1895
1 и 2 января. Надо писать дневник, слишком жалко, что мало его писала в жизни.
Вчера Левочка уехал с Таней к Олсуфьевым в Никольское. Когда я остаюсь без мужа, я чувствую себя вдруг свободной духом и одной перед богом. Мне легче разобраться с самой собой и с той путаницей, в которой я живу.
События: Лева начал лечение электричеством, стал спокойнее, уехал к Шидловским.
Маша лежит, Саша и Ваня в гриппе, скучают, бегают с девочкой Веркой и Колей (артельщика). Андрюша в деревне у Ильи, Миша со скрипкой ушел к Мартыновым. Была метель, 7 градусов мороза.
Сегодня ночью в 4 часа разбудил меня звонок. Я испугалась, жду, — опять звонок. Лакей отворил, оказался Хохлов, один из последователей Левочки, сошедший с ума. Он преследует Таню, предлагает на ней жениться! Бедной Тане теперь нельзя на улицу выйти. Этот ободранный, во вшах, темный, везде за ней гоняется. Это люди, которых ввел теперь Лев Николаевич в свою интимную семейную жизнь, — и мне приходится их выгонять.
И странно! люди, почему-либо болезненно сбившиеся с пути обыденной жизни, люди слабые, глупые, — те и бросаются на учение Льва Николаевича и уже погибают так или иначе — безвозвратно.
Боюсь, что когда начинаю писать дневник, я впадаю в осуждение Льва Николаевича. Но не могу не жаловаться, что все то, что проповедуется для счастья людей, — все осложняет так жизнь, что мне все тяжелее и тяжелее жить.
Вегетарианство внесло осложнение двойного обеда, лишних расходов и лишнего труда людям. Проповеди любви, добра внесли равнодушие к семье и вторжение всякого сброда в нашу семейную жизнь. Отречение (словесное) от благ земных вносит осуждение и критику.
Когда очень уж обострятся все эти осложнения, тогда я горячусь, говорю резкие слова, делаюсь от этого несчастна и раскаиваюсь, но слишком поздно.
Была Елена Павловна Раевская; приходила посидеть со мной вечер, просила мою повесть. Я пересмотрела ее и вижу, как я люблю свою повесть. Это дурно, но это так приятно!
К Маше чувствую нежность. Она нежная, легкая и симпатичная. Как мне хотелось бы ей помочь с Петей Раевским! Таню стала любить меньше прежнего; чувствую на ней грязь любви темных: Попова и Хохлова. Мне жаль ее, она потухла и постарела. Мне жаль ее молодости, красивой, веселой и обещающей. Жаль, что она не замужем. Вообще, как мало дала мне моя многочисленная, красивая семья. Т. е. как мало они все счастливы. А это матери самое больное.
Написала три письма: деловое в Прагу, ответ бар. Менгден и С. А. Философовой. Ложусь в 3 часа ночи. Читала утром Саше и Ване вслух «80 000 верст под водою» Верна1. Говорю им: «Это трудно, вы не понимаете». А Ваня мне говорит: «Ничего, мама, читай, ты увидишь, как мы от этого и от «Дети капитана Гранта» поумнеем».
Лева приехал от Шидловских унылый и очень жаловался.
3 января. он долго не посылал мне лошадь. Поехала с визитами к Мартыновой, Сухотиной, Зайковской и Юнге.
Зайковские подняли воспоминания молодости. Но какое грустное, некрасивое впечатление стародевичьей жизни! Неужели мои дочери не выйдут замуж? Вечером пришли дети играть, а я читала Леве вслух повесть Фонвизина «Сплетня»2. Пока не очень хорошо, не тонко, грубо. Послала свою повесть прочесть Раевской. Хочется еще писать, но нет спокойствия, и нервы расстроены, и жаль всегда отнимать свое время у детей, которые так любят быть со мной. Снег засыпал все улицы, дворы, весь наш сад и балкон; 4 градуса мороза.
5 января. Вчера не писала, читала вечером вслух Леве Фонвизина повесть, заинтересовало, но грубо.
До 3-го часа ночи возилась со счетами, и все у меня запутано. Не умею. Сидела днем много с Ваней, читала ему, ходила с ним гулять к Толстым3. Сегодня он с утра заболел. Я страшно пугаюсь теперь всему, а особенно нездоровью Ванечки; я прицепила так тесно свое существование к его, что это опасно и дурно. А он слабый, деликатный мальчик, и какой хороший! Ездила вчера к Варе Нагорновой и Маше Колокольцевой. Везде мне уныло. У меня такая натура, которая требует или деятельности, или впечатлений, иначе я угасаю. А теперь мне приходится все с больными детьми быть, а это уж хуже всего. Без Левочки и Тани не скучаю. Приехал Илья и Андрюша. Дождь и 1 градус тепла. Саша все-таки уехала на каток с Мишей и miss Spiers.
8 января. Эти дни болен Ванечка, у него лихорадка и что-то желудочное. Он вдруг так побледнел и похудел, что не могу его видеть без боли сердечной. Вчера Андрюша, Миша и Саша были на детском вечере у Глебовых, а Ваня в жару весь вечер протомился у меня на коленах. Мне очень было грустно лишить его радости. Он хворал раньше гриппом и третью неделю не видит воздуха. Борьба с старшими мальчиками, чтоб приучить их к исполнению обязанностей, делается мне непосильна, и та боль, которую они мне причиняют постоянно этой борьбой, совершенно отталкивает меня сердцем от них. Все это больно и больно, как больно видеть глупое и пошлое разорение Ильи, и безнравственную жизнь Сережи, и болезнь Левы, и безбрачие дочерей, и этот едва мерцающий огонек жизни в бедном миленьком Ванечке.
С утра дела: уплата прачке и другим; распоряжения артельщику; люди отпросились на свадьбу; принесли бумагу из полиции о деле яснополянской кражи;4 жалованья; просроченные паспорты и проч., и проч. Потом сидели втроем: Лева, Ванечка и я смотрели картинки в исторических книгах, я рассказывала об египтянах все, что могла почерпнуть из дальних знаний, читала сказки Гримма5.
Приехала Веселитская6, пошла сидеть с Левой. Я мерила Ване температуру — 37 и 8.
Обедали Нагорновы, Илья, Веселитская. После обеда — Маня Рачинская, умненькая и симпатичная. Дала Илье 500 рублей. Ему не поможешь ничем; чувства меры в моих детях нет, они все неуравновешены и не понимают чувства долга. Это черта их отца: но он над ней работал всю жизнь, дети же с молодости распускаются — слабость современной молодежи.
Вечером часа два поправляла плохое изложение «Капитанской дочки» Миши. Сейчас к ужасу увидала, что он не переписал и половины, а конца совсем нет. Будет опять плохой балл, и опять пойдет на полугодие.
Позднее пришли дети Стороженко и он сам; потом пришел Митя Олсуфьев. Я много с ним болтала, он хорошо все понимает, но от болтовни всегда остается угрызение совести.
Событие с фотографией все еще не улеглось. Приходил Поша и обвинял меня, а я их всех. Обманом от нас, тихонько уговорили Льва Николаевича сняться группой со всеми темными; девочки вознегодовали, все знакомые ужасались, Лева огорчился, я пришла в злое отчаяние. Снимаются группами гимназии, пикники, учреждения и проч. Стало быть, толстовцы — это учреждениеТолстого с его учениками. Многие бы насмеялись. Но я не допустила, чтоб Льва Николаевича стащили с пьедестала в грязь. На другое же утро я поехала в фотографию, взяла все негативы к себе, и ни одного снимка еще не было сделано. Деликатный и умный немец-фотограф, Мей, тоже мне сочувствовал и охотно отдал мне негативы.
Как отнесся к моему поступку Лев Николаевич — я не знаю7. Он был очень ласков со мной, но принципиально будет меня осуждать в своем дневнике, в котором теперь он никогда не бывает ни искренен, ни добр.
Маша сегодня не так приятна, как была те дни. Она всегда не хороша, когда она должна чем-то быть при других. А сегодня надо быть при Веселитской тем, чем она ей кажется.
Англичанка Spiers не хороша. Сухая, несимпатичная, от детей запирается и занята только изучением русского языка и своими развлечениями. Читаю плохой английский роман, который брошу. Хочу читать историю, чтоб рассказывать по картинкам детям. Ложусь поздно.
9 января. Миша Олсуфьев привез письмо от Льва Николаевича8. Он мне пишет упрек, что я не радостна, а сам усложнил и испортил нашу жизнь. Но письмо доброе, и мне приятно, хотя насколько меньше я люблю его, чем прежде! Мне без него не только не скучно, но легче. Сколько раз бесплодно скучала я и горевала его отсутствием, просила побыть со мной, подождать или моего выздоровления, или еще чего. И сколько раз беспощадно били меня по моей привязанности. Если я не радостна, то только потому, что я устала любить, устала все улаживать, всем угождать, за всех страдать. Теперь меня трогают только двое и оба болезненно: Лева своим состоянием и Ванечка. Я по нескольку раз в день ощупываю его ножки и ручки, как они худы, целую в бледную дряблую щечку и все мучаюсь, и мне больно. За обедом он мало ест, и я не ем. Совсем на него исстрадалась.
Уехал Илья; с Веселитской спокойно-хорошо и тонкоумно разговаривали. Она мне рассказала всю историю своего развода с мужем. Досадно, что М. Олсуфьев не женится на Тане, хотя разлука с ней была бы горем.
Приходил Дунаев, была Маша Зубова утром; уехала Маня Рачинская. Провела день очень праздно и с гостями; устала, нервна и безжизненна. Погода хорошая, 3 градуса мороза.
10 января. Если б меня спросили, что я теперь чувствую, я бы сказала, что я перестала жить. Меня ничего не радует, а все огорчает и огорчает.
День прошел вяло: сидела с Лидией Ивановной (она сегодня уехала), читала Ване сказки Гримм, ходила в аптеку и на рынок Ване и Леве за зернистой икрой, Андрюша и Миша очень благонравны; Саша играла на своем органчике вальс, Миша ей аккомпанировал на скрипке, и всегда он поражает своим слухом и прекрасной манерой играть. Лева ездил к Шидловским; он спокойнее, но плох и худ по-старому. Слушая игру, Ванечка говорит: «Как я бы желал выучиться делать что-нибудь очень, очень хорошо! Учи меня, мама, скорей музыке».
Вечером была в бане, брала ванну. Пили чай с Машей вдвоем, говорили об Олсуфьевых и Тане. Дождь льет, 3 градуса тепла и грязь.
11 января. С утра Ваня кашлял хриплым кашлем, сидела все с ним, читала ему сказки Гримм; потом попробовала срисовать наш сад; без ученья ничего нельзя. Потом пошла, для здоровья больше, разметать снег на катке. В окно увидала, что Ваня вскочил и бегает неодетый. Вернувшись, рассердилась дурно на няню, она неистово кричала, а Ваня заплакал. Обедали все дома. Миша именинник, я дала ему 10 рублей, и вечером они взяли деревенского кучера Ильи, Абрамку, в цирк и восхищались его наивной радости. Он прислан за купленной Ильей лошадью. Вечером пошла посидеть к Леве, я нечаянно упомянула о его нервах, повторив слова доктора Белоголового, что все дело в нервах. Лева неожиданно вскочил, начал страшно браниться: дура, злая, старая, вы все врете!.. Каково переживать такие вещи! Все меньше и меньше делается его жалко, так он беспощаден и зол, хотя все это от болезни, и за болезнь все-таки его жаль.
Зато Андрюша, вернувшись из цирка, все мне говорил, что они все мало меня ценят, что я удивительно хорошая, что он меня любит больше всех на свете.
До 3-х часов ночи разбирала письма Льва Николаевича к сестре Тане и мои к ней, а потом перечитывала письма Льва Николаевича к Валерии Арсеньевой, на которой когда-то он хотел жениться. Письма очень хорошие, но он никогда не любил ее9.
Мороз 5 градусов, ясно и красиво.
12 января. Встала раньше, дала Ване апоморфин от кашля, который усилился. Открыла форточку, 10 градусов мороза, вымылась холодной водой, но все не оживилась. Так что-то нерадостно. Сидела с Ваней, читала ему, принимала гостей. Был Чичерин, Лопатин, с которым говорили хорошо о смерти, и между прочим он говорил, что жизнь не была бы так интересна, если б не было этой вечной загадки впереди — смерти. Потом приехала Петровская и Цурикова. Цурикова осталась и обедать и ночевать. Тип старинной барышни дворянской с гаданием в карты, огромным кругом знакомства и влюблением до 40 лет.
Вечером у Ванечки оказался опять жар 38 и 3, и я опять страшно встревожилась. Что-то во мне надломилось и болит внутри, и я собой совсем не владею. Взяла на себя, съездила на панихиду Лопухиной, заехала за Мишей к Глебовым и посидела еще часок у Толстых. Пришла оттуда пешком и немного боялась. Лева опять кроток, Маша очень мила и старается помочь, и мальчики ласковы. Чичерин сегодня говорил о Левочке, что в нем два человека: гениальный литератор и плохой резонер, поражающий людей парадоксальными эффектами самых противоречивых мыслей. И он привел несколько примеров. Чичерин любит Льва Николаевича, но по старой памяти; он видит в нем того Льва Николаевича, которого он знал молодым и от которого хранит множество писем10.
13 января. Разбирала письма голодающих времен от жертвователей; рвала те, в которых только цифры и официальные фразы, откладывала те, в которых есть выражение мыслей или чувств. Ваня помогал очень мило. Бедный крошка, всякий день жар, и очень он опять побледнел и похудел.
14 января. Сидела с Ваней, читала ему. Вечером Бугаева, Зайковская, Литвинова. Глупо болтали. У Вани утром 37 и 8, вечером 38 и 5. Кашель мягче, насморк гуще. Остановка жизни и души и тела. Жду пробуждения.
15 января. Пробуждение не наступило, тоска усилилась; оттого ли, что утомляюсь, целые дни глядя на больного Ванечку и Леву, и это влияет на нервы и настроение. Весь день напряженно и усиленно занимала Ванечку. Вечером был доктор, Филатов, не нашел ничего осложненного ни в легких, ни в горле, и селезенка не увеличена. Грипп — и больше ничего. Прокатилась за Сашей к Глебовым, где был 1-й танцкласс; приехал вечером брат с женой11, жалкой и худой. Позднее гадала Маше на картах. Гадала на Мишу Олсуфьева, и ему вышла смерть. Меня расстроило гаданье, и стало страшно за Таню и Льва Николаевича. Хоть бы скорей вернулись. Как я любила бы Льва Николаевича, если б он был хоть немного добрей ко мне и внимательнее к детям, мальчикам.
Лева капризен немного, но сегодня он как будто в первый раз мне показался свежей. Маша жалка и приятна желанием помочь.
16 и 17 января. Ваня все то же. Жар начинается с полудня и продолжается до ночи. Кашель лучше, насморк все то же. У Саши тоже насморк. Вчера и сегодня был М. Стахович; и он не развеселил меня. Вчера вечером еще приехала Маша Колокольцева, и ее душевное участие и настоящие дружеские отношения очень приятны. Сегодня вечером пришли Елена Павловна Раевская и Дунаев. Я очень утомлена и Ваниной болезнью, и своим положением. Чувствую себя слабой, одышка от всякого движения. Андрюша жаловался на боли в животе; Миша спит у Левы, Маша очень кротка, мила и полезна.
Метель, ветер гудит, 6 градусов мороза. Завтра обещают вернуться Лев Николаевич и Таня от Олсуфьевых. Читаю «Les Rois»12
18 января Всегда помню, что это день смерти моего Алеши; он умер 9 лет тому назад.
Встала в 6 часов утра, дала 4 г хинину Ване. Потом встала в 81/2 часов, померила ему температуру, 36 и 7. Легла и заснула. Встала поздно, висок болит. Ездила за покупками полотна, чулок, катушек и проч., все необходимое; привезла детям пьес еще для аристона13. После обеда играла с Мишей со скрипкой сонату Моцарта, потом Шуберта; жалела, что плохо разбираю; он увлекался, и жаль было его оторвать для уроков с репетитором. У Андрюши живот болит, но он ленив и неприятен своей слабостью.
Приехал Лев Николаевич и Таня от Олсуфьевых14. Не радостна была наша встреча после 18 дней разлуки, не так, как бывало. У Тани злобный тон осуждения, у Левочки полное равнодушие. Они там жили весело, беззаботно: ездили по гостям, Лев Николаевич даже в винт играл и в 4 руки играл. Там нет критических взоров его последователей и можно жить просто и отдыхать от этой ходульной фальши, которую он сам себе создал среди своих темных. Был у меня утром разговор с miss Spiers о ее бесполезности. Она очень неприятна и не любит детей. Придется и с ней расстаться. Совсем нет теперь хороших гувернанток. Все грустно.
19 января. Встала раньше, занималась Ваней; он рисовал с натуры по-своему корзиночки, а я пробовала акварелью срисовывать свой сад, выходило ужасно. Ничему я хорошенько не выучилась! Жаль. Читала «Les Rois», очень плохо. Обедали приятно всей семьей. Я не умею жить одна, я привыкла жить при Левочке и при семье, и когда я одна с маленькими, мне скучно.
После обеда занималась самарскими счетами и делами. У Левочки Гольцев читает Тверской адрес и поданную новому государю петицию15. Еще там Дунаев. Ваня все не хорош, его ломает лихорадка ежедневно около 31/2 часов дня. Ясно, 6 градусов мороза, лунная ночь, как хорошо! А я все грущу и сплю душой.
20 января. Ване очень плохо, сильнейший жар; была вечером у доктора Филатова; велел хинин давать усиленно. Левочка недоволен, что я советуюсь; сам же, видно, не знает, как быть. Он бодр, возил из колодца воду, писал; вечером читал, теперь ушел к Сергею Николаевичу. 17 градусов морозу, иней, туман, ясный день и светлая ночь. На душе ужасно тяжело, что-то невыносимое!
26 января. Все дни проболел Ванечка лихорадкой. Измучилась и телом и душой, глядя на него. Сегодня получше, но ему дали 8 г для предполагаемого музыкального детского вечера. Потом все ушли, Лева говорил о доме, который хочет строить на дворе, неприятно требовал для этого денег у меня. Я отказала, но он скоро переменил тон на дружелюбный. Потом мы с Машей поправляли и переписывали корректуры рассказа Левочки «Хозяин и работник». Я досадую, что он отдал в «Северный вестник». Ничего не поймешь в его мыслях. Напечатал бы даром в «Посреднике», и всякий за 20 копеек купил бы и прочел повесть Толстого, это я понимаю. А ведь здесь публику заставляют платить 13 рублей, чтоб прочесть повесть эту. Вот почему я не разделяю идей моего мужа, потому что он не искренен и не правдив. Все выдумано, сделано, натянуто, а подкладка нехорошая, главное, везде тщеславие, жажда славы ненасытная, непреодолимое желание еще и еще приобрести популярность. Никто мне не поверит, и мне больно это сознавать, но я страдаю от этого, а другие не видят — да и все им равно!
Теперь 2-й час ночи. Левочка ушел на какое-то заседание, собранное кн. Дмитрием Шаховским, не знаю по поводу чего16. Все лампы горят, лакей ждет, я овсянку ему сейчас варила и вклеивала корректурные листы, а у них там разговоры. А завтра в 8-м часу я стану температуру мерить Ванечке и хинин давать, а он будет спать. И потом пойдет воду возить, не зная даже, лучше ли ребенку и не утомлена ли слишком мать. Ах, как он мало добр к нам, к семье! Только строг и равнодушен. А в биографии будут писать, что он за дворника воду возил, и никто никогда не узнает, что он за жену, чтоб хоть когда-нибудь ей дать отдых, ребенку своему воды не дал напиться и 5-ти минут в 32 года не посидел с больным, чтоб дать мне вздохнуть, выспаться, погулять или просто опомниться от трудов.
11 градусов мороза, иней, тихо, лунно.
1 февраля. У Вани 3-й день жару нет, 4-й день даю мышьяк по 5 и 6 капель 2 раза в день после обеда. Стало легче на душе. Лева все не радует. С Левочкой отношения хорошие.
На днях, между прочим, я его мерила. В нем росту 2 аршина и 71/4 вершков.
Тепло, после 25 градусов мороза, вчера было 5, сегодня только 11/2. Здоровье мое плохо: удушие и сердцебиение меня мучают постоянно. Пульс в течение 5 минут бьется то 64, то 120, если я пройдусь скоро.
Читала «О пространстве и времени» Чичерина17. Бездарно и скучно. Была в гимназии Поливанова, который жаловался на шаловливость и дурное поведение Миши в классах. Писала письмо Кандидову18 и приказчику.
5 февраля. Или у меня дурной характер, или здравый взгляд. Лев Николаевич написал чудесный рассказ: «Хозяин и работник». Интриганка, полуеврейка Гуревич ловким путем лести выпрашивала постоянно что-нибудь для своего журнала. Лев Николаевич денег не берет теперь за свои произведения. Тогда печатал бы дешевенькой книжечкой изд. «Посредника», чтоб вся публика имела возможность читать, и я сочувствовала бы этому, поняла бы. Мне он не дал в XIII часть, чтоб я не могла получить лишних денег; за что же Гуревич? Меня зло берет, и я ищу пути поступить справедливо относительно публики в угоду не Гуревич, а назло ей. И я найду.
«Смерть Ивана Ильича»19. Потом он отнял у меня, напечатав, что отдает в общую пользу. И тогда я плакала и сердилась. Почему он всегда неделикатен именно со мной? Как все, все стало нерадостно! Маша была вчера у профессора Кожевникова, и он неутешительно говорит о болезни Левы. Сегодня утром я упрекала Андрюше, что он обманул и меня и отца третьего дня, обещая прийти домой, а сам уехал к цыганам с Клейнмихелем и Северцевым. Андрюша вдруг разволновался, говорит, что если он обманул отца, то потому, что во весь год единственное, что он от него слышал, были эти два слова: «Приходи домой». А что отец никак никогда к ним не относится, что отцу до них дела нет, что он никогда ему не помог ни в чем. Горько все это слушать, а много в этом правды.
Был Мамонов, гр. Капнист, худая, огорченная беспорядками университета и очень милая. Левочка кашляет и поправляет корректуру «Хозяина и работника». Вчера вечером собрались товарищи Миши, и С. М. Мартынова нам прочла «Фауста» Тургенева.
И вспомнился мне Тургенев, когда он был у нас в Ясной Поляне и мы весной стояли на тяге вальдшнепов;20 Левочка у одного дерева, а я с Тургеневым у другого. И я спросила его: отчего он больше не пишет? А он нагнулся, оглянулся кругом немножко шутовски и сказал мне: «Никто, кажется, кроме деревьев, нас не слышит. Так вот что, душа моя (он всем говорил под старость «душа моя»), перед тем, как написать что-нибудь новое, меня всегда должна была потрясти лихорадка любви, а теперь это уж невозможно!» — «Жаль», — сказала я и шутя прибавила: «Ну, влюбитесь хоть в меня, может быть, и напишете что-нибудь». — «Нет, поздно!»...
просил сделать куриный манный суп и пирог с говядиной и луком, говоря, что только русские повара умеют так готовить. Ко всем он относился ласково и нежно и Льву Николаевичу сказал: «Как хорошо вы сделали, что женились на вашей жене». Уговаривал все Льва Николаевича писать в художественной форме и очень горячо говорил о высоте его таланта. Теперь трудно все вспомнить, жалею, что мало записывала в своей жизни. Мне никто не внушил, что это важно, и долго я жила в ребячливом неведении.
Сегодня в «Новом времени» поразительное известие о смерти Мэри Урусовой. Ей всего было 25 лет, было в ней что-то особенное, артистическое, музыкальное и нежное. Теперь душа ее с отцом; она не ужилась с грубостью матери. Бедная девочка!
21 февраля. Пережила и переживаю еще один тяжелый период жизни. Не хочется писать, как тяжело, страшно и как ясно, что с этого периода жизнь моя пойдет на убыль. Совсем мне ее не жаль, и мысль о самоубийстве все больше и больше преследует меня. Помоги мне бог не впасть в этот тяжкий грех! Сегодня опять чуть не ушла из дому; я, очевидно, больна, собой не владею, но как обострились в душе моей все пережитые мной страданья от главной самой острой причины — малой любви Левочки ко мне и детям. Есть же счастливые старички, которые, прожив любовную жизнь, какой мы жили 33 почти года, переходят на дружеские отношения. А у нас? У меня постоянно взрывы нежности и глупой сентиментальной любви к нему; когда я болела, он принес мне 2 яблока чудесных, и я семечки посадила на память о его столь редкой нежности ко мне. Увижу ли я, как взойдут эти семечки?..
Да, я хотела описать всю нашу тяжелую . Я в ней виновата, конечно, но как я была приведена к ней! Да не осудят меня дети, ибо никто никогда не узнает и не разберется в наших супружеских отношениях. Если, несмотря на все мое внешнее счастье, я хочу уйти из жизни и столько раз этого хотела, — то не без причины же это? Если б кто знал, как тяжелы вечные подъемы и попытки любви, которая, не получая другого удовлетворения, кроме плотского, болезненно изнашивается от этих подъемов; и еще болезненнее убедиться в отсутствии взаимности при последних днях своей жизни и своей единственной и неизменной любви к человеку эгоистичному, давшему взамен всего строгий и беспощадный приговор.
история. Повесть «Хозяин и работник» меня мучала, как видно из прежних моих дневников. Но я работала над собой; я усиленно помогала Левочке в корректурах, и когда все было у него готово, я просила позволения с корректур переписать для себя, чтоб и мне ее напечатать при XIII части Полного собрания сочинений.
Чтоб не задержать отсылку в Петербург, я хотела ее переписать ночью. Почему-то Левочка рассердился, говорил, что пришлют оттиски, и горячо протестовал против того, чтоб я переписала, давая одну причину, что это безумно. Но меня мучило, что один «Северный вестник» будет иметь преимущество, мне вспомнились слова Стороженки, сказавшего, что Гуревич (издательница) умела обворожить графа, т. е. выпросила у него две статьи в один год21, и я решилась во что бы то ни стало устроить одновременно издание мое и «Посредника». Мы оба были возбуждены и рассержены. Левочка так был сердит, что побежал наверх, оделся и сказал, что уедет навсегда из дому и не вернется.
прежде всего. Я потеряла всякую над собой власть, и, чтоб не дать ему оставить меня раньше, я сама выбежала на улицу и побежала по переулку. Он за мной. Я в халате, он в панталонах без блузы, в жилете. Он просил меня вернуться, а у меня была одна мысль — погибнуть так или иначе. Я рыдала и помню, что кричала: пусть меня возьмут в участок, в сумасшедший дом. Левочка тащил меня, я падала в снег, ноги были босые в туфлях, одна ночная рубашка под халатом. Я вся промокла, и я теперь больна и ненормальна, точно закупорена, и все смутно.
Кое-как мы успокоились. На другое утро я опять помогала ему исправлять корректуры для «Северного вестника». После завтрака он кончил и хотел спать. Я говорю: «Теперь можно переписывать, я возьму». Левочка лежал на диване, но когда я это сказала, он вскочил с злым лицом и опять начал отказывать, не объясняя причины. (Я и теперь ее не знаю.) Я не сердилась, но умоляла его позволить переписать; у меня были слезы в горле и на глазах. Я ему обещала, что не выпущу книги без его позволения, но прошу только переписать. Хотя он и не прямо отказал мне, но его злоба меня ошеломила. Я ничего не могла понять. Почему ему так дороги интересы Гуревич и ее журнала, чтоб не допустить одновременного выхода и в приложении XIII тома, и в издании «Посредника»?
Чувство ревности, досады, огорчения за то, что мне никогда ничего он не сделает; старое чувство горя от малой любви Левочки взамен моей большой — все это поднялось с страшным отчаянием. Я бросила на стол корректуры, и, накинув легкую шубку, калоши и шапку, я ушла из дому. К сожалению или нет, но Маша заметила мое расстроенное лицо и пошла за мной, но я этого не видала сначала, а только потом. Я ушла к Девичьему монастырю и хотела идти замерзнуть где-нибудь на Воробьевых горах, в лесу. Мне нравилась, я помню, мысль, что в повести замерз Василий Андреич и от этой повести замерзну и я. Ничего мне не было жалко. Вся моя жизнь поставлена почти на одну карту — на мою любовь к мужу, и эта игра проиграна, и жить незачем. Детей мне не было жалко. Всегда чувствуешь, что детей любим мы ихони нас, и потому они проживут и без меня. Маша меня все время, оказалось, не упускала из глаз и вернула меня домой. Отчаяние мое не улеглось еще два дня. Я опять хотела уехать; взяла чужого с улицы извозчика на другое утро и поехала на Курский вокзал. Как могли догадаться дети дома, что я именно поехала туда, — не знаю. Но Сережа с Машей меня опять перехватили и привезли домой. Всякий раз домой мне было возвращаться стыдно и неприятно. Вечером накануне (это было 7 февраля) я была очень больна. Все чувства, жившие во мне, обострились до последней крайности. Смутно помню, что мне казалось, что рука Левочки кого коснется, того он и погубит. Стало мне болезненно жалко сошедшего с ума Хохлова, хотелось всех отмаливать от влияния Левочки. Я и теперь чувствую, что моя любовь к нему меня погубит; погубит мою душу. Если я от нее, т. е. от любви этой, освобожусь, я буду спасена, а то так или иначе — погибну. Он меня убил во мне самой, я теперь убита, не живу.
Когда я очень плакала, он вошел тогда в комнату, и в землю кланяясь до самого пола, на коленях, он кланялся мне и просил простить его. Если б хоть капля той любви, которая была тогда в нем, осталась бы и на долгий срок, — я могла бы еще быть счастлива.
Измучив мою душу, мне позвали докторов. Комично было то, что всякий дал лекарство по своей специальности. Нервный врач дал бром, по внутренним болезням — дал Виши и капли. Наконец позвали и акушера Снегирева; этот цинично сказал «о критическом периоде» и дал свое. Лекарств я не принимала. Мне не лучше. Пробегав трое суток, едва одетая в 16 градусов мороза, по улицам, продрогшая до костей, измученная нервами, — я совсем больна. Девочки отнеслись ко мне пугливо, Миша рыдал, Андрюша уехал свое горе передать Илье; Саша и Ваня по-детски смутились, Левочка встревожился, — но больше всех мне был мил Сережа своей спокойной лаской и отсутствием всякого осуждения. Левочка, христианин, от тебя видела больше осуждения, чем любви и жалости. А вся только от моей беспредельной любви к нему. Он всегда ищет во мне злобу, а если б он знал, что ее-то и нет у меня, а других мотивов много; что делать, когда бог мне дал такой беспокойный и страстный ко всему темперамент?22
Очень добра была еще сестра Марья Николаевна, ласкова, и говорила, что я в исступлении своем говорила все правду одну, но преувеличенно. Да, но исступление это непоправимо и неизвиняемо!23
Теперь мы опять мирны. Лева уехал в санитарную колонию Ограновича24 Ну, да бог даст, я не увижу смерти никого из детей моих, и бог возьмет меня раньше к себе, туда, где любовь не будет мученьем, а радостью.
И мне и «Посреднику» повесть отдана25. Но какою ценою!
Поправляю корректуры и с нежностью и умилением слежу за тонкой художественной работой. Часто у меня слезы и радость от нее.
22 февраля. Утро.
23 февраля. Мой милый Ванечка скончался вечером в 11 часов. Боже мой, а я жива!26
Примечания
1 Verne, . Vingt milles lieues sous les mers, 1-re et 2-me parties. Paris (б/г) (ЯПб). В 1873—1874 гг. эти и другие романы Жюля Верна Толстой читал старшим детям (см.: И. Л. Толстой, с. 91—92).
2 «Сплетня». — ВЕ, 1895, №№ 1, 2.
3 Брат Толстого С. Н. Толстой с семьей жил в то время в Москве.
4 В середине декабря 1894 г. С. А. Толстая получила из Ясной Поляны телеграмму о том, что воры влезли в дом через окно, «поломали сундуки, шкафы, все открыли, разбросали, украли много вещей, платье, одеяла, пальто и прочее» (Моя жизнь—78). На несколько дней она выезжала в Ясную Поляну.
5 Гримм, братья. Сказки. СПб., изд. А. Ф. Маркса, 1893 (ЯПб).
6 Л. И. Веселитская (Микулич), не списавшись заранее, приехала в Москву повидаться с Толстым. Не застав его, она провела несколько дней с М. Л. и С. А. Толстыми и уехала домой (см.: В. Микулич—85).
7 В конце декабря 1894 г., по инициативе Черткова, Толстой снялся в фотографии Мея вместе с Чертковым, Бирюковым, Горбуновым-Посадовым, Трегубовым и Поповым. В Дневнике Толстой записал 31 декабря 1894 г.: «Был здесь Чертков. Вышло очень неприятное столкновение из-за портрета. Как всегда, Соня поступила решительно, но необдуманно и нехорошо» (ПСС, т. 52, с. 157).
8 Письмо из Никольского-Обольянова от 8 или 9 января (ПСС, т. 84, с. 234—235).
9 Дн. 10 апреля 1863 г. и коммент. 9.
10 Толстой познакомился с Б. Н. Чичериным зимой 1856/57 г. Время особенной их близости относится к 1858 г. В своих воспоминаниях Чичерин писал: «Мы жили душа в душу. Я и теперь не могу без умиления перечитывать его старые письма. От них веет такою свежестью, искренностью и молодостью, они так хорошо рисуют его в эту первую пору развития его таланта и так живо переносят меня в это далекое время... Однако и в то время уже проявлялась у него погубившая его впоследствии наклонность к резонерству. Уединенная жизнь в деревне еще более развила в нем эту болезнь. Его занимали высшие вопросы бытия, а подготовки для решения их не было никакой. Он и предавался своеобразному течению мысли, перемешанной с фантазиею» (Б. Н. Чичерин. Из воспоминаний. Москва сороковых годов. — В кн.: , т. I, с. 83—84). Известно 14 писем Толстого к Чичерину и 30 писем Чичерина (см.: «Письма Толстого и к Толстому». М., 1928, а также ПСС, тт. 60, 62, 65 и 68 (письма Толстого к Чичерину).
11 А. А. Берс с женой Анной Александровной (урожд. Митрофанова).
12 A. Daudet
13 Аристон (от греч. aristos) — механический музыкальный инструмент типа музыкального ящика.
14 С 1 по 18 января Толстой с дочерью Т. Л. Толстой пробыл у А. В. и А. М. Олсуфьевых в их имении Никольское-Обольяново. «Хорошо прожил у Олсуфьевых», — записал Толстой в Дневнике (ПСС, т. 53, с. 4). Толстой работал там над рассказом «Хозяин и работник», совершал прогулки по окрестностям, встречался с художником Р. С. Левицким, с Апраксиными (в усадьбе Ольгово). Эта поездка благотворно подействовала на физические и духовные силы писателя (см.: П. И. . Встречи с Толстым. — В кн.: ЛН, т. 69, кн. 2, с. 130—138; М. Ф. Мейендорф. Страничка воспоминаний о Льве Николаевиче Толстом. — В кн.: , т. II, с. 63—66).
15 Представители земства Тверской и ряда других губерний обратились к Николаю II с адресами, в которых выражали свою готовность принять участие во внутреннем управлении Россией. В ответ на это Николай II 17 января 1895 г. выступил перед представителями земства и назвал это желание «бессмысленными мечтаниями». На это выступление Толстой откликнулся статьей ‹«Бессмысленные мечтания»› (ПСС, т. 31, с. 185—192). Толстой отказался также подписать петицию петербургских и московских общественных деятелей Николаю II о свободе печати.
16 Толстой принял участие в совещании представителей либеральной интеллигенции по вопросу обсуждения протеста против речи Николая II. Совещание было собрано по инициативе Д. И. Шаховского и происходило на квартире Н. Ф. Михайлова — издателя журн. «Вестник воспитания». Ни к каким практическим решениям собравшиеся не пришли. «Напрасно были, — записал Толстой в Дневнике 29 января. — Все глупо и очевидно, что организация только парализует силы частных людей» (ПСС
17 Б. Н. Чичерин. Пространство и время. — «Вопросы философии и психологии», 1895, кн. XXVI.
18 Вероятно, несохранившийся ответ на письмо П. П. Кандидова (учителя сыновей Толстого — Андрея и Михаила) от 29 января 1895 г., в котором он рассказывал о своей жизни у матери в г. Елатьме, Тамбовской губ., куда он уехал из Москвы за месяц до этого. В конце письма он просил С. А. Толстую написать о жизни всей ее семьи.
19 «Смерть Ивана Ильича» (ПСС, т. 26), писавшаяся в 1884—1886 гг., впервые была напечатана в «Сочинениях гр. Л. Н. Толстого», часть XII. Произведения последних годов, М., 1886.
20 В этой записи С. А. Толстая соединяет два посещения Тургеневым Ясной Поляны. Эпизод на тяге относится к началу мая 1880 г. См. об этом: И. Л. Толстой, с. 153—155; , с. 248—249. Эпизод с танцами — к августу 1881 г. См.: И. Л. Толстой, с. 151—152; Т. Л. Сухотина—251.
21 В «Северном вестнике», 1894, № 12, опубликована переложенная Толстым с английского сказка американского писателя Поля Каруса «Карма», с предисловием Толстого, а в 1895 г., № 1, статья «Религия и нравственность» под заглавием «Противоречия эмпирической нравственности».
22 Об этой тяжелой ссоре Толстой писал Н. Н. Страхову 14 февраля: «Рассказ мой наделал мне много горя. Софье Андреевне было очень неприятно, что я отдал даром в «Северный вестник», и к этому присоединился почти безумный припадок (не имеющий никакого подобия основания) ревности к Гуревич... Она была близка к самоубийству, и только теперь 2-й день она опять овладела собой и опомнилась» (ПСС, т. 68, с. 32—33). Далее Толстой просит Страхова «замолвить где-нибудь словечко объяснения» о том, что рассказ будет напечатан не только в «Северном вестнике», но и в издании С. А. Толстой и в «Посреднике», что он считал справедливым. Переживания этих дней подробно отражены в Дневнике Толстого за 7, 15 и 21 февраля (ПСС, т. 53, с. 4, 7, 8—9).
23 «Со временем я ясно поняла, что мое крайнее отчаяние было не что иное, как предчувствие смерти Ванечки, которая и последовала в конце февраля. Точь-в-точь в такое же состояние я впала в лето, предшествовавшее кончине Льва Николаевича. Такие периоды настроения вне нашей власти. Причин же горя всегда найдется достаточно в жизни. Вопрос в том, насколько хватит силы их переживать и владеть собой» (Моя жизнь, кн. 7, с. 18).
24 Л. Л. Толстой был помещен в лечебницу для нервных больных, основанную доктором М. П. Ограновичем вблизи Звенигорода (под Москвой). 21 февраля Толстой записал в Дневнике: «Вчера Огранович помог мне отнестись справедливее к Леве. Он объяснил мне, что это скрытая форма малярии — гнетучка. И мне стало понятно его состояние и стало жаль его, но все не могу вызвать живого чувства любви к нему» (ПСС, т. 53, с. 10).
25 «Хозяин и работник» вышел одновременно в трех изданиях: «Посредник», «Сочинения гр. Л. Н. Толстого», изд. 9-е, приложение к 13 тому, и в «Северном вестнике», 1895, № 3.
26 В эти тяжелые для семьи Толстых дни М. Л. Толстая писала А. Н. Дунаеву: «Мама́ страшна своим горем. Здесь вся ее жизнь была в нем, всю свою любовь она давала ему. Папа́ один может помогать ей, один он умеет это. Но сам он ужасно страдает и плачет все время» (письмо от конца февр. — март, ГМТ). Подробнее см.: Т. Л. Сухотина, с. 400—404; , с. 216—218. См. также Приложение «Смерть Ванечки».