Толстая С. А.: Дневники
1898 г.

1898

1 января

Вчера встретили Новый год Лев Николаевич, Андрюша, Миша, Митя Дьяков, два мальчика Данилевские и я. Случилось, что Данилевская заболела, и вместо того, чтоб у них была встреча Нового года, пришлось мальчикам быть у нас. Очень было приятно, дружно, тихо и хорошо. Мы пили русское донское шампанское, Лев Николаевич - чай с миндальным молоком.

Сегодня с утра играла и стерегла Мишу, чтоб он учился. Потом ездила к старой тетеньке Вере Александровне Шидловской, болтала с ней и кузинами своими; еще была у Истоминых. Обедали вдвоем с Львом Николаевичем. Он все не может справиться здоровьем, мало ел, только суп грибной с рисом и манную кашку на миндальном молоке и пил кофе. Он вял и скучен, потому что не привык быть болен и слаб. Как ему трудна будет дальнейшая слабость и потеря сил! Как ему хочется еще и жизни и бодрости. А скоро 70 лет, в нынешнем уже году в августе, т. е. через полгода. Он все читает один, в своем кабинете наверху, пишет немного писем; сегодня ходил к больному, обожающему его Русанову. На диване, в его кабинете, лежит черный пудель, недавно полученный Таней в подарок от графини Зубовой. Этого пуделя он и гулять брал.

3 января

Вчера с утра приехали: Стасов, Гинсбург скульптор, молодой художник и Верещагин (плохой писатель). Стасов, пользуясь своими 74 годами, бросился меня целовать, приговаривая: "какая вы розовая и какая стройная!" Я сконфузилась и не знала, как от него отделаться. Пошли наверх, в гостиную, разговаривали о статье Льва Николаевича "Об искусстве". Стасов говорил, что Л. Н. все вверх дном поставил. Я это и без него знала, ведь он на то и бил!

Была неприятная короткая стычка у нас с Л. Н. по поводу моего упрека, что публика должна записаться на "Журнал Философии и Психологии" на _два_ года, чтоб прочесть статью Л. Н., помещаемую в книге ноябрь-декабрь и в книге февраль-март; а что если б его вещи печатала я при его "Полном собрании сочинений", то я бы продавала за 50 коп. и все могли бы читать. Л. Н. начал при всех кричать, что "Я не даю! Я всем даю!"... "Мне упрекают с тех пор, как я все даром отдаю!"

А ничего он мне не дает: "Хозяина и работника" тайком от меня послал в "Северный Вестник"; тоже тайком теперь послал свое "Введение", которое вернул; и статью об искусстве старательно охранял от меня, - бог с ним! Он прав, _его_ произведения - _его_ неотъемлемая собственность; но не кричи уж на меня.

Приехала вчера вечером Маша с Колей. Она всецело отдалась мужу, и для нее мы уже мало существуем; да и она для нас не очень много. Я рада была ее видеть; жаль, что она так худа; рада, что она живет любовью, это большое счастье! Я тоже жила долго этой простой, без рассуждений и критики - любовью. Мне жаль, что я прозрела и разочаровалась во многом. Лучше я бы осталась слепа и глупо-любяща до конца моей жизни. То, что я старалась принимать от мужа за любовь - была чувственность, которая то падала, обращаясь в суровую, брюзгливую строгость, то поднималась с требованиями, ревностью, но и нежностью. Теперь мне хотелось бы тихой, доброй дружбы; хотелось бы путешествия с тихим, ласковым другом, участия, спокойствия...

Вечером была в опере "Садко". Красивая, занимательная опера, музыка местами хорошая, талантливая. Автора безумно вызывали, овации были большие. Мне было приятно, но опять-таки лучше бы и музыку слушать, если б рядом со мной, как у многих, был тихий, добрый друг--муж.

Езжу и принимаю визиты без конца, и очень этим тягощусь...

Вечер. Обедали у нас Стасов, Касаткин, Гинсбург и Матэ, один скульптор и другой гравер. После обеда приехала Муромцева в желтом атласном платье и цветах, но в нетрезвом виде, и на меня навела ужас, как всегда, когда я вижу людей не в своем виде. Позднее приехали Римский-Корсаков с женой, а Муромцева уехала. - Были разговоры об искусстве очень горячие и громкие. Стасов молчал, Л. Н. кричал, а Римский-Корсаков горячился, отстаивая _красоту_ в искусстве и развитие для понимания его. Все это написано в его статье. Мы никто не соглашались с Л. Н. в том, что он отрицал и красоту и известное развитие для понимания искусства. Корсаковы несколько раз поминали С. И. и с таким же уважением и любовью, как и все к нему относятся, кроме моего свирепого мужа. Как он сегодня шумел в разговоре! Я всегда боюсь, что он кого-нибудь оскорбит резкостью.

Устала от целого дня общения с людьми... Мальчики танцуют у Лугининых.

5 января

Вчера была на танцевальном утре в доме Щербатова, где собралось все так называемое _общество_ Москвы. Поехала для Саши, которая утром вернулась с Таней от братьев из деревни, и посмотреть, как танцуют мои сыновья. Очень было веселое утро и такое стройное, ничего не оскорбляло.

Вечером поздно поехала на вечер к Муромцевой, чтоб ее не обидеть, и там меня очень почетно принимали; было пенье, музыка, и это было приятно. Но в этом хаосе общественной жизни я совсем одуреваю. Кроме того больны все три дочери: у Маши головная страшная боль с истерическими припадками, у Саши нарыв в ухе был, очень болел и лопнул, у Тани флюс, лихорадочное состояние и мысли о Сухотине, который завтра приезжает.

Лев Николаевич опять здоров, гуляет и со мной ласков. Сегодня ходила пешком на ученическую выставку, ужасно плоха и только некоторые пейзажи не дурны и хорошо напоминают лето, лес и воду. Обедал у нас сегодня Репин и провел весь день до вечера. И кроме него было много гостей.

6 января

Ездила на Патриаршие пруды кататься на коньках и много каталась с Маклаковыми и Наташей Колокольцевой. Оттепель и шел дождь. Очень весело и здорово это катанье на коньках. Вечером читала, сидела с Сашей и слушала музыку неизвестного юноши Поля из Киева, который играл Льву Николаевичу и нам свои сочинения и очень талантливо. Л. Н. невесел, потому что ему овсе еще не работается. Он тоже катался на коньках в каком-то приюте малолетних бесприютных детей; это уже не в первый раз. С утра плакала, вспомнив живо Ваничку, а к вечеру опять взяла тоска по многому, чего хочется в жизни и чего нет и никогда не будет...

Л. Н. все читает материалы кавказской жизни, природы, всего, что касается Кавказа.

Вчера обедал у нас Репин, все просил Льва Николаевича задать ему тему для картины. Он говорил, что хотел бы свои последние силы в жизни употребить на хорошее произведение искусства, чтоб стоило того работать. Лев Николаевич еще ничего ему не посоветовал, но думает. Самому ему не работается. Погода ужасная: ветер страшнейший, везде вода, больше чем весной бывает в Москве; 3 градуса тепла и темнота.

Вчера прочла отзыв хвалебный Кашкина об опере "Садко", которая мне страшно нравится, и так захотелось поехать. Л. Н. меня уговаривал с добротой такой, чтоб я ехала, что я еще больше почувствовала себя виноватой от своего легкомыслия.

Я... очутилась там, где могла видеть С. И. Когда мы искали свои шубы, он со мной сказал два слова, что кончил симфонию свою для оркестра и что на днях придет.

Вернувшись домой, я хотела сказать Л. Н., что я видела С. И., и никак не могла. Когда я вошла к нему, мне показалось лицо Л. Н. такое худое, грустное; мне хотелось броситься к нему и сказать, что я не могу никого любить больше его, что я все на свете готова сделать, чтоб он был спокоен и счастлив; но это было бы дико, и потом, кто поручился бы, что он, как Маша, думал бы дурное про меня, подумал бы, что я что-нибудь знала, подстроила, сговорилась...

Больна Саша; у ней нарыв в ухе, и очень мне жаль свою юную подружку моей теперешней жизни. Таню по-старому горячо люблю, жалею и слежу с болью за ее сердечной борьбой. Андрюша уехал ib Тверь, Миша в лицее. Л. Н. сейчас хотел проехаться верхом, но лошадь хромает, и он ушел пешком.

10 января

Была с Марусей Маклаковой на Периодической выставке картин, и хотя мало хороших, но я люблю искусство. Кстати об искусстве: вчера А. Стахович, адъютант вел. кн. Сергея Александровича, говорил, что читали у великого князя статью Льва Николаевича "Об искусстве" и говорили с соболезнованием, что "жаль, что это вышло из-под гениального пера Льва Толстого". - Еще говорили о нашей семье, и великий князь, встретивший меня у Глебовой в среду, сказал Стаховичу, что был поражен моей необыкновенной моложавостью. Я так к этому привыкла, и так дешева эта похвала, что я уж ей не придаю никакой цены. Если б я хоть что-нибудь была больше, чем _моложавая_ _жена_ Льва Толстого, как я была бы рада! Я говорю в смысле духовных качеств.

Л. Н. спокоен, здоров, но все не может работать. Мы дружны, и просты наши отношения, как давно не были. Я так рада! Но надолго ли?

13 января

Вчера именины Тани. Готовили с утра _вечер. Таня начала звать к себе гостей, я продолжала. Это _долг_ светским отношениям. Днем разбираю картон, в утренней кофточке, растрепанная, ничего не слышу, вдруг предо мной С. И. и Юша Померанцев. Я так взволновалась, вся вспыхнула и ничего не могла сказать. Не велела никого принимать, а их пустили почему-то. Сидели почти час, говорили о "Садко", о Римском-Корсакове и др. Когда ушел С. И., какое-то мучительно тоскливое чувство, что я, чтоб успокоить Л. Н., должна ненавидеть этого человека и, по крайней мере, относиться к нему, как к чужому совсем - а это невозможно. - Вечер был с пением Муромцевой-Климентовой, Стаховича, с игрой Игумнова и Гольденвейзера, с освещением, угощением, ужином, генералом, княгинями, барышнями, и было не весело, но и не скучно. Трудно было. Л. Н. играл в винт с Столыпиным, братом Сашей и др.

Сегодня уехали Маша и Коля.

14 января. Среда

Лев Николаевич стал бодрей эти два дня.

Саша, слава богу, выздоровела и начала ученье. Миша сегодня тоже занимался и уехал в Малый театр смотреть "Борцы" М. Чайковского.

Живу _старательно, но часто с глубоким отчаянием в душе... Помоги, господи!

16 января

Таня собирается в Петербург. Я намекнула, было, что мне хотелось бы съездить на представления опер Вагнера в Петербург, но на меня Лев Николаевич за это излил такой злобный поток упреков, так язвительно говорил о моем сумасшествии касательно моей любви к музыке, о моей неспособности, глупости и т. д., что мне теперь и охоту отбило что-либо желать.

Весь день провела за счетами с артельщиком, очень внимательно привела в порядок свои книжные, детские и домашние дела, но очень устала и голова болит. Вечером поздно пошла прогуляться с Львом Николаевичем, проводили домой Марусю Маклакову, и с нами был Степа брат и Дунаев.

Сегодня наша Таня и Маруся Маклакова пересматривали фотографии разных мужчин и переговаривались, за кого бы они пошли замуж. Когда дошли до портрета Льва Николаевича - обе закричали: "ни за что, ни за что!" - Да, трудно очень жить под деспотизмом вообще, а под ревнивым - ужасно!

До поздней ночи меня пилил Л. Н., говоря, что он просит отпустить_ его в деревню, что он мне не нужен, что жизнь в Москве для него убийство, и вое в этом роде. Слово _отпустить_ не имеет значения, я его _держать_ не могу. Если я желала, чтоб он приехал в Москву, то потому, что мне естественно и радостно жить с мужем, которого я привыкла любить, о котором привыкла заботиться. Чтоб он не мучился ревностью - и все сделала и все-таки не заслужила его доверия. Если б он уехал в деревню, он еще больше бы мучился; уехать, всем нам - как же быть с Мишей и Сашей, не учить их? Думаешь, думаешь... А равнодушие и бездействие Льва Николаевича в воспитании своих детей всегда мне тяжело, и я ему ставлю это в упрек. Сколько отцов не только воспитывают сами детей, но еще и кормят их своим трудом, как мой отец. А Л. Н. считает, что даже _жить_ с семьей для него убийство.

Ходила утром по делам в банк и за покупками. Ветер страшный, 6 градусов мороза. Приехал Илюша на собачью выставку и за деньгами; тут Сережа. Степа брат уехал, приехала к нам Соня Мамонова.

Сегодня в банке, дожидаясь, читала газету, и до слез меня огорчает дело убийства рабочих взрывом газа на Макеевских шахтах в Харьковской губернии. Описание похорон, горе родных, убитые лошади, искалеченные люди - все это ужасно! Убиты те, которые без света, без радости, в вечной работе несли тяжелую трудовую жизнь под землей! А рядом пишут и кричат о деле Дрейфуса в Париже. Как оно мне показалось ничтожно в сравнении с русской катастрофой.

18 января

Лев Николаевич чистил снег и поливал каток в саду, и написал много писем. Он очень молчалив, необщителен и, верно, обидев меня, в письмах жалуется друзьям на меня же.

20 января

Вчера Саша утром собирала складчину для маленького сына отошедшего от нас лакея Ивана. Этого мальчика Леню обварили самоваром, и он лежит в больнице. Эта доброта Саши и ее бескорыстность странно вяжутся с ее дурным характером.

Как вышло удивительно третьего дня. Сыновья мои ушли в театр, Сережа смотрел "Садко" в театре Солодовникова. Напал на меня страх, что сгорит театр, и я говорю Льву Николаевичу, что я предчувствую пожар театра. И действительно, в ту ночь, когда разошлась публика, сгорел театр и обрушилась крыша.

Сегодня ездила с Сашей покупать ей башмаки и корсет. Потом разметала снег в саду на катке; Лев Николаевич присоединился ко мне и мы вместе мели снег, а потом он стал кататься на коньках, а я села играть и упражнялась часа полтора.

Вечером было большое удовольствие. Мария Николаевна Муромцева привезла нам молодого пианиста Габриловича, и он нам играл целый вечер превосходно: балладу Шопена, ноктюрн его же, Impromptu Шуберта, Rondo Бетховена. Пришел Миша Олсуфьев, Маруся Маклакова. Лев Николаевич очень наслаждался музыкой и благодарил этого веселого, добродушного и талантливого двадцатилетнего мальчика.

Прочли с Соней Мамоновой, которая гостит у нас, разбор статьи Л. Н. "Об искусстве". Все критики сдержанно отзываются об этой статье.

21 января

Хотела и начала читать корректуру нового издания "Детства и отрочества", и оказалось, что не тем шрифтом набрано, и я отослала в типографию и велела набирать вновь.

Вечером разучивала усердно сонату Бетховена. Потом устала, пошла наверх к Льву Николаевичу, а у него фабричный, солдат и еще какой-то темный. Скууу-чно мне стало от этой вечной стены различных посетителей (да еще таких) между, мной и мужем.

Весь день идут у нас с Соней Мамоновой и Львом Николаевичем разговоры о деревенской газете для народа. Цель газеты - дать _интересное_ чтение народу. Событии в роде крушения поездов, столкновения пароходов, несчастий в шахтах, приезд китайских, абиссинских и других заморских гостей; описания метеорологические, агрономические, исторические, потом сведении о своем царе и царской фамилии, краткое описание праздников, и фельетон - легкое чтение. Лев Николаевич так увлекся этой мыслью, что выписал Сытина (издателя народных книг и картин), чтоб поговорить о материальной стороне дела. - Главное, Л. Н. _меня_ хочет вовлечь в эту газету. Я очень сочувствую мысли, но с _ним_ я бы не могла вести дело, мы слишком разных направлений, а своей непрактичностью Л. Н. испортил бы мне все дело. Не как редактора, а только как сотрудника по беллетристике я взяла бы себе Льва Николаевича.

Устала, тоскливо, иду спать и жить душою и мыслями, той жизнью, которой не живу в действительности. Я сплю мало, но зато думаю, думаю, вспоминаю, даже еще о будущем думаю и чего-то жду от него.

Сегодня Миша выдержал греческий экзамен полугодовой.

22 января

подумала, что Л. Н. может умереть, что его обещали убить, и вдруг расплакалась... Как ни строг он со мной, как еще много у меня в сердце любви к нему.

Вечером была в концерте - квартет венских профессоров консерватории.

Л. Н. утром гулял с Таниным черным пуделем по саду: каток его растаял. Потом он получил письмо от дамы из Воронежской губ., что там голод, и она просит помощи и совета. Л. Н. написал письмо в "Русские Ведомости" о голоде, но вряд ли напечатают. Вечером он был у больного Русанова. Приходил Попов, он едет к Бирюкову и везет ему кое-что от Л. Н. Бирюков из Бауска едет в Англию. Туда же вчера уехала Винер, бывшая сожительница князя Хилкова, тоже сосланного.

26 января

Все эти дни я была больна. Сначала была сильная невралгия в правой стороне головы, потом сильный жар, потом горло. Ездил доктор, молодой Усов, боялся дифтерита, но, по исследовавшим, его не оказалось. Удивительные эти молодые доктора: Малютин лечил Сашу - денет не взял, и Усов не взял. Я им послала сочинения Л. Н. с его подписью. Таня все в Петербурге, и Л. Н. очень трогательно мне смазывал горло, так старательно и неловко. Он испугался моей болезни и вдруг стал такой унылый и старенький эти дни. Как мы все странно любим! Вот он, например, спокоен, счастлив, когда я тупо, тихо, скучливо сижу дома и работаю или читаю. Если же я оживлена, предпринимаю что-нибудь, общаюсь с кем-нибудь - он приходит в беспокойство, а потом сердится и начинает ко мне дурно относиться. А мне иногда так трудно вечно подавлять все горячие порывы моего живого, впечатлительного характера!

Вчера я лежала в постели, а к Л. Н. приехали опять три молоканина самарских просить писем рекомендательных в Петербург. Едут хлопотать опять об отнятых у них правительством детях, которых отдали в монастыри. Бедные дети и матери! И что за варварское средство для обращения в православную веру! Это уж никого не убедит, а напротив.

Сегодня приехала моя сестра Лиза из Петербурга, привозила и читала свои статьи о тарифе, о финансах, о крестьянской общине. Ведь придет же в голову женщине заниматься такими вопросами! А она вся ушла душой в финансы России и постоянно общается с министром Витте. Л. Н. и Дунаев нашли многое очень умно, особенно о тарифе, недавно введенном в России и уже оказавшемся совершенно негодным.

Сегодня меня звали на музыкальный вечер к Муромцевой, и я не могла ехать. Пропустила симфонический в субботу, жалею об увертюре "Эгмонт" Бетховена. Уступила билет Сереже, и рада, что ему было приятно.

Вчера в постели, и сегодня читала корректуру "Детства", которое меня всякий раз приводит в умиление. Спина болит, ослабела и внутренняя тоска сосет, не переставая.

Сейчас Л. Н. пришел и говорит: "пришел посидеть с тобой". Он мне показал две семифунтовые гири, которыми хочет делать гимнастику и которые купил сегодня. Он очень вял и все повторяет: "точно мне 70 лет". А ему и так в августе, т е. через полгода, будет 70 лет. Днем он катался на коньках, разметал снег. Но ему умственно не работается, а это его больше всего огорчает.

27 января

День читала корректуру, вечером гости: Цуриков, Боборыкин старик, бывший орловский губернатор, профессор Грот, Суллержицкий, Горбунов и пр. Очень я утомилась, еще больная, и не могла участвовать ни в разговорах и ни в чем. Л. Н. катался немного на коньках я поправлял корректуры "Искусства".

28 января

Насилу встала, так дурно себя чувствую: и тошно, и все тело ломит, и голова болит. Все-таки много работала над корректурами и делами детей: и вчера и сегодня делала выписки из общей расходной книги в каждую отдельную книгу: Андрюши, Миши и Левы. Была у меня милая M. E. Леонтьева, и мы с ней близко и откровенно разговаривали об очень серьезных жизненных вопросах.

С. И. присылал узнать о моем здоровье свою милую старушку няню, Пелагею Васильевну.

Л. Н. опять слишком усиленно разметал снег на катке и катался на коньках. Упражнения гирями тоже начались. Все вместе это сделало то, что опять заболела у него печень, он наелся чечевицы и овсянки не вовремя, а совсем потом не обедал. Сейчас я посылала за Эмсом и дала ему выпить, что он охотно исполнил. Сидит, читает; я теперь читаю "Desastre" Paul Margueritte и его брата. Кажется, эго времен франко-прусской войны.

Приходила к Льву Николаевичу дама, Коган, и шел разговор о высоких вопросах человеческого назначения и счастия, и о путях к нему.

Переписку и поправку работ (пока незначительных) производит теперь Суллержицкий, умный, способный и свободный юноша, когда-то учившийся живописи с Таней в школе на Мясницкой. Л. Н. очень доволен его работой.

29 января

Вернулась Таня из Петербурга. Она ездила для своих изданий картин и очень приятно провела время. Была она у Победоносцева по поводу отнятых у молокан Самарской губ. детей. Победоносцев сказал, что местный архиерей перестарался, и прибавил, что он напишет об этом самарскому губернатору, и _надеется, _что_ _дело_ _это_ _уладится. Какая хитрость! Он притворился, что не знал, что Таня дочь Льва Николаевича и когда она уже сошла с лестницы, то он ее спросил: "вы дочь Льва Николаевича?" Она говорит: "да". - "Так вы знаменитая Татьяна Львовна?" Таня ему на это сказала: "вот то, что я знаменитая, я не знала".

корректуру статьи "Что такое искусство?". Сейчас вечер, он ходил с черным пуделем гулять, а теперь ест овсянку на воде и пьет чай.

Весь день метель, три градуса мороза до пяти. Мне все нездоровится, спина болит. Часа два играла на фортепиано, только разбирала. Разобрала много вальсов, ноктюрнов и прелюдий Шопена. Но как плохо! Сколько надо труда, чтоб хоть порядочно играть, а я так плохо играю и так тихо двигаюсь.

30 января

Сегодня я должна себе признаться, что влияние, воздействие на меня С. И. - несомненно. Сегодня он был у меня, мы мало сидели одни, тут был брат Степа и сын мой Сережа; но когда ушел С. И., я почувствовала такое успокоение нерв, такую тихую радость, которые давно не испытывала. Дурно ли это? Ведь мы говорили только о музыке, о его сочинениях, о ключах альта, сопрано и тенора. Он толковал мне и Сереже различие этих ключей. Потом мы говорили об успокоении совести, когда строго относишься к своим поступкам; о том, как особенно тяжело бывает после смерти близкого человека все то, в чем был виноват перед ним. Его ласковые, участливые расспросы о моей недавней болезни, о детях, о том, чем я была занята все это время - все это было так просто, так спокойно и ласково, что прямо дало мне лишнее счастье. Как жаль, что ревность Льва Николаевича не допускает нашей дружбы, дружбы от Л. Н., и всей семьи с этим прекрасным, идеальным человеком. Сережа был очень мил с С. И., дружелюбен и прост. Сережа его хвалит и любил бы, если б не отец. О себе он рассказывал, что поправляет оперу, задумал новый квартет, послал симфонию в Петербург, где ее будут играть 18 или 20 марта. Как бы я поехала!

Была жена Степы; ее глухота очень тяжела. Переписывала для Льва Николаевича новые поправки в статью "Об искусстве", это заняло часа три. Потом обедала у нас Маруся Маклакова, читала мне корректуру "Детства". Получили "Родник" с статьей Левы "Яша Поляков" ("Воспоминания детства"). - Мне очень трогательно читать их воспоминания с точки зрения детей моих; мне напоминает многое в его сочинении из той моей святой, трудовой жизни среди детей н служения мужу, которой я жила всю молодость. Но _вернуть_ своей молодости я бы не хотела. Как много _грусти_ в ней, как много _трагизма_ в той самоотверженной, безличной жизни, полной напряжения, усилия и любви, с полным отсутствием чьей-нибудь заботы о _моей_ личной жизни, о моих молодых радостях, об _отдыхе_ хоть каком-нибудь... Не говорю уже о духовном развитии или эстетических радостях...

31 января

Л. Н. поправлял все утро корректуры "Искусства", потом усиленно чистил навалившийся снег с катка и, надев коньки, катался. Вечером он теперь охотно сидит с гостями, иногда уходит к себе почитать и отдохнуть.

1 февраля

Дурно спала, поздно встала, поправляла корректуру и вписывала в счетные книги вчерашние дела. Преодолела свою лень и поехала на каток, где каталась Саша моя и Андрюша с Мишей, на Патриаршие пруды. Застала там всех и много знакомых. Потом приехали и мои старшие: Сережа и Таня. С большим удовольствием катались на коньках. Лучше всего было кататься с Юшей Померанцевым. Какой хороший, веселый, открытый и талантливый этот Юша Померанцев. Я очень его люблю и вижу в нем хорошие свойства для будущего его.

Дети мои сначала конфузились, что я на коньках, особенно мальчики; но видя, как я незаметно и легко катаюсь, кажется, успокоились и Андрюша даже прошелся со мной один круг.

Катанье меня все-таки утомило, и я спала после обеда, чего никогда не делаю. Проснувшись, застала гостей: Бутенева, Маслова, художника Касаткина, Баратынскую. Очень хорошо беседовали о славянофилах, об искусстве, о сектантах и Таниной поездке в Петербург. У Льва Николаевича опять болел желудок и печень, он думает - от яблок, а я уверена, что от вчерашней слишком усиленной работы - чистки снега. Он даже не обедал. Вижу с страданием, что он худеет; когда он спит, лежит такой весь маленький на постели, и кости выдаются резко на плечах и спине. Лицо у него эти дни свежее и он бодр и силен в движениях, но худ. Очень стараюсь его питать получше, но трудно: вчера заказывала ему и спаржу и суп легкий пюре, а все-таки сегодня ему нехорошо. Душевно я стараюсь ничем его не расстроить, ни в чем ему не противоречу и никуда не хожу.

Говоря об искусстве, Л. Н. сегодня вспоминал разные произведения, которые он считает настоящими, например: "Наймичка" Шевченко, романы Виктора Гюго, рисунки: Крамского, как проходит полк, и молодая женщина, ребенок и кормилица смотрят в окно; потом Сурикова рисунок, как спят в Сибири каторжники, а старик сидит - к рассказу Л. Н. "Бог правду видит". Еще вспоминал, не помню чей рассказ (тоже Гюго), о том, как жена рыбака родила двойню и умерла, а другая рыбачка, у которой 5 человек детей, взяла этих детей, а когда ее муж вернулся, она с робостью рассказывает о смерти матери и рождении двойни, а муж говорит: "что ж, надо взять". И жена отдергивает занавес и показывает ему детей, уже взятых ею. - И многое еще было упомянуто и пересужено.

Несмотря на нездоровье, Л. Н. все-таки покатался в саду на коньках и погулял немного с Дунаевым.

Мне скучно без музыки, но что делать!

2 февраля

Вчера поздно легли, и я не спала почти всю ночь. Давно не была я так высоко религиозно настроена. В душе моей пробудилось и какой-то широкой полосой прошло то чувство, которое было после смерти Ванички. Как будто приподняла занавес и заглянула серьезно на тот свет, т. е. на то бестелесное, чисто духовное состояние, при котором все земное делается ничтожно. И это настроение привело меня к молитве, а молитва к успокоению.

Утром читала корректуру, потом пошла навестить Офросимову (Столыпину) и узнала, что она благополучно родила сына еще 31 января. Потом пошла к своей старой тетеньке, Шидловской, и с ней посидела. Обедали молодые Маклаковы. Вечером Таня, Саша и Маруся поехали в "Садко". Я, было, села поиграть, но приехал Андрюша, мне стало жаль его, и мы вдвоем посидели и хорошо побеседовали. Позднее, когда он, бедный, опять уехал в Тверь, в полк, я все-таки часа полтора поиграла. Л. Н. днем занимался, вечером читал письма духоборов и книгу о Мэри Урусовой, написанную ее матерью. Потом он писал письма и очень радовался одиночеству.

Получила письмо от Маши и Левы. Холодно, ветер, 12 градусов мороза.

3 февраля

Сегодня именины няни, и мы с ней избегали встречаться, чтоб не расплакаться, как прошлые два года, при воспоминании о Ваничке который так горячо старался _справить, как он выражался, нянины именины, просил купить ей чашку, платочек, сладостей. Весь день крепилась я от горя, душившего меня, и ни с кем об этом не говорила, только вечером села _заиграть_ свою душевную боль теми музыкальными пьесами, которыми заиграл и усыпил мне горе дорогой за все это мне человек.

не было; говорили об искусстве, вспоминали разные содержательные картины. У Л. Н. насморк. Он спохватился утром в корректурах "Искусства", что ему что-то там пропустили; он пошел сначала к Гроту, потом в редакцию "Журнала Философии и Психологии" и восстановил пропуск.

5 февраля

Я поехала в концерт консерваторских учеников. Опоздала, к сожалению, не зная, что начало в 8 часов. Просидела весь концерт рядом с Сергеем Ивановичем, и я люблю его разъяснения и комментарии на всякую почти музыкальную вещь. Подвезла его, и он веселился наивно, что лошадь шибко бежит.

Дома вдруг стало страшно, точно я скрываю что-то преступное. А мне так жаль стало С. И., в плохом пальто, ветер, холод, и так естественно было его подвезти. Притом он с палочкой, хромой от ноги.

Завтра он с Гольденвейзером будет нам играть в четыре руки свою симфонию и "Орестею".

6 февраля

Натянутый и довольно тяжелый вечер. С. И. и Гольденвейзер играли в четыре руки симфоническую увертюру "Орестеи", сочинение Танеева. Слушали все наши с снисходительным равнодушием. Было неловко, никто не похвалил; спасибо Льву Николаевичу, что он с своей обычной благовоспитанностью подошел и сказал, что _тема_ ему нравится. Взволнованы и довольны были только Анна Ивановна Маслова и я. Мы слышали "Орестею" и слышали увертюру в оркестре. Фортепиано нам было только напоминанием.

Л. Н. видела сегодня мало. Он читал, ходил к Гроту, носил корректуры "Искусства", писал много писем, а вечер провел с нами. Он бодр опять, но что-то есть в нем сдержанное и скрытое. Не знаю, куда он девал тетрадь своего последнего дневника, и боюсь, что отослал Черткову. Боюсь и спросить его. - Боже мой! Боже мой! Прожили всю жизнь вместе; всю любовь, всю молодость, - все я отдала Л. Н. Результат нашей жизни, что я _боюсь_ его! Боюсь - не быв ни в чем перед ним виноватой! И когда я стараюсь анализировать это чувство боязни, то я поскорей прекращаю этот анализ. С годами и развитием я слишком хорошо поняла многое.

Уже то, что он в дневниках своих последовательно и умно чернил меня, короткими ехидными штрихами очерчивая одни только мои слабые стороны, доказывает, как _умно_ он себе делает венец мученика, а мне бич Ксантиппы.

Господи! Ты нас один рассудишь!

8 февраля

Опять Л. Н. жалуется на нездоровье. У него от самой шеи болит спина и тошнит его весь день. Какую он пищу употребляет - это ужасно! Сегодня ел грибы соленые, грибы маринованные, два раза вареные фрукты сухие - все это производит брожение в желудке, а питанья никакого, и он худеет. Вечером попросил мяты и немного выпил. При этом уныние на него находит. Сегодня он говорил, что жизнь его приходит к концу, что машина испортилась, что пора; а вместе с тем я вижу, что отношение его к смерти очень враждебное; он мне сегодня напомнил немного свою тетку, Пелагею Ильиничну Юшкову, умершую у нас в доме. Она тоже не хотела умирать и враждебно, ожесточенно отнеслась к смерти, когда поняла, что она пришла. Л. Н. это не высказывал, но уныние, отсутствие интереса ко всему и ко всем показывают, что мысль о смерти и ему мрачна. Весь день он не выходил, спал днем у себя в кабинете, поправлял корректуры, читал. Сейчас вечер, у него сидит Грот, профессор, принес опять корректуры "Искусства". Л. Н. все мечтал поиграть в винт, и вот его все тошнит, и он так и не мог играть еще.

Заглянула ко Л. Н. сегодня вечером; сидят совсем чуждые мне люди: крестьянин, фабричный, еще какой-то темный. Это та стена, которая стала последние годы между мной и мужем. Послушала их разговоры. Один фабричный наивно спрашивает: "А что, Л. Н., вы примерно думаете о втором пришествии господа нашего Иисуса Христа?"

Миша мой исчез на весь день, и я очень недовольна его отлучками от дома. Но ему, восемнадцатилетнему малому, скучно с фабричными, с стариками и без молодежи.

9 февраля

Сегодня Степа брат разговаривал с Львом Николаевичем и Сережей. Я вошла - они замолчали. Я спрашиваю: о чем говорили? Они замялись, потом Л. Н. говорит: "Мы говорили о том, что лучшие (половые) отношения с женщинами - это с простыми крестьянками, но, разумеется, без брака. Как только женятся на крестьянке, так добра не будет".

Я просто ушам не верила. Да, если я не пошла за мужем: в его учениях, то потому, что он никогда не был искренен. Вот и выскочит порой тот настоящий Л. Н., который высказывает свои настоящие мысли.

Да, бедная, бедная я! Ему всегда мешало во мне именно то, что любила все изящное, любила _чистоту_ во всем - и внешнем, и внутреннем. Все это ему было не нужно. Ему нужна была _женщина_ пассивная, здоровая, бессловесная и без воли. И теперь моя музыка его мучит, мои цветы в комнате он осуждает, мою любовь к всякому искусству, к чтению биографии Бетховена или философии Сенеки - он осмеивает... Ну, прожила жизнь, нечего поднимать в сердце все наболелое.

12 февраля

Два дня не писала. Много трудилась эти дни над корректурами статьи "Что такое искусство?". Вписывала переводы и поправки; кончила совсем корректуры "Детства и отрочества". Третьего дня вечером Л. Н. ходил к Русановым, а ко мне пришли его племянницы Лиза Оболенская и Варя Нагорнова, а художник Касаткин принес великолепные рисунки: иллюстрации Евангелия французского художника Тиссо. Мы все и Таня разглядывали эти интересные рисунки, очень оригинальные, замечательные в этнографическом отношении и полные фантазии.

и невесело кататься. Л. Н. катается очень уверенно и хорошо; он стал опять бодрей и веселей дня три. Еду я вчера в концерт и ясно, ясно стала себе представлять то бедствие народное от неурожаев и бесхлебицы, о котором со всех сторон уже говорят усиленно. Все мне ярко представилось, точно я видела только что все это - детей, просящих есть, а есть нечего, матерей, страдающих от вида голодных детей, а самих тоже голодных, - и ужас на меня напал, какое-то бессильное отчаяние... Ничего не заставляет меня так страдать, как мысль о голоде детей. Вероятно оттого, что когда я кормила грудью детей своих, то эта мысль, что ребенок голоден, у меня наболела и мне теперь жалко не своих уж детей, а всех детей на свете.

Сегодня с утра большая неприятность с Мишей. Он не ночевал дома, я ему выговаривала, он стал отвечать, я рассердилась; потом он вышел, стал свистать что-то. Я совсем расстроилась, расплакалась, говорю ему: "Мать плачет, а ты свистишь, где ж твое сердце?" Он смутился и раскаялся. Чтоб успокоить нервы и сердце - села играть "Патетическую сонату" Бетховена. Проиграла часа полтора, учила другую сонату; вошел Л. Н., я ему стала о Мише говорить, но его это не интересовало, а он принес мне работу - вносить поправки в статье "Что такое искусство?" из одного экземпляра в другой.

Это взяло часа два. Он пошел снести в типографию эти корректурные листы, а я стала с Верочкой устраивать комнату Доре и Леве.

После обеда немного поиграла; приехали Лева и Дора. Разговаривали, сидели вместе, приходил Грот, говорили о статье; она никому не нравится. Меня возмутило сегодня в этой статье осуждение Бетховена. Я недавно, читая его биографию, еще выше поставила и полюбила этого гениального Бетховена. Но моя любовь всегда немедленно будила ненависть в Льве Николаевиче, даже к умершим. Я помню, что когда я читала и восхищалась Сенекой, он сейчас же сказал, что это был напыщенный, глупый римлянин, любивший красивые фразы. Надо скрывать все свои чувства.

Бедная Таня что-то невесела; ездила с Сашей кататься на коньках, но не ободрилась. Сережа уехал к Олсуфьевым, и мне без него скучно, я очень его люблю.

Получила ласковое письмо от Андрюши. Написала Маше вчера; сегодня ее рождение, ей 27 лет. И она у меня _пятая! Никак не могу чувствовать себя старой. Все осталось молодо: и впечатлительность, и рвение к труду, и способность любви, огорчения, и страстность к музыке, и веселье катанья на коньках или вечера. И так же легка моя походка и здорово мое тело, только лицо постарело...

13 февраля

Вечер весь занималась корректурами и вносила поправки и переводы в статью "Искусство". Вчера я разрешила Л. Н. послать Гуревич в "Северный Вестник" его предисловие к переводу Сережи Карпентера о значении науки. Разрешила я потому, что хочу после "Искусства" в 15-й том напечатать это рассуждение о науке; оно как раз по смыслу будет продолжением статьи. Л. Н. очень обрадовался моему согласию.

Вечером Л. Н. писал много, много писем. Второй вечер он пьет соду, наевшись сухих блинов. Бедный! по принципу он не ест ни масла, ни икры. Это очень красиво - его воздержание, но если есть соблазн - то это хуже.

14 февраля

Суета масленицы. Ездила покупать все к вечеру, потом ездили кататься на коньках: Таня, Саша, Лева, я, и Дора - только присутствовать, так как она беременна. Обедали в семье своей, все в таком хорошем, добродушном настроении, что было приятно. Л. Н. все работает над корректурами статьи "Искусство". Вечером он пошел навестить купца, старого семидесятидвухлетнего своего последователя, который болен раком в печени. Купец этот жаловался Л. Н., что скучно жить с своими домашними, что и жена и сын _доскам_ (т. е. образам) молятся.

Вечером собралось очень много детей и мальчиков; сначала все были вялы, потом играли в разные игры, шарады, пели хором, делали разные штуки гимнастические; некоторые мальчики сели играть в винт. Среди вечера приехали в домино и масках неизвестные люди (потом узнали, что это незнакомые нам Калачевы и Устиновы). Ничего из этого, как всегда, не вышло. - Очень жалею, что не могу доставить какое-нибудь, удовольствие Леве и Доре.

Мое настроение и моя _внутренняя_ жизнь все та же: все то же всплывающее, вечное горе о Ваничке; еду вчера Новинским бульваром, и вдруг предстал в моем воспоминании тот страшный день, когда мы вдвоем с Л. Н. везли гробик Вани по этой же дороге... И всегда при этом я молюсь, чтоб бог мне помог очистить и возвысить свою душу до моей кончины, чтоб соединиться с моими умершими младенцами в боге...

И все та же любовь во мне к музыке, которая одна поддерживает во мне душевное равновесие и помогает жить. - И все те же сердечные привязанности к некоторым людям, которые способствуют моей вере в хорошие качества людей и в ту помощь, которую они оказывают своими высокими душевными качествами.

Вечер окончился тем, что Гольденвейзер сыграл ноктюрн Шопена, этюд Листа и скерцо Шопена.

15 февраля

С утра валит снег, пасмурно; в доме тишина; Андрюша мне рассказывал ужасные вещи о разврате и падших женщинах. Очень грустно, что это может его интересовать. Л. Н. опять, сидел за корректурами. Таня грустна, Саше нездоровится. Просидела день за хозяйственными делами, выписывала семена, что требует всегда много соображения и внимания. Никуда не выходила. Пыталась играть, но все мешали. Приезжала Глебова с П. Стаховичем. Не сужу теперь никого и прошу только бога: "Даждь мне видети прегрешения _мои_ и не осуждати брата моего". Обедали Вера Соллогуб и Лева Сухотин, Андрюша, Миша были дома, было семейно и хорошо. Вечером все писала, пришли девочки Бельские и Бутеневы отец с дочерью. Л. Н. с ним и девочками играл в воланы; он здоров и весел. Разговаривали о "Декабристах", Л. Н. когда хотел о них писать, много читал, помнит и рассказывал всем нам.

Сережа вернулся от Олсуфьевых; бедный Андрюша уехал в Тверь. Как ему не хотелось! Когда играли в воланы, я опять c тоской вспоминала Ваничку. Как странно, чем меньше музыки - тем больше тоски по Ваничке, чем больше музыки - тем меньше тоски. Музыка С. И. совсем уничтожает тоску. Совсем как весы с гирями: куда их переложишь, туда и перетянет.

16 февраля

Понедельник первой недели поста. Люблю я это время; люблю настроение деловитой тишины и религиозного спокойствия. Любила и от близости весны - теперь утратила это чувство. Что мне весна! Она не прибавит, а убавит моего счастья своим беспокойным влиянием - искания и желания счастья, которого нет и уж не будет.

мне захотелось движенья, воздуха, одиночества, свободы - и я ушла ходить. Опоздала к обеду; на меня добродушно напали, все уже сидели за столом, и я поспешно съела свой постный обед. Буду поститься весь пост, если бог даст. После обеда все разглядывала картинки присланного Л. Н. журнала из Филадельфии. Разговаривали о покупках имений. Потом я взяла переписывать для посылки в Англию конец статьи Л. Н. об искусстве и прописала часа два.

Л. Н. читал вечером "Разбойников" Шиллера и восхищался ими. На столе у него я видела сегодня черную клетчатую тетрадь, в которой, я знаю, начаты беллетристические рассказы.

17 февраля

Купила седло подарить завтра Леве к именинам, и куплю Льву Николаевичу мед, финики, чернослив особенный, груши и соленые грибы. Он любит иметь на окне запасы и есть финики и плоды просто с хлебом, когда голоден. Сегодня он много писал, не знаю что, он не говорит. Потом катался на коньках с сыном Левой. Обедали весело и дружно. Вечером сидел Дунаев, я вышивала, так как дела никакого нельзя делать, когда какие бы то ни были гости. А гостей мне сегодня навязали всяких. Был какой-то Аристов к Л. Н. Лев Николаевич ушел в баню, пропадал с Сергеенко два часа, а я должна была выслушивать от этого господина Аристова бесконечные рассказы об орошении полей, разведении рыбы, о его семейных делах, давать ему совет о том, выдавать ли ему замуж свою двадцатидвухлетнюю дочь за богатого пятидесятилетнего старика. Странный вопрос совершенно чужой ему женщине, как я! - Потом Сергеенко мне рассказывал о том, как он хочет напечатать книгу о Льве Николаевиче со всевозможными воспроизведениями его портретов, его семьи, жизни и т. д. Это неприятно при нашей еще жизни.

18 февраля

Именины Льва Николаевича и Левы. Л. Н. не признает празднеств вообще, тем более именины. Леве я подарила очень хорошее английское седло от Циммермана. Весь день просидела за работой: сначала перешивала и чинила серую фланелевую блузу Льва Николаевича; потом вышивала по белому сукну полосу, мою давнишнюю красивую, глупую работу. Когда все гости приходят, то лучше всего при этом шить, а то очень утомительно.

Обедали семейно; пришел дядя Костя Иславин, пришли племянницы Льва Николаевича - Лиза Оболенская и Варя Нагорнова. Сережа, Таня, Лева с Дорой, Миша и Саша - много детей собралось, и я люблю, когда семейные праздники празднуются.

Пили донским шампанским за здоровье именинников. Но впечатление дня - пустота.

Л. Н. ходил с корректурами "Искусства" в редакцию, потом поправлял предисловие к Карпентеру для "Северного Вестника".

Вчера вечером меня поразил разговор Л. Н. о женском вопросе. Он и вчера, и всегда против свободы и так называемой _равноправности_ женщины; вчера же он вдруг высказал, что у женщины, каким бы делом она ни занималась: учительством, медициной, искусством - у ней одна цель: половая любовь. Как она ее добьется, так все ее занятия летят прахом.

Я возмутилась страшно таким мнением и стала упрекать Льву Николаевичу за его этот вечный,-- столько заставивший меня страдать, - циничный взгляд его на женщин. Я ему сказала, что он потому так смотрел на женщин, что до 34 лет не знал близко ни одной порядочной женщины. И то отсутствие дружбы, симпатии душ, а не тел, то равнодушное отношение ж моей духовной и внутренней жизни, которое так мучает и огорчает меня до сих пор, которое так сильно обнажилось и уяснилось мне с годами,-- то и испортило мне жизнь и заставило разочароваться и меньше любить теперь моего мужа.

19 февраля

Весь день провел у нас Сергеенко; он пишет с Таней драму, а, главное, составляет биографический сборник о Льве Николаевиче, и все выспрашивает. Сегодня Л. Н. ему чертил план дома, который был в Ясной Поляне, в котором родился и рос Л. Н. и который он же продал за карточный долг помещику Горохову в селе Долгом. Он и теперь там стоит, полуразвалившийся, и Сергеенко едет туда с фотографом снять этот дом и поместить в сборник.

Когда Л. Н. чертил план этого дома, у него было такое умиленное, хорошее лицо. Он вспоминал: тут была детская, тут жила Прасковья Савишна, тут был большой отцовский кабинет, большая зала, комната _холостых, официантская, диванная и т. д. Большой был дом. Сергеенко меня допрашивал что бы могло быть приятно Льву Николаевичу ко дню его рождения в нынешнем году, к 28 августа; Л. Н. будет 70 лет. Он думал купить этот дом, свезти его опять в Ясную и поставить на прежнее место в том виде, в каком он был. Или устроить приют для младенцев, у которых матери уходят на работы... Так ничего и не выдумали, а по-видимому есть где-то деньги на это.

Л. Н. где-то старательно прячет свой дневник. Всегда прежде я или догадывалась куда, или находила его. Теперь совсем не могу найти и ума не приложу, куда он его кладет.

20 февраля

Миша в лицее говеет, а я ни разу не была в церкви на этой неделе, я мне это неприятно.

У Л. Н. были два посетителя - мужики, и что он с ними находит говорить! Сейчас 12 часов ночи, а он хотел нести корректуру к Гроту, на Новинский бульвар; насилу уговорили его остаться.

21 февраля

Утром урок музыки с мисс Вельш. Потом еще играла. Все метель. Пошла гулять, часа 1 Ґ ходила. Л. Н. все за корректурой 20-й главы. Сегодня он ездил с Анночкой, внучкой, в Pумянцевский музей, показывал ей картины и этнографический отдел, восковые куклы в русских костюмах по губерниям.

Ходила к Русанову больному и говорили о Л. Н., о вегетарианстве, о Черткове, которого не одобряли Русановы, говоря, что в нем мало доброты. Еще ходила к Философовой. Все опять обедали у нас, были блины; до обеда за полчаса я вернулась, мне говорят, что тут граф Олсуфьев и Сергей Иваныч Танеев. Я очень обрадовалась, побежала наверх. Они оба сидели с Таней, которая лежала на кушетке. С. И. мне принес свое сочинение "Восход солнца" на слова Тютчева для четырех голосов и сыграл мне это. Прекрасно сочиненное произведение, разделяющееся на два настроения: ожидание солнца и его ликующее появление.

Мы мало виделись и мало говорили. Наши беседы с ним опять будут в те одинокие вечера, когда я живу с Мишей и даже Сашей, но без Льва Николаевича и без Тани. Таня вчера уже наговорила мне много злого по поводу посещения С. И. В чем могут мешать людям дружеские, симпатичные отношения!

23 февраля

День смерти Ванички. Три года прошло. Как встала - пошла в церковь, молилась, думала об умерших младенцах, родителях, друзьях. Служили для меня панихиду. Потом пошли навестить Машу, жену повара. Она сегодня в родильном приюте родила мальчика. Потом пошла к Жиляевой, бедной курской помещице, у которой сын необыкновенно способный к музыке ученик Сергея Ивановича. Ее не застала, а хотела узнать, как ей живется. Купила цветов, поставила вокруг портрета Ванички. Купила няне меду и баранок. Вернувшись, застала Л. Н., расчищающего снег с катка в саду. Потом он катался на коньках и так устал, что проспал весь наш обед и обедал один. Он кончил корректуры и больше "Искусством" заниматься не будет. Хочет новую работу начать; впрочем, начатого очень много, какой-то будет конец этих начал!

Вечером Л. Н. играл в карты, в винт, с графом Олсуфьевым, с моим братом Сашей и С. А. Философовой. Соню и Анночку я проводила сегодня домой. Приезжал из Тулы на один день Сережа.

24 февраля

Опять Лев Николаевич жалуется на желудок; изжога, голова болит, вялость. Сегодня за обедом я с ужасом смотрела, как он ел: сначала грузди соленые, слепившиеся оттого, что замерзли; потом четыре гречневых больших гренка с супом, и квас кислый, и хлеб черный. И все это в большом количестве.

Я ем теперь с ним одну пищу, т. е. все постное по случаю великого поста, и все время у меня дурное пищеварение, а я ем вдвое меньше. Каково же ему, шестидесятидевятилетнему старику, есть эту не питательную, дующую его, пищу!

Было письмо от Сергея Николаевича, которое и Л. Н., и нас расстроило. Вера, его дочь, кажется, больна чахоткой. Еще одна жертва принципов Л. Н.! Она не доедала, слабела; непосильно трудилась в школе, уча мальчиков, перекрикивала свой голос, рассказывая ребятам волшебный фонарь; и вот и она, и наша Маша погибают от болезни и слабости от вегетарианства и переутомления. Я всегда предупреждала их, особенно Машу, что нет у них сил вынести болезнь, если она придет. Так и вышло.

Л. Н. читал о Кавказе, ему хочется писать кавказскую повесть, но нет энергии и сил. Да хорошо ли у него на душе? Только и слышишь о его последователях: того сослали, тот болен, тот ослабел. Сегодня узнали, что Синжона из Тифлиса выслали на родину. Это тоже последователь, англичанин, который возил деньги духоборам и исповедал принципы Л. Н.

Разбирала сегодня "Восход солнца", хор на слова Тютчева, музыка Танеева. Очень хорошо, торжественно и передает мысль и два момента различного настроения.

26 февраля

Получила утром "Русский Листок", в котором корреспондент, проникнувший на днях к Льву Николаевичу, описывает свой с ним разговор, и очень неприятное впечатление на меня произвело, что там говорится о том, что Победоносцев по просьбе Тани обещал устроить дело молокан. Только не сказано, какое именно дело. Тоже напечатано мнение Л. Н. о Золя, Дрейфусе и всей этой истории.

Я начала... рассказывать [Л. Н.] о концерте; он перебил меня неприятным образом, говоря, что это все вздор или что-то в этом роде. Я замолчала. Потом он мне сказал, что у него был Грот и они вдвоем провели вечер очень приятно.

27 февраля

Страшно болит рука, распухла жила как шишка, крепилась, чтоб даже не плакать.

Играл Игумнов вечером баркаролу Шопена и фантазию его же, и полонез Листа, и вариации на Шуберта. Прекрасно он стал играть и сам поумнел, какой хороший малый.

1 марта

затихла. Я ее окликнула, она тихонько вошла в мою спальню и подала мне телеграмму.

"Наша Лиза скончалась. - Олсуфьевы".

Впечатление этого известия я никогда не забуду. Тяжелое горе, что я никогда больше не увижу это светлое, милое создание, этого дорогого друга всей семьи нашей, боль за горе родителей, просто ужас перед тем, куда, зачем исчезла эта полезная во всех отношениях, дорогая всем девушка, все это годами будет подниматься в воспоминаниях и болезненно отзываться.

Таня и Сережа уехали вчера туда. Подробностей еще не знаем; умерла Лиза Олсуфьева скарлатиной, как и мой Ваничка.

Я много плакала, я слезы и теперь готовы в горле и в глазах. Таня не плакала, она как-то окаменела, я Сережа притих и, сидя час за фортепиано вчера, перебирал тихо клавиши, а лицо такое грустное, грустное...

Да, что такое смерть? Куда-то уходим мы все и расплываемся опять в вечность все по той же Воле, по которой побыли и здесь, на земле.

Лев Николаевич тоже огорчен. И страшно, что по инерции течет все так же наша жизнь.

Вечером ездила на лекцию петербургского профессора Докучаева о сложных вопросах простоты строения земли, о законе притяжения и отталкивания и о вытекающей из этою закона борьбы, любви и т. д. Вернувшись, застала у нас всю семью Бутеневых, Писарева с женой, и С. А. Философову, и Касаткина, и князя Накашидзе, высланного с Кавказа за сношение с духоборами. Болтали до ночи; но все это люди чрезвычайно порядочные и приятные; я им была рада.

Л. Н. расчищал каток в саду с Иваном, потом катался немного и перед обедом ездил верхом. Вечером спал и сидел охотно с гостями. Писал письма и опять переправил кое-что и прибавил в свою статью "Что такое искусство?" по моему уже изданию.

4 марта

Все эти дни горевала и плакала по Лизе. Была в клинике; профессор Левшин с своими ассистентами смотрел посредством лучей Рентгена, нет ли у меня в руке, которая очень болит, иголки. Но не нашли, а нашли аневризм артерии и сделали перевязку, и хотят делать разрез. Профессор Докучаев ездил со мной и сидел у нас вечер. Ненормальный и нездоровый умственно человек, сегодня приходил рассматривать мои фотографии и просил ему дать. - Была и на панихиде по Лизе, в церкви, где собрались ее московские родные и друзья.

Вечером вчера нервы до того расстроились, что я не могла больше дома сидеть и поехала к милым старичкам, т. е. старушкам Масловым. Там видела С. И., но короткое время. Он очень непривлекательно ел колбасу, разговаривать не пришлось с ним, и он скоро ушел. Что он меня избегает, это, я думаю, несомненно. Но по какой причине? В концерте "Requiem'a" Верди у него был билет внизу, а он ушел на хоры... Может быть, потому, что был весь high life, а он его избегает.

Неприятное известие о статье "Об искусстве". Светская цензура пропустила, а телеграмма из Петербурга, чтоб представить в духовную. Значит, статья, т. е. вторая ее часть, навсегда потоплена. Досадно! И я ее уже набрала и корректировала, и все напрасно. Напечатают за границей.

7 марта

Л. Н. вял и придирчив. Ему не работается, его очень утомляют посетители, самые не нужные часто, и на мои просьбы не принимать, а иметь свои часы досуга, он с упорством отказывается; у него есть _любопытство, которое заставляет его принимать всех, кто бы ни пришел, а кроме того, вечное упрямство, чувство противоречия, протеста мне.

Сегодня мне стало ясно то, что все сочинения Л. Н. последних лет есть сплошное противоречие, сплошной _протест. Коли он протестует _всему_ человечеству, всему существующему порядку, то как же ему не протестовать мне, слабой женщине?

Сегодня утром был неприятный разговор с Л. Н. Он хочет делать все прибавки в свою статью, а я боюсь, что к прибавкам придерется цензура и опять остановит книгу, а я хочу печатать 30 000 экз. Слово за слово, упрекали друг друга; я упрекала за то, что лишена свободы, что он меня не пускает в Петербург: он упрекал, что я продаю его книги; а я на это говорила, что не я пользуюсь деньгами, а больше всего его дети, которых он забросил, не воспитал и не приучил к работе. Еще я говорила, что его верховую лошадь, его спаржу и фрукты, его благотворительность, велосипеды и пр., - все это я ему доставляю на эти же деньги, а сама меньше всех их трачу... Но я бы ему этого не сказала, если б он не кричал, что я забываюсь, что он может _запретить_ мне продавать книги. Я сказала: очень буду рада, запрети, и я уйду на себя работать, в классные дамы, корректорши и т. д. Я люблю труд и не люблю свою жизнь, поставленную всю не по моему вкусу, а по инерции и по тому, как ее поставила семья - муж и дети.

8 марта

За чаем Л. Н., Сережа, Степа и я говорили о страхе смерти, отчасти по поводу статьи Токарского "Страх смерти", отчасти по поводу смерти Лизы Олсуфьевой. Л. Н. говорил, что существуют четыре рода страха смерти: страх перед страданиями, страх перед мучениями ада, страх потери радостей жизни и страх перед уничтожением. У меня этих страхов мало: боюсь немного страданий, а, главное, страшна _яма, _крышка_ _гроба, _мрак... Я люблю свет, и чистоту, и красоту. Могила же: мрак, грязь - земля и безобразие трупа.

Статью пропустили, только вырезали два листка. С. Трубецкой хлопотал и негодует на низменность, интриги и взяточничество почти попов, духовных цензоров. - Сегодня таяло, на точке замерзания.

В душе моей происходит борьба: страстное желание ехать и Петербург на Вагнера и другие концерты, и боязнь огорчить Льва Николаевича и взять на свою совесть это огорчение. Ночью я плакала от того тяжелого положения _несвободы, которое меня тяготит все больше и больше. Фактически я, конечно, свободна: у меня деньги, лошади, платья - все есть; уложились, села и поехала. Я свободна читать корректуры, покупать яблоки Л. Н., шить платья Саше и блузы мужу, фотографировать его же во всех видах, заказывать обед, вести дела всей семьи, - свободна есть, спать, молчать и покоряться. Но я не свободна _думать_ по-своему, _любить_ то и тех, кого и что избрала сама, идти и ехать, где мне интересно и умственно хорошо; не свободна заниматься музыкой, не свободна изгнать из моего дома тех бесчисленных, ненужных, скучных и часто очень дурных людей, а принимать хороших, талантливых, умных и интересных. Нам в доме не нужны подобные люди, с ними надо _считаться_ и стать на равную ногу: а у нас любят порабощать и поучать...

И мне не весело, а трудно жить... И не то я слово употребила: _весело, этого мне не надо, мне нужно жить _содержательно, _спокойно, а живу я нервно, трудно и мало содержательно.

9 марта

День сорока мучеников, в детстве моем и детей моих в этот день Трифоновна, наша старая кухарка в доме отца, н Николай, повар в Ясной Поляне, к утру пекли вкусные сдобные жаворонки с черными коринками вместо глаз и с поджаристыми клювиками. И в этом была поэзия. А потом прилетали и живые жаворонки; садились на проталинках, по бурым бугоркам и поднимались к небу с своими серебристыми, нежными песнями. Я любила весну в деревне. Но тогда весна всегда приносила эти радостные, беспричинные надежды на что-то впереди... Теперь же она приносит грустные воспоминания и бессильные желания на невозможное... Ах, старость - не радость!

Вечером мне Л. Н. дал переписывать свой рассказ "Хаджи-Мурат" из кавказской жизни, и я была очень, очень рада, писала усердно, несмотря на боль в правой руке, но мне помешал Сергеенко; потом пришел Дунаев, дядя Костя, приехал брат Степа, Сережа. Много говорили о делах государства, о покупке флота за 90 миллионов. Сергеенко рассказывал, что флот заказан японцами англичанам за 130 миллионов, но японцы не могли уплатить в срок, так как деньги эти получались от Китайско-Русского банка, не выдавшего деньги вовремя. Время контракта было пропущено, и русское правительство предложило 90 миллионов и купило у англичан готовый флот.

Л. Н. ездил вечером верхом к мисс Шанкс переводить на английский язык письмо, написанное им в Америку кому-то. Вообще он много писал писем и тяготился ими {После слов "он тяготился ими", которыми кончается полустраница книги дневника С. А., приклеена фотография размером в 1/8 листа: Л. Н. сидит верхом, на серой лошади, во дворе у ворот хамовнического дома Толстых перед отправлением на прогулку. На приклеенной фотографии рукою С. А. надпись: "Мною снято 6 марта 1898 г. Москва, Хамовнический пер., 21".}.

10 мapтa

Не спала совсем ночь. К утру часа два заснула и встала поздно. Ах, эти ночи! С ужасающей ясностью обнажающие душевное состояние! Я измучилась совсем. Днем опять попадаешь в жизненный водоворот и в нем не опоминаешься. И потом опять ночь без сна и мысли, и муки...

Переписывала с большим удовольствием повесть Л. Н. "Хаджи-Мурат", кавказскую. Я думаю, что это будет очень хорошо: эпическое произведение, надеюсь, _без_ _задора_ _и_ _полемики тайной.

14 марта

Не вспомню, что было. Помню опять длинные бессонные ночи. Одну ночь я всю просидела до 4 Ґ часов утра и переписывала для Л. Н. "Хаджи-Мурата" с большим удовольствием. Дни все эти или сидела дома, за работой, за корректурой, или ездила по покупкам летних вещей. Л. Н., не переставая, пишет разные письма, которыми очень тяготится, и читает много, особенно кавказские сборники, доставленные ему Ф. И. Масловым. - Три вечера мною были проведены так разнообразно, что, при кажущейся ровной моей семейной жизни, удивляешься, как значительно переживаешь свою внутреннюю жизнь. Л. Н. давно не был так нежен и добр ко мне. На другой же день тон его немедленно изменился. Я была страшно занята корректурами своего 15-го тома, работала весь день и не усмотрела его настроения. Вечером я продолжала с малыми отдыхами свой труд (надо было прочесть 12 печатных листов) и, зная, что все равно бессонницы не дадут мне спать, я просила мужа ложиться без меня, сама разделась, надела халат и туфли и обещалась войти тихонько, когда кончу корректуры. Напал на Л. Н. каприз, ложись спать, да и только. Работа у меня срочная, утром надо посылать в типографию; я не послушалась, продолжала работать. Он вскочил с постели, надел халат, ушел наверх, к себе в кабинет. Я продолжаю читать, не зная, что он ушел. Через полчаса приходит и начинает на меня кричать, что я его мучаю, что он хочет спать, а я ему не даю, что голова у него болит. Я все сидела, слушала, терпела, наконец, не дочитав последнего листа, пошла в спальню (я сидела рядом в столовой) и легла. Но тут нервы не вынесли. И усиленная работа, и неприятности, главное, несправедливость моего мужа ко мне - все это вызвало такое отчаяние в моей и так больной душе, что я вдруг почувствовала такую спазматическую боль в сердце и груди, что едва, уже в темноте, успела выговорить "умираю", как меня начало душить, сердцебиение усилилось, чувство страха, остановки жизни, спазма в сердце,-- все это было ужасно. Такого удушия еще у меня никогда не было. Холодная вода ж сердцу, старание овладеть собой помогли мне сократить этот припадок. Лев Николаевич растерялся, потом начал сам дрожать и всхлипывать... Спали дурно, оба устали... и зачем, _за_ _что_ все это! Господи, помоги мне до конца беречь мужа и терпеть... На другое утро я же пошла к нему и выразила ему сожаление о случившемся. Он извинился как-будто, но мир установился. Надолго ли?

Вчера приходил С. И. Танеев. Как сразу успокоительно и хорошо подействовало на меня его присутствие. Добрый, спокойный, уравновешенный и высоко талантливый человек. Он сыграл свою прекрасную симфонию и спросил Льва Николаевича его мнения о ней. Л. Н. отнесся серьезно и с уважением, и стал излагать свои впечатления. А именно, что и в этой симфонии, и во всей новой музыке нет ни в чем последовательности: ни в мелодии, ни в ритме, ни даже в гармонии. Только что начнешь следить за мелодией - она обрывается; только что усвоишь себе ритм, он перебрасывается на другой. Чувствуешь неудовлетворенность все время; между тем в настоящем художественном произведении чувствуешь, что _иначе_ оно не могло быть, что одно вытекает из другого, и думаешь, что "я сам точно так бы это сделал". С. И. слушал внимательно и с уважением, но его все-таки, кажется, огорчило, что его симфония не понравилась Л. Н. Сегодня он едет в Петербург, его симфонию будут там играть уже в оркестре.

Вчера утром, после нашей ночной неприятности, встала разбитая, и вдруг Л. Н. мне вводит Мишу, внука. Я очень обрадовалась этому чистому, свежему элементу - этому здоровому, милому, умному ребенку. Весь день вчера с ним провозилась: возила его в Зоологический сад, в игрушечные лавки, в кондитерскую, в Кремль. Он всему радовался, но ничему не удивлялся. Так что вчерашний день мне весь был от бога наградой за ночную неприятность от мужа.

