Опульская Л. Д.: Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1892 по 1899 год
Глава шестая. "Продолжение Хаджи-Мурата". Переселение духоборов

Глава шестая

ПРОДОЛЖЕНИЕ «ХАДЖИ-МУРАТА».
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУХОБОРОВ. РОМАН «ВОСКРЕСЕНИЕ»

I

1 января, «грустно» встречая новый, 1898 год, Толстой отметил в дневнике: «Получил письмо от Федосеева из Верхоленска о духоборах очень трогательное. Еще письмо от редактора «The adult» о свободной любви. Если бы было время, хотелось бы написать об этом предмете. Должно быть, и напишу».

Ольховиком, Середой, Егоровым, пострадавшими за отказ от военной службы. В пространном послании он рассказывал об этих людях, видимо, поразивших его; Толстой переслал копию В. Г. Черткову, и в ноябре 1898 г. письмо было опубликовано в № 1 «Листков свободного слова» (без указания автора).

Самому Федосееву Толстой ответил в марте, благодаря и за рассказ и за участие к судьбе сосланных. Тогда же отправил письмо Усть-Ноторскому земскому заседателю, прося «во имя Христа» передать по назначению собранные пожертвования, не вычитая эту сумму из казенного содержания (как это было заведено). 29 марта известил П. А. Буланже: «Поразило меня, и очень радостно, недавно письмо административно ссыльного из Верхоленска, который пишет о том, что начальник дисциплинарного батальона в Иркутске прямо сказал Ольховику и Середе, что мое ходатайство о них спасло их от телесного наказания и уменьшило их срок содержания. Пускай 1000 писаний пропадут даром, если одно будет иметь такие последствия, то надо писать не переставая» (т. 71, с. 342).

9 июня Толстой писал Федосееву еще раз, отвечая на его третье письмо. «Чувствую к вам большую благодарность и близость вследствие вашего доброго участия к нашим друзьям» — такими словами начато письмо, а завершается вопросами: «Кто вы? За что сосланы? Какое теперь ваше положение? И каково ваше душевное состояние? Если вам не неприятно ответить на эти вопросы, то буду благодарен вам» (т. 71, с. 374—375). Это письмо революционеру не довелось прочесть: 21 июня он покончил жизнь самоубийством. Причина верхоленской трагедии вполне неизвестна, но она как-то связана с «дикими клеветами» (по словам В. И. Ленина в письме из Шушенского к А. И. Елизаровой) со стороны какого-то политического ссыльного против Федосеева — по поводу его сношений с духоборами, недостойных социалиста1.

Вполне вероятно, что история эта отозвалась в рассказе 1903 г. «Божеское и человеческое».

Что касается письма от Георга Бедбурга, издателя английского журнала «The Adult» («Зрелый возраст»), «анархо-коммуниста», который откровенно писал о том, что не питает большого интереса к идеям Толстого, но хотел бы знать его взгляд на свободную любовь, ответа не последовало, как осталось невыполненным и желание «написать об этом предмете». Программа журнала показалась «очень легкомысленной» (т. 88, с. 74). Отрицательный взгляд Толстого на «свободную любовь» известен со времен споров с петербургскими литераторами о Жорж Санд, комедии «Зараженное семейство» и не изменялся всю жизнь. Когда в марте 1898 г. Хамовники посетила издательница «Игрушечки» А. Н. Толиверова-Пешкова, задумавшая начать журнал «Женское дело», в записной книжке Толстого и дневнике отмечено: «Вопроса женского нет. Есть вопрос свободы, равенства для всех человеческих существ. Женский же вопрос есть задор»2.

II

В первые дни нового года, по обыкновению, было много гостей. По случаю представления новой оперы Н. А. Римского-Корсакова «Садко» в Москве собрались деятели искусства. В. В. Стасов (один из авторов либретто) объединил вечером 3 января в доме Толстых большую компанию: композитор с женой, певица Климентова-Муромцева, художник Касаткин, скульптор Гинцбург, гравер Матэ и др. Среди гостей находился и 23-летний художник Н. К. Рерих, театральный декоратор. Спустя много лет в статье «Толстой и Тагор» Рерих рассказал об этой встрече, во время которой он подарил фотографию со своей первой серьезной картины «Гонец» из серии «Начало Руси. Славяне» (создана в 1897 г.): гонец спешит к древнему славянскому поселению с важной вестью о том, что «восстал род на род». Толстой спросил художника, случалось ли ему переезжать на лодке быстроходную реку: «Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет»3.

5 и 7 января Хамовнический дом посетил приезжавший из Петербурга И. Е. Репин. На этот раз у него была особая цель — поговорить с Толстым и получить тему для картины. Софья Андреевна отметила в дневнике: «Он говорит, что хотел бы свои последние силы в жизни употребить на хорошее произведение искусства, чтобы стоило того работать. Лев Николаевич еще ничего ему не посоветовал, но думает»4. 21 января Толстой рассказывал в письме В. Г. Черткову: «Одно из приятных впечатлений последнего времени было свидание с Репиным. Мы, кажется, оставили друг другу хорошее впечатление... Он очень и серьезно просит меня дать ему сюжет, и он исполнит его. И я вижу, что это серьезно, и все не нашел еще достойного сюжета и чувствую большую ответственность» (т. 88, с. 75). Уже 4 февраля Татьяна Львовна записала: «Репин все просит папа дать ему сюжет. Он приезжал с этим в Москву, потом писал мне об этом и еще несколько раз напоминал мне об этом, пока я была в Петербурге. Вчера папа говорил, что ему пришел в голову один сюжет, который, впрочем, его не вполне удовлетворяет. Это момент, когда ведут декабристов на виселицы. Молодой Бестужев-Рюмин увлекся Муравьевым-Апостолом, скорее личностью его, чем идеями, и все время шел с ним заодно, и только перед казнью ослабел, заплакал, и Муравьев обнял его — и они пошли так вдвоем к виселице»5.

Через С. А. Стахович Толстой передал Репину этот рассказ про декабристов, но художник, по ее словам, «не очень охотно» отозвался на предложение, говоря, что «трудно писать по чужому замыслу». Впрочем, просил указать материалы. Толстой ответил посреднице: «Не могу теперь вспомнить, где я читал подробности о казни»; далее ссылался на «Записки» С. П. Трубецкого, других современников, «разных генералов». Добавил еще, что об отношениях М. П. Бестужева-Рюмина к С. И. Муравьеву-Апостолу знает из рассказов брата Сергея Ивановича — Матвея6, о личности же, внешности Бестужева можно узнать от его племянников: один из них, бывший начальником тульского оружейного завода, живет в Петербурге7.

«Из моих общений с Л. Н. Толстым» Репин не упомянул этот эпизод8.

1 февраля Толстого посетил другой художник, Н. А. Касаткин. С ним тоже были разговоры об искусстве, о том, что особенно занимало теперь: какие произведения можно считать «настоящими». Софья Андреевна в дневнике привела услышанный перечень: «Наймичка» Т. Г. Шевченко, романы В. Гюго и его же стихотворение «Бедные люди»9, рисунок И. Н. Крамского «Встреча войск» («как проходит полк и молодая женщина, ребенок и кормилица смотрят в окно»), иллюстрация В. И. Сурикова к рассказу «Бог правду видит, да не скоро скажет» («как спят в Сибири каторжники, а старик сидит»).

В разговоре того же времени с В. Ф. Лазурским Толстой, желая указать образцы «истинного» искусства («проникнутого христианским чувством» и «объединяющего людей») назвал Гюго, Диккенса, Достоевского, Шиллера. «О «Натане мудром» Лессинга еще подумает, перечитает»10.

В конце января А. А. Цуриков записал в дневнике: «Вечер провел у Л. Н. Толстого в очень оригинальном и разнообразном обществе: профессор Грот, Боборыкин, Дитрихс, какой-то матрос <Л. А. Сулержицкий>, какой-то причастный к печати человек <И. И. Горбунов-Посадов> ... Очень был мил и ласков старик, расспрашивал о детях, об успехах их и много одобрял, а главное, что не отдаю в учебные заведения»11.

Сам Толстой полюбил бывать в другом месте — «приюте малолетних бесприютных детей», как заметила 6 января Софья Андреевна в дневнике. Катался там на коньках и разговаривал «с мальчиками, которые хорошо воспитаны и свободны, и ласковы, и в то же время дисциплинированы»13. Мальчики занимались переплетным делом.

III

Как всегда в Москве, городская суета тяготила, и Толстой просил жену «отпустить» его в деревню. Жившим в Ясной Поляне молодоженам Льву Львовичу и Доре Федоровне написал: «Часто вспоминаю об уединении среди чистого снега и неба» (т. 71, с. 260). В том же письме — благожелательный отзыв о повести П. Д. Боборыкина «Тяга» («замечательно чуток»), только что появившейся в «Вестнике Европы», и о перечитывании Г. Гейне.

В трактате «Что такое искусство?» (гл. IX) Гейне упомянут рядом с Байроном и Леопарди, выразителями «чувства тоски жизни», характерного для «искусства богатых классов» (т. 30, с. 88). Но посетивший Толстого 12 января приятель молодости Д. Д. Оболенский рассказывает: «Л. Н. вышел ко мне с книжкою стихотворений Гейне в руках и прочел мне несколько чудесных стихотворений знаменитого поэта и восхищался ими; читает Толстой даже вечером мелкую немецкую печать совершенно свободно, при неярком освещении, настолько зрение хорошо. «Пользуюсь болезнью, чтобы перечитать Гейне, которого очень люблю, — сказал Л. Н. — Писать сейчас еще не могу!»14. Татьяна Львовна отметила в дневнике, что однажды Толстой прочитал наизусть стихотворение Гейне. В. Ф. Лазурский 18 февраля записал такое суждение: «У Гейне удивительное остроумие, необыкновенная ясность ума, когда он характеризует разные философские направления, «как не охарактеризует их ни одна история философии», чрезвычайно умные изречения». Хотя тут же Толстой прибавил, что «восторгался» Гейне, потому что «испорчен нашими искаженными взглядами на искусство». 31 января П. И. Вейнберг из Петербурга отправил оттиск своей статьи «Память Генриха Гейне» («Космополис», 1898, № 1) с надписью: «Любящему Гейне Л. Н. Толстому от крайне обрадованного этим автора беглой заметки и переводчика Гейне».

С Оболенским зашел еще разговор о том, что занимало тогда общественные и литературные крути, — деле Дрейфуса. Толстой сказал: «Мне, по моим убеждениям, очень противна эта жидофобия во Франции и ее современный шовинизм, крики за армию, и признаюсь, я сочувствовал этому движению, которое, казалось, добивалось оправдания невинно осужденного; но вот вмешалась молодежь, студенты, всюду чуткая ко всему хорошему; она за правительство, и я начинаю сомневаться, и меня смущает — как бы правда не на их стороне?»

«Папа говорит, что нам, русским, странно заступаться за Дрейфуса, человека ничем не замечательного, когда у нас столько исключительно хороших людей было повешено, сослано, заключено на целые жизни в одиночные тюрьмы»15.

8 февраля в газете «Курьер» поместил свою беседу с Толстым о Дрейфусе журналист В. Яковлев: «Дело Золя, при всей его важности, дело далекое от нас, настолько далекое, что мы совершенно бессильны что-либо сделать для него. Между тем у нас найдется немало своих собственных тем и своего собственного дела, где мы если не во всем, то во многом можем быть полезными»16.

Позднее, в статье «О Шекспире и о драме», Толстой объяснял наваждение, охватившее публику по случаю дела Дрейфуса, пагубным воздействием прессы.

Разговоры преимущественно о литературе происходили 11 февраля, когда Толстого посетил А. И. Фаресов. В прошлом революционер-народник, привлекавшийся по делу 193-х, четыре года просидевший в одиночном заключении, Фаресов потом раскаялся, поступил на государственную службу и сотрудничал в разных изданиях; дружил с Лесковым. 18 марта М. О. Меньшиков написал Толстому: «Фаресов вернулся от вас в большом восторге и записал — с какою точностью, Бог весть — весь разговор с Вами» (т. 71, с. 334).

Как всегда, Толстого интересовало новое в искусстве, и он спросил гостя: «Что у вас в Петербурге в литературе?» Потом сказал, что В. Г. Короленко его «очень печалит»: удивительный стилист, но «выдумщик»; упомянул его рассказ «В ночь под светлый праздник», где арестанты бегут из тюрьмы в ночь на Пасху и им светит луна, чего быть не могло. «Вот Чехов не выдумывает своих рассказов, и я не знаю равного ему по художественности писателя». Впрочем, по обыкновению, заметил, что у Чехова «нет ничего за душой», и это ему «будет мешать властвовать над умами современников». Такое «властвование» над умами современников, «заражение» их своими чувствами и мыслями Толстой считал самым важным признаком подлинного искусства.

«Не говоря о том, что многое неточно, а предметы спорные и задорные, есть такие вещи, как суждения мои о Короленко и др., которые прямо сделают мне врагов. За что? Это мне было бы ужасно больно. Только одного желаешь: быть в любви со всеми, а тут за неосторожность в разговоре быть так строго наказанным» (т. 71, с. 333)17.

Еще одна тема в разговоре с Фаресовым навела Толстого на размышления о своей жизни. Как отмечено 19 февраля в дневнике, гость рассказывал про учение А. К. Маликова о «богочеловечестве» (от которого тот, впрочем, отошел, вернувшись к православию). «Все это было прекрасно, все было христианское, — записал Толстой, — будьте совершенны, как Отец ваш, но нехорошо было то, что все это учение имело целью воздействие на людей, а не внутреннее удовлетворение, не ответ на вопрос жизни. Воздействие на других — главная ахиллесова пята. Так что мое положение, ложное для людей, может быть оно-то и нужно».

Так и складывалась теперь собственная биография: могучее творчество, сильно «воздействовавшее» на людей; мысли о том, что главное в жизни — забота о собственной душе (и тогда все устроится само собою); сознание «греха» при виде «роскошных» условий, в которых приходилось жить, не имея сил во имя той же любви к другим разорвать порочный круг.

IV

В литературных занятиях весь январь и февраль отданы преимущественно последним исправлениям и корректурам книги об искусстве. Работа была напряженной, срочной; к тому же не проходило нездоровье. Были и неприятности. Книжку журнала «Вопросы философии и психологии» с основными (начиная с VI) главами трактата велено было передать в духовную цензуру. 3 марта об этом сообщил секретарь редакции, а вслед за ним написал Н. Я. Грот: «Посылаю Вам известие о нашем смертном приговоре. Этакие дураки — книгу статьи об искусстве в «духовную цензуру». Ну, мне как-то все стало равно. Сколько ни трудись лично, не поможешь. Все дело во времени» (т. 30, с. 553). С. И. Танеев в своем дневнике 3 марта отметил, что разрешение дано, но в тексте сделаны искажения и купюры18. В этой связи Толстой написал и 19 марта отправил В. Г. Черткову предисловие к английскому изданию — заявление о том, «каким искажениям подверглась эта книга в России и почему» (т. 88, с. 83—84), где рассказал о вмешательстве и редактора журнала, и духовного цензора. «Протестовать в России нельзя: ни одна газета не напечатает; отнять у журнала свою статью и тем ввести редактора в неловкое положение перед публикой тоже нельзя было. Дело так и осталось. Появилась книга, подписанная моим именем, содержащая мысли, выдаваемые за мои, но не принадлежащие мне» (т. 30, с. 206). Это предисловие появилось в № 1 «Свободного слова» (1898).

Против обыкновения, в середине февраля Толстой ответил сухим кратким письмом старику А. И. Ягну (в Саратовскую губернию), который в очередной раз прислал рукопись своей статьи «Напрасные бедствия и страдания людей». Как видно из писем Ягна (переписка началась в 1883 г.), в 1884 г. он виделся с Толстым в Москве, увлекался трактатом «В чем моя вера?» и другими религиозно-философскими сочинениями, а свою работу писал, чувствуя единомыслие с Толстым, с целью «ввести в жизнь и в отношения людей истинные — справедливые начала». В декабре 1897 г. в записной книжке помета: «Ягна рукопись в левом ящике» (т. 53, с. 321). Но в письме 16 февраля сказано: «Я очень занят и потому едва ли могу быть верным судьей о достоинстве вашей рукописи» (т. 71, с. 279)19.

«Хаджи-Мурат».

«Л. Н. все читает материалы кавказской жизни, природы, всего, что касается Кавказа», — отметила 6 января Софья Андреевна20. «Хотел я все это время написать художественное что-нибудь, такое, что содействовало бы мною же поставленным требованиям. Но ничего не мог», — признавался Толстой в письме В. Г. Черткову 9 января (т. 88, с. 72).

В дневнике — постоянные записи: «Все пытаюсь найти удовлетворяющую форму «Хаджи-Мурата», и все нет. Хотя как будто приближаюсь» (13 января); «Нынче уяснил план Хаджи-Мурата больше, чем когда-либо» (18 января); «... не перестаю думать о Хаджи-Мурате» (25 февраля).

Среди рукописей «Хаджи-Мурата» есть набросок, состоящий из пяти коротких глав, в конце датированный: «12 января 98» (т. 35, с. 365—370). Перед текстом помета: «Опять сначала» (в той же клеенчатой тетради — несколько коротких других набросков).

«Хаджи-Мурату было 10 лет, когда он в первый раз увидал русских и возненавидел их». Повествование выдержано в лаконичном стиле, заставляющем вспомнить «Кавказский пленник», народные рассказы 80-х годов.

«Случилось в это время, что рота русских зашла далеко от других войск в горы. Горцы узнали про это, напали на эту роту и всю истребили ее: которых убили, которых увели в плен. Когда русский главнокомандующий узнал про это, он послал два батальона в аулы и велел выдать главных виновников». Далее изображена жуткая сцена экзекуции, прогнания сквозь строй «виновников». «Дед Хаджи-Мурата не переставая шептал беззубым ртом молитву. Хаджи-Мурат дрожал, как в лихорадке, и переступал не переставая с ноги на ногу... Начальник с брюхом и запухшими глазами все сидел и курил трубку, которую ему подавали солдаты. Хаджи-Мурат дольше не мог видеть и убежал домой».

По мнению исследователя, весь набросок создавался с творческим подъемом, в рукописи мало поправок. Основа эпизода взята из книги Зиссермана «25 лет на Кавказе», однако там не имеет прямого отношения к Хаджи-Мурату: он не был свидетелем такого случая21. Идея, владевшая в это время замыслом, — приверженность героя к хазавату, войне с «неверными», причины этой приверженности.

Заканчивается рукопись словами: «А между тем русские вовсе не были злы: не был зол и тот с заплывшими глазами начальник, сидевший с трубкой на барабане; не были злы офицеры, командовавшие солдатами; и еще менее были злы солдаты, забивавшие палками безоружных людей, виноватых только в том, что они любили свою родину».

«Не годится». Вдохновенно написанный фрагмент не удовлетворил автора. Однако в разработанном тогда же подробном плане последние пункты — об экзекуции (т. 35, с. 372).

В. Г. Чертков, в свою очередь, не только поощрял к этой работе, но и просил завершить скорее, чтобы поправить ее изданием начатое в Англии дело: «Что касается до образцов художественного произведения, то вы таких уже много написали... Писать же нарочно для того, чтобы дать образец, не есть подходящее побуждение для произведения искусства. А пока есть потребность и силы, пишите такое, какое вы теперь затеяли»22. Толстой ответил другу 25 февраля: «Я постараюсь угодить вам повестью, послать ее прежде всего вам. Но горе в том, что все не пишется, да и перед Богом не следует этим заниматься, если только можно не писать. Уж очень важно, нужно перед Богом из последних сил тянуть тот воз, в который мы подпряглись, вслед за Христом» (т. 88, с. 79).

И все же Толстой собрал прежние рукописи «Хаджи-Мурата», сделал вставки и отдал в переписку. 10 и 14 марта Софья Андреевна отметила, что «с большим удовольствием» делала это, однажды до половины пятого утра. Слабо понимая замысел: «Я думаю, это будет очень хорошо: эпическое произведение, надеюсь, без задора и полемики »23.

Работа не продвинулась далеко. В апреле сделано еще прибавление к рассказу Хаджи-Мурата Лорис-Меликову, продолжалось чтение разных книг о Кавказе. 15 мая (находясь в Гриневке для помощи голодающим) Толстой «неохотно» писал «Хаджи-Мурата». Вскоре все силы были отданы роману «Воскресение». «Хаджи-Мурат» вынут снова из ящиков письменного стола лишь весной 1901 г.

Но в 1898 г. с этой повестью оказались связаны важнейшие мысли о художественных задачах, подходе к раскрытию человеческого характера и внутренней жизни людей.

«Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Какого? Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и сказать: не люблю. Ты сказал, а оно другое» (3 февраля).

«Одно из величайших заблуждений при суждениях о человеке в том, что мы называем, определяем человека умным, глупым, добрым, злым, сильным, слабым, а человек есть все: все возможности, есть текучее вещество... — рака — и предполагает возможность всего хорошего» (19 марта).

«Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы ясно выказать текучесть человека, то, что он, один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо...

Есть такая игрушка английская peepshow — под стеклышком показывается то одно, то другое. Вот так-то показать надо человека Хаджи-Мурата: мужа, фанатика и т. п.» (21 марта).

V

По обыкновению, в Хамовническом доме исполнялось много музыки. В декабре 1897 г. Толстой познакомился с молодым композитором и музыкальным критиком из Киева В. И. Полем, и 6 января, как отметила Софья Андреевна в дневнике, тот играл свои сочинения «очень талантливо»24. 20 января пианист О. С. Габрилович целый вечер играл Шопена, Шуберта, Бетховена; Толстой «очень наслаждался музыкой и благодарил этого веселого, добродушного и талантливого двадцатилетнего мальчика»25. В другой раз С. И. Танеев и А. Б. Гольденвейзер сыграли в четыре руки танеевскую увертюру к «Орестее»: Толстой «с своей обычной благовоспитанностью» сказал, что «тема ему нравится»26. 27 февраля К. Н. Игумнов исполнил баркароллу и фантазию Шопена, полонез Листа и «вариации на Шуберта». Но у Толстого в этот день были свои гости: по делам «Посредника» И. И. Горбунов-Посадов и еще врач А. С. Буткевич, все больше отходивший от толстовства.

«... в этой симфонии, и во всей новой музыке нет ни в чем последовательности: ни в мелодии, ни в ритме, ни даже в гармонии. Только что начнешь следить за мелодией — она обрывается; только что усвоишь себе ритм, он перебрасывается на другой. Чувствуешь неудовлетворенность все время; между тем в настоящем художественном произведении чувствуешь, что иначе оно не могло быть, что одно вытекает из другого, и думаешь, что я сам точно так бы это сделал»27.

Софья Андреевна захотела поехать в Петербург послушать оркестровое исполнение симфонии. Толстой сначала не пускал, сердился, недоумевал, но, конечно, «отпустил», как отмечено в ее дневнике 2 апреля. Возобновив, после трехнедельного перерыва, свой дневник, Толстой записал: «Важно молчать и перетерпеть... Все хочется плакать».

«всех покоренных, и пленных, и рабов, и женщин»: «Рабы же и женщины не христиане, а между тем освобождены. И они-то ужасны, они-то служат источником всех бедствий мира».

VI

Начиная с января стали приходить тревожные вести о надвигающемся голоде. Артистка Малого театра Е. П. Полянская переслала Толстому письмо З. С. Соколовой (сестры К. С. Станиславского) из Воронежской губернии. 4 февраля Толстой отправил его для публикации в газету «Русские ведомости», сопроводив своим письмом (8 февраля все это было опубликовано). «Положение крестьян в описываемой местности не составляет исключения: таково же, как мне хорошо известно, положение крестьян в некоторых местностях Козловского, Елецкого, Новосильского, Чернского, Ефремовского, Землянского, Нижнедевицкого и других уездов черноземной полосы», — сказано здесь (т. 71, с. 270). В статье «Голод или не голод?» Толстой упомянет Соколову и вызванные ее письмом пожертвования, а 23 апреля, как и в 1891 г., сам отправится в голодающие деревни, чтобы открывать столовые и «наилучшим образом распределить эту помощь» (т. 29, с. 215).

Пока же главным событием во внешней жизни стали заботы о духоборах: 24 января главноначальствующий гражданской частью на Кавказе кн. Г. С. Голицын направил сообщение тифлисскому, бакинскому, эриванскому губернаторам и военному губернатору Карсской области о разрешении духоборам выселиться за границу28. 19 марта Толстой записал в дневнике: «Главное событие за это время разрешение духоборам выселиться». И тогда же заметил в письме к Л. Ф. Анненковой: «Духоборам разрешено переселиться в Америку или Англию, и они просят помочь им. Я весь поглощен этим» (т. 71, с. 320).

Начиная с весны жизнь и работа Толстого напоминает деятельность энергичного оперативного штаба: письма в газеты и к разным лицам, чтобы собрать средства; указания людям, причастным к делу переселения (никогда раньше письма к В. Г. Черткову, например, не были столь повелительны); переписка и встречи с духоборами, их «ходоками»; главное, решение окончить свои художественные вещи и продать право первой публикации. Надо полагать, роман «Воскресение» мог бы остаться незавершенным и неопубликованным, если бы не понадобились деньги на это переселение. Когда в декабре 1899 г. П. А. Сергеенко в разговоре выразил сожаление, что он «засватал» роман (в предварительных переговорах с А. Ф. Марксом и он принимал участие), Толстой горячо ответил: «Нет, нет. Без этого я никогда не написал бы “Воскресения”»29.

Уже 17 марта Толстой извещал В. Г. Черткова, что составил воззвание в английские и американские газеты, прося «помощи истинных христиан». Сохранились три черновика этого письма. Последняя редакция датирована 19 марта/1 апреля 1898 г. 30. «Население в 12 тысяч человек христиан всемирного братства, как называют себя духоборы, живущие на Кавказе, находится в настоящее время в ужасном положении» — так начал Толстой свое обращение. И далее: «Я случайно знаю подробности гонений и страданий этих людей, нахожусь с ними в сношениях, и они просят меня помочь им, и потому считаю своим долгом обратиться ко всем добрым людям как русского, так и европейского общества, прося их помочь духоборам выйти из того мучительного положения, в котором они находятся». В конце письма предлагал свое посредничество и указал адрес: Москва, Хамовнический пер., 21.

«С. -Петербургские ведомости» и редактору дано разрешение «вымарать то, что покажется лишним». Кн. Э. Э. Ухтомский письмо набрал, оттиск вручил И. П. Накашидзе, но напечатать не решился. Обращались и в редакцию «Недели» к М. О. Меньшикову, у которого был свой проект помочь духоборам.

19 марта написал Толстой на Кавказ духоборам — деловое письмо, с вопросами и предложениями: «Насчет же места поселения, то есть четыре места, о которых мы думали: или в Америку, в штат Техас. Я туда сделал запрос о земле, или на остров Кипр, на Средиземном море. Остров находится в английском владении; или в китайскую Манджурию, там, где теперь строится русская железная дорога, или в китайский Туркестан» (т. 71, с. 327).

Наконец, 2 апреля составил прошение от имени духоборов на имя Николая II, в тоне и духе, рассчитанном на сострадание и милость: «Мы были богаты — мы разорены теперь, мы были любимы и уважаемы всеми людьми — мы теперь ненавидимы и презираемы, мы были живы и здоровы — большая часть наших расселенных и сосланных вымирают теперь от нужды и болезней... Мы слышали, что Ваше Величество считает ненужным и неправильным вмешательство насилия в дела веры, желаете не препятствовать вашим подданным верить так, как Бог открыл им. Покажите же, Ваше Величество, пример вашей мудрости и добрых чувств над нами» (т. 71, с. 346—347; напечатано по сохранившемуся в архиве Толстого черновику).

В этот день, 2 апреля, Софья Андреевна опасалась другого: «Приехали духоборы к Л. Н., два рослых, сильных духом и телом мужика. Мы их посылали в Петербург к князю Ухтомскому и Суворину, чтобы эти два редактора сильных газет им что-нибудь посоветовали и помогли. Они обещали, но вряд ли что сделают. Л. Н. им пишет прошение на имя государя, чтоб их выпустили переселиться за границу, всех — изгнанных, призывных и заключенных духоборов. Все это мне страшно, как бы нас не выслали тоже!»31.

измененный вариант немного позднее — на Кавказе Г. С. Голицыну). После некоторых проволочек состоялось секретное распоряжение: духоборам призывного возраста и сосланным за отказ от военной службы переселение запретить, а остальным разрешить — без права возвратиться на родину.

VII

В марте Толстой получил от издателей газеты «Humanité Nouvelle», выходившей в Париже и Брюсселе, и миланского журнала «Vita Internationale» запрос-анкету с вопросами о войне. Первый из них: «Требуют ли войны между цивилизованными народами история, право и прогресс?»

Толстому ответ был более чем ясен. Совсем недавно, на просьбу немецкой писательницы Берты фон Зутнер, просившей о «нескольких строках» к международному дню пацифистов (22 февраля н. с.), Толстой ответил чеканными формулировками обращения к «друзьям мира» (т. 71, с. 272)32.

Теперь отправил личные послания иностранным журналистам (письма неизвестны) и с воодушевлением принялся за статью «Carthago delenda est» («Карфаген должен быть разрушен»). 6 апреля Софья Андреевна отметила в дневнике: «Л. Н. ... утром писал о войне»33. «23 апреля 1898 г.» — авторская дата под статьей. Сохранилось 229 листов рукописей (преимущественно ученические тетради, исписанные с обеих сторон).

«Не могу скрыть того чувства отвращения, негодования и даже отчаяния, которое вызвало во мне это письмо. Люди нашего христианского мира, просвещенные, разумные, добрые, исповедующие закон любви и братства, считающие убийство ужасным преступлением, неспособные, за самыми редкими исключениями, убить животное, все эти люди вдруг, при известных условиях, когда эти преступления называются войной, не только признают должным и законным разорение, грабеж и убийство людей, но сами содействуют этим грабежам и убийствам, приготовляются к ним, участвуют в них, гордятся ими» (т. 39, с. 198). «Ведь это ужасно», — утверждает, повторяет Толстой и завершает статью призывом «опомниться», «перестать делать зло»: «Пусть только каждый человек без всяких хитроумных и сложных соображений и предположений исполнит то, что ему в наше время несомненно говорит его совесть, и он узнает справедливость слов Евангелия: «Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или я сам от себя говорю» (Иоанн. VII. 17)» (там же, с. 205).

В письме около 20 апреля П. И. Бирюкову, давая советы о задуманном ими с В. Г. Чертковым журнале (один из пунктов: «чтобы в выборе предметов и в освещении их преобладала (если можно — была бы исключительно) точка зрения блага или вреда народа, масс»), Толстой предлагал напечатать эту статью «об отказах от военной службы» (т. 71, с. 358). В № 1 за 1898 год «Свободного слова» появился русский текст «Carthago delenda est».

В. Г. Чертков, найдя статью «сильной и неопровержимой», предложил кое-какие поправки, но Толстой в большинстве случаев не согласился и зачеркнул их. Разумеется, воля автора была учтена издателями.

Сложнее обстояло дело с другими заграничными публикациями. Эрнесто Теодор Монета, издатель «Vita Internationale», известный общественный деятель (еще в 1892 г. Толстой одобрительно отзывался о его усилиях в защиту международного мира, впоследствии лауреат Нобелевской премии мира), в июле благодарил Толстого за статью, а в сентябре главный редактор Алессандро Тассони извещал «с сожалением»: «Ваша статья «Carthago delenda est», которую наш журнал напечатал в номере от 20 сентября, была конфискована миланским прокурором вместе со всем выпуском журнала... Как видите, в Италии также нет свободы печати, особенно в настоящее время, после недавних волнений»34. Возникло даже судебное разбирательство, правда журнал выиграл дело. Тассони послал Толстому и последний оставшийся после конфискации номер журнала, и статью из газеты «Secolo»: «Толстой и журнал «Vita Internationale» оправданы»35.

«Лев Толстой сияет как солнце; солнце иногда обжигает, но кто же дерзнет с ним спорить!»

«Это человек такой высоты, что наш ум едва может его понять. Слава его всемирна, его уважают и почитают даже в России, даже царь уважает его. Критиковать произведения этого великого ума было бы святотатством со стороны журналистов».

Писатель Джузеппе Джакоза, под общий смех и аплодисменты в зале суда, произнес:

«Если бы состоялся суд над Львом Толстым, весь ученый мир сказал бы только, что власти, устроившие его, приобщились к бессмертной славе»36.

«счастлив» сообщить об этом Толстому и просил прислать «в недалеком будущем» какую-нибудь из его «прекрасных гуманных статей»37.

Толстой оказался прав, когда в наброске письма к иностранному издателю (находится на одном из листов статьи) высказал неуверенность: «Мнение мое насчет предложенных вами вопросов таково, что оно едва ли подойдет к направлению вашего издания» (т. 39, с. 251). Но уверен был: «... справедливость моих мыслей будет — если и не сейчас, то со временем — признана всеми» (т. 71, с. 389).

В России статью попыталось выпустить в 1906 г. изд. «Обновление», а в 1911 г. Софья Андреевна намеревалась включить в девятнадцатую часть Сочинений (изд. 12-е). Обе книги были конфискованы.

VIII

12 апреля Толстой записал в дневнике: «В числе событий этого времени был приезд духоборов38, заботы об их переселении, смерть Брашнина. Занятия “Carthago delenda est” и “Хаджи-Мурат”».

«близким по духу человеком» (т. 71, с. 333), знакомство и дружеские отношения длились с 1883 г. В конце марта Брашнин прислал посыльного: звал проститься. 29 марта — в письме В. Г. Черткову: «Мы пошли и застали его умирающим. Первое мое слово было: спокоен ли он? Совершенно. Он в полной памяти и ясности ума поблагодарил меня, простился со мной, и я с ним, как прощаются с вперед уезжающим путешественником. С грустью поговорили о том, что его жена, дети — все язычники, но без упрека им. Я сказал, что увидимся еще. Он спокойно ответил: нет уже. Простился, поблагодарил за наше общение. Все так просто, спокойно, серьезно» (т. 88, с. 87). 6 апреля — в дневнике Софьи Андреевны: «Л. Н. ездил до обеда на велосипеде, утром писал о войне, вечером ездил верхом к умирающему купцу Брашнину. Ему и любопытно видеть, как умирают люди, самому не далеко, а кроме того, приятно и утешить умирающего участием»39.

Ни словом не обмолвился Толстой о дне 3 апреля, в который должна была исполниться угроза «вторых крестоносцев» убить его. Спокойно, вместе с женой, отправился в город, заходил к старому генералу К. Н. Боборыкину, севастопольскому товарищу, в редакцию «Русских ведомостей»40, на Остоженку к Русановым. В доме, правда, взялись «охранять» П. А. Сергеенко и Л. А. Сулержицкий. Еще пришел А. Н. Дунаев.

Отмечая своих «посетителей», Толстой записал: «больше из мужиков, молодые — хорошие». Как видно из дневника Софьи Андреевны, это были «два фабричных, три молодых школьных учителя».

«превосходно рассказывал то об умершем И. Ф. Горбунове, известном рассказчике, повторял его комические рассказы, то случаи из судебной практики»41, ни проф. П. В. Преображенского, который прочитал в Хамовниках лекцию о световых и цветовых иллюзиях42; ни П. П. (Паоло) Трубецкого, который приехал из Италии и целую неделю (16—23 апреля) работал над скульптурным портретом. Обо всех этих событиях свидетельствуют лишь записи Софьи Андреевны. В частности, о Трубецком: «Льва Николаевича все лепит Трубецкой, и очень хорош бюст: величественный, характерный и верный. Наивный этот Трубецкой, весь в искусстве, ничего не читал и ничем не интересуется, кроме скульптуры»43. Не читал Трубецкой даже роман «Война и мир». Скульптура была завершена позднее44. На этот раз Толстой торопился уехать в Гриневку для помощи голодающим крестьянам.

Как видно из сохранившегося в архиве письма австрийской писательницы Нины Гофман, работавшей над книгой о Достоевском, она посетила Толстого тоже в апреле 1898 г. 45

IX

Вечером 23 апреля с женой выехали в имение сына Ильи Львовича. Первые впечатления оказались не очень тяжелыми. «Бедствие голода далеко не так велико, как было в 91. Так много лжи во всех делах в высших классах, так все запутано ложью, что никогда нельзя просто ответить ни на какой вопрос: например, есть ли голод? Постараюсь получше раздать порученные деньги», — записано 27 апреля в дневнике.

Пробыв здесь до 26 мая, объезжая деревни, открывая столовые в трех уездах — Чернском, Ефремовском и Мценском, начатую 22 мая статью Толстой озаглавил «Голод или не голод?» На этот вопрос дан ясный и точный ответ: «Если под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то такой голод уже около 20 лет существует для большинства черноземного центра, и в нынешнем году особенно силен» (т. 29, с. 221).

Причина такого положения — не столько материальная, сколько моральная: упадок духа. «Подавляет же дух народа непризнание в нем теми, которые управляют им, его человеческого достоинства, признание крестьянина не человеком, как все, а грубым, неразумным существом, которое должно быть опекаемо и руководимо во всяком деле, и, вследствие этого, под видом заботы о нем, полное стеснение его свободы и унижение его личности» (там же, с. 223).

«Если же освободить крестьян от всех тех пут и унижений, которыми они связаны, то через 20 лет они приобретут все те богатства, которыми мы бы желали наградить их, и гораздо еще больше того» (там же, с. 226).

В статье Толстой говорит, что первая деревня, какую он осмотрел, — Спасское-Лутовиново И. С. Тургенева (в девяти верстах от Гриневки). Бывал там и после, и 20 мая написал Я. П. Полонскому: «Очень приятно было узнать, что крестьяне в имении нашего друга были так хорошо наделены землею, в особенности в сравнении с окружающими, что нужды там нет. Проехал я через сад, посмотрел на кособокий милый дом, в котором виделся с вами последний раз46, и очень живо вспомнил Тургенева и пожалел, что его нет. Я уже лет на пять пережил его» (т. 71, с. 366).

В семье сына Толстому было «приятно»: «Я их всех больше полюбил» (т. 71, с. 365).

Как писал позднее Илья Львович, в Спасское Толстой поехал с ним. «Проезжая по тургеневскому парку, он вскользь вспомнил, как исстари у него с Иваном Сергеевичем шел спор: чей парк лучше, спасский или яснополянский? Я спросил его:

— А теперь как ты думаешь?

— Все-таки яснополянский лучше, хотя хорош, очень хорош и этот»47. Природа, по обыкновению, восхищала, но вызывала не радость жизни, как четыре года назад в Овсянникове, не воспоминания детства, как прошлый год в Ясной Поляне, а мысли о смерти: «Назад ехал через лес Тургеневского Спасского вечерней зарей: свежая зелень в лесу и под ногами, звезды в небе, запахи цветущей ракиты, вянущего березового листа, звуки соловья, гул жуков, кукушка и уединение, и приятное под тобой, бодрое движение лошади, и физическое, и душевное здоровье. И я думал, как думаю беспрестанно, о смерти. И так мне ясно было, что так же хорошо, хотя и по-другому, будет на той стороне смерти, и понятно было, почему евреи рай изображали садом» (т. 84, с. 314, письмо 6 мая).

4 мая В. Г. Черткову, подробно разбирая рукопись его статьи «Где брат твой?» (о духоборах), Толстой написал о себе: «Кажется, что после московской суеты укладываются по местам впечатления и выделяются нужные мысли» (т. 88, с. 98).

В те же дни мценский уездный исправник доносил орловскому губернатору: «Негласный надзор за открытыми столовыми учрежден и будет иметься самое строгое наблюдение... Ожидать чего-либо противозаконного нет основания, но ропот со стороны других, не пользующихся даровой пищей, будет»48. В нескольких письмах (М. Л. Оболенской, П. А. Буланже, режиссеру императорских театров в Петербурге Е. П. Карпову, сообщавшему, что артисты собрали более двух тысяч рублей) Толстой вынужден был рассказать, что «начальство» делает «всякие неприятности» «по поводу столовых».

Становой появился и в Гриневке. Как вспоминал Илья Львович, отец «доказывал, что нельзя запрещать людям есть», а пристав «просил войти в положение человека подневольного, которому так приказывает начальство.

— Что прикажете делать, ваше сиятельство?

— Очень просто: не служить там, где вас могут заставить поступать против совести»49.

19 мая Илья Львович «привез замечательно глупое и жалкое письмо губернатора, который пишет ему, что он разрешил одну или две столовые, а не многие и потому просит больше не открывать» (т. 84, с. 319).

«Воззвание», пробовал писать «Хаджи-Мурата» (и просил Софью Андреевну прислать или привезти нужные книги: Зиссермана и А. Неверовского «Истребление аварских ханов»), но работа не шла: «Занятия писательские не идут, и я не тужу, потому что на досуге хорошо обдумываю и свои писанья, и, главное, свою жизнь» (т. 84, с. 311).

«26-го мая 1898» — авторская дата под основной частью статьи «Голод или не голод?».

15 мая из Гриневки отправлено большое письмо в Англию П. И. Бирюкову о программе задуманного там периодического издания. Название «Совесть» Толстой нашел лучше, чем «Жизнь», «но хотелось бы еще лучше». Отдел «Толстой и политическое обозрение» вычеркнул: «Толстой поместится в тех отделах, в которых он будет годиться, а политическое обозрение, как политическое обозрение только, без освещения с христианской точки зрения, излишне, все его знают». «Обращение к читателям» отредактировал. И далее писал: «Опасность главная, по-моему, не в том, что будет серо — это не так опасно, а в том, чтобы не было сентиментально, т. е. не было бы выражения не испытываемого чувства. Не сердитесь на меня за это. Вы правдивейший человек, а в писаниях ваших попадаются эти фальшивые ноты, и вы их не видите в других. Бойтесь их. Дело это так важно, что я не боюсь сказать это вам» (т. 71, с. 362—364).

Опасность подстерегала с другой стороны. Возникли разногласия между главными участниками, в результате чего Бирюков и Шкарван покинули Англию и поселились в Швейцарии. Лишь два номера «Свободного слова» вышли под общей редакцией Черткова и Бирюкова. В конце июня Толстой написал А. К. Чертковой: «Какое ужасное известие вы мне сообщили, милая Галя. Не могу опомниться и примириться. Вы пишете кратко, но сущность дела ясна. Недостало терпимости, смирения, любви, и между кем же? Между людьми, в сознании своем всем пожертвовавшими для служения Богу. Как очевидно мы обманываем себя! И как правы наши враги, обвиняя нас в лицемерии. Мало они бранят и презирают нас и мало мы пользуемся их уроками» (т. 88, с. 102—103). И тогда же П. И. Бирюкову: «Сейчас получил письмо от Гали с ужасным известием о том, что вы разошлись с Чертковым, и сколько я понял, из-за Павла Александровича50. Известие это именно ужасно, так же ужасно, еще ужаснее, чем смерть. Я не упрекаю, не обличаю вас, потому что не имею на это права, будучи хуже вас, но не могу не скорбеть» (т. 71, с. 395).

X

27 мая вместе с невесткой Софьей Николаевной, женой Ильи Львовича, Толстой отправился в имение Цуриковых Огничное (28 км. от Гриневки), чтобы от них проехать в Гремячево к Афремовым и Алексеевское к Левицким: «Необходимо это сделать и распределить поступающие ко мне деньги наилучшим образом» (т. 84, с. 322). В дневнике хозяина Огничного 28 мая отмечено: «Лев Никол. и я поднялись рано. Он отдохнул и весел был необыкновенно. Поговорили серьезно о биографии братьев Киреевских и о Лясковском51. Он их знал обоих. Говорил о старчестве, о Паисии Величковском, передавал свои впечатления об Амвросии оптинском, о Ювеналии Половцеве, о Леониде Кавелине и об Зедергольме... о профессорах, о марксизме, о русских либералах, и все с таким юмором... Говорит, что народ образованней нашей интеллигенции, что ни один профессор столько не знает, сколько простой мужик, что вся их наука сводится к тому, чтобы дать самому простому явлению громкое и непонятное название и больше ничего»53.

У Левицких Толстой заболел: жар, острая форма дизентерии. Отправили со станции Караси телеграмму в Ясную Поляну, что вынужден задержаться. 1 июня Софья Андреевна, разумеется, поспешила в Алексеевское. С нею отправилась и М. А. Шмидт54.

6 июня все вместе вернулись в Ясную Поляну. Здесь 8 июня у Льва Львовича и Доры Федоровны родился сын, которого 14 июня окрестили Лев — «Лев третий», как в шутку говорили домашние55.

После 27 мая в дневнике Толстого — перерыв, хотя много заметок в записной книжке. «Нынче, кажется, 12 июня» — следующая за 27-м дневниковая запись. «Нынче совсем неожиданно стал доканчивать “Сергия”», — отмечено здесь.

«Голод или не голод?»:

«Прежде чем отсылать эту статью, я решил съездить еще в Ефремовский уезд, о бедственном состоянии некоторых местностей которого я слышал от лиц, внушающих полное доверие. По пути к этой местности мне пришлось проехать во всю его длину весь Чернский уезд... То, что я увидал по пути к Ефремовскому уезду, превзошло мои самые мрачные предположения» (т. 29, с. 226—227).

Толстой был уверен, что помощь, как правительственная, так и частная, окажется в будущем году «настоятельно необходима».

Открыто протестовал против препятствий, чинимых властями в организации этой помощи. И снова говорил о том, что нужен «духовный подъем народа», разумея «под народом не одно крестьянство, но весь » (там же, с. 230). Только на основе духовного подъема возможно «братское единение людей».

7 июня статья была отправлена в Петербург. М. О. Меньшикову Толстой написал, что лучше бы всего напечатать в «С. -Петербургских ведомостях» — «потому что государь, говорят, читает их». «Статья слабая, но я не мог сделать лучше, а написать и напечатать для дела надо поскорее». «Слабая» и потому, что писалась с оглядкой на цензурные возможности: необходимо было опубликовать ее в российской прессе. 9 июня благодарил С. И. Танеева за присланные 300 рублей: «Мне очень приятно было видеть в вашей посылке сочувствие народу и его нужде» (т. 71, с. 375).

12, 13 и 17 июня Меньшиков отправил три письма, касающиеся статьи. Сообщал, что редактор газеты Э. Э. Ухтомский колеблется, просит дать два-три дня на размышление и на «зондирование почвы». Сам Меньшиков не соглашался с Толстым: «Упадок духа — корень всего, это и я думал. Одного я не разделяю — что спасение возможно от тех, к кому вы обращаетесь, что от них будет зависеть свобода и душевная сила 100-миллионного народа. Я думаю, что народ сам виноват и несет кару заслуженно и понесет еще более тяжкую кару, может быть до гибели включительно»56.

Толстой направил 17 июня рукопись В. Г. Черткову и П. И. Бирюкову, предоставляя им право решить — печатать английский перевод или как-то иначе: «Для вашей же русской газеты она слишком “tame” <робкая>». В этом же письме предложил задуманное ими периодическое издание назвать «Свободное слово» или «Русское свободное слово». В первом номере «Свободного слова» (1898) статья «Голод или не голод?» и была опубликована (без отчета об израсходованных деньгах). Со значительными урезками появилась 2 и 3 июля в газете умеренно-либерального направления «Русь», издававшейся В. П. Гайдебуровым. Министр внутренних дел объявил газете «первое предостережение»57.

12 июня, в Ясной Поляне, Толстой записал в дневнике: «Как странно и тяжело на меня действует вид детей моих, владеющих землей и заставляющих работать народ. Как угрызение совести. И это не рассуждение, а чувство, и очень сильное».

«Юношей прогнали. Запретили выдавать купленную муку», записал Толстой в дневнике и 18 июня продиктовал Татьяне Львовне письмо в редакцию, которое появилось в газете «Русь» как дополнение к статье «Голод или не голод?»

Здесь Толстой рассказывал, что направил гимназистов к священнику и председателю попечительства, чтобы те указали крайне нуждающихся: «Когда все это было сделано, я попросил муку по более дешевой цене для благотворительной цели. Купец согласился взять 80 коп. вместо существующей цены 85 коп. Молодые люди, заплатив за муку, передали записки на получение муки нуждающимся, и началась раздача. Часть муки была разобрана, когда вдруг становой и урядник воспретили выдачу муки нуждающимся и на замечания купца о том, что деньги уже заплачены и что поэтому ему надо выдать муку по назначению, они сказали, что это не их дело, а что выдача муки запрещается, и взяли подписку с купца о том, что он муку выдавать не будет» (т. 90, с. 138).

В эти же дни произошло тяжелое столкновение с Львом Львовичем. В 1896 г. он дебютировал в «Неделе» рассказом «Любовь» (под псевдонимом Львов); теперь напечатал в «Новом времени» «Прелюдию Шопена» — полемику с «Крейцеровой сонатой» отца. Толстой записал 22 июня в дневнике: «Лева заговорил о своей повести. Я сказал ему больно, что как раз некультурно (его любимое) то, что он сделал, не говоря о том, что глупо и бездарно». Об уезжавших домой Вестерлундах, родителях Доры, заметил ласково: «Нынче уехали его очень грубые и некультурные, но добродушнейшие beaux parents».

«Дорогой брат Петр Васильевич», Толстой продолжал: «Всех ваших друзей огорчает то, что прекращено сообщение с вами». Сообщал, что, по последним известиям, родители его живы и здоровы58, а Иван Ивин и Петр Махортов «уехали за границу в Англию к нашим друзьям и братьям. Насчет места выселения еще не решено. Есть хорошие предложения из Америки» (т. 71, с. 385). В тот же день Е. И. Мансуровой, предлагавшей для духоборов свои земли в Крыму, ответил: «... в России их заставляют быть солдатами, а они готовы претерпеть всякие мучения скорее, чем участвовать в военном деле» (т. 71, с. 389).

Летом 1898 г. Толстого хотел посетить В. В. Розанов, но, видимо, даже не отправил свое письмо (черновик остался в его архиве). Свидание состоялось лишь в марте 1903 г.

XI

В июне-июле несколько раз Толстой писал продолжение и правил текст повести «Отец Сергий», к которой не прикасался с 1895 г. В дневнике заметки об этой работе, мысли к ней. «Оба дня писал «Отца Сергия». Недурно уясняется» (14 июня); «Писал немного воззвание. Нынче писал «Отца Сергия». И то и другое недурно» (28 июня); «Эти дни писал «Сергия» — не хорошо» (30 июня); «К «Отцу Сергию». Один хорош — с людьми падает... Нет успокоения ни тому, который живет для мирских целей для людей, ни тому, который живет для духовной цели один. Успокоение только тогда, когда человек живет для служения Богу среди людей» (17 июля). И в записной книжке: «Отец Сергий до тех пор не успокоился, пока не стал жить среди людей для установления Царства Божия здесь» (т. 53, с. 353).

«Отец Сергий» имеется в виду в письме 13 июля к П. А. Буланже: «То, что пишете о борьбе квакеров с церковью, очень интересно мне по той работе, которой я занят» (т. 71, с. 406).

«В сороковых годах в гвардейском кавалерийском полку служил князь Степан Николаич Касатский-Ростовцев. Он был красив, молод и не беден: он имел 300 душ крестьян, с которых получал за вычетом того, что платилось в ломбард, 5600 рублей доходу, что позволяло ему жить безбедно с его скромными вкусами. Вкусы у него были скромные сравнительно с его товарищами, для которых всякого рода разврат: пьянство, игра, буйство, побои и главное распущенность половая всякого рода, соблазн невинных девиц, посещение распутных дам и прелюбодеяние с чужими женами, составляли предметы похвальбы. Касатский выделялся от этих товарищей относительной чистотой своей жизни. Товарищи называли его красной девицей, несмотря на то, что он был далеко не невинность, и добродушно смеялись над ним. Но относились к нему с уважением как к человеку и товарищу необыкновенно твердому в делах чести, которые он понимал так же, как понимали ее военные люди того, да и всякого времени. Несмотря на древнюю фамилию, Касатский-Ростовцев не принадлежал к высшему обществу. Он не принадлежал и к низшему, но не принадлежал, не был как дома, у себя, в высшем обществе. Происходило это от того, что воспитывался он один матерью, вдовою, и что отец его не занимал важных придворных должностей и не было у него ни дядей, ни дедов при дворе, и вместе с тем и он и его мать были горды, не заискивали сближения с высшим обществом, которое составляется из: 1) людей знатных, богатых и придворных; 2) из людей не знатных, но богатых и придворных; 3) из людей не знатных и не богатых, но придворных»59.

Копия этого начала, выправленная Толстым, находится в машинописи, сделанной в 1898 г. Татьяной Львовной60. Взамен появился новый автограф: «I. Отец Степана Касаткина, отставной полковник гвардии, умер, когда ему было 12 лет...». В рукописной копии — новые поправки, но затем возник еще автограф, где в последнем варианте читается то, что известно по печатному тексту.

«Случилось необыкновенное событие...»

«Случилось неприятное, удивительное для людей, не знавших внутренних причин его, событие...»

«В Петербурге в 40-х годах случилось удивившее всех событие...»

— изменения и вставки. Впервые рассказано о влюбленности юного кадета в Николая Павловича и замечании царя «после истории Касатского с офицером».

Отношения с невестой в прежних рукописях рисовались иначе.

«Двадцати лет от роду Касатский-Ростовцев, будучи поручиком, сошелся с дочерью старого генерала и сделал ей предложение. Касатский-Ростовцев был очень влюблен и ослеплен и потому не заметил того, что знали почти все занимавшиеся скандальной хроникой города, что его невеста была за год тому назад в близких сношениях с важным лицом города. За две недели до назначенного дня свадьбы Касатский-Ростовцев получил анонимное письмо, в котором ему грубо объявляли это. Письмо было написано вдовой, с которой Касатский-Ростовцев был в сношениях. Касатский-Ростовцев поверил письму, свел к одному все, что он замечал прежде, и приехал к невесте вне себя. Он сам не помнил, что он говорил. Знал только, что он кричал что-то ужасное и, хлопнув дверью, выбежал (он был всегда тих и кроток, но в минуты гнева совершенно терял самообладание) и разорвал все сношения с ними. Генерал с дочерью уехали за границу, а Касатский-Ростовцев, стараясь забыть о них, продолжал служить. Дело было весной. Лето он провел в отпуску в деревне, устраивая свои дела, и у матери в подмосковной. К удивлению всех товарищей, в то время как ему дали командование лейб-эскадрона, он подал в отставку. Удивление всех еще усилилось, когда узнали, что Касатский-Ростовцев поступает в монастырь».

Только теперь, летом 1898 г., вместо наброска финала с убийством Марьи (воспроизведенном в машинописной копии) написан новый конец: история Пашеньки, встреча Сергия с нею и его жизнь в Сибири. Последний абзац автографа: «В Сибири он поселился на заимке у богатого мужика и [прожил так до глубокой старости] теперь живет там. Он [учит] работает у хозяина в огороде и учит детей и ходит за больными. [Его считают как]».

На полях — следы авторской неудовлетворенности: «Все очень скверно». Но впоследствии Толстой уже никогда не возвращался к этой повести.

«За это время он узнал о смерти своей матери и о выходе замуж Мэри») появилась при жизни Толстого: факсимиле в книге П. Сергеенко «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой», изданной в Москве в 1898 г.

В августе 1902 г., рассказывая в письме В. Г. Черткову о работе над «Хаджи-Муратом», Толстой заметил: «Довел до того же, до чего доведены «Отец Сергий» и другие, т. е. что связно и последовательно. Но хочется отделывать» (т. 88, с. 274). «Отделка» «Отца Сергия» осталась неосуществленной61.

XII

В середине июля созрело решение напечатать художественные вещи, чтобы получить средства для помощи духоборам. Еще в апреле Софья Андреевна записала, что доктор В. В. Рахманов (в прошлом участник земледельческих общин, помощник в голодный 91/92 год) интересовался «Воскресением» и Толстой дал ему читать повесть: «А потом сам перечел и подумал, что если б ее напечатать всюду, то можно бы 100 000 руб. выручить для духоборов и их переселения. Но что он только подумал так, а в сущности нельзя этого сделать»62. Нельзя, потому что еще в 1891 г. объявлено об отказе от права собственности (т. е. гонорара) на вновь создаваемые сочинения.

14 июля Толстой уведомил В. Г. Черткова: «Так как выяснилось теперь, как много еще недостает денег для переселения духоборов, то я думаю вот что сделать: у меня есть три повести: «Иртенев», «Воскресение» и «О. Сергий» (я последнее время занимался им и начерно написал конец). Так вот я хотел бы продать их на самых выгодных условиях в английские или американские газеты (в газеты, кажется, самое выгодное) и употребить вырученное на переселение духоборов. Повести эти написаны в моей старой манере, которую я теперь не одобряю. Если я буду исправлять их, пока останусь ими доволен, я никогда не кончу. Обязавшись же отдать их издателю, я должен буду выпустить их, tels quels <такими, каковы они есть>. Так случилось со мной с повестью «Казаки». Я все не кончал ее. Но тогда проиграл деньги и для уплаты передал в редакцию «Русского вестника». Теперь же случай гораздо более законный. Повести же сами по себе, если и не удовлетворяют теперешним моим требованиям от искусства — не общедоступны по форме — то по содержанию не вредны и даже могут быть полезны людям, и потому думаю, что хорошо, продав их как можно дороже, напечатать теперь, не дожидаясь моей смерти, и передать деньги в комитет для переселения духоборов» (т. 88, с. 106).

Текст этот можно было, по мысли Толстого, напечатать как предисловие к повестям. Домашние препятствия он надеялся «побороть». Правда, перечитав «нынче же» «рассказ Иртенева», решил не печатать его: «мотив один и тот же, что в «Отце Сергии» (там же, с. 107). Позднее отпал и «Отец Сергий». В августе друзьям в Англию Толстой писал еще о двух повестях; сообщал, что бывшего в Ясной Поляне И. Я. Павловского (парижский корреспондент «Нового времени») «просил устроить это дело, и он охотно взялся» (т. 88, с. 114). 30 сентября в письме П. И. Бирюкову тоже говорил о «Воскресении» и «Отце Сергии». Но 9 октября, заключая условие с издательством А. Ф. Маркса, сообщил иное: «Так много пришлось работать над «Воскресеньем» — работа и теперь далеко не конченная во 2-й половине, — что мне страшно было продать необделанным «Отца Сергия»... «Отца Сергия» и еще другую из голодного года <«Кто прав?»>, потому что обе имеют значение и стоят работы, и продать ее на тех же условиях, но обязываться очень не хочется» (т. 88, с. 130).

Главной, почти единственной творческой работой на вторую половину 1898 и весь 1899 год стало «Воскресение».

«Взялся за «Воскресение», и сначала шло хорошо, но с тех пор как встревожили — два дня ничего не мог сделать», — записано 17 июля в дневнике.

«Встревожил» отъезд 12 июля Софьи Андреевны «по гостям»: к дочери М. Л. Оболенской в Пирогово, потом в Киев к сестре Т. А. Кузминской, но с заездом в имение Масловых Селище Орловской губернии, где проводил лето С. И. Танеев.

«Силы нет противустоять привычному соблазну» (т. е. мысли об уходе). В этот же день, 17 июля, Толстой отправил финну Арвиду Ернефельту, не зная толком его адреса, короткое письмо: «Хотя мы и никогда не видались, мы знаем и любим друг друга, и потому я смело обращаюсь к вам с просьбой оказать мне большую помощь» (т. 71, с. 410). Ничего определенного не сказано, но ясно, что речь идет о возможном отъезде в Финляндию. Ернефельт, разумеется, ответил, что «очень рад служить» Толстому.

«дальше у него есть свой план»63.

21 июля, пометив: «Никому не читать», написал В. Г. Черткову: «Я плох. Я учу других, а сам не умею жить. Уж который год задаю себе вопрос, следует ли продолжать жить, как я живу, или уйти, и не могу решить. Знаю, что все решается тем, чтобы отречься от себя. И когда достигаю этого, тогда все ясно. Но это редкие минуты» (т. 88, с. 111).

22 июля Софья Андреевна вернулась из Киева, вместе с сестрой. После отъезда Т. А. Кузминской между супругами в ночь с 28 на 29-е произошел тяжелый разговор, который Толстой записал, намереваясь послать Татьяне Андреевне64. Сделано это не было, рукопись осталась сред бумаг Толстого, затем попала к Марии Львовне, потом — к Черткову65.

«Опять все по-старому. Опять так же гадка моя жизнь. Пережил очень много. Экзамена не выдержал. Но не отчаиваюсь и хочу переэкзаменовки. Особенно дурно держал экзамен потому, что имел намерение перейти в другое заведение. Вот эти мысли надо бросить, тогда будешь лучше учиться». И тогда же, в августе, в письме к художнице О. К. Клодт (тетке А. Ернефельта): «Поблагодарите Эрнефельта за его ответ. Мне была нужна его помощь. В эту минуту надобность эта миновалась, но мне радостно знать, что есть такой друг, готовый помочь» (т. 71, с. 431).

Продолжалась работа над «Воскресением»: «идет очень туго, хотя и кажется, что обдумал гораздо лучше». В дневнике — развитие мыслей, намеченных в записной книжке.

«К «Воскресению». Нельзя было думать и помнить о своем грехе и быть самодовольным. А ему надо было быть самодовольным, чтобы жить, и потому он не думал, забыл». Возникали вопросы, связанные с ходом сюжета: «Как водят солдаты, сменяются ли? Могут ли поесть? Кто отпускает из суда?» Предполагалось «спросить» (т. 53, с. 356).

«Воззвание» — видимо, с ним связаны записи этих дней о К. Марксе:

«Если бы даже случилось то, что предсказывает Маркс, то случилось бы только то, что деспотизм переместился бы. То властвовали капиталисты, а то будут властвовать распорядители рабочих.

Ошибка марксистов (и не одних их, а всей матерьялистической школы) в том, что они не видят того, что жизнью человечества движет рост сознания, движение религии, более и более ясное, общее, удовлетворяющее всем вопросам понимание жизни, а не экономические причины».

Софья Андреевна в Ясной Поляне усердно переписывала «Отца Сергия» — «высокого стиля художественное произведение, еще не оконченное, но хорошо задуманное». Впрочем, по ее мнению: «Есть и фальшь в этой повести: это конец — в Сибири». Надеялась, что «так не останется. Очень уж все хорошо задумано и построено». И еще статью «Воззвание» (получившую теперь заглавие «Корень зла»): «Все то же отрицание всего на свете, и под предлогом христианских чувств — полный социализм»66.

3 августа приехали (без паспортов) духоборы П. В. Планидин и С. З. Постников советоваться о деле переселения, и Софья Андреевна скрывала их в павильоне, боясь властей.

Толстой из Ясной Поляны отправил письмо (с ответами по пунктам) Джемсу Мэвору, взявшемуся вести посреднические переговоры с канадским правительством. 5 августа написал российским богачам: Л. И. Бродскому, В. А. Морозовой, С. Т. Морозову, А. М. Сибиряковой, К. Т. Солдатенкову, прося денег на доброе дело.

Результат оказался не очень велик, но все же был. Из конторы владельца сахарных заводов на юге России известили, что хозяин находится за границей; ответов от Морозовых и Солдатенкова в архиве Толстого нет (впрочем, Софья Андреевна в автобиографии «Моя жизнь» пишет, что Солдатенков пожертвовал 5 тысяч рублей; судя по ее дневнику, Солдатенков приходил к Толстому с этой целью 30 января 1899 г.). До А. М. Сибиряковой, дочери сибирского купца-золотопромышленника, письмо почему-то не дошло, но посетившие Толстого духоборы Абросимов и Зибаров67 рассказали, что Анна Михайловна дала тысячу рублей и обещала «не отказать в дальнейшей помощи, если они будут в ней нуждаться» (т. 71, с. 447). В письме 18 сентября Толстой просил ее выполнить обещание. В тот же день обратился к П. М. Третьякову (собиратель знаменитой картинной галереи отказал, потому что не сочувствовал переселению). Писал еще московскому купцу П. И. Хлебникову, владелице золотых приисков в Сибири Л. А. Шанявской, чаеторговцу П. Д. Боткину, владельцу частной лечебницы в Москве К. М. Мазурину, купцу и текстильному фабриканту А. В. Морозову, жене известного собирателя картин Н. П. Остроуховой (рожд. Боткиной), владельцу стекольного завода М. Г. Комиссарову, сахарозаводчику П. И. Харитоненко, богатой москвичке Ю. И. Базановой, содержателю трактиров и меблированных комнат в Москве Е. И. Некрасову, владельцу трехгорной мануфактуры С. И. Прохорову, сыну серпуховского фабриканта А. Н. Коншину, московскому купцу-чаеторговцу С. В. Перлову и другому чайному магнату, К. С. Попову; К. С. Алексееву (Станиславскому), создателю Художественного театра и богатому фабриканту68.

Не все даже ответили, но некоторые выделили деньги. 22 сентября адвокат В. А. Маклаков сообщил из Москвы, что у него есть пожертвованные 10 тысяч рублей. Толстой очень обрадовался: «Кто жертвователь? Хотелось бы поблагодарить его» (т. 71, с. 453). В этом же письме — благодарность за присланные книги: «В мире отверженных» Л. Мельшина и «Статистические материалы по истории ссылки в Сибирь» Н. М. Ядринцева. Они были нужны для работы над «Воскресением».

XIII

В августе от «Воскресения» Толстой оторвался лишь однажды — для короткой статьи «Две войны», датированной: «Ясная Поляна. 15 августа 1898 г.» Поводом послужила испано-американская война за передел колоний. Соединенные Штаты Америки, воспользовавшись кубинским и филиппинским восстаниями против испанского владычества, захватили Пуэрто-Рико, о. Гуам, Филиппины, оккупировали объявленную формально независимой Кубу.

«другая война»: «Другая война, продолжающаяся еще теперь и имеющая кончиться только тогда, когда кончатся все войны, — это новая, самоотверженная, основанная на одной любви и разуме, святая война, — война против войны, которую уже давно (как это выразил В. Гюго на одном из конгрессов) объявила лучшая, передовая часть христианского человечества другой, грубой и дикой части этого же человечества и которую с особенной силой и успехом ведет в последнее время горсть людей — христиан, кавказских духоборов, против могущественного русского правительства» (т. 31, с. 97).

С возмущением упомянул Толстой полученное им «на днях» письмо американки Джесси Глэдвин, которая просила прислать «несколько слов или мыслей», выражающих «чувства по отношению благородного дела американской нации и героизма ее солдат и моряков»69. Далее Толстой писал о том, что знает десятки «мучеников за истину» и высказывал уверенность, что «следование каждым человеком своему разуму и своей совести» победит мир, как победил его Христос, «если только люди поверят в силу данного им этого оружия» (там же, с. 101).

27 августа статья «Две войны» была отправлена В. Г. Черткову и в ноябре появилась в № 1 «Листков Свободного слова».

Тогда же, поблагодарив Э. Кросби и его друзей за поздравление с днем рождения70, Толстой подробно изложил содержание своей статьи и вновь говорил о «войне, которую ведут духоборы и все истинные христиане против русского и вообще всех милитаристских правительств» (т. 71, с. 488). Письмо не было отправлено: оно показалось неуместным для оглашения на литературном обеде, устраиваемом в честь 70-летия Толстого американцами. (Кросби писал, что председательствовать, вероятно, будет В. Хоуэлс). 17/29 ноября с уезжавшим через Европу и Америку на Сахалин (к сосланной жене) А. А. Волкенштейном передано новое письмо, где тоже упомянута статья «Две войны»: «мне очень интересно узнать ваше о ней мнение» (т. 71, с. 490). Кросби изложил свое мнение в письме от 23 января 1899 г., где сообщил также, что собрал деньги на духоборов, но мало: никто, кроме квакеров и моравских братьев, не симпатизирует их отказу от воинской повинности, особенно в мирное время. Толстой просил отправить деньги «м-ру Крири, агенту по эмиграции в Виннипеге» (т. 90, с. 309).

19 августа нью-йоркская газета «The Sunday World» прислала телеграмму, оплатив ответ: «Поздравляем по поводу результатов вашей борьбы за всеобщий мир, достигнутых рескриптом царя. Будьте добры ответить» (т. 71, с. 431). Рескрипт царя — это обращение русского правительства, через министра иностранных дел М. Н. Муравьева, собрать международную конференцию против вооружений и будущих войн. 4 сентября (н. с.) ответ Толстого появился в газете: «Следствием декларации будут слова. Всеобщий мир может быть достигнут только самоуважением и неповиновением государству, требующему податей и военной службы для организованного насилия и убийства» (т. 71, с. 430). В. Г. Чертков заинтересовался этой историей, и в письме 30 сентября Толстой по памяти привел английский текст, который (в русском переводе) был напечатан в № 1 «Листков Свободного слова».

XIV

«Он пишет свое «Воскресение», и ему переписывает очень кстати явившийся Александр Петрович»71. В этот же день Толстой «много беседовал» с мюнхенским профессором («румяным, коренастым немцем»72) и записал в дневнике: «Баварец рассказывал про их жизнь. Он хвалится высокой степенью свободы, а между тем у них обязательное и религиозное грубо-католическое обучение. Это самый ужасный деспотизм. Хуже нашего».

Сохранилась рукопись (копия рукой А. П. Иванова, Н. Л. и М. Л. Оболенских, с исправлениями Толстого и вставками на отдельных листах), датированная автором 27 августа 1898 г. 73. В конце весь текст с рассказом о женитьбе Нехлюдова на Катюше зачеркнут и написан новый. Эта третья редакция — результат полуторамесячной работы, воплощенной в нескольких предыдущих рукописях74. Исправлена и самая первая фраза. Вместо: «Была весна. И как ни старались люди...» стало известное по печатному тексту: «Как ни старались люди...» К этой редакции примыкают разрозненные листы следующей рукописи (копия, шесть переписчиков, с исправлениями Толстого), где стоит авторская дата «28 ав. 98. Я. П.» и подпись.

28 августа 1898 г. Толстому исполнилось 70 лет. «Утром Л. Н. писал «Воскресение» и был очень доволен своей работой того дня. «Знаешь, — сказал он мне, когда я к нему вошла, — ведь он на ней не женится, и я сегодня все кончил, т. е. решил, и так хорошо!» Я ему сказала: «Разумеется, не фальшь»75.

В письме тех дней Г. А. Русанову — удовлетворение работой: «Я теперь совсем здоров и очень деятельно занимаюсь «Воскресением». Удивляюсь, как мог я так скверно написать то, что было написано. Надеюсь, что теперь оно получит более приличный вид» (т. 71, с. 433). То же и в дневнике 24 августа: «Все работаю над «Воскресением» и доволен, даже очень».

Однако В. Г. Черткову, торопившемуся с переводом, 27 августа Толстой ответил: «Послать я его еще не могу, потому что много переделываю, кроме того, если бы и хотел (что я мог бы) послать первые части, то не знаю, кому послать, кто будет переводить» (т. 88, с. 117).

—149); несколько вариантов тюремного богослужения (там же, с. 149—154); разговор Нехлюдова с Катюшей о Боге (там же, с. 155—156): «Какой Бог? Нет никакого Бога, — с злобой вскрикнула она. — И все вы притворяетесь. Вот когда вам нужна была я, тогда приставали; погубили — бросили. Ненавижу я вас. Уйдите вы от меня. Не могу я с вами быть. Я каторжная. Мне хорошо. А вам мука. Перестаньте вы меня мучить. Бога? Какого Бога? Вот вы бы пожили так, как я жила у крестной, когда рожала, а вы в мундире щеголяли, за другими женщинами бегали, развращали. А я, больная, без хлеба была. Ты мной хочешь спастись. Ты мной в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись. Противен ты мне, и очки твои, и плешь твоя, и жирная, поганая вся рожа твоя! Уйди, уйди ты! — Она вскочила, потрясая руками, с искаженным лицом. — Ха, ха, ха, ха! — захохотала она истерическим хохотом и упала на постель».

В заново написанном финале говорится, что Катюшу полюбил и решил жениться на ней политический каторжный Аносов: «Он был полон жизни, энергии и добродушной веселости. Он не отрекался от своего революционерства, но не нуждался в нем» (т. 33, с. 159).

О дальнейшей судьбе героев в рукописи, датированной 27 августа, сказано лаконично: «По окончании срока каторги Катюша с мужем поселились в уездном городе. Он кормится землемерством. У ней ребенок. Нехлюдов простился с ними и живет в Москве, весь поглощенный составлением записки, которую он хочет подать Государю, о необходимости уничтожить всякое уголовное преследование и заменить его нравственным образованием масс. Статья, которую он напечатал в журнале об этом, — о том, что уголовное право есть только пережиток варварства, была вся запрещена и вырезана из журнала. Книга его о том же была сожжена. Будущее покажет, какая будет судьба его записки» (т. 33, с. 159—160).

На другой день повествование расширено и усложнено: «Результаты последнего нравственного подъема, пережитого Нехлюдовым вследствие встречи с Катюшей Масловой, уже начинали проходить. Опять понемногу, понемногу жизнь затягивала его своей паутиной и своим сором... Он думал, что он только занят своей запиской. Что выйдет из его записки и из его отношений к голубоглазой Вере, дочери адвоката, и какой, в какой форме, будет следующий нравственный толчок и подъем Нехлюдова, покажет будущее» (т. 33, с. 160).

«...следующий нравственный толчок и новый подъем духа, если он будет...».

Весь текст третьей редакции разделен на 21 главу.

12 сентября Толстой читал собравшимся в Ясной Поляне вслух. Мария Львовна 18 сентября написала П. И. Бирюкову: «Гостил Стахович. При нем папа читал вслух «Воскресение», и это было у нас большое событие»76. О том, какие главы были прочитаны тогда, можно судить по дневнику Софьи Андреевны: «Совсем не то впечатление производит на меня чтение повести Л. Н. ...... тем, что Л. Н., семидесятилетний старик, с особенным вкусом, смакуя, как гастроном вкусную еду, описывает сцены прелюбодеяния горничной с офицером. Я знаю, он сам подробно мне о том рассказывал, что Л. Н. в этой сцене описывает свою связь с горничной своей сестры в Пирогове. Я видела потом эту Гашу, теперь уже почти семидесятилетнюю старуху, он сам мне ее указал, к моему глубокому отчаянию и отвращению»77.

Впоследствии сочинение расширялось и дополнялось. 30 сентября П. И. Бирюкову Толстой написал: «Я ... теперь весь поглощен исправлением «Воскресенья». Я сам не ожидал, как много можно сказать в нем о грехе и бессмыслице суда, казней. Меня очень увлекает и, хотя жалею, что не могу продолжать ту работу, о которой говорил вам, не могу оторваться от этой» (т. 71, с. 451).

XV

Свое 70-летие Толстой встречал, увлеченный художественной работой, чувствуя творческий подъем. 22 августа, в день рождения жены, «вечером был очень оживлен и блестящ, рассказывая всем, как бы задавая всякому темы для повестей: Мать, Купон, Кузмич, Александр I и другие»78.

— восьмимесячного Ильи и трехлетнего Андрея, сыновей Ильи Львовича). За обеденным столом сидело около сорока человек. Среди гостей И. Н. Потапенко, П. А. Сергеенко, А. Б. Гольденвейзер, певица М. Н. Муромцева, М. А. Стахович, Д. Д. Оболенский, профессор и фотограф П. В. Преображенский и др. В вечеру еще подъехали гости, но все оставалось, по словам Софьи Андреевны, «семейно, просто и благодушно». 30 августа приезжал С. И. Танеев и весь вечер играл Шумана, Шопена, Бетховена, Рубинштейна, Аренского: «И Л. Н., и Машенька79 ... пришли в восторг»80.

Получено около ста телеграмм. Много писем.

Официальных чествований не было никаких — их не хотел сам Толстой, да они и не были разрешены. Предписано «не помещать статей и известий о предстоящем юбилее гр. Л. Н. Толстого»81.

В окнах художественных магазинов появилось множество снимков с бюстов и портретов, отчасти воспроизведенных в иллюстрированных литературных изданиях, как свидетельствовал В. В. Розанов в статье, опубликованной 22 сентября газетой «Новое время»: «При рассматривании портретов Толстого невольно думалось: именно такого прекрасного лица еще не рождала русская литература, — коренное русское лицо, доведенное до апогея выразительности и силы, наша родная деревня, вдруг возросшая до широты и меры Рима». И далее: «Толстой мало печатает, но при относительном молчании — он виднее всех, и имя «русской литературы» сейчас получает определенный смысл и вес в связи с именем «Толстой». Умри он, так мало пишущий, и река русской литературы сейчас же превратится в пересыхающее болотце. Даже когда он не пишет — он думает; он всех нас видит; слава Богу, он жив — и нам как-то бодрее работать, больше воздуха в груди, яснее кажется солнце: великая связность людей, великое единство биений пульса в них!»82. В этом проникновенном отзыве все — правда, кроме того, что Толстой «мало пишет» (хотя и мало печаталось в России).

«других, собравшихся для чествования» Толстого, с приветствием «великому художнику и народному поборнику вечной правды, вечного добра»83.

Профессор Московского университета, историк литературы А. И. Кирпичников и А. В. Погожева, деятельница «Общества народных развлечений», затеяли устроить Толстовский вечер, и 19 декабря он состоялся в театре Корша: Вл. И. Немирович-Данченко прочел отрывок из незаконченной «Истории матери», Н. Н. Златовратский отрывок из «Войны и мира» (смерть Каратаева), О. А. Правдин «Историю Карла Иваныча» (из «Отрочества»), было пение и живые картины. Сам Толстой в этот день уехал из Москвы в Ясную Поляну: «Утром он занимался, потом в час поел овсяный суп, попил кофе и уехал, прося только Н. Н. Ге проводить его <до вокзала>. Он заезжал на Мясницкую по просьбе Трубецкого, чтоб мастер из Италии, бронзовщик, мог бы поправить по натуре кое-что в бюсте»84.

Участники вечера отправили в Ясную Поляну телеграмму.

Газета «Русские ведомости» поместила «почти слово в слово» (т. 88, с. 157) пересказ «Истории матери», и Толстой был огорчен.

XVI

В последних числах августа Толстой написал В. Г. Черткову: «Я поправляю теперь «Воскресенье». Прохожу по нем 2-й раз, много изменяю, и мне кажется, что это будет не дурное сочинение. По крайней мере работа над ним меня радует. Оно настолько готово, что могу посылать тетрадями для перевода». И спустя несколько дней: «Над «Воскресеньем» работаю с увлечением, какого давно не испытывал» (т. 88, с. 118, 122). 11 сентября сообщил, что «кончил пересмотр всего до конца» и готов посылать «листа по 2 печатных в неделю» (там же, с. 124).

2 сентября из Петербурга пришла телеграмма от издателя «Нивы» А. Ф. Маркса. Толстой ответил, тоже телеграммой, что примет предложение к сведению; на «исключительное право» (т. е. право печатания только этим издательством) не согласен. 30 сентября известил В. Г. Черткова, что «заявил требование 1000 рублей за лист, за право первого печатания, и 20 тысяч вперед» (т. 88, с. 127). Ждал приезда или письма от А. Ф. Маркса, А. С. Суворина или «Живописного обозрения» («Живописное обозрение стран света» выходило в Петербурге, с 1895 г. стало «художественно-литературным журналом»).

Наиболее заинтересованным и энергичным оказался А. Ф. Маркс. 4 октября в Ясной Поляне появился заведующий его конторой Ю. О. Грюнберг. Стали считать уже сделанное, оказалось 12 листов (не 20, как думал Толстой). 6 октября (уже из Тулы) Грюнберг приехал опять. 12 октября датировано «условие» с редакцией

«Нивы», по которому автору определен гонорар 1000 рублей за лист и выплата 12 тысяч вперед. Сказано еще, что если в повести будет менее двенадцати печатных листов, Толстой возвратит деньги или даст другое художественное произведение85.

Во время визита Грюнберг попросил у Толстого «протекции перед Софьей Андреевной по поводу приобретения полного собрания сочинений». И услышал ответ: «Нет, милый, это уже не мое дело, я тут ничего не могу сделать, и насколько мне известно, она ни за что не уступит права... «Ниве» я лично был бы не прочь; я не вижу особенного вреда от этого для дальнейшей продажи, и мне было бы приятно, чтобы мои сочинения разошлись в таком большом количестве». Говорили о возможных затруднениях в цензуре с «Воскресением». «Я думаю, — сказал Толстой, — что некоторых глав цензура не пропустит, но полагаю, что эта вещь произведет некоторый шум и тогда это пойдет выше, так что в конце концов она все-таки пройдет»86.

12 октября, отвечая А. С. Суворину, обещавшему совершить «покупку без всякой прижимки», Толстой ответил: «Я очень сожалею, что до получения вашего письма уже решил дело с «Нивою» относительно одной повести. Другую же я охотно отдам вам на предлагаемых вами условиях. Какая это будет из трех87, которые у меня есть, кроме отданной в «Ниву», я не могу решить, не окончивши работу над той, которую отдаю в «Ниву». Думаю кончить эту работу на днях и тогда сообщу вам» (т. 71, с. 467—468).

Первые главы «Воскресения» появились в «Ниве» не «на днях», а 13 марта 1899 г., последние — 25 декабря того же года. 12-листная повесть превратилась в 30-листный роман.

XVII

«Нива» — еженедельный иллюстрированный журнал, и сам Толстой начал заботиться об иллюстрациях к роману. Татьяна Львовна, по поручению отца, передала Л. О. Пастернаку предложение поскорее приехать. В тот же (или на другой) день художник сообщил телеграммой, что едет, и утром 6 октября появился в Ясной Поляне.

«В доме все еще спали; за завтраком, наливая мне чая, передавая подробности будущей нашей работы, Толстой был как-то нервен, пожалуй, даже нетерпелив. Это выразилось уже и в том, как он поджидал меня на крыльце, и в том, как он хлопотал вокруг самовара и почти торопил с завтраком:

— Ну вот, позавтракайте и начните читать»88.

Пастернак был удивлен, что Толстой, обычно неодобрительно отзывавшийся в последние годы о своих художественных работах, сказал: «Это лучшее, по-моему, из всего, что я когда-либо написал. Я думаю, что вам понравится». И художник «уже с первых строк» почувствовал, что это «опять прежний, настоящий Толстой “Войны и мира”, “Анны Карениной” и т. д.».

Предполагалось, что рисунки пойдут и в парижском журнале «Illustration»89.

Художник провел в Ясной Поляне несколько дней и потом, сделав первые эскизы, «помчался» снова дочитывать рукопись и показать работу. Это произошло 17—18 ноября. «Пастернака наброски прекрасны» — сказано в письме к С. А. Толстой (т. 84, с. 334).

По словам Пастернака, Нехлюдов и Катюша «почти портретно» передали замысел Толстого, и это замечание автора окрылило художника. Относительно «Закуски у Корчагиных» и судей, восседающих за столом, Толстой заметил, смеясь: «Да вы злее меня!» Однажды случился казус: «прекрасная» иллюстрация «После экзекуции» оказалась ненужной — Толстой вычеркнул эту сцену; но готов был изменить текст, чтобы сохранить рисунок. Многие иллюстрации получили высшие баллы: 5 и 5 с плюсом90.

«Не огорчайтесь, вы ведь потом выставите свои оригиналы, и их все увидят и оценят; помните, Леонид Осипович, что все на свете пройдет: и царства, и троны пройдут; и миллионные капиталы пройдут; и кости, не только наши, но и пра-правнуков наших, давно сгниют в земле, но если есть в наших произведениях хоть крупица художественная, она одна останется вечно жить!..»91

XVIII

В переписке и встречах осенью и зимой 1898—99 г., помимо духоборов, центральное место занимало «Воскресение». Толстой посещал судебные заседания и тюрьмы, обращался к разным лицам за нужными сведениями и книгами. Из Москвы В. А. Маклаков 15 сентября по пунктам отвечал, извинившись за опоздание с письмом, на заданные ему вопросы. 29 сентября сообщал, что был у И. Д. Сытина и просил выслать книги Л. Мельшина (П. Ф. Якубовича) «В мире отверженных» и Н. М. Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке»92.

В связи с этими письмами департамент полиции направил 6 октября отношение на имя московского оберполицмейстера, приложив перлюстрированные «доказательства» к делу: «В департаменте полиции получены указания, что писатель граф Лев Николаевич Толстой в настоящее время озабочен установлением через посредство своих почитателей и последователей его учения ближайших с тюремным населением отношений, с целью возможно широкого затем распространения этого учения среди арестантов, как содержащихся в тюрьмах, так и в особенности отбывающих наказание в ссылке и на каторге». Дальше сообщалось, что «преимущественное внимание графа Толстого и его единомышленников обращено в места заключения города Москвы и Сибирский ссыльный тракт»; предлагалось «обратить особое внимание на происки Маклакова»93.

В. А. Маклаков продолжал бывать у Толстых. 18 декабря в Москве П. А. Сергеенко записал: «Мне показалось, что В. А. Маклаков был приглашен к обеду, главным образом, как адвокат, чтобы узнать от него некоторые подробности обстановки. Очень занимает Л. Н. вопрос, как в тюрьме, как живут. Хорошо бы бывшего смотрителя, чтобы сидел и рассказывал, и какого-нибудь сидевшего в тюрьме. После обеда Л. Н. расспрашивал Маклакова, как происходят заседания в сенате, какие департаменты, какие костюмы у сенаторов, как говорят. Когда Маклаков сказал о погонах, Лев Николаевич сейчас записал...»94.

Председатель (с 1897 г.) Московского окружного суда Н. В. Давыдов в сентябре побывал в Ясной Поляне, а позднее написал тексты обвинительного акта, врачебного исследования и акта исследования внутренностей отравленного купца, вопросы суда присяжным, их ответы и приговор суда. Как всегда, Толстой хотел быть точным в описаниях.

24 сентября П. А. Сергеенко известил об отправке книги Д. А. Линева «По этапу». Во второй главе третьей части романа к тексту: «Офицер требовал, чтобы были надеты наручни на общественника, шедшего в ссылку и во всю дорогу несшего на руках девочку, оставленную ему умершей в Томске от тифа женою. Отговорки арестанта, что ему нельзя в наручнях нести ребенка, раздражили бывшего не в духе офицера, и он избил непокорившегося сразу арестанта» — Толстой сделает примечание: «Факт, описанный в книге Д. А. Линева «По этапу» (т. 32, с. 364—365)95.

Среди материалов к «Воскресению» есть лист с «вопросами», написанными на «Ведомости о числе арестантов, содержащихся 27-го сентября 1898 года в Орловской губернской тюрьме и ее отделении» (документ с подписью начальника Орловской тюрьмы)96.

С 25 августа по 1 ноября дневник не велся, но из записей Софьи Андреевны известно, что «посмотреть тюрьму для своей повести» Толстой ездил с М. А. Стаховичем. Тульская администрация не разрешила осмотреть местную тюрьму, в Орле помог Стахович: он был там губернским предводителем дворянства. В 1908 г. Н. Н. Гусев записал разговор об этом событии:

«— Вы виделись тогда с орловским губернатором, — сказал М. А. Стахович, — которого после изобразили в «Воскресении» под именем Масленникова.

— Да неужели я такую гадость сделал? — смеясь, спросил Лев Николаевич»97.

3 октября Толстой «беседовал с странником, высланным за стачки, сидевшим в остроге четыре месяца. Л. Н. так впился в его рассказы»98.

Зимой в Москве несколько раз встречался с надзирателем Бутырской тюрьмы И. М. Виноградовым. Спрашивал, имеют ли политические заключенные общение с уголовными. «То, что вы мне сообщаете, заставляет меня изменить план романа», — сказал Толстой. Старался уяснить подробности об отправке ссыльных, остановках на этапах и ночлегах, о конвойной команде и пр. Пригласил прийти в Хамовнический дом, и тюремный надзиратель трижды (17, 18 и 19 января 1899 г.) посетил Толстого, читал корректурные листы и говорил о неточностях. «Очень ему хотелось самому лично видеть арестантов в их обыденной жизни в тюремной обстановке, но я не мог оказать ему в этом никакого содействия», — заключил И. М. Виноградов свои воспоминания99.

Из бумаг, относящихся к роману, некоторые определенно можно отнести ко времени январских встреч с надзирателем Виноградовым.

«Как отправляют? — Два раза в неделю. Смотритель в женском отделении? — Синие воротники и кушак. Образ жизни? Сборная, распятие. Из сборной 3 ступени. В своей одежде на суде. Юбка, кофта, холщовые чулки, косынка холщовая на голову. За наказание — параша. Встают по звонку. Поверка, строят в ряды...» (т. 33, с. 322—323). И еще один — на обороте отрывка письма к шведской интеллигенции по поводу Гаагской конференции (отправлено 9 января 1899 г.): «1) Сажают в вагоны как? 2) Может ли поехать с поездом? 3) Где надевают наручни? 4) В конторе не может быть? 5) Скоро ли после уголовных везут политических?» (т. 33, с. 324).

После этих разговоров Толстому понадобилось кардинально изменить сюжет: знакомство Масловой с политическими происходит не в московской тюрьме, а в Сибири.

Елене Сергеевне), служившего председателем Новочеркасского окружного суда: «Подробное расспрашивание Денисенко относительно судейских частностей. Как устроена тюрьма там-то, как решетка, как происходит свидание и т. д.». На другой день Толстой прочитал вслух главу о тюремном богослужении («невозможную в подцензурном издании», как заметил Сергеенко), а о конце романа сказал: «У Кони, рассказывавшего это, выход простой — она умерла. Но мне не хотелось так разрешать вопрос»100.

Московский врач П. С. Усов свидетельствовал о том же времени: «Не знаю, что делать с Львом Николаевичем. Жалуется на болезнь, а приходишь к нему, начинает говорить о чем угодно, но только не о лечении. Мало того, когда я тоже был болен, Толстой пришел ко мне сам и просидел до полночи, заставив меня проштудировать акт судебно-медицинского вскрытия из своего нового романа, не пощадил ни себя, ни меня»101.

XIX

Еще в середине августа Толстой «уговорил»102 старшего сына помочь делу переселения духоборов. Сергей Львович давно оставил службу земским начальником и с радостью согласился. 24 августа с Кавказа вернулся Л. А. Сулержицкий и рассказал, что делается там. 3 сентября Сергей Львович отправился за границу: в Англии переговорить с Чертковым и квакерами о духоборах; в Париже — устроить дела французского перевода «Воскресения». 30 сентября Андрей Львович написал: «Сережа устроил в Париже повесть «Воскресение» по 1 франку строчку в «Echo de Paris» и только за то, что они первые напечатают и выпустят, а потом уже могут другие»103.

Отношения Толстого со старшим сыном никогда не были такими теплыми и близкими, как в это время, особенно после того, как Сергей Львович взялся сопровождать второй пароход с выселяющимися в Канаду духоборами (с первым пароходом отправился Сулержицкий)104. «Сережа вполне близок делом и чувством» — отмечено 2 ноября в дневнике, где сказано еще: «Чужды Миша и Лева». Андрей Львович тогда не только не ссорился с отцом, как это будет позднее, но защищал перед матерью и даже собирался, по примеру остальных членов семьи, которые не поспевали переписывать рукописи, взяться за это дело (правда, боялся, что не разберет почерк). О родителях 19 октября Андрей Львович писал своей невесте О. К. Дитерихс: «День и ночь разница — жизнь моего отца и матери: у папа вся жизнь — для других, мирная и спокойная; а жизнь мама — только для себя. Ей уже в тягость тишина Ясной и все хочется в глубине души концертов, блеска, а в Ясной видеть всегда папа, недовольным ее рвением и возбужденной к музыке, тяжело и, кроме того, быть с ним несогласной и считать чепухой переселение духоборов»105. Не любила Софья Андреевна и писание, которым Толстой был вдохновенно занят, — «Воскресение».

Андрей Львович и Ольга Константиновна поженились 8 января 1899 г. Пока они строили планы совместной жизни — купить небольшое имение близ Ясной Поляны и заняться хозяйством. Толстой написал 1 или 2 ноября невесте: «Андрюша расскажет вам, почему мне план ваш не нравится. Главное, мне не нравится эгоизм вдвоем, самый жестокий, или озабоченное высиживание детей, вся жизнь посвященная на это. Я вижу это вокруг себя и думаю, что можно найти лучшую жизнь, особенно для двух молодых, сильных, любящих людей. Главное, чтобы была цель служения делу Божию или, проще, вне себя, своего счастья. А вне себя нет ничего достойного труда, кроме служения Богу, т. е. тому, чтобы людям было жить лучше» (т. 71, с. 480)106.

и составил для этой цели план из 17 пунктов. В конце указание: «Все более (биограф.) о том, что сам видел; в чем сам участвовал»107. Рассказано об этом человеке, который «очень радостно поразил», в письме Чертковым 1 ноября: «Боюсь и здесь написать его фамилию, как бы не попало каким-нибудь необычайным случаем врагам и не повредило ему. Какая удивительная ясность сознания мысли и чувства, и при этом и выдержка, и энергия, и, сверх того, внешняя привлекательность. Пора уж ему быть обратно, но до сих пор нет. Страшно боюсь за него, хотя он один из тех людей, которые сами ничего не боятся. Вот такое нужно общество, где вырабатываются такие люди. И общество это есть» (т. 88, с. 140). В дневнике заметил, что «полюбил его».

Поздняков привез письмо от П. В. Веригина, и в тот же день, 1 ноября, Толстой написал в Обдорск: «Письмо ваше к министру внутренних дел едва ли произведет какое-нибудь действие. Но я почти уверен, что когда все переезжающие устроятся в Канаде, выпустят и вас и Якутских» (т. 71, с. 479). Обещал рассказ Веригина «Фантазия» послать в «Посредник», хотя сомневался, что он будет напечатан108. На обратном пути с Кавказа, куда он повез письма П. В. Веригина, Поздняков опять заезжал в Ясную Поляну, вместе с двумя женами духоборов, ехавшими к мужьям в Якутск. Сообщая об этом Сергею Львовичу, Толстой заметил о другом духоборе: «рад был видеть Чернова». В письме к дочерям о Чернове сказано: «Я его очень люблю: такой же твердый, ясный, кроткий, как и все они, эти люди 25 столетия» (т. 71, с. 497).

1 ноября от Черткова приехал англичанин Герберт Арчер, помогавший по издательству и в переселении духоборов. Толстой и его «очень полюбил». С ним отправил книжку дневника (для копирования), прося поскорее вернуть. Рассказывал в письме «милым друзьям» про детей: «Андрюша был не скажу хорош, но поразительно лучше, чем он был когда-нибудь. Он очень неудержим и был резок и груб с матерью. Со мною же он трогательно хорош. Также и Сережа. И Илюша с женой близки и милы. Сашу же вы бы не узнали: большая, румяная, красивая и наивно добрая, и не быстрая в понимании, но простая в хорошем смысле»109. И тут же о романе: «Детище же мое, «Воскресение», растет не по дням, а по часам, и до сих пор радует. Нынче я продиктовал Арчеру содержание и думаю, что не отступлю от него — могу только расширить и прибавить» (т. 88, с. 140)110.

Изложения конспекта «Воскресения» требовали иностранные издатели. Толстой сначала возмутился, но теперь пошел на уступку.

Отправляя в тот же день короткое письмо в Швейцарию А. Шкарвану и Х. Н. Абрикосову, написал о себе и, конечно, о работе: «Я никогда не был так занят и делом духоборов, и отношениями самыми радостными с разными лицами, и, главное, своим «Воскресением». Я так увлечен этим делом, что думаю о нем день и ночь. Думаю, что оно будет иметь значение. Оно мною изменено» (т. 71, с. 477).

XX

«первые главы посланы». «С пунктами вашими, всеми, кажется, согласен» — это о порядке пересылки рукописи и корректур. Ни одно издание не имело права опередить «Ниву». 22 октября в Петербург А. Ф. Марксу отправлено 17 глав. За два дня до того — 28 глав в Англию. Около 7 ноября из «Нивы» поступили гранки, 16 ноября еще, а 19 ноября, отправляя очередную партию рукописи, Толстой написал, что «до конца будет еще глав десять»111. Рассчитывал кончить писание до 1 декабря, когда обещал Софье Андреевне переехать в Москву.

Поскольку «есть много мест нецензурных», и чем дальше шла работа, тем их становилось больше, Толстой предложил А. Ф. Марксу «поручить просмотреть повесть литератору, знающему требования цензуры» (т. 71, с. 481)112. 17 ноября просил отложить печатание до марта (сперва предполагалось, что оно начнется с января) и согласился на предложение «назвать это сочинение романом» (т. 71, с. 491). Сочинение еще не делилось на части: шел общий счет глав. По мере печатания, оно расширялось, дополнялось, особенно во второй половине; очень многое дописывалось в корректурах. Прежние длинные главы дробились на короткие, как это было и с прежними романами — «Войной и миром», «Анной Карениной».

2 ноября в дневнике записано: «Дела очень много, но я весь поглощен «Воскресением», берегу воду и пускаю только на «Воскресение». Кажется будет недурно. Люди хвалят, но я не верю». Начиная с этой даты и до конца 1899 г. в дневнике будут появляться редкие, с большими интервалами записи: все силы уходили на «совокупное — многим — письмо», т. е. «Воскресение» (т. 71, с. 515). В 1898 г. о романе две записи. 14 ноября: «Опять не видал, как прошли 11 дней. Очень увлеченно занят «Воскресением» и хорошо подвигаюсь. Совсем близок к концу... Я себя давно так умственно и физически хорошо, бодро не чувствовал». 25 ноября: «Я все так же усердно занимаюсь «Воскресением»... «Воскресение» разрастается. Едва ли влезет в 100 глав».

«Он говорит, — записала Софья Андреевна, — что со времени «Войны и мира» не был в таком художественном настроении, и очень доволен своей работой над «Воскресением»113.

Как видно из писем Чертковым, Толстой опасался, что публикация полного текста за границей может вызвать запрет печатания в «Ниве». Радовался, что им нравятся «оба воскресения» — Нехлюдова и Масловой. «Мне кажется иногда, что в «Воскресении» будет много хорошего, нужного, а иногда, что предаюсь своей страсти» (т. 88, с. 141—142). Уехавшим на Кавказ Сергею Львовичу и Л. А. Сулержицкому 25 ноября сообщал: «Все с увлечением занимаюсь своей работой, которая все растет» (т. 71, с. 494). И Чертковым: «Я теперь решительно не могу ничем другим заниматься, как только «Воскресением». Как ядро, приближающееся к земле все быстрее и быстрее, так у меня теперь, когда почти конец, я не могу ни о чем, нет, не не могу — могу и даже думаю, но не хочется ни о чем другом думать, как об этом. Сейчас получил корректуры до 70 главы, и очень мне не понравились некоторые места» (12 декабря, т. 88, с. 145); «Я завтра буду писать эпилог. Всех теперь 87 глав, так что вы знаете 3/4» (16 декабря, т. 88, с. 146).

В конце декабря из «Нивы» в Ясную Поляну (куда Толстой вернулся, прожив две с небольшим недели в Москве) пришел целиком набор семидесяти глав с множеством цензурных зачеркиваний, а также исправлений, сделанных синим карандашом (редактором журнала). «Вымарано много», — написал Толстой Э. Мооду, но добавил: «Это тем лучше для заграничного издания» (т. 71, с. 521). А. Ф. Маркс, в свою очередь, извещал, что с этими изменениями (которые не казались ему «многочисленными»), печатание разрешено цензурой.

Новый год Толстой встречал в бодром, деятельном настроении. «Не унывайте, милые друзья, что жизнь ваша не такая, как хотелось бы, — написал 31 декабря в Англию. — Всякая разумная жизнь есть не что иное, как непрестанное развязывание узлов, которые постоянно завязываются, надо не скучать этим и не ожидать гладкой нитки» (т. 88, с. 147).

В этот же день работал над ответом бывшему фельдфебелю, «деревенскому самоучке», как тот назвал себя, М. П. Шалагинову, который мучился вопросом, можно ли соединить войну и христианство, и рассказывал о себе: «Из ваших сочинений читал «Войну и мир», «Анну Каренину», «Смерть Ивана Ильича» и «Власть тьмы», первые два романа читал со страстью и, кажется, нередко со слезами» (т. 72, с. 42)114.

«Письмо к фельдфебелю», посланную 28 января и в окончательном виде 5 февраля 1899 г. в Англию (появилась в № 5 «Листков Свободного слова»)115.

В статье с большой страстью и ясностью излагаются продуманные до конца мысли: «Народ никогда не выкрутится из той нужды, в которой его держат, до тех пор, пока войска будут во власти правящих классов». И еще: пока народ будет находиться во власти обмана «православной ложной христианской веры». «Нельзя влить ничего нужного в сосуд, который полон ненужным. Нужно прежде вылить из него ненужное» (т. 90, с. 56—58).

31 декабря 1898 г., отвечая английскому журналисту, издателю В. Стэду, приглашавшему к сотрудничеству в журнале «Война войне! Международный крестовый поход за мир», Толстой советовал обратиться к Черткову: «Я был бы очень рад помочь вам в ваших начинаниях».

Жалел, что Стэд не заехал в Ясную Поляну, когда был в России116. 2 января в дневнике записано: «В последнее время как будто ослабел интерес к «Воскресению» и радостно чувствую другие, более важные интересы — понимание жизни и смерти. Многое как бы ясно».

Новый год встречали в Ясной Поляне. 12 января 1899 г., на другой день по возвращении в Москву, в письме В. Г. Черткову сказано: «Работа моя почти кончена. Остались не поправлены и не отосланы в набор 5 глав, которые, как скоро просмотрю, возьмусь за корректуры. Вымарок цензурных очень много» (т. 88, с. 149).

«Пускай цензура выкидывает все, что находит нужным выкинуть, а вы печатайте все, что не выкинуто» (т. 72, с. 53). Тогда же М. А. Стахович попросил первые главы для прочтения принцессе Е. М. Ольденбургской (внучке Николая I, воспитаннице А. А. Толстой); Толстой, разумеется, не возражал, но выяснилось, что читается текст без цензурных вымарок, и редактор Р. И. Сементковский отправил автору тревожное письмо: как бы не случилось вследствие этого чтения высокопоставленным лицам запрещения романа.

XXI

Работа над «Воскресением» с конца августа 1898 по середину января 1899 г. составила четвертую редакцию. «В первых двух частях новая редакция в общем уже во многом приблизилась к окончательной» (т. 33, с. 366, статья Н. К. Гудзия). Главное ее отличие от предыдущей: появились политические заключенные. Рассказывая о них, Толстой вызывал из памяти многочисленные факты и черты, полученные от личного общения и переписки (сын и зять А. В. Дмоховской, Н. А. Армфельдт, Е. Е. Лазарев и др.). Искал новые сведения. Сохранилось письмо 1899 г. В. Д. Бонч-Бруевича (принимавшего деятельное участие в переселении духоборов) к известному революционеру-народнику, с 1870 г. жившему в эмиграции, П. Л. Лаврову: «Дорогой Петр Лаврович, Лев Николаевич Толстой в настоящее время пристально занят изучением истории русского революционного движения. Ему необходимо доставить возможно больше изданий различных групп. Вот почему я прошу Вас прислать все издания вашей группы, а также, может быть, и другие издания, — я имею возможность все это переправить Льву Николаевичу. Только, пожалуйста, если пожелаете, вышлите поскорей. Будьте добры передать и Вашим товарищам об этом же»117.

Впервые в четвертой редакции написана сцена сечения двух арестантов, позднее исключенная118; расширены деревенские эпизоды (разговоры с крестьянами о земле по Генри Джорджу, при этом называются имена и фамилии яснополянских крестьян, замененные потом другими именами); впервые Нехлюдов проявляет интерес к делу сектантов. Введены новые персонажи: графиня Чарская и ее муж119, Mariette120, Набросов (позднее Воробьев), проповедник Кизеветтер121, комендант Петропавловской крепости барон Кригсмут122, Лидия Шустова (первоначально Дидерих) и ее семья, флигель-адъютант Богатырев, Топоров (прототипами для них служили петербургский гр. А. В. Олсуфьев и обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев). По словам исследователя, «о сенаторе Сковородникове и о Топорове говорится значительно резче, чем в окончательном тексте» (т. 33, с. 368). Топоров характеризуется как защитник старого, который находил либеральным даже славянофильский «символ веры»: «православие, т. е. окоченевшую форму древнегреческого христианства, самодержавие, т. е. деспотизм случайно попавшего во власть царя или царицы, и народность, т. е. нечто неопределенное, имеющее наиболее точное выражение в народном самодовольстве и самохвальстве» (т. 33, с. 204).

Будущая третья часть представлена кратко: всего шесть глав «Эпилога» и потом еще «Эпилог эпилога».

Впервые в четвертой редакции созданы два эпизода, исключенные при дальнейшей работе: спор между политическими о казненном мировом судье Синегубе (т. 33, с. 211—215; в основе — история народовольца Д. А. Лизогуба, вошедшая позднее в рассказ «Божеское и человеческое») и о каторжнике Федорове, расскаявшемся после убийства незащищавшейся вдовы (т. 33, с. 253—256, будущий «Фальшивый купон»).

«большого дыхания», о котором мечтал Толстой начиная с 1889 г., соединял, как будто совсем без напряжения, художественные замыслы, о неисполнении которых жалел автор.

По мере работы «Воскресение» все более становилось панорамой русской жизни последней четверти XIX века и вбирало в себя великое множество впечатлений, переживаний создателя романа за эти же годы.

XXII

Крут чтения в последние месяцы 1898 и в начале следующего года, несмотря на занятость своим «детищем», был достаточно велик. И члены семьи, ведшие дневники либо позднее писавшие воспоминания, и мемуаристы свидетельствуют, что Толстой читал или просматривал все. И в Ясной Поляне, и в Москве вечерами было принято читать вслух. 6 октября Толстой прочитал так рассказ А. П. Чехова «О любви», а 15 и 16 декабря перевод Джером Джерома: «...И так хохотал сам, как я давно не видала его смеющимся»123.

В письме к Софье Андреевне 18 ноября восхищался «прекрасной книгой» Х. Фильдинга «о буддизме», присланной Э. Кросби: «The soul of a people»124 и привел цитаты:

«Жизнь и смерть одно и то же. Жизнь постоянная перемена, смерть тоже только перемена».

«Роскошь, изнеженность мешают душе видеть, понять себя. Также мешает аскетизм, мучение своего тела. В обоих случаях человек думает о теле. А об нем надо забыть» (т. 84, с. 335—336). Поблагодарив за книгу, написал Э. Кросби: «Я читаю «The Social Gospel» <«Общественное Евангелие»>, в котором мне весьма нравятся ваши статьи. Вы в них всегда держите верный тон» (т. 71, с. 490). 25 ноября в письме к Софье Андреевне, кроме книги о буддизме, упомянул Диккенса: «Читаю по вечерам» (т. 84, с. 337).

5 декабря, просмотрев присланный В. Г. Чертковым первый «Листок Свободного слова», хвалил напечатанные там письма Веригиных, статью Шкарвана о Ван дер Вере и П. А. Кропоткина «По поводу убийства императрицы австрийской». И добавил: «немножко бы только поменьше Толстого и хоть какое-нибудь сведение о правительственных грехах общих, а не исключительно религиозного гонения» (т. 88, с. 143).

В тот же день дочерей, остававшихся еще в Ясной Поляне, просил прислать: «все книги запрещенные, на верхней полке в правом углу, и брошюра английская: японцы о политической экономии. Я приготовил ее взять с собой и забыл» (т. 71, с. 498). В письме Чертковым эта книга названа: «Japanese Nations or European Political Economy by Tentjaro Makato» (т. 88, с. 198). В 1900 г. Толстой написал к ней предисловие125. Здесь утверждается:

«Книга эта есть критический обзор как практики, так и теории экономической жизни Европы и Америки, составленный двумя умными и вполне образованными японцами, специально с целью ознакомления и поучения изучавших эти вопросы.

недостатков, неясностей, противоречий, нелепостей, как и все европейские политико-экономические учения, учение Маркса, будет особенно полезна, заставит задуматься и признать справедливость пословицы, что не только свет то, что из окошка».

В первых номерах за 1899 год двух журналов — «Семья» и «Книжки Недели» — появились новые рассказы Чехова: «Душечка» и «По делам службы». Трижды (14, 15 и 24 января) читал Толстой «Душечку» семейным и гостям, неизменно восторгаясь. Многие современники слышали «Душечку» в исполнении Толстого вплоть до 1905 г., когда рассказ вошел в «Круг чтения», сопровожденный статьей — послесловием.

А. Б. Гольденвейзер вспоминал: «Когда «Душечка» Чехова была напечатана в журнале «Семья», кто-то в тот же день вечером принес ее Льву Николаевичу. Он пришел от этого рассказа в полное восхищение, много раз читал его вслух, угощая им не читавших его посетителей. Я раза три слышал «Душечку» в его чтении. Читал Лев Николаевич чудесно. Очень просто, как будто сам что-то рассказывал. Еле заметными, почти неуловимыми изменениями интонаций он отмечал реплики различных персонажей рассказа. Антрепренер, ветеринар, сама душечка как-то незаметно оживали в его передаче... В комических местах иногда начинал сам до слез смеяться, а в трогательных обливался слезами»126.

Принес журнал с «Душечкой» П. А. Сергеенко. В его дневниковых записях этого времени — слова Толстого:

«— Ведь Марксу теперь остается издать только меня и Чехова, который гораздо интереснее Тургенева или Гончарова. Я первый приобрел бы полное собрание его сочинений. Так и скажите Марксу, что я настаиваю127...

Восхищение Достоевским.

— Его небрежная страница стоит целых томов теперешних писателей. Я для «Воскресения» прочел недавно «Записки из мертвого дома». Какая это удивительная вещь!...

Восторг Л. Н. от «Душечки» Чехова.

— Это перл. Подобно бумаге-лакмусу, она производит различные эффекты.

— Как хорошо схвачен язык телеграфиста: «хохороны» и пр. В «Душечке» выведена истинная женская любовь»128.

24 января И. И. Горбунов-Посадов написал создателю «Душечки»: «Лев Николаевич в восторге от нее. Он все говорит, что это перл, что Чехов — это большой-большой писатель. Он читал ее уже чуть ли не 4 раза вслух и каждый раз с новым увлеченьем. Ах, как он чудно читает и как мне хотелось, чтобы Вы были в эту минуту тут и видели его веселое, милое лицо и слышали, с какой любовью он читает»129.

Редактору «Посредника» вторила Татьяна Львовна: «Ваша «Душечка» — прелесть! Отец ее читал четыре вечера подряд вслух и говорит, что поумнел от этой вещи»130.

По словам Горбунова-Посадова, Толстой чудесно читал и «цоцкого» в рассказе «По делам службы»: «Как живой был перед нами этот милейший старичина со своей многострадальной эпопеей административного perpetuum-mobil’а»131.

XXIII

«Письма к фельдфебелю», в январе 1899 г. создана, тоже как ответ на прямое обращение, статья по поводу предстоящей Гаагской мирной конференции (проходила в мае). 9 января — дата на первой копии (рукой Н. Н. Ге-сына)132.

Шведы, в числе которых были члены рейхстага, журналист, секретарь редакции, профессора, пасторы, врач, директор миссии, учитель и др., затронули очень волновавшую тогда тему: отказы от военной службы. «Зная ваше сочувствие к тем, которые, превосходя окружающих людей нравственным своим уровнем, терпят по недоразумению от них гонения, — писали шведы, — мы... рассчитываем на вашу доброжелательную помощь». Они надеялись на обсуждение этого «центрального» вопроса в Гааге и мечтали о превращении воинской повинности в такую, какая не противоречила бы требованиям совести: создание «армии спасения, осушающей болота, устраивающей жилища, обращающей пустыни в плодородные нивы».

Толстой назвал это письмо «прекрасным», главную его мысль «верной», но решительно не согласился с тем, что достижению цели может помочь какое бы то ни было правительство и организуемые насильнической властью конференции. «Конференция будет иметь целью не установление мира, а сокрытие от людей единственного средства освобождения их от бедствий войны, состоящее в отказах отдельных лиц от участия в военном убийстве, и потому конференция никак не может принять на обсуждение этого вопроса» (т. 90, с. 63).

«До тех пор, пока правительства будут управлять своими народами силою и будут желать, как теперь, приобретать новые владения (Филиппины, Порт-Артур и т. п.), до тех пор они сами не только никогда не уменьшат войска, но, напротив, будут постоянно увеличивать их.

немецкие, французские, итальянские, американские люди, воевавшие в последнее время, по воле чуждых и, большей частью, не уважаемых ими людей, идти убивать людей другого народа и самим подвергаться страданиям и смерти?» (там же, с. 64).

Статья заключается все же утверждением, что «новая эра в жизни человечества» близка. В конце дата: «Москва. Январь 1899 г.».

12 января Толстой обратился к знакомому шведу Ионасу Стадлингу (в 1892 г. помогал в работе на голоде, напечатал в 1893 г. книгу «Из голодающей России»), спрашивая, не согласится ли тот перевести и напечатать статью. Стадлинг, разумеется, с радостью принял это предложение; 24 января рукопись была отправлена и ему, и В. Г. Черткову. 14 марта Стадлинг известил, что «мощный ответ на коллективное письмо из Стокгольма» он перевел и напечатал по-шведски («Aftenbladet»), по-английски («The Daily Chronicle») и по-немецки («Lokal Anzeiger»).

12/24 января датирован ответ американцу Самюэлю Джонсу. Глава полиции г. Толедо, близкий знакомый Э. Кросби, старавшийся, как он писал Толстому, «в борьбе со злом придерживаться принципа добра», с оптимизмом относился к происходящим событиям: «Мы можем многому радоваться. Несчастная война с Испанией закончилась, а недавно обнародованная нота царя о всеобщем мире или разоружении может считаться одним из самых обнадеживающих явлений нашего столетия. Я считаю, что ваши писания, ваше учение оказали в данном случае свое влияние. Это прекрасный документ, и, как бы ни отнеслись к нему державы, он неминуемо принесет добрые плоды» (т. 72, с. 27). Толстой ответил сурово: «Я не возлагаю таких надежд, как вы, на последствия от ноты царя и высказал свои соображения по этому поводу, которые буду рад послать вам, когда они будут переведены» (т. 72, с. 26).

Относительно слухов, сообщенных Кросби в письме от 23 января, что Толстого собираются выслать, а еще о том, что он виделся с царем, последовал ответ: «Оба слуха обо мне, которые до вас дошли, ложны, и теперь, после моего письма о мирной конференции, опубликованного в «Daily Chronicle», первый слух более вероятен, чем второй» (т. 90, с. 309)134.

«New York World» последовал ответ: «Мирный вопрос для христиан был полностью разрешен 1900 лет тому назад, Матфей, пять, 43, 44. Гаагская мирная конференция есть только отвратительное проявление христианского лицемерия» (т. 72, с. 117).

О конференции, мире, разоружении разговаривал Толстой и с пришедшим 9 марта В. П. Мазуриным, приглашая прийти в другой раз за письмом к шведам. Скромный 26-летний молодой человек, ставший народным учителем, изложил свои взгляды (согласные с Толстым) в пространном письме, но прийти не решился, считая, что «подобные посещения неуместны»: «Но не могу при этом не выразить сожаления, что Ваши произведения последних годов мало распространены — они дороги и их трудно достать, а сколько есть людей, которым бы они доставили большое наслаждение, говорю Вам это с удовольствием, надеюсь доставить Вам радость, как человеку, много потрудившемуся и перестрадавшему для раскрытия истины. Нет, нет, да и попадаются люди, горячо Вас любящие, которым Вы были братом, наставником и отцом в лучшие часы их жизни; хотя они не известны ни Вам, ни обществу, но им-то, может, и принадлежит обетование Царствия Божия»135.

Ответила по поручению отца Мария Львовна, приглашая прийти. Мазурин появился только в 1910 г.

XXIV

В начале февраля начались волнения в Петербургском университете, перекинувшиеся затем на другие высшие учебные заведения в Петербурге, Москве и других городах России. Поводом послужило объявление ректора, известного правоведа В. И. Сергеевича о карах, которым будут подвергаться студенты за «беспорядки». Вывешенное в университете, оно появилось в газете «Новое время» 4 февраля, за несколько дней до традиционного годичного акта. 8 февраля студенты встретили речь Сергеевича свистом, шумом и криками. Потом спокойно разошлись, но на улице столкнулись с конной полицией. 11 февраля сходка приняла решение «закрыть» университет, т. е. не посещать занятия, пока студенты не получат от правительства гарантий соблюдения «прав человеческой личности». Вскоре начались репрессии. Заступничества можно было искать только у Толстого.

13 февраля делегация, во главе со студентом С. Н. Салтыковым, появилась в Хамовниках. Пришли и на другой день. В. Ф. Лазурский записал 14 февраля: «К Льву Николаевичу являлись студенты с просьбой написать в их защиту, принесли ему свои прокламации. Лев Николаевич перечитал их, говорит: «Скучно, написано по-мальчишески». Но в общем он сочувствует протесту студентов, хотя еще не ясно представляет себе, как помочь делу»136. Сам Толстой, возобновив 21 февраля прерванный 2 января дневник, отметил: «Студенческая стачка. Они все меня втягивают. Я советую им держаться пассивно, но писать письма им не имею охоты». Софья Андреевна 22 февраля написала в Петербург В. В. Стасову: «Мы здесь все в большом волнении, как и вся Россия, по поводу закрытия всех учебных заведений. Раздражили молодежь без всякой вины с их стороны; как жаль, и как неосторожно»137.

В марте приехал новый посланец студентов, П. Е. Щеголев, который, вместе с московским другом, был у Толстого: «И на этот раз Лев Николаевич отнесся сочувственно к движению»139.

Тогда же А. А. Суворин, фактический редактор «Нового времени», направил к Толстому своего корреспондента, жившего в Москве, Н. М. Ежова (которого никак нельзя заподозрить в сочувствии «беспорядкам»). В бумагах Ежова сохранился черновик отчета: «Толстой решительно стоит «за студентов». Стачку учащейся молодежи он считает чем-то очень хорошим и даже разумным. Он говорит, что вступиться за обиженных — подвиг... «Я же, по правде сказать, всегда твержу: уходите из современного университета, потому что он неудовлетворителен. О студенческой же стачке опять и опять скажу: это прекрасное дело. Самая стачка совершалась без насилия, это главное. Петербургских студентов обидели — товарищи прочих университетов и других высших учебных заведений отозвались сразу, дружно... О стачке студентов говорю опять: хорошо, очень хорошо поступили молодые люди, честно, открыто, без насилия»140.

«Вся эта история не выдумана. Тюремный надзиратель рассказывал ее сам Льву Николаевичу. Он было и хотел писать, как рассказывал Андрюша141, но потом оставил: «Что я напишу?» Значит, не вытанцовывалось. Но он, очевидно, сочувствует петербургским студентам, о которых слышно, что они держатся в забастовке еще крепче, чем московские. Он с сочувствием рассказывает о том, что Тимирязев и Грот подавали в отставку»142.

После публикации 2 апреля правительственного сообщения о студенческих беспорядках Толстой все же начал статью. О студентах здесь сказано так: «...Те самые молодые люди, которые готовятся правительством для одурения и разорения народа, отказались готовиться к требуемой от них правительством должности» (т. 31, с. 199). Дальше начала дело не пошло143. В те же дни В. Ф. Лазурский записал в дневнике: «Заговорили о студенческих делах. Лев Николаевич убежден, что вся эта история так даром не пройдет, что все это послужит к переменам к лучшему»144.

Когда летом были «высочайше» утверждены «временные правила» об отдаче неповинующихся студентов в солдаты (и правила эти применялись), а в женевской «Свободной мысли» появилась, среди других, заметка «Университетские волнения», Толстой, оценив ее невысоко (3, в то время как о Финляндии145 и голоде — 5 и даже 5 с плюсом), написал 1 августа П. И. Бирюкову: «Надо бы больше. Нынче в газетах о том, что в солдаты забирать, а перед этим было об инспекции и общении профессоров. Все как нарочно делают, чтобы раздразнить. И нынче же новая форма присяги. Руки чешутся писать обо многом в форме статей. Да надо кончать «Воскресение». Когда не было художественной работы, я по ней скучал, а теперь уж хочется освободиться, много набралось другого» (т. 72, с. 164).

В конце года В. Г. Чертков выпустил сборник «Студенческое движение 1899 года», присоединив в качестве послесловия свою статью. Толстой написал 15 декабря другу, получив рукопись статьи: «Статья очень хороша, по крайней мере мне очень понравилась, выразив то самое, что я думал об этом предмете. Я изменил только несколько слов. В некоторых местах... же.) Я, когда думал об этом же предмете, думал еще то, что успех протеста молодежи надо приписать тому, что он был миролюбивый, только отрицательный (неучастия), тот самый протест, который один может победить насилие» (т. 88, с. 184—185).

XXV

В начатой статье о студенческом движении положение народа охарактеризовано очень жестко: «Систематично одуряемый и разоряемый народ дошел до одурения и разорения, такого, которое уже нежелательно правительству, перешел тот предел одурения и разорения, который нужен правительству» (т. 31, с. 199). Когда речь заходила о помощи этому народу, Толстой действовал энергично и быстро, в очередной раз подтверждая, что теория непротивления злу насилием вовсе не означала пассивности и тем более — всепрощения и безразличия.

Кроме забот о переселяющихся кавказских и сосланных якутских духоборах, о переезде в Канаду «кипрских»146, о сектантах из Павловок Харьковской губернии, которые тоже хотели уехать, о многих лицах, преследуемых властями и обращавшихся за помощью — в письмах и при личных встречах, в 1899 г. опять к Толстому стали сходиться пожертвования для голодающих русских крестьян. Отчеты о распределении этих денег помещала газета «Русские ведомости». На этот раз особенно тяжело было у крестьян Поволжья. Приехавшие в январе самарские молокане рассказали об этом. 19 февраля известный общественный деятель, писатель А. С. Пругавин, давний (с 1881 г.) знакомый, исполнявший в 1899 г. должность секретаря Самарской губернской земской управы, отправил подробное письмо. В Самару в день получения письма полетела телеграмма: «Можно ли напечатать ваше письмо» (т. 72, с. 76). 4 марта в газете появился и отчет Толстого о поступивших по 15 февраля пожертвованиях, и письмо Пругавина. «Не имея возможности самому ехать на места», Толстой предлагал жертвователям обращаться прямо к С. И. Шаховскому и А. С. Пругавину: «Нужда должна быть очень тяжелая» (т. 72, с. 80)147. 10 марта Софья Андреевна отметила в дневнике, что «приходили три барышни, желающие ехать помогать лично голодающим в Самарской губернии»148. Вручив Ю. М. Комаровой рекомендательное письмо к А. С. Пругавину, Толстой написал: «Я знаю по опыту, как бывает хорош, самоотвержен и полезен труд таких особ» (т. 72, с. 91).

5 мая Толстого посетил журналист, поэт С. А. Сафонов, печатавший в газете «Россия» «Письма о голодных» (под псевдонимом Сергей Печорин). Впервые увидав великого человека, хорошо известного по портретам, он напечатал в очередной статье: «Толстой — вовсе не огромный Толстой, а сгорбленный летами и трудом старец, хороший старик, великий и хороший старик... Я уж не знаю, как это сказать. Но живописцы и скульпторы лгут». Относительно голода Толстой посоветовал заняться исследованием настоящей причины бедствия: «, в подорванности его экономического благосостояния. Ни общество, ни государство вовсе не должны кормить мужика, который сам кормит и государство, и общество. Дайте мужику стать на ноги, передохнуть, оправиться, взяться за правильную работу. Мужик вовсе не ленив от природы. Он вам все тогда отдаст»149.

Позднее отчеты Толстого печатались в «Русских ведомостях» 5, 25 июня и 30 июля. Речь шла о крупной по тем временам сумме — около 12 тысяч рублей; в публикациях помечалось все с точностью до копейки и с полным обозначением имен жертвователей.

XXVI

торжества и советует почтить память поэта панихидой 26 мая (по ст. ст.). «Не-фельетонист» Н. М. Ежов, как он называл себя в публикациях «Нового времени», специально посетил Хамовники 1 и 2 марта.

«В конце концов вот что оказывается: да, Л. Н. Толстой против шума, помпы и трескучих речей, он не любит ничего подобного... но предложение заменить торжество праздника только одной панихидой 26 мая — этого Л. Н. Толстой никогда никому не говорил. Вообще он такой программы не составлял.

— Автор это вообразил... что-нибудь спутал, ослышался! Ничего я такого и в уме не держал... — удивленно говорил Толстой»150.

Вечером 10 апреля, в вербную субботу, в Хамовники пришли редактор петербургского журнала «Мир искусства» С. П. Дягилев и его двоюродный брат, сотрудник журнала Д. В. Философов. В этом доме, тоже вдвоем, они уже бывали: 16 января 1892 г. передавали пожертвование петербургских студентов голодающим крестьянам151. Теперь они хотели, чтобы Толстой высказался о Пушкине, по поводу наступающих торжеств.

В беседе Толстой заметил, что Пушкин «всегда был искренен», что «Цыганы» — «хорошая вещь», и сравнил Пушкина с Лермонтовым, у которого «гораздо больше недовольства существующим строем»: «Пушкин в общем ведь вполне примирялся с этим строем». Участвовать в торжествах отказался, потому что «занят», к тому же думает, что «всякие чествования совершенно не в духе русского народа»: «То есть зачем я говорю не в духе народа, — просто не в моем духе».

Присутствовавший при беседе И. И. Горбунов-Посадов пояснил молодым людям, что Толстому теперь не до Пушкина: «...Он очень занят романом. Растут все новые и новые главы, о каторге, о тюрьме, о таких сторонах жизни, которых Пушкин и не касался»152.

«Посредника» С. Н. Шиль тоже оставила воспоминания: «Меня поразило, как он постарел. Глубокие морщины врезались в его обветренное загорелое лицо... Он был утомлен. Он только что вернулся с Александровского вокзала, где наблюдал отправку ссыльных. Должно быть, он провел там несколько часов. Он говорил с величайшей симпатией о несчастных и очень подробно рассказывал, чему был свидетелем»153.

А за два дня до того, 8 апреля, Толстой ездил вечером в московскую пересыльную тюрьму, чтобы пройти с арестантами весь путь до Николаевского вокзала. Об этом сохранилась запись в дневнике С. И. Танеева.

О пушкинском юбилее и студенческих волнениях беседовал Толстой в конце марта и с молодым английским журналистом, корреспондентом «Daily Chronicle» Робертом Лонгом154.

«Он вернулся рассерженный и возбужденный. Дело в том, что к нему пришла какая-то женщина, чтобы рассказать о судьбе своего сына, которого исключили из университета и выслали из Москвы будто бы за нарушение устава. Ее обращение к властям не имело никакого действия. Граф был возмущен. Он долго говорил о студенческой жизни, вспоминал некоторые эпизоды своего пребывания в Казанском университете в пору железного правления Николая I...».

Разговор, естественно, перешел на английскую литературу. Толстой с восхищением отозвался о Рескине, писателях XVIII века, особенно Стерне и Голдсмите; сравнивал английских писателей с русскими. «Я хотел бы особенно подчеркнуть, — сказал он, — огромную роль, которую играет в вашей литературе случай... По сравнению с вашей, русская литература молода и скромна. Мы не создали, подобно немцам, великих философских систем, у нас нет ни своего Канта, ни Гегеля, ни Шопенгауэра. Наши лучшие писатели — романисты, и вряд ли хоть десяток из них известен за пределами России. Тем не менее наша литература в основе своей — философская; она поднимает широкие проблемы, затрагивает существеннейшие вопросы жизни. В целом наша литература серьезна, тогда как ваша тяготеет к анекдоту. В трактовке насущных жизненных проблем ваша литература несостоятельна».

В июне о праздновании столетней годовщины Пушкина из Кракова извещал М. Здзеховский: «...Мы скорее чествовали русскую литературу и Льва Толстого, ее величайшего представителя». Послали устроители вечера и телеграмму, которую, кроме Здзеховского, подписали профессор истории искусств Мариан Соколовский и профессор классической филологии Казимир Моравский. Здзеховский приветствовал «глубокого истолкователя христианского идеала, могучего защитника всех <силу перед правом>»155.

XXVII

В тот год Толстые долго задерживались в Москве. Тяжело болела Софья Андреевна. После возвращения из Киева, где она ухаживала за находившейся при смерти (от воспаления легких) сестрой, с нею самой в симфоническом концерте случился обморок, и она слегла. 11 апреля В. Ф. Лазурский записал, со слов Е. И. Свечиной (начальницы женского училища, где он тогда преподавал): «Как только Лев Николаевич начнет говорить о болезни жены, у него текут слезы и он их вытирает кулаком»156. Отказался Толстой и от обычной зимней поездки к Олсуфьевым. Однажды, как отметила Софья Андреевна в дневнике, «в три часа ночи побежал сам за доктором П. С. Усовым».

Тем не менее в Москве, как всегда, было много посетителей и встреч. Толстой в это время не вел дневника (лишь одна короткая запись 21 февраля); данные об этих встречах находятся в письмах (тоже не очень частых и подробных), дневниках окружающих лиц и мемуарах.

Прежде всего — в дневнике Софьи Андреевны. 15 января были М. И. Чайковский, две англичанки (М. Я. Шанкс и Н. А. Иенкен), И. П. Накашидзе, А. Б. Гольденвейзер, Ю. Н. Померанцев, С. И. Танеев157. 18 января Б. Н. Чичерин читал свою статью «о напрасно обвиненных двух стариках-хлыстах в его местности», приходил и 25 января. 24 января — «толпа гостей: Нарышкины, Ермолова, кн. Голицына, гр. Соллогуб, Стахович, Олсуфьев, мальчики, Свербеева и проч. — 30 человек всего... Лев Николаевич все время присутствовал, читал дамам вслух Чехова «Душечку», разговаривал оживленно со всеми. Потом Гольденвейзер играл сонату Моцарта и кое-что Шопена». 30 января пришел старик К. Т. Солдатенков: «привез ему денег 5000 рублей серебром для духоборов». 31 января «Савва Морозов с женой приезжал». 1 февраля вечером пришли А. Н. Дунаев, врач А. И. Алмазов, студент С. Е. Струменский, художница Е. Ф. Юнге (все они разделяли взгляды Толстого): разговоры «о разоружении, о том, что искренен ли был государь, говоря о мире, о марксизме». 4 февраля вместе с самарскими молоканами за чайным столом с Толстым сидели и другие его «Лев Николаевич что-то толковал им об Евангелии Иоанна». 7 февраля (теперь по воскресеньям у Толстых бывал приемный день) на рояле А. Б. Гольденвейзер, на скрипке А. И. Алмазов, на виолончели И. А. Сац играли Бехтовена, Грига, В. А. Алмазова пела; присутствовали еще Л. И. Веселитская, Л. Ф. Анненкова и др158. 27 февраля Софья Андреевна записала: «Живет у нас художник, ничтожный французик, совершенно бесполезный; пустили его жить без меня. Фамилия его Sinet». 10 марта: «Л. Н. ежедневно ездит на Мясницкую в мастерскую Трубецкого, который одновременно лепит его и верхом на чужой лошади и маленькую статуэтку». Там его увидели молодые тогда С. Т. Коненков и К. С. Петров-Водкин (оставили краткие воспоминания).

Из дневника В. Ф. Лазурского известно, что 14 февраля Толстого посетил художник В. И. Суриков159, 11 апреля исторический романист и драматург, в прошлом редактор «Нивы», теперь живущий в Дрездене кн. М. Н. Волконский. Из записей П. А. Сергеенко, что 28 января Толстой читал свой ответ шведам Ф. А. Страхову. Из позднейшего письма литератора П. П. Гнедича (от 9 ноября) — что в феврале он был в Хамовниках, просил статью для Пушкинского сборника160.

Француз Эдуард Сине — единственный человек, посещение которого (кроме петербургских студентов) Толстой отметил в своем дневнике: «Живет интересный и живой француз Sinet. Первый религиозный француз».

Первое письмо, отправленное в 1899 г., адресовано этому Сине, отказавшемуся от военной службы по религиозным убеждениям161.

В нем есть такие строки: «Дорогой брат... — это его смерть. Покинутый всеми друзьями, один среди врагов, он сам одну минуту усомнился в пользе своей жертвы. 100 лет спустя после его смерти учение и жертва его были менее известны цивилизованному миру того времени, чем страдания последнего русского, немецкого, шведского солдата, который отбывает срок в тюрьме за отказ от службы. И вот теперь это забытое учение воскресает, перерождает весь мир и изменяет его в корне» (т. 72, с. 4)162.

15 февраля Толстой написал В. Г. Черткову о своем госте: «У меня живет француз Sinet — живописец, первый француз радикальный христианин» (т. 88, с. 157). Вместе с французом ходил на выставку Н. А. Ярошенко (посмертную). Вспоминал живших в Англии друзей: художник изобразил А. К. Черткову в картинах «Курсистка», «В теплых краях», а в 1890 г. сделал портрет их маленького сына Димы (Владимира).

В этот же день, 15 февраля, у Толстого был вернувшийся из Канады врач А. И. Бакунин, сопровождавший первый пароход с духоборами: «ехал с недоверием, но то, что он увидал, превзошло все, что он слыхал» (т. 88, с. 157); «весь под влиянием духоборов, необыкновенных людей 25 столетия» (т. 72, с. 60).

Провожая Сине в середине марта на Кавказ к духоборам, Толстой попросил свою знакомую С. М. Мартынову помочь ему в Тифлисе: «Письмо это он подаст вам только в том случае, если ему понадобится защита от властей» (т. 90, с. 310)163.

XXVIII

— писательницей Лу Андреас-Саломе и ее мужем, профессором-востоковедом Ф. Андреасом. 7 (19) мая Рильке рассказывал о своих переживаниях: «Три недели, как я в России, но мне так приятно и хорошо, будто я здесь уже три года. Москва была первой целью. На Пасху первая радость. Толстой, которого я посетил, — первый человек в новой стране, и трогательнейший человек, истинно русский»164. Видимо, не без совета Толстого Рильке сблизился с поэтом из крестьян С. Д. Дрожжиным165. По возвращении в Германию написал о «глубочайшем впечатлении» от личности Толстого, объединившем всех «в глубоком чувстве»; послал свою маленькую книжку, вылившуюся «из смутных чувств, привязывающих к славянской родине, к Праге» — «Zwei Prager Geschichten»166, сборник Андреас-Саломе «Menschenkinder» и книгу ее мужа о бабизме (магометанской секте, основанной в Персии в 1844 г.), которой интересовался Толстой. «Я с удовольствием вспоминаю о приятном и интересном разговоре, который имел с вами и вашими друзьями, когда вы были у меня в Москве», — ответил Толстой, благодаря за книги и собираясь «не замедля» прочесть их (т. 72, с. 569).

В феврале 1900 г. Рильке рассказывал о себе в письме Л. О. Пастернаку: «Россия, как я и предсказывал вам, не была для меня случайным событием... я с августа прошлого года почти исключительно занят изучением русской истории, искусства, культуры и вашего красивого, несравненного языка. Хотя я еще не могу говорить, но читаю почти без труда ваших великих, ваших таких великих поэтов! Я понимаю также большую часть из того, что говорят. И что за радость читать в оригинале стихи Лермонтова или прозу Толстого. Как наслаждаюсь я этим! Ближайший результат этого изучения тот, что я необычайно тоскую по Москве, и если ничего особенного не произойдет, то 1 апреля русского стиля буду у вас, чтобы на этот раз дольше, уже как посвященный и знающий, пожить в вашем обществе»167.

19 мая 1900 г. Рильке вместе с супругами Андреас посетил Ясную Поляну и последний раз виделся с Толстым.

В марте 1899 г. о желании повидаться с Толстым говорил венскому корреспонденту «Одесских новостей» В. Симону американец Марк Твен: «Россия в последнее время так популярна, что я решил при первой возможности познакомиться с нею лично. У вас столько интересных особ, что поездка в Россию для меня более чем желательна. Хотел бы повидаться с Толстым. Его произведения я основательно изучил. Вообще все, что лишь переведено на английский язык с русского, я читаю с большим интересом»168.

«Я действительно высоко ценю его. Я знаком с большей частью его произведений... Всегда чувствуешь, что этот человек чего-то хочет, имеет цель, хочет чего-то большого»169.

22 апреля Толстой сам отправился на Малую Дмитровку к Чехову, только что приехавшему из Ялты. Там оказались гости: артисты А. Л. Вишневский и А. И. Сумбатов (Южин). Поговорить не удалось170. На другой день Чехов обедал у Толстых. Упомянув этот визит в нескольких письмах, 25 апреля Чехов подробно написал А. М. Пешкову (М. Горькому): «Третьего дня я был у Л. Н. Толстого: он очень хвалил Вас, сказал, что вы «замечательный писатель». Ему нравятся Ваша «Ярмарка» и «В степи» и не нравится «Мальва». Он сказал: «Можно выдумывать все что угодно, но нельзя выдумывать психологию, а у Горького попадаются именно психологические выдумки, он описывает то, чего не чувствовал». Вот вам. Я сказал, что когда Вы будете в Москве, то мы вместе приедем к Льву Николаевичу... Толстой долго расспрашивал о Вас, Вы возбуждаете в нем любопытство. Он, видимо, растроган»171.

Горький ответил Чехову восторженным письмом; увиделся с Толстым впервые 13 января 1900 г., когда пришел в Хамовники вместе с В. А. Поссе.

— с писателем И. Н. Захарьиным (Якуниным). В библиотеке Толстого уже находились книги Захарьина: «Для народа. Рассказы» (СПб., 1897) и «Хива — Зимний поход в Хиву Перовского в 1839 году и первое посольство в Хиву в 1842 году». К удивлению, автор услышал, что Толстой прочел более половины второй книжки (прислана была в марте 1899 г.)172. Еще Толстой сказал, что интересуется походом Перовского, но, судя по разговору, особенно волновало, совершались ли те жестокости в отношении киргизов, о которых он слыхал. И радовался, что рассказы оказались недостоверными слухами. Узнав от гостя, что однажды тому довелось видеть наказание шпицрутенами, Толстой спросил: «— Вы не описали этого ужасного наказания?

— Нет.

— Напрасно. Такие вещи надо непременно печатать... Вы непременно, непременно это напишите, и у вас это, я уверен, выйдет хорошо... Рассказ должен производить самое тяжелое — страшное — впечатление. Мне, к счастью, не довелось видеть «этого ужаса»173.

«После бала» будет создан в 1903 г., но при жизни Толстого в печати не появится.

XXIX

14 мая с дочерью Татьяной Львовной Толстой поехал в Пирогово — к брату Сергею Николаевичу и в находившееся рядом Малое Пирогово — к Оболенским.

В семье брата наступили трудные времена. 27-летняя дочь Варя полюбила пироговского крестьянина В. Н. Васильева и уехала с ним из дома. Родительскому чувству и аристократической гордости отца нанесен страшный удар: он был уверен, что с его дочерьми такого никогда не может случиться, и переживал все как несчастье и оскорбление. Мария Львовна рассказывала в письме 28 апреля своему отцу: «С дядей Сережей перед отъездом она была очень нехороша, кричала, что ненавидит его, что он испортил ее жизнь, что она только любит Владимира и т. п. Дяде Сереже, конечно, страшно больно. Он, видно, постоянно только об этом и думает и мучается»174.

Толстой жалел брата: «Каждый день, и по нескольку раз в день, думаю о тебе и очень желаю тебя видеть. Знаю и болею о нелепости выходки Вари» (письмо 1 мая)175. Тем более, что чувствовал свою — невольную — вину. Об этом прямо сказано в позднейшем письме, когда случилась другая «беда»: старшая дочь Сергея Николаевича, Вера, сошлась с башкирцем Абдерашидом Сафаровым (находившимся в имении для изготовления кумыса), тоже уехала и хотя вернулась с новорожденным сыном домой, доставляла горькие страдания отцу.

«Прибавляло к моему страданию еще немного и то, что я был невольной косвенной причиной этого. Я знаю, что руководило мною в том, что я не препятствовал ни моим, ни твоим дочерям узнавать мои взгляды на жизнь и следовать им (признаюсь, это радовало даже меня), так руководило мною самое хорошее чувство, в котором я не могу раскаиваться, но вышло так, что это самое было причиной этого страшного горя для них, и для вас, и для меня. И не то, что меня люди могут упрекать (это Бог с ними, я знаю, что было у меня в душе), но то, что я сам вижу, что я, мои мысли, взгляды (пускай ложно понятые), все-таки они были внешней причиной всего этого. Как если бы я от души желал вытащить человека из воды, его бы не вытащил, и утопил другого, и сам бы остался цел»176.

Позднее в «Автобиографии» самая младшая дочь Сергея Николаевича, Мария Сергеевна (вышедшая в мае 1899 г. за небогатого владельца имения Дубки близ Пирогова) рассказывала: «Вера и Варвара под влиянием Л. Н. Толстого с 1885 года резко переменили свою жизнь, перестали нарядно одеваться, старались отдаляться от веселья и легкомысленной праздной жизни. Стали изучать медицину, чтобы быть в состоянии приносить пользу больным в деревнях, где было очень мало медицинской помощи. Учили крестьянских ребят грамоте. Завели для них хорошую библиотеку. Ставили с ними спектакли — «Первый винокур» Толстого и другие пьесы. К нам приезжал Лев Николаевич и очень интересовался школой...»177

В архиве Н. Н. Гусева сохранилась рукописная и машинописная копии письма Толстого от 12 июля 1899 г., обращенного к Вере: «Ты поступаешь ужасно, уезжая в Самару и доставляя такие страшные страдания своему отцу. А доставлять страдания другому — нельзя без того, чтобы не заставлять страдать себя. И ты страшно заставишь страдать себя, только твои страдания будут после, а его страдания теперь, перед его смертью. Это ужасно... Верочка, голубушка, ради всего святого опомнись, вникни в то, что я пишу кровью сердца»178.

«И свет во тьме светит». И достоверно известно — пьесу Шекспира: «Ты, кажется несешь свое Лирство (Король Лир) мужественно. Помогай тебе Бог». Завидовал одиночеству брата: «Лучше одиночество, чем недостойная и унизительная суета, в которой я должен быть, если не огорчать и не раздражать, что особенно больно перед концом» (т. 72, с. 241—242). У него самого тоже были три дочери: Мария уже ушла в замужество, Татьяна собиралась это сделать, а младшей, физически очень сильной Александре (она навсегда осталась дочерью отца) было всего 15 лет, и Софья Андреевна маялась, перебирая гувернанток, которых та не умела слушаться.

Спустя четыре года, опять в очень личном письме брату, снова возникло: «...Я думаю, что Варя права, что если люди равны и братья, то нет никакой разницы выйти за мужика Владимира или за саксонского принца. Даже надо радоваться случаю показать, что поступаешь так, как думаешь. По рассуждению это выходит так, но по душе, по чувству всего существа — это не так, и я возмущен такими доказательствами равенства... Тут есть другое — и очень сильное, и эгоистическое, и не имеющее ничего общего с христианством... Впрочем, как и в деле принцессы, я не судья»179.

«Что я видел во сне», создававшийся два года спустя после смерти Сергея Николаевича (23 августа 1904 г.), преисполнен состраданием к отцу, осуждением его аристократизма и пониманием дочери, которой «страстно хотелось не игры с жизнью, а самой жизни» (т. 36, с. 80—81).

XXX

Между тем и в Москве, и летом в Ясной Поляне, и даже в Пирогове, где Толстой провел в мае всего несколько дней, продолжалась работа — над «Воскресением».

Софья Андреевна записывала в дневнике:

«Лев Николаевич очень однообразно живет, работая по утрам над «Воскресением», посылая готовое к Марксу в «Ниву», поправляя то корректуры, то рукопись. Он пьет Эмс, худ, тих и постарел в нынешнем году» (21 июня).

«Лев Николаевич запнулся на месте суда в Сенате в своем “Воскресении” и очень желал бы кого-нибудь расспросить о заседаниях в Сенате, и шутя всем говорит: “Найдите мне сенатора”. Льва Николаевича точно нет: он живет один, весь в своем деле. Гуляет один, сидит один, приходит в половине обеда или ужина только поесть и опять исчезает. Видно все время, что работает мысль; и это его стало очень утомлять. Он переработал, и я ему советовала сделать перерыв» (26 июня)180.

«Четыре месяца не писал; не скажу, чтобы дурно провел это время. Усиленно работал и работаю над «Воскресением». Есть много, есть недурное, есть то, во имя чего пишется».

«Нива» — еженедельный журнал, а перерыв в печатании между 13 марта и 11 сентября был сделан только дважды (в № 26 и 30). Опубликованы полностью две части.

В начале августа А. Ф. Маркс попросил весь текст — по редакционным и цензурным соображениям: получить разрешение на очередные главы второй части было легче, имея конец. 22 августа Толстой предложил закончить печатание на второй части, «приложив к этому краткий в несколько строк эпилог» (т. 72, с. 174). Издатель запротестовал и согласился сделать больший перерыв. 27 августа Толстой написал: «Думаю, что я окончу исправление последней части в половине октября, но положим на всякий случай крайний срок 1-е ноября. Так как всех глав последней части будет около 20, то главы эти, рассчитывая по 3 в каждый №, поместятся до нового года во всяком случае» (т. 72, с. 178). Рукопись первых четырех глав третьей части отправлена в Петербург 8 октября, разумеется, с просьбой прислать корректуры для исправления. «Я не переставая работаю и спешу, сколько могу и сколько позволяет мне мое слабое нынешний год здоровье, — сказано в сопроводительном письме. — Пословица говорит: скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается, а я говорю: скоро дело делается, а не скоро сказка сказывается. И это так и должно быть, потому что дела самые большие разрушаются, и от них ничего не остается, а сказки, если они хороши, живут очень долго» (т. 72, с. 207).

Заключительные главы второй части появились в № 37 «Нивы» 11 сентября. Третья часть — 28 глав — напечатана в № 49 4 декабря, затем — в № 50 11 декабря, последние главы — в № 52 25 декабря.

«16 декабря 1899 года» — авторская дата под печатным текстом «Воскресения».

«только для текста первых двадцати восьми глав первой части романа потребовался всего лишь один повторный набор. Что же касается всего остального материала, то он подвергся такой усиленной авторской правке и был настолько расширен, что исправленные корректуры приходилось вновь набирать два, три, четыре раза и больше. В ряде случаев корректура переделывалась Толстым настолько радикально, что она с поправками целиком переписывалась, затем вновь исправлялась, вновь переписывалась и т. д., пока вторично, опять с рукописного оригинала, не поступала в новый набор, за которым часто следовало еще несколько наборов (таковы, например, главы, в которых идет речь о богослужении, о посещении Нехлюдовым Шустовой, первые главы третьей части и многие другие)» (т. 33, с. 377).

В период работы над корректурами сложились пятая и шестая редакции романа.

Свою работу в письме В. Г. Черткову Толстой охарактеризовал так: «Дело в том, что, как умный портретист, скульптор (Трубецкой), занят только тем, чтобы передать выражение лица — глаз, так для меня главное — душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать» (т. 88, с. 166). 13 октября в дневнике отмечен «какой-то умственный праздник и не нынче, а все последние дни: в «Воскресение» вдумал хорошие сцены». При работе над третьей частью особую роль приобрели книги, записки, воспоминания, письма, касающиеся сибирской ссылки, и прежде всего — политических каторжан и высланных.

В окончательной редакции в обрисовку некоторых революционеров добавлены «тени», отрицательные черты — видимо, отчасти по советам В. Г. Черткова. Впрочем, это вполне совпадало и с взглядом самого Толстого: «Я это самое думал и уже начал делать» (т. 88, с. 158).

Впервые в пятой редакции появился эпизод казни Лозинского и Розовского (революционеры-народовольцы, казненные в Киеве в марте 1880 г.).

и др.). Иные исключены: порка арестанта в тюрьме (т. 33, с. 261—263); рассказ о том, что Нехлюдову в политических не нравилось их пренебрежительное отношение к уголовным и вообще к «черному рабочему народу» (т. 33, с. 277—278). Впервые созданы образы Новодворова и Кондратьева; рассказ о Макаре Девкине, осужденном в каторжные работы за покушение на убийство; сцена на пароме со стариком-сектантом (основой ее послужило письмо к Толстому сектанта-бегуна А. В. Власова от 6 октября 1899 г.).

Завершив титаническую работу, в которой воплотились великое вдохновение, сознание исполняемого долга и почти ежедневный продолжительный труд, Толстой такими сдержанными словами отметил 18 декабря в дневнике это событие: «Кончил «Воскресение». Нехорошо. Не поправлено. Поспешно. Но отвалилось и не интересует более».

И через два дня: «Обдумываю философское определение жизни. Думал нынче о «Купоне» — хорошо. Может быть, напишу».

XXXI

Отклики современников на «Воскресение» стали появляться по мере публикации романа в «Ниве». 13 марта 1899 г. увидели свет первые четыре главы. На другой день Н. Д. Телешов советовал И. А. Бунину: «Прошу тебя, обрати внимание на начало. Весна описана изумительно, и переход к острогу великолепен»181.

А. С. Пругавин 6 апреля, когда было напечатано уже семнадцать глав, восхищался способностью «заглянуть в самую глубину человеческого сердца... »: «Боже, какое проникновение! Это нечто неслыханное, сверхъестественное»182.

Из США прислал письмо помещик Тверской губ. (ставший эмигрантом) П. А. Деменс, литератор, сотрудник «Вестника Европы» (псевдоним Тверской). Возмущенный тем, что в журнале «Cosmopolitan» сделаны выкидки и «шедевр оказался безумно искалеченным», высказался о прочитанном русском тексте: «...Я думаю, что по художественной правде и чисто христианской простоте “Воскресение” стоит даже выше лучших частей “Войны и мира” и “Анны Карениной”» (т. 72, с. 125). Толстой ответил 27 мая своему корреспонденту: «Очень благодарен вам за присылку вырезки и сочувственное отношение к моему писанию. Случай этот интересен тем, что показывает то, что цензуры не существует в Америке и других свободных странах только в той мере, в которой эти обязанности берет на себя само общество» (там же, с. 124)183.

10 июля датировано письмо Вл. И. Немировича-Данченко: «Ваш роман часто перестает быть литературой, по крайней мере я не припомню, когда еще читал что-нибудь так, как будто и не читаю, а сам хожу и вижу этих людей, камеры, комнаты, фортепьяно, ковры, мостовую и т. д... Это уже не иллюзия жизни, а она сама, эта жизнь». Рассказывал о своем романе из жизни рабочих «Пекло» (1898), где также изображена тюрьма; но только при чтении романа Толстого «начал получать верный угол зрения на то, что видел сам раньше». Вспоминал действительный случай передачи земли крестьянам, похожий на эпизод с Нехлюдовым184.

— письмо В. В. Стасова: «...Как тут у нас все обрадовались, когда пронеслась весть, что глав в «Воскресеньи» будет не 60 и не 80, а 100 и больше. Просто все повально только и говорят: «Ах, еще бы, еще бы прибавил! Дай Бог, побольше, еще и еще!» Не то что у нас тут, но я думаю по всей России, от одного конца и о другого, только и ждут нынче, что пятницы утра и звонка рассыльного с № «Нивы». Нынче пятницы везде превратились в воскресенья... Ах, какое изумительное чудо это ваше «Воскресенье»!..— вы, я думаю, и вообразить себе не можете. Мне кажется, во всей России только одни юродивые, неизлечимые калеки декаденты — против, этакие, как несчастные безобразники Мережковские, Минские и иные еще кое-какие, — только одни и производят в своих уродливых декадентских журналах какой-то писк!... Жду еще новую пятницу, и косую немножко Катю, и люцернского, не умаявшегося ни за что Нехлюдова!»185 И затем 4 августа: «Я не думаю, чтоб во всей России, как она ни восхищается вашим «Воскресением», был кто-нибудь, кто больше меня был бы в восторге от этой необыкновенной вещи... Нет, решительно Лев Толстой выше и сильнее и глубже , кто только писал и создавал в нашем веке. Да и не одного нашего века. И такою-то громадною вещью кончается XIX столетие» (т. 72, с. 149).

О том же — в письмах Стасова другим лицам.

«В «Воскресении» для меня всего выше (до сих пор) сцена в женской казарме, в тюрьме, после суда. За эти страницы — мало надеть бриллиантовый венок Толстому на голову. Но № 2 — это сцена Катюши, бегущей за поездом. Chef-d’oeuvre!» (9 мая). «Чем дальше подвигается «Воскресение», тем больше я изумляюсь и прихожу в беспредельный восторг. На такой-то вещи в литературе кончит Европа свой XIX век!» (10 августа)186. 11 августа Телешов снова обращался к Бунину: «Взгляни на толстовский роман: гнет свою линию, а все умники — публицисты с их претензиями — отходи к стороне и помалкивай, потому что — великан идет»187.

В октябре, получив от В. Г. Черткова лондонское издание первой части — «во всей настоящей беспредельной красоте и силе, без единого пропущенного слова»188, Стасов написал Толстому: «И вот на таких-то созданиях кончается XIX век и наступает XX-й. Нет, Лев Николаевич, вы там как хотите и как сами знаете со своими любвями и антипатиями, а у меня тоже есть, и на них я имею свое право. И в силу такого-то права объявляю, как муэдзин с минарета: «Нет Бога кроме Бога. Но тоже нет, сквозь все столетия, ни единого человека после Шекспира, кроме русского нашего нынешнего Льва»189.

В первый день нового, 1900 г., зная уже весь роман, Стасов отправил Толстому письмо: «Это такая штука, которой не было подобной во весь наш XIX-й век. Выше и «Misérables»-й190, потому что нет тут ни единой ниточки идеальной, чего-нибудь выдуманного и литературного, а все только само мясо и плоть жизни. А у кого еще это есть? Тут есть иное, что выше и «Власти тьмы» и «Ивана Ильича» самого, а это ли еще не высочайшие из высот, глубочайшие из глубин. Но из всех ваших правд жизни, ничто (мне кажется) тут меня так не поразило, как та живопись и скульптура, которого вы изобразили то высокое, новое, нарождающееся наше поколение, которое вместо Петербурга и Москвы, Новгорода и Рязани, Одессы и Оренбурга схвачено и посажено жить по тысяче сибирских углов и трущоб... Перед такою картиною и живописью, перед таким грандиознейшим из сюжетов, частная и отдельная жизнь Нехлюдовых и Катюшей — отходит скромно на второй план. Нет, каково! Автор, по своим симпатиям, рассудку и мыслям, все подобное не любил, от всего такого отстранялся, был как будто ко всему тому чужд, даже немножко враждебен иной раз, но тут осенил его прилив нового еще гения, и раздались неслыханные речи, словно с нового Синая. И вот чем начинается столетие. Еще раз пришел свет с Востока. Жду той минуты, когда увижу те глаза, которые смотрели на писавшуюся великую рукопись»191.

Стасов приехал в Москву 5 января 1900 г. Перед отъездом благодарил А. К. Черткову за то, что знает «Воскресение» «в настоящем и некастрированном его виде»: «Какое чудо творчества, ума, души, страсти, гения!!! Право, я все еще не могу прийти в себя от восхищения и радости. Сегодня я уезжаю вечером в Москву, чтобы провести 3—4 дня с великим этим человеком лично. Что за счастье, что есть такие люди на свете и что мне привелось быть его современником, видеть и слышать его лично!!»192 Вместе с Толстым посетил Третьяковскую галерею. Толстой записал о нем 8 января: «Образцовый . Как хотелось бы изобразить это. Это совсем ново».

Вернувшись в Петербург, Стасов в письме к О. И. Оптовцевой рассказывал о встречах с Толстым и снова — о «Воскресении»: «Еще раз повторяю: для меня это одна из гениальнейших книг, какие только существуют на свете, а сам Лев Толстой для меня выше не только всех наших Пушкиных, Лермонтовых, Гоголей, Достоевских и других (не говоря уже о Тургеневе, который для меня очень талантлив, но слаб и довольно бессодержателен), но и во всемирной литературе может равняться только с Шекспиром, а в русской литературе имеет достойными товарищами лишь и Грибоедова. Таков мой символ веры»193.

Восторженное письмо послал автору 28 октября Н. А. Касаткин. Художница О. К. Клодт рассказывала о своем впечатлении: «Все действующие там люди точно живые стоят в моих глазах, и все, что там говорится, так и вливается в душу»194. Другая читательница восхищалась Масловой: «Ах, как хорошо и человечно и правдиво написана Катюша... Она не виновата решительно ни в чем, а страдает и уже пострадала больше всех. И говорит всем только правду»195. Читатель из Киева писал о себе: «В настоящее время во мне идет та ужасная борьба, которая велась в организме князя Нехлюдова после суда присяжных»196. Еще один корреспондент умолял «ответить печатно и немедленно», как должен был поступить Нехлюдов, если бы он был уже женат197.

«Если и ничего больше не будете писать, то одного «Воскресения» довольно для людей. Трудно сказать больше, чем в нем сказано» (т. 72, с. 283). Толстой ответил 1 января: «Мне представляется до такой степени полным недостатков мое писание, что удивляешься, когда, несмотря на это, оно производит хорошее впечатление — удивляюсь и радуюсь» (там же, с. 281—282).

17 октября из Америки написал Э. Кросби: «Мне очень нравится «Воскресение». Я уверен, роман принесет больше пользы, чем любой трактат. Описание того, как у Нехлюдова постепенно открываются глаза на сущность общества, в котором он живет, на занятия его высокопоставленных друзей и бессмысленность жизни богатых заставит задуматься многих, кому это никогда раньше не приходило в голову».

8 января 1900 г. председатель Манхеттенского клуба единого налога У. Д. МакКрекен из Нью-Йорка благодарил за помощь, оказанную их делу книгой Толстого198. Молодой французский юрист Рене Кроль назвал себя «французским Нехлюдовым» (28 февраля 1900 г.). Голландский журналист Ван Дейль восхищался призывом к «безбрежной доброте и христианскому братству» (письмо 25 августа 1899 г.). Испанец Федерико Шильдкнехт — «чистотой души» автора (27 января 1900 г.).

В январе 1900 г. высказался о романе А. П. Чехов, дожидавшийся полной публикации: «прочел все сразу, залпом». (Еще 21 декабря А. Ф. Маркс сообщал Толстому, что отпечатано отдельное издание, повторяющее текст «Нивы». Такое издание в свет не вышло. Очень скоро появились помеченные 1900 годом два издания, учитывающие последние исправления автора в корректурах. В одном из них рисунки Л. О. Пастернака. Авторская дата в отдельном издании: 17 декабря 1899 г.)

«Это замечательное художественное произведение, — писал Чехов М. О. Меньшикову 28 января. — Самое неинтересное — это все, что говорится об отношениях Нехлюдова к Катюше, и самое интересное — князья, генералы, тетушки, мужики, арестанты, смотрители. Сцену у генерала, коменданта Петропавловской крепости, спирита, я читал с замиранием духа — так хорошо! А m-me Корчагина в кресле, а мужик, муж Федосьи! Этот мужик называет свою бабу «ухватистой». Вот именно у Толстого перо ухватистое. Конца у повести нет, а то, что есть, нельзя назвать концом. Писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из Евангелия — это так же произвольно, как делить арестантов на пять разрядов. Почему на пять, а не на десять? Почему текст из Евангелия, а не из Корана? Надо сначала заставить уверовать в Евангелие, в то, что именно оно истина, а потом уж решать все текстами»199.

П. И. Бирюков свидетельствует: «Многие читатели, пораженные и побежденные силой художественного прозрения при чтении этого произведения, были до некоторой степени разочарованы концом романа: «Так все хорошо, глубоко и вдруг тексты и конец». Когда до Л. Н-ча дошли эти разочарования, он ответил на них: «Если я позволил себе так много времени посвятить художественной работе, т. е. недостойной моему возрасту игре, то только для того, чтобы заставить людей прочесть забытые ими места Евангелия, которыми заключил роман»200.

XXXII

Как заметил критик «Русской мысли» М. Протопопов, «внешний успех романа вполне соответствует всемирной репутации его автора: роман читался нарасхват, вышел в бесчисленных изданиях, переведен на все языки и заставил говорить о себе едва ли не все литературные органы и не всех литературных критиков мира»201.

13 августа в газете «Киевлянин» появилось «Открытое письмо графу Л. Н. Толстому», подписанное: Старый судья. Петербургский «Журнал министерства юстиции» перепечатал статью в августовском же номере. «Преклоняясь» перед авторитетом «великого европейского писателя», «старый судья» — «во имя правды» — защищал «тружеников закона»: «Я намерен спросить вас, жизненны ли те образы, которые вы изобразили типами судебного ведомства?.. Знаете ли вы ту среду, которую взялись описывать?» Огорчался, что Толстой не нашел «в целой обширной судебной семье ни одного симпатичного человека», хотя понимал, что создатель романа признает лишь «Божий суд», т. е. «суд собственной совести»203.

Либеральный «Вестник Европы» в № 12 поместил неподписанную статью. Автор готов был согласиться с критикой председателя и членов суда, но защищал присяжных, впрочем находил, что в толстовской картине не только мрачные краски. Упреки Старого судьи напомнили ему «отсталых критиков 40-х годов», писавших о «Ревизоре» и первом томе «Мертвых душ» Гоголя.

В первом номере за 1900 год «Вестник права» напечатал статью, автор которой подписался так: Бывший прокурор, ныне судья204. Бывший прокурор полагал, что в отличие от сатирических картин Щедрина судьи у Толстого — «живые люди», хотя в некоторых чертах и «проглядывает тенденциозность, граничащая с издевательством»205.

«Le Figaro» направил в Ясную Поляну (как и другим выдающимся деятелям — Анатолю Франсу, Элизэ Реклю, Генрику Ибсену, Раймону Пуанкаре) этот вопрос: «Имеет ли общество право наказывать?», намереваясь опубликовать ответ, Толстой написал 17 сентября: «Ответ на вопрос, который вы мне ставите, находится в моем романе, перевод которого выходит в «Echo de Paris». Этот вопрос давно занимал меня, и я старался разрешить его насколько мог лучше» (т. 72, с. 185)206.

В № 12 за 1899 год «Литературных приложений» к «Ниве» поместил статью «Что нового в литературе?» Р. И. Сементковский, очень хорошо знавший весь роман.

О «первоклассном литературном произведении» критик заметил сдержанно: оно «вызывало, смотря по настроению читателя, то похвалы, то порицания». Совсем не занимаясь тем, что привлекло в романе Чехова и Стасова, считая все это «рамкой картины», он сосредоточил внимание на образе Нехлюдова, «вековечном типе» лишнего человека: «Как близок и как понятен нам этот князь Нехлюдов. Он имеет в литературе своего знаменитого предшественника, тоже громившего с высоты своего теоретического величия и своей пробудившейся совести все окружающее. Назывался этот предшественник Чацкий...» Дальше упоминались Манилов, Рудин, Райский — в противопоставлении Костанжогло, Инсарову, Соломину, которые «не выступали в роли неумолимых судей существующего, но зато делали очень много, чтобы изменить существующее к лучшему»207. В статье 1901 г. Сементковский прямо назвал «лишнего человека» отрицательным героем.

Сходным образом высказался и П. Н. Краснов в первом номере за 1900 год «Книжек Недели», разбиравший книгу «с житейской точки зрения» — в свете «теории малых дел», не разделявший, как и вся редакция журнала, максимализма создателя и его героя. Критик уверял, что сюжет «Воскресения» состоит «в истории обновления души князя Нехлюдова», и с этой точки зрения в романе изъяны: «Путем каких душевных страданий, каких нравственных силлогизмов доходит Нехлюдов до этого странного решения, автор не показывает читателю, и решение Нехлюдова остается мало мотивированным и необъясненным»208. То же говорится и о Масловой: «От читателя, в сущности, скрыт душевный процесс, в силу которого она превратилась из невинной и жизнерадостной воспитанницы тетушек Нехлюдова в падшую женщину и затем опять возродилась в чистое, серьезное и любящее существо»209. Загадочной чертой, по собственному признанию критика, явилось сочетание «символизма» и «натурализма», не получающих, однако, перевеса над традиционными формами «наглядного реализма». Совсем недоступным остался новый метод психологического анализа, примененный Толстым в «Воскресении»: не столько внутренний монолог, диалог, но «душевная жизнь, выражающаяся в сценах».

«подвергнуть забвению» роман Толстого. Так выразился известный историк, профессор Московского университета Д. И. Иловайский, выпускавший ежедневную газету «Кремль». Ему не нравилось все: ни изображение суда, ни отношение к церкви, ни история отношений Нехлюдова и Масловой. Впрочем, замечает исследователь, «историк Иловайский знал и понимал гораздо больше, чем мог себе позволить высказать публицист Иловайский на страницах газеты «Кремль». Может быть, именно поэтому его так тревожил и занимал роман «Воскресение», в котором он находил подтверждение некоторым своим тайным опасениям относительно будущего и которые он хотел поскорее «рассеять» и забыть, как дурной сон, более похожий на действительность, чем сама действительность»210.

Также в январских номерах 1900 г., и тоже в консервативной газете — «Новое время» — появилась статья В. В. Розанова «Пассивные идеалы». В Нехлюдове критик увидел что-то «кислое», «сморщенное», героя «отрицания», «негации», погружения в сумерки, во тьму. России, по мнению Розанова, нужен не Толстой, а Петр Великий: «Вот кто умел бы воскреснуть и кто действительно воскресил бы Россию». Впечатление «свежего пятна» произвели на Розанова изображенные в романе «новые люди»: Толстой представил их «необыкновенно нежными, и это-то ново и поразительно в смысле исторического рисунка»211.

Первые печатные отклики в Англии, где роман появился, кроме русских изданий В. Г. Черткова, в переводе Луизы Моод (в 1901 г. с вступительной статьей Эльмера Моода), были вполне положительны.

«“Воскресение” — это самая бескомпромиссная книга, когда-либо написанная» (Clarion. 1899. June 19).

«Новый роман Толстого «Воскресение» объявлен знающими судьями лучшим произведением за многие последние годы... “Анной Карениной”» (Academy. 1899. June 10).

«“Воскресение” — самое потрясающее из его произведений. Роман содержит много описаний, превосходящих в своем дерзком реализме Золя, Толстой непримирим в своей убежденности и обнажает страшную правду с мужественной откровенностью и неизменной отвагой» (Daily Telegraph. 1900. March 15).

«Толстой несомненно единственный великий христианский учитель наших дней. Кроме того, это беспощадный мыслитель, который видит человеческую комедию до конца и рисует ее с тонкостью и проницательностью, каких не достигал ни один древний или современный писатель» (Morning Leader. 1900. March 20).

«Достоинство этой книги — ее замечательная простота. Вас не оставляет потрясающее впечатление, что все описанное — правда, что герои — реальные люди, что их жизнь и судьба имеют глубокое значение для писателя и для вас. Книги, о которых можно это сказать, — редкое явление в любой литературе» (Westminster Gasette. 1900. March 22)212.

Но «правда», «бескомпромиссность» романа привела и к столкновению — с квакером Д. Беллоузом. Когда В. Г. Чертков обратился с просьбой помочь распространению издания, Беллоуз отказал и даже был против принятия в духоборческий фонд денег за «безнравственную книгу». Особенно возмутила его XVII глава первой части — эпизод соблазнения Катюши. В декабре 1899 г. Беллоуз, вместе с другим квакером, Э. Бруксом, приехали хлопотать о переселении в Канаду сосланных в Сибирь духоборах и посетили Хамовники. Толстой встретил их дружелюбно, но написал В. Г. Черткову: «Боюсь, что они дурно взялись за дело» (т. 88, с. 185). Хлопоты успеха не имели.

«созерцанием серии фотографий сомнительного свойства».

Толстой ответил, начав письмо словами «Дорогой друг»: «Все, что я могу сказать в свою защиту, это следующее: когда я читаю книгу, главный интерес для меня — мировоззрение автора, что он любит и что ненавидит. И я надеюсь, что читатель, который будет читать мою книгу с той же точки зрения, поймет, что любит и чего не любит ее автор, и проникнется чувством автора.

Еще могу сказать, что писал эту книгу, всем сердцем ненавидя похоть, и что выразить это отвращение было одной из главных целей этой книги...

Думаю, что мы будем судимы нашей совестью и Богом не за последствия наших поступков, которых мы не можем знать, но за наши намерения. И я надеюсь, что мои намерения не были дурны» (т. 73, с. 164).

Во Франции «Воскресение» вышло в переводе Теодора де Визева (в течение 1900 г. — пятнадцать изданий); с иллюстрациями Л. Пастернака — в переводе И. Гальперина-Каминского. Этот второй перевод Толстой рекомендовал Элизэ Реклю как «наиболее полный и точный» (т. 72, с. 393).

— пропуски. Э. Моод в статье «Как Толстой писал “Воскресение”» свидетельствует: переводчик, «не довольствуясь полированием простого и прямого стиля Толстого и обращением его в чрезвычайно плавную книжную речь, выбросил описание церковной службы, из боязни оскорбить католиков, и нападки на армию, из боязни возбудить неудовольствие дрейфусаров»213. П. И. Бирюков переслал Толстому в феврале 1900 г. длинное, льстивое и хитрое объяснение переводчика, задетого нападками на него в газетах. Визева уверял, что действовал «исключительно в интересах учения Льва Толстого» — «не для того, конечно, чтоб улучшить это учение, но чтоб оно могло оказать воздействие на большее число людей», т. е. не отпугивать возможных поклонников резкостями. Толстой оставил письмо без ответа.

А. Бонье (посещавший Хамовники в декабре 1897 г.) поместил рецензию 16 декабря 1899 г. в газете «La Revue bleu»: «Это... одна из самых прекрасных и сильных книг Толстого. Она дает необыкновенно яркое представление о жизни. Арестанты, судьи, светские люди живут здесь как в подлинной действительности. Ни один писатель до Толстого не умел с такой мощью создать множество отличных от него существ, наделенных ярким индивидуальным своеобразием».

Социалист Морис Денав считал «Воскресение» самой выдающейся книгой современности. Рене Думик 12 февраля 1900 г. напечатал статью «Новый роман графа Толстого» в «La Revue de deux Mondes»: «Добро всеобщего братства должно объединить всех людей, способных к взаимной помощи, — именно здесь источник вдохновения Толстого». Вместе с тем, утверждал критик, «очень немногие сумели предъявить обществу столь тяжкие обвинения. Мало кто сумел проявить больше страсти, убежденности, сарказма, силы, темперамента в социальной сатире. Памфлет вторгается в роман, а ненависть поставлена на службу любви, состраданию... Эта неистовая сила и эта суровость придают сатире Толстого художественную красоту». Думик ставил русского писателя в пример западным, которые, «сосредоточившись на изображении (часто неточном) внутренних переживаний героев, не умеют показать деятельность человека в социальной сфере»214.

—1900 гг. вышло более десяти переводов «Воскресения». Об одном из них (Л. Гауффа) Толстому написал из Франкфурта-на-Майне один из читателей — Э. Кальб, знавший и русский язык. Выпущены целые главы («все оскорбительное для церкви и армии»), но также и многие «нравственные рассуждения»215.

Немецкие критики резко разделились на два лагеря: противников и защитников. «По мнению реакционно настроенного критика Фреймарка, автора книги «Толстой как личность», общество требовало «новых, отвечавших современным воззрениям, моральных ценностей... Но их не мог предложить фанатичный, односторонний Толстой, их мог предложить Ницше, которого не раз называли его антиподом». Что же касается самих моральных ценностей, то они мыслились этому автору именно такими, «какими представлялись Ницше в его сверхчеловеке»»216. Сторонники и последователи Толстого подчеркивали как раз моральную силу его созданий, в том числе «Воскресения». В 1901 г. литературно-биографический очерк «Л. Н. Толстой» выпустил в Берлине Евгений Цабель. Убежденный либерал, критик отрицательно относился ко всем поздним сочинениям Толстого, а в романе, «несмотря на множество верных превосходных наблюдений», усмотрел «отталкивающее содержание», излишне подробные описания судебного разбирательства, «ослабление творческих сил, враждебное отношение к жизни и усталость»217.

В 1900 г. в Польше издал свою работу о «Воскресении» М. Здзеховский, сосредоточив внимание на «нравственной религии» Толстого.

В Румынии консервативная бухарестская газета «Ероса» начала в 1899 г. печатать роман, но оборвала публикацию на девятой главе второй части; в следующем году другая газета, выходившая в Яссах, прекратила публикацию на четвертой главе первой части218.

«The Cosmopolitan Magazine». С первой же части роман стал подвергаться искажениям (все та же злополучная сцена соблазнения Катюши). По просьбе В. Г. Черткова Толстой уже 13/25 апреля 1899 г. направил заявление в редакции иностранных газет, лишая авторизации издание «Cosmopolitan» (т. 72, с. 115). Несколько писем 1899 г. к Черткову посвящены этой неприятной истории; в июле пришлось объясняться письменно и с издателем «Cosmopolitan» Джоном Уокером. Публикация была прекращена и, при содействии Э. Кросби, передана другому издательству: Dodd, Mead and Cº, которое и выпустило «Воскресение» в 1900 г., в переводе Л. Моод, с иллюстрациями Л. Пастернака. С 25 марта 1899 по 3 марта 1900 г. роман печатался и в газете «The Clarion».

5 октября 1899 г. Толстой написал Л. А. Сулержицкому: «Много было приятного мне в этой работе, в самой работе, но в отношениях с людьми, с издателями было неприятного очень много» (т. 72, с. 181).

XXXIII

Печатный текст «Воскресения» заканчивается абзацем:

«С этой ночи началась для Нехлюдова совсем новая жизнь, не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним с этих пор, получало для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее» (т. 32, с. 445).

«будущее» очень скоро стало занимать творческое воображение Толстого. 5 мая 1900 г. в дневнике: «Думаю о крестьянском романе». 23 июня: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое — продолжение «Воскресения»: крестьянская жизнь Нехлюдова». 28 ноября: «Вчера читал статью Новикова219 и получил сильное впечатление: вспомнил то, что забыл — жизнь народа: нужду, унижение и наши вины. Ах, если бы Бог велел мне высказать все то, что я чувствую об этом. Драму «Труп» надо бросить. А если писать, то ту драму220 и продолжение «Воскресения». 15 декабря: «Прошел мимо лавчонки книг и вижу «Крейцерову сонату». И вспомнил: и «Крейцерову сонату» и «Власть тьмы», и даже «Воскресение» я писал без всякой думы о проповеди людям, о пользе, и между тем это, особенно «Крейцерова соната», много принесло пользы».

Спустя почти четыре года, 17 июля 1904 г., возвратившись из Пирогова в Ясную Поляну: «Дорогой увидал дугу новую, связанную лыком, и вспомнил сюжет Робинзона — сельского общества переселяющегося. И захотелось написать 2-ю часть Нехлюдова. Его работа, усталость, просыпающееся барство, соблазн женский, падение, ошибка, и все на фоне робинзоновской общины». И 18 июля: «Ах, как бы хотелось написать II-ю часть Нехлюдова!»

Ни одной страницы сочинения о «крестьянской жизни Нехлюдова» не было создано.

Издатель «Нивы», разумеется, готов был печатать в своем журнале и другие художественные произведения. 1 декабря 1899 г. с отправлявшимся в Петербург П. А. Буланже Толстой направил письмо А. Ф. Марксу: «Письмо это передаст вам мой близкий друг, «alter ego». Я просил его переговорить с вами об очень важном для меня деле. Очень прошу вас исполнить то, о чем он будет просить вас. Это очень для меня важно» (т. 72, с. 253—254). На письме пометка Маркса: «Отец Сергий». Печатание «Отца Сергия», «Хаджи-Мурата», «Истории матери» Толстой откладывал на неопределенное время. 5 декабря в новом письме просил не печатать объявления о повестях: «Если они напишутся, я с удовольствием отдам их в ваш журнал, но обещать ничего не могу» (т. 72, с. 259). Маркс поблагодарил за обещание. В «Ниве» Толстой больше никогда не печатался. Все три повести увидели свет в т. II «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого». Над «Хаджи-Муратом» еще предстояла большая вдохновенная работа в 1901—1904 годах.

15 декабря В. Г. Черткову Толстой написал: «с радостью и надеждой колеблюсь в выборе работы» (т. 88, с. 185). 18 декабря в дневнике: «Больше всего занимает философия, но ничего очень не хочется. Отдыхаю». 20 декабря вспомнился «Фальшивый купон», но он тогда не был продолжен. Увлекла другая работа, родившаяся после разговора со знакомым крестьянином Афанасием Агеевым, который теперь служил весовщиком на московско-казанской железной дороге. В конце декабря набросана статья, названная «Самый дешевый товар»: «Он рассказал мне, что эти грузовщики работают с отдыхом по часу для обеда и ужина 36 ЧАСОВ сряду» (т. 90, с. 169). В конце Толстой задает свой старый вопрос: «Так что же делать?» и отвечает: перестать быть рабовладельцами, «сознать свою вину» (там же, с. 173). 2 января — в письме В. Г. Черткову: «Я ездил туда и видел этих людей и эту работу и хочется рассказать то, что довелось думать об этом» (т. 88, с. 188). В 1900 г. эта большая статья — «Рабство нашего времени» — была завершена и напечатана.

«рабочий вопрос»221.

XXXIV

В переписке 1899 г. значительным событием стало последнее письмо Д. В. Григоровичу. Толстой виделся с ним последний раз в феврале 1897 г. в Петербурге, а писал и того раньше — в 1893 г., по случаю 50-летия литературной деятельности. Теперь 77-летний больной писатель жил близ Вены и принял живое участие в Татьяне Львовне, поехавшей туда для лечения гайморита. Она попросила отца написать «два слова Григоровичу, — он очень с нами мил и скоро умрет, бедный»222. Толстой сам был нездоров, так что ответ написан под диктовку рукой Софьи Андреевны. «Спасибо вам, милый, дорогой друг Дмитрий Васильевич, и за письмо, и за добрые чувства, и за добрые дела, что перевели Таню из дурного места в хорошее, — благодарил Толстой. — Жалко мне было слышать, что вы болели и мучались. Переехать в новую жизнь, получить новое назначение в наши с вами года, хотя я и на семь лет моложе, очень привлекательно, только бы переезд был удобный и без особенных страданий. А впрочем, и страданья не мешают. Крестьяне говорят: хорошо пострадать перед смертью. А как и отчего хорошо — я не сумею объяснить теперь, но всей душой согласен с ними. Только малодушие просит помягче экипаж». Говорил и про «Воскресение». «Я никак не ожидал, что так увлекусь своей старинной литературной работой. Не знаю, результаты какие, а усердия много» (т. 90, с. 310—311, 14 июня 1899 г.).

Осенью Григорович приехал домой, в Петербург. В последних числах декабря М. О. Меньшиков написал Толстому: «Вы поручили мне передать Григоровичу Ваше участие к его болезни и слова дружбы, но оказалось, что мы говорили о нем в его предсмертный час. Так и не удалось мне доставить ему этой радости» (т. 72, с. 156).

Д. В. Григорович скончался 22 декабря.

5 июля 1900 г. А. Б. Гольденвейзер записал суждение Толстого о Григоровиче: «Он теперь устарел и кажется слабым, но это важный и прекрасный писатель, и дай Бог Чехову иметь десятую долю того значения, какое имел Григорович. Он принадлежал к числу лучших людей, начинавших важное направление. У него есть много и художественных достоинств. Например, в начале «Антона Горемыки», когда мужик приезжает домой и приносит сыну или внуку какую-то веточку — это трогательная подробность, характеризующая и старика и простоту и незатейливость той жизни»223.

Некая Клавдия Толстая (однофамилица) просила помочь избавиться от скверной работы — аккомпаниаторшей скрипача в доме терпимости. 1 августа Толстой написал богачу А. В. Морозову (отказавшемуся выделить деньги для духоборов), и 25 августа тот благодарил за данную ему «возможность сделать доброе дело» (т. 72, с. 172). Девушка тоже благодарила: «жизнь начинает улыбаться мне», — написала она Толстому.

Тогда же З. М. Любочинская из Киева, страдая от разных несчастий, спрашивала, имеет ли человек право убить себя. Толстой ответил на «трогательное письмо» длинным посланием (в 1900 г. В. Г. Чертков напечатал его в «Листках Свободного слова» под заглавием «О самоубийстве»). Главный тезис таков: «Пока есть жизнь в человеке, он может совершенствоваться и служить миру. Но служить миру он может только совершенствуясь и совершенствоваться только служа миру» (т. 72, с. 176).

Редактора «Русской мысли» В. А. Гольцева Толстой просил помочь сосланному в Яренск Вологодской губ. революционеру, писавшему стихи, Н. А. Чудову. М. О. Меньшикова — напечатать «философское сочинение», в которое «очевидно, вложил душу» С. Куклин224. А. М. Кузминского — чтобы не подвергали испытанию в лечебнице для душевнобольных декоратора петербургских императорских театров А. К. Малова, убившего из ревности артиста Н. П. Рощина-Инсарова: «Меня просит очень хороший и достойный доверия и уважения человек, молодой писатель Н. Тимковский» (т. 72, с. 183). С. И. Бирюкова (брата Павла Ивановича), служившего земским начальником в Костромском уезде, просил за женщину-врача, нуждавшуюся в работе. Перед кн. А. Д. Оболенским, товарищем министра внутренних дел, ходатайствовал за Н. Л. Озмидова, сосланного в Вятку и опасавшегося высылки в Остзейскую губернию. В. В. Стасова просил помочь А. Э. Дараган в ее хлопотах о разводе. Баронессу О. В. Фредерикс — крестьянину В. В. Баринову, приговоренному к полутора годам арестантских рот. Рукопись некоего М. Н. Лизгоро, находившегося в тюремной больнице г. Каинска Томской губ., пытался пристроить через В. А. Гиляровского. А. Ф. Кони просил обратить внимание на дело сектанта-штундиста С. П. Зиновьева, слушающееся в Сенате. Продолжалась посылка записок Н. В. Давыдову.

Ж. М. Жоромская из Риги, характеризуя себя в письме как «существо никому неизвестное, всеми презираемое и глупое до бесконечности», спрашивала, однако, «какая цель человеческой жизни, зачем человек живет», и Толстой ответил длинным письмом (в 1906 г., без указания имени адресата, вошло в книгу: Л. Н. Толстой. «Для чего мы живем?» Мысли о смысле жизни. Собрал В. Г. Чертков. Изд. «Посредник»). «Вы правы, — сказано здесь, — что на вопрос этот отвечает только религия. Религия, истинная религия, есть ничто иное, как ответ на этот вопрос... братским, свободным и разумным» (т. 72, с. 189—190).

Октябрьское письмо А. В. Власову, сектанту-бегуну (не признавал паспорта, не имел постоянного места жительства и за отказ «от всякого земного общества и от всех религиозных убеждений, от имени, отчества и фамилии» судим), Толстой начал словами: «Получил ваше письмо и рад был узнать из него про вас и вашу веру». И дальше: «С тем, что вы высказываете в письме вашем, я вполне согласен и духом радовался, читая его. Одно могу посоветовать, то, чтобы в обличении не терять любви к заблудшему брату; и еще то, чтобы в обличениях лжи больше упирать и полагаться на разум и любовь, а не на стихи из писания» (т. 72, с. 221). Послал Власову свои работы «Как читать Евангелие и в чем его сущность?», «Христианское учение», а также разные материалы об отказе П. В. Ольховика от военной службы, изданные в 1897 г. в Англии отдельной книгой. 17 ноября Власов рассказывал в ответном письме: «Когда я читал писмы о Петре В. Ольховике и Середе и когда я читал вашу прозбу к зав. батальоном, то никто не мог удержаться, все заплакали» (т. 72, с. 226). «Неграмотное» письмо Власова и ответ Толстого были изданы отдельной брошюрой в Париже в 1900 г. Полем Буайе и Шарлем Саломоном. Толстой благодарил Саломона: «Вы сумели из этого письмеца сделать очень интересную — по крайней мере, мне так кажется — статью» (т. 72, с. 413—414).

20 ноября отправил сочувственное письмо членам земледельческой колонии близ г. Лидза, поставившим целью жить без денег: «Мне очень радостно узнать, что у меня столько друзей в Англии» (т. 72, с. 248). 15 декабря — Полю Фонтену, Другу Э. Сине, который просил совета, как ему жить и наилучшим образом истратить часть своего «капитала». Письмо француз начал обращением «Mon père» («Отец мой») и просил разрешения приехать. Толстой старался отговорить: «Я всегда испытываю мучительное чувство большой ответственности, которую не могу оправдать, когда люди приезжают так издалека для того только, чтобы меня видеть» (т. 72, с. 300). В конце 1900 г. Фонтен все же приезжал и встретился с Толстым.

Из Владивостока пришло пространное письмо В. А. Лебрена. Потерявший отца 17-летний юноша прочитал религиозно-философские книги Толстого и рассказывал о своих мыслях и чувствах. «Вы угадали, что мне радостно узнать, что у меня есть друзья на Дальнем Востоке», — отвечал Толстой 28 ноября. После подписи «Любящий вас Лев Толстой» добавил, что не разъясняет замеченные молодым человеком противоречия в его сочинениях: «некоторые я бы и мог разъяснить, другие же так и остаются противоречиями, объясняемыми тем, что разные вещи писаны в разное время и соответствуют разным мировоззрениям. Главное же, надо помнить, что буква мертвит, а дух живит» (т. 72, с. 250).

В начале 1900 г. Лебрен приехал в Москву и вскоре, по приглашению Софьи Андреевны, сделался (ненадолго) литературным секретарем Толстого225.

в 1900 г. в «Листках Свободного слова», как и пространный ответ от 13 декабря студенту А. И. Дворянскому о религиозном воспитании детей. Здесь находится важное автобиографическое признание. «Я написал книжку, называемую «Христианское учение», в которой я хотел сказать как можно проще и яснее то, во что я верю. Книга эта вышла недоступною для детей, хотя я имел в виду именно детей, когда писал ее» (т. 72, с. 266).

Статью, которая «послужила бы к устранению ужасов войны в Южной Африке», просил у Толстого издатель немецкой газеты «Deutsche Warte» Х. фон Хорн (письмо 9 октября) и сотрудник южно-африканского журнала «Commonweal» Уильям Причард, начавший свое письмо от 3 декабря обращением. «Учитель и великий художник!»226.

В конце декабря начато письмо духоборам, переселившимся в Канаду — «об их жизни, об обмане соблазна собственности» (т. 88, с. 188), отправленное 15/27 февраля 1900 г.

XXXV

Посетители были столь же разнообразны, как и переписка.

1 июня в Ясную Поляну приехал ученик П. Буайе, французский литератор, искусствовед, переводчик русских писателей Морис Дени Рош227. Разговор шел по-французски, но гость удивился, когда услышал, что «столь же легко и живо» со своей молодой невесткой (женой Льва Львовича) Толстой объяснялся по-английски.

«Время от времени Толстой умолкал и долго глядел сквозь полузакрытые веки. Как-то он застыл на месте и стоял несколько секунд, прислушиваясь.

— Вы слыхали? — спросил он меня, снова двинувшись в путь, — это перепел затянул свою песню там, вдали»228.

Беседовали о литературе и о живописи. Рош запомнил слова Толстого: «Как стилисты современные писатели гораздо более искусны, чем мы, старики. Они гораздо больше художники, у них больше ловкости, больше наблюдательности; однако они уже не разрабатывают сколько-нибудь значительные темы — не хотят или не умеют этого делать. Они занимаются одними пустяками».

Относилось это и к Чехову, «шедевр» которого — «Злоумышленник» — Толстой похвалил в очередной раз, вспоминал «с добродушной радостью» и другие рассказы. Но «с восторгом» говорил и о рассказе П. Е. Накрохина «Вор»229. Похвалил «талант Октава Мирбо и резкость его суждений», Анатоля Франса (хотя не видел «никаких достоинств» в романе из эпохи раннего христианства «Таис») и «шутки» Вольтера. И о Стендале: «Работая над «Войной и миром», он испытал заметное влияние «Пармской обители». Точка зрения Фабрицио на происходящее сражение, которое он наблюдает из своего уголка, не понимая его общего смысла, сильно поразила Толстого».

В живописи не одобрил обновленного иконописного стиля В. М. Васнецова, но и «достаточно сентиментального» М. В. Нестерова: «Современному художнику следует рассматривать религиозные сюжеты только с исторической точки зрения, как делал это Николай Ге». Высказал одобрение И. Е. Репину и «нескольким изобразителям крестьянского быта из школы, называемой ». Рассказал Толстой и о чрезвычайно ему нравившемся скульпторе Паоло Трубецком, восхищаясь «чувством современности», которым тот одарен. Однажды во время сеанса Толстой дал ему, не нуждавшемуся в книгах («художник работает только глазами»), одну из своих книг. «Трубецкой ушел, не захватив с собою книги. На одном из следующих сеансов Л. Н. напомнил ему о его забывчивости и заставил взять том с собой. «Ну что, — спросил он его через несколько дней, — читаете ли вы мою книгу?» — «Да, — отвечал скульптор, — я ее начал». — «Ну и как?» — «Ах, — сказал Трубецкой, — это такая скучища! Я тотчас же ее и бросил». Рассказывая об этой оценке его книги, Толстой смеялся от всей души». Речь, вероятно, шла о книге «Что такое искусство?»

Как видно по Ежедневнику Софьи Андреевны, 28 августа Трубецкой приехал в Ясную Поляну и провел четыре дня, работая над новым, небольшим бюстом Толстого.

19 июля был канадский профессор политической экономии Д. Мэвор (помогавший в деле переселения духоборов) и встретился здесь с французом Ш. Саломоном. Мэвор интересовался книгами о положении русских крестьян после освобождения. Направляя его к А. Н. Дунаеву, Толстой просил помочь «в этом и в том, что ему может быть нужно» (т. 90, с. 313). Прощаясь, Мэвор выразил надежду, что Толстой посетит когда-нибудь Новый Свет. «Нет, — ответил он, забавно подмигивая, — я готовлюсь к другому, лучшему миру»230.

2 августа А. Б. Гольденвейзер записал в дневнике, что находится в Ясной Поляне с 27 июля. «Ко Льву Николаевичу приходил какой-то странный молодой человек, Кондратьев, который на мой вопрос о том, чем он занимается, ответил, что он «вольный сын эфира». Кондратьев говорил Льву Николаевичу, что хочет поселиться в деревне с народом.

— Я, разумеется, не советовал ему этого. Обыкновенно из таких попыток ничего не выходит»231. 1 октября Гольденвейзер приехал снова и опять переписывал «Воскресение»: первые главы третьей части. В предыдущий раз записал слова Толстого: «Я не понимаю, как можно писать и не переделывать все множество раз. Я почти никогда не перечитываю своих уже напечатанных вещей, но если мне попадется случайно какая-нибудь страница, мне всегда кажется: это все надо переделать, вот как надо было сказать...»232.

В сентябре приезжал редактор «Daily Chronicle» А. Е. Флетчер. 16 сентября Толстой написал о нем Софье Андреевне в Москву: «Вчера был англичанин с женою, как большинство европейцев, очень cultivated <культурный>, но нет серьезности — веры в то, что надо делать то, что разумно, а что все неразумное, как бы оно ни было старо и уважаемо, надо бросать» (т. 84, с. 344).

7 ноября был А. В. Кун, управляющий Тульским оружейным заводом: «мы приятно беседовали» (там же, с. 346).

«После игры Лев Николаевич много говорил приятного Игумнову, хваля его игру, и развивал мысль, что «в искусстве важно, чтобы не сказать ничего лишнего, а только давать ряд сжатых впечатлений, и тогда сильное место (и в голосе Л. Н. дрогнула нотка) даст глубокое впечатление». И он начал рассказывать о картине, на которой нарисована опоздавшая собака, и по ее виду видно, как она бежала, как преодолевала все препятствия, прибежала — и поздно, хозяина нет. И опять голос Л. Н. дрогнул от волнения»233.

В дневнике Толстого 20 декабря записано: «Здоровье нехорошо. Душевное состояние [прекрасное] хорошее, готов к смерти. По вечерам много народа — устаю».

XXXVI

По-прежнему в Ясную Поляну и Москву приходили новые книги и журналы.

«кто-то», кому, как заметил Толстой в письме 1 августа П. И. Бирюкову, «очень благодарен», прислал изданную в Лейпциге книгу: S. G. Verus. Vergleichende Uebersicht der vier Evangelien (1897), трактующую о том, что «Христа совсем не было» (т. 72, с. 164). В сентябре снова отмечено чтение этой «книги о том, что Христа никогда не было, а это миф»: «Вероятий за то, что это правда, столько же за, сколько против» (дневник, 28 сент.). По мысли Толстого, «крепость нравственного учения» не зависит от существования или несуществования Иисуса, Будды либо кого-то еще, ибо основана на «совокупности всей духовной жизни человечества». То есть вне материи, времени и пространства.

Взгляд этот поразительно сочетался с живым интересом к сиюминутным вопросам современности. 8 августа, коснувшись в письме В. Г. Черткову ведения издательского дела, Толстой советовал другу: «Вы пишете, что у вас готовы или готовятся статьи о голоде, студентах, Финляндии. Все это должно было явиться полгода тому назад. Теперь все это старо: назрели новые события. Нужно быстро и бойко, по-герценовски, по-журнальному, писать о современных событиях. А вы добросовестно исследуете их, как свойственно исследовать вечные вопросы» (т. 88, с. 179). Немного позднее Чертков прислал «листочек с выписками из Герцена»; Толстой ответил: «В то время как я получил его, я только что перечел «Письма к старому товарищу», и восхищался ими, и читал всем вслух» (там же, с. 182). П. И. Бирюкову, прочитав № 4 журнала «Свободная мысль» и отметив «превосходную» статью Д. Хилкова «Штундизм в России», рекомендовал воспользоваться брошюрой Луи Жетана «La Mission Congo-Nil. Sa préparation. Ses pratiques. Son but. Ses resultats» (издана в Париже в 1899 г.).

В сентябре — отзыв о книгах, присланных Р. М. Рильке: «Я получил посылку с книгами г-жи Лу Андреас Саломе, книгой о бабидах и вашей. Я еще не имел времени прочесть всего; прочел только первые три рассказа г-жи Лу Андреас, которые мне очень понравились» (т. 72, с. 569).

В октябре американец, профессор экономических наук Альфред Уеструп направил свои книги «Новая философия денег», «Финансовая проблема», «Деньги граждан», «Денег достаточно». В дневнике 13 октября записано: «...Получил брошюры Westrup’а из Америки о деньгах, которые поразили, мне уяснив все неясное в финансовых вопросах и сведя все, как и должно было быть, к насилию правительств». 15/27 декабря Толстой благодарил автора: «Нахожу вашу теорию совершенно верной. Лет 15 тому назад я писал о деньгах и пришел почти к тем же выводам»234 (т. 72, с. 274).

«Империализм и свобода»: «Вот замечательная книга! Он (автор) американец, следовательно сам англосаксонец, тем не менее он разоблачает так называемое просветительское влияние англосаксонской расы»235.

На столике лежал том Тютчева. «Заговорили о Тютчеве. На днях Льву Николаевичу попалось в «Новом времени» его стихотворение «Сумерки». Он достал по этому поводу их все и читал больной...

— Я всегда говорю, что произведение искусства или так хорошо, что меры для определения его достоинств нет — это истинное искусство. Или же оно совсем скверно. Вот я счастлив, что нашел истинное произведение искусства. Я не могу читать без слез. Я его запомнил. Постойте, я вам сейчас его скажу.

Лев Николаевич начал прерывающимся голосом:

— «Тени сизые смесились»...

Несколько раз он прерывал и начинал сызнова. Но наконец, когда он произнес конец первой строфы: «все во мне, и я во всем», голос его оборвался»236.

XXXVII

В ноябре случились два важных события. Оба они были связаны с церковью.

Архиепископ харьковский Амвросий составил проект постановления Синода об отлучении от церкви. Основанием служила вся деятельность Толстого и прежде всего роман «Воскресение». Одним из поводов — ходившие в петербургских высших светских и церковных кругах слухи, будто Толстой произнес «оскорбительные» слова об иконе «Царицы небесной», которую проносили местные крестьяне. Обо всем этом спокойно рассказано в письме 20 ноября 1898 г. к взволновавшейся Софье Андреевне: «Событие к сожалению, в этот раз не пришлось ничего сказать. Также и мужики, кроме ласковых приветствий, ничего мне не говорили. Я удивляюсь, что ты можешь интересоваться такими пустяками. Я 20 лет и словом, и печатью, и всеми средствами передаю свое отвращение к обману и любовь к истине, и даже министру писал237, что, считая это своей обязанностью, я это буду делать, пока жив» (т. 84, с. 336).

На этот раз проект отлучения остался без последствий. «Определение Святейшего Синода от 20—22 февраля 1901 г., № 557, с посланием верным чадам православныя грекороссийския церкви о графе Льве Толстом» опубликовано в «Церковных ведомостях» 24 февраля 1901 г.

14 ноября 1899 г., в Москве, Толстой провожал Татьяну Львовну в церковь, где она венчалась с М. С. Сухотиным. «Все наружное спокойствие Льва Николаевича исчезло; прощаясь с Таней, когда она, сама измученная и огорченная, в простом сереньком платье и шляпе, пошла наверх, перед тем как ей идти в церковь, — Лев Николаевич так рыдал, как будто прощался со всем, что у него было самого дорогого в жизни»238. В своем дневнике Толстой записал 20 ноября: «Таня уехала зачем-то с Сухотиным. Жалко и оскорбительно. Я 70 лет все спускаю и спускаю мое мнение о женщинах, и все еще и еще надо спускать». Дочери на другой день после отъезда («молодые» отправились за границу) «написал было два листочка и бросил, не послал»: «Чем старше, тем чувствительнее на несоответствие слов и чувств, неточность, неправдивость их». Это сказано в отправленном письме, где есть и такие строки: «Повторю то, что я говорил тебе, что мне разлука с тобой ничто в сравнении с вопросом о твоем счастии» (т. 72, с. 245—246).

В декабре Толстой сильно болел. 18 декабря, возобновив после почти месячного перерыва дневник, записал: «Был тяжело болен... И смерть стала больше, чем естественна, почти желательна». В газетах появлялись тревожные сообщения. Лечил доктор П. С. Усов, Софья Андреевна самоотверженно ухаживала: «В первый раз в жизни я ясно »239.

28 января 1900 г. А. П. Чехов написал из Ялты М. О. Меньшикову в Петербург: «Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не люблю так, как его; я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру. Во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются. В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шаршавые, озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения. Без него бы это было беспастушное стадо или каша, в которой трудно было бы разобраться»240.

Трудно представить более емкую и точную общую характеристику жизни и деятельности Толстого в тот период, которому посвящена эта книга.

Примечания

1 «Литературном наследстве», т. 37—38, с. 277—289 (публикация Н. Покровской и К. Шохор-Троцкого).

2 С. А. Толстая записала 18 марта в своем дневнике: «Л. Н. говорил, что, прежде чем говорить о неравенстве женщины и ее угнетенности, надо прежде поставить вопрос о неравенстве людей вообще. Потом говорил, что если женщина сама ставит себе этот вопрос, то в этом есть что-то нескромное, не женственное и потому наглое. Я думаю, что он прав» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 368). Воспоминания Толиверовой напечатаны в «Толстовском ежегоднике 1912 г.».

3 Рерих Н. К. — В кн: Рерих Н. К. Избранное. М., 1979, с. 365.

17 сентября 1897 г. Стасов писал Татьяне Львовне, что молодой художник страстно желает познакомиться с Толстым, которого он «обожает» и которому «за многое благодарен» (Л. Н. Толстой и художники. М., 1978, с. 134).

4 Толстая С. А.

5 Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 401—402. Письмо Репина к Татьяне Львовне по этому поводу (от 12 января): И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей, с. 95.

6 См. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год, с. 468—470.

7 Этот В. Н. Бестужев-Рюмин бывал в Ясной Поляне, последний раз — в 1890 г.

8 «Русское слово» в январе 1908 г.; но и позднее, в книге «Далекое-близкое», рассказа об этом нет.

9 В 1907 г. Толстой написал рассказ (по В. Гюго) «Бедные люди» для «Детского круга чтения», а в 1908 г. включил свое переложение (вместо сделанного ранее В. Микулич) в «Круг чтения».

10 Лазурский В. Ф. Дневник. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 495.

11 Записки Отдела рукописей ГБЛ, вып. 39, с. 165.

12

13 Танеев С. И. Дневники, с. 187.

14 Кн. Д. О<боленский> В Москве у гр. Л. Н. Толстого. — Камско-Волжский край, 1898, 20 января, № 639. Перепеч.: Интервью и беседы с Львом Толстым, с. 118—120.

15 Дневник, с. 408. С. А. Толстая 17 января, прочитав в газете про гибель рабочих от взрыва газа на Макеевских шахтах в Харьковской губернии, тоже записала: «Убиты те, которые без света, без радости, в вечной работе несли тяжелую трудовую жизнь под землей! А рядом пишут и кричат о деле Дрейфуса в Париже. Как оно мне показалось ничтожно в сравнении с русской катастрофой» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 342).

16 Интервью и беседы с Львом Толстым, с. 121.

17 — в книге о нем, названной «Против течений» (СПб., 1904). Полностью статья «Мое знакомство с Толстым» появилась в 1938 г. — «Летописи Гос. литературного музея», кн. 2, с. 438—444.

18 В архиве Танеева сохранились корректурные листы «Что такое искусство?» с правкой С. А. Толстой и ее датой: «27 февраля 1898».

19 Рукопись сохранилась в ГМТ. Переписка Л. Н. Толстого с А. И. Ягном и его дочерью А. А. Ягн: Наше наследие, 1996, № 37, с. 33—38 (публикация Н. А. Калининой).

20 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 338.

21 «Хаджи-Мурат» Льва Толстого. М., 1983, с. 40—41.

22 Там же, с. 41.

23 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 305.

24 «Встречи с Толстым» опубликованы в «Новом мире», 1960, № 12, с. 244—247.

25 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 342.

26 Там же, с. 350.

27 Там же, с. 367.

28 «Дела о разрешении...» и многочисленных документов, с ним связан ных, сохранились в ГМТ.

29 Литературное наследство, т. 37—38, с. 542.

30 Опубликовано по-английски в газ. «Daily Chronicle» 29 апреля, по-русски В. Г. Чертковым в сб. «Свободное слово», № 1. По машинописной копии из архива Черткова напечатано в т. 71, с. 322—327.

31 Толстая С. А.

32 Опубликовано газетой «Неделя», 1898, 19 апр., № 16.

33 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 372.

34 Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 503—504 (подлинники писем — по-французски).

35

36 Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 505.

37 Там же, с. 506.

38 П. В. Планидин и Д. Чернов, которым вручено прошение на имя Николая II.

39 Толстая С. А.

40 4 апреля газета опубликовала список лиц, сделавших пожертвования в помощь переселяющимся духоборам. Московский обер-полицмейстер Трепов в тот же день направил распоряжение, чтобы деньги были доставлены в государственное казначейство. Редакция ответила, что деньги уже переданы Толстому. Сбор пожертвований запрещен, газета закрыта на два месяца.

41 Между тем А. Ф. Кони совсем недавно оказал Толстому услугу: хлопотал о жене И. И. Горбунова-Посадова, которую за пропаганду среди рабочих, по одному делу с Н. К. Крупской, присудили к высылке в Астрахань (заменено было ссылкой в Калугу).

42 П. В. Преображенский сделал тогда фотографию Толстого за работой в кабинете (единственная фотография, снятая в московском доме). Сохранилась и другая фотография этого дня (15 апреля): вечерний чай в Хамовниках.

43 Толстая С. А.

44 Бюст работы Трубецкого (гипс, тонированный под бронзу) хранится в ГМТ. Софья Андреевна считала, что это лучшее, самое верное скульптурное изображение Толстого.

45 ГМТ, 221/13.

46 В сентябре 1881 г.

47 Толстой И. Л. по губерниям), в 1928 г. тоже написала воспоминания (Красная новь, 1928, № 9; Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, 1960, с. 104—106).

48 Шепелев В. Новые документы о Льве Толстом. — Новый мир, 1956, № 7, с. 275—276.

49 Толстой И. Л., с. 226. А. А. Цуриков записал в дневнике рассказ Толстого об этом столкновении, услышанный 28 мая 1898 г.: «Он потребовал предъявить ему законное основание этих требований. Становой ответил, что ему дано секретное предписание. «», — ответил ему Толстой. Его возмутило и взволновало это обращение к нему о закрытии столовых» (Записки отдела рукописей ГБЛ, вып. 39, М., 1978, с. 167).

50 П. А. Буланже осенью 1897 г. был выслан из России за участие в помощи духоборам. В Англии у Черткова заведовал типографией. В ноябре 1899 г. вернулся на родину, дав властям обещание не быть посредником между сектантами, эмигрантами и Толстым.

51 В 1899 г. вышла книга В. Лясковского «Братья Киреевские. Жизнь и труды их».

52 Эти разговоры о старцах и монахах — видимо, признак того, что обдумывалось продолжение работы над повестью «Отец Сергий».

53

54 Теперь, где бы ни появлялся Толстой, с кем бы ни встречался, видевшие и слышавшие его стремились записывать свои впечатления или позднее считали своим долгом составить воспоминания (иногда понуждаемые к этому исследователями). О пребывании в Алексеевском рассказал племянник П. И. Левицкого И. В. Ильинский (Толстой. Памятники творчества и жизни, 4. М., 1923, с. 89—92).

55 Сохранилась фотография: три Льва (1899. Ясная Поляна). Прожил Лев Львович-внук совсем недолго: два с половиной года. Потом у Льва Львовича было еще девять детей: Павел родился в 1900 г. в Ясной Поляне, Иван (Жан) в 1924 г. в Ницце, остальные — в Швеции. Пузин Н. П. Потомство Л. Н. Толстого (родословная роспись и материалы к ней) — Вокруг Толстого. Тула, 1982, с. 166—167.

56 ГМТ, письмо 12 июня 1898 г. 28 августа (день рождения Толстого) Ухтомский приезжал в Ясную Поляну, полюбился Софье Андреевне («очень умен, прост и приятен»): «Говорил, что статья «О голоде» Льва Николаевича очень понравилась молодому государю, но когда Ухтомский спросил, можно ли ее напечатать в «Петербургских ведомостях», то государь сказал: “Нет, лучше не печатать, а то нам с тобой достанется”» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 405).

57 — закрытие издания.

58 Отец Веригина умер в начале 1899 г. (не 1898, как сказано в примечании к письму в т. 71).

59 В т. 31, где помещен «Отец Сергий», рукописи представлены (если не считать первого наброска в письме к В. Г. Черткову, опубликованного еще в 1930 г. Полным собранием художественных произведений) лишь в виде маленьких отрывков (с. 207—210).

60 От машинописи остались в архиве только фрагменты: то, что было заменено новыми автографами и копиями.

61 Публикуя повесть в т. II «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого», издатели оказались вынуждены дать свое разделение на главы и внести несколько поправок для устранения противоречий текста (см. т. 31, с. 266—267).

62 Дневники, т. 1, с. 373.

63 Рассказ И. И. Горбунова-Посадова об этом включен в комментарии к первому изд. «Дневника» Л. Н. Толстого. Т. I. 1895—1899», выпущенному В. Г. Чертковым в Москве в 1916 г.

64 Софья Андреевна записала 27 июля в дневнике о сестре: «Она меня осуждала за мое пристрастие и к Сергею Ивановичу, и к музыке, и за то, что огорчаю мужа» (т. 1, с. 400).

65 «Диалог» опубликован впервые в «Литературном наследстве», т. 37—38, с. 693—697. По машинописной копии из архива Черткова — т. 53, с. 283—288. Позднее в ГМТ поступил автограф.

66 Дневники, т. 1, с. 400—401. Выполненная Софьей Андреевной в 1898 г. копия остается неизвестной. Среди ее тетрадей есть одна, где после «Предисловия к «Душечке» Чехова» (стало быть, не ранее 1905 г.) переписан «Отец Сергий», без авторских исправлений, но с подписью-автографом: Лев Толстой. Сохранилась еще одна копия, где ее рукой вписаны лишь заглавие, подпись и на обложке помечено: «Отец Сергий. Графа Льва Николаевича Толстого».

67 Н. С. Зибаров — видный деятель духоборческого движения. 29 августа вместе с Абросимовым выехал в Англию по делам, связанным с переселением. В 1899 г. «Свободное слово» опубликовало записанный А. К. Чертковой и В. Д. Бонч-Бруевичем его рассказ «О сожжении оружия духоборами».

68 Это оставшееся единственным письмо Толстого К. С. Станиславскому от 6 октября 1898 г. упомянуто в книге «Моя жизнь в искусстве»; опубликовано Н. А. Леонтьевским в «Литературном наследстве», т. 69, кн. 1, с. 550.

69 «Литературном наследстве», т. 75, кн. 1, с. 474. Ответы выдающихся лиц (отправлено 500 аналогичных запросов) американка собиралась демонстрировать на выставке, доход от которой должен был поступить в помощь больным и раненым солдатам и морякам.

70 В т. 71, с. 489 и 490, сказано неверно, что письмо Кросби неизвестно. Это письмо (от 10 августа 1898. н. ) сохранилось. См.: Whittaker Robert. Tolstoy’s American Disciple: Letters to Ernest Howard Crosby. 1894—1906. — TriQuarterly 98, Northwestern University, p. 248. Там же указана публикация перевода статьи Толстого: «Clarion», 19 ноября 1898. н.

71 Толстая С. А.

72 Там же. Имя профессора неизвестно.

73 В подлиннике описка: 1899. См. Описание рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого, с. 379.

74 В Описании — № 32—35.

75 Толстая С. А.

76 Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого. Т. III, с. 311.

77 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 410.

78 Дневники, т. 1, с. 404. В дневнике Толстого 12 июня упомянут рассказ «Купон», который «очень хочется дописать». Снова мысль о продолжении повести «Фальшивый купон» возникла лишь в декабре 1899 г., после окончания «Воскресения». Что касается «Записок матери», в ноябрьском письме А. Ф. Марксу сказано: «Я теперь так весь поглощен работой над «Воскресением», что не могу и думать о приготовлении другой вещи к печати» (т. 71, с. 491). «Посмертные записки старца Федора Кузмича» начаты в 1905. н.

79 М. Н. Толстая. 30 сентября Толстой написал В. Г. Черткову: «Вчера уехала сестра Мария Николаевна, с которой мы очень дружно, как никогда любовно, прожили месяц» (т. 88, с. 128).

80 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 406.

81 Из прошлого. Отрывки из воспоминаний старого журналиста о Л. Н. Толстом (1882—1910). — Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева, с. 97.

82 Розанов В. В. О писательстве и писателях. Собр. соч. под общей ред. А. Н. Николюкина. М., 1995, с. 27—28.

83 Сохранилась в ГМТ.

84 Дневники, т. 1, с. 432.

85 Текст условия приведен в статье Н. К. Гудзия «История писания и печатания «Воскресения» (т. 33, с. 362).

86 Грюнберг Ю. О. Мои воспоминания о «Ясной Поляне» — Книга. Исследования и материалы. Сб. XXXVII. М., 1978, с. 103, 104, 108 (публикация А. П. Толстякова).

87 «Отец, Сергий», «Мать», «Кто прав?»

88 Пастернак Л. О. Как создавалось «Воскресение» — Литературное наследство, т. 37—38, с. 512.

89 Редактор «Illustration» нашел роман неподходящим для его журнала, рассчитанного на благовоспитанных девиц и семейных людей. В переводе Теодора де Визева «Воскресение» появилось в журнале «Echo de Paris» (с изъятиями).

90 Манера оценивать по пятибалльной системе известна: Толстой применял ее и к своим сочинениям, и к творчеству других — писателей и художников. На подлинниках (хранятся в ГМТ) никаких баллов нет. Оценки находились на коллекции оттисков (была показана в 1911 г. на Толстовской выставке в Историческом музее, как принадлежащая художнику; нынешнее местонахождение неизвестно).

91 —38, с. 519.

92 Сохранились в яснополянской библиотеке с многочисленными пометами Толстого.

93 Карякин В. Н. Московская охранка о Л. Н. Толстом и толстовцах — Голос минувшего, 1918, № 4—6, с. 294. Там же опубликовано письмо Маклакова от 15 сентября.

94 Литературное наследство, т. 37—38, с. 539.

95 — «Среди отверженных. Очерки и рассказы из тюремного быта». В феврале 1900 г. Линев был у Толстого в Москве.

96 Текст Толстого не опубликован. Начинается: «Вопросы. 1) Кюмюллуют <совмещают> ли место сенаторов...» См. Описание рукописей художественных произведений, с. 424.

97 Гусев Н. Н. Два года с Л. Н. Толстым, с. 88.

98 Дневники, т. 1, с. 415.

99 Виноградов И. М. Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы — Толстой и о Толстом. Новые материалы. Вып. 3. М., 1927, с. 53. Там же опубликованы короткие воспоминания начальника Тульской тюрьмы С. И. Бродовского, которого Толстой расспрашивал про комнату свиданий. Дело происходило в начале лета 1899 г. Не надеясь получить разрешение на осмотр, Толстой попросил прислать в Ясную Поляну человека, который мог бы подробно рассказать. Бродовский отправил старшего надзирателя И. П. Высоцкого. См. в кн. Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, 1978, с. 215—221.

100 Литературное наследство, т. 37—38, с. 540.

101 Толстой в Москве — Комсомольская правда, 1940, 20 ноября, № 269.

102 Письмо А. Л. Толстого к О. К. Дитерихс, 16 августа 1898 г. — Яснополянский сборник, Тула, 1965, с. 134 (публикация А. П. Сергеенко).

103 Там же, с. 136.

104 Поездку в Англию, подготовку к отправке парохода, весь путь, первые дни в Канаде С. Л. Толстой описал в подробнейших воспоминаниях-дневнике (ГМТ). Короткую главу «Мое участие в эмиграции духоборов в Канаду» включил в книгу воспоминаний «Очерки былого». Дневник, переписка С. Л. Толстого с отцом и др. подготовлены к печати Т. Г. Никифоровой. С вступительной статьей А. Донскова и переводом Д. Вудзворта изданы в 1998 г. Оттавским университетом.

105

106 Венчание происходило в Туле. Толстой приехал верхом на тульский вокзал — проводить. Чертковым написал: «Молодых я видел в день свадьбы. Дай Бог им дела. Они милы, в особенности Ольга» (т. 88, с. 150).

107 Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 195 (публикация О. А. Голиненко). «Рассказ духобора Васи Позднякова» напечатан в 1901 г. Очерк «Правда о духоборах в Закавказье и в Сибири» написан в 1900-е годы и опубликован в 1914 г. В. Г. и А. К. Чертковыми. В 1905 г. Поздняков уехал в Канаду.

108 В т. 71 неверно говорится, что письмо, на которое отвечал Толстой, неизвестно. И письмо (от 16 августа) и рукопись «Фантазии» сохранились в ГМТ (см.: Л. Н. Толстой и П. В. Веригин. Переписка, с. 34—41). О прочтенной в газете «Русь» статье «Голод или не голод?» Веригин отозвался: «...Это хроническое голодование очень и очень печальное положение народа, но еще печальнее то, что не позволяют подавать хлеба голодному человеку. Тогда как отнимание насущного хлеба открыто допускается и даже всевозможно поощряется!» Рассказывал о разговоре «прошлой зимой» с тобольским губернатором: «Когда я ответил, что знаком с Вами по переписке, то они крайне удивились, что по переписке можно так близко познакомиться!»

109

110 Привычка говорить о своих сочинениях как «детях» была свойственна всегда. В 1865 г. в письме к А. А. Толстой о «1805 годе» (первые части «Войны и мира»): «Я бы хотел, чтобы вы полюбили моих этих детей. Там есть славные люди. Я их очень люблю» (т. 61, с. 70). В 1876 г. — об Анне Карениной: «...она все-таки усыновлена» (т. 62, с. 257).

111 Наборная рукопись, посланная в «Ниву», сохранилась (№ 45). На первом ее листе, переписанном неизвестной рукой, стоит заглавие «Ожидание» и подзаголовок «Повесть В. Короленко» (см. воспроизведение между с. 384 и 385 в Описании рукописей художественных произведений). Таким образом редакция надеялась избежать того, чтобы произведение Толстого стало известным до его выхода в свет. В посланных автору гранках верхняя часть оттиска с заглавием «Ожидание» срезана (№ 47).

112 Эту работу выполнил литературный критик Р. И. Сементковский, с 1897 г. редактор «Нивы».

113 Дневники, т. 1, с. 424.

114 В т. 72 ответ Толстого датирован расширительно: 1899 г. Января начало — середина. Но 31 декабря 1898 г. копия письма, «как оно написалось», т. е. первая его редакция, была уже отправлена В. Г. Черткову.

115 В России напечатано в 1917—1919 гг. в изд. «Трезвая жизнь» и др.

116 В сентябре Стэд приезжал, надеясь увидеться с русским царем по поводу его «рескрипта о мире», и писал Толстому.

117

118 В т. 33, с. 261—263, напечатана после правки в составе шестой редакции. Первоначальный текст — в изд. «Воскресения» серией «Литературные памятники» (М., 1964; подг. Н. К. Гудзий, Е. А. Маймин). Другие фрагменты четвертой редакции — т. 33, с. 161—217.

119 Прототипом Катерины Ивановны Чарской послужила Елена Ивановна Шувалова, тетка В. Г. Черткова, ревностная последовательница лорда Редстока, английского проповедника, имевшего большой успех в петербургском высшем свете. Еще в 1895 г. Н. Н. Страхов заметил, что история Нехлюдова будет в большой мере историей Черткова. Толстой встречал графиню Шувалову в 1882 г., когда у нее в доме останавливалась А. А. Толстая.

120 Толстой был знаком с генерал-адъютантом П. В. Оржевским, товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов, черты которого взяты для образа мужа Marriette.

121 В облике Кизеветтера и миссионера (третья часть), раздающего в тюрьме Евангелия, воплотилось увиденное при встрече в феврале 1889 г. с Бедекером (немцем по происхождению, жившим в Англии), который приходил к Толстому в Хамовники (дневниковая запись 8 февраля 1889. н. ). А также с другим проповедником, членом «Общины апостолов последних дней», В. А. Дитманом (см. запись в дневнике 29 апреля 1884 г. и Материалы к биографии с 1881 по 1885 г., с. 296—297; в тексте опечатка: Дикман).

122 «Декабристами».

123 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 431, 432.

124 В 1902 г., по рекомендации Толстого, издана «Посредником»: «Душа одного народа. Рассказ английского офицера Фильдинга о жизни его в Бирме».

125 Впервые опубликовано в т. 90, с. 67—68. В комментариях предположительно (и неверно) говорится, что книгу привез в мае 1900 г. Д. Кенворти. Ее авторы: Тентиаро Макато и Теремото (атташе японского посольства в Америке). Книга выпущена в Глазго Шотландской лигой единого налога тремя изданиями. В 1900 г. повторена в Филадельфии, причем автором, излагающим мнение японских экономистов, указан американец Джемс Лев. В 1907 г. «Посредник» издал русский перевод американского издания, без предисловия Толстого. Н. Н. Гусев полагал, что И. И. Горбунов-Посадов не знал о существовании рукописи.

126 Вблизи Толстого, с. 159.

127 П. А. Сергеенко вел переговоры об издании у А. Ф. Маркса собрания сочинений А. П. Чехова (вышло в 1899—1902 гг.; в 1903 г. в виде приложения к «Ниве»). Сестре Марии Павловне Чехов писал, что купить его сочинения «убедил Маркса Л. Н. Толстой».

128 Литературное наследство, т. 37—38, с. 540. Варианты того же рассказа — в статье «О Чехове. Воспоминания П. А. Сергеенко» — Нива. Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения, 1904, № 10, стлб. 251—252; книга «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой». Изд. 2-е, М., 1908, с. 54—56; письмо П. А. Сергеенко к Чехову от 3 февраля 1899. н.

129 Известия АН СССР, ОЛЯ, 1959, т. XVIII, вып. 6, с. 518. 27 января Чехов ответил Горбунову-Посадову: «Когда писал «Душечку», то никак не думал, что ее будет читать Лев Николаевич. Спасибо Вам; Ваши строки о Льве Николаевиче я читал с истинным наслаждением» ( Полн. собр. соч. в 30 т. Письма в 12 т. Т. 8, с. 49).

130 Литературное наследство, т. 68, с. 872.

131 Цит. выше письмо. В яснополянской библиотеке сохранился экземпляр «Книжек Недели» с многочисленными пометами Толстого; большая часть относится к «цоцкому». По мнению исследователя, с этим рассказом связана дневниковая запись 7 мая 1901. н.: «Видел во сне тип старика, который у меня предвосхитил Чехов. Старик был тем особенно хорош, что он был почти святой, а между тем пьющий и ругатель. Я в первый раз понял ту силу, какую приобретают типы от смело накладываемых теней» (см. Мелкова А. С. «Тип старика, который у меня предвосхитил Чехов» — Чехов и Лев Толстой. М., 1980).

132 Эта редакция письма Группе шведской интеллигенции напечатана в т. 72, с. 9—13. Окончательный вариант, опубликованный под заглавием «По поводу конгресса о мире. Письмо к шведам» В. Г. Чертковым в «Листках Свободного слова», 1899, № 6 и П. И. Бирюковым в «Свободной мысли», 1899, № 1 — т. 90, с. 60—66. Русский перевод обращения шведов появился также в «Свободной мысли».

133 Корреспонденция появилась в «Новом времени» 3 января: американские войска, назначенные идти на этот филиппинский остров, подняли бунт. Как сообщила та же газета месяц спустя, наступление возобновилось и после бомбардировки с моря американцы заняли остров Ило-Ило.

134 В т. 90 неверно сказано, что письмо, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

135 ГМТ.

136 Литературное наследство, т. 37—38, с. 497.

137

138 Выдержки из письма приведены в сообщении: Шохор-Троцкий К. Толстой и студенческое движение 1899 г. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 654.

139 «Л. Н. Толстой и студенты в 1899 году» напечатаны газетой «День», 1912, 7 ноября, № 36; позднее: Новый мир, 1928, № 9.

140 —319 (публикация Н. И. Гитович).

141 А. Л. Толстой.

142 Литературное наследство, т. 37—38, с. 500.

143 —38 «Литературного наследства»).

144 Литературное наследство, т. 37—38, с. 500.

145 «по поводу предстоящего уничтожения конституции Финляндии» приезжал в апреле 1899 г. Арвид Ернефельт (сохранились его письма от 31 марта и 22 апреля), а также норвежец Якоб Хильдич.

146 Чтобы набрать денег на их переселение, Толстой 2 марта предоставил А. Ф. Марксу право первого печатания отрывка «История матери», надеясь ко времени публикации продолжить работу над ним. Издатель выделил просимую сумму, но она была погашена разросшимся «Воскресением».

147 «Голодающее крестьянство» (М., 1906), приток пожертвований после этой публикации усилился.

148 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 449.

149 — Россия, 1899, 10 (22) мая, № 13; то же — Интервью и беседы с Львом Толстым, с. 139.

150 Новое время, 1899, 6 (18) марта, № 8269. То же — Интервью и беседы со Львом Толстым, с. 136. В письме к А. А. Суворину 9 марта Ежов передал слова, услышанные накануне: «Ваш фельетон относительно пушкинского праздника и меня написан верно, я не могу возразить ни против единого слова» (Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 319).

151 Смущенный статьей «Московских ведомостей», Дягилев тогда писал Толстому. Ответ заканчивается словами: «Очень рад был узнать о том, что вы так верно понимаете меня. (Впрочем не совсем верно, если могли усомниться.) Желаю вам всего хорошего. Полюбивший вас Л. Толстой» (Литературное наследство, т. 69, кн. 1, с. 544).

152 Небольшая статья Д. Философова «Толстой о Пушкине» появилась в журнале «Русская мысль», 1910, № 12, с. 116—118. Цитаты взяты из воспоминаний и писем, опубликованных много лет спустя Р. Б. Заборовой (Русская литература, 1960, № 4, с. 181; Дон, 1978, № 4, с. 190—191). В № 13 журнала «Мир искусства» за 1899 год были помещены статьи о Пушкине Н. М. Минского, Д. С. Мережковского, В. В. Розанова, Ф. Сологуба.

153 —38, с. 520—521. По ее словам, о пушкинском юбилее Толстой сказал, что «все такие юбилеи совершенно излишни; что нет бессмертных; что каждый живет для своего времени» (с. 522).

154 В 1901 г. в двух номерах журнала «Review of Reviews» (один сохранился в яснополянской библиотеке) опубликованы статья Лонга «Учение и деятельность графа Толстого» и воспоминания о встречах в 1898—1899 г. Частичный перевод — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 112—118.

155 Marian Zdziechowski i Lew Tołstoi, с. 134—135.

156 Литературное наследство, т. 37—38, с. 498.

157 «Мы говорили с ним о моем пребывании в скиту» (в скит близ Троице-Сергиевой лавры композитор уезжал работать).

158 «Лев Николаевич, по обыкновению, принимал в музыкантах живейшее участие. Оставлял сейчас же разговор, как только начиналась музыка, усаживался отдельно где-нибудь в углу и слушал. Певица просящим голосом сказала, что она пропоет Чайковского “Травушку”. Алмазов-отец по окончании говорил, что не может равнодушно слышать этот романс, так он его захватывает. А Лев Николаевич и до пения сказал, что не любит этих подделок под народные песни, и слушал одним ухом, и по окончании твердил с улыбкой: “Нет”» (Литературное наследство, т. 37—38, с. 496).

159 «В воскресенье у Толстых был Суриков, художник; разговаривал с Львом Николаевичем. Я подсел к ним. Суриков рассказывал о Суворове, альпийский поход которого он взял Сюжетом для своей последней картины... Заговорили о картине Сурикова. Лев Николаевич, между прочим, вспомнил, что, проходя недавно мимо храма Христа, останавливался и рассматривал горельефы на внешних стенах храма. Они ему не нравятся, и он причисляет их к ненужному виду искусства. Когда их делали, Л. Н. ходил в мастерскую брать уроки скульптуры <в 1866. н. > «Конечно, из этого ничего не вышло» (там же, с. 497—498).

160 «Туманы»; Толстой ответил, что уже читал его «и с большим удовольствием» в «Неделе» (1899, № 1—9).

161 Присужденный к дисциплинарному батальону, Сине был отправлен в Алжир, откуда бежал. 25 декабря 1898 г. из Парижа отправил Толстому большое письмо, рассказывая о себе и своих сомнениях. Начато оно обращением: Grand Homme <Великий человек> (т. 72, с. 4—6).

162 «La plume»; русский перевод — Бакинские известия, 1902, 18 сентября, № 45.

163 Из России Э. Сине уехал в Канаду с четвертой партией духоборов. Спустя два года, получив амнистию, вернулся во Францию.

164 —38, с. 708 (публикация Э. Зайденшнур).

165 С Толстым Дрожжин познакомился в 1892 г., когда служил в московском книжном магазине А. С. Суворина. В 1897 г. был в Хамовниках; Толстой, как писал поэт в автобиографии, особенно обрадовался, узнав, что тот решил навсегда покинуть город и поселиться в своей деревне Низовке Тверской губернии.

166 Экземпляр сохранился в яснополянской библиотеке, разрезан до 98 с.

167 —38, с. 709. Позднее Рильке признавался: «Россия... » («Briefe aus Muzot», 1921—1926, Leipzig, 1937, S. 409).

168 Симон В. У Марка Твена — Одесские новости, 1899, 7 марта, № 4561 (сообщено В. А. Александровым). Встреча не состоялась. М. Твен умер в 1910. н.

169 Толстой и о Толстом. Материалы и исследования. М., 1998, с. 269 (публикация Гейра Хьетсо).

170 «обменивались незначительными фразами»: о цензурных выкидках в романе Толстого, о Крыме, о пьесе Чехова «Дядя Ваня», отданной Художественному театру.

171 Чехов А. П. Письма, т. 8, с. 157—158.

172 Воспоминания И. Н. Захарьина (Якунина) напечатаны в 1903. н. рукопись была просмотрена Толстым.

173

174

175 Там же, с. 418. Это письмо, как и следующее, не вошли в 90-томное изд. Впервые опубликованы: Новый мир, 1982, № 9. Дело держалось в тайне: дома Толстой не говорил никому о случившемся в семье брата.

176 Там же, с. 430—431.

177 Бибикова М. С.

178 Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева, с. 26.

179

180 Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 450—452.

181

182 Отклики первых русских читателей «Воскресения» — Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». Историко-функциональное исследование, с. 74.

Далее приводятся отзывы, относящиеся к 1899 и самому началу 1900 г. Основная литература о «Воскресении» приходится на 1900 и первые годы нового, XX века — о ней пойдет речь в следующем томе «Материалов к биографии».

183 П. А. Деменс — автор книг «Духоборческая эпопея» (СПб., 1900) и «Новые главы духоборческой эпопеи» (СПб., 1901). Был сторонником поселения духоборов в Калифорнии.

184 Избранные письма. М., 1954, с. 159—161.

185 Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 227—228 (с пропуском и неверной датой: 14 июня).

186 Стасов В. В. —310.

187

188 Как выяснилось (благодаря исследованию Н. К. Гудзия), и в лондонском издании оказались «пропущенные слова»: по недосмотру и сложности всего дела в Англию иногда попадала корректура, уже прошедшая русскую цензуру. Поэтому в современных изданиях «Воскресение» печатается по тексту последних авторских корректур.

189 Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 233—234. 26 октября Стасов благодарил В. Г. Черткова и ему повторил то, что написал Толстому (Летописи Гос. лит. музея, кн. 12, с. 173). Первое английское изд. «Воскресения» выпущено Чертковым в тринадцати выпусках.

190 «Отверженные».

191 Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 235—236.

192

193 Стасов В. В. —39.

194 Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». Историко-функциональное исследование, с. 74.

195 Там же.

196

197 —38, с. 377.

198 Перевод письма — Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 458.

199 Чехов А. П. Письма, т. 9, с. 30. На другой день Чехов сообщал П. Ф. Иорданову, что отправил книгу для Таганрогской библиотеки. В письмах А. С. Суворину и М. Горькому — о том же: «“Воскресение” замечательный роман. Мне очень понравилось, только надо читать его все сразу, в один присест. Конец неинтересен и фальшив, фальшив в техническом отношении»; «Все, кроме отношений Нехлюдова к Катюше, — довольно неясных и сочиненных, все поразило меня в этом романе силой и богатством, и широтой, и неискренностью человека, который боится смерти, не хочет сознаться в этом и цепляется за тексты из священного писания» (там же, с. 50, 53).

200 Биография Л. Н. Толстого, т. III, с. 318. 24 января 1905 г. Д. П. Маковицкий записал слова Толстого, сказанные Бирюкову: «Я весь роман «Воскресение» только для того писал, чтобы прочли его последнюю главу. Если в моих художественных произведениях есть какое достоинство, то только то, что они служат рекламой для тех мыслей, которые там попадаются» (Литературное наследство, т. 90, кн. 1, с. 148).

201 Протопопов М. Не от мира сего — Русская мысль, 1900, № 6, с. 127. Критику позднего народничества «отрицатель» Толстой представлялся человеком «не от мира сего». Эта же позиция выражена в книге М. А. Протопопова «Литературно-критические характеристики (Лев Толстой: Критика Толстого. Искусство Толстого. Философия Толстого)». СПб., 1898.

202 — см. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 214—217.

203

204 Э. Г. Бабаев считал, что это мог быть известный юрист и писатель тех лет В. Д. Спасович. Бабаев Э. Г. «Воскресения» (Первые отклики газетной и журнальной критики в России) — Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». Историко-функциональное исследование, с. 31.

205 Вестник права, 1900, № 1, с. 85.

206 «Figaro» напечатала французский подлинник этого письма, и студент-философ, как подписался Л. Ожар в письме из Гейдельберга (где он слушал курс лекций), отправил Толстому номер газеты. Письма Л. Ожара — т. 72, с. 185 и Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 487—489.

207 Нива. Ежемесячные литературные приложения. 1899, № 12, с. 878. По справедливому мнению Э. Г. Бабаева, такое толкование романа выполняло «трудную задачу самооправдания редакции», напечатавшей крамольное сочинение.

208

209 Там же, с. 201—202.

210 Бабаев Э. Г.

211 —13.

212 Цит. по статье В. З. Горной «Зарубежные современники Л. Н. Толстого о романе «Воскресение» — Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». Историко-функциональное исследование, с. 140.

213 Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 356.

214 Перевод В. З. Горной в назв. статье.

215 — Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 360—361.

216 Шульц Х. Толстой в Германии (1856—1910) — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 232.

217 Zabel E.

218 Николеску Т. Толстой в Румынии (1885—1960). Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 304—305.

219 «Свободного слова» под названием «Голос крестьянина (Ненапечатанное в России письмо в «Журнал для всех»)».

220 «И свет во тьме светит».

221 «Social-Demokraten» Э. Виинблад, собираясь выпустить по случаю первомайской демонстрации праздничный иллюстрированный номер, просил: «Нам очень хотелось бы получить для этого номера несколько строк от выдающихся людей Европы о восьмичасовом рабочем дне и празднике Первого мая» (Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 466). На конверте пометка: «Б. О.», т. е. «без ответа».

222 Переписка с русскими писателями, т. 1, с. 262.

223 Вблизи Толстого, с. 69.

224 Редакция 90-томного изд. не могла найти об этом Куклине никаких сведений.

225 «Посредником». Покинув Ясную Поляну, многие годы провел на Черноморском побережье, занимаясь сельским хозяйством. Потом жил во Франции, приезжал в СССР. В 1978 г. А. И. Шифман опубликовал запись воспоминаний Лебрена «Рядом с Толстым» — Литературное обозрение, № 8, с. 102—112.

226 —481.

227 В яснополянской библиотеке сохранилась изданная в 1901 г повесть Чехова «Мужики», с дарственной надписью переводчика.

228 Воспоминания Роша «Толстой в Ясной Поляне» опубликованы 16 мая 1911 г. в парижском журнале «Foi et Vie». Перевод — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 25—31.

229 В 1892 г. издан «Посредником» под заглавием, предложенным Толстым: «Часы». В письме В. Г. Черткову 15 января 1891 г. об этом рассказе: «Превосходно. И художественно прекрасно и трогательно» (т. 87, с. 68).

230 «My Windows on the Street of the World». N — Y. 1923, v. 2, p. 67—90.

231 Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 52.

232 Там же, с. 53.

233 —38, с. 542—543 (запись П. А. Сергеенко).

234 «Так что же нам делать?»

235 Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 56.

236

237 В 1896 г. министру юстиции Н. В. Муравьеву.

238 Дневники, т. 1, с. 454. Письма этих дней Софьи Андреевны к сестре Татьяне Андреевне опубликованы в книге: Любовь в жизни Толстого, М., 1993, с. 261—262.

239 Толстая С. А.

240 Письма, т. 9, с. 29—30.

Раздел сайта: