IV. [КОПИИ]
Копия № 5.
МАРЬЯНА.
ЧАСТЬ I.
Глава І-я.
Прiездъ въ Станицу.
Въ 185.. г., въ Мае месяце, перекладная тройка почтовыхъ лошадей, которой правилъ оборванный, широкоскулый Ногаецъ, въезжала въ станицу Гребенскаго полка, въ которой стояла конная батарея. Въ телеге сидели два молодыхъ человека. По одежде и наружности одинъ долженъ былъ быть господинъ, другой слуга. Оба были испачканы, запылены, такъ что волоса ихъ были похожи на войлокъ и переносицы совсемъ черныя. Неболышiе усы барина, къ немалому его удовольствiю, отъ пыли казались старыми усами. Обоимъ было сидеть неловко отъ равзехавшихся чемодановъ, но на лицахъ ихъ видно было возбужденiе <и удовольствiе> людей, после долгой дороги прiезжающихъ на место. Хоть и страдаешь, но сейчасъ кончится. Ногаецъ, оскаливая белейшiе зубы и дико вскрикивая, и такъ уже гналъ во весь духъ по улицамъ станицы, но молодой баринъ все приговаривалъ: ай-да! ай-да! воображая, что онъ говоритъ по-татарски. — Подъехавъ къ станичному правленiю, Ванюша соскочилъ и, разбитый отъ долгой дороги, ковыляя ногами, пошелъ спрашивать квартиру для вновь прибывшаго юнкера Оленина. Покуда онъ ходилъ, юнкеръ Оленинъ съ любопытствомъ осматривался. Дома были такiе же, какъ и въ станицахъ, которыхъ много онъ проезжалъ отъ Николаевской; теже высокiя камышевыя крыши, красивыя крылечьки и светлыя просторныя окна. Передъ некоторыми изъ домовъ, за загородками, поднимались темнозеленыя раины и нежно-лиственныя белыя акацiи съ душистыми цветами. Тутъ на площади, недалеко отъ Станичнаго правленiя, виднелись две лавочки съ краснымъ товаромъ и пряниками. Народу было мало видно на улице. Одна старуха выглянула изъ окошечька на остановившуюся тройку и спросила: чьихъ? и две девчонки, въ однихъ рубахахъ, шушукая, выглядывали изъ-за угла Станичнаго дома. Была рабочая пора и еще только 3-й часъ вечера. Женское населенiе находилось на работахъ, строевые казаки на службе, въ походе и на кардонахъ; старые и малые, кто на охоте, кто на рыбной ловле. Довольно долго Ванюша не возвращался и никто не показывался изъ Станичнаго правленiя. Солнце пекло невыносимо жарко и въ станице не было ни малейшаго ветра. Оленинъ начиналъ чувствовать усталость и хотелъ самъ идти хлопотать о квартире, когда Ванюша съ какимъ-то казакомъ вышелъ изъ воротъ, и объявилъ, что вотъ здесь за угломъ есть квартира.
«А что, любезный! где тутъ полковникъ Андреевъ стоитъ? я бы хотелъ, чтобъ моя квартира была не далеко», сказалъ Оленинъ, желая почему то дать понять казаку, что онъ не простой юнкеръ. «Ты пожалуйста отведи хорошую квартиру, на водку будетъ». Но на казака видимо совсемъ иначе подействовали эти слова. Его и прежде недовольное лицо презрительно сморщилось, какъ будто говоря: видали мы и вашего брата.
«Какая есть!» только ответилъ онъ, идя подле телеги, шагомъ подвигавшейся по пыльной дороге. На конце улицы казакъ остановился, и откинувъ плетневыя ворота, вошелъ во дворъ. Хозяевъ никого не было дома и хата была заперта на замокъ.
— «Вамъ ночевать, что ли?» спросилъ онъ.
— «Какъ ночевать, мне жить здесь», нетерпеливо отвечалъ Оленинъ.
«Вотъ хозяева придутъ, они вамъ хату отложутъ», сказалъ онъ, и вышелъ изъ воротъ. —
— «Да мне бы только переодеться теперь нужно, чтобъ къ полковнику сходить, а онъ ужъ мне прiискалъ квартиру», сказалъ Оленинъ, останавливая казака; «а то ведь здесь не на дворе же?»
Казалось, всякое воспоминанiе о полковнике было крайне непрiятно казаку.
«Разберетесь тамъ», проговорилъ онъ и ушелъ.
«Тоже старообрядцы, какъ и въ техъ станицахъ», проговорилъ Ванюша, иронически улыбаясь вследъ казаку.
Не смотря на то, что Оленину приходилось переодеваться почти на улице и до вечера ждать хозяевъ, оглядевъ отведенную квартиру онъ не сталъ искать другой. Ему понравились: чистый, широкiй дворъ, веселенькая новая хатка съ просторнымъ высокимъ крылечкомъ и особенно палисадничекъ, отделявшiй хату отъ улицы. Две кудрявыя акацiи наполняли все небольшое пространство и белыми душистыми цветами просились въ окна и спускались черезъ заборъ на улицу. Между ними и около стволовъ ихъ торчали ярко желтые цветы подсолнуховъ и вились лозы травянокъ. — Хата была вторая отъ конца станицы и со двора и съ крылечка черезъ заборъ прямо виднелся лесъ по Тереку, лесистыя горы на той стороне и выше ихъ белая снеговая линiя, поднимавшаяся надъ облаками.
«Вотъ здесь на крылечке я буду сидеть передъ вечеромъ и наслаждаться», подумалъ Оленинъ. «Тамъ, где у самаго окна висятъ цветы акацiи, будетъ моя спальня; а потомъ только стоитъ перелезть черезъ заборъ и я въ этомъ дикомъ кавказскомъ лесу, наполненномъ птицами, зверями, и чеченцами... Хозяева, верно, люди простые, добрые, съ которыми я сойдусь, какъ я всегда умею сходиться съ простымъ народомъ. Со старикомъ будемъ пить и беседовать, какъ я беседовалъ третьяго дня въ Николаевской, съ молодымъ будемъ джигитовать, на скаку стрелять въ шапки, силу пробовать. И я ихъ всехъ обстреляю и осилю. А можетъ быть еще есть въ доме молодая девка или баба красавица, какъ все здешнiя женщины... даже наверное въ доме есть красивая и молодая женщина. Что то есть въ этомъ новомъ крылечьке и въ садике, что напоминаетъ молодую и красивую женщину. — Вообще я чувствую, что буду жить и хорошо жить здесь», думалъ Оленинъ, разбирая свои вещи, умываясь и переодеваясь подъ навесомъ. «Веселенькое место!» Еще онъ не успелъ одеться, какъ пришелъ фельдфебель батареи и попросилъ Оленина къ полковнику. Снарядившись въ полную форму, Оленинъ пошелъ къ полковнику, a Ванюше поручилъ сыскать хозяевъ и устроить хорошенько все это. —
[Рукой Л. Н. Толстого: ]
Онъ былъ простякъ и добрый неряха, a хотелъ всехъ уверить, что онъ хитрецъ и педантъ. Говоритъ о походахъ. Шаб Шавдон Хухъ! много убили. Старый капитанъ былъ молчаливъ, но добрая улыбка. Все были наивны ужасно. Говорили толь[ко], когда молч[алъ] Полк[овникъ]. Полк[овникъ] застави[лъ] говорить по франц. Д[ампiони?] Д. весельчакъ: пойдемте ко мне! — Нетъ, устроюсь прежде. — Приходите обедать всякiй день. Где кварти[ра] X.
О хорошихъ квартира[хъ]. Какая девка! Пошелъ одинъ домой.
Из копии № 8.
Dmitri Olenine me fait de la peine,[71] говорила про него eго дальняя родственница, тетушка Графиня, долгое время пытавшаяся исправить его, женивъ на одной изъ своихъ семерыхъ дочерей. Il a beaucoup de bon mais c'est une tête à l'envers. Il ne fera jamais rien de bon,[72] говорила она. И я удивляюсь, какъ родные не заставятъ его что нибудь делать и отпустили его на Кавказъ. Il a de moyens et de l'amour propre, mais tout cela[73] не направлено».
«Слишкомъ много самолюбiя, maman», прибавила старшая Графиня.
— У него есть странное свойство характера искать во всемъ оригинальности. Зачемъ ему было ехать на Кавказъ, я решительно не понимаю. Поправить дела онъ могъ бы и здесь; во-первыхъ, могъ жениться. А потомъ, просто могъ пожить въ деревне, или даже служить, помилуй, у него родня. Записали бы его въ Министерство и кончено. — Только въ карты бы ему перестать играть», сказалъ одинъ.
«Сколько разъ онъ обещалъ перестать и не могъ», сказалъ другой: «у него характера нетъ — вотъ что. Пустой малый!»
— «Какъ характера нетъ? У человека, который, проживя до 24 летъ такъ, какъ онъ прожилъ, бросаетъ все и отправляется юнкеромъ въ первый полкъ? нетъ, у него напротивъ страшная сила характера. Только онъ не выдержитъ. Энергiя — да, но выдержки нетъ. Ну, да какъ бы то ни было, и надоедалъ онъ мне своими вечными проигрышами и отчаянными займами денегъ. Богъ знаетъ за что, я его ужасно любилъ, но я, признаюсь, радъ, что онъ уехалъ».
— «Смешонъ онъ бывалъ, когда онъ прiедетъ, бывало, ко мне ночью въ какомъ нибудь горе и начинаетъ врать, Богъ знаетъ что... Мой Григорiй возненавиделъ даже его».
«Да онъ и мало ездилъ въ светъ эту зиму», сказала одна дама. Il fréquentait très mauvaise societé, à ce qu'on m'a dit.[74] ЭТО небольшая потеря для насъ, прибавила она, заметивъ, что одна изъ девицъ покраснела.
— «Все таки оригинальный человекъ», — сказалъ кто-то. «Не такой, какъ все».
— «Да, желанье казаться оригинальнымъ отъ недостатка ума и образованiя», сказала хозяйка дома. «Какъ много кричали про этаго господина, когда онъ только появился въ свете, какъ все находили его милымъ и умнымъ и какъ скоро онъ разочаровалъ всехъ».
Управляющiй, вольноотпущенный человекъ еще отца Оленина, былъ очень доволенъ отъездомъ молодаго барина и такимъ образомъ выражался о молодомъ барине: — Я ему давно говорилъ: «что, молъ, вы, Дмитрiй Андреичъ, нигде не служите, такъ болтаетесь? въ ваши годы молодые на Кавказъ бы вамъ, въ военную службу. А то что жъ здесь вы только себя безпокоите и дела никакого не делаете. А на меня, молъ, можете положиться, что какъ при вашемъ папеньке 26 летъ хозяйство не упускалъ, и безъ васъ не упущу. Прiедете, спасибо Андрюшке скажете». А то ведь смотреть жалко было право, какъ имеешь привычку съ малолетства къ ихъ дому и къ роду то ко всему ихнему. Самый пустой баринъ былъ. Прiедутъ бывало весной, скучаютъ, — то за книжку возьмется, то на фортепьянахъ, то ходитъ одинъ по лесу, какъ шальной какой. Даже Лизавета Михайловна посмотрятъ и скажутъ бывало: «Что мне, говорить, Андрюша, съ нимъ делать, ужъ такъ я люблю его». — Служить его пошлите, матушка, говорю, или жените. — «Женить то, говоритъ, какъ его?» Въ прошломъ году проигрался въ Москве тысячъ 15 и прiехалъ, самъ за хозяйство взялся. Что чудесилъ! Ничего то не знаетъ, а тоже приказываетъ. Со мной то еще бы ничего, я могу его понимать, бывало тò говоритъ, что разобрать нельзя и совсемъ невозможное, я все говорю: слушаюсъ, будетъ исполнено, а, известно, делаешь какъ по порядку; а то съ мужиками свяжется, тамъ какъ на смехъ поднимали. Прiехалъ съ весны, по ржамъ поехаль. «Вымочка, говорить, зачемъ? Это можно бы было снегъ свезти». Или: «зачемъ, говорить, крестьянъ поголовно посылать, это никогда не надо и въ рабочую пору никогда отнюдь не посылай больше 3 дней въ неделю». — Слушаю, говорю. Въ одно лето, мало положить, тысячи на четыре убытка сделалъ и мужиковъ замучалъ. Все по крестьянамь ходилъ, лошадей имъ покупалъ, песочкомъ пороги приказывалъ усыпать, школу, больницу завелъ. А ужъ ничего чудней не было, какъ онъ самъ съ мужиками работалъ. Измается такъ, что красный весь, потъ съ него такъ и льетъ, а все отстать не хочетъ косить, снопы подавать, либо что. Стали разъ тоже съ мужиками силу пробовать. Умора глядеть. Нарочно скажешь: что молъ вы безпокоитесь, а онъ еще пуще. И мужики то смеялись, бывало, и бабы тоже. Ну, на счетъ этихъ глупостей, грехъ сказать, ничего не было и не пилъ тоже, только карты его сгубили. Чтожъ, пускай послужитъ, кузькину мать узнаетъ, можетъ, и человекомъ будетъ, a именье богатое, промоталъ бы онъ его, кабы здесь остался».
р., и еще кое кто, кому онъ остался долженъ въ Москве.
Monsieur Chapel перенесъ счетъ Оленина въ другую книгу, узнавъ, что онъ уехалъ, и приводилъ его въ примеръ опасности кредита русскимъ барамъ.
Mais tout de même c'était un garçon qui ne manquait pas d'ésprit,[75] прибавлялъ онъ, становясь на колени передъ новой pratique,[76] застегивая и обдергивая.
Г-нъ Васильевъ вышелъ изъ себя, узнавъ о отъезде своего должника. Его не столько огорчило то, что стало меньше надежды получить деньги, сколько то, что уехалъ игрокъ, наверно проигравшiй ему тысячъ тридцать, и съ котораго была надежда выиграть еще столько же. Но ему показалось, что онъ сердится на безчестность своего должника, и такъ понравился этотъ благородный гневъ, что онъ показывалъ всемъ вексель, говоря, что онъ отдастъ его зa полтинникъ, и уверялъ, что «вотъ человекъ, которому я чистыми переплатилъ тысячъ десять! Нетъ, игры нетъ больше, самъ проиграешь, платишь, а выиграешь разъ въ жизни и сиди». Однако Васильевъ тотчасъ же подалъ вексель ко взысканiю и получилъ деньги.
«Что вы мне ни говорите, mon bon ami»,[77] говорила мать Оленина своему старому другу и двоюродному брату, который упрекалъ ее въ томъ, что она позволила сыну разстроить именье и уехать на Кавказъ, — «что вы мне ни говорите, a Dmitri такъ благороденъ. Il faut que jeunesse se passe.[78] И мы съ вами шалили.
«Сходи!» сказалъ ужъ после урядникъ, оглядываясь вокругъ себя. «Твои часы что ли, Гурка? Иди!»
— «И то ловокъ сталъ Лукашка твой», прибавилъ урядникъ, обращаясь къ старику: «все, какъ ты, ходить, дома не посидитъ, намедни убилъ одного».
— «Мы убьемъ, только со мной поди», сказалъ Лукашка, поддерживая ружье и сходя съ вышки. — «Вотъ дай срокъ, ребята въ секретъ пойдутъ, такъ я тебе укажу», прибавилъ онъ. — «Вотъ житье твое, право зависть беретъ, гуляй добрый молодецъ, да и все», сказалъ Лукашка. «А мне на часахъ стоять хуже нетъ. Скука, злость возьметъ».
— «Гм! гм! сходить надо, надо сходить», проговорилъ старикъ самъ себе: «а теперь тутъ подъ чинарой посижу, може и точно ястребъ».
— «Летаетъ, дядя, летаетъ!» подхватилъ Назарка, и опять сделалъ коленцо, опять разсмешившее народъ на кордоне.
— «Дура-чортъ!» крикнулъ Лукашка. «Не верь, дядя, а со мной пойдемъ, на поляне виделъ я точно».
13.
Лукашка вошелъ въ избу, повесилъ на деревянный гвоздь оружiе и черкеску. Въ одномъ бешмете еще заметнее стала широкая кость его сложенья. Онъ досталъ лепешку и, пережовывая, подошелъ къ лежавшему казаку.
«Дай испить, дядя», сказалъ онъ, толкая его: «глотка засохла».
Казакъ видно не хотелъ давать.
«Ужъ нечто для тебя», сказалъ казакъ, продирая глаза. «Нацеди чапуру, Богъ съ тобой, я говорю, не жалею!»
— «Спаси Христосъ, что не пожалелъ», сказалъ Лукашка, утирая широкiя скулы и выходя изъ двери.
— «И жаль было, да малый хорошъ», проговорилъ казакъ и опять легъ: «малый, я говорю, хорошъ».
— «Пойти пружки[79] поставить», сказалъ Лука: «время хорошо». Захвативъ бичевку, онъ съ дядей Ерошкой пошелъ на поляну.
— «Не ходи безъ ружья, убьютъ!» крикнулъ ему урядникъ.
Лукашка не ответилъ и въ лесу скоро послышался его голосъ. Онъ ходилъ, отыскивая фазаньи тропки и разставляя на нихъ пружки, и пелъ про короля Литву.
Сиротинушка, сиротинушка добрый молодецъ,
Исходилъ я, сиротинушка, и светъ и землю русскую,
Не нашелъ я себе отца-матери и роду-племени,
Служилъ я королю Литве ровно тридцать летъ
А съ королевною его жилъ ровно девять летъ,
Никто про насъ не зналъ и не ведалъ.
На десятомъ на годичке стали люди знать.
Выходила то ли его любимая ключница
И видала ли его любимая ключница,
Доказала она королю Литве:
«Ты батюшка нашъ, король Литва,
Живетъ твоя королевна съ любимымъ ключникомъ».
На ту пору королю Литве на беду сталось,
За велику досадушку ему показалось.
Кричитъ король Литва своимъ громкимъ голосомъ:
«Ой гей! мои грозные палачи,
Берите, становите вы релья высокiе.
Натяните петлю шелковую,
Подите, приведите моего любимаго ключника».
Ведутъ его, добраго молодца, по улице,
Черные кудри его не шелохнутся.
Подводятъ его, добраго молодца, къ рельимъ высокiимъ.
На ступеньку онъ ступаетъ, Богу молится,
На другую онъ ступаетъ — со всеми прощается.
На ту пору къ королю Литве посолъ прибегъ:
«Ты батюшка нашъ, король Литва,
Добрый молодецъ на рельицахъ качается,
Королева ваша въ палатушкахъ кончается»
— «Вишь, песенникъ то нашъ отдираетъ», скавалъ урядникъ, мотнувъ въ ту сторону, откуда слышалась песня, — «Ловко!»
Сноски
71. [Дмитрий Оленин меня беспокоит,]
72. [В нем много хорошего, но у него голова не в порядке. Из него ничего путного не выйдет,]
74. [Он вращался, говорят, в очень дурном обществе.]
75. [А всё-таки он был неглупый человек,]
76. [перед новым заказчиком,]
77. [милый друг,]
79. Силки, которые ставятъ для ловли фазановъ.