17 марта

Вчера переписывала письмо Льва Николаевича "О помощи духоборам", желающим выселиться за границу. Л. Н. думает, что "Петербургские Ведомости" его напечатают, а я уверена, что нет. Помощь двоякая: найти им место для выселения и собрать для этого денег. Их 10.000 человек; сколько же нужно денег?

Вечером был знаменитый скульптор Антокольский. Говорили об искусстве: Л. Н. из своей статьи; Антокольский говорил, что лучшая задача искусства - изобразить _душу_ человеческую. Держу все корректуры 15-го тома, сегодня еще не принесли; скоро кончу. - Опять переписывала письмо Л. Н., он его все перемарал. - Езжу по делам и платьям к лету уже. С Л. Н. очень дружно и хорошо. Надолго ли? Собираюсь в Петербург на несколько дней послушать Вагнера и симфонию Сергея Ивановича Танеева. Ее будут играть в первый раз 21-го, и это его первая симфония.

Приехал Андрюша. Илья и маленький внук Миша уехали еще третьего дня вечером, и мне очень грустно было расставаться с Мишей, но не надо привязываться больше к детям, их слишком больно терять, если они умирают.

Л. Н. сегодня говорит: мне 32 года, я отлично спал и готова свежа. Жаль, что он свои духовные силы тратит на разные письма.

Все суровая зима. Сегодня с утра было 10 градусов мороза и ветер, и холод, несмотря на солнце.

18 марта

Все было хорошо, жили дружно. Сегодня читаю корректуру "Предисловия" Льва Николаевича к "Современной науке" Карпентера и вдруг вижу, что все не то, все изменено. Я очень удивилась и обиделась. Когда ее набирали в "Северном Вестнике", я просила Л. Н. дать мне последние корректуры, чтоб я могла дать в набор 15-й части в окончательном виде статью Л. Н. Теперь я ему упрекнула довольно спокойно, что он меня обманул; он ужасно рассердился. Эти неприятности бьют по старым ранам, и делается невыносимо. Скрыл он от меня последнюю корректуру, чтобы соблюсти выгоду "Северного Вестника" и не задержать его выхода. Внесение поправок в мой экземпляр все бы один-то день взяло.

Вечером много, много гостей: Бельская с дочерью, Толиверова с дочерью, Маклаков с сестрой, Варя Нагорнова, Горбунов. Толиверова, издательница "Игрушечки", хочет издавать журнал "Женское Дело", и поднялся разговор о женском вопросе. Л. Н. говорил, что, прежде чем говорить о неравенстве женщины и ее угнетенности, надо прежде поставить вопрос о неравенстве людей вообще. Потом говорил, что если женщина сама ставит себе этот вопрос, то в этом есть что-то нескромное, не женственное и потому наглое. - Я думаю, что он прав. Не _свобода_ нам, женщинам, нужна, а _помощь. Главное, помощь в воспитании сыновей, в влиянии на них, чтоб они были поставлены иа правильный путь жизни, уменья работать, быть мужественными, независимыми и честными. Одна мать не может воспитывать сыновей, и оттого так плохо молодое поколение, что плохи отцы, ленивы на дело воспитанья и охотнее бросаются на всякое другое дело, отвиливая от самого важного - воспитания будущих поколений, долженствующих продолжать дела всего человечества и идти вперед.

2 апреля

Две недели прошло с тех пор, как я писала дневник! Отчего теперь жизнь идет так быстро и почти бессознательно - как сон? Если б я была более нормальна, я жила бы _сознательнее_ и содержательнее. И потом, со временем, оглянувшись назад, как это всегда бывает, я пойму все прошедшее, оценю его и буду (опять, как это всегда бывает) _сожалеть_ и о прошлом, и о том _неумении им пользоваться. И вся жизнь, за редкими исключениями, проходит в желаниях и сожалениях. - Завтра день, назначенный в анонимном письме для убийства Льва Николаевича. Конечно, я неспокойна, но и не вполне верю, что это может случиться. - Приехали духоборы к Л. Н., два рослых, сильных духом и телом мужика. Мы их посылали в Петербург к князю Ухтомскому и Суворину, чтоб эти два редактора сильных газет им что-нибудь посоветовали и помогли. Они обещали, но вряд ли что сделают.

Л. Н. им пишет прошение на имя государя, чтоб их выпустили переселиться за границу, всех - изгнанных, призывных и заключенных духоборов. Все это мне страшно, как бы нас не выслали тоже! Духоборы эти теперь сидят у Л. Н. и там же молодой фабричный Булахов, которого посылают с прошением и 300 руб. денег к сосланному вожаку духоборов - Веригину.

Была четыре дня в Петербурге. С осени запала у меня мысль поехать слушать симфонию Танеева, которую он мне несколько раз играл на фортепиано, - в оркестре. Мне казалось, что она будет великолепна. Кроме того, я давно мечтала услыхать Вагнера, а в Петербурге как раз его давала немецкая приезжая опера. - Сначала меня Л. Н. не пускал; этот протест вызвал тоску, бессонные ночи и апатию. - Потом меня охотно отпустили, и я не получила от этой поездки никакого удовольствия. Дождь лил, не переставая; симфония Танеева была сыграна и дирижирована Глазуновым отвратительно; Вагнера я не слыхала; здоровье расстроилось; жизнь у сестры Берс с ее дурным отношением к мужу, ж прислуге и с ее односторонним интересом к направлению финансов в России (странный интерес у женщины) - все это было скучно, неудачно, и я так счастлива была вернуться домой к Л. Н., к моей, свободной по духу нашего дома, жизни, что теперь не скоро нападет на меня желание уехать.

Всякий вечер нас кто-нибудь посещает: то был профессор Стороженко, много рассказывавший об иностранной литературе и новостях по этой части; тут же был молодой Цингер, умный и живой. Потом вечер сидел Грот. Сергеенко (не доверяю я этому человеку почему-то), К. Ф. Юнге, о которой Л. Н. говорит словами Anat. France: "une laideur terrible et grande" {Великая и ужасная некрасивость.}. Но она талантливая, живая и умная женщина. Еще был молодой князь Урусов, Сережа, сын того, который умер и которого я так любила. Как-то Гольденвейезер был, играл чудесную сонату Шопена с Marche funebre, и прелюдии, и ноктюрны.

Сегодня с утра полотеры, чистка замков, шум, посетители, духоборы, Суллержицкий, на солнце в саду ребята играют в пыжи; Саша с детьми Фридман поет, бренчит танцы на фортепиано. Л. Н. с духоборами беседует и пишет длинное прошение государю. Я его переписала. Все эти дни обшиваю Л. Н. Заметила ему гладью платки, сшила новую блузу, буду шить теперь панталоны. Мои знакомые меня спрашивают, почему я _потухла, стала молчалива, тиха и грустна. Я им ответила: "Посмотрите на моего мужа, зато он как бодр, весел и доволен".

И никто не поймет, что когда я _жива, занимаюсь искусством, увлекаюсь музыкой, книгой, людьми, - тогда мой муж несчастлив, тревожен и сердит. Когда же я, как теперь, шью ему блузы, переписываю и тихо, грустно завядаю - он спокоен и счастлив, даже весел. - И вот в чем моя сердечная ломка! Подавить, во имя счастья мужа, все живое в себе, затушить горячий темперамент, заснуть и - не жить, a durer, как выразился Сенека о бессодержательной жизни. - Сегодня вышел 15-й том, "Об искусстве", из цензуры, и я написала объявления в газеты.

3 апреля

Ну, день почти прошел, уже одиннадцатый час ночи. Никаких покушений на жизнь Л. Н. не было. Утром шила Л. Н. панталоны, кроила их и тачала на машине. Потом Л. Н. собрался гулять, я пошла с ним, чтоб не тревожиться дома. Заходили к старому генералу Боборыкину, он пошел с нами и измучил меня разговорами при грохоте пролеток и тихой ходьбе. Потом в редакцию "Русских Ведомостей", потом калоши покупали, потом на Остоженку к Русановым. Я измучилась, устала и домой уже доехала на извозчике. Когда я хожу с Л. Н., я всегда, и зимой, и летом, и всю жизнь мучаюсь. Он никакого не имеет отношения к своим спутникам: если задержишься на минутку, он все-таки бежит, приходится догонять, он не ждет, спешишь, задохнешься - просто наказанье. Охраняли его еще Сергеенко, Суллержицкий, потом приехал вечером Меншиков из Петербурга; пришли братья Горбуновы, Накашидзе, Дунаев. Очень утомительна эта постоянная толпа людей. Так весь день и ушел на разговоры и на эту толпу. Ох, как я устала нервно: то духоборы были, вчера уехали, то этот страх за убийство Льва Николаевича. А тут еще крик молодежи весь вечер за игрой в карты, в винт. Вся жизнь идет не по моему вкусу. Жизнь и интересы Л. Н. настолько особенные, личные его, что детей не касаются; не могут же они интересоваться сектантами-духоборами или отрицанием искусства, или рассуждениями о непротивлении. Им нужна их личная жизнь, по их инициативе. Не имея руководителя в отце, не имея идеалов, посильных им, они создают свою разнузданную жизнь с игрой в карты, с пустотой и развлечениями, вместо серьезного дела или искусства. У меня не хватает ни сил, ни уменья создать им жизнь лучше, - да и возможно ли с _все_ отрицающим отцом!

5 апреля

Светло-Христово воскресение. Когда-то это был значительный, радостный день. В нынешнем году у меня не было ровно никакого _настроения. Вчера вечером сидела молча, шила: Л. Н. читал, Саша ушла с Марусей Маклаковой к заутрене в приют, Таня тоже работала, и все я думала о том, что прежде, в молодости, жизнь делилась на периоды с перерывами какого-нибудь значительного, или казавшегося таким, события: вот праздники, а вот переезд в Ясную или - что важнее - ребенок родился, или еще что. Теперь все расплылось в неуловимом, скоро несущемся времени - и ничто не стало значительно, а как-то все все равно, лишь бы не было неприятностей и горя. - Очень трудно и волнительно жилось последние три года, после смерти моего ангела, милого Ванички.

Сегодня с утра неприятности с Мишей и Андрюшей. Они требовали денег после того, как я им подарила по 15 рублей. Я сердилась, потом плакала. Миша раскаялся, Андрюша же как ни в чем не бывало, с глупым видом, в новом сюртуке, делал визиты. Ночью они ходили компанией на площадь слушать звон и смотреть на ход вокруг соборов. Как они безумно прожигают жизнь, не останавливаясь мыслями ни на чем и не ставя себе никаких нравственных вопросов.

Когда они меня расстроили, я пошла к Л. Н. и спросила его со слезами и отчаянием о каком-нибудь совете, как мне быть с сыновьями, требующими денег и грубящими мне. - И как всегда, проповедуя на весь мир какие-то истины, он ни слова не умеет сказать семье и помочь жене.

Посвятила свой день детям. Ходила на балаганы с Сашей, Верочкой (горничной), двумя детьми Литвиновыми и Колокольцовыми. И марионеток смотрели, и театр, и с гор катались, и на каруселях. После обеда катали яйца, и дети остались все очень довольны. - Больна Таня, жар и флюс. От Маши письмо. Мальчики визиты делали. Я играла после обеда в четыре руки с В. Нагорновой квартет Танеева.

Л. Н. ездил до обеда на велосипеде, утром писал о войне, вечером ездил верхом к умирающему купцу Брашнину. Ему _любопытно_ видеть, как умирают люди, самому не далеко, и кроме того приятно и утешить умирающего участием.

7 апреля

Был Кони, завтра обедает. Моросит дождь, стало теплей. Письмо интересное от Меншикова. Пишет, что правительство озабочено духоборами, но что имя Льва Николаевича в связи с духоборами всех приводит в крайнее раздражение. Полиция прислала в редакцию "Русских Ведомостей" бумагу с запретом принимать деньги для духоборов на имя Льва Николаевича. А сегодня все-таки оттуда принесли 300 р. - Л. Н. очень добр и хорош, а мое сердце неспокойно и нерадостно.

9 апреля

Вчера был счастливый, радостный день. Утром встала рано, поехала с Сашей на репетицию концерта Никиш. Увертюра Фрейшюца была исполнена с таким совершенством, что я просто плакала от эмоций.

С репетиции шли пешком: С. И., Гольденвейзер, Конюс, Игумнов, Саша, я, Преображенский, профессор. Болтали весело, выглянуло солнце, так было хорошо под впечатлением музыки и с радостными людьми, с весенней погодой! Обедали у нас Кони, Анатолий Федорович, профессор Грот, Саша, брат, Ден с женой, мисс Вельш. Кони превосходно рассказывал то об умершем И. Ф. Горбунове, известном рассказчике, повторял его комические рассказы, то случаи из судебной практики; рассказывал статистику самоубийств, говорил, что большинство падает на вдовцов и вдов, на весенние месяцы, на северных жителей...

Вечером опять с Сашей, с Марусей Маклаковой ездили в концерт Никиш. Огромное я получила наслаждение. Л. Н. провел день с гостями; утром работать не мог, писал письма, ездил на велосипеде и верхом. Умер тот старик купец Брашнин, к которому он все ходил, и сегодня Лев Николаевич говорит, что _любопытно_ узнать о его последних часах. Все время ему было именно _любопытно_ видеть это умирание старика.

Сегодня Л. Н. говорит, что доктор Рахманов очень интересовался его повестью ("Воскресение"), о которой он с ним давно говорил, и вот он ему дал читать, а потом сам перечел и подумал, что если б ее напечатать всюду, то можно бы 100000 руб. выручить для духоборов и их переселения. Но что он только подумал так, а в сущности нельзя этого сделать. - Я все время молчала. _Право_ его, а не мое, хотя странно было бы для всякой семьи, что после 36 лет нашей совместной жизни мы должны толковать о _правах. Дети его будут нуждаться, работать он их не научил; а я не пропаду. Да и не то мне теперь нужно. Не деньги дают мне теперь счастье, о, конечно, не деньги!

10 апреля

Если б мне жить, как Лев Николаевич, я бы с ума сошла. Утром он пишет, значит, утомляется умственно, а вечером он не переставая разговаривает или, вернее, проповедует, так как слушатели его речей приходят большей частью посоветоваться или поучиться.

Сегодня после обеда было человек тринадцать. Два фабричных, три молодых школьных учителя, дама, занимающаяся сбытом русских кустарных производств в Англии, доктор, корреспондент "Курьера", Сергеенко, Дунаев и пр.

Приехал сегодня Сережа, сидит за фортепиано и что-то сочиняет. Таня больна: флюс еще не прошел и живот болит. Андрюша уехал вчера. Весь день дождь идет. Ездила опять на дешевые товары, купила мебельной материи. Дома занималась _делами, счетами, банковыми соображениями, отчетностью по попечительству и опеке над детьми, писала письма и т. д. Ни музыки, ни повести сегодня не трогала.

Минутами в душе поднималась та знакомая эти последние года боль, от которой вряд ли я выздоровлю. Была Варичка.

15 апреля

Эти дни полны внешних событий: 11-го была очень хорошая лекция А. Ф. Кони об Одоевском. При этом он рассказывал посторонние вещи, все умно, кстати, тонко и правдиво.

Вечером были у нас гости; проф. Преображенский нас фотографировал при магнии и читал целую лекцию о световых и цветовых иллюзиях. Я была утомлена и сонна, что редко со мной бывает. Днем еще была с Сашей на Передвижной выставке; картин выдающихся нет, хороши последние пейзажи Шишкина, а бедность сюжетов и содержания - поразительные. Вчера провела два с половиной часа на выставке с. -петербургских художников, и там же огромная картина Семирадского: мученица, привязанная к быку, цирк, Нерон и т. д.

в малороссийскую деревню, или на Кавказ. Все это чрезвычайно интересно, особенно мне, никогда не путешествовавшей. Написаны картины хорошо, старательно, - почти все, но не все талантливо. "Христианка Дирцея в цирке Нерона" - громадная картина в большую стену. О ней говорят разно и осторожно. По-моему, очень красиво, ярко, все размещение лиц и распределение цветов и положений - гармонично, умно; но все холодно; не жалко растерзанной христианки, не жалко быка с прекрасной головой; не досадно на Нерона, не чувствуешь впечатления на публику. Но выставка вообще доставила мне большое наслаждение.

Сегодня ездила по делам: отдала вещи в починку, переделку, переплет и т. д. Вечером был у нас князь Трубецкой, скульптор, живущий, родившийся и воспитавшийся в Италии. Удивительный человек: необыкновенно талантливый, но совершенно первобытный. Ничего не читал, даже "Войны и Мира" не знает, нигде не учился, наивный, грубоватый и весь поглощенный своим искусством. Завтра придет лепить Льва Николаевича и будет у нас обедать.

Был Сергей Иванович, и так с ним просто, по-будничному, хорошо и спокойно. Говорил он с Сережей в моей комнате о переводе музыкального сочинения; Сережа его расспрашивал кое о чем.

Л. Н. объявил сегодня, что послезавтра он уезжает к Илюше в деревню, что ему в городе жить тяжело, что у него есть 1400 руб., которые он хочет раздать нуждающимся. Все это правильно, но мне так показалось грустно и одиноко жить одной с плохой Сашей и Мишей, которого никогда дома нет, что я просто расплакалась и умоляла Льва Николаевича не уезжать еще от меня, а пожить со мной хоть еще недельку. Если б он знал, как я слаба душой, как я всячески боюсь себя; боюсь и самоубийства, и отчаяния, и желания развлечь себя - я всего боюсь, _себя_ боюсь больше всего... Не знаю, послушает ли он мою просьбу. Мне и при нем часто кажется так безрассветно, трудно жить на свете, так многое в семье, в отношениях с Л. Н. _наболело, так я _устала_ от вечной борьбы, от напряженного труда в делах, в доме, в воспитании детей, в изданиях книг, в управлении детскими имениями, в уходе за мужем и соблюдении семейного равновесия... Все это совсем незаметно для постороннего глаза, а для измученного сердца моего все это так заметно! Ведь разве не тяжело такое положение: Л. Н. мне постоянно внушает, что живет в Москве _для_ _меня, а ему это мученье! Значит, я его мучаю. А в Ясной Поляне он гораздо мрачней, ему все-таки самому жизнь в городе интересна и развлекательна, и только иногда его утомляет.

16 апреля

Льва Николаевича лепил сегодня приезжий из Италии, итальянский даже подданный, князь Трубецкой. Он, кажется, считается хорошим скульптором. Пока ничего не видно, бюст начат очень большого размера. Л. Н. опять стал со мной добр, и мы в хороших отношениях. Вчера вечером я была в очень нервном состоянии, почти ненормальном.

18 апреля

Приезжал Лева, вдруг продал дом через какого-то комиссионера и меня не предупредил. Мне стала страшна перемена, стали страшны хлопоты, жаль дома, и я его оставила за собой, сама теперь остаюсь почти без денег, с долгами за издание. Дом мне достается очень дорого, за 58.000 почти. Опять Трубецкой лепит Льва Николаевича, и теперь я вижу, что необыкновенно талантливо.

19 апреля

Сделали Тане очень болезненную операцию в носу, выдернули зуб и через отверстие сверлили нос и выпустили гной. Ей очень больно, она побледнела, ослабела, и очень ее жаль, хочется ее погладить, пожалеть, поцеловать, и ничего этого не делаешь, а только грустишь. - Отказала сегодня m-lle Aubert и уже взяла другую гувернантку Саше, которая присмирела. Льва Николаевича все лепит Трубецкой, и очень хорош бюст: величественный, характерный и верный. Наивный этот Трубецкой, весь в искусстве, ничего не читал и ничем не интересуется, кроме скульптуры.

Приезжал Сергей Тимофеевич Морозов, болезненный купец, кончивший курс в университете и желающий жить получше. Он дал для голодных крестьян Льву Николаевичу 1000 рублей. Мы едем с Л. Н. в среду к Илье в Гриневку, где Л. Н. будет жить и помогать нуждам крестьян в тамошнем околотке.

20 апреля

Опять _вынужденная_ суета жизни. Покупка дома прямо почти насилие надо мной; я видела, как Льву Николаевичу и детям было жаль дома, и Л. Н.. никогда не высказывающий своего мнения, на этот раз прямо советовал мне его купить и даже сказал: "жаль его продать". А мне он и дорог и невыгоден. Я здесь потеряла двух детей, и не очень-то я была счастлива эти последние годы моей жизни. Лучшее счастье в Ясной, первую половину моей замужней жизни.

Весь день провела по банкам, продавая бумаги и переводя деньги свои на Леву. Большое внимание нужно было, чтоб не продешевить бумаги и ничего не потерять. - Дома к обеду опять пропасть народу: Преображенский, Трубецкой, Бутенев. Соня Мамонова, Миша Кузминский; вечером княжны Трубецкие, Колокольцовы и Сухотин!

Л. Н. писал письмо о войне - ответ какому-то итальянцу. Не идет у него художественное произведение, трудно уж ему; притом он так привык _проповедовать, что не может без этого жить. - После обеда он позирует для скульптора Трубецкого. Бюст художественно задуман и превосходно начат. Но, к сожалению, Л. Н. спешит уехать, и бюст останется не оконченным. Мы уезжаем послезавтра; я вернусь в Москву, а Л. Н.. переедет потом в Ясную. Все холодно.

21 апреля

Собирались завтра ехать с Л. Н. в Гриневку и Никольское к сыновьям, я так радовалась этой поездке, и весне, и внукам. Но поездку опять отложили до вечера, так как бюст еще не совсем окончен и жаль не дать его кончить, очень хорош. Поворот головы, характер всей фигуры, глаза - все это выразительно и прекрасно задумано, хотя та неоконченность, которой радуется скульптор, меня беспокоит. Лев Николаевич спешит особенно потому, что у него 2000 р. благотворительных денег, которыми он хочет помочь крестьянам в той местности, где хуже всего бедствие.

Утром была у нотариуса и в банке; вернувшись, укладывала свои и мужнины вещи. Закупила вегетарианской провизии, хлеба и пр. Вечером пришел С. И. и были очень интересные и даже оживленные разговоры между ним и Л. Н. Тоже участвовал Трубецкой. Говорили об искусстве, о делах консерватории, о краткости жизни и уменьи так распоряжаться временем, чтоб каждая минута была употреблена значительно: для пользы, для дела, людей, - прибавляю от себя, - и для счастья.

Мне так радостно было видеть, что Л. Н. перестал враждебно относиться к этому прекрасному человеку. Теперь он занят печатанием разных дел, касающихся любимой им консерватории, нападает на неправильное отношение к делам консерватории директора ее, Сафонова, и, не ссорясь ни с кем и не боясь никого, служит только _делу_ с своей честной и необычайно справедливой точки зрения.

Потом пришел В. Маклаков, и мы с ним философствовали о счастье. Вчера с Соней Мамоновой и сегодня с Маклаковым пришли к одному и тому же: счастье случайно и его мало; надо брать его, когда оно есть, благодарить судьбу за те малые мгновения этого счастья, не искать вернуть его, не скорбеть о нем, жить дальше, вперед; и даже в той будничной жизни с ее невзгодами находить удовлетворение, которое вполне возможно, если совесть спокойна, если живешь для дела, для людей, не делаешь ничего стыдного или безнравственного, не принужден раскаиваться.

Был П. И. Бартенев, принес мне книгу, письма моего прадеда, графа Завадовского, которого он мне очень хвалит. Интересный этот ходячий архив - Петр Иваныч Бартенев. Всех на свете знает; знает все родословные, все придворные интриги всех русских царствований, все гербы, родство, именья и т. п.

29 апреля

23-го Трубецкой кончил бюст Льва Николаевича. Он очень хорош. Вечером мы выехали с Л. Н. в Гриневку. Нас провожали: Дунаев, Маслов, моя Саша и Соня Колокольцова. Ехали мы в купе I класса; очень было тесно везде. Дорогой вечером разогревала Л. Н. овсянку, которую взяла с собой совсем сваренную. Он захотел сам возиться, схватил горячую крышку кастрюли и обжег три пальца. Я предложила воды, чтоб облегчить боль, он упрямо отказал. Тогда я молча все-таки принесла кружечку воды, и, когда он опустил в нее пальцы, ему сразу стало легче. Все-таки ночь от этого спал плохо.

В Гриневке нас встретили верхами сыновья Илья и Андрюша и пешком внуки - Анночка и Миша. Очень было весело их видеть и приехать в деревню. Л. Н. тотчас же приступил к делу: стал объезжать деревни и исследовать, где голод. Хуже всего в Никольском, и еще к Мценскому уезду. Хлеб едят раз в день и то не досыта. Скотина или продана, или съедена, или страшно худа. Болезней нет. Л. Н. устраивает столовые. Посылали в Орел Андрюшу узнавать цены хлеба. Много гуляли в Гриневке; я читала с Анночкой по-французски, шила мальчикам, смотрела за всеми четырьмя детьми, красила, рисовала с ними; присматривала за тем, чтоб плохой повар не слишком дурно готовил Льву Николаевичу. Но хозяйство у Ильи и Сони очень скудно и плохо; _мне_ все равно, но я боюсь, что желудок Льва Николаевича не вынесет плохой пищи и он захворает.

Илья мне не понравился дома. Детьми совсем не занимается; с народом не добр; ничего серьезного не делает, любит только лошадей. Соня же с народом добра, лечит их, хлопочет, чтоб их прокормить, дает муки и крупы детям и бабам.

Были у Сережи сына в Никольском. Сережа много музыкой занимается и сочинил прекрасный романс, который спела Соня очень мило своим молодым, симпатичным голосом.

Расположение духа Л. Н. было не радостно. Что-то унылое, подавленное и недоговоренное было в наших отношениях, и это меня очень огорчало. Более внимательной и кроткой, как я была с Л. Н. все последнее время, нельзя быть.

И так жаль мне было его оставлять в Гриневке. Но, может быть, лучше на время расстаться!

Заезжала я в Ясную Поляну и пришла после Гриневки в восторг от природы и местности ясно-полянской. Бегала по саду, в лес, рвала медунички в Чепыже, сажала деревца в саду и цветы на грядки; убирала в доме, приготовляла комнату для приезда Льва Николаевича.

28-го, вчера, был там первый гром и куковала кукушка. Деревья чуть зеленеют; везде веселая, напряженная работа; сеют огород, окапывают яблони, чистят сады. Дора и Лева дружны и счастливы. Она - прекрасная женщина, уравновешенная и культурная. Тоже копаются в своем, вновь разведенном, садике, красят дом, готовятся к ее родам и к приезду родителей.

Сегодня утром вернулась в Москву и... грустно тут. Приехал Сергей Николаевич с дочерью Машей. Левочка будет жалеть, что не видал брата.

1 мая

Вчера не писала, бессодержательна жизнь. Сегодня с утра пришел гимназист I гимназии Веселкин и принес собранные его товарищами 18 р. 50 к. денег. Трогательны до слез эти пожертвования в пользу голодающих юными душами или бедными людьми. Потом вдова Брашнина принесла 203 р., а еще прислала мне из Цюриха одна Коптева 200 р. Все это перешлю Льву Николаевичу.

Сегодня получила письмо от Сони, которая меня извещает о том, что Л. Н. здоров, продолжает обходить и объезжать нуждающихся и бодр; но от него я еще не получила ни слова. Все мое горячее к нему отношение опять начинает остывать; я ему два письма написала, полные такой искренней любви к нему к желания этого духовного сближения; а он вше ни слова!

В саду сегодня вечером пили чаи, собралось много гостей: Колокольцовы, Маклаковы, Аристов, Дунаев, наши Оболенские и Толстые, Горбуновы, Бутенев, Саша Берс, Марья Алекс. Шмидт и С. И. Танеев. Молодежь бегала по саду, визжали, гнилушки светящиеся там нашли; разговор о любви и хохот Маруси и С. И. - Все это томительно, шумно, ничтожно. Невольно думала о серьезной жизни в Гриневке с воспитанием детей, помощью голодным, посевами, хозяйством и т. д. Потом в Ясной с весенними работами, спокойной, величественной весенней природой и интересом рождения нового ребенка у Доры.

Уехала сегодня m-llc Aubert, ее жалко, но не очень, такая она была бедная, бессодержательная натура!

3 мая

Была в Петровско-Разумовском, видела маленького сына Мани и Сережи и очень взволновалась. Очень милое выражение глаз у этого ребеночка. - В Петровско-Разумовском застала пикник разных светских знакомых, и Саша, огорчилась, что, ее не позвали. Мы гуляли по саду и лесу. Обедала у старой тетеньки Шидловской, ей 77 лет и она очень бодра. Вечер у Колокольцовых. Какой трагизм в материнстве! Эта нежность к маленьким (как я видела сегодня в Мане к ее сыну), потом это напряженное внимание и уход, чтоб вырастить здоровых детей; потом старание образовать их, горе, волнение, когда видишь их лень и пустое, бездельное будущее, - и потом отчуждение, упреки, грубость со стороны детей, и какое-то отчаяние, что вся жизнь, вся молодость, все труды напрасны.

Получаю часто письма от Л. Н. Он, по крайней мере, теперь хоть несколько сот голодных прокормит. А то грех ему непростительный, что детей своих забросил.

5 мая

только несколько сот человек. А сегодня показалось так ничтожно девять столовых перед миллионами бедняков. - Пожертвований мы не вызывали, Л. Н. уже не по силам много работать; а если б вызвать - денег нам дали бы много.

9 мая

Сегодня Соня Мамонова просила написать С. И., чтоб он пришел вечером с ней повидаться. И он пришел - и, наконец, я дождалась этого счастья - он играл. Сонату Бетховена ("Quasi una fantasia") и ноктюрн Шопена. Какое было счастье его слушать и _как_ он играл! Он был особенно нежно настроен сегодня, и было что-то такое глубокое, содержательное, рассказывающее что-то в его игре... Я знаю, что он играл для меня, я была ему так благодарна! - Но зачем опять тревожить заснувшее на время к этим страшным впечатлениям сердце? Больно слишком...

Написала письмо Льву Николаевичу и о нем болезненно думала. То наслаждение, которое я получаю от игры С. И., доставляет страдание моему мужу. И это мучительно думать. Почему нельзя всего помирить, со всеми быть счастливой, любящей; от всякого брать ту долю радости, которую он может дать.

Приехал Сережа; играл Сергею Ивановичу свой романс и потом играл с ним в шахматы.

10 мая

Утром читала корректуры, потом ходила за билетами в театр и к Дунаевым искать помощницу к Льву Николаевичу на дело помощи голодающим. Предлагают Страхова, это было бы хорошо. Прочла сегодня письмо Черткова к Л. Н., желая узнать об умирающем Шкарване. Все письмо не натуральное, все те же рассуждения о борьбе с плотью, о деньгах и грехе их иметь, а вместе с тем он всюду задолжал, а у Тани просит взаймы 10 000 руб.

Все фальшь, фальшь, а я ее-то и не терплю. И кто из нас не борется со страстями? Да еще как борются! Иногда чувствуешь, что последние силы ушли на эту борьбу, и больше их негде взять. Да и какие у них страсти! Все они какие-то прямолинейные, скучные... А есть страсти, молчи, а не кричи о них вечно.

Вечером была в театре с Сережей, Андрюшей и Сашей. Давали "Freisehutz" в пользу голодающих консерваторские ученики. Я сидела во втором ряду кресел, там же, где С. И.

19 мая. Ясная Поляна

Много было _движенья_ всякого эти дни: укладывалась, перевозила весь дом и Сашу с новой гувернанткой, m-lle Kothing, швейцаркой. Переехали вcе люди 15 мая, мы с Сашей приехали в Яcную 16-го утром, в пустой ясно-полянский дом. Второй год я так приезжаю! В тот же день пробыли лошади, корова, рояль, все ящики, и мы усиленно разбирались и убирались; обедали и ужинали в доме Доры и Левы, которые были очень приветливы. 17-го утром я уже уехала к Льву Николаевичу в Гриневку, и так радовалась его увидать, и детей и внуков. Но мои горячие порывы всегда обдаются холодной водой. У Льва Николаевича сидел какой-то сектант, которому он читал свою статью; мой приезд помешал чтению, и Л. Н. было немного досадно, хотя он очень старался это скрыть. Я ушла в сад с этими миленькими внуками, Мишей и Андрюшей, и мы долго гуляли, бродили всюду, и я им рассказывала многое о цветах, яблонях, насекомых и просто из жизни - истории. Часа три я с ними наслаждалась. Когда после обеда я опять вошла к Льву Николаевичу, опять сектант сидел у него и говорил ему длинные стихи духовного содержания, которые составлены для пения сектантами; и опять Л. Н. с досадой уж просто меня выпроводил. Я ушла и заплакала; три недели почтя мы не видались; ни о нашей жизни в Москве, ни о детях, ни об экзаменах Миши, ни о Тане - ни о ком ему дела нет. Когда Л. Н. увидал, что я огорчилась, он пошел меня искать, начал смущенно оправдываться.

В Гриневке идет горячая жизнь, и мне жаль было, что я не могу в ней участвовать. Открыто двадцать столовых, кроме того раздача идет муки; весь день народ с мешками на подводах: то привозят купленное: муку, картофель, пшено, то получают недельную выдачу и развозят по столовым. Соня, жена Ильи, усердно работает, хотя Л. Н. ее упрекает в бестолковости иногда. Взял у меня Л. Н. еще сотню рублей, это уже четвертая, и я больше своих денет дать не могу. Эти сто рублей передали Сереже для помощи в Никольском. - С начальством идет какая-то глупая путаница: орловский губернатор Трубников выдал Илье официальную бумагу с позволением открывать _столовые- и даже выразил благодарность за них. Земский же начальник запрещает их открывать, говоря, что у него тайное предписание не допускать открытия столовых, а арестовать и выслать всех тех, кто вздумает жить среди народа и помогать ему. - Каково правительство! И кто кого обманывает?

Сегодня вернулась в Ясную, побывав часа четыре в Туле для всяких дел: и по иску Бибикова о владении землей; и о размытой на Чернском шоссе насыпи и о мосте; и о передоверии, межевании и т. д. Скучно и утомительно ужасно! Саша жила одна с гувернанткой, и мне сегодня было жаль ее. - Вечер пили все вместе чай на террасе, потом ходили встречать родителей Доры, которые приехали не тогда, а позднее, к ночи.

Л. Н. был в Гриневке несовсем здоров, у него болят верхние спинные позвонки и изжога. Сегодня ему было получше. Он очень занят развитием мускулов, делает гимнастику с гирями, ходил в пруд купаться и мылся на берегу; ест плохую пищу и мало, - а потом жалуется, пугается, стонет, закутается в ваточный халат и говорит о смерти, которой и не желает и боится.

Стало ясно и холодно, особенно по ночам. Яркая луна на чистом небе, опять сухо и пыль. Опять плохой урожай будет!

Телеграмма от Тани, она приедет завтра. Миша продолжает выдерживать экзамены, благодарю бога! Послезавтра поеду к нему.

20 май. Ясная Поляна

Какой блеск, какая красота весны! Ясные, солнечные дни, лунные ночи, пышное, необыкновенное нынешний год, цветение сирени, особенно белой; осыпающийся цвет яблонь, соловьи... - все это опьяняет, восхищает, и ловишь эти мимолетные впечатления красоты весенней природы, и бесконечно жаль их.

Приехали вчера добродушные Вестерлунды, родители Доры. Как она им рада, милая девочка с ее брюшком, домашними хлопотами, заботами о их комфорте.

Приехала сегодня утром моя Таня, что-то бледная и вялая; и все у ней разговоры о любви, о желании иметь детей, о трудности выносить девичество; трудности, о которой особенно ей наговорила Вера Толстая, которая вся возбуждена и готова на всякую любовь и, главное, на деторождение. Бедные девушки, они не знали в молодости, что их ждало в зрелости.

Сегодня рождение Левы, ему 29 лет. Мы у него обедали, пили шампанское, и Дора радовалась и все украсила цветами.

отправляю Сашу с гувернанткой к сестре Лизе, а то ей не с кем тут оставаться, Таня уезжает 22-го к отцу в Гриневку.

С Таней мне просто, хорошо. Мы друг друга до конца знаем, понимаем и несомненно любим.

Передо мной портрет Льва Николаевича с таким выразительным взглядом, который все меня к себе притягивает. И, глядя на него, я вспоминаю его упреки, его поцелуи, но не могу припомнить искренне-ласковых слов, дружелюбно-доверчивого отношения...

Были ли они когда?.. У меня был порою страстный любовник или строгий судья в лице моего мужа, но у меня никогда не было друга - да и теперь нет, менее чем когда-либо.

Ах, как соловьи поют!

Ходили сегодня с Сашей гулять по лесам; набрали немного грибов в посадке, ландыши еще так чудесно цветут в Чепыже. Люблю я ландыши, такой благородный цветок.

Какая тихая лунная ночь! И опять стало жарко днем и тепло ночью. Перечла жизнь и учение Сократа и с новой стороны поняла его. Все великие люди схожи: гениальность есть уродство, убожество, потому что она исключительна. В гениальных людях нет гармонии, и потому они мучают своей неуравновешенностью.

22 мая

Приехала утром в Москву.

25 мая

Троицын день. Миша уехал к Мартыновым. Экзамены выдерживает с натяжкой. Ездила с няней на могилки Алеши и Ванички в Никольское. Посадили цветы, обложили дерном, прочла я "Отче наш" и попросила в душе моих младенцев молить бога о моей грешной и больной душе.

Ясный, веселый день, праздничный народ. Ходила с девочкой в ближайший женский монастырь, болтала с монахинями. Одна из них - _влюбленная_ в Христа с самой юности, и помешана на том, чтоб остаться в полном смысле слова _Христовой, а не чьей-нибудь, невестой.

Чисто разведенный садик, близость деревни и дач, гармонии, народ - никакого настроения не чувствовалось. Вернулись поздно вечером в Москву.

26, 27, 28, 29-го в Москве; корректуры, одиночество, грусть. Раз вечером на этих днях играю в угловой комнате, и так мне захотелось видеть и послушать С. И., и через несколько времени вижу в окне три фигуры, не узнаю сначала, потом узнала и не удивилась. Это были Маслов, Танеев и Померанцев. Маслов ушел раньше; потом Померанцев играл мне, потом и С. И. стал играть: играл свои романсы, свой квартет в четыре руки с Юшей.

29-го он опять пришел ко мне вечером вместе с Гольденвейзером. Но просидел очень мало времени и какой-то взволнованный, торопливо ушел.

30 мая

Акт в консерватории. Жаркий солнечный день. Соната Шумана, концерт Сен-Санса и несколько маленьких вещей, прекрасно сыгранных ученицами консерватории - Фридман, Бесси и Гедике-учеником, - мне доставили большое удовольствие. Не было ни одного человека, кто бы меня не приветствовал словами: "какая вы сегодня молодая", или: "какая свеженькая", или: "на вас смотреть - станет весело, легко, свежо"... Это сделало больше всего мое светлое, новое, очень бледно-лиловое кисейное платье. Но разговоры о моложавости моей и приветствия ласковые публики - мне всегда, к стыду моему, приятны.

Сафонов заставил меня, умоляя, присутствовать на каком-го заседании. У него не хватало членов музыкальных. Я ничего не поняла из его отчетов, что-то подписывала, и мне было совестно.

Приезжаю домой, выхожу на балкон, вяжу - сидит на лавочке в саду С. И. и читает газету. Я страшно обрадовалась. Для нас с Мишей был накрыт в саду обед; поставили третий прибор. Как мы весело, хорошо обедали. Всем есть хотелось; а в саду было так уютно, свежо! После обеда втроем, т. е. с Мишей, ходили по саду, С. И. рассказывал о Кавказе. Миша уезжал на другой день на Кавказ и интересовался рассказами. Потом Маша уехал, мы остались вдвоем: пили вместе чай; С. И. мне сыграл вариации, написанные его учеником, Колей Жиляевым. Потом мы сидели и разговаривали так, как разговаривают люди, до конца доверяющие друг другу: серьезно, искренно, без застенчивости, без глупых шуточек; говорили только о том, что действительно нас интересует обоих. Ни разу не было неловко или скучно.

Какой был вечер! Последний в Москве, а, может быть, и в моей жизни.

"Когда-нибудь надо уходить". Я ничего не ответила, мне хотелось плакать. Я проводила его до двери и ушла в сад. Потом я все уложила, убрала, заперла, и мы в 12 часов ночи уехали в Ясную.

31 мая

Утром тяжелый приезд в Ясную. Ни Тани, ни Льва Николаевича, и три телеграммы - он болен, лежит у Левицких! Он обещал никуда не ездить, а съехаться со мной в Ясной, и вместо этого уехал с Соней (невесткой) в коляске странствовать по соседям и будто бы изучать положение страны в смысле голода и будущего урожая. Были они у Цуриковых, у Афремовых и у Левицких, где Л. Н. уже слег в жару, с дизентерией.

1 июня

Лев Николаевич не приехал; проплакав весь день, я поехала больная с Марьей Александровной Шмидт сначала через Козловку в Тулу, потом Сызрано-Вяземской дорогой до Карасей. Там рано утром наняли ямщика и поехали к Левицким. Лев Николаевич плох, все дизентерия, слабость, ехать домой немыслимо.

2, 3, 4, 5 июня

У Левицких. Прекрасная семья, занятая, либеральная в хорошем смысле, особенно он, умный, твердый человек.

Трудный уход и забота за больным Л. Н. в чужом доме, с сложной вегетарианской пищей. Посылала за доктором, давали висмут с опием, клистиры крахмальные, компрессы. Скучно, холодно, тоскливо и досадно. Лев Николаевич поехал уже больной. Что за легкомыслие, и как не совестно в чужом доме дать столько забот с непривычными для посторонних, сложными требованиями миндального молока, сухариков, овсянки, покупного хлеба и пр.

6 июня

Вернулись в Ясную, я очень кашляю, слаба, измучена и устала от трудного ухода за Львом Николаевичем.

Ночевали у Ершовых, которых не было дома. Ужасное событие! Тулубьева, рожденная Ершова, молодая женщина, от тоски бросилась в воду и утопилась. Я позавидовала ее храбрости. Жить очень, очень трудно.

8 июня

Родился сын у Доры в 12 ч. 45 мин. Как она, бедная, страдала, как умоляла отца о чем-то, горловым, молодым голосом, громко болтая по-шведски. Лева был очень с ней нежен, бодрил ее, а она так хорошо, любовно к нему относилась, прижималась, как будто прося разделить ее страдания. И он разделял, и так нормально, хорошо родился этот маленький Лев.

11 июня

Поставила рояль в мастерской Тани. Играла сегодня часа три, и плакала ужасно от бессилия, желания послушать еще когда-нибудь музыку С. И. Ведь были же эти два счастливых лета! Зато после какого страшного несчастия - смерти Ванички - послано мне было это утешение! Благодарю тебя, господи, и за то.

Приехали Маша с Колей и Илья с Мишей, внуком. Мы с ним гуляли вдвоем по Черте, рвали ночные фиалки, говорили о разлуке с няней, о гнездышке, которое мы берегли с Ваничкой - сначала с яичками, потом с птичками. Очень было тихо, хорошо на душе, особенно после моих слез и моего отчаяния.

Ужинал у нас Вестерлунд и Лева, и стол был длинный, что я люблю, привыкла так. Мечтаю ехать к сестре Тане и заехать к Масловым. Удастся ли? Когда Ф. И. Маслов со мной прощался в Москве, он меня очень звал и за что-то горячо благодарил. Люблю я эту семью, утешающую, твердую, добрую и ласковую. Все они безбрачные, но при тихой поверхности, наверно, не без внутренних тревог и волнений прожита жизнь-всякого из них. Как мне хотелось бы в их тихую пристань, где С. И., наверно, мне поиграл бы и где мы с ним опять побеседовали бы о самых серьезных и задушевных вопросах жизни и смерти.

Л. Н. все не поправляется от болезни. Он вял, сонлив и притих совсем, не проявляя ни радости, ни горя, ни злобы, ни любви. Эта последняя болезнь точно испугала его, я он, точно, увидав возможность умереть, ужаснулся этого.

Вопрос о голоде, столовых, пожертвованиях как-будто вдруг перестал его интересовать. Вестерлунд нашел в Льве Николаевиче увеличенную печень и велел ему пить воду Виши очень горячую по утрам.

12 июня

это как хорошо! Потом опять играла. После обеда посидели с Мишей на вышке, а потом ездили в кабриолете с Сашей к столяру и на могилки моих младенцев, тетушек и родителей Л. Н. Рвали во ржи васильки; дорогой смеялись, болтали, шутили с детьми. Вечером Л. Н., на балконе сидя, задавал нам задачи и вспоминал свою любимую о косцах. Вот она.

Было два луга: большой и малый. Пришли косцы на большой луг, косили все полдня. На вторую половину дня отправили половину косцов на малый луг. К концу дня большой луг был весь скошен, а на малом лугу осталось работы на одного человека на один день.

Сколько было косцов? 8 человек. ђ косцов скосили большой луг; 3/8 косили малый, т. е. 2/8 косцов и 1/8, т. е. один человек. Если один человек составляет 1/8, то всех было восемь человек.

Это одна из любимых задач Льва Николаевича, и он ее всем задает.

Думала сегодня: отчего женщины не бывают гениальны? Нет ни писателей, ни живописцев, ни музыкальных композиторов. Оттого, что вся страсть, все способности энергической женщины уходят на семью, на любовь, на мужа, - а, главное, на детей. Все прочие способности атрофируются, не развиваются, остаются в зачатке. Когда деторождение и воспитание кончается, то просыпаются художественные потребности, - но все уже опоздано, ничего нельзя в себе развить.

Девушки часто развивают в себе духовные и художественные способности и силы; но это развитие остается единично, не может идти дальше, в следующие поколения, потому что девушки не дают потомства. Бывают часто гениальные люди от старых, развитых раньше, матерей, и Лев Николаевич один из таких. Его мать была не молода, когда родила его, да и когда выходила замуж.

13 июня

Опять как будто судьба позволила жить и радоваться, если только сердце мое больное способно еще на радость. Но, слава богу, все здоровы и дружны, Лев Николаевич сегодня ездил верхом в Ясенки; и он рад, что поздоровел и что и ему еще бог позволил жить, и жить даже бодро. Только что начинаю устраиваться, убирать дом, устанавливать мебель, гулять. Сегодня с внуком Мишей ходили в Посадку, рвали цветы, грибы, ягоды: много о Ваничке с ним говорили; я ему рассказывала о его жизни и плакала.

Потом я опять гуляла с Вестерлундами, Левой и Илюшей. С Илюшей тихо и хорошо разговаривали о его делах и переезде на зиму к теще. Очень он, бедный, запутался в делах хозяйственных и денежных.

Чудесный был ясный вечер; пропасть везде цветов, делали букеты на завтра.

Завтра крестят маленького внука Льва.

14 июня

День провела со всеми своими детьми: в 1 час дня крестили маленького внука Льва. Дора очень волновалась, а деды - шведы - ужасались дикости русских крестин.

Обедали все у нас, на воздухе, очень торжественно, с букетами и фруктами на столе, с шампанским и прекрасной солнечной погодой. Потом все играли в теннис, и Л. Н. тоже; он не унывает; здоровье его, слава богу, совсем поправилось. Вечером уехали и Маша с Колей и Илья с Мишей, которого мне ужасно было жаль отпускать. Но чувство, что он _не_ _мой, что любить его только горе, что воспитывать его буду не я - все это заставляет меня бояться этой привязанности, и я удаляюсь от Миши умышленно.

Играла сегодня три часа под ряд, разучивала полонез Шопена As-dur; трудно, но какое это чудесное произведение! Позднее приехала Надя Ферре, очень приятно пела. Прочла рассказ сына Левы в "Новом Времени": "Прелюдия Шопена". У него не большой талант, а маленький, искренно и наивно. Кончила день с Л. Н. слишком молодо.

17 июня

Опять все и трудно и грустно! Вспомнила невольно когда-то сказанные мне французским философом Charles Richet слова: "Je vous plains, madame, vous n'avez pas meme le temps d'etre heureuse" {"Я жалею вас, сударыня, у вас даже нет времени быть счастливой"}.

Опять и вчера, и сегодня клистиры, припарки, компрессы, выливанья из горшков, ухаживанье за больным Львом Николаевичем... Он после своей дизентерии не был воздержан, ел много и жадно; ездил, вопреки запрету докторов, на велосипеде, купался, слишком утомлялся верховой ездой, и вчера у него начались страшные боли в желудке, упорная, мучительная рвота, а сегодня жар, 38 и 2 было вечером, весь день он ровно ничего не ел, стонет вот уже сутки и очень нетерпелив.

Сама я тоже больна, слишком утомляюсь и огорчаюсь. У меня кашель, болит под ложечкой.

Л. Н. в постели принимал каких-то супругов из Воронежа, приехавших, как к духовному врачу, с ним о чем-то советоваться. Это его утомило.

Вчера, до заболеванья Льва Николаевича, с Сашей в первый раз купались и жалели, что мало кто пользуется такой чудесной купальней и вообще нашей яснополянской удобной летней жизнью. Разговорились с ней и смеясь решили, что когда будем жить по своей воле, то у нас будет много, много всякого народу, которые будут жизнью наслаждаться вокруг нас, а мы на них будем радоваться.

18 июня

Рожденье Саши, ей 14 лет. Невыносимо жаркий день, 40-градусов тепла было на солнце в два часа дня. Л. Н. все нездоров, изжога, жар до 38 и 3 был сегодня. К вечеру стало лучше, температура пала до 37 и 5, и он ел сегодня два раза овсянку и пил кофе.

Сбегали с Сашей бодро на Воронку купаться. Такой был красивый, тихий вечер, что я не переставая любовалась природой, небом, луной.

Вернувшись, застала Льва Николаевича, диктующего статью газетную Тане, которую, впрочем, раздумали посылать.

Дело вот в чем: приехали в Ясную шесть человек гимназисток и гимназистов, привезли 100 р. для нуждающихся крестьян. Л. Н. послал их к священнику, попечителю здешних мест, и священник указал на особенно бедных. Гимназисты купили в Ясенках муки, которую и выдавали беднейшим. Явился становой и урядник и строго запретили купцу в Ясенках выдавать муку мужикам по запискам от нас или гимназистов. Просто безобразие! Не смей никто в России милостыню подавать бедным - становой не велит. Мы с Таней глубоко возмущались и обе охотно бы поехали прямо к царю или его матери и предостерегли бы их от того возмущения, которое может подняться в народе от озлобления к подобным мерам.

Приехали девочки Толстые и М. А. Шмидт.

20 июня

Лев Николаевич все болен. Жар небольшой, 37 и 8, но все жжет его, и он худеет и слабеет. Боли в животе только при движении или нажимании. Вчера на ночь долго растирала ему живот камфарным маслом, потом положила компресс с камфарным спиртом. На ночь дала висмут с содой и морфием. Ел он сегодня овсянку, рисовую кашу на миндальном пополам с простым молоком (обманом) и яйцо, которое, после трех дней, уговорил его съесть доктор Вестерлунд.

Был исправник по поводу приезда из Харькова гимназистов и гимназисток для какой-то помощи народу и работы в народе. Все без видов, а сегодня приехали две еще девочки с той же целью, из которых одной 13 лет. Их всех выслали, а я упрекала исправнику резко, что он запретил купцу в Колпне отпускать по запискам муку народу. А записки выданы по указанию священника беднейшим жителям наших мест, и мука уплачена.

Еще приехал из Англии X. Н. Абрикосов и рассказывал о Черткове и всех тамошних жителях русских немало нового и интересного.

Ходила купаться с Таней и Сашей. Жара страшная, сухая гроза, тучи, молния, дождя нет, страшная засуха. - Урывками эти дни поиграла немного в мастерской, на дворне.

Очень сегодня я затосковала о Льве Николаевиче. Думаю, если он и поправится от _этой_ болезни, то ему скоро 70 лет; и все-таки он долго прожить не может, и вдруг я останусь одна, без него на свете. Такая вдруг беспомощность мне показалась во мне, такое ужасающее одиночество, что я чуть не разрыдалась. Как ни трудно мне подчас с Л. Н., но все-таки он меня одну любил, он был мне опорой и защитой, хотя бы даже и от детей. А тогда? Трудно, грустно мне будет ужасно! Дай бог ему пожить подольше, и мне без него или не жить совсем, или как можно меньше.

Прочла четыре листа корректур, глаза слабеют.

21 июня

Со всеми болезнями и горестями напутала в издании 15-го тома девятого, дорогого издания и очень этим взволновалась; не знаю еще, как выпутаюсь. Я забыла, что то, что составляло _добавление_ к 13-й части, тоже не вошло в дорогое издание, и начала прямо с 14-й части. Теперь придется добавлять в конце, внося все без системы и без последовательности годов. Слишком много должна вмещать моя голова, и все идет хорошо, пока все благополучно. "И на старуху бывает проруха", говорит пословица; и вот у меня "проруха", а все от болезней Льва Николаевича и разъездов по разным местам, где он жил, куда ездил и где болел.

Посылала за Надей Ивановой, читала с ней корректуры. Часа три играла на фортепиано. Льву Николаевичу получше, со всяким днем температура ниже, сегодня 37 и 3, но он очень жалуется на слабость и был сегодня не в духе, на все сердился. Начал есть, в виде лекарства, по совету Вестерлунда, по яйцу в день, и ему это неприятно, но слабость и немощь тоже неприятны.

Вечером ходили все купаться. Возвращалась я одна, сумерками, лесом, и так вдруг затосковала душа о Ваничке, о сестре Тане, о многом утраченном в жизни, об утраченном и испорченном в моем собственном сердце, о том, что еще друг - моя дочь Таня - уйдет от меня, порвет со мной ту сильную, тридцатичетырехлетнюю любовную связь, которая была между нами.

никто никогда не узнает. - Потом мне стало страшно, я все слышала в лесу чьи-то еще другие стоны. Это умершие чьи-нибудь души мне вторили, или отсутствующие.

Приезжал Дунаев и с ним Дигрихс, брат Гали Чертковой, только-что оставивший военную службу по убеждениям.

Затмение луны, на которое я смотрю в окно... Уже стало меньше...

22 июня

Весь день у крыльца бабы с просьбами: муки, денет, хлеба поесть просто, чайку, лекарства и т. д. Стараюсь терпеливо удовлетворить просящих, но очень утомляюсь. Помощи ни в чем, ниоткуда. Бегаю весь день, к Л. Н. вниз, бегаю по делам - и к вечеру совсем без ног. Растирала Л. Н. живот, а в это же время мечтала о море, и скалах, и горах в Норвегии, куда звал нас уезжающий завтра Вестерлунд.

26 июля

Вчера провела тяжелый очень вечер. Наш сосед, юный Бибиков, оттягал у нас купленную у его отца землю; теперь приходится защищаться, началось судебное дело. Вчера нужно было собрать окольных свидетелей, и собрали только из Телятинок, деревни Бибикова, нашего якобы врага. По всему видно, что свидетели, судья, землемер - все подкуплены и угощены были вчера Бибиковым. Допрос тоже производили мошеннически. Сначала я горячилась, а потом просто пришла в недоумение: суд, допрос, присяга, - и все это одно мошенничество.

Просидела из любопытства до самой ночи в избе старосты. К концу допроса двенадцати крестьян все как-будто стали сконфужены и смиреннее: и судья, и крестьяне. Слишком очевидна наша правота.

Писала прошение в тульскую чертежную, прося о восстановлении границ нашей земли; а то крестьяне ежегодно забирают больше и больше нашей земли.

Л. Н. все мне не нравится своим здоровьем. Сегодня у него желудок расстроился опять, и что-то он зяб вечером. Притом слабость еще большая.

Лева сын тоже раздражителен и нервен, и писательство его такое же нервное. Я хотела бы для него больше спокойствия, жизнерадостности, меньше самоуверенности и душевной суеты.

Дора с младенцем Львом очень трогательны и милы.

Радостно было вчера то, что когда меня не было дома и поднялся ветер с ужасной грозой, Л. Н. очень тревожился обо мне, не ужинал, просил послать пролетку и теплое платье. Вот, когда его не будет, не будет ничьей обо мне заботы, и это очень тяжело.

Уж и гроза была! Со всех четырех сторон молнии, ветер пролетку воротил, когда мы ехали из Телятинок домой, и вдали зловещее зарево пожара.

Много пожаров и много погорелых ходят к нам за помощью.

Тихая какая ночь, и луна светит в открытое окно. Я люблю это ночное одиночество с моими мыслями и в душевном общении с умершими и отсутствующими любимыми существами.

27 июня

Грозовая несносная атмосфера; все мы от жары и наэлектризованного воздуха совсем расслабли. У Л. Н. опять ноет под ложечкой, и он мне сообщает постоянно об отправлениях своего желудка, какого они свойства. Боже мой! помоги мне не роптать и нести свои обязанности до конца достойно и терпеливо.

Делала ему сегодня ванну, сама все приготовила, положила градусник, потом чай приготовила в зале, и он очень ободрился. Хотелось мне очень ехать к Сереже, на денек; завтра его рождение, но не решаюсь оставить мужа. - Пыталась сфотографировать внука, но не удалось, он заснул, потом гроза помешала. - Учила инвенции Баха, но всего один час удалось играть. Больные бабы, дела, работа; написала по просьбе Л. Н. одно письмо крестьянину.

Маруся Маклакова уехала с Илюшей. Купались в белом густом тумане вечером с Сашей и Марусей.

"Если женщина не христианка - она страшный зверь".

Вывод из того, что я всю свою личную жизнь отдала ему в жертву, подавила в себе все желания - хотя бы к сыну съездить, как сегодня, и так всю жизнь. А муж мой везде видит зверство.

Зверство настоящее в тех мужчинах, которые ради своего эгоизма поглощают всецело жизни жен, детей, друзей - всех, кто попадаются на пути их жизни.

28 июня

Приехал с Кавказа Миша, восхищенный своей поездкой, природой величественной Кавказа, радушием жителей, весельем, которое и ему и Андрюше там доставляли. С ним приехал Саша Берс, возмужавший и подурневший. Миша и Лева уехали к Сереже, к его рожденью.

Жизнь моя идет все так же мучительно скучно. Льва Николаевича я почти не вижу, он все один в своем кабинете, пишет без конца письма во все стороны и ткет усердно паутину своей будущей славы, так как эти письма будут составлять огромные тома. - Я на днях читала его письмо к сектанту и ужаснулась _фальши тона этого письма. Дневник он уже неохотно пишет, он знает, что я могу его прочесть, а письма разлетаются по всему миру, а дома копируются дочерями.

Он очень осунулся, похудел и присмирел.

Он нашел, что доктор Вестерлунд и мужик немецкий, и буржуазен, и туп, и отстал на 30 лет в медицине; а не видел он доброты этого доктора, его самоотверженную жизнь на пользу человечества, его желание помочь каждой бабе, каждому встречному; его заботу о жене, о дочери, его бескорыстность.

29 июня

Льву Николаевичу равномерно, потихоньку - но лучше. Сегодня он гулял, принес букет васильков. Пишет все письма целыми днями.

1 июля

Приехала Анненкова, были сегодня в Овсянникове. Там сидели у Марьи Александровны и потом у Горбуновых. У Марьи Александровны над ее постелью висит большой портрет Льва Николаевича. Она фанатичка его мыслей и по-женски все-таки в него влюблена, и потому может выносить такую суровую рабочую жизнь. Без этого она давно бы умерла, так слаб ее организм, так она худа. Я ее люблю за ее пылкую природу. Анненкова спокойная и добрая по природе.

Своей жизнью я очень недовольна: проходят дни в болтовне (в сущности для меня скучной), в мелких делах раздачи лекарств, денег, забот о еде, хозяйстве, дел по книгам и имениям, - без мысли, без чтения, без искусства, без настоящего дела, которое могло бы иметь благотворные последствия...

Приехали к Мише Бобринский Лев и Бутенев, в коляске, тройкой: один как-будто много выпил, другой курил толстые сигары, и Льву Николаевичу это было и жалко и смешно.

Приехал несимпатичный еврей Левенфельд, написавший и продолжающий писать вторую часть биографии Льва Николаевича.

Видеть очень хотела бы сына Сережу; Таня на время от нас ушла сердцем, но и она вернется. Мои двое старших детей - мои любимые. Они друзья моей всей почти замужней жизни и моей молодости.

2 июля

Читали драму Тани: очень _умно, но безжизненно, - ни в кого не веришь и никого в этой драме не любишь.

Вечером разговоры с Левенфельдом. Он мне рассказывал об "Этическом обществе" в Берлине. Полный атеизм, забота о материальном благосостоянии людей. Забота эта хороша бы была, если б она получила широкое, всемирное распространение, но почему при этом им помешала вера в бога? Без мысли о боге я бы утратила всякую способность что-либо понять и что-либо любить. Мне нужна эта идея бога и вечности.

Третьего дня просидела до трех часов ночи и писала с удовольствием свою повесть: "Песня без слов". Вчера часа три играла на фортепиано, сегодня тоже. Вспомнила сегодня о романсах Танеева, потому что Саша по дороге в купальню их все напевала, я взяла их разбирать.

Непростительно тоскую и везде слышу запах трупа, и это мучительно. Только музыка меня спасает от тоски и от запаха этого.

5 июля

Прекрасная прогулка с Л. Н., Дунаевым, Анненковой и тремя барышнями чужими, по Горелой Поляне, Засекой, под мост на шоссе, опять Засекой, Козловкой и домой. Ясный, красивый вечер. Все больна Таня, и все сердце болит, пойдешь, сидишь с ней и думаешь: "Неужели скоро мы расстанемся навсегда?"

6 июля

Дождь, холод; Таня все лежит от болей в животе. Прошлась по саду, нарвала для Тани чудесный букет. Поиграла часа два с половиной, но плохо. Весь день поправляла корректуры. Много мне беготни и мелких, скучных дел: документы надо посылать в Управу; жалованье людям, грибы, малину покупать; больных лечить; нищим подавать; обед и ужин заказывать; с Дорой и внуком посидеть; работы девушкам раздать; переписать бы следовало эти дни Льву Николаевичу, а тут пропасть корректур. За Таней походить, а она упрямится лекарство принимать.

12 июля

Уехала из дому по гостям. Первое - заехала к дочери Маше, и измучилось душой, глядя на нее. Сгорбленная, слабая, худая, как скелет, нервная, с всегда готовыми слезами. Жизнь крайне бедная, еда отвратительная.

13 июля

Рано утром приехала в Селище, к Масловым. Федор Иванович меня встретил на станции, вся семья была вставши и встречала меня, и С. И. тоже. Прелестные места, Брянские леса, ключи, речка Навля, все это широко, красиво, особенно сосновые с дубом леса. Ходили всюду с Анной Ивановной. Вечером читали "О голоде", прекрасную статью Льва Николаевича, всем очень понравившуюся. С. И. исполнил мою мечту, сыграл мне As-dur-ый полонез Шопена, и еще два раза. Два же раза он сыграл Шуберта "Morgenstandchen" и что-то Генделя. Какое было наслаждение его слушать! - Сам он у Масловых мне не понравился: какая-то и внешняя и внутренняя распущенность в привычной с детства обстановке людей, уже состарившихся, и природы приглядевшейся. - На другой день, 14-го, ездили все в лес, фотографировали меня в дупле одной из вековых лип, вечером занимались с Анной Ивановной фотографией и рано разошлись.

15 июля

С утра рано все встали, Анна Ивановна проводила меня в карете до станции Навля, и вечером поздно меня встретила в Киеве сестра Таня. Ночевали с ней в городе, утром на извозчике приехали в Китаев.

16 июля

Ласковый прием у Кузминских: хорошенькая, благоустроенная дачка, милые мальчики, радушный хозяин Саша и любимая, горячо, глубоко любимая сестра Таня. При виде Митички сердце больно перевернулось: это был друг, ровесник и первый товарищ детства покойного Ванички. И Митя уже большой, десятилетний мальчик, а Ванички нет!

Ходили гулять в Китаевский лес: вековые сосны, дубы старые, горы, монастыри... Ходили с Сашей, Верой и Митей и Володька мальчик. Купались в пруду монастырском, пили чай, лазили по горам. Хорошо быть в гостях, все ново, забот никаких...

17, 18, 19, 20 июля

Жила все дни у Кузминских. Был пикник с дачниками на остров Днепра; ходили все в народный театр в Китаеве. Купались в Днепре. 20-го были с сестрой Таней в самом Киеве, смотрели Владимирский собор. Лучшая там картина "Воскрешение Лазаря" Сведомского. Картины Васнецова - особенно крещение Владимира и крещение народа - ниже всякой критики. Вообще отсутствие изящества форм поражает всюду. Например, ноги Евы в раю, когда ее соблазняет змий, - это что-то ужасное.

Прелестно место, где стоит памятник Владимиру, и вид на Днепр вниз очень хорош. Вообще памятники древние, например, Богдану Хмельницкому в Киеве же, насколько лучше новых, как, например, безобразный памятник Пирогову на Девичьем поле.

Еще ходили в пещеры. Я на этот раз решилась, и как вдруг заробела, когда мы прошли несколько этого безвоздушного, темного, подземельного пространства, откуда не было уже возможности поворота, и которое освещалось только теми свечами, которые были в наших руках. И пришло мне в голову, что дьявол мне заграждает путь, а монах, водивший нас, в то же время мне сказал: "Чего вы, матушка, заробели, тут жили люди, а вы пройти боитесь. Вот церковь, молитесь". И я стала машинально креститься и стала твердить слова молитвы, и действительно страх вдруг совсем прошел и я уже шла с интересом. Поразительны круглые окошечки в замуравленные пещерные комнатки, куда добровольно замуравливали себя святые люди, которым пищу подавали в эти окошечки раз в день и которые и умерли в этих затворах - живых могилах.

службой, дружба дружбой. Кроме того, обоюдная заботливость у супругов тоже очень трогательна.

Из Киева я уговорила сестру Таню ехать со мной в Ясную, и это была мне огромная радость.

22, 23, 24, 25 июля

Утром рано приехали с сестрой Таней в Тулу 22-го: дождь шел, свежо, лошади не высланы. Взяли извозчика, приехали - и тут начались неприятности: целый ряд неприятностей от Л. Н., что я заехала к Масловым и видела там С. И. А между тем, уезжая, я спросила Л. Н.: если ему неприятно, то я не заеду. Я, прощаясь, нагнулась к нему, сонному, поцеловала его и просто, откровенно сделала ему этот вопрос. А он не просто, зло и не откровенно в первый еще раз сказал: "Отчего же, разумеется, заезжай", а второй раз сказал: "Это твое дело".

У преддверья пещер в Киеве, на стене написана огромная картина, изображающая сорок мытарств, через которые перешла душа умершей святой Феодоры. Изображены вперемежку: группа двух ангелов с душой Феодоры в виде девочки в белом одеянии, с группой дьяволов во всех возможных безобразных позах. И дьяволы эти - все сорок групп - изображают сорок грехов, подписанных по-славянски под этими группами чертей.

Так вот Л. Н. все эти сорок грехов, наверно, приписал мне да эти три-четыре дня, которые он меня бранил.

Наверху этой картины изображена уже одни душа, т. е. одна девочка в белом одеяниям, упавшая ниц на ступенях возвышения, на котором изображен Христос, сидящий с апостолами. Далее врата рая - и, наконец, сам рай в виде сада. Целая поэма, очень интересная, воображаю, для народа особенно.

Потом стало у нас тише. Я старалась, чтоб не отравить сестре ее пребывание в Ясной. Мы с ней много разговаривали, и она меня осуждала за мое пристрастие и к С. И., и к музыке, и за то, что огорчаю мужа.

Трудно мне покорить свою душу требованиям мужа, но надо стараться.

28 июля

Свезла в Ясенки сестру Таню. Она уехала в Киев, кажется, довольная своим пребыванием в Ясной. Мы, если можно, стали еще дружней. Я осиротела - а прильнуть не к кому.

Ходила одна по лесу, купалась и плакала. К ночи опять начались разговоры о ревности и опять крик, брань, упреки. Нервы не вынесли, какой-то, держащий в мозгу равновесие, клапан соскочил, и я потеряла самообладание. Со мной сделался страшный нервный припадок, я вся тряслась, рыдала, заговаривалась, пугалась. Не помню хорошенько, что со мной было, но кончилось какой-то окоченелостью.

29, 30 июля

Пролежала полтора суток в постели, без еды, без света в темной комнате, без мысли, без чувства, без любви и ненависти, и испытала могильную тишину, безжизненность и мрачность. Ко мне заходили все, но я никого не любила, ни о чем не жалела, ничего не желала, кроме смерти.

Сейчас толкнула стол, и на пол упал портрет Льва Николаевича. Так-то я этим дневником свергаю его с пьедестала, который он всю жизнь старательно себе воздвигал.

31 июля

Лев Николаевич уехал верхом за 35 верст в Пирогово к брату Сергею Николаевичу.

1, 2 августа

Чувствую радость одиночества и комфорта жизни с каким-то небывалым еще во мне ощущением.

3 августа

"Отец Сергий", высокого стиля художественное произведение, еще не оконченное, но хорошо задуманное. Тут есть мысль из "Жития святых", как один святой искал бога и нашел его в самоотверженной в труде и работе, самой заурядной, но смиренной женщине. Так я здесь, отец Сергий, гордый, прошедший все перипетии жизни, монах, нашел бога в Пашеньке, уже старой женщине, знакомой еще в детстве и ведущей трудовую для семьи жизнь на старости лет.

Есть и фальшь в этой повести: это конец - в Сибири. Надеюсь, что так не останется. Очень уж все хорошо задумано и построено.

Писала вчера с половины второго до пяти часов утра, ночь всю пропереписывала, стало светло и голова кружилась, но я все кончила и Л. Н., приехав, может работать над этой повестью.

Он хочет сразу написать и напечатать три повести: "Хаджи-Мурат", "Воскресение" и "Отец Сергий", и все это как можно дороже продать в России и за границей, и весь сбор денежный отдать на переселение духоборов.

Это обидно для нас, для его семьи, лучше бы Илюше сыну и Маше помог; они очень бедствуют. Кстати, два духобора сюда приехали, и я их должна скрывать в павильоне, и мне это крайне неприятно.

Ветер, сухо, ясно и красиво.

Сидела у Доры, вникала в маленького Льва, внука. Пропало во мне это непосредственное, животное почти, страстное чувство к маленьким детям, и в внуках я только люблю _мечту_ будущего и продолжение нашей жизни.

5 августа

Вчера переписывала статью Л. Н. Все то же _отрицание_ всего на свете, и под предлогом христианских чувств - полный социализм.

Сегодня с утра была в Туле: столько было дела в чертежной, у нотариуса, искала учителя Мише, покупки, дела в банке и управе. Я так устала, что шаталась на ногах. Мечтала дома отдохнуть, и вдруг толпы гостей: Сергеенко, две барышни Дидрихс, сестра Лиза с дочерью и гувернанткой, Зветинцева с дочерью Волхонской и князем Черкасским, мальчики, - ужинали неожиданно все, и я заробела. Еще приехал Гольденвейзер и играл вечером Шопена, я поднялись во мне опять все музыкальные чувства, то прекрасное настроение и возбуждение, которым я жила эти два года.

Шум, крик, безумие молодого веселья. Очень устала. А Л. Н. весел, тоже возбужден и радуется и гостям, и балалайке Миши Кузминского, и болтовне княгини Волхонской, и всему, что составляет развлечение жизни.

11 августа

Третий день больна: и все члены ломит, и голова болит, и желудок, и грудь заложило. Не сплю совсем и не ем ничего.

Вчера среди дня встала с постели, мне совестно было валяться больной без дела, и через силу почти переписала всю статью Льву Николаевичу. Он же работает над "Воскресением" - ненавистной мне повестью. Может быть, он ее исправит.

Тут Горбунов, Гольденвейзер, приехал Орлов-Давыдов, которого Л. Н. ждал; я сидела на балконе, хотела воздухом подышать, но страшно слаба; а Л. Н. вдруг уходит спать и мне оставляет на полтора часа гостя.

Неприятное известие о том, что цензура арестовала последний, только что напечатанный мною том дорогого издания. Без хлопот не обойдется. Написала в Петербург Соловьеву, главному цензору.

19 августа

Пролежала в постели больная до вчерашнего дня, и то едва встала. Был сильный жар, боли в животе, расстройство кишечное с кровью. Все это время смутно пролетело в памяти. Очень все ласково за мной ходили, постоянно были со мной, предупреждали все мои желания, жалели меня. Был день, когда и думала, что я умираю, но я этому была рада. Но вот встала и опять в водовороте жизни с ее требованиями, заботами, горем и трудностью разрешения неразрешимых вопросов.

Читаю интересную книгу "Le Reveil de l'Ame". Прочла еще книгу Anatole France: "La Buche" и "La fille de Clementine". Я не скучала болезнью, хорошо было сосредоточенное одиночество, много мыслей и отсутствие забот материальных.

До умиления радовалась сегодня красоте природы и погоды и жалела, что слаба и не могу ни купаться, ни гулять, ни радоваться активно. Приехал М. О. Меншиков. Миша увлечен фотографией, чему я очень рада. Андрюша писал отказ выдуманной кавказской невесте и очень этим озабочен. Таня у Олсуфьевых и в Москве. Л. Н. ездил верхом в Засеку и хотел узнать о мясоедовских погорелых, но его не пропустили через полотно железной дороги по случаю проезда государя, бывшего ib Москве на открытии памятника Александру II.

Играла с Сашей в четыре руки симфонию Гайдна, очень плохо она разбирает. Поправляла статью немецкую Левенфельда о его вторичной поездке в Ясную Поляну и копировала Мишины фотографии. Болит под ложкой.

21 августа

Стараюсь после болезни войти в жизнь, но ничто не интересует. Готовимся к 28-му, не знаю, сколько будет гостей, и это хуже всего. Поиграла сегодня немного на фортепиано, и знакомое, столь любимое мною успокоение нерв и души так хорошо вспомнилось, и вспомнилось все то, что дала мне музыка эти года. - Красота лета, лунных ночей, цветов - все это грустно действует своим неудержимо-быстрым течением и несомненным ходом к осени, холоду и зиме. Гулять еще не в силах, купаться нельзя. Лев Николаевич ездил далеко верхом, в Мясоедово, вчера его не пропустили через железную дорогу, ждали проезда царя.

Меншиков прожил несколько дней, но разговоров мало от него было интересных на этот раз. Сегодня он Маше говорил, что не одобряет того, что Л. Н. начал усиленно выпрашивать у богачей деньги для помощи духоборам. А я вообще никогда не могла понять, как можно жить, писать и говорить всегда так противоречиво, как это делает Л. Н.

Третьего дня ему лошадь наступила на ногу. Как он испугался вечером боли, как охал, не спал, растирал, клал компрессы, смотрел температуру - видно, очень испугался, а вышло ровно ничего, он уже опять бодро бегает и ездит верхом.

22 августа

Мое рождение, мне 54 года. Таня, Маша и Саша сделали мне подарки: Таня и Саша свои работы, что приятно, а Маша купила столик, что неприятно, я знаю, что у ней денег нет, и мне жаль, что она их

Тут Зося и Маня Стахович, милые, живые девушки. Приехала утром Вера Кузминская, потом к вечеру моя золовка, Марья Николаевна. Обедали у нас Дора и Лева, и рождение вышло довольно торжественно. Когда все ушли гулять к Ферре в Судаково, я пошла подстричь молодые плодовые деревья, потом часа два поиграла, одна, в мастерской. Л. Н. вечером был очень оживлен и блестящ, рассказывая всем, как бы задавая всякому темы для повестей: Мать, Купон, Кузмич--Александр I, и другие. - Тепло, ясно. Миша нас фотографировал, и меня с большим букетом.

24 августа

Ветер, дождь, холод, все дома, много было разговоров. Всех интересует объявленное русским царем желание всемирного разоружения и мира. Л. Н. даже получил из Америки от "World" запрос о его мнении, и он отвечал, что это пока _слова, а что прежде надо уничтожить подати, воинскую повинность и многое другое. А я думаю, что надо воспитать несколько поколений с отвращением к войне, чтоб она исчезла.

Приезжал мюнхенский профессор, румяный, коренастый немец. Приехал от духоборов Суллержицкий и едет в Англию за сведениями, а те, т. -е. духоборы, 7000 человек, ждут в Батуме на берегу моря решения, от кого же? От Черткова - куда им ехать. Все это легкомысленно, страшно и нехорошо.

"Воскресение", и ему переписывает очень кстати явившийся Александр Петрович.

Я очень озабочена приближающимся днем рожденья Льва Николаевича, боюсь множества народа и хлопот. Волнует меня и мой переезд в Москву: мне жаль нарушать жизнь тихую в Ясной, и страшно за Т[анеевс]кие истории.

26, 27 августа

В Туле с золовкой Марьей Николаевной весь день. Покупки провизии, сенников, посуды и т. д. для приезда.

Приехали опять духоборы; все чего-то ждут извне, каких-то милостей царя по их прошению, а вместе с тем помощи от Льва Николаевича. Выходит все это очень странно и бессмысленно, ибо помощь одного исключает помощь, участие другого.

Льву Николаевичу минуло 70 лет. С утра, еще в постели я поздравила его, и он имел вид имениннике. Собралась вся семья с женами и детьми, отсутствовала только жена Сережи - Маня с сыном, да меньшие мальчики Ильи - Андрюша и Илюша. Приехали в гости: Потапенко, Сергеенко, князь Волховский. Мих. Стахович, Миташа Оболенский, князь Ухтомский, Муромцева с Гольденвейзером и пр., и пр. Обедали около сорока человек; П. В. Преображенский начал, было, пить белым вином за здоровье Льва Николаевича и говорил неловкую речь, которую все замолчали умышленно. Пить за Л. Н. нельзя, он проповедует общество трезвости. Потом кто-то предложил тост за меня. И вдруг веселое, единодушное, даже ласковое и шумное питье за мое здоровье привело меня в такое волнение, что даже сердце забилось. Обед был веселый и сохранил вполне _семейный_ характер, чего мы я желали. Утром Л. Н. писал "Воскресение" и был очень доволен своей работой того дня. "Знаешь, - сказал он мне, когда я к нему вошла, - ведь он на ней не женится, и я сегодня все кончил, т. е. решил, и так хорошо!" - Я ему сказала: "Разумеется, не женится. Я тебе это давно говорила; если б он женился, это была бы _фальшь".

Получено было около ста телеграмм от самых разнообразных лиц. Вечером взошло солнце, и мы все, с детьми, внуками и гостями, пошли гулять. Потом Муромцева много пела, но была неприятно возбуждена. Гольденвейзер играл очень плохо. К ужину еще подъехали гости, но продолжало быть семейно, просто и благодушно.

Очень умен, прост и приятен был князь Ухтомский. Говорил, что статья "О голоде" Льва Николаевича очень понравилась молодому государю, но когда Ухтомский спросил, можно ли ее напечатать в "Петербургских Ведомостях", то государь сказал: "Нет, лучше не печатать, а то нам с тобой достанется".

Странно, что декларация государя о мире связана в понятиях иностранцев с именем Льва Николаевича, и приписывают влияние его мыслей на государя. А вместе с тем это несправедливо, вряд ли государь думал или читал что-либо Льва Николаевича о войне; а просто совпадение.

29 августа

Все люди перепились и перессорились. Погода дождливая; здесь еще сыновья, внуки, Ухтомский и еще кое-кто. Миша поехал в Москву на переэкзаменовку.

30 августа

Получила утром умное и милое письмо от С. И., показала его Льву Николаевичу, который нашел то же. С. И. писал, что можно не быть последователем Л. Н., но, прочтя его сочинения, приходишь в тревожное состояние, и мысли Л. Н. постепенно, незаметно входят в человека и уже остаются в нем. - Через час после письма приехал и сам С. И. Гости почти все уехали накануне, сыновья и Соня тоже. - Вечером, поспав немного, С. И. сыграл партию в шахматы с Л. H., a потом сел играть на фортепиано. И играл же он в этот вечер! Лучше, содержательнее, умнее, серьезнее, полнее - играть невозможно. И Л. Н., и Машенька (не говорю про себя) пришли тоже в восторг. Играл С. И. Шумана ""David's Bundler" (кажется), сонату Бетховена ор. 30, потом Шопена мазурку, потом баркароллу и "Pres d'un Ruiseau" Рубинштейна, арию Аренского... Я на другой день, 31-го, заболела и слегла в жару.

Мне лучше. Чудесный, теплый день; богатство садовых цветов, ярких, душистых... Опять я жизнерадостна сегодня, опять люблю природу, солнце. Умиляюсь душой перед той нежной любовью, которую мне выказали, радуюсь моему выздоровлению.

Взяла фотографический аппарат и бегала всюду, снимая и природу, и внуков, и Л. Н. с сестрой, и лес, и купальную дорогу - и всю милую яснополянскую природу...

Вечером живо уложилась, набрала поручений, взяла Сашины букеты и поехала в Москву. Л. Н. и Саша проводили меня в катках на Козловку. Я нервна до слез и устала. Простилась трогательно с Левочкой и уехала с няней. Ночью в наше купе случайно зашел Сережа. Он вернулся в Ясную переговорить с отцом и едет в Англию по делам духоборов, так как по переписке дело их переселения не двигается, и мы не знаем, насколько Чертков серьезно и умело ведет дело; да и денег мало. Кстати, о деньгах. Левочка тихонько от меня вел переговоры с Марксом (издателем "Нивы") о своей повести, Маркс предложил по нотариальному условию, чтоб __исключительно_ иметь право на повесть, 1600 р. за лист. Когда я это услыхала, я сказала, что Льву Николаевичу нельзя это делать, раз он напечатал, что отказывается от всяких прав. Но это продается в пользу духоборов, и потому Л. Н. думает, что это хорошо, а я говорила, что дурно. И вот теперь, вдруг, в день моего отъезда, Л. Н. согласился, и Маркс давал без условий ограничения его прав 500 р. за лист, на что Л. Н., кажется, и согласится.

2 сентября

Но вечером осветили дом, везде цветы у меня, все чисто убрала, пианино взяла. Пришел Миша - переэкзаменовка кончилась успешно, он ходит в седьмой класс, но о чем-то умалчивает. Вечером стало веселей. Пришел Саша Берс, Данилевский, дядя Костя, Юша Померанцев, Сергей Иванович, - стало совсем весело.

Поразил меня С. И. одной вещью. Говорит мне, что когда я была летом у Масловых, я его глубоко обидела, посмеявшись, что у него обувь на велосипеде некрасивая, в белых чулках, и я сказала, что он шута из себя изображает.

3 сентября

Опять покупки, дела... Был Сережа, уехал в Англию... Все дождь перепадает. Никого не было. И Миша, и я - мы ездили в баню.

Весь день провела в халате, со счетами, с артельщиком, проверяя продажу книг и вписывая все по разным счетным книгам; даже не гуляла. Но пришел дядя Костя обедать и помешал кончить, что очень досадно, так как я от этого не уеду завтра, вероятно, в Ясную, еще выехать надо будет кое-куда.

Вечером пришли скучнейшие, чуждые совсем супруги Накашидзе, было досадно, потому что пришел С. И. и благодаря этим чужим, да крикливому Дунаеву - нам с С. И. не пришлось даже поговорить, и мы перекинулись несколькими фразами, нам одним понятными, и кроме того он указал мне в арии Баха, которую я теперь разучиваю, затрудняющие меня трудности. Эту арию Баха очень любит Л. Н., и я хотела бы ее выучить, чтоб ему ее получше сыграть. Раскинула сегодня карты, гадая на себя. И мне вышла смерть трефового короля. Я ужаснулась, и мне вдруг так захотелось к Левочке, опять быть с ним, не терять ни минуты жизни с ним, дать ему побольше счастья, - а между тем, когда ушел С. И., мне стало грустно, что я долго его не увяжу. И вот, измученная внутренним разладом, мне захотелось немедленно бежать куда-нибудь, чтоб лишить себя жизни. Я долго стояла в своей комнате с страшной борьбой... Если б кто мог в такие минуты заглянуть и _понять, что делается в душе человека... Но постепенно страдание перешло в молитву, я долго молилась упорно, вызывая в себе лучшие мысли - и стало легче. Из дому нет писем, и мне грустно.

5 сентября

Была у тетеньки; у Веры Мещериновой умирает пятилетний ребенок от дизентерии. Вера Северцова шьет приданое и выходит замуж за Истомина. Опять дела весь день и покупки. Миша уехал к Грузинским. Вечером пришла Маруся Маклакова, умная, живая. Мы вместе весело делали запись продажи книг, спешили безумно, потом я поехала на поезд и - опоздала. Ночью вернулась, холод, ветер, насилу дозвонилась и легла.

Утром кое-что исправила в вчерашних ошибках расчета с артельщиком и уехала скорым. Дома хорошо, ласково, спокойно душой, привычно, - и я счастлива быть дома. Заставляю себя постоянно молиться, надеюсь в слабостях моих на помощь божью.

Приезжало много Оболенских: Лиза и ее трое детей.

7 сентября

Лев Николаевич здоров, бодр, и, кажется, спокоен. Я очень, его люблю, мне хорошо с ним, и я охотно не поехала бы совсем в Москву. Там тревожно, и

11 сентября

Вот уже сколько дней прошло, и очень было хорошо эти дни: семейно, весело, хотя бездельно. Стахович оживляет всех: все девочки от него в восторге.

Сестра Марья Николаевна очень приятна, дружественна, участлива и весела. Я очень ее люблю. Третьего дня вечером они вдвоем с Л. Н. вспоминали детство, и так весело. Машенька рассказывала, как раз они ехали все в Пирогово, а Левочка - тогда мальчик лет 15 - бежал, чтоб всех _удивить, пять верст за каретой; лошади бежали рысью, и Левочка не отставал. Когда остановили карету, то он так дышал, что Машенька расплакалась.

В другой раз он хотел _удивить_ барышень: в Казанской губерния в с. Панове, именье дяди Юшкова, бросился одетый в пруд, но, не доплыв до берега, попробовал дно, дна не оказалось, он стал тонуть, бабы убирали сено и граблями его спасли.

Да, _удивить, _удивить_ всех... и всю жизнь так было. И _удивил_ весь мир так, как никто!

Уехали Оболенские; у Л. Н. грипп, по ночам лихорадит. Была Марья Александровна Шмидт и священник тюремный из Тулы. Ветер, сыро. Стахович всякий день возит конфекты, груши, персики, сливы. Это неприятно, но молодежи вкусно. Эти дни занимались фотографией, и слишком упорно. Живу жизнью семьи, а на дне сердца что-то гложет: сожаление о чем-то, желание музыки, безумное, болезненное.

12 сентября

В доме совершенный разгром. Лакей влюбился в портниху Сашу и женится на ней; Верочка, шестнадцатилетний младенец, выходит замуж 18-го числа за приказчика. Повар уходит, кухарку свезли в больницу, Илья и няня в Москве. Никогда так не было. А гости без перерыва все приезжают и гостят. Сегодня приехал еще Ф. И. Маслов и Дунаев.

"Воскресение". Я раньше ее слышала, он говорил, что переделал ее, но все то же. Он читал нам ее три года тому назад, в лето после смерти Ванички. И тогда, как теперь, меня поразила красота побочных эпизодов, деталей, и фальшь самого романа, отношения Нехлюдова к сидящей в остроте проститутке, отношение автора к ней; какая-то сентиментальная игра в натянутые, неестественные чувства, которых не бывает.

13 сентября

Дождь весь день и гости. Приезжал англичанин Mr. Right, кажется, и И., глупая старая дева, верящая в спиритизм. Эти гости - страшная повинность и тяжесть, налагаемая на семью, особенно на меня. Интересно мне было только одно, что они были в Англии у Черткова и всей этой сосланной колонии русских и нашли, что жизнь их страшно тяжелая, что с ними оставаться долго невозможно, так тяжела нравственная атмосфера их отношений между собой и их жизни вообще. Л. Н. это от меня тщательно скрывал, но я это всегда чувствовала...

Уехал Маслов; гуляли по дождю, который безнадежно льет и льет. Пошла было поиграть, но страшный стук в окно меня испугал: это Лев Николаевич пришел меня звать слушать чтение конца его повести. Мне жаль было оставлять игру, жаль было расстаться с арией Баха, которую я изучала и в красоту которой вникала, но я пошла.

Странное влияние музыки, даже когда я сама играю: вдруг начинает мне все уясняться, находит на меня, тишина счастливая, делается спокойное, ясное отношение ко всем тревогам жизни.

смакуя, как гастроном вкусную еду, описывает сцены прелюбодеяния горничной с офицером. Я знаю, он сам подробно мне о том рассказывал, что Л. Н. в этой сцене описывает свою связь с горничной своей сестры в Пирогове. Я видела потом эту Гашу, теперь уже почти семидесятилетнюю старуху, он сам мне ее указал, к моему глубокому отчаянию и отвращению. Мучаюсь я и тем, что герой, Нехлюдов, описан как переходящий от падения к подъему нравственному, и вижу в нем самого Льва Николаевича, который собственно сам про себя это думает, но который все эти подъемы очень хорошо описывал в книгах, но никогда не проводил в жизни. И описывая и рассказывая людям эти свои прекрасные чувства, он сам над собой расчувствовался, а жил по-старому, любя сладкую пищу, и велосипед, и верховую лошадь, и плотскую любовь...

Вообще в повести этой, - как я и прежде думала, - гениальные описания и подробности, и крайне фальшивое, кисло-фальшивое положение героя и героини.

Повесть эта привела меня в тяжелое настроение. Я вдруг решила, что уеду в Москву, что _любить_ и это дело моего мужа я не могу; что между нами все меньше и меньше общего... Он заметил мое настроение и начал мне упрекать, что я ничего не люблю того, что он любит, чем он занят. - Я ему на это ответила, что я люблю его искусство, что повесть его "Отец Сергий" меня привела в восторг, что я интересовалась и "Хаджи-Муратом", высоко ценила "Хозяина и работника", плакала всякий раз над "Детством", но что "Воскресение" мне противно.

- Да вот и дело мое духоборов ты не любишь... - упрекал он мне.

- Я не могу найти в своем сердце сожаление к людям, которые, отказываясь от воинской повинности, этим заставляют на их место итти в солдаты обедневших мужиков, да еще требуют миллиона денег для перевоза их из России...

мужикам, а не гордым революционерам--духоборам.

- Мне очень грустно, что мы во всем не вместе, - говорил Л. Н.

А мне-то! Я исстрадалась от этого разъединения. Но _вся_ жизнь Льва Николаевича - для чуждых мне людей и целей, а _вся_ моя жизнь - для семьи. Не могу я вместить в свою голову и сердце, что эту повесть, после того как Л. Н. отказался от авторских прав, напечатав об этом в газете, теперь почему-то надо за огромную цену продать в "Ниву" Марксу и отдать эти деньги не внукам, у которых белого хлеба нет, и не бедствующим детям, а совершенно чуждым духоборам, которых я никак не могу полюбить больше своих детей. Но зато всему миру будет известно участие Толстого в помощи духоборам, и газеты, и история будут об этом писать. А внуки и дети черного хлеба поедят!

15 сентября

Вчера мне стало так грустно, что у нас с Л. Н. нехорошие отношения были накануне, и так он на этот раз кротко перенес мои суждения о повести и мои упреки о продаже ее, что я по какому-то внутреннему, сердечному толчку пошла к нему вниз, в кабинет, и выразила ему сожаление о резких словах моих и желание быть _вместе, быть дружными. И мы оба расплакались, и оба почувствовали, что, несмотря ни на какие _внешние_ разъединения, _внутренне_ мы были вое эти тридцать шесть лет связаны _любовью, а это дороже всего.

Москва, 17 сентября

Вчера вечером приехала в Москву.

Сегодня ездила утром купить провизии, потом по визитам, а вечером собрались мальчики, Мишины товарищи, а ко мне Наташа Ден, мисс Вельш, Гольденвейзер, Дунаев с женой, Маклаковы, дядя Костя и Сергей Иванович. Юша Померанцев мне говорил, что он играл сегодня часа три, чтоб мне вечером играть. Маруся его просила, он долго отказывался, но потом сыграл "David's Bundler" Шумана. Но мальчики рядом играла в карты, их крик раздражал С. И., и он это выразил с досадой. "Я приду к вам как-нибудь и поиграю вам одной", - сказал он мне. - Мне это приятней.

Я поблагодарила его, и теперь жду этого счастья.

Весь день покупки, исполнение поручений, вечером была Елена Павловна Раевская.

19 сентября

Сидела в трех банках, платила за Илью, выручала деньги, которые положила пять лет тому назад на имя Ванички. Милый, ему не нужны теперь ни деньги и ничего земного! Когда-то я перейду в это блаженное состояние!

Письмо от Машеньки: она пишет, что Левочка был грустен в день моих именин. Это потому, что он знал, что С. И. будет играть, и опять он ревновал меня. А что же может быть невиннее, чище этого эстетического наслаждения - слышать такую удивительную музыку.

20 сентября

Была с утра в Петровско-Разумовском у Мани и восхищалась сыном Сережи - тоже Сережей. Что за симпатичный, милый ребенок; деликатный, здоровый, веселый, умный. Я для него чужая, а он обошелся со мной, точно давно знал и любил меня, а ему только год. Лаская мать, он сейчас же так же ручками ласкал меня, чтоб не обидеть. Давая яблоко няне в рот, он сейчас же пихал это яблоко и мне в рот. Совсем как Ваничка, который, разнося конфекты, никогда не обносил лакеев и вообще прислугу, а всех угощал под ряд. И всех ровно ласкал и любил.

Вернувшись, узнала, что приходил С. И., и мне было жаль, что я его не видала. Вечером заходил Гольденвейзер. Играла три часа.

22 сентября

Взяла сегодня гувернантку Саше, пожилую даму, мать трех дочерей. Возилась с практическими делами, часа три поиграла.

Сделала ошибку: сама завезла книги С. И. Очень раскаиваюсь, но эти дни я опять ошалела: не сплю до четырех часов ночи, запах трупа, тоска одиночества душевного, суета жизни, искание за что-нибудь уцепиться, как спасение от этой тоски. Писала письмо Тане и плакала. Разговаривала с Андрюшей - и плакала. Говорила с Мишей об упадке его духа, поощряла его - и опять мне было тяжело. И захотелось откуда-нибудь участия, совета, мнения. Я передала книги в руки С. И., сообщила ему о свадьбе Андрюши, и по этому поводу услыхала от него столько спокойной мудрости, что сразу стало легче.

С Андрюшей проболтали до трех часов ночи.

23 сентября

Грустно, что вообще мы не настолько вместе, как бы я того желала. И сколько с моей стороны было попыток этого душевного единения! Связь между нами прочная, но не на том основана, на чем бы я того хотела. Я не жалуюсь, хорошо и то, что он так заботлив обо мне, так ревниво меня охраняет, так боится потерять меня. И напрасно. Кого бы и как бы я ни любила, никого на свете я не могла бы даже _сравнить_ с моим мужем. Слишком большое место он всю мою жизнь занимал в моем сердце.

27 сентября

Живу в Москве. Пришел дядя Костя, Маруся, Дьяков и Мещерский, Сергей Иванович. Мы с ним прошлись по саду, и я его спрашивала во многом совета. Дорогой друг он! Серьезно, обдуманно относился он к моим вопросам и сомнениям, говорил, что советует делать, утешал меня. После завтрака он играл сонату Бетховена, Andante из концерта Чайковского. Играл безумно хорошо, особенно последнее. И его посещение с советами, участием и музыкой дало мне надолго силу жить, бодрость духа и спокойствие души.

Вечером я была на свадьбе Веры Северцовой и испытала дурное чувство тщеславия. Все меня ставили и сажали на первое место, все хвалили мой наряд и мою моложавую наружность. Венчали Веру в церкви дома губернатора: были и великий князь Сергий, и великая княгиня Ел. Федоровна. Вера была проста, серьезна и трогательна. Ей хочется всем внушить, что она будет счастлива за Истоминым.

Вернулась я Ясную Поляну, домой. Как было мрачно ехать темнотой, по таявшему снегу, по тяжелой дороге, свернув с шоссе к церкви. Я ехала из Ясенок. На душе тяготила забота об оставленном в плохом настроении и упадке духа Мише. Но зато как весело было войти в освещенный веселый яснополянский дом, полный любимыми и любящими людьми. - Первое - пошла в кабинет Лёвочки, и мы бросились друг к другу, как во времена молодости, и несколько раз поцеловались, и глаза Л. Н. светились такой радостью и любовью, как давно не было. Потом Варю Нагорнову я рада была видеть, и Машенька еще не уезжала в монастырь, и Миша Стахович был опять.

