Варианты к "Анне Карениной".
Страница 17

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
13 14 15 16 17 18 19 20

№ 153 (рук. № 93).

[1557]II томъ.

I часть.

1.

Долли проводила это лето съ детьми[1558] у сестры Кити Левиной въ Клекотке. Въ Покровскомъ домъ совсемъ развалился, да и Левинъ съ женою уговорили Долли. Степанъ Аркадьичъ въ неделю разъ прiезжалъ по железной дороге и находилъ, что это устройство весьма полезно для жены и детей, и говорилъ, что очень сожалеетъ о томъ, что служба мешаетъ ему постоянно жить съ ними. Въ 1-хъ числахъ Iюля Степанъ Аркадьичъ выхлопоталъ себе отпускъ на 2 недели, чтобы успеть взять тетеревовъ, а можетъ быть, и болотную дичь, къ тому же времени въ[1559] Клекотокъ прiехали и еще гости — старушка Княгиня Щербацкая и вдова сестра[1560] Левина изъ за границы съ двумя дочерьми. Клекотковскiй домъ былъ полонъ.[1561] Левинъ былъ женатъ[1562] 2-й годъ. Жена только что встала после родовъ 1-го ребенка. Онъ былъ счастливъ въ супружестве, т. е. онъ говорилъ себе, что, должно быть, онъ то самое, что называютъ: вполне счастливъ въ супружестве; но онъ самъ никакъ бы не назвалъ того положенiя, въ которомъ онъ находился, счастьемъ. Съ счастьемъ все люди съ детства привыкли соединять понятiе спокойствiя, тишины и если не праздности, то деятельности ровной, определенной и любимой.[1563]

Въ особенности же съ понятiемъ счастiя нераздельно понятiе сознанiя своего счастiя и пониманiя своего положенiя.[1564] Левинъ же во все эти[1565] 15 месяцевъ не переставая испытывалъ неожиданности и какъ будто только начиналъ узнавать и себя, и ее, и весь мiръ. На каждомъ шагу было новое, совершенно новое, неизвестное и если не непрiятное само по себе, то непрiятное по неожиданности. Сынъ хорошей семьи, честныхъ родителей, не видавшiй ихъ взрослымъ,[1566] Левинъ составилъ себе понятiе о семейномъ счастiи очень определенное и прекрасное. Но, вступивъ въ семейную жизнь, онъ на каждомъ шагу виделъ, что это было совсемъ не то. На каждомъ шагу онъ испытывалъ то, что испыталъ бы человекъ, любовавшiйся плавнымъ, счастливымъ ходомъ лодочки по озеру после того, какъ онъ бы самъ селъ въ эту лодочку. Онъ виделъ, что мало того, чтобы сидеть ровно, не качаясь, — надо еще соображать, ни на минуту не забывая, куда плыть, и надо грести, и что подъ ногами вода и на рукахъ мозоли, и что, только много поработавъ веслами, можно пуститься на минуту и насладиться плаванiемъ.

Одно же изъ самыхъ[1567] неожиданныхъ и не совсемъ прiятныхъ чувствъ, испытываемыхъ имъ въ это время, было безпрестанное пониженiе его гордости, признанiе того, что онъ не только не лучше и не умнее другихъ людей, какъ онъ любилъ это думать, а то, что ему надо много и много стараться для того только, чтобы не быть хуже и глупее другихъ людей. Бывало, холостымъ, глядя на чужую супружескую жизнь, на ссоры, столкновенiя, ревность, денежное стесненiе, онъ только презрительно улыбался въ душе. Для своей будущей супружеской жизни онъ нетолько не допускалъ возможность (о неверности[1568] онъ и не позволялъ себе думать) несогласiй, столкновенiй, ссоръ, сценъ ревности, но и все прiемы его супружеской жизни, казалось ему, должны были быть во всемъ совершенно непохожи на жизнь другихъ. Самыя обыкновенныя вещи, какъ то: визиты жены, наряды, денежная зависимость другъ отъ друга, — все это казалось ему оскорбительнымъ. Какъ[1569] дети говорятъ: «когда я выросту большой, у меня будетъ все по особенному», такъ и онъ говорилъ въ душе, что у него въ супружестве все будетъ по особенному.[1570] Жена его, будущiя дети были для него такая святыня, что никто не долженъ былъ сметь думать и говорить про это безъ набожности, той самой, которую онъ испытывалъ. Потомъ сама жена его представлялась ему вечно тихая, ровная, таинственная и чистая, всегда прекрасная и священная.[1571] И вдругъ вместо всего этаго онъ испыталъ всю действительность, и эта действительность на каждомъ шагу принижала его гордость, и принижала такъ,что, онъ чувствовалъ, виноватъ былъ онъ самъ, а не действительность... Жена его была всемъ темъ, чемъ онъ только могъ желать ее.[1572] Она была умна, добра, благородна, красива — все что можно было желать, a действдтельность супружеской жизни на каждомъ шагу принижала его гордость. Стало быть, былъ виноватъ онъ. Онъ чувствовалъ это, но еще не признавался. Онъ былъ гордъ во всехъ житейскихъ делахъ, всякое дело, какъ скоро возьмешься за него, принижаетъ гордость; но въ житейскихъ делахъ, служба общественная, хозяйственная деятельность, наука даже — онъ пыталъ себя въ этихъ деятельностяхъ и виделъ, что всетаки имеетъ право быть гордымъ, потому что легче и лучше большинства людей успеваетъ въ этихъ делахъ; «но почему же, — спрашивалъ онъ себя, — въ супружеской жизни я невольно смиряюсь и вижу, что она не виновата», и не находилъ ответа, потому что не зналъ, что все дела людскiя ничто въ сравненiи съ деломъ супружества, понимаемомъ, какъ онъ понималъ его.

Первое время своей супружеской жизни Ордынцевъ вместо тихаго, счастливаго теченiя жизни испытывалъ непрестанную борьбу съ женою и целый рядъ то неожиданныхъ разочарованiй, то еще более неожиданныхъ[1573] открытiй. Во всей жизни его, какъ физической, такъ и нравственной, онъ испытывалъ усиленное напряженiе, не приносящее вознагражденiя.

Уже въ эти[1574] 11/2 года было несколько столкновенiй съ женою, въ которыхъ Ордынцевъ почувствовалъ, что ему тоже, какъ и другимъ людямъ, нужно прощенiе, и что и она не всегда святая, какъ онъ хотелъ, и что ей нужно прощенiе. Первое ихъ столкновенiе произошло[1575] на 3-й день после ихъ сватьбы, и Левинъ никогда не забылъ этаго мучительнаго чувства разочарованiя, когда нарушена была его воображаемая вечная любовь и согласiе. Столкновенiе произошло отъ того, что онъ заговорилъ о томъ, что онъ боится, что у нихъ не будетъ детей. Ему такъ сильно этаго хотелось, что онъ боялся верить въ возможность этаго, и высказалъ свое задушевное желанiе.

— Отчего же ты это думаешь? — спросила она его вдругъ, и лицо ея странно переменилось. Она отдернула отъ него руку.

— Я не думаю, я боюсь.

— Я знаю отчего.

— Ну, я не знаю, — сказалъ онъ сухо, оскорбленный ея безпричинной холодностью.

— Оттого что у тебя не было детей. Да я не хочу этаго знать, — вскрикнула она сердито и заплакала.

Теперь онъ понялъ, что она вспомнила его признанiя, когда онъ слишкомъ подробно, желая быть добросовестнымъ, разсказалъ ей[1576] о своей любви до женитьбы.

— Неужели я виноватъ, что хотелъ, чтобы не было между нами тайнъ и въ прошедшемъ, Кити? — Онъ взялъ ее за руку.

— Довольно, довольно, никогда не говори мне про это, и никогда мы, женщины, не простимъ это и не забудемъ.

также неожиданно и оскорбительно возникло столкновенiе изъ за того, что тетушка не любила техъ сдобныхъ хлебовъ, которые Кити заказывала къ чаю. И также неожиданно возникло другое столкновенiе то за то, что ей грустно становилось въ уединенiи деревни, то за то что онъ[1577] по какому нибудь слову ея начиналъ ревновать ее къ ея прошедшему, къ Вронскому.[1578] Это проходило, но во все время ихъ первыхъ сношенiй чувствовалась натянутость, какъ бы подергиванье въ ту и другую сторону той цепи, которой они были связаны. Они не спорили, несмотря на то что онъ, хотя и отвыкая немного, оставался по старому резонеромъ и часто любилъ логически умно и остроумно доказывать. Она спорила редко и не о томъ, съ чемъ она несоглашалась, но онъ съ каждымъ днемъ, къ удивленiю своему, больше и больше убеждался, что у нея были тверды не убежденiя, а былъ твердъ тотъ планъ жизни, по которому не то что она хотела жить, а по которому она знала какимъ то таинственнымъ предчувствiемъ, что они будутъ жить. Онъ больше и больше чувствовалъ себя какъ бы въ большомъ[1579] парке, где только въ известныхъ направленiяхъ прочищены дорожки, a другiя, напр[отивъ?], засажены, деревья загорожены, и что въ расположенiи дорожекъ этаго парка есть твердая мысль — планъ. Его мечта была жизнь 9 месяцевъ въ деревне въ совершенномъ уединенiи за своей научной философской работой, 3 месяца въ Москве, въ свете. Средства къ жизни ему долженъ былъ дать большой винный заводъ. Управленiе именiемъ и домомъ онъ бралъ на себя. Жена должна была, по его понятiю, избрать себе работу умственную и благодетельство въ деревне, школы, и бедные, и родильный домъ.[1580]

Въ исполненiи этой общей мечты онъ[1581] въ некоторыхъ отношенiяхъ встречалъ въ ней[1582] противоречiе, въ другихъ согласiе, невыражаемыя словами, но руководившiя ихъ жизнью.[1583] Жизнь въ деревне ей нравилась, и не только 9 месяцевъ, но и всегда. Она не хотела ехать ни за границу, какъ онъ предлагалъ ей, ни въ Москву, но въ деревне она не хотела уединенiя,[1584] a хотела, чтобы друзья и родные ездили къ ней, и такъ устраивала домъ.[1585] Винокуренный заводъ она ненавидела за его вонь, но принимала большое участiе въ лесахъ, садахъ и породистыхъ коровахъ. Управленiе домомъ она взяла сразу просто и естественно въ свои руки, и честь дома, чтобы было чисто и сытно, казалась ея священнымъ долгомъ.

Отстраненiе его отъ общественной деятельности она одобряла и одобряла его умственную работу и поощряла къ ней. Но сама не любила для себя ни умственныхъ, ни филантропическихъ занятiй. Когда она сходилась съ народомъ и сердце прямо говорило ей, она помогала и заботилась, но не любила этаго, какъ правильное занятiе.

Года после Ордынцевъ вспоминалъ и удивлялся тому, какъ она угадала его будущую жизнь и начала ее, какъ будто зная все, что будетъ, впередъ.[1586]

—————

Было начало Іюля. Большiе сидели на терасе, дети бегали передъ домомъ на pas de géants.[1587] Сама Кити сидела въ углу поодаль отъ жаровни, на которой старая княгиня варила малиновое варенье. Ордынцевъ былъ на перестройке завода.[1588]

2.

Вышла одна изъ техъ минутъ, редкихъ въ семейной жизни, когда взрослые остались одни, и именно одни, те самые, которымъ надо было переговорить между собою; и кроме того, вышло то настроенiе, въ которомъ охотно говорится о задушевныхъ вещахъ. На терасе оставались старушка тетушка, варившая варенье, и Княгиня, принимавшая живейшее участiе въ вареньи, стоявшемъ на жаровне, Долли съ груднымъ ребенкомъ, заснувшемъ у ней на коленяхъ, Марья Николаевна въ очкахъ съ своимъ вязаньемъ и сама Кити[1589] въ мягкомъ кресле и подальше отъ жаровни. Все въ этомъ доме следили теперь за нею, какъ за сосудомъ, наполненнымъ драгоценностью.

Разговоръ перешелъ все самыя интересныя темы: какъ варить малину, съ водой или безъ воды, но тутъ чуть было не установилась враждебность между старушкой теткой и Княгиней. «Не хочетъ ли теща по своему все переделывать въ доме? Я 30 летъ варю». Марья Николаевна ловко перевела разговоръ на ситчикъ, который она купила девушке, но который такъ хорошъ, что она хочетъ себе сделать платье. Ситчикъ навелъ разговоръ на то, что платья бываютъ счастливыя. Кити вспомнила о своемъ желтенькомъ, волшебномъ, какъ она называла, платье. Все важное случалось съ ней въ этомъ платье. Съ этаго разговоръ перешелъ на приметы и чудеса.

— Да вотъ и не верьте чудесамъ после этаго, — сказала она. — Это необыкновенно. Мало того, что Богъ иногда вмешивается въ наши дела, говоритъ: «чуръ, этаго нельзя!» или велитъ то и то делать, но тутъ это любезность со стороны Бога, какъ говоритъ Костя. Верно, Богъ ихъ любитъ...

— Да какже это было? — спросила Княгиня, снимая розовыя пенки и отряхивая на тарелку съ подтекающимъ кровянымъ сиропомъ.

— Ведь вы знаете, маменька, какъ долго[1590] Костя не делалъ предложенiя. Его мучало, съ его гордостью, мысль объ[1591] Вронскомъ.[1592] Они, все мущины, — прибавила она, — ужасно ревнивы къ нашему прошедшему и думаютъ, что ихъ прошедшее насъ нисколько не мучаетъ.

— Ну, да это естественно, — сказала Долли.

— Только я не знаю, — вступилась мать Княгиня за свое материнское наблюденiе за дочерью, — какое же твое прошедшее могло его безпокоить? Что Удашевъ ухаживалъ за тобой? Это бываетъ съ каждой девушкой...

— Ну да не про это мы говоримъ, — покрасневъ сказала Кити.

— Нетъ, позволь, — продолжала мать, — и потомъ, ты сама[1593] не хотела мне позволить переговорить съ Вронскимъ. Теперь васъ не удержишь. Отношенiя твои и не могли зайти дальше, чемъ должно. Я бы сама вызвала его. Впрочемъ, тебе, моя душа, не годится волноваться. Пожалуйста, помни и успокойся.

— Я спокойна.

— Ну, маменька, — сказала Долли,[1594] — это было несчастiе. Я знаю, что онъ ждалъ только[1595] матери, чтобы сделать предложенiе. Надо было Анне прiехать — и вотъ[1596] примеръ истинной страсти по первому взгляду.

— Ахъ, пустое, ma chère,[1597] — гадкая, отвратительная женщина, безъ сердца, — сказала мать, не могшая забыть того, что Кити вышла не за Удашева, а за Ордынцева.

— Да мы совсемъ отвлеклись, Княгиня, — сказала Марья Николаевна. — Ну, Кити, разсказывай.

— [1598]Костя долго не делалъ предложенiя: его[1599] мучала мысль о Вронскомъ. Мы поехали[1600] въ подмосковную къ Львовымъ. И Костя прiехалъ туда. И тутъ я решилась совсемъ: «Если онъ сделаетъ предложенiе, я не откажу ему». Но какое это мучительное положенiе.

— Ты думаешь, ты одна? — сказала Марья Николаевна. — Каждая женщина испытываетъ это. Каждая...

— Да, ты знаешь ли, когда ты видишь, что онъ готовъ всякую минуту сделать тебе предложенiе, ты сама любишь его, ты видишь, что онъ на все для тебя готовъ, что ты можешь сделать изъ него что хочешь, но слово это онъ не можетъ, не решается высказать. Тутъ и гордость и скромность мешаетъ.

— Чемъ болезненнее это, темъ лучше. Это плохо, если человеку также легко сделать предложенiе, какъ купить калачъ, и девушке также легко ответить. Тебе ногамъ неловко, — прибавила она, заметивъ, что Кити сделала движенiе, — право, дай я принесу тебе скамеечку.

— Да нетъ, — краснея отвечала Кити.

— Вотъ это ужъ вы выдумали, — сказала Княгиня, дуя на столовую ложку съ вареньемъ, чтобы остудить ее. — Въ старину этаго не было и не могло быть, а сватала мать черезъ свахъ, и больше счастливыхъ браковъ было.

— Можетъ быть, маменька. Только[1601] Костя мучался, я хотела помочь ему и не могла, — продолжала Кити, и съ той милой непоследовательностью женскаго разговора она опять забыла, что хотела разсказать, и начала въ подробности разсказывать, какъ ей помогли обстоятельства.[1602] Онъ прiехалъ къ Львовымъ. И у нихъ всегда какiя нибудь excursions. Тутъ затеяли ехать за 40 верстъ къ ихъ тетке. Погода прекрасная была, и[1603] мы поехали въ 4-мъ: [1604] Варинька, студентъ Гагинъ, я и Костя.

[1605]Мы поехали; одна дама верхомъ съ мущиной и одна дама въ кабрiолете съ другимъ; кучера мы не взяли, — въ этомъ то и было удовольствiе, и такъ какъ обеимъ[1606] намъ хотелось ехать верхомъ, то[1607] мы переменялись, и, разумеется, большей частью[1608] Левинъ ехалъ[1609] со мной, а[1610] Гагинъ съ Варинькой. Варинька (вы знаете, она старая девушка, фрейлина и премилая), она уморительно кокетничала съ[1611] студентомъ, кажется только затемъ, чтобы не разстроить нашу partie carrée.[1612] Она премилая! Мы прiехали къ дяде, — продолжала разсказъ Кити. — Онъ безтолковый, безпорядочный. Мы не спали отъ клоповъ, а мущины провели ночь на сене; но утромъ мы решили ехать чемъ светъ. И какое утро было чудное. Я давно уже не видала, съ техъ поръ какъ мы ездили къ Троице съ [1 неразобр.], помните? Утромъ онъ пришелъ свежiй, веселый; и я была после безсонной ночи — еще веселее. Какой то у насъ смехъ былъ. Варинька смешила. Мы и не простились, какъ то какъ сумашедшiе уехали. Варинька поехала съ[1613] студентомъ, а мы должны были ехать въ кабрiолете. Кучеръ держалъ лошадь, а я стала прикалывать амазонку, и тутъ вдругъ все решилось. Солнце еще не всходило. И вместе солнце взошло и моя судьба.

— Но какъ, какъ? — съ блестящими глазами жадно спрашивали въ одинъ голосъ Марья Николаевна и Долли.[1614]

съ счастливой улыбкой любви и воспоминанiя, скосивъ голову съ чепчикомъ на бокъ, смотрела на покрасневшую Кити и тоже прошептала:

— Какъ?

— Нетъ, это я не могу разсказать, — сказала она, и голосъ дрогнулъ. — Впрочемъ, было вотъ что.

— Ты помогла? — сказала Долли.

— Да какъ хочешь думай. Онъ сказалъ, что я свежа, а я сказала: «А я не спала, а все думала». — «И я тоже. Но мысли хорошiя». — «Какiя?» И мы узнали, что мы объ одномъ и томъ же думали. И тутъ все случилось....

— Да какъ же именно онъ сказалъ? — сказала Марья Николаевна.

— Именно? — улыбаясь и краснея повторила Кити. — Я помню, онъ сказалъ: «Я хочу, я решился, я люблю васъ... быть моей женой». — Она засмеялась съ слезами счастья на глазахъ. — И тутъ все случилось... И мы вышли на крыльцо, женихъ съ невестой, и только что вышло солнце. И какъ я помню, петухъ тутъ и кучеръ и дядя на крыльце, а мы что то глупое сказали и уехали. Назадъ мы ехали по другой дороге, черезъ городъ, Варинька и[1615] студентъ скрылись изъ вида. Мы ехали и говорили такъ хорошо. И никого до самого города не встретили. Ужъ подъезжая къ городу, мы помолчали, и онъ вдругъ, не глядя на меня, сказалъ: «Одно я бы желалъ, чтобы вы встретились съ нимъ и чтобъ безъ разговора чувствовалось, что то кончено». Я сказала: «Какъ вы не поймете, что это такое ужасное воспоминанiе?» — «Я бы желалъ, чтобы это было не «ужасное», а «простое, воспоминанiе». — «Да оно такъ и будетъ».

Только что я это сказала, мы видимъ, едетъ навстречу съ горы пролетка, и сидитъ какой-то одинъ въ черномъ пледе и шляпе серой. Мы спустились, переехали мостикъ, и пролетка спустилась. Никого кругомъ, только два нашихъ экипажа, и мы смотримъ другъ на друга. Не забудь, 5 часовъ утра. Ктожъ въ пролетке? Удашевъ. Онъ снялъ шляпу, поклонился и проехалъ. Потомъ[1616] Костя узналъ, что онъ жилъ въ городе съ Анной и отъискивалъ священника за городомъ и ехалъ къ этому священнику, чтобы условиться, какъ венчать его.

— Кити, ты всегда забываешь, — сказала тетушка, дожидавшаяся конца разговора, — тебе нельзя такъ сидеть.

Кити сняла ногу съ ноги.

— Да, пусть придумаютъ люди такое стеченiе обстоятельствъ, пусть изъ миллiона разъ это удастся разъ.... — говорила Марья Николаевна въ то время, какъ по лестнице терассы зазвучали сильные, гибкiе шаги Ордынцева.[1617] Его еще не видно было. Но его узнали, и[1618] выразительная, умная и энергическая голова его, сiяя оживленiемъ, выставилась изъ за перилъ, и онъ вошелъ.

— Что это «миллiонъ разъ»? — спросилъ онъ.

Но никто не ответилъ ему и не подумалъ обмануть. Онъ понялъ и не повторилъ вопроса.

— Мне жаль, что я разстроилъ ваше женское царство.

Ордынцевъ былъ на заводе съ немцемъ, делая планъ его перестройки. Возвращаясь домой мимо pas de géants съ визгомъ детей и на терассу, где слышались голоса женскiе друзей, онъ радовался, сравнивая это съ его прежней одинокой жизнью. Но его мучало то, что жена уходила отъ его влiянiя. Онъ шелъ весь погруженный въ свои дела.

— Ну что заводъ? — спросила Кити.

— Такъ хорошъ будетъ, и это мое изобретенiе такъ упроститъ дело, что я....

— Только бы ты отдалъ его въ аренду, — сказала Кити, — было бы превосходно.

— Вотъ упрямство. Мы живемъ заводомъ, — обратился онъ къ belle mère.[1619] — Я могу получать 12 тысячъ, а аренда 3 тысячи.

— Да, «могу». Но мы получаемъ только убытокъ....

— Ну, хорошо, хорошо, — съ досадой сказалъ онъ. — Однако не пора ли посылать за Стивой?

— Да, пора, — сказала Долли. — Я бы поехала, да мне съ Федей — (старшiй сынъ) — хочется заняться. А то каждый день что нибудь помешаетъ.

Дарья Александровна сама выучила грамматику Кюнера и учила Гришу до латинскому.

— Поезжай, Долли, я займусь.

Съ техъ поръ какъ онъ былъ женатъ, онъ въ первый разъ въ жизни черезъ очки своей жены увидалъ одну половину мiра, женскую, такою, какая она есть въ самомъ деле, а не такою, какою она кажется. И первое лицо во всей действительности, которое онъ увидалъ такой, была его belle soeur. Онъ узналъ ужасы неверности, пьянства, мотовства, грубости Степана Аркадьича, и Долли въ ея настоящемъ свете изъ простой, доброй и какой то забитой, незначительной женщины выросла въ героиню, въ прелестную женщину, въ которой онъ узнавалъ те же дорогiя ему въ своей жене черты, и онъ испытывалъ къ ней, кроме любви, набожное чувство уваженiя и всеми средствами старался ей быть полезнымъ.

— О нетъ, ты такъ добръ, уже столько занимаешься съ нимъ. A тебе столько дела. Да и пожалуй, онъ не прiедетъ. Здесь ничего пустой экипажъ, но на станцiи непрiятно.

— Не ездите, посидимъ еще, побеседуемъ, — сказала Марья Николаевна.

— Да, правда, что дело на меня такъ и липнетъ, — сказалъ[1620] Левинъ, — прежде бывало тяготился свободой и досугомъ, а теперь со всехъ сторонъ.

— Ну ужъ мое, ты какъ хочешь, — сказала Марья Николаевна, — съезди въ Пирогово и устрой, это ужъ ты долженъ.

— Это то сделаю для себя: тамъ болото, и мы съ Стивой вместе поедемъ.

— Ну что,[1621] тетинька, готово? — сказала Кити.

— Переварила, мой другъ. Тебя заслушалась; впрочемъ, лучше, не обсахарится, и сделай ты, пожалуйста, по моему совету: съ ромомъ бумажку.

Кити говорила про варенье, но она думала о муже и не спускала съ него глазъ. Сейчасъ случилось два обстоятельства: онъ засталъ ихъ за разговоромъ объ Удашеве, — онъ понялъ это, и она огорчила его отпоромъ о заводе, надо было смягчить его.[1622]

— Что ты,[1623] какъ себя чувствуешь?

— Прекрасно. Я такъ счастлива и признаюсь, — она сказала шопотомъ, — какъ мне ни хорошо съ ними, жалко нашихъ вечеровъ вдвоемъ. Пойдемте походить.

Но тутъ съ крикомъ, топотомъ неслась навстречу ватага детей, 2 девочки подростка Марьи Николаевны и 3 Долли и Англичанка. Левинъ поспешилъ заступить имъ дорогу отъ жены, какъ бы они, разбежавшись, не толкнули ее. У всехъ детей былъ разсказъ о необыкновенной высоте, на которую поднимали Mlle Теборъ на pas de géants, и видно, что тамъ это событiе имело огромное значенiе, которое оно теперь утратило. Все они съ прилипавшими прядями волосъ къ лбамъ бросились къ матерямъ, и по немногу затихалъ восторгъ того, что тамъ случилось.

Но скоро все разобрались по местамъ: Кити пошла распорядиться комнатой и постелью Степана Аркадьича, несмотря на все уговоры, чтобы она не утруждала себя; Княгиня села за пяльцы, Долли пошла съ сыномъ твердить Кюнера, а къ Ордынцеву пришелъ немецъ съ планами завода.

—————

3.

[1624]Вечеромъ дети уже ушли спать, и большiе сидели на терасе съ колпаками на свечахъ, около которыхъ бились бабочки, когда по щебню аллеи захрустели рессоры коляски, ездившей за Степаномъ Аркадьичемъ. Коляска ехала скоро; значитъ, онъ прiехалъ. Ордынцевъ съ своими быстрыми гимнастическими движенiями перескочилъ черезъ перила и рысью побежалъ навстречу. Онъ виделъ Степана Аркадьича одинъ разъ после своей сватьбы, и отношенiя ихъ заметно изменились. Они не стали холоднее, потому что они уже были на той крайней точке близости, на которой бываютъ мущины дружны между собой, но стало между ними что то скрытое, невысказанное, если не враждебное, то соперническое. Едва ли чувствовалъ это съ своей простотой и добротой Степанъ Аркадьичъ, но Ордынцевъ чувствовалъ это. Онъ чувствовалъ, что они, какъ свояки, женатые на родныхъ сестрахъ, представляютъ невольный предлогъ сравненiя для сестеръ, для матери сестеръ, даже для постороннихъ, спрашивающихъ себя, какая сестра счастливее и съ женской точки зренiя лучше живетъ? т. е. у кого комнаты лучше, еда лучше, гости и знакомые лучше и важнее. Кроме того, зная то, что онъ зналъ про Степана Аркадьича, Ордынцевъ не могъ не быть холоднее, хотя онъ чувствовалъ, что источникъ всехъ его гадостей была тоже простота и доброта, за которую онъ былъ такъ милъ.[1625] Степанъ Аркадьичъ былъ не одинъ, онъ везъ съ собой юношу, отличнейшаго малаго и страстнаго охотника, какъ онъ говорилъ. Онъ поцеловался и сказалъ:

— А, здорово земледелецъ! Тутъ жена? вы какъ?

Ордынцеву непрiятна была эта развязность, но вместе съ темъ, какъ и все, онъ невольно подчинялся этому веселому, доброму тону. Кроме того, онъ былъ радъ мущине прiятелю, съ которымъ можно было и поохотиться и поговорить (особенно излить все накопившiеся, никому невысказанныя открытiя о женщинахъ и супружестве) и просто логически поговорить о мужскихъ, т. е. общихъ интересахъ, съ которыми ему тесно было въ его женскомъ монастыре, какъ ни милъ и дорогъ былъ для него этотъ монастырь. Это было необходимо ему часто, и онъ тяготился этимъ лишенiемъ.

4.

Ордынцевъ, зная все прошедшее, всю подноготную отношенiй Степана Аркадьича съ женою, невольно наблюдалъ ихъ отношенiя и[1626] изумлялся. Алабинъ былъ такъ простъ, свободенъ, добръ и даже покровительственъ, что, казалось невольно, только и существуетъ физическое отношенiе супруговъ: онъ силенъ, свежъ, красивъ, несмотря на свои редкiя седины въ[1627] прибритой въ середине бороде, — она худа, костлява, измучена, съ платьемъ, какъ на вешалке, и съ перстнями, болтающимися на изсохшихъ белыхъ пальцахъ. Какъ же ему не[1628] самодовольно смотреть на нее и не чувствовать гордость снисхожденiя, сравнивая свою силу и сочность съ ея слабостью и изсушенностью? Только Ордынцевъ, зная прошедшее, виделъ, какъ иногда она меткимъ, ядовитымъ, такъ не шедшимъ къ ней замечанiемъ отвечала ему.

глаза, и вся она оживилась и какъ бы подобралась.

— Ну чтожъ, завтра едемъ въ Лупилки — (это было знаменитое болото). — Дупелей не знаю — найдемъ ли, но бекасовъ пропасть. Или ты усталъ? Надо выехать до света, а то жарко.[1629]

— Я усталъ? Никогда еще не уставалъ. Давайте не спать. Что за ночь! Пойдемте гулять. — Онъ взглянулъ на девочку. — Давайте пойдемъ.

— О, въ этомъ мы уверены, что ты можешь не спать и другимъ не давать. А я пойду, — сказала Долли.

— Ну, посиди, Долинька. Я тебе еще сколько разскажу.

— Верно, нечего.

— Ну, такъ едемъ завтра. Ты меня не буди.

— Я разбужу. Въ два? Ахъ, да, ну что, вы виделись съ Анна? — спросилъ онъ вдругъ. — Ведь она въ 20 верстахъ отъ васъ. Я непременно съезжу.

— С M-me Карениной? — сказала старая княгиня.

— Т. е. съ Удашевой, — поправилъ онъ.

— Ну тамъ какъ хочешь, только я думаю, что моимъ дочерямъ не зачемъ съ ней видеться.

— Отчего же?

— А оттого, что она поставила себя въ такое положенiе, въ которомъ избегаютъ знакомства. И это выдумала не я, а светъ. Ея никто не видитъ и не принимаетъ, и мы....

— Да отчего жъ никто? Вотъ вы все такъ, маменька. Ну что тутъ, какiе хитрости и тонкости. Ея принимали везде какъ Каренину, а теперь она Удашева, и все будутъ принимать.

— Ну, это мы еще увидимъ.

— Да, вотъ увидите.[1630] Они не хотели до сихъ поръ быть въ свете. А посмотрите, Удашевы поедутъ въ Петербургъ, и все къ нимъ поедутъ и будутъ принимать.

— Не думаю. Старуха Удашева видеть не хочетъ сына, и ужъ одно это, что она поставила сына противъ матери.

— Совсемъ не думала возстановлять. А кто же угодитъ московской Грибоедовской старухе?

И Алабинъ обратился за подтвержденiемъ къ Ордынцеву и Кити. Мненiе жены его не интересовало.

— Я не поеду, — сказалъ Ордынцевъ. — А жена какъ хочетъ.

жениха и победила ее. Онъ зналъ, что женщины никогда не прощаютъ этаго, и онъ не ошибался. Онъ думалъ еще, что мысль о близости этаго человека, воспоминанiе прежняго волнуетъ ее. И въ этомъ онъ ошибался. Человека этаго не существовало для нея, и она была такъ равнодушна къ нему, что она даже не помнила его, не могла живо представить себе его: онъ не существовалъ для нея. Еще онъ думалъ, глядя на мертвенное и строгое выраженiе, установившееся на ея лице, что она думаетъ о томъ, какъ онъ понимаетъ теперь ея чувства, и въ этомъ онъ ошибался. Она ни о чемъ другомъ не думала въ эту минуту, какъ только о томъ, зачемъ эта дурная (она считала ее дурной женщиной, и въ этомъ они часто спорили съ сестрой, считавшей ее очень хорошей женщиной) — эта дурная женщина и прежде и теперь встречается ей на дороге и разстраиваетъ ея жизнь. И она была зла и холодна.

— Я? — сказала она. — Зачемъ я поеду? Не мне решать эти вопросы: почтенная ли она женщина или нетъ. Но главное, что эти вопросы меня вовсе не интересуютъ. И мы съ Мишей давно ужъ держимся того правила, чтобы не иметь географическихъ знакомствъ. Чтожъ, что они живутъ близко. Они не нашего круга, какъ М-me Фуксъ; а та, хоть и за 300 верстъ, — нашего круга, и мы къ нимъ поедемъ и они къ намъ.

— Да, да поедемъ завтра, поедемъ Корушка, — заговорилъ Ордынцевъ, довольный ответомъ жены и лаская подошедшую къ нему собаку, взвизгивавшую жалостно и нежно отъ ласки хозяина.

— Да избави меня Богъ сестрой производить раздоръ, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ съ доброй улыбкой.

— Я съезжу къ ней, потому что люблю ее, а не только другимъ не советую, и жене предоставляю делать, какъ она хочетъ.

— Я давно хотела и поеду, — сказала Долли. — Мне ее жалко, и я знаю ее. Она прекрасная женщина. Я поеду одна, когда ты уедешь на охоту. И никого этимъ не стесню. И даже лучше безъ тебя, Стива. Вотъ какъ ты будешь на охоте.

— Вотъ разсудила моя умница, — и онъ покровительственно потрепалъ ее по плечу.

—————

5

На заре тележка стояла у подъезда, и Кора, навизжавшись, напрыгавшись, уже сидела въ ней дожидаясь. Степанъ Аркадьичъ въ большихъ новыхъ сапогахъ, доходившихъ до половины толстыхъ ляжекъ, въ зеленой блузе съ игрушечкой ружьемъ и отрепанной пуховой шляпе стоялъ на крыльце улыбаясь, съ сигарой во рту, и отбиваясь отъ половопегаго сетера Крака, который вился около него и, вскидывая лапы на плечи, цеплялся за дробовикъ;[1631] Ордынцевъ тоже въ охотничьемъ забежалъ еще разъ къ проснувшейся жене.

Когда онъ вышелъ и селъ въ тележку, взявъ возжи и сдерживая игравшую рыжую пристяжную, онъ весь, какъ всегда, отдался чувству и делу предстоящей охоты и не безъ страха и соревнованiя поглядывалъ на Алабина, известнаго сильнаго стрелка. Онъ боялся и не найти довольно и того, чтобы его Кракъ не оказался лучше Коры, и того, главное, чтобы Алабинъ не обстрелялъ его. Кроме того, его тележка, имъ выдуманная, лошади — все это занимало его, и на все онъ желалъ знать мненiе и одобренiе Алабина. Но Алабинъ, какъ и во всемъ въ жизни, самъ ничего не устроившiй трудомъ, любилъ и ценилъ все хорошее, но такъ, какъ рыба воду въ[1632] пруде. Разумеется, вода хороша, но могла бы быть почище и лучше бы, еще побольше. Но Ордынцеву и его холодное одобренiе было прiятно.

— Вотъ эта своего завода, полукровная — видишь. А это я придумалъ место и для собакъ. Кора сюда! — Кора вскочила.

— А чтожъ, сюда не зайдемъ? — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, указывая на низъ съ кочками около реки, выбитый скотиной между двумя лугами не кошенными, съ серымъ сплошнымъ ковромъ махалокъ созревшаго покоса.

— Нетъ, — выбитъ и не кошенъ. А вонъ тамъ затонъ. Можно зайти. Тамъ скошено, и на рядахъ дупеля могутъ быть.

Они зашли, дупель вылетелъ голубов[атый], перелетелъ изъ подъ ноги съ выпуклымъ трескомъ крыльевъ. Ястребъ вьется. И наконецъ бекасиное болото. Лакей Красовскаго. Жаръ ружья, горнъ[?]. Алабинъ, покачивая, лепитъ. Тучи бекасовъ, Голодъ, яйца[?]. Легли отдохнуть, разговоръ о супружестве.

6.

[1633]Степанъ Аркадьичъ, прихрамывая на левую ногу, съ полной сумой (14 штукъ) пошелъ съ болота. Кракъ, весь черный и вонючiй отъ болотной тины, ужъ рысью бежалъ передъ нимъ. Ордынцевъ, разгорячившись, делалъ промахъ за промахомъ, кричалъ на собаку, которая тоже горячилась и, утопая по щиколотку въ ржавчине, лазилъ по болоту (у него было только 5 штукъ).

— Миша! пойдемъ, — кричалъ ему Алабинъ, и тутъ же изъ подъ него на сухомъ месте взвился прелестный бекасъ.

Онъ неторопливо повернулся, ударилъ, и Ордынцевъ виделъ, какъ свалился комочкомъ, и Кракъ бросился къ нему.

— Это несчастiе, — говорилъ Ордынцевъ и опять лезъ къ тому месту, куда пересели 3 бекаса; но напуганные, чмокнувъ, одинъ и все взвились. Пафъ, пафъ, а изъ подъ ногъ еще одинъ. Онъ сталъ заряжать и чуть не обжегся, такъ горячи были стволы. Потъ лился ручьемъ и освежал. Солнце стояло въ зените и пекло. Кора стояла у ногъ, махая хвостомъ и готовая къ новымъ трудамъ. Онъ тронулся: каблукъ, вытаскиваемый изъ ржавчины, чмокнулъ. Онъ схватился за ружье, думая, что бекасъ. «Нечего делать, надо на отдыхъ».

Когда онъ вернулся, съ трудомъ таща ноги въ сапогахъ, облепившихся грязью, те 500 шаговъ, которые надо было пройти до избы Финогеныча, безъ надежды на дупелей, показались ему тяжелей всей ходьбы дня.

Когда онъ пришелъ, Степанъ Аркадьичъ сиделъ на стуле красный, съ прищемившими задъ дощечками, и Финогенычъ тянулъ съ него сапоги. Другая нога, мокрая, съ серыми складками и кружками прилипшей болотной травы. Онъ былъ веселъ и свежъ. Обмылъ ноги, все переменилъ и уже шутилъ съ 16-ти летъ дочерью Финогеныча[1634].

рвали руками, яйца, хлебъ, соль, водка — все это вкусное, охотничьимъ особеннымъ вкусомъ. Только что они улеглись съ папиросами и начали разговоръ о новомъ заводе, какъ пришли мужики, и Ордынцевъ вышелъ къ нимъ, а Алабинъ заснулъ сладкимъ сномъ. Ордынцевъ часа три проговорилъ и вернулся довольный. «Отлично устроилъ, это лучшiе арендаторы. Ну, чаю». Алабинъ проснулся и началъ хвалить девочку, сравнивая ее съ только что вылущеннымъ задкомъ орешка.

— Я не понимаю, — сказалъ Ордынцевъ, — какъ лишать себя главнаго счастья супружества — этаго спокойствiя къ женшинамъ. Я светъ узналъ... Я... — и онъ началъ длинно описывать прежнее состоянiе и теперешнее.

— А я не понимаю, какъ лишать себя поэзiи женщинъ. Безъ этаго нетъ жизни. И я знаю, ты думаешь, что это для семьи? Нисколько. Только не въ доме. Я знаю, я имею вины, но не это. И помни, надо тебе сказать, что это удивительная женщина, моя жена[1635].

И онъ сделалъ свою profession de foi.[1636] Ордынцевъ разсказалъ свое удивленье передъ мiромъ женщинъ, ихъ раcположенiемъ духа, и то, что ссоры между имъ и женой быть не можетъ и что если бы была ссора, онъ бы счелъ себя погибшимъ.

Вечернее поле поехали, собаки облизались, но устали и не лезли съ телеги. Одна Кора только отъ собакъ по деревнямъ. Прiехали въ лесъ. Караульщикъ. Черными бегали. Ордынцевъ уби[лъ]. Подменилъ заяцъ. Ордынцевъ обходилъ и ноги волочилъ. Селъ отдыхать, и выводокъ чудный. Ордынцевъ не убилъ. Алабинъ.

къ чаю.

№ 154 (рук. № 94).

Удашевъ и Анна жили въ Воздвиженскомъ, селе, почти городке, пожалованномъ прадеду Удашева и которое при разделе досталось на долю младшаго брата. Въ именьи былъ дворецъ (онъ такъ и назывался), фонтаны, статуи въ саду. Именье это было заброшено. Но тотчасъ же по выходе своемъ въ отставку и отъезде съ Анной за границу Удашевъ съездилъ туда и послалъ туда архитектора и сделалъ распоряженiя для возобновления всего. Все это стоило страшныхъ денегъ, но, когда молодые вернулись изъ за границы, они нашли дворецъ почти готовымъ, и Анна была восхищена и красотой места на крутомъ берегу извивающейся реки и великолепiемъ постройки и внутренняго убранства. Удашевъ во всемъ любилъ крупное и величавое и потому, разъ взявшись за устройство дома и перестройку, онъ не жалелъ денегъ, и, действительно, все получило хотя и новый, но величавый характеръ.

Великолепiе это въ первую минуту произвело на чуткую душу Анны оскорбительное впечатленiе, она вспомнила, съ чемъ обыкновенно соединяется роскошь; но скоро она сжилась съ этой обстановкой и съ свойственнымъ ей тактомъ, среди безумной роскоши, окружавшей ея, сама какъ бы умышленно держалась величайшей простоты. Она носила самые простые платья и прически. Кроме того, обращенiе съ ней Удашева, какъ въ первое время, въ Петербурге, такъ и заграницей и въ особенности здесь, было до такой степени почтительно (насколько оно можетъ быть между мужемъ и женою), что непрiятныя мысли, вызванныя въ первую минуту этой роскошью, были забыты ею, она свыклась съ новымъ домомъ и увлеклась темъ, что занимало мужа (какъ она называла Удашева) — именно конскимъ заводомъ — рысистымъ и скаковымъ — и въ особенности постройками и перестройками, убранствомъ, которые все продолжались и не только не кончались, но, казалось, разростались. Кроме того, у Анны были и свои личныя пристрастья — это былъ огромный акварiумъ (она сама кормила зверей и рыбъ, прiучала ихъ и заботилась о ихъ воде) и[1638] школа девочекъ, которую она[1639] наблюдала. При девочке была кормилица и Англичанка няня, и Анна мало занималась девочкой. Она сама не кормила ее — съ ней были связаны тяжелыя самыя воспоминанiя, и кроме того видъ этаго ребенка напоминалъ ей мужа и Сережу, о к[оторыхъ] она умела забывать. Она именно умела забывать. Она все эти[1640] последнiе медовые месяца какъ бы прищуриваясь глядела на свое прошедшее, съ темъ чтобы не видать его всего до глубины, a видеть только поверхностно. И она такъ умела подделаться къ своей жизни, что она такъ поверхностно и видела прошедшее. Она, какъ въ этихъ картинкахъ, которыя сучьями деревьевъ образовываютъ фигуру, нарочно видела одни деревья, а не фигуры, которые они образовывали. И она была искренна, когда говорила Удашеву, что она счастлива. После всего горя мученiй, раскаянiя, стыда, униженiя последняго времени она какъ изъ подъ воды вынырнула, дыша воздухомъ, и съ наслажденiемъ дышала имъ. Обида доброму мужу, разлука съ сыномъ, мненiя света — все это не существовало для нея, потому что она никогда не думала объ этомъ. Она была счастлива своей и его любовью, и медовый месяцъ ихъ не прерывался. Но для той жизни, которую они вели, имъ необходимъ былъ светъ, люди, те самые, которые, они говорили себе, что имъ не нужно. Эти оранжереи, эти цельныя зеркальныя стекла въ доме, эти медальоны vieux saxe[1641] вместо пуговицъ на обояхъ ея кабинета, эти экипажи, лошади — все это теряло смыслъ, если никто не виделъ этаго. И потому они оба одинаково и въ одно время почувствовали необходимость публики. Первый человекъ, посетившiй ихъ, былъ Степанъ Аркадьичъ. Оба были очень рады ему, и онъ умелъ такъ быть простъ и остороженъ, что ни на секунду не заделъ ихъ неловкаго положенiя. После Степана Аркадьича черезъ Бетси они приглашали Тушкевича, который прiехалъ къ нимъ на все лето, и онъ былъ прiятенъ, потому что зналъ толкъ во всемъ и развлекъ. Кроме этихъ гостей, Алексей Кириллычъ въ деревне тотчасъ же нашелъ придворныхъ, и[1642] къ нему стали ездить помещики безъ женъ, но все таки были хорошiе люди, понимавшiе некоторый толкъ. Потомъ были домочадцы — докторъ, управляющiй. Дамъ никого не было. Но на дняхъ хотела прiехать либеральная Дарья Александровна.

Анна Аркадьевна съ волненiемъ ждала ее, и это волненiе сообщалось и Алексею Кириллычу.

жару съ песнями ходили рядами, загребая валы, подъезжала къ Полунину. У поворота въ аллею съ старой скотопрогонной большой дороги кучеръ остановилъ запотевшую четверню и кликнулъ мужика изъ кучки, лежавшаго подъ оглоблями телеги. Слепни облепили лошадей, лошади били ногами, и стало еще жарче. Ветерокъ, который былъ на езде, затихъ. Одинъ старикъ отбивалъ косу; металическiй звонъ отбоя равномерно раздавался въ тишине после звука колесъ. Безъ шапки, курчавый седой старикъ съ темной отъ пота горбатой спиной босикомъ подошелъ къ коляске, не выпуская изъ рукъ косу[1643].

— Въ Полунино? На барскiй дворъ? Прямо по пришпекту, — сказалъ онъ. — Да вамъ кого?

— Барина, голубчикъ, — сказала Дарья Александровна, — и барыню. Дома они?

— Барыню то молодую? — сказалъ мужикъ. — Дома нетъ, матушка, сейчасъ верхомъ проехали. Значитъ, разгуляться проехали, а то дома. А вы, видать, не бывали еще у нашего то, — сказалъ мужикъ, видимо желая поговорить.

— Нетъ, не была.

— Ну такъ поглядите, глазъ не отведешь. Ужъ какъ убралъ баринъ то — беда. Лучше царскаго дворца. Страсть.

— Вотъ какъ.

— А вы чьи будете?

— Изъ Волхова, — сказалъ кучеръ, влезая на козлы.

— Михаилъ Николаича, знаемъ. Баринъ хорошiй. Что, работы нетъ ли насчетъ покосу?

— Не знаю, голубчикъ. Ну, прощай.

— Съ Богомъ, — сказалъ мужикъ.

Но только что они тронулись въ аллею, онъ закричалъ ему, махая рукой:

— Постоооой! — Кучеръ остановился. — Самъ едетъ. Вонъ они втроемъ. Вишь, заваливаютъ, — говорилъ мужикъ, указывая на 3-хъ верховыхъ, скакавшихъ по дороге.

на право, прекрасная, потолстевшая. Но тонкая талiя ея не отделялась отъ седла на быстромъ галопе золотистой гнедой кобылы, отбивавшей темпъ галопа по сухой муравке дороги. Подъ Удашевымъ была кровная темно гнедая лошадь. И онъ съ скрытыми усилiями держалъ ее на тугомъ трензеле, чтобы ровняться съ дамой. Щегольство, нарядность, чистота новизны на ихъ платьяхъ, седлахъ, лошадяхъ ихъ обоихъ, мастерство ездить прiятно поразили Долли, но еще прiятнее поразило ея выраженiе на ихъ лицахъ такой большой радости при виде ея, какая не соответствовала событiю. Они оба обрадовались, какъ обрадуются, увидавъ после годовъ изгнанiя земляковъ на чужой стороне.[1644] Анна, белая, румяная, пополневшая съ техъ поръ, какъ Долли не видала, просiяла счастливой улыбкой, узнавъ Долли, взглянула на Удашева, какъ бы подтверждая ему что то радостное этимъ взглядомъ, и, не дожидаясь помощи, соскочила съ лошади и бросилась къ Долли въ коляску обнимать ее.

— Вотъ радость, Алексей! вотъ радость. Дайте мне разцеловать васъ. Какъ вы похудели, вотъ радость.

Удашевъ, снявъ серую высокую шляпу, и открывъ лысину, тоже улыбался улыбкой радости, которую онъ не могъ удержать.

— Такъ поедемъ, вы устали и жарко.

друга. Она пополнела и похорошела еще: несмотря на то, что въ ней не было более того выраженiя вызывающаго веселья, которое она видела въ ней тогда: выраженье это заменилъ тихiй[1645] любовный светъ.

— Ну, я вамъ все покажу, вотъ это нашъ паркъ начинается. Алексей глупости делаетъ, тратится; но чтожъ делать. Ведь это не вредно, если есть средства. Вонъ оранжереи. А вотъ сейчасъ вы увидите домъ. Это еще дедовскiй домъ, и онъ ничего не изменилъ въ немъ съ наружи.

— Очень хорошъ. Прелесть.

— Отчего вы такъ похудели?.. Но вы счастливы? после того...

— Да, сколько могу счастлива детьми.[1646] Тебя я не спрашиваю...

— Со мной что то волшебное случилось. Знаешь, сонъ вдругъ сделается страшнымъ, и проснешься, такъ и я. Но, можетъ быть, и это сонъ.

— Ну, какъ я рада, что я тебя вижу и что ты счастлива.

— Да, но ты знаешь, Миши нетъ со мной...

— Я знаю.

— Ему уже 7 летъ. 3-го дня было его рожденье. А вотъ и домъ. Алексей уже прiехалъ давно. Вотъ ведутъ его лошадь. Какая красавица, не правда ли? Я его заставляю ездить, а то все кавалеристы непременно бросаютъ езду. Да, домъ огромный. Вотъ тутъ мы тебя поместимъ. Ты погостишь? На долго ли? Какъ до завтрашняго утра? Да это нельзя.

— Нельзя, я такъ обещала, и дети.

— Ну, увидимъ.

Они вышли изъ коляски.[1647] Анна провела Долли въ ея комнату. Все — паркъ съ гротами — все свежо, вновь отделано, все выкрашено, дорожки съ краснымъ щебнемъ, бархатные газоны, старикъ въ фартуке, чистившiй и показывавшiй имъ партеры съ стеклянными глоб[усами] на стал[яхъ], два лакея въ белыхъ галстукахъ, выскочившiе встречать, зала съ картинами, видъ гостиной съ тяжелыми штофными портьерами, ея комнаты — все съ иголочки (видно было, что никто еще не жилъ тутъ), горничная франтиха и все, все новое, все говорило о той некрасивой новой роскоши, свойственной одинаково быстро изъ ничего разбогатевшимъ людямъ, откупщикамъ, жидамъ, железнодор[ожникамъ] и людямъ развратнымъ, вышедшимъ изъ условiй честной жизни, такъ какъ источникъ этой некрасивой роскоши одинъ: желанiе наполнить пустоту жизни, пустоту, образовавшуюся или отъ неименiя общественной среды или отъ потери среды бывшаго общества. Анна пошла къ себе переодеваться, а Долли, оставшись одна съ франтихой, съ огромнымъ шиньономъ и миндальными ногтями горничной среди мраморныхъ умывальниковъ, сильныхъ духовъ, все новыхъ, думала именно объ этомъ и не хотела верить тому, но невольно думала это, и некоторыя движенiя Анны[1648] вспоминались ей, и она съ отвращенiемъ отгоняла эту мысль, но мысль опять приходила. Еще она не кончила одеваться, какъ Анна пришла къ ней и съ своей сдержанной энергiей движенiй докончила ея туалетъ и повела ее сначала въ детскую, где была Англичанка въ букляхъ и опять таже новая роскошь. Въ детской, въ этомъ дорогомъ единственномъ мiре Дарьи Александровны, эта роскошь еще больнее поразила ее. Ея детская была чистая, но не элегантная, и она слишкомъ высоко ценила святыню детской, чтобъ украшать ее. Украшенiя казались ей святотатствомъ. Самъ ребенокъ, красавица девочка, акуратный крепышъ съ черными глазами и бровями, съ ямочками, красавица, подобной которой она не видывала, въ кружевахъ и лентахъ, понравилась ей очень, но не взяла ее за сердце. Изъ детской они встретили Удашева утонченно учтиваго, съ которымъ посидели въ гостиной, прошли по дому, поиграли на билiарде и только передъ обедомъ две женщины, сидя въ саду, разговорились по душе. Разговоръ начался о жизни въ деревне. Дарья Александровна хвалила свою жизнь и говорила, что если бы мужъ былъ съ нею, она бы ничего не желала.

— Ты совсемъ, можетъ быть, счастлива теперь.

— Да, я и счастлива, — поспешно сказала Анна. — Я настолько пережила, что убедилась — намъ — женщинамъ отъ жизни можно иметь только любовь. И если есть, больше ничего.[1649]

— A дети!

— Другой я не скажу. Что мне дети, и ты верно всехъ отдашь за мужа.

— О! нетъ.

— Мы гадки, — вдругъ неожиданно зло сказала Анна. — Какъ мы гадки. Въ насъ вложена эта любовь къ мущине; a вместе съ темъ, если женщина хороша, эта любовь противна мне. Противна, противна.

«Да, но дети», хотела сказать Долли, но вспомнила, что мысль о детяхъ, объ одномъ, у Анны Аркадьевны должна быть тяжела для нея, и она промолчала. Эту необходимость умалчивать о некоторыхъ предметахъ она тутъ въ первый разъ почувствовала, но потомъ впродолженiи дня несколько разъ замечала ее или, что еще хуже, замечала после того, какъ уже сказала, что не надо было говорить.[1650]

— Одно, что меня безпокоитъ, — продолжала Анна, — это то, что онъ не уживется. Имъ нужна какая то деятельность. И все вздоръ.

И опять въ ея глазахъ мелькнула мрачная тень, которой она, видимо, сама боялась. Она поспешила заговорить о другомъ.

— Ну, что Кити? Не сердится на меня?

— Сердится? Нетъ, но ты знаешь, это не прощается.

— Да, но я не была виновата, и кто виноватъ, что такое виноватъ? Это была судьба. И ей лучше, говорятъ, онъ прекрасный человекъ.

— О, да.

Странный звукъ. Это былъ тамъ-тамъ. Они пошли обедать. За обедомъ опять были неловкiе места въ разговоре.

Долли сказала, что она прiедетъ другой разъ, но что не проситъ отдавать визита. На минуту замолчали, и Анна и Удашевъ переглянулись.

— Да, Москва, — сказала Анна. — Можетъ быть, мы поедемъ въ Петербургъ. Тогда я буду у васъ.

На другое утро Долли хотела ехать, но не смела отказать просьбамъ и осталась до вечера. Удашевъ сказалъ, что проводитъ ночью. Анна сказала:

— Какъ ты?

— Да я провожу до большой дороги.

И опять неловкое молчанiе. Вечеромъ Удашевъ поехалъ провожать верхомъ, а Анна простилась съ Долли на крыльце.

—————

Ордынцевъ заговорился въ конторе. Ночь прелестная. Жена ждетъ, почти не видалъ. И смутная мысль: Долли прiедетъ, и надо видеть, какъ она разскажетъ сестре про свиданiе съ Удашевымъ. Странный ревнивый страхъ вдругъ напалъ на него. Уже темно было и светло отъ месяца, когда онъ вбежалъ на терасу. Старуха одна.

— Мама, где все?

— Стива, кажется, легъ спать. А Кити разве не съ тобой? Я думала, что ты съ ней пошелъ?

— Куда?

— На встречу Долли, она со всеми детьми. И что это ночью ездить. Она съ Шурочкой пошла.

Ордынцевъ стоялъ молча. И мрачная тень ревности вполне застлала его мысль: «она пошла отъ нетерпенья узнать, что онъ». Вдругъ лай собакъ, который глушилъ и экипажъ и веселые женскiе голоса. Привезли мама. Голосъ Кити. Что за глупость. Онъ встряхнулся и выбежалъ.

— Ахъ, а я тебя искала везде.

Она взяла его за руку, пожала.

— Ну какъ не стыдно по ночамъ?

— Ничего, маменька, все дети здоровы, да меня проводили.

— Кто?

— Алексей Кириллычъ до дороги.

Ордынцевъ выпустилъ руку жены, и холодъ пробежалъ по спине. «Теперь верно. Но можетъ быть, она не видала его, она не дошла до дороги».

— Какая лошадь славная у Удашева, — сказала девочка.

«Кончено. Теперь все кончено». Онъ пустилъ ее руку и весело сталъ говорить съ Долли, разсказывая про охоту. Кити видела эту веселость и все поняла. Вечеръ длился невыносимо долго для обоихъ. Они знали, что неизбежно объясненiе, и желали его всей душой и боялись. Другiе видели, что что-то не такъ, но все заняты своимъ. Наконецъ разошлись. Ордынцевъ ходилъ. «Какъ мне идти къ ней, что сказать? Убить ее». А она, испуганная, раздевалась одна и тоже думала: «Какъ мне сказать ему. Точно я виноватая, когда я не могу быть виновата». Они просидели порознь до света. Она вышла въ кофте.

— Миша, что ты?

— Ты знаешь, — мертвымъ голосомъ. — Тебе надо говорить.

— Да что мне говорить, я не знаю.[1651]

— То что ты ходила встречать сво....

— Миша, не оскорбляй меня. Я видела, что ты такъ, но я не верила себе. Если я не говорю..

— Оттого что тебе все равно.

— Нетъ, это такъ быть не можетъ.

Все тихимъ, злымъ шопотомъ.

— Я этого не могу переносить.

— Такъ, стало быть, ты думалъ. Это гадко, оскорбительно. Стало быть, я не могу быть въ Москве, потому что я его встречу. — И нервы ее разстроились. — Да я не могу...

— Ну говори, что и какъ было.

— Ахъ, ты [1 неразобр.]

— Виноватъ.

— Я [1 неразобр.] и не думала.

Долго шло и кончилось слезами, и любовь больше прежней. Утромъ за чаемъ веселые, добрые оба.

После того какъ Долли уехала, Удашевъ пришелъ къ жене.

— Она какая то притворная и кислая, твой другъ. И что за манера советовать не отдавать визита; я самъ знаю, что делать. И твой братъ почему не прiехалъ?[1652]

— Нетъ, она не знаетъ, какъ вести себя.

— Но это глупо. Я былъ въ Москве, и все о тебе спрашивали. — Онъ помолчалъ. — А мне нужно будетъ ехать после завтра, надо привезти тренера.

— Ты лучше поезжай нынче, сейчасъ, и оставайся.

— Ахъ, что ты такъ раздражительна.

— Да ты самъ говоришь, что Долли глупо себя ведетъ, это не успокоиваетъ.

— Отчего же тебя огорчаетъ, что я поеду?

— Нисколько. Это естественно. Я для тебя maitresse.[1653] Къ ней прiезжаютъ, когда нужно, и опять уезжаютъ.

— Анна, это не хорошо. Я всю жизнь тебе готовъ отдать, а ты...

— Да, жизнь ты готовъ отдать и все, но не можешь дать того простого, чтобы Долли не просила не возвращать визита.

— Да это вздоръ. Я это докажу.

— Нетъ! не вздоръ. А у насъ остается одно — роскошь (я видела, какъ она смотрела на эту роскошь, и она, роскошь, мне противна стала) и... любовь, вотъ эта любовь. И надо.

Она обняла его голову и прижала къ своей груди.

Черезъ часъ они еще разговаривали.

— Ты поезжай въ Москву, но, Алексей, если ты подумаешь, то ты увидишь, что намъ непременно надо ехать отсюда.

— Я сделаю все, что ты хочешь, — сказалъ онъ холодно.

— Да, и поедемъ въ Петербургъ. Я здесь не могу жить, пойми это.

— Что ты велишь, то мы сделаемъ.

Она замолчала, а онъ тяжело вздохнулъ и сталъ готовить новый планъ жизни, но все было неясно и страшно.

155 (рук. № 95).

очень просто, даже самъ Степанъ Аркадьичъ увидалъ, что дело развода не очень просто. Алексей Александровичъ соглашался оставить жену, т. е. отпустить ее, и не требовать развода для себя. Онъ соглашался на то, чтобы меньшой, не его ребенокъ-девочка носила его имя. И онъ думалъ, что онъ сделалъ все, что могъ, для того чтобы простить обиду; о томъ, чтобы после его великодушiя отъ него еще бы требовали какихъ нибудь жертвъ, ему и не приходило въ голову, темъ более что, какъ ни велико было то зло, которое ему сделали эти 2 человека, его бывшая жена и Вронской, онъ зналъ, что они чувствуютъ зло, сделанное ему, мучаются совестью и ценятъ его великодушiе. Но не прошло 3-хъ месяцевъ, какъ отъ него потребовали еще новыхъ жертвъ, казавшихся ему невозможными.[1654] Явился вопросъ: какое имя будетъ носить будущiй ребенокъ Анны и Вронскаго. Являлось три альтернативы: или дети будутъ носить незаконное имя Каренина, или онъ долженъ доказать законно преступную связь жены, или онъ долженъ былъ, принявъ на себя постыдныя улики прелюбодеянiя, допустить разводъ для себя, какъ для виновной стороны. Въ обоихъ первыхъ случаяхъ страдали бы другiе, только въ последнемъ случае страдалъ онъ одинъ. И какъ ни ужасны были для него ложные униженiя, черезъ которыя онъ долженъ былъ пройти, онъ исполнилъ то, что отъ него требовали. И Вронской и Анна женились въ томъ именiи, Вронского, где онъ жилъ съ Анной до этаго.

<Для Вронскаго и Анны наступило наконецъ давно желанное и дорого купленное счастiе.>

№ 156 (рук. № 97).

Было начало Іюля. После обеда дети Долли съ гувернанткой и Варинькой (дети любили ее, казалось, больше матери и требовали, чтобы она шла съ ними) пошли за грибами. Сергей Ивановичъ, какъ и обыкновенно, сознательно и снисходительно отдыхая отъ умственныхъ и общественныхъ трудовъ, наслаждался простой, ясной деревенской жизнью. Сергей Ивановичъ еще за обедомъ сказалъ, что онъ пойдетъ съ ними за грибами.

— Я очень люблю ходить за грибами, — сказалъ онъ, оглядываясь на всехъ и какъ бы подчеркивая то значенiе, которое должно иметь его — философа и общественнаго руководителя — хожденiе за грибами.

Варинька покраснела, услыхавъ это, и Кити переглянулась съ Долли.

и ясна, и въ этомъ ея прелесть. Константинъ Левинъ говорилъ, что, напротивъ, городская ясна и проста, потому что въ городской люди живутъ въ условiяхъ, которые они сами сделали, а въ сельской сталкиваешься съ необъяснимымъ.

— Ты во многомъ переменился съ техъ поръ, какъ женился, и къ лучшему, — сказалъ Сергей Ивановичъ улыбаясь Кате, которая стояла, перегнувшись назадъ, съ усталымъ выраженiемъ подле мужа и, очевидно, ожидала конца спора, чтобы сказать ему что то. — Но не переменился въ твоей любви защищать самыя парадоксальныя темы.

— Ты бы села, мой другъ, тебе нехорошо стоять, — сказалъ ей мужъ, значительно глядя на нее.

Сергей Ивановичъ подалъ ей стулъ. Она села.

— Ну какая же сложность можетъ быть въ первобытныхъ условiяхъ жизни, — продолжалъ Сергей Ивановичъ, — въ сравненiи съ темъ экстрактомъ, такъ сказать, изъ этихъ условiй, которымъ мы занимаемся, когда, напримеръ, пишешь книги, излагаешь свои мысли о всехъ этихъ предметахъ.

1557. Зачеркнуто: III часть

1558. и сестрой въ мужниной деревне ея мужа Ордынцева, 200 верстъ за Москвою.

1559. Зач.: Кашино

Зач.: Ордынцева

1561. Зач.:

1562. Зач.: <2 месяца> 5-й месяцъ

1563.

[1] <Сватьба была>

[2] Ордынцевъ делаетъ предложенiе на пикнике, и они едутъ встречать ихъ.

[3] Мать Княгиня Щербацкая не позволяетъ ехать къ Удашевымъ. Долли едетъ одна.

[4] Про встречу разсказъ.

[6] <Хлопоты, у него мировой съездъ, управа, дела сестры. У Долли дети какъ бы не забыли. У молодой устройство дома и слабость отъ беременности.>

1564. Зач.: Ордынцевъ

Зач.: два месяца

1566. Зачеркнуто: онъ

Зач.: тяжелыхъ

1568. Зач.:

1569. Зач.: очень молодые люди

1570. Съ его даромъ высмеивать онъ въ лицахъ иронически представлялъ, какъ въ новой шляпке съ Иваномъ Васильевичемъ супруга его поедетъ къ Княгине Б. и Графине А. и какъ они будутъ высматривать ее и мужья глупо шутить о ея бледности и будущихъ детяхъ.

1571. Зач.: и онъ вечно на коленяхъ передъ нею, одинаково уважающiй и любящiй. Онъ воображалъ, что прошедшее того и другаго разъ навсегда будетъ прощено и той и другой стороной.

Зачеркнуто: Она открыла ему со всеми подробностями ея любовь первую къ двоюродному брату еще детьми почти и потомъ любовь къ Удашеву и сказала ему, что она только раскаивается въ томъ прошломъ и любитъ его однаго, и всемъ существомъ показывала, что она его однаго любитъ и любила всемъ существомъ.

1573. Зач.:

1574. Зач.: 2 месяца

1575. въ карете, только что они выехали отъ венца.

— Ну вотъ, кончено все это непрiятное, и мы одни, и начинается наша новая жизнь, — сказалъ онъ, прижимая ея голову къ своей щеке.

— Да, но отчего ты говоришь непрiятное, Миша?

— Вся эта комедiя ложь.

— Отчего ложь? Все такъ хорошо было. Ахъ, я забыла дать няне денегъ.

— Ну, мы пошлемъ. Ты возьми <сколько хочешь> у меня. Какъ непрiятно говорить «у меня». — И онъ сказалъ, то, что давно хотелъ сказать. — Я давно хотелъ сказать: денежныя дела мы такъ устроимъ: я тебе буду давать сколько ты велишь — 1000, 2000 на твои расходы онъ сказалъ это потому, что такъ было между его отцомъ и матерью, и это входило въ его идеалъ устройства семейной жизни.

— Напротивъ, что за вздоръ, — сказала неожиданно решительно, — какiя могутъ «давать на расходы» между мужемъ и женой? Нетъ, ты устроилъ, что говорить.

— Да, ты права, — сказалъ онъ, почувствовавъ оскорбительный урокъ деликатности. — Ну, полно объ этомъ. — Если бы кто подслушалъ, о чемъ говорятъ молодые въ карете. — Тебе <не жутко> легко со мной?

— Нетъ. Да, хорошо и странно.

Она вздохнула, и онъ зналъ, о чемъ она вздохнула, и отдалилась отъ него въ уголъ кареты.

1576. Зачеркнуто: свой грехъ

1577. Зач.:

1578. Зач.: Разумеется,

1579. доме, въ которомъ ему предоставлена полная свобода двигаться.

1580. На полях написано: За границу не поехалъ.

Зачеркнуто: на каждомъ шагу

1582. Зач.:

1583. Зач.: Маленькiй чистый игрушка домъ не нравился ей. Она все мечтала о большомъ доме, просторномъ.

1584. и одинъ разъ плакала только отъ того, что ей было скучно. Она хотела гостей.

1585. Зач.: Работе его она не сочувствовала, не спрашивала про нее и не дорожила ей. Его отстраненiе отъ деятельности общественной она не одобряла и поощряла его поступить въ Председатели У[правы] и Предводители.

Поперек полей написано: Небогатый устроивающiйся intérieur [домашний уют].

1587. [гигантских шагах.]

1588. и засталъ за интереснымъ разговоромъ.

— Я встретилась два месяца тому назадъ съ Удашевымъ.

— Да, — сказалъ онъ, — Богъ иногда делаетъ любезности

Кити покраснела. Онъ подошелъ, <поцеловалъ> пожалъ ее руку.

— Ты устала?

— Нетъ. Ну, что заводъ?

— Ты интересуешься? — сказала мать.

— Да, потому что онъ обещалъ отдать въ аренду. Такая скука, его раздражаютъ вечно.

— Ну такъ какже? — спросила мать.

— Я разскажу вамъ, — сказалъ Ордынцевъ.

1589. Зач.: только что уложившая подъ кисею въ тележку своего мальчика.

1590. продолжались наши отношенiя съ Мишей.

1591. Зач.: Удашеве.

На полях написано:

<[1] Ордынцевъ черезъ очки жены увидалъ половину мiра. Узналъ униженiе, страданiя belle soeur

[2] Хочетъ открыться отъ избытка чувствъ свату.

[3] Долли прiезжаетъ къ Карениной. Роскошь свойственна Поляк[амъ?] и разврату — изъ одного источника. Нетъ среды и связи.

[4] У Анны безпокойство въ лице. Предметы, которые надо избегать. Она интересуется, что о ней говорятъ, и скрываетъ. Она <доволь[на]> хвастаетъ жизнью, а делать нечего.

[5] Разсказываетъ про афронтъ въ Петербурге.>

1593. захотела жить у сестры

1594. Зач.: заступаясь и за свой домъ и свое наблюденiе зa сестрой.

Зач.: васъ

1596. Зач.: случай

1598. Зачеркнуто: Миша

1599. Зач.:

1600. Зач.: на дачу

1601. Миша

1602. Зач.: Они поехали къ дяде Ст[епан]а Арк[адьича] за 25 верстъ. Это была давно предполагаемая прогулка.

1603. они

1604. Зач.: Сережа студентъ, Варенька Пришнева, гостившая у нихъ, она и Ордынцевъ.

1605. Они

1606. Зачеркнуто: дамамъ

1607. они

1608. Зач.: Ордынцевъ

1609. съ Кити

1610. Зач.: Вася

1611. Васей, а между темъ была очень мила темъ, что понимала наше положенiе съ Мишей и очень деликатно помогала намъ.

1612. [прогулка вчетвером (двое мужчин и две женщины)]

1613. Зачеркнуто:

1614. Зач.: не слыхавшая еще этой исторiи.

1615. Вася

1616. Зач.: <я узнала> Миша

1617. <Азартъ, уборка сена.>

1618. Зачеркнуто: замолчали. Красивая

1620. Зачеркнуто: Ордынцевъ,

1621. маменька

1622. Зачеркнуто: Она подошла къ нему и начала разговоръ о его последнихъ выборахъ.

Зач.: не устала

1624. На полях против этого места написано:

1625. Зачеркнуто: Когда онъ вышелъ, сiяя улыбкой, изъ коляски, яко Левъ рыкая, и вызвалъ своего сетера,

1626. любовался

1627. Зач.: бакенбардахъ

Зач.: снисходительно

1629. На полях против этих строк приписано:

1630. Зачеркнуто: Когда же имъ было ехать.

1631. Ордынцевъ хлопочетъ по хозяйству, последнiя приказанiя. — Ахъ да, забылъ распорядиться. Долли коляску.

1632. Зачеркнуто: мутномъ

Рядом на полях написано: Разговоръ о супружестве. Советы Степана Аркадьича. Раскаянiе, оценка жены. Возвращенiе, еще поле на <дупелей> тетеревовъ. Веселый прiездъ, и Долли вернулась утромъ.

1634. Рядом на полях написано:

1635. Рядом на полях написано: Финогенычъ разсказываетъ, какъ въ охотномъ ряду.

1636. [исповедание веры.]

Зачеркнуто: только прiехала

1638. Зачеркнуто:

1639. Зач.: увеличивала

1640. три месяца

1641. [старинного саксонского фарфора]

1642. Зачеркнуто:

1643. На полях написано: [1] Долли подъехала къ Удашевымъ. Они верхомъ, все блеститъ и красавцы. [2] Не отдавать визита. [3] Маркевичъ.

[4] Маркевичъ гость. Его ругаютъ, а держутъ.

Поперек полей написано: «Вотъ, говорятъ, дурная женщина. Только бы посмотрели на ея доброту, прелесть».

1645. Зачеркнуто:

1646. Зач.: Васъ

1647. Рядом поперек полей написано: «Здраствуйте, матушка». «Какъ мы къ вамъ прiезжали». «А бунтъ большой былъ». [2] Маркевичъ задираетъ ноги въ англiйскомъ платье. [3] Анна очень весела и занята устройствомъ. «Устроила, а чтоже будетъ? Зачемъ?»

1648. Зачеркнуто: ея нарядъ, запахъ

1649. Споръ, что дороже — мужъ или дети.

1650. Рядом и ниже поперек полей написано: [1] Но и слово мужъ нельзя было сказать. Какой мужъ?

неприлично.

[3] Удашевъ былъ въ Москве. О матери.

1651. Рядом поперек полей и ниже написано:

[2] Онъ былъ жалокъ самъ себе и просилъ, чтобы она успокоила, выговорила.

[3] Чтожъ, барышнямъ сказать нельзя.

[4] Маркевичъ.

1652. Дура

1653. [любовница.]

1654. Зачеркнуто: Анна была беременна и

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
13 14 15 16 17 18 19 20

Разделы сайта: