Маковицкий Д. П.: "Яснополянские записки"
1905 г. Октябрь

1 октября. Суббота. Утром приехал М. А. Стахович с племянницами и вчерашний сектант, штундист Кабак. Он мальчиком был среди карсских духоборцев, там поучился. Я спросил Л. Н., когда вечером он с радостью говорил о них:

— Они ведь верят в искупление?

Л. Н. говорил о них, штундистах кавказских:

— Нет, ни в божество Христа не верят. Они совершенно свободные все.

Л. Н. со Стаховичем о китайцах. Стахович рассказывал Л. Н. о китайцах, живущих около Харбина. Они отлично понимают по-русски.

Л. Н.: Судьба! Никогда не говорил с китайцем.

— Желал бы писать о китайцах¹, — прибавил Л. Н.

Стахович рассказывал о смерти С. Н. Трубецкого, ректора Московского университета², о смутах в университете. Студенты пользуются свободой собраний, на их собраниях бывают две трети посторонних. Повторяют бесконечное число раз точь-в-точь то, что пишут газеты и что 120 лет тому назад писали энциклопедисты.

Л. Н.: При Александре I Строганов, Чарторижский лучше высказывали, что́ делать правительству: <если> понемножку уступать — не успокоить: будут все новые требования. Дать полнейшую свободу и потом выдержать напор смуты³.

Стахович: Теперь везде открыто проповедуется и практикуется насилие, раньше этого не бывало. В газетах прошел слух, будто бы царь помиловал Никифорова (убившего в Нижнем Новгороде полковника Грешнера), но помилование опоздало на несколько часов.

Л. Н.: Если это так, то это ужасно.

Л. Н. вспомнил, что читал у Шильдера, какой притворщик, актер был Наполеон I: топал ногами перед австрийскими послами и этим запугал их. Вышел в другую комнату и не мог удержаться от смеха. То же самое пробовал и с русскими, но Александр поручил передать, что его гнева не боится⁴.

Софья Андреевна вспоминала, как раньше скромно жили:

— У папа́ были кожаные подушки, удивлялся коврам перед постелями; ели железными вилками.

⁵. (Еще и от выкупа за отмену воинской повинности отказались.) Л. Н. был прав, когда в конце 1902 г. сказал, что Николай обожжется (на финляндском вопросе)⁶.

2 октября. Воскресенье. Вечером уехали девицы Стахович. Л. Н. читал «Александра Первого», не выходил до 11 вечера.

Л. Н. волнуется из-за Татьяны Львовны. Раньше волновался из-за Марии Львовны, оттого настроение у него бывает грустное.

3 октября. Утром приехали А. С. Бутурлин, Д. В. Никитин, Г. М. Беркенгейм. Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Александра Львовна, Юлия Ивановна — все им были очень рады. Л. Н. спросил их, до каких пор останутся, чтобы знать, как может ими располагать. Я весь день был занят больными и вернулся только к вечеру.

Вечером за чаем Л. Н. задавал вопросы Бутурлину о войне.

Бутурлин, между прочим, сказал, что у японцев есть солидарность и сильно развит дух патриотизма.

Л. Н.: Олсуфьев говорил, что они смотрели на русских снизу вверх — может быть, из приличия. Они корректны.

Бутурлин: Да, они свое дело выполняют корректно, но сухо, сердечного отношения к больным у них нет.

Л. Н.: Я так и думал, потому употребил слово «корректны». Хищения были?

Бутурлин: Были, но в бо́льшей мере расточительность: не вовремя закупали дрова — переплачивали в пять раз; неумело заготовляли солонину — пропала, и т. п.

На вопрос о Рузвельте Бутурлин ответил, что Рузвельт очень старался, раз 20 должны были кончиться переговоры, и всё он их налаживал. Ужасно много телеграфировал то в Петербург, то в Токио. В маньчжурской армии известие о мире было принято радостно, не было уверенности в победе¹. Особенно против войны настроены были санитарные части после Ляояна, Мукдена.

Л. Н.: Я думаю, что тут сделка; у меня сложилось такое впечатление. — И Л. Н. рассказал про заинтересованность американских финансистов в том, чтобы север Сахалина остался за Россией. Русское, петербургское правительство этого не сознает.

Говорили о современном общественном движении.

Л. Н.: Сравните положение крестьянина или среднего мещанина при Иоанне Грозном и Эдуарде VII; кто был свободнее? При Иоанне он мог строиться, как хотел, жить, как хотел, а при Эдуарде VII за мнимое участие в самоуправлении, что в три года раз подаст голос, порабощен законами — законы на законах, которые — ужас! — он признает священными.

я свободен, потому что принимаю участие в составлении законов. А придет урядник и велит мне послать лошадей в Ясенки: приезжает такое-то и такое-то лицо.

Григорий Моисеевич (Л. Н-чу): А не думаете ли вы, что свобода, которую даст конституция, — небольшой этап на пути к свободе внутренней?

Л. Н.: Нет, напротив, направляются умственные способности на ненужное, пускается вода не на то колесо... Нам добиваться конституции — того, что есть на Западе (на Западе, где различие между господином и рабочим такое закоренелое), незачем. Это так, как если бы французы вместо égalité, fraternité1*, чем до сих пор живем, хотели бы уничтожить поповскую власть, хотели бы произвести Реформацию. А времена Реформации уже были пережиты. Реформация уже сделала свое, она осуществлялась медленно; так и революция сделала уже свое: подоходный налог, равенство, отделение церкви от государства...

Бутурлин: Но может вторгнуться Трепов и отправить нас...

Л. Н.: А Марат отправлял еще в другое место, а Людовик XVIII, а Наполеон III? Милюкову это очень неприятно, но интересов народа он не касается. Интересы народа нам так чужды, мы их не знаем и не хотим (и не можем) знать... (Освобождение земли нигде не осуществлено.)

Бутурлин: Вы на эти вопросы смотрите философски.

Л. Н.: В моем возрасте иная мерка. Пятилетний ребенок помнит то, что было два года назад, и думает на два года вперед. Вам 60 лет, вы видите на 55 лет назад и вперед. Мне 80 лет, я дальше вижу. Об этом пишу в «Конце века», очень радовала меня эта работа.

Бутурлин спросил Л. Н. о великом князе Николае Михайловиче.

Л. Н.: Вы меня затронули за больное место. Я думал ему написать: «Вы богач, великий князь, а я отношусь к богатству, к царю…... 2* Лучше нам не быть в общении». Хотел это написать, как <вдруг> получил от него с Кавказа длинное письмо, что «Великий грех» ему по душе. Но я все-таки написал ему так, как думал².

Бутурлин: Ну, а что он ответил?

Л. Н.: Ответа до сих пор еще не могло быть³.

Никогда еще при мне Л. Н. не высказывался так резко анархически, как сегодня. Когда Л. Н. ушел, все призадумались, и разговор долго не завязывался. Бутурлин поражался ясности его ума, глубине захвата вопросов.

Л. Н. ложится около часу, встает около восьми с четвертью. Л. Н. теперь дочитал третий том Шильдера. «Записки» Завалишина он считает самыми важными из записок о декабристах. В новом номере «The Public» сообщается, что комитет хочет издать «Великий грех» по-английски в миллионе экземпляров. Там же карикатура: Л. Н. показывает американцам их величайшего человека — Генри Джорджа⁴.

4 октября.3* Сегодня говорили, между прочим, о социалистических агитационных брошюрах для крестьян. Л. Н. сказал:

— Там очень мало крестьянского. Я ни одного не могу себе представить крестьянина, который прочел бы социальную брошюру. Я тут знаю всех.

Потом говорили о положении крестьян при крепостном праве. Л. Н. рассказал про какого-то помещика (Киселева или Шереметева):

— Завел родильный дом и написал и правила, как ходить за младенцами, и это вводил палками, штрафами. Я уверен, что крестьяне у него «благоденствовали». Лентяев — в солдаты, в Сибирь. Это было аракчеевское.

Потом Л. Н. рассказал, что сохранился составленный Аракчеевым в 14 пунктах проект освобождения крестьян с землей. В Лифляндии, Эстляндии, Курляндии их освободили без земли; во Франции тоже.

На вопрос о здоровье Л. Н. ответил:

— Жару у меня нет, а скорее сердце. Angoisse4* была вчера и сегодня.

Об общем своем состоянии Л. Н. сказал:

— Утром мне лет 60, а вечером — 90, не сгибаются члены, а лечить нечего, — видя перед собой четырех докторов, прибавил он.

— Лев Николаевич, читали вы Байрона? — спросил Бутурлин.

— За последние десять лет не читал. Какая это глупость, какая болтовня!.. Может быть, прелесть формы.

На замечание Бутурлина, что у крестьян происходит перемена взглядов, Л. Н. сказал:

— Сапожник был сегодня из Телятинок, ужасно оборванный, висят лохмотья. Я спросил его: «Смерти ты боишься?» — «Как же от Него отступиться, бояться?» — «От кого?» — «От кого мы взялись». — Эта покорность высшему закону человечества, которым мы живем, в котором есть смерть, есть любовь к ближнему, это внутреннее сознание подчинения, это просвещение — дороже всего, — заключил Л. Н.

Позднее Л. Н. сказал:

— Я газет не читал, а читал Герцена, Диккенса, Канта — себя образовывал. Кант — такая удивительная глубина! Его «Religion innerhalb der Grenzen der blossen Vernunft» — это его сочинение, по которому в религии все, кроме нравственной жизни, есть Aberglaube5*. У Канта и у Конта есть одна сторона, признанная современной наукой, другая сторона не признана, — сказал Л. Н., имея в виду нравственное учение этих философов.

Вообще же про Конта Л. Н. сказал Бутурлину:

— Не подобает вам Конт — ограниченный материалист, позитивист, который тупоумие возводил в достоинство.

— Но ведь и из Канта вы мало себе полезного извлекаете, менее, чем из Диккенса, из Герцена, — сказал Бутурлин.

— Да, — подтвердил Л. Н., — с Кантом нельзя вполне согласиться.

добиться влияния общества на правительство.

Л. Н.: Если бы тут было доброе дело, религиозный закон, если ваше движение не нарушает этот закон, так милости просим...

Бутурлин передавал рассказы Шилова о деятельности Красного Креста на войне — что нужно было бы не увозить больных, а там, на поле сражения, работать. Начальником перевозки был князь Хилков, сын министра путей сообщения, и он старался действовать через чиновников в министерстве, через отца, и ничего не выходило. И делал так, что давал стрелочнику 25 р. Больших злоупотреблений не было. Линевич говорил Шипову: «На войне нужно учреждение, где солдат чувствует себя человеком». — Бутурлин рассказывал об одной выдающейся деятельнице Красного Креста.

Л. Н.: Есть тип, склад женщин — общественных — они дурочки, и они исчезают.

Говорили про множество людей.

Меня поражает память Л. Н.: сколько он помнит и знает лиц, семей, связей семейных. Рассказывал про яснополянских Болхиных. Их деды шалили. Были очень сильные. Воровали, тащили возы в лес.

Л. Н. просил Бутурлина достать ему книжку — мемуары Эдлинг (Стурдзы)¹.

Говорили про Самарина, что он был одарен сильным философским умом и способностью к практической деятельности (Бутурлин: «Шипов таков, только он самодержец»). Он к иезуитам и немцам (механическое обрусение Прибалтийского края) несправедлив².

Л. Н.: Он был сухой, у него была мозговая страстность, которая влекла его к резким несправедливостям.

Л. Н. удивлялся Бутурлину, что он курит, да еще сколько: до 100 папирос в день. (Когда Бутурлин уехал, Л. Н. говорил мне о его большом уме и обширных и серьезных знаниях, сравнивал его с Юрием Самариным.)

Говорили о здоровье Л. Н. Софья Андреевна ему:

— Я — ноября, ты — февраля боишься.

(Л. Н. за последний месяц заметно постарел. Избегает шума, общества, голос у него стал слабее и становится тише, он больше шепелявит, меньше ест, прогулки его и верховые поездки становятся короче, и он не соблюдает так строго, как прежде, распределения времени работы. Утром позже садится за работу и пишет или долго, даже до 3.30, или очень мало, до 1.30. Иногда не завтракает.)

Л. Н.: В журнале «Crank» нехорошая статья, перепечатана из «Daily News» (1 sept.); он (автор) выставляет все мои резкие слова о царях и подчеркивает их³.

Л. Н. спросил Татьяну Львовну, дочитавшую «Review of Reviews», что́ пишет В. Стэд о России?

Татьяна Львовна: Пишет о царе, что он не такой «commonplace»6*, как кайзер, и что Лев Николаевич потому такого худого мнения о нем, что не знает его, а он, Стэд, три раза с ним разговаривал⁴.

Л. Н. выслушал и ничего не сказал на это.

«Записках» Пирогова. С возрастом религиозные вопросы занимали его все больше. Жалеет, что делал вивисекции, что причинял страдания животным, что был несправедлив к ним⁵.

Л. Н.: Якоби, который ненавидел вивисекции, говорил мне о каком-то французском физиологе, который утверждал, что вивисекция ничего нового не дала науке, а только вводила в заблуждение. Это понятно.

Далее Л. Н. сказал:

— Я дочел «Александра». Он все портится.

Бутурлин: Он был хуже Николая (I).

Л. Н.: Со всеми разорвал связи, с одним Аракчеевым дружил до конца. Аракчеев же был льстец. После чугуевского бунта Александр приговорил к засечению 40 солдат, и каждого эти же самые солдаты били. И в письме к Аракчееву жалел, что ему будет тяжело исполнять это; ханжа. Он (Александр) стал на колени и целовал руки у Фотия, у квакеров целовал руки; в Рим не пустила его мать.

Л. Н.: Читаете Hearn?

Бутурлин: Да.

Л. Н.: Иезуиты в Японии и в Китае восторжествовали бы, если бы не восстали по приказанию папы против почитания предков.

Бутурлин: А ведь почитание предков — это что-то абстрактное⁶.

Л. Н.: Почитание предков у китайцев настоящее, а не абстрактное.

Бутурлин: Да вы к нему склонны, вы сами мне сказали, что у вас есть le culte des ancêtres7*.

Л. Н. спросил Бутурлина, что пишет его сын, орнитолог в Колымском крае?

Бутурлин: Жене пишет. Переносит много лишений, но собирание птиц удается ему. Там голод, и власти бездействуют. Он послал нарочного за 3000 верст в Якутск с телеграммой в 345 слов министру. В телеграмме описывает положение. Послал и письмо жене. Оно шло с 15 апреля до июля. После его телеграммы им разрешили выдавать из магазинов муку и, главное, рыбацкие снасти. Около Верхнеколымска казаки объякутились. Около Нижнеколымска юкагиры обрусели. Но русские дегенерировали от скрещивания и от стужи и лишений. Лопочут, как дети, и очень нервозны. Сын там нашел политическую ссыльную, фельдшерицу, она была прежде в Шлиссельбурге. Она со своим ребенком живет в одной избе с пятью сифилитиками, кормит их своим хлебом и на перевязку их ран разорвала свое белье и белье ребенка. Теперь, на их несчастье, ей дали свободу. Тем людям без нее будет плохо. В том доме, где она жила, окна с одной рамой, вместо стекол — газетная бумага, а там мороз — 30 градусов.

Л. Н. звал нас, докторов, пройтись, но потом пошел один. Бутурлин не хотел пойти за ним, потому что Л. Н. любит гулять один. Мы с Бутурлиным пошли вдвоем.

Выходя из Елочек, встретили Л. Н. Величавая фигура, красное лицо, взгляд сосредоточенный (о чем-то думал), на дорогу обращенный, так что он заметил нас, только когда мимо него проходили.

«Льва Николаевича сколько лет знаю, все новое и новое». Затем передал мне свой разговор с Л. Н. Он сказал ему: «Как это вы так старательно исправляете свою работу?» Л. Н. ответил: «Я всегда так».

Бутурлин шутя спросил: «А почему же вы так скверно пишете?» (т. е. не можете сразу написать так, чтобы после не переделывать). «А он мне говорит: «Вот подите же!»».

5—6 октября.8* Бутурлин, Никитин, Беркенгейм продолжали говорить с Л. Н. о войне, революции, а именно: какую пользу можно ожидать для России от нынешнего освободительного движения. Причины неуспеха в войне, говорили, в том, что не действовали вместе части войск (их начальники), была плохая организация. Говорили, что надо изменить государственный строй к лучшему.

Л. Н.: Да ведь если бы это было возможно так делать доброе дело. Но ведь это только борьба; что из нее выйдет, не видно... Улучшат правительство, тюрьмы, казни (электричеством убивать ли, или головы рубить), призывные комиссии...

Беркенгейм: Но пока симптоматическое лечение.

Л. Н.: Там, где будет насилие, там будут злоупотребления властью... Ведь мы к этому привыкли. Мы сидим здесь, и Витте нас пошлет в Мамадыш, и пойдем, или назначит нас в комиссию брать в солдаты... Нужно только не хотеть подчиняться.

Л. Н. говорил дальше, что в этой борьбе за реформы власти отомрет истинная свобода, сознание достоинства человеческого, которое есть у русских.

Говорили о борьбе.

Л. Н. сказал, что в ней мотив личный, а нет самоотверженности.

Бутурлин: Как нет самоотверженности? Виселицы, тюрьмы полны.

Л. Н.: Как шел флот на верную погибель... Это гипноз толпы. Я все вспоминаю тюльпаны (увлечение ими) в XVI веке; платили 15 000 гульденов за тюльпан. Крестовые походы детские... Это эпидемия. Этим балластом руководится толпа — не ясностью доводов, а в чью сторону настроение большинства.

Говорили о возможной забастовке врачей, о которой думают в некоторых земствах.

Л. Н.: При религиозном отношении к жизни невозможно человеку, врачу забастовать.

Потом обратился к Бутурлину:

— Напрасно вы, Александр Сергеевич, против общины. Земледельческая община по существу, по свойству своему, бойкотирует правительство, ей оно ненужно. Симбирская деревня, если правительство и исправники провалятся, будет жить своей жизнью.

9*Сегодня опять говорили о хищениях на войне, о Японии, о Рузвельте.

— Рузвельт много хлопотал, — сказал Бутурлин.

— О Рузвельте нынче письмо получил, — сказал Л. Н. — Такие подвиги, восхваления...

О хунхузах А. С. Бутурлин сказал, что они в 99 случаях из ста — сочинение русских.

— Кого же они убивают? — спросил Л. Н.

— Мирных жителей. Это пограничная стража сочинила.

— Нельзя себе представить, что это ошаление власть производит, — сказал Л. Н.

Л. Н. рассказывал о бывшем у него в прошлом месяце Лепсиусе и, между прочим, сказал:

— Лепсиус хорошо знает восточные секты: бабизм. Сыновья Бега Уллы разделились на два толка (но больше личное, чем принципы их разделяют): на бабистов и бегаистов; бегаисты мало имеют будущего. Это рационализм магометанский.

Заговорили о музыке.

Л. Н.: Старая музыка была осмысленна. Музыка у Гайдна была в зените, уже у Бетховена — тут меня осуждают — была испорчена и у Моцарта10*. Гольденвейзер с женой хотел приехать. Сам Гольденвейзер — прекраснейший музыкант...

И далее:

— Гайдн — прелесть в четыре руки; плясать хочется, и вас бы разогрел...

Еще говорили о Горьком.

— Успех Горького мне непонятен, — сказал Бутурлин.

— Для меня загадка, — сказал Л. Н. — Лепсиус мне помог его себе объяснить. Он говорил о Горьком, что он затрагивает важные вопросы и отвечает на них так, как думает толпа.

— Какого мнения вы о Гаазе? — спросил Бутурлин Л. Н-ча.

— Кони выдумал, — ответил Л. Н. — Преувеличение, это был ограниченный человек¹.

По какому-то поводу разговор зашел о заграничном путешествии Л. Н-ча. Л. Н. рассказал:

— Герцен меня рекомендовал Лелевелю, Прудону, Дондукову... Сколько поляков ни знал, все были очень хороши. Лелевель очень такой опустившийся, развалина был. Он был профессор истории в Варшавском университете. После восстания в 30-м году вроде парламентера был послан к Николаю. Николай его не принял...

— Дондуков пригласил меня в Италию, — рассказал далее Л. Н. — Сангвиник, любил поесть, вино... В Риме мы застали Михаила Боткина, Иванова... Очень плохой художник Михаил Боткин... Мы с ним путешествовали пешком через Бернар. Он был самый сильный человек в мире, — улыбаясь сказал Л. Н. — Умер от белой горячки².

Л. Н. рассказал Бутурлину свою идею, как намерен описать Александра I. «Конец века» не переписывался начисто восемь — десять дней, потому что ремингтон был испорчен. Сегодня, наконец, переписали.

«Александра» и начал читать его «Николая»³ и записки Порошина о Павле⁴. Читая эти книги, выбирает из них материал для своей намеченной работы. Где находит место интересное, отмечает его на полях чертой и туда вкладывает длинную бумажку (вроде рецепта), а на ней делает пометки — о чем, и в тексте делает пометы. Л. Н. написал вчера пять писем, Татьяна Львовна от его имени — столько же⁵.

7 октября. Уехали Бутурлин, Никитин и Беркенгейм. Они все так любят Л. Н.! Приезжали, чтобы услышать от Л. Н. хоть малейшее одобрение стремлений российского общества, выражающихся в освободительном движении. Но Л. Н. не одобрил борьбы за политические свободы, а повторял, что религиозному человеку нужно добиваться свободы в себе.

Бутурлин сказал Л. Н., что он проповедует то, что Христос 1900 лет тому назад: «Может быть, вам видно дальше, чем нам, вы проповедуете, что будет в будущем, может, быть, через 900 лет, а до тех пор как нам руководствоваться, каким правительством?»

Л. Н. старается уяснить то, что мыслит и хочет русский народ, а для народа полагает себя как интеллигента паразитом.

Бутурлин заметил, что Л. Н. огорчается тем, что так долго живет.

Был Буткевич (пчеловод с сыном?).

Разговор о жизни в Казани против острога¹.

Л. Н. заключил:

— Немецкий солдат стреляет, русский ругательствами старается заставить не переступать требования закона.

8 октября. Суббота. Гостит П. Н. Ге.

У Л. Н. печень, желудок болят, желчь задерживается. В обед мало ел. Принял прованское масло с лимонным соком. Вечером к чаю вышел в халате. Много зевал. Уже вчера было видно по страдающему лицу и усталости в разговоре, что нездоров.

После обеда Л. Н. рассказывал Татьяне Львовне о женитьбе Павла I. Привели ему трех сестер, великих княжен дармштадтских, он выбрал вторую. Она не могла родить, в родах и умерла. У нее было искривление позвоночника. Потом обвиняли посланника, который советовал взять ее, в том, что он хорошо не рассмотрел¹.

Вчера Л. Н. рассказывал о записках Порошина о Павле:

— Если бы не было Геродота, не было бы греческой истории. Книга Порошина прелестная. Он был художником; записывал такие черты, которых другие не замечают. Павел младенцем ужасно потел, а в комнате бывал покрыт двумя меховыми одеялами. В раннем детстве около него была няня и ее родственники. Когда Панин стал им заниматься и отстранил их, Павел плакал. Когда его начали учить грамоте, посадили и их за стол, как будто бы и они учились.

Сегодня в 10 часов дня забастовали железнодорожные служащие Московско-Курской линии. (Поездов из Москвы нет.) Татьяна Львовна и Юлия Ивановна жалеют, что не задержали умирайл до сегодня. «Умирайлами» называют китайцы врачей.

В 11 часов вечера за чаем Л. Н. читал в новом номере «The Open Court», заметив, что в этом журнале всегда есть интересное: первое — статью редактора о религии; второе — об Индии, об индийских женщинах; есть картинки: «Браминки».

— Какая малоизвестная нам страна! — сказал Л. Н. — 250 миллионов жителей. Люди глубоко религиозные, стройные, красивые.

Третье — о воспитании в Японии.

— Ваши японцы, Юлия Ивановна, плохи, — сказал Л. Н. — Новый катехизис — правила для школ. Автор против обоготворения микадо, преподает несвязанные правила о гигиене тела, о пользе знания, ремесел. Это их (японцев) последнее слово².

Потом говорили о газетных известиях из Баку и о рассуждениях газет насчет того, что правительству выгодна резня между армянами и татарами и что полицейские во время этой резни бездействуют, — так им приказано. Л. Н. заметил:

— Полицейские опасаются, видя людей, которым кишки выпустили.

М. С. Сухотин рассказал, что редактор «Русского архива» П. И. Бартенев, который держал корректуру первого издания «Войны и мира», говорил ему, что Л. Н. в корректурах этого романа выпустил столько, что из пропусков составился бы целый том.

Получено письмо от некоего Козлова³. Л. Н. с Юлией Ивановной говорил о нем.

Софья Андреевна говорила, что желала бы в будущем году поехать в Париж учиться живописи. Татьяна Львовна и Юлия Ивановна ей говорили, что она и так не слушает советов и что дело в практике. В пейзаже главное — схватить общий тон, а Софья Андреевна каждую вещь срисовывает отдельно, без соображения с общим тоном.

9 октября. Воскресенье. У Л. Н. грипп. Не выходил; завтрак: прованское масло с лимонным соком и белым хлебом.

Сегодня никакой почты не получено.

Л. Н. (мне): Как хорошо без газет! Отдохнешь.

За чаем пополудни Л. Н. сказал:

— Я все время читал (про) Павла Петровича; какой хороший человек! Он с 18 до 42 лет жил, зная, что он должен царствовать, что его мать безнравственная, убила его отца и узурпаторски правит. Когда поехал в Австрию, то посланник просил во время его пребывания там не играть «Гамлета»¹, и в России при Екатерине II его не играли, а при Елизавете Петровне — играли. Был нравственный человек. Со второй женой (Марией Федоровной) нарожали десять человек детей: шестерых девочек, четырех сыновей, и всех огромного роста.

Под вечер Л. Н. прошелся по аллеям.

Вечером читали вслух «Поединок» — повесть Куприна². Первые 51 страницу, не отрываясь, одним духом прочла Софья Андреевна. Л. Н. внимательно слушал, каждое нерасслышанное слово переспрашивал.

— Мне интересно описание военной жизни, — произнес Л. Н. — Он хорошо знает быт военный.

«Хорошо».

Вошла Александра Львовна пить чай.

Л. Н. спросил ее:

— Ты читала? До конца?

Александра Львовна: Да.

Татьяна Львовна спросила Л. Н.:

— Ты знаешь Куприна?

Л. Н.: Познакомили меня с ним на пароходе при отъезде из Ялты; мускулистый, приятный³.

— А Скиталец какой неприятный, и наружностью (длинная шея, покатые плечи!), и самомнением, — сказала Юлия Ивановна.

Л. Н. читал для себя в той же книге (где «Поединок») стихотворения Скитальца и с негодованием повторял: «Ужасное что-то!»⁴

— Хорошо, весело, только, где пускается в философию, неинтересно, — прибавил Л. Н. о «Поединке».

Я заметил:

— Неверно поклонение статуе Аллаха. У магометан нет статуй⁵.

Л. Н.: Черемисы — идолопоклонники, а у них один язык с татарами. Аллах...

От лестницы доносился странный шум, как если бы что-нибудь катилось с нее. Это птичка билась об окно. Илья Васильевич открыл окно и поймал ее. Перепелка. Юлия Ивановна выпустила ее из окна зала, но она не улетела и продолжала биться об окно. Холод, голод или свет заставляли ее проситься внутрь?

Л. Н. поинтересовался устройством барометра-анероида.

Когда читали любовное письмо капитанши к офицеру, Л. Н. произнес с отвращением:

— Даже изжога от него делается.

Л. Н. слушал чтение Софьи Андреевны, лежа на кушетке. Во время обеда ел только суп да смоленскую кашу. Вечером ни до чего не дотронулся. Должно быть, боли у него сильные (не показывает этого), сосредоточенный, страдающий вид у него. В полночь прогуливался по комнате.

Сегодня Софья Андреевна, Александра Львовна, Прасковья Николаевна ездили с возом за грибами-рыжиками в Черту. За час собрали несколько пудов.

Л. Н. вчера пораньше пошел спать, около четверти двенадцатого, а сегодня поздно встал. Вышел в час. Со станции Засека пришли застрявшие там пассажиры двух поездов, чтобы увидеть его. Л. Н. поговорил с ними около часа с четвертью. Потом был старичок из Кишинева, желавший «видеть графа Толстого в «боголице»». Он анархист-христианин. И Л. Н-чу и всем говорит ты. Потом (из Тулы) приехал доктор Каиров, симпатичный человек, раз уже бывший у Л. Н.

Вечером: Каиров, И. К. Дитерихс, М. В. Булыгин. У Л. Н. до 11 вечера боли в печени. Несмотря на это, он все время, с 6 до 12 часов, оживленно разговаривал. Расспрашивал Каирова про Уссурийский край, Маньчжурию и читал вслух Герцена.

Л. Н. говорил, что с разных сторон слышал — хвалят «Поединок» Куприна.

— И как все военные «Поединком» довольны, — сказал кто-то.

— Да, превосходный, — заметил И. К. Дитерихс, — но одни негативные типы выведены.

Л. Н.: Полковой командир — прекрасный позитивный тип. Какая смелость! Как это цензура пропустила и не протестуют военные? Пишет, как Ромашов (молодой офицер) мечтает — метит высоко: во-первых, стрелять в бунтующий народ (чтобы получить благодарность начальства и награды); во-вторых, идти шпионом-шарманщиком в Германию; в-третьих, отличиться на войне. Куприн выше Горького и Андреева.

Л. Н. с возмущением вспомнил читанный шесть дней тому назад рассказ Горького о каторжнике, в котором Горький хочет доказать, что, если тебе делают добро, можешь и ты делать добро, если зло — так зло¹.

Каиров рассказывал про Уссурийский край, что он плодородный. У крестьян бывает до 600 ульев, пчелы семь раз в год роятся, и один улей дает три — семь пудов меду. Гречиху сеют в конце июля, и в конце августа она созревает. Трава выше человека. Кабаны, медведи, тигры; огромные липовые листы в четыре ладони. Очень интересно рассказывал о японцах, как они вытесняют русских из Маньчжурии. Японки — отличные работницы. С детьми за спиной (а они в полгода, в год — необыкновенно большие) грузят уголь, бросают вверх корзины в 30 фунтов, носят на коромысле две посудины, такого же размера, как они сами. Японцы — тоже ловкие работники. Каторжных на Сахалине японцы, по слухам, казнили отсечением головы, поселенцев распустили. Японцу платье обходится рубль в год, кимоно — 70 коп., соломенная шляпа, пояс, сандалии — 30. Топлива им не нужно, также и построек для скота и урожая.

На слова Каирова, что Маньчжурия и Уссурийский край отойдут к Японии, Л. Н. сказал:

— Ну, будет Государственная дума. Как она решит: остаться в Маньчжурии или нет? Не могут решить. Николай Александрович — тем менее. Единственный способ, если люди не будут покоряться властям (идти в солдаты), скажут: «Я хочу заботиться о семье, спокойно хозяйничать». Так некрасовцы (казаки-раскольники) жили в Турции.

Л. Н. упрекал русское правительство в том, что слышал от Беркенгейма:

— В Китае опий запрещен; в Маньчжурии разрешен; и дома́, где курят опий, обложены сбором по числу трубок.

Л. Н. вспомнил, какое он письмо получил: «Бедствия в России происходят оттого, что вы отвергаете Евангелие. Ваш внимательный читатель»².

Каиров рассказывал, что начавшаяся третьего дня стачка железнодорожных служащих произошла так: начальство отчисляло известный процент жалованья в фонд вспомоществования, а его нет. Депутацию, просившую разъяснения, посадили под арест.

Л. Н. возразил:

— Это не верится (чтобы посадили под арест).

Каиров: Может быть, это только слухи.

— пятичасового дня. Тут только одно средство: сделать так, чтобы люди не были вынуждены идти в рабство на фабрики. Забастовка — насилие. Никитин рассказывал, как в Союзе союзов обсуждалось предложение врача с немецкой фамилией, чтобы врачи забастовали: или вполне, или только не принимали и не лечили в государственных учреждениях. Это то же, что человека взять за ногу и бить им других. Никитин не согласился на это, как на меру безнравственную, а предложил не исполнять правительственных требований, поступать так, как если бы правительства не было. За него было четыре голоса, против — 19.

Потом Л. Н. говорил о Герцене:

— Герцен в «С того берега» передает разговоры степенного человека с пылким революционером³ — говорит такое, что в наше время следовало бы читать. Но Герцена не знают. Литературная среда знает только то, что пишется в газетах, но мудрецов — Канта, Спинозу — не знают. У Герцена уже можно прочитать: внешнее движение — пустое, только внутренней работой освобождается человек. Вера в прогресс, что когда-то будет хорошо и до тех пор можем, как попало, неразумно устраивать себе и другим жизнь, — суеверие. Прогресс ведь бесконечен, и путь к нему такой (же). У Герцена иные слова: вместо «бог» у него — природа, вместо «религия» — наука, вместо «церковь» — христианство, но мысли его — те же, что у религиозных мыслителей. Будущего ждать не надо, а теперешней жизнью <следует> вполне пользоваться. Каждый момент тут — настоящее.

11 октября. Вторник. Л. Н-чу легче. В Ясной Поляне (деревне) 51 случай брюшного тифа. Заболел Архипка Макаров, помощник садовника. Много работы с больными. Третий день никакой почты из-за забастовки железнодорожников. Старинные способы передвижения. Извозчики тройкой берут 100 р. из Тулы в Москву. Пополудни приехал из Черни Сергей Львович на лошадях с членом земской управы.

Вечером продолжали читать «Поединок». Читал Иосиф Константинович приятным, звучным басом: бал и учение солдат. Л. Н. о бале сказал: «Прежнее было лучше»; об учении сказал: «Это хорошо описано»¹. Вспомнил Куприна: бывший офицер, теперь издает «Мир божий»; прежде, говорят, сильно кутил, силач.

Когда Иосиф Константинович дочел вторую (из сегодняшних) главу, Татьяна Львовна остановила его: «Двенадцатый час». Но Л. Н. предложил прочесть еще и сам прочел полторы страницы.

Потом говорили о священниках. Л. Н. сказал, что нужно бы такое же разоблачение поповского быта, как Куприн сделал военного: как совершают обряды... Вспоминал письма, которые он получал от священников: постом молодой поп — у него на руках родители и еще родня — писал, как ему стыдно, он, как заяц, прячется перед истинно верующими крестьянами, когда совершает то, во что не верит (обряды). Написал три письма, потом замолчал². А приезжают (в Ясную Поляну) такие попы, у которых место религии ничем не заполнено. Один хотел поступить в техническое училище.

Софья Андреевна: Ведь Потапенко описывает поповскую жизнь.

Л. Н.: Но как?

Разговор коснулся духоборов. Сергей Львович спросил Иосифа Константиновича, есть ли у него записки о сношениях с ними и не думает ли обработать их. Л. Н. поощрял его к этому.

Софья Андреевна: Я все письма о духоборах отделила, они в Историческом музее.

Сергей Львович сказал, что он желал бы заняться ими и что у него и свои записки есть. (Сергей Львович, Иосиф Константинович и Сулержицкий ездили с тремя духоборческими партиями в Канаду.³)

Член Управы с Л. Н. и Софьей Андреевной о неурожае. Тульская губерния получит семь миллионов рублей пособия. Вспоминали 35 вагонов гнилой ржи, доставленной Тульской земской управе комиссионером для посева ржи. В мешках наверху рожь получше, внизу гнилая.

Л. Н.: Читаю Шильдера о Павле. Павел был бешеный, и в таком состоянии он готов был на все. Но во все свое царствование проводил самые либеральные меры. Был против разделения Польши, освободил пленных поляков и лично посетил Костюшко. Ненавидел все, что сделала его мать, Екатерина II.

Потом говорили о земле. Иосиф Константинович сказал, что крестьяне понимают Генри Джорджа, а помещики инстинктивно против него настроены. Сергей Львович вспомнил свой разговор с Мануйловым, который стоит за то, чтобы передать помещичьи земли мужикам. «Каким? — возразил ему Сергей Львович. — Они разные, есть между ними и богатые, которые вдов лишают земли». Я ему сказал: «Тогда и вы должны уравнять себя с босяками».

Л. Н.: Маша пишет, что пироговские мужики, купившие землю Марии Николаевны и разбогатевшие (по три лошади у них на двор), хотят больше земли, жадны на землю.

Л. Н.: Я боюсь, что ложные взгляды собьют с толку крестьян, надо бы <выступить> против этих взглядов... Они выбирают в Государственную думу шорника (плохого человека). Брошюры революционеров на это бьют: овладеть барской землею... Как Генри Джордж прав: подати и земля связывают людей. Он подати уничтожает, землю освобождает. Какой ужас неправды! Одно: подати берет кто-то, другое: земля! Если общество (мир, мужики) — при круговой поруке — отбирают у вдовы землю, то это потому, что она не осиливает тех податей, которые с нее взимают. Если она останется без земли при едином налоге, то хоть податей (на керосин, железо, сахар...) не будет платить, легче ей будет жить.

12 октября. Среда. Вечером Л. Н. и Сергей Львович продолжали читать вслух «Поединок». Я проспал первую главу. Сергей Львович пришел за мной, и Л. Н. мне вкратце пересказал ее содержание (об офицере, у которого был целый зверинец), прибавив: «Хорошо написано». Потом Л. Н. сам читал вслух об обучении солдат. Это — обучение — читал Л. Н. удивительно хорошо. Когда устал, взялся читать Сергей Львович. Читал любовную главу, останавливался, перескакивал, видно было, что ему стыдно. Предлагал Юлии Ивановне дочитать ее. Хотел пропустить семь страниц. Но Софья Андреевна и Татьяна Львовна запротестовали, и Сергей Львович читал дальше.

Л. Н. (ему, смеясь): Я подкузьмил тебя.

Но эта сцена была ужасно растянута.

Л. Н. сделал к ней замечание:

— Горький, Андреев виноваты в ненатуральных описаниях (т. е. увлекли и Куприна).

«Зеленые точечки» — разве это дает представление о звездах, особенно первых?¹

Потом опять читал Л. Н. про смотр полка². Читал с пылом, с интересом, как если бы сам был молодым солдатом. Когда читал о том, как перед самым смотром солдаты должны были зубрить, как им начальники давали оплеухи, почти прослезился от произведенного на него впечатления.

Об этом разговорились. Татьяна Львовна сказала, что это, наверно, так и есть, как он описывает.

Л. Н.: Наверно, наверно.

Закончив главу, Л. Н. заключил:

— Куприн в слабого Ромашова вложил свои чувства.

Сергей Львович: Корпусной командир — Драгомиров.

Сергей Львович: Куприн почерпнул из Ростовцева?³

Л. Н.: Новый писатель пользуется старыми приемами. «Поединок» дает живое представление о военной жизни.

Л. Н. спросил меня, понимаю ли все, когда вслух читают.

Потом говорили о стачке железнодорожников, которая теперь широко распространилась; о слухах, которые Сергей Львович привез из Тулы, что в Тифлисе бросают бомбы в казацкие казармы, и т. д.

Л. Н. в течение нескольких лет пишет в дневнике, в конце записи, завтрашнее число и «Е. б. ж.», т. е.: «Если буду жив». Но притом Л. Н. не пропускает дня, чтобы не делать гимнастику в своей комнате — с гирями.

13 октября. Четверг. За обедом Л. Н. рассказывал Татьяне Львовне о Похитонове, что он умеет видеть и рассказывать; что он приятный, добросовестный человек; наружностью, походкой на медведя похож.

— Живописцы бывают приятные люди: Репин, Прянишников, — сказал Л. Н. — Жаль, что ты его (Похитонова) не застала. Мне о нем рассказывал Тургенев.

Смотрели его картины и хвалили (между прочим, «Столбы»; видно, что солнечный, ясный день).

Вечером Л. Н., Татьяна Львовна, Сергей Львович дочитали до конца «Поединок».

Л. Н. сделал замечания: после разговора Ромашова с Назанским — сказал: «Жалкое это рассуждение Назанского, это Ницше» (Л. Н. выговаривал: «Ничче»). После сцены письма и драки в офицерском собрании: «Очень сильно написано».

Когда Л. Н. начал читать предпоследнюю главу, как Шурочка пришла к Ромашову, Л. Н. усмехнулся:

— Теперь я попался, — и не читал ее вслух (присутствовали девицы), только прочел рапорт о дуэли, которым повесть кончается.

— Ужасно мрачно — драка, битье солдат. Думаю, столько битья солдат не бывает, — сказал я.

— По-моему, бывает, — возразил Сергей Львович, — я слышал...

Л. Н.: Драка, это бы ничего... Не цельно, напихано много лишнего. Впечатления нет. Не рад, что читал. Ужасно тяжело.

На одной странице, где Куприн описывал природу, Л. Н. останавливался на неисправностях речи11*, вроде «тишина звучала»¹.

Татьяна Львовна заговорила о последней сцене с Хлебниковым, Л. Н. подтвердил, что она фальшива.

— Сегодня я читал «Копперфилда», — сказал Л. Н. Сергею Львовичу. — Дядя Сережа говорил: «Когда начнешь читать Диккенса, как из грязного кабака попадешь в хорошее общество».

Я заговорил о Хлебникове, выведенном в «Поединке»: непонятливый, тщедушный, с грыжей, и все-таки взят в солдаты; об ужасной смертности в русской армии. В русской армии смертность приблизительно в восемь раз больше, чем в германской. В Германии народ становится здоровее, процент годных для военной службы увеличивается, в других государствах (Австрии, России) падает. Л. Н. сказал, что за это германцы заслуживают похвалы.

14 октября. Пятница. За обедом разговор о забастовке железнодорожников. Татьяна Львовна говорила, что одно из их требований — не принимать женщин на службу, что они сбивают плату и заработок их идет на наряды.

В связи с этим разговор о «женских правах». «Чем мне жить, когда меня не кормит ни отец, ни брат?» — сказала Надежда Александровна, ремингтонистка. Говорили, что яснополянские девки из своего заработка не отдают домой, готовят себе приданое.

Л. Н.: Лучшего отношения к женщинам, чем было в Средние века, не придумают. Рыцари презирали женщин, а потому были к ним чересчур почтительны. От брата, Николая Николаевича, слышал и от...... 12*, что жены у магометан имеют большее влияние в семье, чем у нас. Стремление магометан — моногамия и строго соблюдают ее.

ТОЛСТОЙ ВЕРХОМ

Ясная Поляна, 1905

Рисунок (уголь) Ю. И. Игумновой

Софья Андреевна обмела и разложила на столе в гостиной портреты, которые висели в старой библиотеке13*. (Н. Н. Страхов, группа шести с Тургеневым, Григоровичем, Островским; Фет, Некрасов, Лелевель, Сергей Николаевич, Волконский с женой, Татьяна Львовна девочкой¹ и др.). Л. Н., смотря на эти портреты, произнес: «Это мои настоящие приятели».

Просил повесить в своем кабинете, откуда, сказал, можно удалить портреты Брайана, Шпира, Джонса (голову американского города Толидо) и др. Софья Андреевна хотела снять и портрет Сютаева. Л. Н. не позволил².

По какому-то поводу Татьяна Львовна сказала, что она будет долго жить, что она из такого рода.

Л. Н. поспешно остановил ее, прикрикнув:

— Не говори! Я знал двоих — Страхова, Захарьина, — которые говорили: «Я, Лёв Николаич, долго буду жить», — сказал Л. Н., подражая Страхову.

Л. Н. рассказывал о Японии по книге Lafcadio Hearn «Japan». Там четыре класса: 1) самураи, 2) земледельцы, 3) ремесленники, 4) купцы.

Деревня имеет общее божество, уезд — общее, а вся страна обоготворяет микадо. Этому патриотизму и технике следует приписать победу японцев. Японцы религиозны, но в их религии есть мщение, подчинение себя: у мужчин — харакири, у женщин — jigai³.

Встав, чтобы проститься перед сном (прощаясь, Л. Н. с Софьей Андреевной, детьми, невестками, внучатами, племянницами целуется; зятю и остальным пожимает руки), обратился к дочери:

— Саша, у меня работы много очень.

Л. Н. поправил «Конец века».

Л. Н. ездил подковать лошадь на Косую Гору. Рассказывал: сегодня повезли почту из Тулы в Ясенки на лошадях. Говорят, будто 17 железных дорог бастуют (шестой день). Те, которые ждут в поездах на Козловке (Засеке), могли дойти до Москвы пешком.

Л. Н.: Надо послать на Козловку книг для чтения, по три-четыре последних номера журналов. Это вы сделайте, Душан Петрович.

Мария Александровна прибавила:

— Генри Джорджа, «Великий грех» непременно.

Книги и журналы были посланы. Среди книг — некоторые издания «Посредника».

Л. Н. (к Марии Александровне): Написал Маше длинное письмо¹ и посылаю ей Куприна «Поединок», гадкую книгу; с талантом написана, но издевается над Юлианом, ходившим за прокаженным, над слабыми и говорит, что надо жить в свое удовольствие.

Ради Татьяны Львовны, которая сегодня в мрачном состоянии духа, Л. Н. сыграл в винт с ней, Сергеем и Михаилом Львовичами, вместо того, чтобы играть в шахматы с Михаилом Сергеевичем.

Юлия Ивановна пишет Л. Н. едущим верхом на Тарпане по берегу Воронки². Надежда Александровна переписывает на ремингтоне письма Софьи Андреевны³. Почты нет шестой день. Телеграф действует только для правительства.

Снег глубокий, не растаял. Минус два градуса. Мария Александровна осталась. Под вечер приехал из Тулы, где застрял на вокзале, присяжный поверенный из Петербурга, Беренштам, который защищал убийцу Сергея Александровича и бунтовавших якутских политических ссыльных. Л. Н. гулял с ним по Чепыжу и к самой Воронке. Пригласил обедать, но тот не остался. Вечером Л. Н. просматривал книгу Беренштама «За право!», которая появилась во втором издании, но была арестована цензурой. Читал ее минут 10—15, потом отложил — собственно, отбросил:

— Это очень плохо. Не стоит читать. Он защищает (я не расслышал, что̀, показалось: «убийство»). Напыщенные слова. Все из того мира запутанного⁴.

Сегодня Л. Н. поправлял присланное ему в корректуре Чертковым «Божеское и человеческое». Работал до четырех часов пополудни⁵. Говорил, что хочет еще короче и понятнее народу написать то, что в «Великом грехе».

Вечером за чаем Л. Н. читал вслух из серии «Записки декабристов» «Записки» И. Д. Якушкина⁶.

Потом Л. Н. рассказал про событие, о котором сообщил ему Беренштам: в Двинске в городского голову стреляли сразу четверо молодых людей, скрылись в толпе. Сыщик донес, что один из них был Маньковский, молодой еврей. Голова признал его, и его приговорили к смертной казни. Подали апелляцию. Его совсем освободили, потому что нашли одного из действительных виновников, Дейча, а тот утверждал, что Маньковского между ними вовсе не было. Доказали, что у сыщика была личная ненависть к Маньковскому, и предположили, что обвиняет его из ненависти.

Л. Н.: Мы тут сидим в покое, а кругом вражда. В Западном крае убийства, как на войне. Социал-демократический Бунд еврейский стал террористическим. Приговаривают к смерти Трепова, Победоносцева и вызывают того, кто на это согласен. Рискуют жизнью. Такой был Каляев. Это как война. Только война — старая форма, к ней люди привыкли, солдаты принуждены присягать, офицеры тоже обмануты.

Татьяна Львовна: Лазарев теперь торжествует. У него большие сношения и влияние, у него кипит работа. Все эти революционные газеты к нему шлют, и он рассылает их.

Л. Н.: Да, они достигли, чего хотели. (Бунты, стачки удаются им.)

Я разговаривал с М. А. Шмидт. По ее словам, Л. Н. долго работал над «Соединением Евангелий». Часто хотел бросить эту работу: думал, что не осилит. Церковь в течение веков старалась скрыть истинное учение Христа. Раскрыть всю ее ложь — кто же мог это сделать, кроме Л. Н.? Чтобы довести до конца эту работу, нужна, кроме ума, великая любовь к людям. О себе Мария Александровна сказала, что она старается не отвлекать своего внимания от того, что Л. Н. писал в «Ассархадоне», что жизнь — одна; что кто губит жизнь человека или животного — губит себя⁷.

Л. Н. сказал мальчику Хохловой, когда тот ласкал собаку:

— Ты — славный мальчик, помни одно: что жизнь — одна.

По шоссе оживленное движение: едут в колясках и телегах.

17 октября. Понедельник. Л. Н. встал (позднее обыкновенного, в 8.30). Занимался гимнастикой. Когда, вынося ведро, возвращался, у первой кухонной двери ведро выскочило у него из рук. Упал. Его увидел лакей Ваня Шураев, когда он уже поднимался. Сам встал, взял ведро, пришел к себе и прилег на диван. Был очень бледен. Пульс слабый, губы бледные, уши прозрачные. Когда поднял голову и хотел сесть, почувствовал головокружение. Потом голове стало легче. Полежал спокойно около часа и начал было заниматься, но потом опять прилег и подремал от 10 до 12-ти и от часу до 6-ти.

Вечером говорил, что это с ним уже бывало.

— Помню, с Гротом шел по Пречистенке, шатался. Пошатнулся, прислонился к стене и постоял. Теперь уже четыре дня шатало меня, только не сильно. Неужели это слабый удар был?

Софья Андреевна предлагала Л. Н. разные средства, но он сказал:

— Ничего не нужно: ни льду, ни горчичника. Мне нужно спокойствие.

Вернулся из Тулы Михаил Львович, рассказывал о собрании забастовавших железнодорожников. Когда один оратор заявил, что они хотят обсуждать свое экономическое положение, другие стали кричать: «Не экономическое, а политическое положение!». Правительства в Туле нет. Губернатор и вице-губернатор сидят, не знают, что делать. В тюрьме арестанты выломали дверь; солдаты стреляли в них, троих застрелили. Из Москвы привезли «Русские ведомости», очень революционные. В Москве, говорят, тоже нет правительства.

— Я думал о том, что рассказывал Миша. Слышали? Революция началась. Чтобы она удалась, чтобы они захватили власть, нужна организация. Нужны большие перевороты... Правительства выросли исторически. Пока есть насильственное правительство в Австрии, Франции, должно быть насильственное правление и в России. В Пруссии конституция, а все-таки своеобразное прусское правительство.

Михаил Львович передавал слух, что яхта царская стоит наготове, котел топится.

Обедал Л. Н. у себя в кабинете, съел много супа, воздушного пирога, выпил рюмку вина и чашку кофея, потом стал читать Диккенса.

В 9 вышел в залу с палкой в руке и лег на кушетку. Юлия Ивановна и Н. А. Лютецкая (переписчица) говорили о революции.

Л. Н. сказал:

— Усмирение солдатами — самое страшное, что может случиться.

— Что будет с Польшей, с Финляндией, с Кавказом? — спросила Н. А. Лютецкая.

— Они хотят автономии, — сказал Л. Н. — Я за автономию. Но есть патриоты, которые против.

— Если Николай убежит в Данию, тогда ему капут, — сказала Татьяна Львовна.

— Капут, — согласился Л. Н. — Но Николай, должно быть, остался. Он по своему характеру не трус.

Мне Л. Н. сказал:

— Мне сегодня так хорошо думалось. В болезни, в страданиях отпадает суеверие материальной жизни, а появляется сознание реальной духовной жизни: чтобы здесь, сейчас исполнять волю бога, а учение материалистов утверждает как раз противоположное: они суеверием считают духовную жизнь. Мне стало ясно, почему легко умирают и самые эгоистичные люди: потому, что суеверие материальной жизни отпадает.

Александре Львовне Л. Н. сказал:

— Хотел тебе диктовать мысли, были необыкновенно ясны, но боялся повредить себе. Завтра утром¹.

Татьяна Львовна сказала, что в такое страшное время, как теперь, не радость рожать. Л. Н., смеясь, сказал ей:

— Если родится мальчик, назвать Бунт; если девочка — Революцией Михайловной. Революция — это как у человека болезненное сердцебиение, высокий пульс: надо держаться осторожно. Революция — испытание человеку. Тут, чтобы не повредить, нужно ни слова не сказать лишнего, ни одного поступка легкомысленного не сделать...

Потом Л. Н. спросил Софью Андреевну, позволила ли она П. И. Бирюкову напечатать письма Л. Н. к В. <Арсеньевой>. Софья Андреевна раздраженно ответила, что нет и что она сама будет писать об этом, а Бирюков сухо пишет.

— Лучше никто не напишет, — сказал Л. Н., — у него одинаковые <со мною> взгляды и любовь к делу.

Меня Л. Н. спросил:

— У Черткова есть «Хельчицкий» и «Предисловие» к «Учению 12-ти апостолов»? Надо ему послать для его издания «Круга чтения». Соберите книги из Публичной библиотеки — только одна мне нужна, эту оставьте — и пошлите Стасову.

Собрать их оказалось нелегко, т. к. на них нет штемпеля.

18 октября. Л. Н. встал, как обыкновенно. У него язык обложен, горечь во рту. Появилась желтизна на белках глаз. Голова еще кружится, но слабее. Натощак пил эмс. Пополудни гулял; прошел через Елочки мимо колодца к купальне и по дороге в купальню домой.

Сегодня десятый день железнодорожной забастовки и ее конец, тронулись поезда.

Мы десять дней не получали почты.

— Завтра будет нужно за почтой телегу послать, — сказал Л. Н., — одних газет будет 100 номеров.

Булочные в Туле закрыты.

Меня Л. Н. спрашивал о тифозных в деревне. В числе их и Архип, помощник яснополянского садовника. Л. Н. предложил отпускать ему молоко из экономии, сказав, что будет платить за него.

Л. Н. (позднее): Читал биографию Диккенса в Ефроне¹. Хорошо написана. Диккенс до 14 лет только два года ходил в школу. После налеплял ярлыки на ваксу. Так что не имел школьного образования; а какая тонкость, глубина мысли! «Пиквик» написан с веселостью, которая сияет из лиц.

Л. Н., вспомнив тут актеров, сказал:

— Были актеры: Мартынов, Бурлак, Живокини — и фамилия итальянская, и сам был, как итальянец, — живой. Он был насыщен комизмом.

Татьяна Львовна рассказывала о тишине и скуке во французских швейцарских городах: в 10 часов спит все.

Л. Н. вспомнил, как они с Тургеневым ехали в Гренобль², Тургенев — лечиться. Л. Н. там доканчивал свою работу, не помнит, что — может быть, «Люцерн»³. Там, в Гренобле, офицеры в кофейне играли в домино без азарта.

Л. Н. играл с Татьяной Львовной в кабалу. Написал письма: Стасову, Черткову⁴.

19 октября. раздают его. В нем провозглашена полная конституция, свобода слова, печати, собраний¹.

Л. Н.: Худого в этом нет.

Встречные рассказывали, что на улицах ставят столы, ящики, влезают на них и ораторствуют. Губернатора просили выпустить из тюрьмы политических. Ответил, что не может, пока не получит приказа сверху.

Л. Н. спрашивал мужика, что будет? Мужик говорил: «Свобода будет».

Александра Львовна, вернувшись из Тулы, со двора кричала Юлии Ивановне на второй этаж сильным, звонким голосом: «Жюли-и! В Туле манифестации, по Киевской нельзя проехать. Музыка «Марсельезу» играет. Зато поручений ни одного не могла исполнить! Все заперто, и даже аптеки!»

Когда я пришел к обеду, Л. Н. сказал мне:

— Поздравляю вас с конституцией.

Тут его перебила Софья Андреевна:

— В Туле мирные манифестации, но в Москве, вероятно, насилие.

Юлия Ивановна прочла вслух царский манифест.

За вечерним чаем Л. Н. дал Татьяне Львовне прочесть полторы главы из «David Copperfield», которые ему особенно нравятся.

— Огромный талант, — сказал Л. Н., когда Татьяна Львовна дочитала. — Я знаю, у писателей есть минуты вдохновения, когда им все удается... Описывая красавца, образованного, богатого, Диккенс не на его стороне...² Диккенс был высокого роста, лицом такой, как на портрете в гостиной³.

Юлия Ивановна хвалила «Холодный дом».

Приехала акушерка к Татьяне Львовне, тулячка, Анна Павловна, серьезная, симпатичная. Рассказывала, что вчера казаки били толпу на тротуарах. И ей досталось. Вице-губернатор Хвостов извинялся, говорил, что это было сделано не по его приказанию. Анна Павловна негодовала на казаков и на толпу, обшарившую ее, чтоб убедиться, есть ли на ней крестик.

Л. Н.: Вчера закрывали булочные, разливали керосин — причина была... Казаки — милые люди, семейные. На постоялом дворе, где я привязывал лошадь, уезжал казак, прощался сердечно с хозяином: «Слава богу, мирно простояли, никакого греха не было...»

Л. Н. прочел вслух из петербургского журнальчика «Человеческая жизнь» (июль — август 1905) статью «Одна из ближайших задач» — о необходимости христианской религии. Выдержка из книги Р. Эмерсона «К вопросу о старости и смерти».

Л. Н. сегодня ужасно много переменял в «Конце века»14*.

Вечером по случаю конституции, приезда акушерки и получения телеграммы М. С. Сухотина, что завтра приедет, было веселое настроение.

Татьяна Львовна обрадовалась и заразила радостным настроением остальных.

20 октября. Четверг. Л. Н-чу лучше, ездил к Звегинцевой. Вечером спросил Татьяну Львовну, не хочет ли прочесть из «David Copperfield» опять несколько глав, и рассказал о мисс, которая, приехав в Лондон, боялась пожара и испорченных съестных припасов; даже к курам относилась с подозрением¹.

Татьяна Львовна заметила, что кур кормят падалью.

Л. Н.: Возле Парижа на одной ферме я спросил, на что им столько кляч? «На корм курам», — ответили.

Я читал в Брокгаузе статью «Переселения»². Л. Н. спросил, что я вычитал там, и осведомился, сколько переселилось в Ташкент.

— Я этим занимался, — сказал Л. Н., — читал бумаги из архива Министерства государственных имуществ. Переселение шло вопреки правительству; правительство своими мерами только препятствовало ему. Переселенцы, которые надеялись на помощь правительства, приехали в Бузулук, сели и ждали. Другие же поехали дальше, нанялись башкирцам сено косить из части, продали и поехали дальше. Читал даже про таких, которые взяли с собой семена, осенью посеяли рожь, собрали, продали и на деньги, вырученные за эту рожь, ехали дальше. До урожая косили траву башкирцам. Бедные, как это всегда бывает, успевали благодаря своей энергии. Богатые беднеют. В Самарской губернии знал семью переселенцев. Старик приехал в кибитке, сам-одиннадцать, из Пензенской, другие, более зажиточные, поехали дальше, он должен был остаться. Он уже был слеп, его сын был церковным старостой. Земли у них купленной — 500 десятин.

— Помогать переселенцам, как голодным, с пренебрежением к правительственной системе ведения переселения, — заметил Л. Н. — Я занимался этим — тяжелое дело... Брат Сергей Николаевич говорил, что эта помощь голодным — вроде машины для кормления кур, которая была на выставке. Машина из пищи делает жижу, выпускает ее тонкими струями, сосульками, а куры сидят, только рты открывают. Здесь, в Ясной, Пирогове, тиф, а все-таки мужики сами добывают себе хлеб. Калужские мужики копали пруд по колена в грязи, ложились, мокрые, на пол, на печку, вставали мокрые — ничего с ними не случилось. Если бы выбирать: дать ли каждой семье по три коровы, три лошади и т. д., или дать капли, которые сделали бы, чтобы у них поднялась энергия, — то это лучше. Всякое средство, которым можно поддержать энергию, самое драгоценное.

Я рассказал Л. Н. о бывшем сегодня паломнике, ходившем в Сергиеву Лавру. Он говорил, что в Москве народ пьянствует, ругает царя, бушует, бесчинствует по станциям, а жандармы и полицейские только просят потише шуметь, не ругать царя. Я спросил его, что сказано в царском манифесте. Ответил: «В манифесте царь говорит: «Я православный народ землей вознагражу»».

Л. Н.: Я об этом думал; бедные радуются манифесту, а вдруг про землю в нем ничего. Они этому не поверят.

Л. Н. хочет (пробует) написать короткий популярный листок об освобождении земли³.

21 октября. Пятница. Я получил телеграмму с родины от брата: «Отец слаб, желает тебя видеть...» (дальше в телеграмме неразбериха, переврано)¹.

Л. Н.: Дай бог, чтобы тревога была фальшивая. (Я предположил, что старик-отец высказал это желание видеть меня под впечатлением известий из России.)

Вечером приехал Н. Н. Гусев, сотрудник «Посредника». Привез известие о вчерашнем побоище в Туле. Была демонстрация революционеров, на которую напала черная сотня. Во вчерашнем номере «Русского листка» телеграфные известия о таких же побоищах во многих других (30—40) городах России.

В Москве была перестрелка между демонстрантами, возвращавшимися с похорон социал-демократа Баумана, и казаками².

Л. Н. ранили в сердце эти известия.

Гусев, читавший телеграммы из «Русского листка», вздыхал: «Ужасно, ужасно!»

Л. Н.: Ужасно, но радостно жить!

— Свободу мысли, главный двигатель жизни, они не могут ни запретить, ни освободить, — сказал Л. Н. — Дорожу мыслью, которую я когда-то писал о Щедрине. Сережа — нет, другие дети были маленькие, я сказал им, чтобы поймали «зайчика» на шкапу. Открыли и захлопнули дверь шкапа и хлопнули рукой по зайчику, а зайчик — на руку. Так и свобода мысли и слова... Витте — человек дня. Трепов хоть последовательный...

Софья Андреевна: В деятельности царя, правительства нет откровенности, ясности, простоты отношений.

Л. Н.: В Думе будет каша: либералы, консерваторы, социал-демократы... Витте15* воспользуется обстоятельствами и поднимется.

Л. Н. давно говорит, что революция на достижении конституция не остановится.

Л. Н. извинялся, что так говорит, сказал:

— «Гнилой Запад», а из него гнилоба русской интеллигенции. Вся надежда на русский народ. Свобода печати — задорные глупости читать, когда могу Канта, Диккенса, Гегеля, Герцена... Не говорю, что от них бо́льшая польза (??), но и не меньшая. Надо быть дальше от злобы, правду говорит мой знакомый старик16*.

Вчера, когда Александра Львовна рассказывала о тульских гимназистах, Л. Н. сказал:

— Надо спросить совета у Илюшка17*, — все моложе и моложе те, кто вмешивается в политику. Витте назначен на пост премьер-министра.

Прошлой ночью приехал М. С. Сухотин. Рассказывал разные новости. Ехал с Бутурлиным, братом А. С. Бутурлина. Тот ругал Куропаткина за то, что проиграл два выигранных сражения.

Л. Н.: Кто, несмотря на разгром, на убитых, раненых, все наступает, тот побеждает. Так выигрывались все сражения. Наполеон так поступал.

О людях, которые захватывают власть, Л. Н. сказал:

— Картуш, Бисмарк, Наполеон и подобные им жестокие люди это умеют. То же самое ожидает и нас. Придет какой-нибудь sans foi ni loi18*, разгонит Государственную думу и захватит власть...

Л. Н. к событиям:

— Надо только вспомнить начало наполеоновских войн, как гусары вторглись в пограничное герцогство, вывезли duc d’Enghien19* чуть ли не с постели, поставили на колени и расстреляли.

Михаил Сергеевич: Наполеона отдали за это под суд. Но так как он видел, что это одна формальность, перестал отвечать на вопросы судей.

22 октября. Сегодня я ездил к больному в Рудаково (деревня на полдороге в Тулу). Много народу шло из Тулы. С одним 50-летним мужиком я разговорился. Работал на фабрике, ее закрыли, другой работы не найти, идет домой; с ним — другой, из той же деревни (верст 40 от Тулы). Он рассказал мне, что в Туле стало опасно, на улице застрелили 120 человек. Я ужаснулся и усомнился в этой цифре. Он подтвердил, что сам своими глазами видел на улице целые ряды трупов. Его товарищ тоже подтвердил это. Говорили так просто, убежденно; видно было, что сами верят тому, что говорят.

¹, сын врача, будто бы стрелявший в портрет государя; убит и продавец суворинского киоска.

Л. Н.: Никогда не надо верить слухам.

Л. Н. сомневается, чтобы Дреэрг стрелял. Он будто тихий, добрый человек, только ярый революционер.

Вечером Л. Н. с Гусевым читал вслух «Конец века» (по рукописи). Л. Н. читал вслух «Конец века», кажется, два раза; замечания ему делали Гусев и я. Потом его прочли и проредактировали Бутурлин с Никитиным и Беркенгеймом, потом Гусев, потом М. С. Сухотин20*.

Потом Л. Н. читал вслух из «Писем из Франции и Италии» Герцена — одиннадцатое письмо.

Л. Н.: Как Герцен писал о том, что́ теперь нужно, полвека тому назад. Под «социалистом» понимал не что-то определенное, вроде нынешних социал-демократов, но человека, который видит несправедливость экономического положения и хочет равенства.

Особенно понравилось Л. Н. следующее место (стр. 339): «Уничтожение авторитета — начало республики. Первое условие ее — свободные и самобытные люди; авторитет убивает независимость разума. Республике нет нужды в других началах, как в необходимых началах всякого общежития; она основана на тех существенных, всеобщих и необходимых условиях, без которых всякое общество делается невозможным»², и т. д.

— Письмо это писал Герцен после переворота Кавеньяка, — сказал Л. Н. — Герцен говорил про свободных людей 50 лет тому назад, а теперь они воображают себя свободными, добиваясь права

Л. Н., читая Герцена, высказал и свою оригинальную мысль, что, как, по словам Герцена, в 1792 г. нельзя было быть гугенотом, так в 1848 — <недостаточно было быть> республиканцем, а в 1905 — конституционалистом³. Читал быстро, выразительно.

Сегодня Л. Н. для себя читал Диккенса, Герцена, Канта, Фонвизина (декабриста).

Л. Н.: Фонвизин был западник, но вместе с тем со славянофильским уважением к народу, к общине.

Тревожное, полное важных событий, впечатлений время! Посетители рассказывают интересное, гости, газеты. Л. Н. на все отзывается. Я очень мало, и то отрывочно и совсем несвязно записываю. Взвинчен и устал. Днем очень устаю с больными в амбулатории и с тифозными в домах. На этой неделе в деревне Ясной Поляне умер пятый из 60 заболевших тифом. Почти каждый день разъезжаю и по другим деревням. Больны Софья Андреевна и Л. Н. Татьяна Львовна в ожидании родов. Множество прохожих, безработных и всяких несчастных приходит. В доме политическими событиями все встревожены, расстроены, горячатся, спорят.

Л. Н. все еще нездоровится. Измученное лицо, но не говорит о болезни.

Татьяна Львовна сегодня ждет родов.

Михаил Сергеевич пел романсы, куплеты. Было дико, шумно, весело.

Вчера Александру Львовну не хотели пускать в Тулу.

23 октября. Воскресенье. Утром приехал Илья Львович. Вошел в залу со словами к Л. Н.:

— Удираю с семьей от побоища. В Калуге толпа громит и была направлена на меня и на доктора Дубенского, виноватого только тем, что хороший человек.

¹.

Л. Н. с недоумением отнесся к словам Ильи Львовича, расспрашивал его, но остался как будто не понимающий чего-то или не доверяющий его словам.

Мария Александровна дала знать Л. Н., что и на него собираются напасть. Разумеется, Л. Н., несмотря на это, сегодня опять выехал верхом один.

Вечером Татьяна Львовна встревожена газетными сообщениями об ужасах в России: в разных местах до 500 убитых; в Томске манифестанты сожжены в здании железнодорожного управления; в Туле 20 убитых; Финляндия вооружилась, требует полной самостоятельности; Гурия отрезана². Татьяна Львовна зла на черную сотню.

— Не хочу слушать. Бог с ними! Не надо интересоваться кровопролитием. Интересом к ненависти, злобе, убийству пробуждаем задор, который есть в душе каждого человека, развиваем в себе зародыш ненависти, вражды.

«Вот мы, каждый — составная часть этого движения, — несколько дней тому назад сказал Л. Н., — нам надо соблюдать спокойствие, не раздражать ни себя, ни других ни словом, ни поступком».

Татьяна Львовна: Ведь либералы хотят только перемены правительства.

Л. Н.

Софья Андреевна сказала, что читала в газетах, что 92 дела возбуждены против офицеров, не хотевших стрелять в народ или в демонстрантов³.

Л. Н.: Вот это знаменательно.

Михаил Сергеевич передавал последние новости: Витте сказал депутации железнодорожных служащих, что повышением им заработной платы обременится крестьянство. Витте готов на уступки либералам, амнистирует политических, но с запинками.

Л. Н.: Очень плохо. Или полная свобода, или не уступать.

— Оболенский слаб. В Ялте с ним виделся; припомнил мне, что с детства помнит, как я в разговоре с его отцом сравнивал православие с ленточкой над стрелкой компаса.

Потом Л. Н. читал вслух о русских славянах из Фонвизина «Древней русской истории»⁴ — одной из двух огромных книг, которые ему привез Сергей Львович, — «Декабристы: Фонвизин, Оболенский, Штейнгель».

Фонвизин пишет, что у славян было народное управление, без самодержавия. Дмитрий Донской в Москве первый ввел смертную казнь и самовластие и не позволял выбирать тысячных. С’est le despotisme qui est nouveau, la liberté est ancienne21*.

— Когда читаю Карамзина — одышка меня берет. — После древней русской истории читал историю от Петра III до убийства Павла Петровича. Когда во время чтения кто-либо вставал или ходил, Л. Н. невольно оборачивался в ту сторону: это волновало его, но взгляд его не был раздраженный, а только страдающий.

Был разговор о польском восстании 1863 г. и о роли Герцена и других в нем.

24 октября. Понедельник. Мороз. Я дал Л. Н. прочесть письмо Черткова ко мне, в котором он просит переписать ему дневник Л. Н-ча¹

В «Русских ведомостях» два письма — прапорщика и офицера — об их трудном положении vis-à-vis22* братьев, в которых должны стрелять².

Либеральные газеты неистовствуют по поводу патриотических контрманифестаций и нападений на революционных демонстрантов. До сих пор над убийствами (правительственных лиц, городовых) дико ликовали.

Л. Н.: Как будет писать историк о современных событиях? Нам самим, современникам, в них не разобраться. Сколько здесь разных влияний! В истории выражается точка зрения историка, а никак не картина.

Михаил Сергеевич приехал из Тулы, рассказывал: был у губернатора, который гордится тем, что не было больше жертв. От казачьих выстрелов и шашек пострадали одни черносотенцы; убито на месте 19 человек, и еще несколько умерло в больнице.

Михаил Сергеевич рассказал, чего требует стачечный комитет (делегация всех рабочих организаций): всеобщего, прямого, равного избирательного права.

Л. Н.: Suffrage universel?23* Это самое мошенническое, можно подделать его. Подкупы. Им был избран Наполеон III, Рузвельт... Henry Crawford из Австралии пишет мне, что у них главная причина бедственности положения рабочих та, что возлагают надежду на парламент³.

Еще Михаил Сергеевич говорил Л. Н., что в Московской городской думе Сергей Львович предложил, чтоб она ходатайствовала об отставке Трепова. Предложение отвергли.

Л. Н.: Ему что за дело? Не понимаю. Глупости!

Я получил телеграмму об отце, что ему лучше, опасности нет.

Л. Н.: Получили хорошее известие?

Вечером Михаил Сергеевич говорил Л. Н., что Витте вел переговоры с либералами: Львовым, Головиным и Кокошкиным. Львов потребовал Assemblée constituante24* и полную амнистию по политическим делам. Витте не согласился. Михаил Сергеевич высказал мнение, что со стороны Львова это было рискованно.

Л. Н.: Великодушно. С либералами революционеры могут поступить, как с жирондистами.

¹.

Позднее Михаил Сергеевич сказал мне:

— Л. Н. стал в последнее время консервативным.

Я сообщил Л. Н., что мне пишет о «Круге чтения» Шкарван, переводящий его на немецкий и словацкий языки.

Л. Н.: Было много в корректурах поправлено, надо ему послать.

— Шкарван спрашивает, — сказал я, — откуда вы брали в «Круг чтения» мысли Лихтенберга.

— Лихтенберга я брал из «Избранных мыслей», в библиотеке есть два тома².

Потом Л. Н. спросил о Черткове, который должен напечатать «Круг чтения» за границей по-русски, а Л. Н. надеется, что и по-английски.

— Что Чертков с «Кругом чтения»?

Когда я ответил, что не знаю, Л. Н. тоном, в котором слышалось сожаление о том, что эта дорогая ему книга не появляется за границей, и желание оправдать Черткова, сказал:

— Он занят другими делами.

26 октября. По сведениям из полученных сегодня газет, в Калуге в первый день процессия, шедшая с лозунгом «бей студентов!», растерзала студента-техника, которого встретила, и еще убила человек десять. Громили христианские лавки, пили водку бутылками, ослабевали, падали. Один студент крикнул: «Да здравствует свобода!» и вбежал в магазин. Магазин сейчас же разгромили. На второй день два раза были на квартире Ильи Львовича. Губернатор после всего, что случилось, сам шел с «патриотическим» шествием.

По лондонским сведениям, в Одессе убито и ранено 5 000 человек, застрелено казаков 100. В Кишиневе убито 35 евреев и 25 христиан.

В газетах сообщается почти из 100 мест о побоищах или погромах. В некоторых городах убивали кавказцев, принимая их за евреев.

́ слышал от Марии Александровны, к которой заезжал на прогулке. Овсянниковский мужик говорил ей, что тульский полицмейстер, поравнявшись с революционным шествием, взял под козырек («Тот полицмейстер, который их, мужиков, гнет в бараний рог», — прибавил Л. Н.). Мужик был этим недоволен.

Анна Павловна (акушерка) ездила проведать сестер в Тулу и возвратилась. Ее сестры ранены: одна в плечо, когда делала повязку раненому на улице (она сестра милосердия); другая более тяжело пострадала и лежит теперь в больнице, избитая, все тело у нее в синяках; на улице сорвали с нее кофточку и обшарили, чтоб установить, есть ли на ней крестик (она не носит); было неприятное ощущение шарящей руки; потом, не найдя крестика, ее избили. Анна Павловна рассказывала об этом без всякой злобы на кого бы то ни было, с терпением и покорностью судьбе, чисто русскими.

Л. Н.: Представляют себе, что правительство сильно, величественно, опирается на войско, а оно очень сознает несправедливость своего положения. Видно, как оно уступает из своей власти. Попробовать у Тараса отобрать пчел — он умрет, не допустит, потому что это его труд.

Еще Л. Н. сказал:

— Надо собирать газеты.

Софья Андреевна, кашляя и жалуясь на трудность для нее этой работы, привела в порядок журналы, записала в каталог книги, полученные в последние месяцы, и разложила их по шкафам, распорядилась о сохранении газет. Очень быстро и аккуратно работает. Это ее заслуга, что библиотека в Ясной Поляне цела. И те брошюры и книги, которые Л. Н. исключил, сохранила.

В Белёве волнуются крестьяне.

Вечером Михаил Сергеевич рассказал Л. Н., что еврейские иностранные банкиры, приехавшие в Петербург для заключения нового государственного займа русским правительством, после еврейских погромов последних дней не дают взаймы и покинули Петербург.

Л. Н., помолчав, сказал:

— Жду, когда в один прекрасный день народ заявит: «Мы не должны». Как же платить долги предков? Филька25* платит за Севастопольскую войну Николая, и платит жизнями (недоедает; дети, старики вымирают от нужды).

Михаил Сергеевич возражал, что обязательства, которые берет на себя одно правительство, переходят по наследству к другому.

Л. Н.: Для меня государства, как и церкви, нет. Государство — наполовину суеверие, наполовину — обман, традиция. Что нам Финляндия, Гурия, Закаспийский край?

: Вильгельм придет и захватит нас. Лева писал два письма царю о современных событиях и ждал его приезда в Петербург¹.

Л. Н.: Лева — «Берс», <как и> Софья Андреевна, — они всё знают².

Еще говорили о евреях. Л. Н. сказал:

Л. Н.: Интересно было бы прочесть историю евреев.

: Ренана?

Л. Н.: Не Ренана, а беспристрастную (с непредвзятой мыслью).

— Ге в маленькой комнате (в московском доме), — сказал далее Л. Н., — лежа на диване, читал Евангелие, и сюжетом для своих картин он выбирал промежутки между действиями (евангельскими), где художник более свободен. Выход с «Вече́ри»: террасы, виноградники, яркий свет луны... так себе представлял Палестину.

28 октября.

В 3.15 Л. Н. вышел (из кабинета) со словами:

— Заработался. Кончил «Конец века» и поправил «Божеское и человеческое».

Наживин рассказывал новости: в Гурии бросили бомбу, убила 100 пластунов. В Одессе бросают бомбы¹. В Москве такое же озверение, какое было в Париже при подавлении Коммуны.

«всё в службе», не разбирают, кого бьют: женщин, детей. Наживин рассказывал, как убивают черносотенцев, какие это жалкие оборванцы. На митингах собирают на вооружение, и барышни жертвуют свои золотые кольца. Какое озлобление! Как реалисты 12-летние ходят с красными лентами. На еврейских домах кресты: евреи боятся избиений. Своей жене не дает газет — над ними плачет (она еврейка). Рассказал про ужасы еврейских погромов, про ужасные случаи, приводимые газетами.

Л. Н. пожалел евреев, сказал что-то об их ужасном положении и спросил меня:

— Как вы, Душан Петрович, об этом думаете?

Я

Наживин стал говорить о борьбе с правительством либералов и революционеров и пытался вызвать одобрение их деятельности Л. Н-чем.

Л. Н.: Я между офицером, жандармом и либералом не вижу разницы.

Софья Андреевна: Заразились все убийством.

Л. Н.

Наживин: Но нельзя отрицать, что между ними (либералами) есть хорошие, самоотверженные люди.

Л. Н.: Это кощунство: какие хорошие?! Как они берутся устраивать жизнь других? Пусть стараются сами жить хорошо. И какие у них идеалы? Во Французской революции был идеал — равенство. Спросите теперешних, что вам скажут? Впереди — в 1789 году было. Они идут, не зная, куда... Руководятся тем путем, который (люди, человечество) прошли.

Когда Наживин стал ссылаться на преимущества либералов перед нынешними правителями, Л. Н. возразил:

— У них тщеславие, желание стать у власти.

Наживин: А самопожертвование? У них есть туманная идея, что хотят действовать для блага народа.

Л. Н.

Михаил Сергеевич заговорил о том, что было бы, если бы в России уничтожилась государственная власть, и, между прочим, сказал:

— Финляндия отойдет.

Л. Н.: Нам что за дело до Финляндии?! Во-первых, распадется государство на меньшие, потом эти на еще меньшие единицы, агломераты. Яснополянцы, живущие временно в городах неестественной жизнью, оторванные от земли, пойдут домой и будут жить себе... Михаил Сергеевич! Я верю в то, что пишу. Суеверие государства; государство для меня не существует, его нет. Люди очнутся. Зачем им подати платить, в городах жить, на фабриках...

Наживин«Да, почему мы платим подати?»

На какие-то другие утверждения Сухотина Л. Н. сказал:

— Есть только одна точка опоры: религиозная. Кант говорит, что как только мысль выяснится в сознании, то она как будто бы уже осуществлена². Как есть известные возрасты человека: Миша — мальчик, студент, семейный человек, воспитатель детей, старик, — так есть и рост человечества. Что была Римская империя, феодализм, Наполеон — это мы уже пережили, это не может повториться, а что будет через 20 лет?.. У Гоголя христианство переплетено с православием, у Герцена со скептицизмом, наукой естественной26*. Он слишком большой вес придает естественным наукам. Мы по времени за ними, нам это видно, мы можем о них судить.

Наживин

Л. Н.: Я тоже им наслаждаюсь. Помещу «Поврежденного» с некоторыми выпусками в «Круг чтения» и напишу к нему предисловие о Герцене. Его теперь не читают, все умнее его. Думается, что он был бы теперь с нами, — добавил Л. Н.

Наживин попросил Л. Н., чтобы написал предисловие к Карпентеру и еще, не могу вспомнить, к чему. Переводит Карпентера. Получил от него письмо и два портрета, передал от него привет и глубокое уважение Л. Н.

Л. Н.: У Карпентера славное лицо, и живет он хорошо.

Наживин

Л. Н. отметил, чтобы выпустить, некоторые места из сочинений Карпентера, которые Наживин переводит. Наживин говорил, что должен их оставить из каких-то соображений: цензурных или ради автора.

На просьбу Наживина написать предисловие к его переводу книги Карпентера Л. Н. сказал:

— Мне в моем возрасте, под 80 лет, особенно ясно видно, что я — маленькое орудие бога для исполнения его задачи, и все больше имею определенной работы, вижу перед собой, и меньше сил — и потому от всего, что меня отвлекает, рассеивает, должен воздерживаться. Я ужасно берегу свои силы.

Заговорили о тоне газет. Л. Н. вспомнил, как Н. В. Давыдову не удалось поместить в газетах статью против убийства городовых.

: Все газеты революционные. Горбунов хочет издавать христианскую газету.

Л. Н.: Иван Михайлович написал «Воззвание христианское». Оно хорошее, но с частью его я не согласен. Я телеграфировал и писая ему, чтобы согласные с ним не заявляли мне о своем согласии.

(Иван Михайлович в «Воззвании» написал без ведома Л. Н., чтобы те, кто согласен с ним, свои подписи присылали Л. Н.³)

Наживин рассказал, как в революционной прессе обрушились на С. Д. Николаева из-за Генри Джорджа, на которого дико нападают, между прочим, Ландер, руководящий «Вечерней почтой»27* ⁴

Л. Н.: Жаль, я бы его ободрил. Что нападают на Генри Джорджа — хороший признак. За истину надо пострадать. Хотеть и истину отстаивать и быть за это признанным, даже вознагражденным, этого нельзя. Радуйся, что стоишь за истину, довольно и этого.

Наживин: Но вместе с тобой терпит и истина, это тебя мучает.

Л. Н.: Истина постоит за себя.

: Обрушились и на меня из-за «В сумасшедшем доме» Горький, Андреев и компания.

Наживин рассказывал об устроительнице социалистических собраний Варваре Бобринской, о Ландере, 22-летнем юноше, играющем первенствующую роль в этом движении.

Л. Н. заметил на это:

— В смутные времена (в такие эпохи) выдвигаются люди, у которых глупость и смелость в глаза бросаются. Таковы Киреевская (возле Гладстона), Варвара Бобринская, Ландер...

«Петербургском листке» в 18 статьях и что он уже добровольно в Соловках. Там, между прочим, напечатано, что последователи Иоанна Кронштадтского, «иоанниты», рассказывают, как богородица кронштадтская сидит в золотой короне на золоченом троне, за ней — электрический магический свет; когда она возвращается из церкви домой, ее сопровождают ангелы, архангелы, херувимы.

Л. Н., слушая это, смеялся над ограниченностью Иоанна Кронштадтского и идолопоклонством его последователей.

Татьяна Львовна его упрекнула, что смеется над этим.

Л. Н. ей сказал, что не ради смеха смеется. Шопенгауэр говорит: контраст вызывает смех.

Наживин хочет перевести книгу Eltzbacher «Anarchismus» и советовал в предисловии к ней поместить статью Л. Н. «К политическим деятелям»⁵.

— Абрамовской посадке; местами, где не было топко, советовал Михаилу Сергеевичу такой лес сажать; десятина — 700 р.), частью за обедом и за вечерним чаем.

Наживин рассказывал о своих путешествиях по Франции, Англии, Бельгии, Греции, Турции и т. д. Удивлялся Сухотиным, как они не скучали в Лозанне. О французских крестьянах говорил, что они черствые.

Л. Н.: Холодные, сухие, даром что aimabilité28* на словах. Баварские крестьяне и учителя простые, добродушные.

Л. Н. (о «Конце века»): Я очень доволен «Концом века». Думаю, что это была <моя> последняя статья политическая.

Л. Н. вчера говорил, что надо собирать газеты, а сегодня советовал молодым записывать впечатления, что̀ кругом делается.

— Это все пройдет, забудется, не оставит следа, — сказал он. — Как же историк разберется в этом огромном материале? Как из этого исторического момента выберет путеводные мысли? Ограниченный историк напишет длинную колбасу, второстепенным событиям уделит первенствующую роль. Уваров, министр просвещения, говорил: «Изобилие исторических материалов писанию истории не содействует. Историк теряется».

Наживин спросил Л. Н., какую историю Французской революции считает лучшей? Л. Н. затруднялся ответить.

— Мемуары, — говорил Л. Н., — живее передают настроение; у Тэна уже пережевано, <но> Тэн мне чрезвычайно нравится29*, только основная мысль у него ошибочная, что Великая французская революция не удалась потому, что идеалы ее были ошибочны. Идеалы ее были верны, а осуществление их погубило их.

Наживин заговорил об устраиваемом Московской думой на средства, пожертвованные Шанявским, народном университете.

Л. Н.: Я не понимаю, какой народный университет? Никакого представления о том, чему желательно обучать, не имеется. Один скажет: «Белое», и другие: «Белое». Нет никакого идеала, чему учить.

Наживин«Посредником», «Христианство и международный мир» не идет. Не надо бы давать на титуле «Христианство».

Л. Н.: Надо бы издать Евангелие, заменив название на «Мысли Горького и Андреева».

Михаил Сергеевич прибавил:

— И роман Шаляпина.

Наживин: Николаева переводы Генри Джорджа тоже не идут.

Л. Н.: Прекрасно: так и следует — писать, печатать в запас.

После минутного молчания Л. Н. проговорил:

— Как хорошо все!

На вопрос Наживина, что̀ он теперь читает, Л. Н. ответил:

— Читаю Канта, пока не работаю; Герцена — полуотдых; Диккенса — отдых, я прочел его всего. Теперь в который раз «Копперфилда», сосу, как карамельку... Канта «Religion in Grenzen der Vernunft» переводит Николай Борисович Гольденвейзер. Был воспитателем у Катковых; отец ведет заграничную рубрику «Московских ведомостей»; брат — прекрасный музыкант, милый, умный, образованный человек... Кант обещал прусскому королю Фридриху-Вильгельму, который его упрекал, что разрушает религию: «Как ваш подданный, никогда не буду читать и печатать ничего такого». Подразумевал под словами: «как ваш подданный»: пока король будет жив.

Наживин: А кто прожил дольше?

Л. Н.

Л. Н. рассказал об офицере, который его укорял и в письмах ругал за то, что пишет о боге. Приходил в гостиную в московском доме, т. е. в переднюю, где со всех сторон дуло. Таня ее разукрасила, переделала в гостиную, мы покорились, — Л. Н. рассказывал это с детским смехом.

Наживин спрашивал, что нужно бы сделать теперь, в вихре революции?

Л. Н.: Кто же в силах это остановить? Никто не в силах...

Татьяне Львовне советовал записывать, что́ слышно и видно кругом.

— У Диккенса читаю теперь, когда выступает человек... (я не понял имени). Неприятное чувство. Само отрицательное не удовлетворяет. Оно идет к положительному, как тень.

Л. Н. читал вслух из «Поврежденного» Герцена. Когда читал, где Герцен говорит о толпе, что это — настоящее человечество, у Л. Н. прерывалось дыхание, почти рыдал⁷.

— Есть основание <в> той жизни, к какой привык народ, — сказал Л. Н.

Сегодня Л. Н. был в ударе. Он говорил великолепно. Его сегодняшний разговор с Наживиным стенографировать было гораздо интересней, и звучал убедительней, чем рассуждения Платона, Сократа.

Я заметил, что Л. Н. в спорах не только никогда не перебивает собеседника, но, когда тот кончит говорить, всегда помолчит, дожидаясь, не скажет ли он еще чего, и только после этого говорит сам.

Сегодня получено письмо от Людмилы из Венгрии, отданное на почту 13 дней тому назад, 16 октября старого стиля¹, и лондонская газета «Daily Chronicle», которую редакция высылает Л. Н., от 1—3 ноября нового стиля. Десятидневная забастовка железнодорожников только медленно ликвидируется. Уже неделя, как она прекратилась, а еще не успели вручить все посылки. С товаром по железным дорогам то же самое.

Сегодня вечером здесь Мария Александровна.

Л. Н. за шахматами с Михаилом Сергеевичем:

— Странная война с Японией! Бутурлин, брат Александра Сергеевича, говорил, что оба большие сражения были выиграны русскими и что Куропаткин по ошибке уступил. Эта война — ряд несчастий русских и счастья японцев — им везде везло. Как игрок, когда ему не везет, теряет надежду, так и Куропаткин.

Я спросил Л. Н. о том, что он вчера говорил о либералах и революционерах, что их доброта — кощунство, что ими руководят личные интересы. Наживин и я это не совсем поняли и просили Л. Н. разъяснить где-нибудь.

Л. Н. сказал, что либералы, революционеры — люди, лишенные религиозного чувства, не доросшие до этого состояния; они служат, как умеют; их убедить нельзя.

— Соблюдаю осторожность, — сказал Л. Н., — не хочу вызвать раздражения и потому не пишу о некоторых вопросах: о феминизме, об этом... (заданном ему вопросе). Об этом я осторожно коснулся в «Письме к либералам»².

Мария Александровна заметила:

— Их власть, деятельность (либерального) губернатора, судьи основана на насилии; как же она может быть доброй?

В 11 часов Л. Н. пришел пить чай. Сказал, что читал Фонвизина, и прибавил:

— Как Герцен прав, отзываясь с такой любовью о декабристах! Как они относились к народу! Они, как и мы (Л. Н. вспомнил и Кропоткина), через нянек, кучеров, охотников полюбили народ. Фонвизин и другие декабристы принесли жертву, освобождая крепостных и тем лишаясь единственного своего богатства. Наживин, Абрикосов поступают так же, лишаясь привилегий богатства. Сергей Николаевич — сам консерватор, но как он понимал, любил поэзию, эстетику, этику народа! У французов этого чувства к народу — связи сердечной с прислугой, с народом — тоже нет. Англичане, когда пишут о народе, передают язык народа исковерканным, то же самое и французы. У немцев народу надо учиться hochdeutsch30*, а не литераторам у народа его языку. А мы все у народа. Ломоносов, Державин, Карамзин — до Пушкина, Гоголя, и даже о Чехове можно это сказать, да и я. Как вижу эти лапти...

Татьяна Львовна: Полушубок...

Л. Н.: Обдерганные портки, посконную рубаху, сермягу — так он мне мил, так он мне дорог!

— непосредственность.

В полночь привез Адриан-кучер почту из Тулы.

Михаил Сергеевич прочел вслух из «Русских ведомостей» последние события. В Кронштадте из 22 тысяч матросов взбунтовалось 14 тысяч из-за червей в солонине. Отказались повиноваться начальству, устроили разгром и бросились на офицерское собрание. Офицеры ушли черным ходом. Матросы сожгли собрание; вместе с ним сгорели целые кварталы города. Прибыла пропасть войск с пулеметами. Потом Михаил Сергеевич прочел сообщения об аграрных бунтах в Саратовской, Тамбовской и других губерниях; о перемене в правительственной политике: Витте не встречает поддержки. Струве переносит издание «Освобождения» из Парижа в Петербург³.

— Кронштадтское дело ужасное. Это никогда еще подобного не было, — сказал Л. Н., до тех пор молча пивший чай. Встал, простился и ушел к себе.

30 октября. «Русь»: «28 октября. В Кронштадте. Город горит в 36 местах. К треску и грохоту от пожаров примешивается дробь выстрелов. Паника».

Л. Н. (Марии Александровне): Очень тяжелое время мы переживаем. Грустить не надо. Это как роды; мучения — как они предстоят Тане — после них будет радость. Люди переродятся; эти самые несчастья натолкнут их на духовное сознание. А думать, что умрешь, не сегодня — завтра умрешь, что же делать, надо быть готовым.

: Лев Николаевич уже в «Так что же нам делать?» писал, что мы живем в революции. Тогда же было слышно то, что теперь: идут (в Москве) мужики оборванные, в лаптях, против них господа в колясках: «Ах, эти дармоеды!»¹

Л. Н.: Кончатся тем все эти смуты, что какой-нибудь страшно жестокий человек заберет власть в свои руки и страшною жестокостью — ему сто тысяч жизней погубить нипочем будет — прекратит беспорядки.

Приехал Андрей Львович. Рассказывал, что по Тамбовской губернии разъезжает человек, весь в орденах, со свитой и жжет помещичьи усадьбы, вроде Пугачева.

Юлия Ивановна пишет Оболенским предлинное письмо о том, что́ творится в России, что̀ рассказывают гости в Ясной Поляне, о чем пишут в письмах к Л. Н., в газетах и что̀ Л. Н. высказывает по этому поводу. Чтобы имели известия раньше, чем забастуют железные дороги.

Л. Н. (ей̀ будет!

Передают, что железнодорожные (служащие) намеревались забастовать 1 ноября, но так как в этот день получают жалование, отложили начало забастовки на 2-е число.

— Как им это выдают жалование во время забастовки? — продолжал Л. Н. — При решительном правительстве следовало бы не давать.

Вечером, придя к нам, Л. Н. сказал:

— Читал Тэна. Какое сходство в событиях Французской революции и теперешней! Аристократы были тогда филантропами, о Contrat social31*, говорили, как теперь о социализме; как теперь Государственная дума, так и тогда, только тогда после ее установления пошло волнение, у нас — до нее.

Когда учредили Государственную думу, Л. Н. сказал: «Слава богу, кончилось волнение».

Л. Н.: В Кронштадте 20 000 взбунтовавшихся солдат. Толчок был... Чего они хотят? Нельзя за них придумать мотива.

Потом Л. Н. прочитал вслух следующую выдержку из письма к нему Хирьякова: «Очень тяжелое время мы переживаем. Волна ненависти прорвалась и все растет, так важно чем-нибудь ее задержать. Мне кажется, что единственное средство, это — найти какой-нибудь выход для накопившейся общественной энергии... Мне хотелось бы создать самое широкое общество народного образования, общество для взаимной поддержки всех работающих над просветлением человеческого сознания, для организации народного просвещения, независимо от деятельности какого бы то ни было правительства. Что вы скажете по этому поводу? Могли ли бы вы оказать содействие такому обществу?»² После продолжительного молчания Л. Н. сказал:

— Постараюсь дело уладить, его избавить от этого.

Сегодня Л. Н. был в радостном настроении, хотя уже вчера и сегодня мало ел, и ночью объяснилось, почему: накопилась желчь, печень болела.

31 октября. Пополудни приехал харьковский крестьянин Щербак (из Калифорнии)¹. Приехал посоветоваться с Л. Н. об «освобождении земли от панов», возвращении ее крестьянам. Он уверял, что в Сумском уезде и, вероятно, еще в четырех уездах Харьковской губернии в марте земля отойдет в пользование крестьянам. Рассказывал, что в нынешнем году благодаря его агитации тамошние крестьяне перестали арендовать помещичью землю с отработкой (раньше крестьяне, арендовавшие землю исполу, кроме того еще отрабатывали полдесятины), сено с помещичьих лугов свезли себе; начали интересоваться общественными вопросами. На помещиков стали смотреть, как на всех людей, а помещики стали готовы на всякие уступки. Теперь северная часть Сумского уезда выдерживает стачку 14 дней. Правительство прислало солдат для охраны помещиков. План Щербака: поделить уезд на волости по 15 000 десятин (на 10 000 душ), 100 десятин отвести под сельскохозяйственную школу, а остальное — общинам в полное распоряжение; земля не может быть заложена, продаваема, арендуема.

как у актера; меткие, энергичные движения, голова с черной гривой и кулачищи; громогласен и речист; убежденный (и убедительный) тон, с каким провозглашает, долбит свою «непогрешимую» программу, внушительный.

Л. Н. после сказал о нем: «Saint-Just революции».

Л. Н. внимательно и спокойно выслушал потоки его речей. Когда Щербак остановился, чтобы получить ответ, Л. Н. высказал ему сжато, ясно, вразумительно свои взгляды на его мысли и деятельность и на революцию вообще, добавив (одно, что он одобряет у него):

— Хорошо, что удерживаете от насилия.

Щербак, мне показалось, сразу понял Л. Н., не спорил с ним, а только склонял его быть снисходительным к временным мерам революции; признавая учение Л. Н. как «великое», как единственный путь в будущем.

Л. Н.

Между прочим, Л. Н. сказал Щербаку:

— При таком важном деле для всего народа надо внимание к большинству народа, а не к тому, чего хочет малая кучка интеллигенции. А большинству народа нужна земля.

Под вечер приехала А. Е. Звегинцева с дочерью А. Н. Волконской и родственником. Они все консерваторы, притом озлобленные против революционеров: Анна Евгеньевна потому, что ими недавно убиты ее охотник и стражник; после охотника осталась большая семья; Анна Николаевна — за погромы имений в Тамбовской губернии, где находится имение ее мужа; родственник, если не ошибаюсь, адъютант варшавского генерал-губернатора, — за нападение на полицейских и администрацию в Варшаве. А все вместе — за гибель одного их родственника, убитого бомбой во время покушения.

Щербак в кружке около него сидящих продолжал развивать свои революционные планы. Услышав, что Анна Евгеньевна за столом, где играли в винт, высказывает уверенность, что и ей не миновать быть сожженной, Щербак поднялся со своего места в конце длинного обеденного стола и джентльменски успокаивал ее, говоря, что, пока он на свободе, в тех местах, где он имеет влияние на крестьян, нечего опасаться разгромов и насилий.

«L’ancien régime». Tome II, chapitre I (5, 7), где мастерски описано la haute société32* Франции 80-х годов XVIII в. и предсказана его гибель².

В чтении Л. Н. в переживаемое теперь тревожное время, похожее на то, о котором пишет Тэн, глава произвела чрезвычайно сильное впечатление.

В последнее время бывает очень много гостей, постоянная перемена.

Примечания

1 октября

¹ —64.

² С. Н. Трубецкой, выехавший 29 сент. в Петербург «хлопотать относительно более широкой свободы собраний», умер 30 сент. (см. НВ, № 10625, 30 сент.).

³ См. Н. К. Шильдер

⁴ Ср. Н. К. Шильдер. Император Александр Первый, т. I, гл. 7, с. 178.

⁵ См. «Новые уступки финляндским политикам» (НВ

⁶ Возможно, письмо к Николаю II от 16 янв. 1902 г., где Т. назвал его «распоряжения о Финляндии» в числе поступков, к-рые имели целью вернуть народ «к прежнему, пережитому состоянию» (т. 73, с. 188).

3 октября

¹ Портсмутский мирный договор был заключен 23 авг.

² Письмо вел. кн. Николая Михайловича из Боржома от 28 авг. (ЛН—38, с. 320). Отв. Т. от 14 сент. — т. 76, с. 31—32.

³ Вел. кн. Николай Михайлович в своем отв. Т-му от 1 окт. согласился на прекращение переп. (см.: ЛН, т. 37—38, с. 321). В 1906 г. их переп. возобновилась.

⁴ См. на обл. сент. № журн. сообщ. «Tolstoy to-day’s Greatest Single Tax propagandist», подп. В. Л. Гаррисоном, Э. Кросби, Г. Джорджем-сыном и др. — № 391, 30 Sept. (ЯПб). На с. 416 — карикатура с подп.; «Сэр, этот мраморный бюст воздвигнут в честь величайшего американца XIX века!»

¹ «Mémoires de la comtesse Edling (née Stourdza)». М., 1887. Кн. нужна была Т. в связи с задуманным им произв. «Посмертные записки старца Федора Кузмича». О ней же Т. просил А. Ф. Кони в письме от 5 окт. (т. 76, с. 37, с ошибочным указ. имени — Эдмонд).

² См. «Сочинения Ю. Ф. Самарина», т. 7. «Письма из Риги и История Риги». М., 1889, с. 154—155.

³ «Inviolable (a Protest)». — «Crank», vol. 3, № 10, Oct. (ЯПб). Анон. автор выражал возмущение оскорбительными характер. царей в «бунтарской» ст. Т. «Единое на потребу». «Заводы, изготовляющие бомбы в Москве, — заявил он, — выглядят невинной шуткой по сравнению с идеями, исходящими из Ясной Поляны», p. 314. Вслед за ст. напеч. пространная заметка Майо в защиту Т.

⁴ Stead. Letters from Russia. I. («Review of Reviews», vol. XXXII, № 190, Oct.; раздел — «The real Tsar»; ЯПб).

⁵ Н. И. Пирогов. Вопросы жизни. Дневник старого врача (РС—11; ЯПб).

⁶ L. Hearn. Japan. N. Y. — L., 1904, ch. III. The Ancient Cult, p. 27—38 (ЯПб).

5—6 октября

¹ См. А. Ф. Кони. Федор Петрович Гааз. По новым материалам. Оттиск из ВЕЯПб, дарств. надпись); Федор Петрович Гааз. Биогр. очерк. Изд. 3-е, доп. СПб., 1904 (ЯПб).

² Речь идет не о художнике М. П. Боткине (ум. в 1914), а об одном из его старших братьев, Николае (коммерсанте) или Владимире, с к-рым Т. путешествовал по Швейцарии. В 1869 г. Н. П. Боткин разбился насмерть при падении из окна.

³ Н. К. Шильдер—II. СПб., 1903.

⁴ «Семена Порошина записки, служащие к истории его императорского высочества благоверного государя цесаревича и великого князя Павла Петровича». Изд. 2-е, испр. СПб., 1881 (ЯПб). Т. читал эти кн. в связи с давно задуманными им «Посмертными записками старца Федора Кузмича» (т. 36, с. 59—74), над к-рыми начал работать во 2-й пол. нояб. Закладки эти хр. в ГМТ, сделанные на них записи опубл. в т. 55, с. 516—517.

⁵ Изв. 4 письма Т. от 5 окт. (т. 76, с. 37—39) и 3 письма по поруч. Т. от начала окт. (т. 76, с. 275).

¹ В ЕСТ 7 окт. записано: «Лев Ник<олаевич> бодр, прекрасно рассказывал. Поминал, как в Казани они жили против острога, и он думал, как бы интересно узнать жизнь каждого живущего там».

8 октября

¹ См. Н. К. Шильдер—85, 103.

² Pro Domo (P. Carus). How far have we strayed from Christianity? 2) Christina Albers. Modern India. Фотогр.: «Высокая каста браминов», «Индусская женщина», «Дети из касты браминов»; 3) «The new japanese education». В посл. статье кратко изложен кодекс этики «хорошего японца» («Open Court», vol. XIX, № 593, Oct. — ЯПб).

³

9 октября

¹ См. об этом Н. К. Шильдер. Император Павел Первый, с. 158—159.

² А. . Поединок («Сб. т-ва «Знание» за 1905 г.», кн. 6. СПб., 1905, с. 18—20).

³ Т. познакомился с А. И. Куприным 26 июня 1902 г.

⁴ Скиталец «Мы плыли с тобою навстречу заре»; «От вашей мерзости спасался я в пустыню»; «Легенда (По Гейне)», «По Беранже» («Сб. т-ва «Знание» за 1905 г.», кн. 6).

⁵ Замечание Маковицкого относится к сцене, когда денщик Ромашова, черемис Гайнан, молится перед статуэткой Пушкина, к-рую выпросил у Ромашова, с. 97.

¹ М. Горький. Букоемов, Карп Иванович («Сб. т-ва «Знание» за 1905 г.», кн. 6).

² Письмо за подп.: «Внимательный читатель» от 29 сент. (почт. шт.: «Гора Кальвария, Варшав. губ.»).

³ «С того берега», гл. IV. «Vixerunt!» (Герцен, Женева, т. V, 1878, с. 71—100; , т. VI, с. 64—85).

11 октября

¹ И. К. Дитерихс прочитал гл. VIII—XI, с. 98—146.

² См. запись 17 апр.

³ «Мое участие в эмиграции духоборов в Канаду. П. А. Кропоткин» (в кн. Очерки былого, с. 191—212).

12 октября

¹ Замечание Т. относится к след. выражению в гл. XIV: «На небе дрожащими зелеными точечками загорались первые звезды» (с. 179).

² —185.

³ Я. И. Ростовцев, автор «Наставления для образования воспитанников военно-учебных заведений». СПб., 1849.

13 октября

¹ Вероятно, имеется в виду след. контекст в гл. XVI: «... всё было погружено в чуткую, крадущуюся тишину, от которой гулко шумело в ушах» (с. 219).

14 октября

¹ — сотрудников журн. Совр. (работы С. Л. Левицкого), с автографом на паспарту — 1856; А. А. Фета, Н. А. Некрасова, И. Лелевеля; большой портрет С. Н. Толстого, сделанный за 2 года до его смерти; дагерротипы кн. А. А. Волконского и его жены Л. И. Волконской («маленькая княгиня» в «Войне и мире») — кабинет писателя; Т. Л. Толстая (девочкой) — рис. Соколовской, 1870-е гг. — в настоящее время находится в «комнате для приезжающих» (Музей-усадьба Ясная Поляна).

² Фотопортрет В. Брайана остался в «комнате для приезжающих». О фотопортрете Джонса сохр. след. заметка Маковицкого: «Mayor Samuel M. Jones of Toledo USA. О нем Л. Н. иногда говорил, и его портрет висел в кабинете». Портрет В. К. Сютаева — копия с портрета маслом работы Репина — в кабинете у окна. Фотогр. Шпира — над столом.

³ Самоубийство женщин путем перерезания горла (L. Hearn, op. cit., p. 314—318).

¹ Письмо к М. Л. Оболенской от 15 окт. (т. 76, с. 41—43).

² Картина Ю. И. Игумновой хранилась в ГМТ. Погибла во время налета фашистской авиации в окт. 1941 г., когда в музей попала бомба. Другой вариант — «Л. Н. Толстой верхом на Тарпане». Масло, холст. Музей-усадьба Ясная Поляна. Фонды.

³ Н. А. Лютецкая приглашена была С. А. Толстой для перепеч. ее писем к Т. А. Кузминской. Приехала 6 окт. (ЕСТ).

⁴ В. . За право! 2-е, испр. изд. СПб., 1905.

⁵ Т. работал над корр. повести «Божеское и человеческое» до конца нояб. (см. т. 89, с. 25, 27—29 и т. 55, с. 167, 169—170).

⁶ «Записки декабристов», вып. 1. Записки И. Д. Якушкина. Лондон. Вольная русская типография, 1862.

⁷ «Ассирийский царь Ассархадон» (1903) (т. 34).

¹ Об этом Т. написал в Дн. 23 окт. (т. 55, с. 168—169).

18 октября

¹ См. К. Л<ьдов>. Диккенс (, кн. 20; ЯПб).

² Т. ошибочно называет Гренобль вместо Дижона, где Т. и Тургенев пробыли с 25 февр. по 2 марта 1857 г.

³ Т. писал в Дижоне повесть «Пропащий» («Альберт» — т. 5).

⁴ Письма В. В. Стасову и Черткову от 18 окт. см. в т. 76, с. 45 и в т. 89, с. 25.

¹ «Высочайший манифест» от 17 окт. опубл. в газ. 18 окт.

² В ЯПб хр. 2 англ. изд. романа: Ch. Dickens. The Personal History, Adventures, Experience and Observation of David Copperfield the Younger, vol. I—III (в ЯПб — Lpz. 1850. Вероятно, т. I, гл. XIX и XX.

³ Портрет Диккенса находится теперь в кабинете Т., слева от двери, в Музее-усадьбе Ясная Поляна. См. с. 165.

20 октября

¹ Мисс Бетси Тротвуд (гл. XXIII).

² А. КауфманБрокгауз, кн. 45; ЯПб).

³ Две ред. незавершенной ст. «Три неправды» см. в т. 36.

21 октября

¹ ADM).

² Н. Э. Бауман был убит 18 окт. Похороны состоялись 20 окт. Возле здания ун-та «около 50-ти человек пали жертвами дикого произвола и возмутительного насилия» (Р. вед., № 276, 21 окт.).

22 октября

¹ «Этот слух оказался неверным: Дреэрг был сильно избит, но остался жив» (Прим. Гусева).

² Герцен, Женева, т. IV, 1878, с. 334—350; , т. V, с. 177—189.

³ Герцен, Женева, т. IV, 1878, с. 335; , т. V, с. 177—178.

23 октября

¹ Погром в Калуге был организован черносотенцами (см. Р. вед.

² См. Р. вед., № 277—278, 22—23 окт.

³ См. Р. вед., № 276, 21 окт. — «По телефону».

⁴ Фонвизин. Обозрение проявлений политической жизни в России. — В кн. «Общественные движения в России в первую половину XIX века», т. I. СПб., 1905, с. 103—104, 110, 112, 125, 131—142.

24 октября

¹ Письмо Черткова от 21 окт. (н. с.) сохр. в PNP.

² «Письма в редакцию» за подп. «Маньчжурский офицер» и «Прапорщик» — по поводу избиения охотнорядцами студентов ун-та 20 окт. (Р. вед., № 277, 22 окт.).

³ Письмо Г. Крауфорда от 12 сент. н. с.

25 октября

¹ Р. вед., № 276 и 278, 21 и 23 окт.).

² G. Ch. Lichtenbergählte Schriften. Lpz., s. a. (ЯПб, пометы). Ср. запись 20 февр., прим. 2. и «Vermischte Schriften». Bd. I—IV. Göttingen, 1800—1802: Bd. I—II, 1800—1801 (ЯПб, пометы).

27 октября

¹ См. запись 19 янв.

² «черных» и «белых», он дал в письме к С. А. Толстой от 7 дек. 1864 г., отмечая «уверенность, иногда некстати» «черных» Берсов (т. 83, с. 86).

28 октября

¹ О событиях в Озургетском у., в Гурии, и в Одессе см. в Р. сл., № 281, 26 окт. и , № 282, 27 окт.

² См. записи 13 и 20 янв.

³ В письме от 22 окт. И. М. Трегубов просил Т. исправить составл. им «Братское воззвание», призывающее отказаться от насилия, вражды, убийств, и хотел, чтобы желающие подписаться под воззванием присылали свои подписи в Ясную Поляну. Т. отв. 26 окт. (т. 76, с. 46—47). Телегр. его неизв. (см. т. 76, с. 269).

⁴ К. Л<андер>. Вопрос о национализации земли (ВП, №№ 187—188, 1—2 авг.).

⁵ Ст. Т. «К политическим деятелям», 1903 (т. 35).

⁶ См. П. СергеенкоЯПб).

⁷ «... то, что вы называете толпой, это-то и есть человеческий род...» — слова гл. героя повести — «поврежденного» (Герцен, Женева, т. IV, 1878, с. 104; , т. VII, с. 376).

29 октября

¹ Письмо от сестры Маковицкого, Л. Бениач, из Ружомберока от 29 окт. н. с. (ADM).

² Под загл. «Письмо к либералам» печаталось письмо Т. к А. М. Калмыковой от 31 авг. 1896 г. (т. 69, с. 127—138).

³ См. , № 284, 29 окт.

30 октября

¹ См. т. 25, с. 302—305.

² Письмо А. М. Хирьякова от 27 окт. из Петербурга.

¹ О судьбе Щербака см. запись 26 авг., прим. 4.

² H. Taine. Les origines de la France contemporaine. I. L’ancien régime. P., 1885, I, II—V, p. 117—146.

Сноски

^1* равенства, братства ().

^2* Пропуск в подлиннике. — Ред.

^3* Следующий далее текст, до слов: «нельзя вполне согласиться» — восстановлен Маковицким по черновым записям через несколько лет. — Ред.

^4* Тоска (франц.).

^5* нем.).

^6* Здесь: «посредственность» (англ.).

^7* культ предков (франц.).

^8* Записано 13 мая 1911 г. — до слова: «жизнью». — Ред.

^9* «магометанский» восстановлен по черновым записям через несколько лет. — Ред.

^10* Следующий далее текст до слов «белой горячки» — восстановлен по черновым записям через несколько лет. — Ред.

^11* Л. Н. был очень чуток к точности выражений и чистоте (русского) языка. Раз, в ожидании приезда Наживина, Л. Н. взял себе труд отметить в его каком-то рассказе все ошибки; на иной странице до 20! Наживин, помнится, тогда не приехал и не увидал этих страниц, испещренных отметками и замечаниями Л. Н. Какие они были интересные, поучительные, не только для писателей, но и для всех читателей! Поразительно, как мы свыклись с испорченным языком. Не замечаем его. Те страницы перепечатывать бы в учебниках русского языка, в энциклопедических словарях и даже календарях. — Позднейшее примечание Маковицкого.

^12* Я не расслышал.

^13* — спальней для гостей и библиотекой; почти половина шкапов с книгами в ней помещалась, теперь шкапы переносят наверх, в комнату с большим окном на северо-запад.

^14* За период 1904—1910 гг. Л. Н. ни из одной статьи столько ценного не выпустил, как из этой. После высказал желание, чтобы Чертков выбрал лучшее из пропущенного и напечатал отдельно.

^15* Витте намечен на пост премьер-министра.

^16* Л. Н. намекал на коломенского Быкова.

^17* Семилетний внук Л. Н., сын Андрея Львовича.

^18* франц.).

^19* герцога Энгиенского (франц.).

^20* Позднейшая приписка Маковицкого: «Вспоминаю из прошлых дней».

^21* франц.).

^22* относительно (франц.).

^23* Всеобщее избирательное право? ().

^24* Учредительного собрания (франц.).

^25* Простоватый конюх в Ясной Поляне.

^26* Для характеристики отношения Л. Н. к Герцену приведу следующую выдержку из письма П. П. Николаева, автора книги «Понятие о боге как совершенной основе жизни» от 18 апреля 1911 г.: «Вспомнилось мне одно из свиданий моих со Львом Николаевичем в Москве зимою 1899 г. Зашел разговор о Герцене, и Л. Н. очень хвалебно о нем отзывался. Между прочим, сказал, что вера Герцена в возможность и полезность насильственного переустройства социальных форм жизни не была в нем органической верой» (PNP).

^27*

^28* любезность (франц.).

^29* Николай Леонидович Оболенский рассказывал мне в 1913 г.: «Лев Николаевич Тэна не любил и всегда бранил (у Сергеенко в книге «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой» есть об этом⁶). А я Тэна любил. Когда в 1904 г. летом он (Л. Н.) к нам приехал, я ему у постели, как будто нечаянно, положил Тэна. Он стал читать и пришел в восторг, взял с собою в Ясную Поляну и там дочитывал «Les origines de la France contemporaine. II. La Révolution, Tome I. L’Anarchie». Из этого тома Л. Н. читал вслух, когда были Звегинцевы с гостями.

^30* нем.).

^31* общественном договоре (франц.).

^32* высшее общество (франц.).