Он привез из Орла обратно Льва Николаевича, который ездил туда посмотреть тюрьму для своей повести. Вечером сидели за работами, чтением и беседой. Было семейно, весело, дружно.

Снимала фотографию маленького внука Льва. От Миши письмо, хандрит, кутит, просится в Ясную опомниться - я позволяю приехать, но поможет ли это?

Таня с Верой Кузминской уехала в Москву дать ответ Сухотину. Думаю о ней непрерывно, страдаю и боюсь. Какой-то будет этот ответ? Л. Н. погружен в работу, все отделывает "Воскресение" и послал переводить за границу несколько глав. Сегодня он все беседовал с странником, высланным за стачки, сидевшим в остроге четыре месяца. Л. Н. так и впился в его рассказы.

Были известия о Тане. Она отказала будто бы Сухотину, но оба плакали; и няня пишет и Миша сговорит, что она и теперь все тоскует и плачет.

Приехал Миша, затосковал, закутил в Москве, приехал в семью, в деревню опомниться. Были интересные французы: m-r и m-me de Gercy. Социалисты крайние, поджигатели стачек в Париже, люди не религиозные, но очень пылкие, дружные друг с другом; настоящие французы по живости, темпераменту, способности жить всецело для своей цели и вне себя.

Приезжал еще из редакции "Нива" торговаться с Л. Н. за его повесть "Воскресение". Л. Н. просит 1000 рублей за печатный лист и без огражденья прав собственности издателя. Но до сих пор редакция "Нивы" еще на это не согласна. Мне до того противны эти торги за сочинения Л. Н. и особенно после того, что он напечатал в газетах отречение от своих прав, что я едва сдерживаю свое негодованье и остаюсь в хороших отношениях с Л. Н. - Он вошел в прежнюю колею: опять пишет художественное произведение и опять хочет за него больше денег. Только прежде деньги были законно отданы в семью, теперь же выдуманы какие-то единомысленные духоборы, и деньги пойдут им, и все газеты об этом будут печатать. Гораздо естественнее жалеть своего Власа на деревне, у которого и дети, и корова умирают с голоду. Сегодня и чужие французы прослезились и дали им 1 рубль.

С утра разговор с Мишей о его беспорядочной жизни за последнее время, его раскаяние и желание сделаться лучше и вести более порядочную жизнь. Трогательно то, что он искал спасения в семье, в деревне, т. е. природе - и как-будто нашел его.

Приехал художник Пастернак; его вызвал Л. Н. для иллюстраций к "Воскресению", которые хочет сделать для французской "Illustration", кажется. Живой, умный и образованный человек - этот Пастернак.

Опять приезжал управляющий "Нивы". Л. Н. вел с ним переговоры о продаже "Воскресения". Писали и переписывали условия, торговались - и ничем не кончили. Льву Николаевичу хотелось взять 20 000 р. Но двадцати печатных листов не выйдет, другое же еще ничего не готово, так и отложили писать условие еще на неделю.

Когда шли эти переговоры внизу, я сидела наверху и переписывала это самое "Воскресение"; мне хотелось облегчить Маше труд переписки, ей Л. Н. дает слишком много работы. И вот Л. Н. несколько раз всходил наверх и начинал разговор о своей продаже. Я все молчала. Наконец высказала опять свое мнение.

"Казаков" и получил эти деньги. И я горько расплакалась.

И всегда, когда шли денежные переговоры за сочинения Л. Н., когда я уже была замужем, меня глубоко огорчала эта торговля души человеческой, близкой мне и создавшей гениальные произведения, ценящиеся на рубли и копейки. И теперь?

Продажа _книг_ не так тяжела. Тут большая публика, охотно покупающая любимого автора или не покупающая. А в журналах - эксплуататор-редактор весь свой интерес видит в наибольшем приобретении денег посредством любимого писателя.

Весь день метель. Насыпало много снегу. Вечером читай нам Л. Н. рассказ Чехова "О любви". Очень талантливо, тонко описан самый обыденный случай любви постороннего человека к молодой замужней женщине, ставшего другом всего дома: мужа, детей, прислуги. А между тем любовь между ними растет без слов, без связи и высказывается при разлуке тем, что они бросаются друг другу в объятия, плачут, целуются и - расстаются.

Сколько такой молчаливой страсти, трагически-мучительных чувств любви проходят между честными людьми, не высказываясь _никогда. А эти чувства самые сильные!

С воскресенья вечера, т. е. с 11-го, мы с Сашей в Москве. Она серьезно и хорошо принялась за учение, ведет себя хорошо. Дай бог, чтоб так продолжалось. За Мишей следить очень тяжело. Постоянное напряжение и страх, что он сделает что-нибудь дурное. Я чувствую, что он считается с моим беспокойством о нем, чувствую ответственность, неумение, и все это утомительно для души. Живу в постоянных занятиях: то овес продаю по образцу, то дом убираю, то книжные дела, работа. Переписываю дневники Льва Николаевича, и это большое терзание для души.

Два дня живу музыкой. Опять охватило меня это пьянство, и оно меня чарует.

Вчера утром - репетиция. Вчера вечером Маклаковы и дядя Костя увлекли меня в духовный концерт. Прелестна была музыка к молитве "Верую во единого бога".

"Орестеи" С. И. Танеева безумно хорош.

Из дому внешние известия хорошие; о внутренней же жизни Левочки-мужа и Тани очень тревожусь и интересуюсь. Муж меня удаляется потому, что продал в "Ниву" за 12 000 рублей в пользу духоборов свою повесть "Воскресение". Я эту торговлю не одобряю, и он это знает, а сам не одобряет моей музыки. Грустно! Все стало врознь. Кто виноват?

20 октября

Приехал Сережа сын, хочет покупать имение. Я очень ему рада и люблю его. Играл Грига прелестно. Получила хорошее письмо от Л. Н., хотела ему писать, но голова болит, как-то застыла от напряжения всех нерв. Миша стал лучше; говорили с ним о внутренней борьбе и совершенствовании, я ему упрекала, что он не стремится к этому, а он сказал: "почем ты знаешь?" и слезы были в голосе. - Он еще не безнадежен.

Вчера Сергеенко, сегодня опять он с дочкой. Звал меня гулять, звал в театр... Похоже, чтоб я с _ним_ пошла! И скучно, и несимпатичен он.

Была у меня на днях княгиня Цертелева, рожденная Лавровская, певица. Она потеряла единственного двадцатидвухлетнего сына, и мы много говорили о безысходности горя. Сколько горя на свете! Я утешала ее, как могла, а у самой в душе тоже все дверки заперты, - бейся о стены, пока разобьешься.

Тепло, серо, сыро.

22 октября

Когда что-нибудь созреет, то и отваливается. Созрела тоска - и вчера отвалилась. Написала письмо Льву Николаевичу нехорошее; сегодня получила от Левы, он пишет, что у папа голова болит, и он очень утомлен заботами о духоборах и писанием повести. И ж чему эти духоборы! Как неестественно. А у самих у нас постоянная забота о семье; им бы, детям нашим, нужен был отец, заботящийся о них, а не искать по всему миру каких-то сектантов. Хороша русская пословица: "Матушка Сохья, по всему миру сохне, а дома не емши сидят". А Л. Н. даже и не _сохне.

ласки, а не любовной.

Вчера пришел дядя Костя, Маруся, Сергей Иванович. Прекрасно провели вечер: читали стихи Тютчева; восхищаясь им, С. И. был нежен, вдохновлен как-будто и предложил сочинить романс на какое-нибудь стихотворение. Выбирали все неудачно, наконец, наугад Маруся открыла стихи: "О, не тревожь меня укорой справедливой"... и С. И. сейчас же сочинил, написал и сыграл романс на эти слова. Талантливый человек.

Рассказ Померанцева о том, что на Арбатской площади солдат не отдал чести пьяному офицеру, а офицер шашкой зарубил тут же солдата до смерти. Какое безобразие и зверство!

23 октября

Разговор о Л. Н. Сережа говорит: "Отдайте права издания сочинений папа". Я говорю: "Зачем? Награждать богатых издателей? Это ложь".

Утром приехала в Ясную, через Козловку. Дождь, слякоть, все серо; озябла, промокла. Дома все спят. Вошла к Л. Н. Комната темная; он вскочил, начал меня целовать.

По утрам [Л. Н.] писал усердно свою повесть "Воскресение"; говорит, что последние дни не мог работать, все думал обо мне и утро моего приезда видел меня во сне. Изредка приходил ко мне, улыбался и целовал меня. Таня и Вера очень милы и веселы. Таня деятельна, смешлива и шаловлива, как по-старому - привлекательно и радостно. Обманывали они Дуничку тем, что спрятали все из кладовой в шкап, а она, приехав из Тулы, думала, что все украли, хотела итти к гадалке. Помучив ее, ей открыли с хохотом шкап и показали и варенье, и хлеб, и все прочее. А то селедку принесли из Лёвиного дома и опять с хохотом стали ее есть. Вообще настроение в Ясной хорошее, и мне было весело, и хорошо, и беззаботно.

27 октября

Л. Н. ездил навестить М. А. Шмидт в Овсянникове, я гуляла с Дорой по купальной дороге, потом одна, в саду. Сделала кое-какие распоряжения. Мороз, ветер; не веселая и не тихая погода. Обедали у Левы. Вечером читали вульгарную повесть Сергеенки "Дэзи", и, когда нас коробило от разных невозможных по тону мест, то мы страшно хохотали. Л. Н. играл с Левой в шахматы и тоже смеялся. Ночь плохо спали, холодно; у Л. Н. насморк. Мы дружны, просты друг с другом. Я много расспрашивала о "Воскресении" и одобрила перемены конца и других мест. _Фальши_ все меньше. - Переписываю дневники Л. Н. и не люблю его, какой он был. Разврат без раскаяния; нелюбовь к людям; тщеславие.

Нежно и дружно простились сегодня утром с Л. Н., Таней, Верой, Левой. Морозно, ветрено. Кучер Андриан дорогой в Ясенки рассказывал ужасную историю об убийстве четырех людей на Косой (Рудаковой) горе. Все испортилось от близости от нас этого завода Бельгийской компании. Ехала скучно, читала Максимова о ссыльных каторжных, их переезде, жизни и пр. Мрачное впечатление!

30 октября. Москва.

Суета: Сережа приехал с Цуриковым, Суллержицкий приехал от духоборов с Кавказа, интересно рассказывал; Андрюша уехал в Петербург. Миша страшно ленив, апатичен и учиться очевидно не хочет. Сережа его сегодня хорошо, по-отечески, уговаривал заниматься и опомниться. Вечером пришла Маруся Маклакова. Чувствую пустоту жизни, а весь день занята чем-то неотложным. Читала "О влиянии музыки на человека и животное".

31 октября

Получила от Маши и Льва Николаевича ласковые письма. Разговаривала очень хорошо с Цуриковым об отношениях супругов, когда их убеждения не во всем одинаковы, пришли к тому, что и так можно хорошо прожить жизнь вместе.

Сережа и Цуриков уехали. Сережа собирается с Суллержицким на Кавказ помочь духоборам подняться ехать в Канаду.

Видела мельком С. И. неожиданно в концерте. Мы едва поздоровались, и он даже не совсем учтиво продолжал свой разговор с каким-то стариком.

6 ноября

"История матери". Сюжет тот, что мать восьми детей, прекрасная, нежная, заботливая мать остается одинока к старости и живет при монастыре с горьким, непризнанным, драматическим сознанием, что вся жизнь убита на детей, и не только ей нет счастья от них, но и сами они несчастливы.

Вечер устраивает "Общество народных развлечений" под председательством Кирпичникова, а помощница его, Погожева, была сегодня у меня. Завтра везу отрывок в цензуру; просили и еще будут просить С. И. играть. Он мне говорил: "Если б я мог Льву Николаевичу этим доставить удовольствие, то я потратил бы на это и время и силы. Но _для_ _кого_ я буду играть и _что_ можно сыграть, кроме "Крейцеровой сонаты?" В воскресенье он и Лавровская приедут меня потешать музыкой вечером, и я ужасно радуюсь этому.

Шью, чиню белье, крою; сшила себе юбку черную шелковую, перешила Саше кое-что, играла много, но два дня совсем не касалась. Сегодня получала деньги детей, платила зубному врачу за Андрюшины зубы, купила Саше на ротонду, купила растения, а свои пересаживала в новые горшки. Были Сафонова, Суллержицкий, поехавший в Ясную, Алексей Митрофаныч, Погожева и умная М. А. Сабашникова, с ней было приятнее всего. Здоровье лучше, на душе спокойнее.

8 ноября

Начинаю еще одну, пятую книгу дневников. Неужели я проживу столько, чтоб закончить эту толстую книгу? И при каких обстоятельствах кончу я ее? - Вчера день не писала. Была в симфоническом, довольно скучном концерте, оттуда шли пешком при звездном небе втроем: Маруся, я и С. И. Теперь время, когда сыплются с неба звездные дожди. Мы хотели с Марусей в бинокли смотреть, С. И. случайно к нам присоединился. Но звезды мерцали неподвижно, небо только точно все колыхалось. Вернувшись домой, я долго стояла в саду и, в первый раз увидав небо в бинокль, поразилась этим величественным зрелищем бесчисленных звезд.

пела романсы С. И. - из них некоторые прелестные, особенно один: "Бьется сердце непокорное"... Столько страсти, столько силы, полноты содержания. Потом С. И. сыграл сонату Бетховена.

Финал был исполнен до того своеобразно и совершенно, что лучше нельзя. Да, это огромная власть у людей - такой музыкальный дар!

В начале вечера я прочла всем отрывок, присланный мне Львом Николаевичем для его вечера. Отрывок прекрасный, художественный, доставивший всем огромное наслаждение. Все сказали, что я хорошо читала, и мне это доставило удовольствие.

Какое сегодня было прелестное, теплое утро! Я ехала вдоль бульваров: яркое солнце, зеленая трава, темно-голубое небо. Полная иллюзия весны! Но только иллюзия; день, два - и смерть всей природе; все покроется снегом. - Так старческая "Последняя любовь" в стихотворениях Тютчева. Так же сильно, молодо вспыхнет ярким солнцем эта последняя любовь, и _должна_ замереть перед снегом седины, беззубого рта, морщин, бессилия и т. п. _He_ приветствую тебя, старость!

Вчера в симфоническом было крайне неприятно, что когда я стала просить Сафонова отпустить Гржимали (первую скрипку) для того, чтобы он сыграл на нашем Толстовском вечере "Крейцерову сонату", он схватил мои обе руки, начал их прижимать ж своей груди, говоря, что "для вас все на свете сделаю", но Гржимали отпустил только от уроков, а я с негодованием отняла руки, отлично поняв, что Сафонов хотел перед присутствующими показать свою (несуществующую) интимность с _графиней_ _Толстой, женой знаменитого человека.

9 ноября

Я помню, что я как-то думала и говорила, что есть у человека старческий возраст, в котором стоишь между двух дорог и колеблешься: итти нравственно в гору, т. е. к совершенствованию, или под гору, т. е. ж слабости, к попущению себя. И тот я чувствую, что иду по последнему пути, и мне и страшно, и грустно. Мне хочется развлекаться, хочется наряжаться; в душе не весело, удовлетворения нет, а все стремишься к какому-то удовлетворению и счастью.

Получила письмо от мужа, доброе, лайковое, и совестно мне чего-то стало, хотя я, слава богу, ни в чем не виновата перед ним, разве только в легкомыслии.

Миша пришел к обеду сердитый и неприятно придрался, что нет свежего калача. Вечером мы были с ним в театре, давали "Царь Федор Иоаннович" А. К. Толстого. Играли хорошо, хотя был шарж на всем, перехитрили желание реализма, кричали, суетились на сцене. Был С. И. Много пришлось говорить с ним сегодня вечером, и никогда я больше не убедилась, как сегодня, что он человек совершенно неподвижный, безжизненный, бесстрастный. Не в смысле брани, а прямо, констатируя то, что есть, про него можно сказать, что он только "жирный _музыкант", как Л. Н. его часто называл в припадке ревности - и больше ничего. Внешняя доброта его - это внутреннее равнодушие ко всему миру, исключая звуков, сочинения музыки и слушанья ее.

11 ноября

Пришел Миша поздно домой, а я сидела, шила и все ждала его. Он пришел с таким трогательным и, кажется, искренним раскаянием, целовал меня, умолят не плакать, а я уж не могла остановить накипевших страданий, что я успокоилась на это раз.

А сама я тоже плоха. Боюсь мании траты денет, боюсь глупости наряжания себя, - и все это теперь составляет тот мой грех, от которого не могу удержаться.

Вчера обедали у меня: С. А. Философова, Е. П. Раевская, дядя Костя, Гольденвейзер. Прочли статью Д. А. Хомякова о предисловии Л. Н. к сочинениям Мопассана, и там же упоминается о статье Л. Н. "Об искусстве". Слово "католицизм", вставленное в виду цензуры вместо "церковность", очевидно сбило Хомякова и он не понял потому общего характера статьи Льва Николаевича.

Записываю позднее.

Выехали 13-го в Ясную Поляну: Маруся, Саша, Миша и я. Очень все радовались этой поездке, всю дорогу смеялись. Приехали на Козлову Засеку с почтовым в 11 часов вечера, ехали при луне по страшной грязи и дождь моросил, и туман белый. Но хорошо в деревне и очень хорошо в Ясной Поляне. Застали всех здоровыми, ласковыми. Маша, кажется, ничего. Доктора говорят, что могло движения ребенка вовсе не быть, а еще будет, а она себе _вообразила_ движение, или просто соврала и себе, и нам. Она очень весела и бодра, и такая беленькая, нежная и хорошенькая.

Л. Н. был со мной очень нежен и страстен, на что я не могла ему ответить.

Говорили много с Левочкой-мужем о Мише, обо мне, о работе Л. Н. Он говорит, что со времен "Войны и Мира" не был в таком художественном настроении, и очень доволен своей работой над "Воскресением". Ездил он верхом в Ясенки, бодр, крепок телом и очень приятен духом, и все это оттого, что работает над свойственным его натуре _художественным_ трудом. И еще (в области материальной) оттого, что не утрачивает физической любовной способности.

15 ноября

Весь день жила с природой. Дождь угомонился, грязь страшная, но тихо, тепло, гуляли с Верой Кузминской в еловой посадке; чудо, как хорошо в этих молодых, зеленых елочках. Вечером, т. е. после обеда, ходили все гулять далеко: вышли Чепыжем, в елки опять, кругом посадки и купальной дорогой домой. Пришли темно, пили чай у Левы, любовались внуком, прелестный мальчик. Вечером читали вслух "Сахалин" Чехова. Ужасные подробности телесного наказания! Маша расплакалась, у меня все сердце надорвалось. - Кончили день опять дружно, ласково.

16 ноября

друг к другу, даже любовно.

Уезжать от Тани тоже было жаль, я ее очень люблю; да и Ясную Поляну, тихую, привычную, красивую Ясную Поляну жаль было оставлять. Л. Н. удивился, что я плачу, и начал меня ласкать и сам прослезился и обещал приехать сюда в Москву 1 декабря. Мне очень этого хочется, но это будет дурно - вызывать сюда его, отрывать от его успешных занятий, от той помощи, которую ему оказывают дочери, переписывая ему, и Александр Петрович, так хорошо помогающий ему своей перепиской. Постараюсь не быть эгоисткой и оставить Л. Н. в Ясной. Но мне показалось, что и ему хочется - скорее нужно в город для каких-то сведений к его повести.

Выехали скорым поездом, ехали с Сашей и Марусей сначала уныло, грустно, потом легче.

В Москве Миша встретил, но тотчас же начал собираться куда-то. Я очень огорчилась. Еще больше огорчилась я, когда, он вернулся в третьем часу ночи, и мне пришлось опять делать ему выговор и почувствовать, что все напрасно, что все мои жертвы - жизнь в Москве, уговаривание и увещевание Миши, призыв к труду, к лучшей, более нравственной жизни - все это напрасно, все это он _не_ _хочет_ принять во внимание.

Приехав, ждала его, чинила белье и грустила.

С утра сажала с Марусей и Иваном привезенные из Ясной Поляны березки и липы. Посадили всего около семидесяти деревцов, подстригали акации, рубили сушь, мели дорожки и расчищали место для катка. Тепло и тихо, дождя нет, солнце на минуту выглянуло, птицы щебетали. Очень хорошо и в саду, лучше, чем если б его не было.

18 ноября

Вчера ночью Миша опять не вернулся домой до трех часов; я его ждала, слушала, не спала потом всю ночь, мучаясь о нем. Утром отправилась к директору лицея, просила взять. Мишу в полный пансион. - "Nous jouons gros jeu" {"Мы сильно рискуем".}, - ответил он мне, подразумевая, что Миша тогда вовсе уйдет. Миша вернулся пристыженный, говорил, что я права во всем, что он забывает совместить в себе мысль о моем беспокойстве с его опаздыванием и сиденьем у товарищей. Вечером вдруг приносит мне три груши.

Сергеенко выпытывает изо всех сил для биографии Л. Н., а я все молчу.

Ничего_ больше не даст жизнь. Листья опадают, старость - лучше уж скорее конец.

19 ноября

Утром Пастернак привез из Ясной хорошие вести и доброе письмо от Л. Н. Но ему не пишется и он вял. Уж не мой ли приезд ему повредил? Весь день сидела дома. Часа три играла, потом написала три письма: Льву Николаевичу, Степе брату и Андрюше. Много шила, переделывала рукава на меховой кофточке Саши. Миша пришел в хорошее настроение, получил еще 5 из греческого и 5 из закона божьего. Был у Барановых. Саша тоже мила. Поправила на время своих детей, и легче на душе, точно дело сделала. Немного переписывала дневники Л. Н. Вообще я в спокойном и будничном духе.

22 ноября

Если стоны души можно передать дневнику, то могу только стонать и стонать. Миша третьего дня опять пропадал всю ночь до седьмого часа утра у цыган, вчера посидел дома, сегодня опять пропал. Где он, с кем он? - ничего не могу дознаться. Всякий день новые товарищи, какие-то дикие, неизвестные.

на Марусю; потом С. И. играл свой квартет, ноктюрн Шопена. Он успокаивал мой гнев, он был ласков, добр со всеми,-- добродушно весел. Но и он не успокоил моего страдающего о Мише сердца. Не даром я плакала, уезжая из Ясной Поляны. Как мне не хотелось расставаться с Л. Н., как нужна была его помощь, защита от жизни, от самой себя... Он прав перед человечеством: он _великий_ _писатель. Но мне от этого не легче, он мне не муж, в смысле помощи, он, главное, не отец своих воспитывающихся детей, и это ужасно для матери.

24 ноября

Поздравляла именинниц: Ермолову, Давыдовых, Дунаеву, посетила Наташу Ден, родившую сына и заболевшую после родов. У Ермоловой тщеславно веселилась и тем приветливым приемом, который мне все делали, и красотой цветов, нарядов, изящных форм светской жизни и общества. Разговаривала с великой княгиней Елизаветой Федоровной, этой красивой, милой и приветливой женщиной.

25 ноября

Таскалась все утро по дождю по Москве. Тоска, безумное, бесцельное нервное шлянье по грязи без цели, но тоска, ох! - невыносимая. Вечером легла и заснула. Встала, пришла Саша: - Ты больна, мама? - Я говорю: нет. Она бросилась меня целовать. - Если б ты знала, какая ты хорошенькая, розовая, после сна. - Неужели я еще _хорошенькая? Или это любовь ее видит красоту в любимой матери? --Вечером театр: "Моцарт и Сальери" и "Орфей". Был С. И. с нами, Маруся, Саша, и Гольденвейзер, и Бутенев. Еще в ложах были знакомые. Сначала было интересно и весело, но ужасное пение в "Орфее" навело опять скуку, и я насилу досидела.

Письма из дому: от Льва Николаевича - он все-таки собирается сюда, в Москву, 1 декабря; потом от Тани. Мое к ней пропало, так досадно! А я отговаривала в нем Л. Н. ехать в Москву. Мне ужасно подумать, что он будет страдать от городской жизни: посетители, шум, уличная суета, отсутствие досуга, природы, дочерей, и их помощи - все это ему ужасно. А _мои_ интересы воспитанья детей, музыка, мои знакомые, мои выезды, хотя и редкие, в концерты и театр - все это прекратить мне трудно, а его раздражает. Переписывать же ему его переправляемые им без конца писанья я уже и по зрению, и по приливам крови к голове - уже не могу, как прежде, и это тоже его будет сердить и огорчать, a в Ясной пишут дочери, Александр Петрович и Коля Оболенский. Еду в Ясную отговаривать его или привезти самой, если он будет настаивать ехать.

Была утром Погожева, объявила, что вечер Толстовский разрешен, но не упоминать, что он в _честь_ Толстого, не позволят читать о Толстом, а только из его произведений, и прочие грубые я глупые оговорки.

Вечером пришел С. И. Танеев. Мы пили чай: Саша, Миша и я.

Как я ему обрадовалась! Больше всего люблю, когда он так придет просто, и только для меня. Сочинил сегодня для пенья двух хоров прекрасную, содержательную вещь на слова Тютчева и пришел мне ее сыграть и напеть. Потом сыграл Andante из своей симфонии. Сидели, тихо разговаривали, прочли статью критическую музыкальную. Как всегда с ним просто, спокойно, содержательно проведешь время.

Угнала в квартетном концерте о смерти Насти Сафоновой, семнадцатилетней старшей дочери, ужасно это меня поразило.

Играл Гольденвейзер "Трио" Рахманинова, потом чудесный квинтет Моцарта с кларнетом. Много знакомых, С. И.

Письмо открытое о приезде Льва Николаевича 1-го. Мы с Сашей обрадовались ужасно и даже прыгали и кружились вместе.

29 ноября

без слез - матери. Ужасное впечатление! Саша с Марусей на выставке. Вечером играла много, девочки в зале кривлялись всячески, особенно Маруся, и были бешено веселы. Уехала в первом часу в Ясную Поляну.

30 ноября

В Ясной Поляне. Таня охрипши и легкий жар, Маша все неопределенна, но спокойна и здорова на вид. Л. Н. ездил третьего дня в Пирогово (35 верст) верхом и верхом же на другой день вернулся, и оттого уставши и вял. Обещав приехать в Москву 1 декабря, он теперь как-будто отвиливает от этого приезда. А я так приготовилась к радости привезти его в Москву и пожить с ним. Привезла и хлеба отрубного, и фиников, и спирт - все для дороги; велела в Москве приготовить комнату, обед, фрукты, хотела сама ему уложить вещи, устроить ему переезд в Москву как можно незаметнее. К вечеру уже было решено, что он не едет; я плакала и голова у меня разболелась, так что совсем слегла. Не то больно, что ему не хочется в Москву,-- я это вполне понимаю и предлагала ему не ехать до Рождества, а больно, что он пишет: "Нынче_ _получили_ _твое_ _письмо_ _к_ _Тане_(в котором я предлагаю ему не ехать в Москву). Я _непременно_ _приеду_ 1-го _курьерским_ _и_ _радуюсь_ _мысли_ _быть_ _с_ _тобой". И после такого письма, когда все мои чувства давно сдержанного ожидания его приезда вдруг вылились навстречу радости его видеть и пожить с ним, тогда он опять отказывается ехать.

1 декабря

Я опять в Москве. Не спала всю ночь от тяжелого сомнения: "1-го приеду в Москву", - писал мне Л. Н. Сегодня 1-е, я еду со скорым и думаю: неужели он не уложится утром и не поедет со мной? Сердце билось, всю меня бросало в жар, и утром он встал, пошел вниз и ни слова мне не сказал. Я встала около 10 часов, узнаю, что Л. Н. не укладывается и не едет. Слезы меня так и душат. Одеваюсь, велю запрягать - он ни слова. Поднимается суета: Марья Александровна Шмидт, Таня. Л. Н. - зачем я еду? - Как зачем? Да я так и собиралась, и лошади за нами выедут, и дети, и внуки ждут в Москве. Рыданья меня душат неудержимо. Беру свои мешочки, иду пешком, велю лошадям меня догонять, боюсь всех расстроить своим видом, не хочу дать Льву Николаевичу удовлетворения в том, чего он каждый год добивается, т. е. вида моего горя от его нежелания жить со мной в Москве. Но эго делается невозможно: именно это-то его отношение жестокое и приводит меня в отчаяние. Вижу, с лошадьми и Лев Николаевич в полушубке. - "Не езди, погоди". Возвращаемся домой. Он начинает мне мораль читать противным тоном, а "Я понимаю, что вам больно", - говорит она. Наконец уехала, простившись со всеми и прося меня простить. Никогда во всю жизнь я не забуду этого переезда до Ясенков. Какой был ветер ужасный! Перегнувшись пополам, я так рыдала всю дорогу, что голова треснуть точно хотела. И как они все меня пустили в таком виде! Одно меня удержало от того, что я не легла под поезд,-- это то, что меня не похоронили бы возле Ванички, а это моя idee fixe. В вагоне все пассажиры на меня узрились - так я плакала всю дорогу, потом задремала. Ничего я весь день во рту не имела. Домой приехала - унылая встреча детей и внуков, и опять я плакала. Получила телеграмму от Л. Н.: "Как доехала Соня, приеду завтра".

2 декабря

Вечером получила от Льва Николаевича письмо: он просит прощенья за свою якобы невольную жестокость, за недоразумение, за свое утомление и другие разные причины, почему он не поехал и так меня измучил. Потом он и сам приехал... У меня невралгия правого виска, у меня болит вся внутренность, и не спала всю ночь, все во мне застыло, оцепенело как-то. Ни злобы, ни радости, ни любви, ни энергии жизни - ничего нет. Все хочется плакать, и жаль мне даже своей свободы, своего здоровья и своих друзей, которых теперь, если и придется видать, то не так, как когда я одна и когда они мне всецело принадлежат. Один день страданий убил во мне все!

Стараюсь исполнять _свой_ _долг. Буду ухаживать за Л. Н., буду ему переписывать, буду служить его плотской любви, - в другую я уж не верю, а эта - вот-вот и ей конец. И что тогда?!!! Терпенье, вера, добрые люди.

4 декабря

Сегодня с утра ездила на похороны Саши Сафоновой. Бедная пятнадцатилетняя девочка, талантливая, горячая - умерла в страшных страданиях через три дня после умершей сестры, тоже девочки на семнадцатом году. На мать мучительно было смотреть. Осталось еще шестеро детей, но эти были старшие.

Дома уныло. Л. Н. недоброжелателен, своя жизнь с детьми, занятиями, музыкой, _моими_ друзьями - вся остановилась; при жизни же Л. Н., кроме тупой переписки и тяжелого, гнетущего весь дом настроения, ничего пока нет.

5 декабря

Все то же уныние, даже дети - внуки не развлекают. Заболел Миша - инфлуенция; но все страшно после Сафоновых девочек, и в докторов совсем перестаешь верить, их было так много там. - Приехал от Сережи духобор спрашивать совета у Л. Н., не ехать ли партии духоборов вместо Канады в Канзас, откуда прислан человек их звать туда. Л. Н. отсоветовал менять намерение и ехать все-таки в Канаду.

Николаевичу, что нам музыки хочется. Он сделал сердитое лицо, сказал: "Ну, так я уйду из дому". Я говорю: "Сохрани бог тебя так изгонять, лучше не надо и музыки". Он говорит: "Нет, это еще хуже, точно я мешаю". Слово за слово, вышло очень тяжело, но о музыке, конечно, и думать нечего.

6 декабря

Ездили с Соней, Сашей и внуками в театр: "Майская ночь" Римского-Корсакова. Не выдержан характер музыки: то лиризм, то речитативы, то русский или, вернее, малороссийский трепак, и ничто ничем не связано, и мало красивых мелодий. То, что _интересует_ в новой музыке, сложность гармонии, как у Танеева, - этого нет, а что _восхищает - богатство мелодий, тоже нет. В общем было скучно. Да и пустота в голове, не выздоровела еще я от душевного потрясения.

10 декабря

Отношения с Л. Н. стали лучше, но я уж не верю в их чистоту и прочность. Переписываю следующие главы "Воскресения". Глаза болят, досугу совсем нет, а я все переписываю.

но вид имел недовольный.

12 декабря

Переписывала весь день. Вечер - квартетный концерт. Прелестно квартет Шумана. Слепота, жутко.

13 декабря

Пригласила Лавровскую петь, Танеева играть и близких друзей слушать: Раевскую, Колокольцовых, дядю Костю, брата с женой, Масловых и пр. Играл С. И. прелестно, аккомпанировал тоже. Лавровская пела много и хорошо. Было бы очень приятно, даже весело, если б не чувствовался в Льве Николаевиче злобный протест всему задуманному мною развлечению.

Писала, переписывая Льву Николаевичу, 7 часов, не сходя с места; отвечала его письма. Голова закружилась. Приехал H. H. Ге. Лев Николаевич не весел и не приятен. Жалуется на боль в пояснице. Миша огорчает: все вечера и ночи пропадает по балам, день до трех спит, в лицее не был.

15 декабря

Весь день с артельщиком счеты и контроль книжной продажи. В пять - с Сашей крестили мальчика Ден с волосиками густыми. Потом посетители, баня. Вечером Л. Н. нам читал вслух Jerome'a, перевод - плохо. Полная оттепель.

16 декабря

Опять Л. Н. читал нам Джером-Джерома вслух и так хохотал сам, как я давно не видала его смеющимся.

19 декабря

Приехали с вечера в театре Корша, который должен был считаться вечером чествования семидесятилетия Толстого. Жалкий, неудачный вечер! Плохое пение, плохое чтение, плохая музыка и отвратительные живые картины, в которых ни правды, ни красоты, ни художества - ничего. Почему-то делали страшные овации Михайловскому; потом начали кричать Толстого, потом послать телеграмму... Все это пошло, казенно, настоящего крика сердца толпы не чувствовалось. А сам Л. Н. уехал сегодня один в Ясную Поляну с почтовым поездом. Утром он занимался, потом в час поел овсяный суп, попил кофе и уехал, прося только H. H. Ге проводить его. Он заезжал на Мясницкую по просьбе Трубецкого, чтоб мастер из Италии, бронзовщик, мог бы поправить по натуре кое-что в бюсте Льва Николаевича.

Была утром на репетиции симфонического, а вечером прослушала опять весь концерт, кроме симфонии Бородина.

Приехали Илюша и Андрюша. Андрюша огорченный такой. Летом на Кавказе он легкомысленно сделал княжне Гурьели предложение, а потом письменно отказался от него. Княжна эта стрелялась, теперь ее родные заступились за нее, и Андрюша боится дуэли или убийства. Все только горе с ними! Миша уехал в Орел и оттуда к Илье и в Ясную.

20 декабря

Узнала, что участвующие во вчерашнем так называемом Толстовском вечере и Илья сын с ними поехали в Эрмитаж ужинать, т. е. пьянствовать - и это _чтят_ _Толстого! Безобразие возмутительное!

Ездила сегодня с Сашей в консерваторский концерт памяти Рубинштейна; вещей хороших исполнили мало; хороша, драматична ария из "Ифигении" Глюка. Шли славно домой пешком с Сашей, А. И. и С. И., бодро, весело, болтали, смеялись. Мягкий мокрый снежок, все бело, луна сквозь облака... как хорошо было! Я упала, но ничего...

23 декабря

Выехали с Сашей и Соничкой в Ясную Поляну. Илья тоже ехал с нами. Дорогой тесно, Илюша юродствовал, шутил, всех смешил. В Ясенках Таня и Лева. Досада с уехавшим багажом; у Левы тяжелый и для него и для окружающих его характер, и он этого не замечает. - Ехали по воде, оттепель и мало снегу.

Дома Маша, худая, слабая, жалкая до слез. Коля при ней тоже жалкий. Таня бодрится, но не забыла еще своей несчастной любви и оттого тоже несчастная.

Л. Н. на этот раз тоже жалкий, потому что нездоров. Болит у него поясница и лихорадит его слегка. Приехала я бодрая, счастливая тем, что спокойно проживу в Ясной Поляне, в семье, без душевных тревог, без увлечений музыкой, не одиноко - приехала с радостным чувством, что буду со Львом Николаевичем, но так все угнетены, что сразу стало грустно. Растирала спину Льву Николаевичу, который меня ласкал.

Встала рано, опять растирала спину и поясницу Л. Н., дала ему пить Эмс; и опять моя близость его волновала. -- Погода плохая, ветер, сыро, хотя 3 градуса мороза. Л. Н. бодрей и мог опять немного заниматься, а те дни ничего не писал, совсем ослабел и завял. Все говорят, что я необыкновенно моложава; я думаю, что я своим моложавый сожительством действую бодрящим образом на Л. Н. Без меня ему не пишется, он легко заболевает, плохо спит и дряхлеет.

Сегодня он другой человек, и я ему это сказала, и он с улыбкой согласился. Мне здесь хорошо, только все мои не бодры; боюсь, что на всех и против общей кислоты духа - одной _моей_ бодрости не хватит. Ходила в тот дом к Доре и Леве и наслаждалась миленьким, симпатичным шестимесячным внуком - Левушкой. Ходила по саду с сентиментальным, как всегда, чувством к Ясной Поляне, к воспоминаниям молодости, да и последних годов, и с молитвенным настроением.

Последнее время я слаба духом, не готова ни к какому горю, ни к какому несчастью. В душе размягченность и жалость ко всем и всякому, виноватость и неспособность к протесту, к терпению, к спокойствию, и, главное, отсутствие религиозного настроения. Слишком переполнена душа чем-то другим.

25 декабря. Рождество. Ясная Поляна.

С утра все были в праздничном настроении: готовили подарки, раскладывали привезенные из Москвы угощения. Лучший момент дня был - моя прогулка по лесам, особенно хорошо в молодой елочной посадке. Три градуса мороза, тишина, и минутами выглядывало, наконец, пропавшее за всю осень солнце. Все покрыто выпавшим за ночь свежим, чистым снежком, молодые елочки, зеленые и тоже слегка запушенные снегом, на горизонте черная, широкая полоса замерзшего на зиму старого леса Засеки, и все тихо, строго, неподвижно, серьезно. Я глубоко наслаждалась; лучше всего - в природе и в искусстве. Как хорошо это знает С. И. - А в семье, на людях, столько ненужного раздражении, столько наболелого, злого...

Обедали семейно, хорошо, весело. М. А. Шмидт приехала. К пяти часам у Доры и Левы была елка, чай, угощение. Бедная Дора устала, но ей, девятнадцатилетней, почти девочке, необходим праздник, и ей было все удачно и весело. Маленький внук Левушка пугался и удивлялся. Славный, симпатичный ребенок.

К восьми часам стало грустно: у Л. Н. поднялась температура до 38, и это всякий вечер было раньше, но только до 37 и 7, а сегодня хуже. Я советовала ему очистить желудок, так как у него запор, но он ревень не принял, а промывательное не подействовало. Все приуныли.

Всю ночь у Л. Н. был жар. Он так вскрикивал, стонал и возился, что я ни одного часа не могла спать. Дуняшка говорит: "Ведь они очень уж нежны, не то что вы". Действительно, трудно встретить более нетерпеливого и эгоистичного больного. А главное - упрямого. Вчера ревень не принял, сегодня принял в 11 часов. Теперь хинин от его лихорадки на полный желудок принимать нельзя, и вот опять на сутки затянется - и все из упрямства, нежелания послушаться меня и вовремя принять слабительное. Ох, как надоело, как скучно и трудно поднимать всю энергию, чтоб опять _убеждать, _настаивать, сердиться, все с той же целью - спасти его же и помочь ему же, брюзжащему, сердящемуся, упрямому человеку, которому отдаешь всю свою жизнь, убивая в себе все личное - хотя бы простые потребности спокойствия, досуга для чтения, для музыки, не говоря уже о том, что я никогда нигде не была, ни за границей, ни по России.

Пришел какой-то тульский мастеровой, принес удивительною картину крестьянина-иконописца. Картина аршина в полтора, карандашом, изображает сидящего в середине Льва Николаевича; налево школа, дети; за ним ангел, выше - Христос на облаках, ангелы и дальше еще мудрецы: Сократ, Конфуций, Будда и пр. Направо церковь и перед ней виселица с повешенными. На первом плане архиереи, священники, камертер, тут же дальше на заднем плане военные пешком и верхом. Типы разных народностей, читающих книги, на самом первом плане почему-то турок в чалме читает большую книгу. Л. Н. непохож лицом, но похож общим типом. Сидит, поджав ногу.

Тяжелые рассказы о яснополянских мужиках: брат обокрал брата, вдова убила незаконного своего ребенка, отец просовал в тесную щель клети своего малолетнего сына и велел ему красть и подавать себе вещи; в нашей библиотеке разбили рамы и ребята таскали книги. Все досадно, все больно. О, власть, тьмы!

Слегка морозит. Тихо, спокойно, если б не люди и их пороки. Как я стала любить тишину, тихих людей, тихие отношения с ними!

"The soul of a people". Какие прекрасные истины и простые встречаются в буддизме. Их как-будто и сам знаешь, но напоминание о них, лаконизм в выражении - все это восхищает душу.

Я только что писала, что люблю _тишину, и вспомнила подчеркнутые в этой книге слова: "... the greatest good for your heart is to learn that beyond all this turmoil and fret is the great Peaсe" {Величайшее благо для вашего сердца состоит в знании того, что выше всей этой суеты и обмана _есть_ _великий_ _покой.}.

Письмо от Сережи, прекрасно описывающее отъезд духоборов из Батума с Суллержицким. 2000 человек уехали, и Сережа теперь тоже отъехал (была телеграмма) с 2000 духоборами, все в Канаду. Страшно мне за Сережу, но хорошо его дело, - красиво, достойно, интересно. Какое безумное это дело правительства - выпустить такое прекрасное население с окраин России! И прекрасный, нравственно воспитанный народ, без ругани, без преступлений. Отъезд их имел характер чего-то страшного и торжественного, как пишет Сережа. Запели гимны, пароход отчалил - и что ожидает это семитысячное население, поехавшее на двадцатипятисуточный переезд в неизвестные места, без языка, без лишних денег... Удивительная стойкость. Но вера ли это, в смысле религии?

Много, много гуляла; тишина и неподвижность в природе поразительные; легкий мороз, мало снегу, так что везде пройти по лесу можно, не только по полям. Прекрасно!

Приезжали вечером гости: Стаховичи Зося и Павлик, и С. Н. Глебова. Льву Николаевичу лучше, стало всем веселее.

Утром гуляла, сидела с внуком Левушкой, немного переписывала дневники Л. Н.. Выехали в пять в Гриневку к Илье: Таня, Саша, Соня Колокольцова и я. В Гриневке Миша худой, какой-то неспокойный и неясный. С Соней и Ильей хорошо, благодушно. Дети, кроме Анночки, спали.

28 декабря

С утра все устраивали елку, дарили подарки, три внука здоровые, белокурые малыши - весело пока на них смотреть. Но внуки не то, что дети. Это все повторенье пережитых детских жизней, без непосредственной любви, заботы, _мечты, искания своего и любимого мужа сходства. Мечты о будущем детей не сбываются, а пока они есть - хорошо.

Ходила много гулять, снег молодой, ночью выпавший, блестел по бесконечным полям на ярком солнце; тихо, чисто, хорошо. Ушла далеко одна и думала о всем том, что и кого люблю. На душе тоже чисто, спокойно и хорошо.

"Царя Максимилиана и непокорного сына Адольфа". Саша и Анночка нарядились и под масками плясали. Саша толста, неграциозна, скучно на нее смотреть. Хорошо у Ильи то, что пускают в дом _всех, веселись, кто хочет. Еды нанесли пропасть - ешь целый день и пей все гости. На ночлег принесли сена в контору и полушубков на пол, и все полегли спать. Гостеприимно, беспорядочно, добродушно и широко живут, но я бы так не могла.

29 декабря

Чудный день, густо покрыты все деревья и вся природа инеем, все бело, небо и земля слились в одно белое царство. - Много гуляла одна, дети на салазках катались с гор. Уехали в шесть часов, увезли Анночку внучку. В Ясную ехать было жутко от Ясенков; я отвыкла от зимней деревенской дороги; а из Гриневки до станции немного плутали и приехали опять к дому. - В Ясной хорошо, Л. Н. здоров и страстен.

30 декабря

Метель с утра. Маша бедненькая бледна, худа и тиха; такая на вид нежная, и я в душе умилялась на нее и любила ее очень, глядя на нее. - Булыгин кричит о чем-то с Количкой Ге, что надо детей увезти воспитывать в Швейцарию; они народили незаконных детей, не крестили их, обоим около сорока лет, теперь не знают, как быть с детьми.

Последний День года. Какой-то будет этот Новый год? С утра у Маши схватки. Ждем мучительно разрешения ее мертвым ребенком или выкидыша. Десятый час вечера; тут акушерка, и ждем доктора Руднева. В доме тихо и все в мучительном ожидании.

Без пяти минут двенадцать Маша разрешилась недоношенным, четырехмесячным сыном.

Вес повеселели, встретили Новый год всей семьей, которая налицо, благодушно, спокойно. Прощай, старый год, давший мне много горя, но и радостей не мало. Привет тем, кто мне их дал.

Примечания

- Вера Александровна Шидловская (ум. 85 лет в 1900-х гг.), тетка С. А Толстой по матери. Кузины ее - О. В. Северцова, Наталья Вячеславовна Шостак, Марья Вячеславовна Свербеева (ум. в 1912 г.), Вера Вячеславовна Мещеринова и Надежда Вячеславовна Литвинова, дочери В. А. Шидловского.

- В дневнике под 1 января 1898 г. Толстой записал: "Очень грустно, уныло, нездорово встречаю Новый год. Не могу работать, все болит живот".

3 января

- Александр Васильевич Верещагин (1850--1969), брат художника Верещагина, писатель.

"Садко" - опера Н. А. Римского-Корсакова, писавшаяся им в 1895--1896 гг. и оконченная в 1897 году.

- Василий Васильевич Матэ (р. 1856 г.), гравер по дереву и офортист, профессор Академии художеств, с 1899 г. академик.

- Николай Андреевич Римский-Корсаков (1844--1908), композитор, и жена его Надежда Николаевна приезжали из Петербурга в Москву на одно из первых представлений оперы "Садко". После спектакля Стасов и Римские-Корсаковы приглашены были обедать к Толстым.

- О спорах об искусстве у Толстого в дневнике под 4 январи 1898 г. записано: "Вчера Стасов и Репин и кофе. Глупые разговоры об искусстве. Когда я буду помнить то, что много баить не подобаить".

5 января

- Александр Алексеевич Щербатов, московский предводитель дворянства, московский городской голова.

6 января

- Владимир Иванович Поль, пианист и композитор.

- "Репин все просил Льва Николаевича задать ему тему для картины". 21 января 1898 г. Толстой писал Черткову: "Одно из приятных впечатлений последнего времени было свидание с Репиным. Мы, кажется, оставили друг другу хорошее впечатление... Посылаю вам письмо Стасова, чтобы дать понять его (Репина) настроение. Он очень и серьезно просит меня дать ему сюжет и он исполнит его. И я вижу, что это серьезно, и все не нашел еще достойного сюжета и чувствую большую ответственность". Об этом же 4 февраля 1898 г. писала в своем дневнике Т. Л. Сухотина: "Репин все просит папа дать ему сюжет. Он приезжал с этим в Москву, потом писал мне об этом и еще несколько раз напоминал мне об этом, пока я были в Петербурге. Вчера папа говорил, что ему пришел в голову один сюжет, который, впрочем, его не вполне удовлетворяет. Это момент, когда ведут декабристов на виселицы. Молодой Бестужев-Рюмин увлекся Муравьевым-Апостолом, скорее личностью его, чем идеями, и все время шел с ним заодно, и только перед казнью ослабел, заплакал, и Муравьев обнял его, и они пошли так вдвоем к виселице". ("Толстой. Памятники творчества и жизни". III, М., 1923., стр. 66--67).

13 января

- Об именинах Татьяны Львовны 13 января 1898 г. Толстой записал в дневнике: "Вчера праздновали Танины именины. Тяжело".

- Артельщик - Матвей Никитич Румянцев, несколько лет заведовавший складом книг соч. Л. Н. Толстого, издаваемых С. А. Толстой. Артель состояла из лиц, нанимаемых на ответственные должности (кассир, управляющий, конторщик и пр.), рекомендовала своих членов, отвечала за их корректность и уплачивала нанимателям деньги в случае растраты.

17 января

- О жизни в Москве Толстой 19 января 1898 г. записал в дневнике: "Тяжело, праздно. Не могу работать. Несколько раз на деле вспомнил, что неприятное есть только Ermahnung (побуждение) к тому, чтобы подвигаться вперед к совершенству".

- Альфред Дрейфус (1859--1927), еврей, служивший офицером французской армии. Обвинялся в государственной измене, в шпионаже в пользу Германии, был судим военным судом и в декабре 1894 года приговорен к пожизненному заключению. В 1897 году брат Дрейфуса возбудил дело против офицера Эстергази, бывшего, как выяснилось впоследствии, виновником того преступления, в котором обвиняли Дрейфуса. Суд Эстергази оправдал. Через два дня после этого, 13 января 1898 г., Э. Золя (1840--1902), знаменитый французский писатель, поместил в газете Клемансо письмо "J'accuse..." президенту республики, в котором обвинял военного министра, обвинителя Дрейфуса, военный суд и др. в пристрастном и заведомо несправедливом отношении к Дрейфусу. Письмо Золя дало толчок к конфликту, расколовшему страну на два лагеря, сторонников и противников Дрейфуса. Дело Дрейфуса получило широкую известность во всем мире. Окончательно оправдан Дрейфус был только в 1906 году.

"События в мире с Дрейфусом..., всей литературой и музыкой и живописью только показывают, как мы все больше и больше расходимся е царствующим миром. Для меня это не неприятно и не тяжело, потому что это как старая трава, которая сохнет и гадка, засела щеткой, а из-под нее идут молодые ростки.

20 января

- О корсете А. Л. Толстая пишет в своих воспоминаниях: "Помню, какое было для меня мученье, когда мама заставляла меня носить корсет, чтобы была хорошая фигура, a не такой обрубок как у тебя", - говорила она. Когда только можно было, я стаскивала корсет и прятала подальше в шкап, но гувернантка снова вытаскивала его и заставляла надевать. Планшетки и кости ломались и впивались в тело, причиняя страшные мучения". ("Современные Записки", Париж, 1931, т. XIV, стр. 40).

- Дама, писавшая Толстому, - З. Соколова. Письмо Толстого к редактору "Русских Ведомостей" от 4 февраля 1898 г. напечатано было в No 39 "Русских Ведомостей" от 8 февраля 1898 г. В начале 1898 г. в четырнадцати губерниях России крестьяне испытывали острую нужду вследствие неурожая. Помощь голодающим запоздала и плохо была организована. Толстой откликнулся на народное бедствие одним из первых. "... Всякий человек нашего круга, - писал он в вышеупомянутом письме, - если он постарается... пожертвовать хоть малейшей долей своих удовольствий..., несомненно поможет самому себе в самом важном на свете деле - в разумном понимании смысла жизни и в исполнении в ней своего человеческого назначения".

- Цецилия Владимировна Вивер (1860--1922), жена Д. А. Хилкова. С. А. Толстая называет ее "сожительницей" Хилкова, потому что они не венчались, не признавая церковных обрядов, и не крестили своих детей.

26 января

- Молокане-крестьяне - сектанты Бузулукского уезда Самарской губернии, у которых в 1897 г. за сектантство были отобраны дети и помещены для воспитания в православной вере в монастыри. У крестьянина дер. Антоновки, Самошкина, был отобран единственный сын, у крестьянина Болотина отобраны две девочки, у крестьянина села Бобровки Всеволода Шепелева были взяты трое детей. Толстой, к которому обратились молокане за помощью, принял в их деле большое участие: дважды писал царю (10 мая и 19 сентября 1897 г.), которому оба письма лично были вручены знакомым Толстых, гр. Адамом Васильевичем Олсуфьевым; просил Кони хлопотать о деле в Сенате, просил барона Федора Егоровича Мейендорфа, начальника канцелярии императорской главной квартиры, дать ход прошению молокан; обращался с письмами в печать: в "Русские Ведомости" и к кн. Ухтомскому в "С. -Петербургские Ведомости". По просьбе Толстого, по поводу отнятия у молокан детей хлопотала бывшая по своим делам в январе 1898 г. в Петербурге Т. Л. Сухотина, обратившаяся по этому делу непосредственно к обер-прокурору св. Синода Победоносцеву. В результате этих хлопот дети молоканам были возвращены. (См. письма Толстого к царю в книге "Лев Толстой и русские цари". М., 1918, и интересный дневник Т. Л. Сухотиной (Толстой) с записью ее посещения по делу молокан Победоносцева. "Толстой. Памятники творчества и жизни". III, М., 1923).

- Граф Сергей Юльевич Витте (1849--1915), в 1898 г. - министр финансов, позднее премьер-министр. Статьи Елизаветы Андреевны Берс о дифференциальном железнодорожном тарифе печатались в "Новом Времени".

27 января

- Константин Николаевич Боборыкин (1829--1904), севастопольский товарищ Толстого. В 1866--1876 гг. был оренбургским военным губернатором и Н. Н. Кашкин. "Родословные разведки", II, стр. 557--558.

28 января

- Поль Маргерит (р. 1860 г.), французский романист, с 1896 г. постоянно писал вместе со своим братом Виктором (р. 1867 г.). Роман "Le desastre" из времен франко-прусской войны 1870--1871 гг. написан ими в 1898 г.

29 января

- "Вернулась Таня из Петербурга". Т. Л. Сухотина пишет в своем дневнике под 4 февраля 1898 г. о своей поездке: "Другое мое дело в Петербурге было пропагандирование моего альбома французских картин и искание в Публичной библиотеке образцов современного немецкого искусства. Для этого я несколько часов в день сидела в Публичной библиотеке с милейшим Стасовым, который мне искал то, что мне могло понадобиться... Немецкая новая живопись поразила меня своей грубостью... Все-таки я кое-что отобрала. Альбомы мои пошли очень быстро. Только второй месяц, как они изданы, и почти все уже разошлись. Буренин написал о них очень лестную рецензию, которая очень их подвинула. (См. "Толстой. Памятники творчества и жизни". III, М., 1923, стр. 64--74). Издание альбома немецкой живописи, про который пишет Т. Л. Сухотина, не осуществилось. Альбом французских картин - это "Картинная галерея "Посредника". Издание Т. Л. Толстой. I. "Последний луч" картина Ж. Бретона и другие картины французских художников. Москва, 1898.

- О рисунке Крамского Толстой пишет в XVI главе статьи "Что такое искусство?": "Есть много картин, изображающих личные чувства различных людей, но картин, передающих подвиги самоотвержения, любви христианской очень мало и то преимущественно среди малоизвестных живописцев и не в оконченных картинах, а чаще всего в рисунках. Таков рисунок Крамского, стоящий многих его картин, изображающий гостиную с балконом, мимо которого торжественно проходят возвращающиеся войска. На балконе стоит кормилица с ребенком и мальчик. Они любуются шествием войск. А мать, закрывши лицо платком, рыдая, припала к спинке дивана".

- Виктор Гюго (1802--1855), французский романист. Рассказ Гюго "Les pauvres" под заглавием "Бедные люди" в прозаическом изложении В. Микулич помещен Толстым, как недельное чтение в "Круге чтения" между 7 и 8 января.

2 февраля

- Марья Аркадьевна Офросимова, урожд. Столыпина, сестра премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина.

12 февраля

- Толстой записал в своем дневнике под 19 февраля 1898 года; "За это время все исправлял и дополнял и портил последние главы об искусстве". В XII главе "Что такое искусство?" он пишет: "Лучшею иллюстрацией вредного влияния критики может служить отношение ее к Бетховену. Среди по заказу, второпях писанных, бесчисленных произведений его есть, несмотря на искусственность формы, и художественные произведения, но он становится глух, не может слышать в начинает писать уже совсем выдуманные, недоделанные и потому часто бессмысленные, непонятные в музыкальном смысле произведения... Критика же, раз признав его великим композитором, с особой радостью ухватывается именно за эти уродливые произведения, отыскивая в них необыкновенные красоты. Для оправдания же своих восхвалений, извращая самое понятие музыкального искусства, она приписывает музыкальному искусству свойство изображать то, чего оно не может изображать, и являются подражатели... тех уродливых попыток художественных произведений, которые пишет глухой Бетховен".

Вторично Толстой упоминает о Бетховене в XIV главе статьи. Здесь он сравнивает пенье деревенских баб с 101 сонатой Бетховена, и отдает предпочтение первому.

14 февраля

"Вы знаете, есть старик, богатый купец Брашнин, близкий нам по духу. Я уже лет 15 знаю его. У него рак печени, как определяют врачи. Я был у него раз зимою. Он был очень плох, худ, желт, но на ногах еще. С неделю тому назад Александр Никифорович (Дунаев) зашел ко мне утром с известием, что Брашнин умирает и прислал мальчика звать проститься с ним. Мы пошли и застали его умирающим. Первое мое слово было - спокоен ли он. Совершенно. Он в полной памяти и ясности ума поблагодарил меня, простился со мной, и я с ним, как прощаются с вперед уезжающим путешественником. С грустью поговорили о том, что его жена и дети - все язычники, но без упрека им. Я сказал, что увидимся еще. Он спокойно ответил: "Нет уже". Простился, поблагодарил за наше общение. Все так просто, спокойно, серьезно... Я думаю, что это так происходит главное от того, что нет в их сознании лжи, которая теперь при близости смерти ясно бы обнаружилась и сделала бы смерть мучительной. Нет ни причастия, ни Иверской, ни дорогих врачей, ни завещаний, ни соборований. Правда, и в том, и в другом случае нет особенно мучительных страданий, затемняющих сознание".

15 февраля

- Вера Федоровна Сологуб, дочь Федора Львовича Сологуба, музыканта, актера и художника, о котором говорит в своих воспоминаниях Н. В. Давыдов.

- Книга, про которую говорил П. А. Сергеенко, была им вскоре издана под заглавием "Кал живет и работает Лев Толстой". Первое издание - М., 1898, второе - М., 1908.

19 февраля

- П. А. Сергеенко и Т. Л. Сухотина писали вместе драму из светской жизни, называвшуюся "Сандра". Драма напечатана не была.

дом, с которым у него было так много связано воспоминаний. В дневнике под 6 декабря 1897 г. он записывает: "4-го ездил в Долгое. Очень умиленное впечатление от развалившегося дома. Рой воспоминаний". В 1911 году усадьба в Долгом, несколько раз переходившая из рук в руки, вместе с домом куплена местными крестьянами. В 1913 году дом, по постановлению сельского схода, был разобран на дрова и на кирпич и разделен по дворам. Сергеенко ездил в Долгое в феврале 1898 г. "Гнетущее чувство овладело нами, - пишет он, - когда мы, балансируя по перекладинам, вошли в полуразрушенный дом с торчащими балками, развалившимися стенами и грудами мусора... В угловой комнате, где родился великий писатель, лежали в беспорядке какие-то обломки и был навален разный хлам". (П. Сергеенко "Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой". М., 1908, стр. 109--110). Три фотографии дома, где родился Толстой, снятые тогда же фотографом-любителем, профессором Московского университета Петром Васильевичем Преображенским, помещены на стр. 109--110 вышеупомянутой книги. Собственноручно начерченный Толстым план дома находится в Государственном Толстовском музее в Москве.

22 февраля

- Стихотворение "Восход солнца" написано Тютчевым в 1865 году.

23 феврали

Не раз служила в доме Толстых горничной.

- Николай Сергеевич Жилнев, ученик Танеева, музыкант-теоретик. После революции работал в Музгизе. В настоящее время (1932 г.) состоит членом Ассоциации композиторов.

24 февраля

- Вера Сергеевна Толстая (1865--1923), племянница Толстого. О ее болезни Толстой 25 февраля 1898 г. писал С. Н. Толстому: "... получил твое письмо, которому очень был рад, только не известию о Верочке. Это, наверно, этот ужасно воняющий фонарь. Я помню, что не мот просто оставаться в комнате от жара, надышенного воздуха и копоти, а каково же в этом воздухе еще говорить. Она пишет, что ей гораздо лучше, а ты пишешь, что дурно. Дай бог, чтобы ее была правда".

- Синджон ездил на Кавказ узнать о положении духоборов и передать им деньги, пожертвованные квакерами. В письме П. И. Бирюкову от 25 февраля 1898 г. Толстой писал: "Вчера получил известие о том, что Синджон выслан из России. Он едет в Будапешт к Шмиту, так что вы увидите его".

- В связи со смертью Олсуфьевой Толстой 1 марта 1898 г. написал ее родителям следующее письмо: "Дорогие друзья Анна Михайловна и Адам Васильевич. Как ни близок сам к смерти, как ни убежден всей душой, что жизнь наша здесь есть только крошечная частица всей жизни и что раньше или позже переменить эту жизнь на другую не важно, и как не приучил я себя к этой мысли, не моту сейчас без слез писать и думать о милой, милой, удивительно милой и незаметно нежно любимой мной вашей Лизе, которая ушла от нас. Я плачу сейчас, но без горечи, а с умилением, с тем чувством любви, которую она возбуждала во всех. Я уверен, что и у вас, несмотря на всю ужасность вашей потери, в глубине души есть это чувство религиозного умиления, которое она возбуждала во всех своей самоотверженной простотой. Ужасно хотелось бы приехать посмотреть на вас и поплакать вместе с вами. Но боюсь стеснить. Приеду после, когда позволите.

Всех умерших мы ценим во всю их цепу только тогда, когда они уйдут от нас, но она особенно поразительна в этом отношении: и по удивительной, какой-то особенной, настоящей, не напущенной, а природной скромности, низкой оценкой себя, которой она заражала и других, и по удивительной самоотверженной, открытой на все стороны, любви, которая составляла сущность ее чистого, милого существа. Не на словах, а всей душой с вами, милые, дорогие друзья". О том же Толстой 8 марта 1898 г. писал Черткову: "Это прелестное было существо - веселое, скромное, простое, доброе. Заболела скарлатиной и в четыре дня умерла. Умирала в памяти и, зная, что умирает, распоряжалась делами, заплатила долг за народ в банк и т. п. Потом прощалась со всеми, прощалась заочно, вспоминала нас и особенно меня. Мне радостно было это. Мы с ней часто спорили о православии, от которого она не хотела отказаться. Умирая, однако, она не позвала священника. И перед смертью так же, как многие, остановила глаза на чем-то и с удивлением проговорила: "А, так это вот что!"

- Василий Васильевич Докучаев (1846--1903), известный геолог, профессор Петербургского университета по кафедре минералогии.

4 марта

8 марта

- Сергей Николаевич Трубецкой (1862--1905), философ, профессор Московского университета. Редактор журнала "Вопросы философии и психологии".

9 марта

- Мария Яковлевна Шанкс (р. 1866 г.), свояченица Эйльмера Моода, дочь английского торговца в Москве. После знакомства по Школе живописи с Т. Л. Сухотиной и через нее со взглядами Толстого стала последовательницей Толстого, проводя в

- Михаил Ильич Толстой, сын Ильи Львовича Толстого.

18 марта

- Александра Николаевна Толиверова-Пешкова (р. 1867 г.), писательница. С 1887 г. издавала и редактировала детский иллюстрированный журнал "Игрушечка". С 1899 г. по 1900 г. издавала и редактировала ежемесячный литературный журнал "Женское дело".

2 апреля

"... утром говорит мне, что приехали два человека c Кавказа. Это были духоборы: Планидин, Павел Васильевич, ваш знакомый, и Чернов. Они приехали, разумеется, без паспортов, чтобы сообщить сведения и узнать все, касающееся их дела. Переговорив с этими дорогими друзьями и узнав все, я решил послать их в Петербург к Ухтомскому..."

И ему же 6 апреля 1898 г.: "Главная цель приезда Планидина и Чернова состояла в том, чтобы просить кого-нибудь из ваших друзей съездить в Обдорск к Веригину. Они привезли на этот предмет 300 р. из пожертвованных им, прибавив еще 100 р. Главное же им хочется сообщить ему все, что у них делается, об его (Веригина) родителях и о положении всей большой партии. Поехать к Веригину вызвался Петр Алексеевич Булахов, молодой крестьянин Гжатского уезда Смоленской губернии, сектант-старовер. Был сперва рабочим, потом заведовал небольшим заводом. Впоследствии управляющий имением С. Л. Толстого. В 1908 г. вернулся на родину, стал заниматься сельским хозяйством.

А. Н. Дунаев, у которого служил в данный момент Булахов, устроил ему поручения по рыбным делам в Обдорск, чтобы замаскировать цель его поездки. Однако за Булаховым, по-видимому, следили. 8 апреля он выехал из Москвы, по приезде в Тобольск был задержан, арестован, обыскан и допрошен. От заключения в тюрьму его спасло только то обстоятельство, что при нем не было найдено никаких документов, так как прошение духоборов царю Булахов выучил наизусть с тем, чтобы передать Веригину.

- Сергей Леонидович Урусов, сын Леонида Дмитриевича Урусова.

3 апреля

- Иван Иванович Горбунов-Посадов и его брат, Николай Иванович Горбунов, артист (пианист и чтец).

7 апреля

- В No 93 "Русских Ведомостей" была помещена следующая заметка: "В контору "Русских Ведомостей" поступило в " Деньги эти, пожертвованные Моодом, Сергеенко и неизвестным, были своевременно вручены Толстому редакцией газеты. Между тем от московского обер-полицеймейстера поступило распоряжение: немедленно передать в распоряжение администрации деньги, пожертвованные духоборам. Редакция ответила, что деньга уже переданы ею по назначению, и представила от Толстого расписку. Тем не менее "Русские Ведомости" были министром внутренних дел приостановлены на два месяца.

9 апреля

- Георгий Эдуардович Конюс, композитор, профессор Московской филармонии.

15 апреля

- Кн. Владимир Федорович Одоевский (1803--1869), писатель и общественный деятель.

"Дирцея на римском цирке" впервые выставлена была в 1898 г. в Петербурге.

- "Был Сергей Иванович... Сережа его расспрашивал кое о чем". Танеев предложил С. Л. Толстому перевести с английского книгу Э. Пратца "Музыкальная форма", что им впоследствии и было исполнено. Книга была издана в 1900 г. П. Юргенсоном.

16 апреля

- Кн. Павел Петрович (Paolo) Трубецкой, известный скульптор. Толстовские скульптуры его работы считаются одними из лучших. Бюст, о котором пишет С. А., в натуральную величину, Трубецким был окончен. Находится в Люксембургском музее в Париже. Кроме этого бюста Трубецкой вылепил небольшой бюст Толстого со сложенными на груди руками. Гипсовые и бронзовые копии с него находятся в Государственном Толстовском музее в Москве. В 1900 г. сделал маленькую статуэтку-бюст Толстого из воска - находится в Толстовском музее. Позднее, в 1904 г., Трубецкой вылепил статуэтку "Толстой верхом на лошади". Находится там же. Скульптуры Трубецкого, изображающие Толстого, воспроизводились в печати неоднократно.

18 апреля

"Лева вдруг продал дом". По разделу между детьми Толстых в 1891 году Лев Львович в своей части получил дом в Москве, который и продал. Так как жизнь семьи Толстых в Москве, начиная с 1882 г., была связана с этим домом, семье Толстых жалко было лишиться дома, и Софья Андреевна перекупила его себе. В записи 20 апреля она пишет, что у нее в этом доме умерло двое детей; это Алеша (1882--1886) и Ваничка (1888--1895). После смерти Толстого С. А. дом продала городу. В настоящее время этот дом (No 21 по ул. Льва Толстого) - бытовой музей-усадьба Льва Толстого в Москве (отделение Государственного Толстовского музея).

19 апреля

- "... взяли другую гувернантку Саше" - m-lle Kothing.

В своих воспоминаниях А. Л. Толстая пишет про свои взаимоотношения с гувернантками: "От няни мое воспитание перешло к англичанкам-боннам, научившим меня говорить по-английски и обливаться холодной водой, а затем к гувернанткам. Они постоянно менялись, я их не любила, старалась делать им наперекор. И они находили какое-то удовольствие в том, чтобы меня мучить. Мама меня шлепала, наказывала, таскала за косу, но это не помогло. В конторе по приисканию гувернанток у меня была уже определенная репутация: "Ah! la petite Saecha Tolstoy! Non, mersi". ("Совр. Зап.", XIV, стр. 11--12).

- Письмо Толстого итальянцу редакции неизвестно.

21 апреля

- Петр Иванович Бартенев (1829--1912), редактор и издатель "Русского Архива". В 1859--1873 гг. он, заведуя Публичной Чертковской библиотекой в Москве, давал Толстому материалы для работы над "Войной и Миром". Во время первого издания "Войны и Мира" Толстой привлек Бартенева в качестве помощника по изданию романа, поручив ему держать в Москве корректуру, на исправление которой дал ему широкие полномочия. Переписка Толстого с Бартеневым, относящаяся к эпохе создания "Войны и Мира" (1863--1869 гг.), опубликована в "Русском Архиве" 1913 г., No 12; 1914 г., No 1; "Печать и революция", 1924, кн. 4; четвертый сборник "Толстой и о Толстом", изд. Толстовского музея,. М, 1928. Бартенев был большим знатоком русской истории, литературы, телеологии дворянства и быта.

- Гр. Петр Васильевич Завадовский (1739--1812), государственный деятель, один из фаворитов Екатерины II, приходился С. А. Толстой прадедом. Он был отцом гр. Софьи Петровны Козловской, жены Александра Михайловича Исленьева, бабушки Софьи Андреевны по матери. Биография Завадовского была написана П. С. Листовским и напечатана Бартеневым, в кн. 2 "Русского Архива" за 1883 г.

- Об отъезде С. А. Толстой из Гриневки Толстой записал в дневнике: "Гриневка. Соня нынче утром уехала грустная и расстроенная. И очень ее жалко и не могу еще помочь". Из Ясной Поляны Софья Андреевна в письме от 28 апреля 1898 г. писала Толстому: "Жду с нетерпением известий от тебя и вообще из Гриневки от всех. Здесь еще ничего не узнали интересного. Был один из сотрудников "Русских Ведомостей", спрашивал твой адрес, чтобы послать, кажется, деньги. Коля (Оболенский) его спрашивает: "Деньги были посланы в редакцию?" - Да, в редакцию несчастных "Русских Ведомостей". Их запретили на два месяца с тем, чтоб потом сделать их подцензурными, на что они не согласятся, значит им конец. И все говорят, что это за духоборов, т. е. за эти деньги. Это жалко".

Из Ясной Поляны Софья Андреевна в "Милый Левочка, давно мне не было так жалко и грустно расставаться с тобой, как этот раз, помимо того беспокойства оставить тебя, которое меня не оставляет вое время. Но в Ясной так упоительно хорошо, такая красота, такое величественно-спокойное, хотя и медленное пробуждение настоящей весны, что я все время в восторге и умилении... Ты можешь сюда переехать, когда хочешь, я сегодня выставила окно и убрала твою комнату, в которой будет совсем тепло и сухо дня через два, три. Очень надеюсь, что ты мне написал в Москву. Ты все время был уныл и точно чего-то недоговаривал, а у меня все время потому был какой-то камень на сердце. Если б я только могла, как я хотела бы тебя сделать веселей, счастливей, помочь тебе заниматься, быть веселым, здоровым, спокойным. Видно, я теперь уж не умею и не могу этого сделать, и это для меня больше страдание. Если б ты знал, как я всегда всей душой стараюсь".

1 мая

- Марья Григорьевна Брашнина, вдова И. П. Брашнина.

3 мая

- "Получаю часто письма от Л. Н." См. "Письма гр. Л. Н. Толстого к жене". М., 1913.

9 мая

- "Написала письмо Льву Николаевичу..." Приводим из этого письма выдержку: "Мне кажется, что я так давно не писала тебе, милый Левочка; эти дни я совсем разладилась, бессонница мучила и боль в левой стороне шеи, спины, лопатки и руки. Сегодня же до 6 Ґ часов, несмотря на все мои старания, даже глаз не сомкнула, а когда заснула, разбудили судороги внутренние (у меня столько раз это бывало). Я вскочила, приняла все меры, какие могла, а когда опять заснула, разбудил этот нервный запах. Он так наполнил всю меня, и комнату, и весь воздух, что я схватила апельсин, приложила к носу и убежала из своей комнаты. Это было так ужасно, что я плакала. Чем я лучше тех сумасшедших, которых видала третьего дня на Канатчиковой даче..."

10 мая

"Свода мыслей Толстого". Автор книг "Дух и материя" (изд. "Посредник", М., 1899), "По ту сторону политических интересов" и др.

- "Freischutz" ("Волшебный стрелок") - опера немецкого композитора Вебера, написанная им в 1821 году.

19 мая

- "С начальством идет... глупая путаница". В письме к Софье Андреевне от 20 мая 1898 г. Толстой писал: "Илюша вчера ездил в Бастыево и привез замечательно глупое письмо от губернатора, который пишет ему, что он разрешает одну или две столовые и потому просит больше не открывать". ("Письма Л. Н. Толстого к жене". М., 1913, стр. 550).

- Александр Николаевич Трубников (1852--1914) образование получил в Пажеском корпусе, откуда в 1870 г. вступил на военную службу л. -гв. корнетом в Уланский полк. Участил Турецкой войны 1877--78 гг. В 1880 г. уволился с военной службы. Поступил чиновником особых поручений. С 1894 г., - орловский губернатор.

- "Иск Бибикова..." - В свое время Толстые у своего соседа, помещика Александра Николаевича Бибикова (жившего в своем имении Телятинки в 3 верстах от Ясной Поляны), купили участок земли. Сын этого соседа, Владимир Александрович Бибиков после смерти отца возбудил против Толстых дело о неправильном владении Бибиковской землей. В результате долгих хлопот Софье Андреевне удалось отстоять свои права.

20 мая

- Вестерлунды - отец и мать невестки Толстых, Доры Федоровны, жены Льва Львовича, - известный шведский врач Эрнст Вестерлунд (1839--1924) и Нина Вестерлунд, рожд. Олудерус (1839--1922), приезжавшие я Ясную Поляну, чтобы присутствовать при первых родах Доры Федоровны.

"Милый Левочка, все думаю о твоем нездоровьи и мучаюсь, что ничего о тебе не знаю. Надеюсь, что по приезде в Москву послезавтра утром найду письмо от тебя... Вчера в ночь приехали Вестерлунды, очень они приятные, душевные люди, но отсутствие языка у нее очень тяжело. Caм доктор говорит очень дурно по-французски и плохо по-немецки. Радость Доры трогательна. Она сияет от восторга, не переставая улыбается -и глаз не спускает c родителей... Спрашивала я у Вестерлунда, что значит твоя боль в позвонках верхних спины. Он сказал очень решительно, что с мозгом и нервами это не имеет положительно никакой связи и что это просто ревматизм. А то, что ты потел, подтверждает, что это ревматизм. Я думаю, что ты простудился, и надеюсь, что от пластыря тебе теперь лучше. Как ваши дела со столовыми? Поедешь ли ты в Орел? Побывав у вас, я опять втянулась в ваши интересы".

25 мая

- Софья Андреевна в письме к Толстому от 28 мая 1898 г. писала: "Милый Левочка. Я так рада была сегодня получить опять письмо от тебя, да еще с известием, что ты здоров. Слава богу. Сама я дурно себя чувствую, так, как бывает, когда у меня горлом кровь идет. А второй день по утрам это происходит. Неправильное обращение крови. Очень я занята тоже, хотя делами, не дающими, увы, никакого нравственного удовлетворения. Я думаю, что лошадь, которой не хочется везти на гору воз, а которая видит и чувствует, что иначе нельзя, а то воз этот потянет назад и она будет увлечена и разбита им, - лошадь эта должна испытывать то самое, что испытываю я, занимаясь делами, корректурами и даже Мишиными экзаменами. Здесь этих корректур к 15-й части и книг для чтения накопилось без меня 8 больших листов. До 2 часов вечера я читала, даже глаза болят. Ни одной души не видала знакомых, да никого тут и нет. Иногда так тоскливо, что просто по-детски плакать хочется. Теперь скоро съедемся, надеюсь, в Ясной все. Грешный человек, не радуюсь, что тебе столько денег голодающим посылают; это тебя затянет в дело, а я и так мало тобой и с тобой живу эти последние годы".

"Гедике--ученик", Александр Федорович Гедике, композитор и музыкант, преподаватель Московской консерватории.

- Николай Сергеевич Жиляев, музыкант-теоретик, ученик Танеева. Впоследствии работал в Музгизе.

31 мая

- По поводу своей поездки по Ефремовскому уезду Толстой писал жене 27 мая 1898 г.: "Я писал тебе... не совсем определенно о своей поездке в Ефремовский уезд, потому что не окончательно решил. Но нынче, 27-го решил, что необходимо это сделать и распределить поступающие ко мне деньги наилучшим образом, и мы сейчас с Соней выезжаем к Цуриковым, оттуда к Афремовым, оттуда к Левицким уже завтра". ("Письма Л. Н. Толстого к жене", стр. 552). С. А. Толстая снабдила это письмо примечанием: "Проехав по жаре в коляске около 90 верст, Л. Н. заболел очень сильной дизентерией с жаром и проболел у Левицких десять дней".

"Писем из села Алексеевского", печатавшихся в течение ряда лет в различных сельскохозяйственных журналах. Хозяйство в своем имении вел образцово (породистый скот, многополье, крахмальный завод, лесные посадки). Семья Левицкого состояла из его жены, Варвары Александровны, и детей - Ивана, Федора, Александра, Сергея и Лидии.

По соседству шила свояченица Левицкого, Софья Александровна Ильинская и ее дети - Игорь, Мария, Александра, Екатерина и Нина. О пребывании Толстого у Левицких см. воспоминания И. В. Ильинского - "Толстой. Памятники творчества и жизни", IV, М., 1923, стр. 89--92.

По поводу своей поездки и болезни у Левицких Толстой записал в дневнике под 12 июня 1898 г.: "Поехал с Соней (невесткой) к Цуриковым, Афремовым, Левицким. Очень приятное впечатление, полюбил многих. Но заболел и не сделал дела, а наделал много хлопот и Левицким и домашним. Соня приехала сама больная и страшно возбужденная страхом за меня".

Юрий, Сергея, Елизавета, Варвара.

- Семейство Афремовых состояло из Надежды Тимофеевны Афремовой, вдовы Бориса Матвеевича Афремова, и двоих ее взрослых сыновей - Александра (р. 1862 г.) и Сергея (р. 1866 г.).

6 июня

- Самоубийством покончила Мария Дмитриевна Тулубьева, рожд. Ершова.

12 июня

воспитавшие Толстого, и дети - Петр и Николай Львовичи и Мария Львовна. Здесь же похоронен Левушка Толстой, сын Льва Львовича. Позднее в Кочанах были похоронены С. А Толстая и Т. А. Кузминская.

- Мать Толстого, Мария Николаевна Толстая (1790--1830), вышла замуж в 1822 г. "Она была богатая, уже не первой молодости, сирота", - писал про нее в своих воспоминаниях Толстой.

- Толстой записал в своем дневнике под 12 июня 1898 г.: "Дня четыре, как приехал в Ясную и хорошо поправляюсь... Здесь Маша с мужем и Илюша. Были Вестерлунды. Дора родила".

13 июня

- "С Илюшей тихо и хорошо разговаривали о его делах... Очень он, бедный, запутался в делах хозяйственных и денежных". Возможно, что под впечатлением разговоров о хозяйствовании Ильи Львовича Толстой записал в своем дневнике под 12 июня 1898 г.: "Как странно и тяжело на меня действует вид детей моих, владеющих землей и заставляющих работать народ. Как угрызение совести. И это не рассуждение, а чувство очень сильное. Виноват я был, не отдав землю мужикам. Не знаю".

- Повесть Льва Львовича "Прелюдия Шопена" вышла отдельной книгой в Москве в 1900 г. Она была направлена против "Крейцеровой сонаты" Толстого. В предисловия к ней Лев Львович пишет: "Прелюдия Шопена" была написана мною несколько лет назад и, должен сказать, была написана вовсе не как возражение "Крейцеровой сонате", а просто как выражение горячо занимавших меня в ту пору мыслей. Форму антитезы "Крейцеровой сонаты" рассказ принял уже при последнем его редактировании. Выпуская его теперь в отдельной книжке вместе с другими моими рассказами, я не отказываюсь от основных мыслей, выраженных в нем, не отказываюсь в от мысли, что ранний брак - великое благо, что стремление к полному целомудрию не имеет смысла, раз полное целомудрие человечества невозможно и ведет к прекращению его рода... Признаюсь, что тон, в каком написан рассказ "Прелюдия Шопена", мог бы быть спокойнее, что это было бы лучше, и мне жаль, что я отдался некоторому чувству раздражения. Но что сделано, то сделано. При другом тоне я, может быть, не сумел бы быть вполне искренним, когда писал рассказ". В главе VII "Прелюдии Шопена" между героем, студентом Крюковым, и его товарищем, студентом Комковым, происходит разговор о браке, целомудрии и пр. Комков, нашедший счастье в раннем браке, говорит: "... к несчастью, люди не могут самобытно и здраво мыслить и действовать и в большинстве случаев ищут чужой помощи и совета; к несчастью, правда, что на свете никого нет, кроме тряпок и глупцов. И вот гибнут, гибнут эти слабые, простодушные люди, увлекаясь высокими ученьями". - Почему же гибнут? - спросил Крюков. - Я думаю, напротив, повесть, о которой ты говоришь, принесла много пользы людям. - "Может быть, но она принесла еще больше вреда, страданий, зла", - опять почти вскрикнул Комков. "Я знаю это по многим примерам. Я намедни встретился с одним толстовцем... и, боже мой, как он раскипятился, когда я стал говорить ему то, что говорю вам теперь. Они, бедные, так верят в свои кумиры, что просто жаль опрокидывать их".

Вероятно, о "Прелюдии Шопена" записано у Толстого в дневнике под 22 июня 1898 г.: "Лева заговорил о своей повести. Я сказал ему больно, что как раз некультурно (его любимое слово) то, что он сделал, не говоря о том, что глупо и бездарно".

Следует отметить, что отношения между Толстым и Львом Львовичем вообще были неровными. Причиною этого был неуравновешенный характер Льва Львовича и его нервность и раздражительность, бывшие следствием его болезненности, а его последователей статьи и книги, которые помещал в реакционной печати. То он проповедовал безбрачие и полное целомудрие, то ранний брак. В 1901 г. после статьи Толстого "Одумайтесь" против русско-японской войны написал статью в защиту войны. Деятельность Льва Львовича Толстому была тяжела и неприятна, и он не всегда сдерживался от порицания ее. В дневнике под 14 июня 1898 г. Толстой записал: "Все не могу быть вполне добр к Леве. Трудно, по не унываю".

17 июня

- О своей болезни Толстой записал в дневнике под 22 июня 1898 г. "16-то заболел и очень сильно. Никогда не чувствовал себя столь слабым и столь близким к смерти. Совестно пользоваться тем уходом, который дают мне. Ничего не мог делать. Только читал, записал кое-что. Нынче мне гораздо лучше".

18 июня

"Вернувшись, застала Л. Н. диктующего статью газетную Тане..." Возмущенный запрещением местных властей раздавать муку неимущим крестьянам. Толстой написал "Письмо к издателю", которое предполагал напечатать, как прибавление к статье своей "Голод или не голод". Письмо датировано им 20 июня 1898 г. Письмо напечатано не было. Приводим его полностью. "На днях приехали к нам молодые люди из Харькова и привезли с собой 100 рублей с намерением распределить их между нуждающимися. Они хотели открыть столовую в нашей местности. Но сумма эта так невелика, что не хватит на содержание большой столовой до нового урожая. Кроме того, со стороны администрации встречаются препятствия для открытия столовых. И потому и посоветовал распределить помощь по разным деревням между крайне нуждающимися. С этой целью я направил их к священнику нашего большого прихода и председателю попечительства. Священник указал на семьи наиболее нуждающиеся, и молодые люди обошли эти семьи, прибавивши еще некоторых, и вновь просили священника проверить их списки.

Когда все это было сделано, я попросил муку по более дешевой цене для благотворительной цели. Купец, согласился взять 80 копеек вместо существующей цены 85 копеек. Молодые люди, заплатив за муку, передали записки на получение муки нуждающимся, и началась раздача. Часть муки была разобрана, когда вдруг становой и урядник воспретили выдачу муки нуждающимся и на замечания купца о том, что деньги уже заплачены и что поэтому ему надо выдать муку по назначению, они сказали, что это не их дело, а что выдача муки запрещается, и взяли подписку с купца о том, что он муку выдавать больше не будет. Распоряжение это подтвердило мне то, что я говорил становому Чернского уезда, предлагавшему мне просить разрешения у губернатора на открытие столовых. Я сказал именно, что если просить разрешения на открытие столовых, то надо просить разрешения и на подачу милостыни, т. е. на бесплатную раздачу муки или хлеба, или даже и денег. Лев Толстой". В дневнике под 22 июня 1898 г Толстой записывает: "Юношей прогнали. Запретили продавать купленную муку".

20 июня

- Хрисанф Николаевич Абрикосов (р. 1877 г.) познакомился с Толстым в феврале 1898 г. В этом же году ездил в Англию с целью присоединиться к толстовской колонии в Перлей (Эссекс). Прожив там некоторое время, повез больного А. Шкарвана в Швейцарию и жил там. В 1899 г. вернулся в Россию. Зиму 1899 г. в изданиях "Свободного Слова". В 1902 г. возвратился в Россию и до 1905 года периодически жил в Ясной Поляне, помогая Толстому в качестве секретаря, и в Овсянникове у M. A Шмидт. Абрикосов в 1905 г. женился на Наталье Леонидовне Оболенской, родственнице Толстого. В настоящее время Абрикосов работает в Наркомземе в качестве пчеловода.

21 июня

- Иосиф Константинович Дитерихс (1868--1931), знакомый Толстого с 1876 г., брат О. К. Толстой и А. К. Чертковой. Воспитывался в Пажеском корпусе, служил офицером в кубанской казачьей артиллерии, затем занимал административную должность в одном из уездов Кавказа. В 1897 г. принимал участие в помощи духоборам, за что был административно выслан из пределов Кавказского края. В 1901 г. в связи c отлучением от церкви Толстого написал обличительное письмо обер-прокурору Синода Победоносцеву, в котором отрекся от церкви. (Письмо было напечатано за границей В. Г. Чертковым в No 9 "Свободного Слова" за 1901 г.). В 1902 г. ездил в Канаду к духоборам, с которыми прожил около года. С 1906 г. жил в Закавказье, нанимаясь земледельческим трудом и изучая шелководство и пчеловодство. В годы революции работал в Туркестане, заведуя шелководственной станцией.

4 июля

- Повесть "Песня без слов" написана С. А. Толстой в 1895--1900 гг. Рукопись повести находится в кабинете Л. Н. Толстого, рукописный сектор Всесоюзной Публичной библиотеки им. В. И. Ленина. Напечатана она не была. Передаем кратко содержание повести: после смерти любимой матери Саша, героиня повести, почувствовала себя одинокой и несчастной, утеряла смысл жизни. "Муж любил ее, это несомненно; несомненно и то, что он был добрый, прекрасный человек. Но все было в нем что-то не то, чего-то не хватало, какое-то вечное духовное неудовлетворение чувствовала Саша в общении с ним. Он не умел вникать в ее внутреннюю жизнь..." Для здоровья...

ного с ним общения. Нет надобности быть последователем Льва Николаевича для того, чтобы испытывать на себе влияние его ясных, простых и живучих мыслей, которые, раз запав к вам в душу, очень упорно в ней пребывают, иногда причиняя человеку большое беспокойство тем, что ставят ему требования, превышающие его силы..."

4 сентября

- Нина Осиповна Накашидзе (р. 1872 г.), жена Ильи Петровича Накашидзе, работавшая в области грузинской детской литературы.

11 сентября

старшими братьями жил у Юшковых в их имении Паново, находившемся близ Казани. В "Воскресении" Толстой одно из имений Нехлюдова назвал Пановым, вероятно, в память о Панове Юшковых.

- "Священник тюремный из Тулы" был, по-видимому, посылаем Синодом для увещания Толстого. Он не раз приезжал в Ясную Поляну без приглашения и настойчиво требовал свидания с Толстым, который им тяготился. (См. об этом заметку С. Л. Толстого в "Толстовском ежегоднике". 1913, стр. 74--77).

12 сентября

- Верочка - Вера Сергеевна Арбузова, дочь Сергея Петровича Арбузова, слуги Толстого, и внучка няни старших детей Толстых, Марьи Афанасьевны. Она вышла замуж за Вячеслава Дмитриевича Ляпунова, бывшего в то время управляющим имением Толстых. Ляпунов был крестьянином Тульской губернии. Гольденвейзер пишет о нем в своей книге "Вблизи Толстого" (ч. I, стр. 13, запись от 7 августа 1898 г.): "Приехал в Ясную третьего дня. Я встретил здесь интересный тип крестьянина, обладающего художественным дарованием: он рисует, говорят, поет и подбирает песни на фортепиано, пишет стихи. Это - Вячеслав Ляпунов, еще молодой, но уже, к сожалению, чахоточный человек. Его стихотворение "Пахарь" было напечатано в "Русской Мысли". См. также "В. Д. Ляпунов молодой поэт". "Библиотека Л. H. Толстого, под ред. П. И. Бирюкова". М., 1912. В дневнике под 3 февраля 1898 г. Толстой записал: "Читал "Пахаря" Ляпунова и очень тронут".

- "Л. Н. читал вечером ту повесть, над которой он теперь работает. "Воскресение"". Толстой задумал писать "Воскресение" в 1889 г. в виде повести. Писал он его с перерывами около десяти лет, окончив в 1899 г. В процессе работы замысел Толстого разросся и повесть превратилась в роман. Как и прежние свои произведения, он много раз ее переделывал. В архиве Государственного Толстовского музея в Москве хранится большое количество рукописей "Воскресения", по которым можно судить о взыскательности Толстого к своему творчеству. Если бы напечатать "Воскресение" со всеми имеющимися к нему вариантами, то вместо печатаемого одного тома роман составил бы 3--4 тома.

- "Приезжал англичанин" - Чарльз Теодор Хэгберт Райт (р. 1862 г.), доктор прав, с 1893 г. по настоящее время библиотекарь и секретарь Национальной библиотеки в Лондоне. Переводчик произведений Толстого на английский язык и автор ряда статей о Толстом в английских газетах и журналах. Находился в переписке с Толстым. В Ясной Полене был четыре или пять раз, впервые в 1890 г.

6 октября

- Леонид Осипович Пастернак (p. 1862 г.), художник, с 1908 г. академик живописи, знакомый Толстого с 1893 г. Написал ряд портретов с Толстого и его семьи. Иллюстрировал "Войну и Мир" и "Чем люди живы". В 1898--1899 гг. по заказу издателя А. Ф. Маркса написал иллюстрации к печатавшемуся в "Ниве" за 1899 г. роману Толстого "Воскресение". Рисунки были просмотрены и одобрены Толстым и пользуются большой известностью. Воспроизведены в "Ниве" за 1899 г., изданы альбомом В. Г. Чертковых (изд. "Свободное Слово", Chrischurch, Hants) в 1899 г. в Париже и Нью-Йорке. Оригиналы рисунков находятся в Государственном Толстовском музее в Москве.

- Кн. Елизавета Андреевна Цертелева (Лавровская), певица, преподавательница пения в Московской консерватории.

22 октября

- "Написала письмо Льву Николаевичу..." 21 октября 1898 г. С. А. писала Толстому: "Наконец ты мне написал письмо, милый Левочка. А я уже сжалась сердцем в своем одиночестве и перестала ждать какого бы то ни было участия от вас, яснополянских жителей. Никак не могу отучить себя перестать многого ждать от любви людей и разочаровываться от того, что получаешь. Пишу, кажется, бессмыслицу, которая и будет выражением моего состояния духа. Вот три дня, как у меня болит голова (опять боюсь нервного удара), вероятно, от оттепели и проливного дождя... После концерта я все сижу дома, работаю, пишу (переписываю кое-что), играю мало, сплю мало, и уж надо признаться - тоска такая нашла старая, знакомая осенняя тоска, ничем неутолимая, безвыходная, с запахом трупа, все как следует ей быть. Это дня три только. Знаю я ее, и терплю, как-нибудь пройдет. Оттого я и не писала эти дни, да боюсь, что ты подумаешь что-нибудь дурное обо мне, а дурного ничего, кроме осени и истекающего из нее настроения. Как мне жаль моей жизни и моего настроения последних проведенных мною дней в Ясной. Хотела приехать к вам на денек, да не могу, воли нет, желанья нет, а большой страх очутиться одной на железной дороге. Приеду, вероятно, к 5 ноября..."

28 октября

"Косая гора" - доменные печи Бельгийского акционерного общества в восьми километрах от Тулы, по Киевскому шоссе, ныне государственный чугуноплавильный и железоделательный завод, с доменными печами и рабочим поселком.

31 октября

- "Сережа собирается на Кавказ". С. Л. Толстой выехал на Кавказ 8 ноября. Заручившись в Тифлисе у главноначальствующето гражданской частью кн. Гр. С. Голицына разрешением помогать переселению духоборов, Л. И. Суллержицкий и С Л. Толстой подготовили приезд духоборов в Батум, выработали условия переезда их в Канаду, организовали постройку нар на пароходах, закупку провизии и т. п., отправились с ними в качестве проводников и агентов переселения.

Первый пароход с партией духоборов в 2.140 человек и проводником Суллержицким отплыл из Батума 10 декабря, прибыв в Галифакс (Канада) 12 января 1899 г. Второй пароход с партией в 1.996 человек и проводником С. Л. Толстым отплыл из Батума 23 декабря 1898 г., причалил к Галифаксу 15 января 1899 г., где вследствие одного случая оспы выдержат трехнедельный карантин.

Ивановича. Климентова пела плохо. Живые картины отвратительные, прямо стыдные по бедности, безвкусию; растрепанные волосы у Наташи, завитые, и коленкоровая сборчатая амазонка. Рожа не то актрисы, не то горничной. А то все солдатские картины, стреляют в Каратаева (это еще лучше), стреляют абреки. Делали страшные овации Михайловскому. Почему? Потом спохватились кричать Толстого. Вышел господин и сказал, что тебя нет в Москве. Кричали: "Телеграмму". Потом кричали: "Прочесть". Прочли, и ты ее получишь... Приехали ж вечеру Илья и Андрюша, были с нами все время, но Илюша прямо из театра куда-то уехал с кутящей компанией, в которой верно участвует Климентова, а, впрочем, наверное не знаю. Андрюша очень мрачен, ему пишут с Кавказа письма, грозящие чуть ли не дуэлью. Лег слать рано и убитый. Мы с Количкой Ге его утешали даже. Не переставая думаю о тебе, как ты доехал, здоров ли, радуюсь скоро быть с тобой. Очень мне хотелось тебя просить мне телеграфировать о том, как ты себя чувствуешь и как доехал, да побоялась почему-то тебя".

- Николай Константинович Михайловский (1842--1904), известный критик, публицист и социолог, представитель революционного народничества в легальной печати, пользовавшийся в то время огромной популярностью, особенно среди молодежи.

- По поводу предложения А. Л. Толстого кн. Гуриели, его отказа от него и ее попытки самоубийства друг детства Гуриели, кн. Николай Александрович Чолокаев писал Толстому, спрашивая об этом его мнения. Толстой ответил, осуждая поступок сына. Вероятно, только поэтому, что Гуриели была двоюродной сестрой кн. Ильи Петровича Накашидзе, единомышленника Толстого, и благодаря преклонению и Hакашидзе и Чолокаева перед Толстым, это дело для Андрея Львовича окончилось ничем - не было ни дуэли, ни "убийства", как пишет С. А.

30 декабря

виду трудности бракоразводных процессов официально считалась с мужем не разведенной. У нее было от брака с М. В. Булыгиным четверо детей.

Раздел сайта: