КАКЪ УМИРАЮТ РУССКИЕ СОЛДАТЫ.
(ТРЕВОГА.)
Въ 1853 году я несколько дней провелъ въ крепости Чахгири, одномъ изъ самыхъ живописныхъ и безпокойныхъ местъ Кавказа. На другой день моего прiезда, передъ вечеромъ, мы сидели съ знакомымъ, у котораго я остановился, на завалинке передъ его землянкой и ожидали чая. Капитанъ N, нашъ добрый знакомый, подошелъ къ намъ. —
Это было летомъ; жаръ свалилъ, белыя летнiя тучи разбе гались по горизонту, горы виднелись яснее, и быстрыя ласточки весело вились въ воздухе. Два вишневыя дерева и несколько однообразныхъ подсолнечниковъ недвижимо стояли передъ нами и далеко по дороге кидали свои тени. Въ двухъ-аршинномъ садике было какъ-то тихо и уютно.[189]
Вдругъ въ воздухе раздался дальнiй гулъ орудейнаго выстрела.[190]
— Что это? — спросилъ я.
— Не знаю. Кажется, съ башни, — отвечалъ мой знакомый, — ужъ не тревога-ли?
Какой-то казакъ проскакалъ по улице, солдатъ пробежалъ по дороге, топая большими сапогами, въ соседнемъ доме послышался шумъ и говоръ. Мы подошли къ забору.
— Что такое? — спросили мы у деньщика, который въ полосатыхъ штанахъ, поддерживаемыхъ одной помачею, почесывая спину, бежалъ по улице.
— Тревога! — отвечалъ онъ, не останавливаясь, — барина ищу.
Капитанъ N схватилъ папаху и, застегиваясь, побежалъ домой. Его рота была дежурная. Раздался 2-й и 3-й выстрелъ съ башни.
— Пойдемте на кручь, посмотримъ, верно, на водопое что-нибудь, — сказалъ мне мой знакомый. — Не туши самоваръ, — прибавилъ онъ деньщику: — сейчасъ придемъ.
По улицамъ бежалъ народъ: где казакъ, где офицеръ верхомъ, где солдатъ съ ружьемъ въ одной и мундиромъ въ другой руке. Испуганныя рожи жидовъ и бабъ показывались у воротъ, въ отворенныхъ дверяхъ и окнахъ. Все было въ движеньи.
— Где, братцы мои, тревога? где? — спрашивалъ запыхавшiйся голосъ.
— За мостомъ антирелiйскихъ лошадей забираютъ, — отвечалъ другой: — такая большенная партiя, братцы мои, что беда.
— Ахъ ты, мои батюшки! какъ они въ крепость-то ворвутся, ай-аяй-ай-ай! — говорила слезнымъ голосомъ какая-то баба.
— А, примерно, къ Шамилю въ жены не желаете, тетушка? — отвечалъ, подмигивая, молодой солдатъ въ синихъ шароварахъ и [съ] попахой на бекрень.
<— Ишь, ровно на сватьбу, — говорилъ старый солдатъ, покачивая головой на бегущiй народъ: — делать-то нечего.
Два мальчика галопомъ пролетели мимо насъ.
— Эхъ, вы, голубчики! на тревогу! — провизжалъ одинъ изъ нихъ, размахивая хлыстомъ.>
— Петръ Иванычь! — закричалъ ему мой знакомый: — хорошенько ихъ.
Но N не оглянулся на насъ: онъ съ озабоченнымъ выраженiемъ гляделъ впередъ, и глаза его блестели более обыкновеннаго. Въ хвосте роты шелъ Фелдшеръ съ своимъ кожаннымъ мешочкомъ, и несли носилки. Я понялъ выраженiе лица ротнаго командира.
Отрадно видеть человека, смело смотрящаго въ глаза смерти; а здесь сотни людей всякiй часъ, всякую минуту готовы нетолько принять ее безъ страха, но — что гораздо важнее — безъ хвастовства, безъ желанiя отуманиться, спокойно и просто идутъ ей навстречу. <Хороша жизнь солдата!>
Когда рота была уже на полугоре, рябой солдатъ съ загорелымъ лицомъ, белымъ затылкомъ и серьгой въ ухе, запыхавшись подбежалъ къ кручи. Одной рукой онъ несъ ружье, другой придерживалъ суму.[192] Поровнявшись съ нами, онъ спотыкнулся и упалъ. Въ толпе раздался хохотъ.
— Смотрите, Антонычь! не къ добру падать, — сказалъ балагуръ солдатъ въ синихъ штанахъ.[193]
Солдатъ остановился; усталое, озабоченное лицо его вдругъ приняло выраженiе самой сильной досады и строгости.
— Кабы ты былъ не дуракъ, а то ты самый дуракъ, — сказалъ онъ съ презренiемъ: — что ни на есть глупъ, вотъ что, — и онъ пустился догонять роту.
Вечеръ былъ тихiй и ясный, по ущельямъ, какъ всегда, ползли тучи, но небо было чисто, два черныхъ орла высоко разводили свои плавные круги. На противуположной стороне серебрянной ленты Аргуна отчетливо виднелась одинокая кирпичная башня — единственное владенiе наше въ Большой Чечне. Въ некоторомъ разстоянiи отъ нея партiя конныхъ Чеченцовъ[194] гнала отбитыхъ лошадей вверхъ по крутому берегу и перестреливалась съ солдатами, бывшими въ башне.
Когда рота перебежала черезъ мостъ, Чеченцы были отъ нея уже гораздо далее ружейнаго выстрела, но, не смотря на то, между нашими показался дымокъ, другой, третiй, и вдругъ беглый огонь по всему фронту роты. Звукъ этой трескотни выстреловъ секундъ черезъ 50, къ общей радости толпы зрителей, долетелъ до насъ.
— Вотъ она! Ишь пошли! Пошли, пошли-и! На утекъ, — послышались[195] въ толпе хохотъ и одобренiя.
— Ежели-бы, то-есть, постепенно отрезать ихъ отъ горъ, не могли бы себе уходу иметь, — сказалъ балагуръ въ синихъ штанахъ, обращавшiй своимъ разговоромъ вниманiе всехъ зрителей.
Чеченцы, действительно, после залпа поскакали шибче въ гору; только несколько джигитовъ изъ удальства остались сзади и завязали перестрелку съ ротой. Особенно одинъ на беломъ коне въ черной черкеске джигитовалъ, казалось, шагахъ в 50-ти отъ нашихъ, такъ что досадно было глядеть на него. Не смотря на безпрерывные выстрелы, онъ разъезжалъ шагомъ передъ ротой; и только изредка около него показывался голубоватый дымокъ, долеталъ отрывчатый звукъ винтовочнаго выстрела. Сейчасъ после выстрела онъ на несколько скачковъ пускалъ свою лошадь и потомъ снова останавливался.
— Опять выпалилъ, подлецъ, — говорили около насъ.
— Вишь, сволочь, не боится. Такое слово знаетъ, — замечалъ говорунъ.
<— Задело, задело, братцы мои, — вдругъ послышались радостныя восклицанiя: — ей Богу, задело однаго! Вотъ важно-то! Ай лихо! Хоть лошадей не отбили, да убили Чорта однаго. Что, дофарсился, братъ? — и т. д. Действительно> Между Чеченцами вдругъ стало заметно особенное движенiе, какъ будто они подбирали раненнаго, и впередъ ихъ побежала лошадь безъ седока. Восторгъ толпы при этомъ виде дошелъ до последних пределовъ — смеялись и хлопали въ ладоши. За последнимъ уступомъ Горцы совершенно скрылись изъ виду, и рота остановилась. —
— Ну-съ, спектакль конченъ, — сказалъ мне мой знакомый, — пойдемте чай пить. —
— Эхъ, братцы, нашего-то, кажись, однаго задели, — сказалъ въ это время старый фурштатъ, изъ подъ руки смотревшiй на возвращавшуюся роту: — несутъ кого-то.
Мы решили подождать возвращенiя роты.
Ротный командиръ ехалъ впереди, за нимъ шли песенники и играли одну изъ самыхъ веселыхъ, разлихихъ кавказскихъ песенъ. — На лицахъ солдата и офицера я заметилъ особенное выраженiе сознанiя собственнаго достоинства и гордости.
— Нетъ ли папиросы, господа? — сказалъ N, подъезжая къ намъ: — страхъ курить хочется.
— Ну что? — спросили мы его.
— Да чортъ бы ихъ побралъ съ ихъ лошадьми <паршивыми>, — отвечалъ онъ, закуривая папиросу: — Бондарчука ранили.
— Какого Бондарчука?
— Шорника, знаете, котораго я къ вамъ присылалъ седло обделывать.
— А, знаю, белокурый.
— Какой славный солдатъ былъ. Вся рота имъ держалась.
— Разве тяжело раненъ?
— Вотъ-же, на вылетъ, — сказалъ онъ, указывая на животъ.
Въ это время за ротой показалась группа солдатъ, которые на носилкахъ несли раненнаго.
— Подержи-ка за конецъ, Филипычь, — сказалъ одинъ изъ нихъ: — пойду напьюсь.
Раненный тоже попросилъ воды. Носилки остановились. Изъ-за краевъ носилокъ виднелись только поднятыя колена и бледный лобъ изъ-подъ старенькой шапки.
— Вотъ она есть, жисть-то нашего брата, — сказалъ, пощелкивая языкомъ, красноречивый солдатъ въ синихъ штанахъ.
Мы подошли взглянуть на раненнаго. Это былъ тотъ самый беловолосый солдатъ съ серьгой въ ухе, который спотыкнулся, догоняя роту. Онъ, казалось, похуделъ и постарелъ несколькими годами, и въ выраженiи его глазъ и склада губъ было что-то новое, особенное. — Мысль о близости смерти уже успела проложить на этомъ простомъ лице свои прекрасныя, спокойно-величественныя черты.
— Какъ ты себя чувствуешь? — спросили его.
— Плохо, ваше Благородiе, — сказалъ онъ, съ трудомъ поворачивая къ намъ отежелевшiе, но блестящiе зрачки.
— Богъ дастъ, поправишься.
— Все одно когда-нибудь умирать, — отвечалъ онъ, закрывая глаза.
Носилки тронулись; но умирающiй хотелъ еще сказать что-то. Мы еще разъ подошли къ нему.
— Ваше Благородiе, — сказалъ онъ моему знакомому. — Я стремена купилъ, они у меня подъ наромъ лежатъ — вашихъ денегъ ничего не осталось. —
......................................................................................................................................................
— Где тутъ солдатъ 8-й роты? — спросили мы.
— Который, Ваше благородiе? — отвечалъ белолицый исхудалый солдатъ съ подвязанной рукой, стоявшiй у двери.
— Должно, того спрашиваютъ, что вчера съ тревоги принесли, — сказалъ слабый голосъ съ койки.
— Вынесли.
— Что, онъ говорилъ что-нибудь передъ смертью? — спро[сили мы?][197]
— Никакъ нетъ, только дыхалъ тяжко, — отвечалъ голосъ съ койки, — онъ со мной рядомъ лежалъ, такъ дурно пахло, ваше благородiе, что беда.
......................................................................................................................................................
Велики судьбы Славянскаго народа! Не даромъ дана ему эта спокойная сила души, эта великая простота и безсознательность силы!...
Комментарии
«Как умирают Русские солдаты», и неполная копия, под заглавием «Тревога», хранятся в Толстовском кабинете Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина среди материалов, относящихся к задуманному Толстым в Севастополе в 1854 г. и запрещенному властями журналу для солдат, – сначала под названием «Солдатский вестник», потом – «Военный листок».
В то же время Дневник Толстого говорит о работе над рассказом в 1858 г. Под 11 апреля читаем: «Писал с увлечением письмо офицера о тревоге».
Надо предполагать, что в 1858 г. Толстой вернулся к работе над рассказом, уже написанным им ранее, в 1854 г. Под тем же 11 апреля, немного выше приведенной записи, отмечено: «Разбирал бумаги и книги». Весьма вероятно, что среди разбиравшихся старых бумаг и книг оказался и написанный в Севастополе рассказ, и Толстой вновь принялся за работу над ним.
Некоторые особенности сохранившихся рукописей как будто подтверждают подобное предположение.
Рукописей рассказа сохранилось две.
1. Автограф. 4 лл. синей почтовой бумаги большого формата с клеймом Bath. Пагинации нет. Полей тоже. Чернила черные. Почерк весьма тщательный. Несомненно беловой экземпляр, впоследствии подвергшийся довольно многочисленным исправлениям. Последние сделаны частью карандашом, частью чернилами, но более густыми и темными, чем чернила основного текста. Вероятно, с этой рукописи снимались копии переписчиком, и для него, в конце рассказа, где передается разговор раненого с офицерами, сделаны обозначения красных строк в виде букв н. с., обведенных кружком. Продольные края рукописи местами чуть-чуть оборваны, а лл. 3 и 4 в одном месте прожжены. Впрочем, ни то, ни другое не мешает чтению. На л. 1 две карандашных пометы рукой Толстого: в левом верхнем углу – «№ 2», под заглавием – «№ 4». Заглавие – «Как умирают Русские солдаты».
Предположительно относим автограф к севастопольскому периоду. По всей вероятности, поставленные карандашем №№ обозначали последовательно изменившееся место рассказа в проектированном выпуске журнала.
2. (Папка XVI. 84. 6.) «Семейного счастья» в рукописи 1. 3. 3. Текст копии, не доведенной до конца, вполне соответствует описанному выше автографу, после сделанных в нем исправлений. Два пропуска отмечены карандашом. Одно слово переписано неверно. Копия кончается словами: «особенное выражение сознания собственного достоинства и гордости».
Заглавие – «Тревога».
Предполагаем, что копия сделана в 1858 г., в Ясной Поляне, с автографа, до нас не дошедшего, но имевшего в основе своей текст, написанный Толстым еще в Севастополе.
– «писал… рассказ», разные заглавия рассказа в Дневнике и в копии как будто не допускают предположения, что копия снималась с сохранившегося первоначального автографа.
«Как умирают Русские солдаты» впервые опубликовано в книге: «Лев Толстой. Неизданные художественные произведения», со вступительными статьями А. Е. Грузинского и В. Ф. Саводника. Изд. «Федерация». М. 1928, стр. 201—212.
Сноски