

Изображаемого в повести начальника края Толстой наделил как наружностью Барятинского, так и чертами его характера: величавостью, независимостью и самовластием, при этом в первых двух отрывках начальник фигурирует под именем Мещеринова и Острожского, в третьем же отрывке Толстой называет его: П. Б.