Глава шестая
ТОЛСТОЙ И КРЕСТЬЯНИН Т. М. БОНДАРЕВ
(1885—1898)
I
В одиннадцатой книжке «Русской мысли» за 1884 год появилась статья Г. И. Успенского «Трудами рук своих»1.
«томящемуся решением вопроса, как жить свято?», что он намерен познакомить его с одной рукописью, написанной крестьянином, «в которой как бы «брезжит» нечто отвечающее на этот многосложный и многотрудный вопрос».
Рукопись озаглавлена «Трудолюбие, или торжество земледельца». Фамилия автора Успенским не указана, сообщается только, что крестьянин, ее написавший, принадлежал к секте молокан, добровольно переехал в Енисейскую губернию.
В основу своих взглядов крестьянин кладет «первородный закон божий», выраженный в Библии словами: «В поте лица твоего снеси хлеб твой, дондеже возвратишися в землю, от нее же взят». Автор, — говорит Успенский, — «последователен в развитии своих идей о святости и неизбежности для человека исполнять первородный закон божий, повелевающий трудиться, и трудиться непременно своими руками».
«Человек, — говорит автор-крестьянин, — работающий хлеб своими руками, исполнен всех добродетелей, а удаляющийся от него творит зло». «Муж должен для себя и для жены и для детей своими руками работать хлеб, какого бы он ни был великого достоинства». «Пускай обнародуется этот первородный закон, и все мы получим себе временное и вечное спасение, потому что он собственный наш, земледельческий. А без него мы лишены и того, и другого, без него мы бедны, глупы, злы, без него мы сироты, как маленькие дети без отца и без матери».
Успенский вполне сочувствует основной мысли сочинения «Трудолюбие, или торжество земледельца». Он говорит: «Конечно, на Руси было бы много лучше жить, если бы соха поприбрала под свой целительный покров дурно направленные массы «нерабочего народа». Да и вообще положение независимое на лоскуте земли — положение, выражающееся словами «сам хозяин, сам и работник», — не оскорбительно ни для какого хорошего, образованного и честного человека. И ничего бы не было более желательного, если бы этот «тип» распространился на Руси, входил бы «в моду среди образованных людей подрастающего поколения».
«только для людей, не боящихся просто и смело думать, и думать, конечно, во-первых, о том, «как жить свято?» вообще и, во-вторых, о будущем русских народных масс».
«У русского народа, — говорит далее Успенский, — есть полная возможность развиваться широко, самостоятельно, справедливо, нравственно, разумно».
Успенский называет «бледными» приведенные им отрывки из рукописи крестьянина. Это, конечно, потому, что по цензурным условиям ему совершенно не пришлось коснуться тех сильных, ярких страниц рукописи «Трудолюбие, или торжество земледельца», где содержатся резкие обличения праздной, роскошной жизни привилегированных классов рядом с изнемогающей от непосильного труда голодной крестьянской массой, действительно «в поте лица» добывающей свой хлеб. Намек на обличительное содержание рукописи крестьянина находим в следующих словах Успенского: «Как ни бледны те отрывки из рукописи, которые мною приведены, но и из них нельзя не убедиться, что в народе таятся вполне определенные и ясные стремления и что во имя веры в их справедливость он может ».
Еще до появления в «Русской мысли» статьи Успенского в «Сибирской газете», издававшейся в Томске, появилась статья, также посвященная рукописи сибирского крестьянина2. Статья имела подзаголовок «Корреспонденция из Минусинска»; корреспондент, по-видимому, получил рукопись от автора или от близких к нему лиц. В статье отмечена «оригинальность мысли, приемов и языка», но определенной оценки взглядов автора не дается.
Статья Г. И. Успенского прошла почти незамеченной в литературе. Единственный отклик на эту статью был дан в статье «Обо всем», напечатанной в № 12 «Русского богатства» за 1884 год и принадлежавшей редактору журнала
Л. Е. Оболенскому3. Совершенно обходя взгляды о нравственной необходимости земледельческого труда для каждого человека, «какого бы он ни был великого достоинства», Оболенский пишет о значении для народа деятельности интеллигенции: врачей, учителей, земцев и пр. «Конечно, — оговаривается Оболенский, — если кто из интеллигентных людей в силах заняться земледелием,... не теряя и способности при нынешних условиях этого труда мыслить и работать умственно, тому дай бог успеха: «Могущий вместити да вместит!», но таких немного».
«Русской мысли» статья Успенского имела большой успех. В письме к А. И. Иванчину-Писареву от 10—15 апреля 1885 года Г. И. Успенский, упомянув о том, что в рукописи молоканина цензурой было вычеркнуто «множество» мест, далее писал: «Она произвела большое впечатление, и массу писем я получил»4.
На Толстого выдержки из сочинения крестьянина, приведенные в статье Успенского, произвели очень сильное впечатление. В письме к Л. Д. Урусову от 13 июля 1885 года Толстой вспоминал свой разговор с ним о статье Успенского с выдержками из рукописи «молоканина» о «первородном законе труда в поте лица, который забыт человечеством — одной частью»5. Воспоминание о чтении статьи Успенского находим также в письме Толстого к Черткову, написанном в тот же день6.
II
Автором рукописи «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство»7 был крестьянин Тимофей Михайлович Бондарев, родившийся в 1820 году в Области войска Донского. Он был крепостным крестьянином помещика Чернозубова-Янова, и когда ему минуло 37 лет, был определен на военную службу, которую отбывал на Кавказе.
Успенский, а за ним и Толстой называли Бондарева молоканином, но это была ошибка. Молоканином Бондарев не был, но в 1867 году вступил в секту субботников, за что был судим и сослан в Сибирь на 10 лет (а не переселился добровольно в Сибирь, как сказано в статье Успенского). Он поступил в распоряжение енисейского губернатора и поселен в деревне Иудино Минусинского уезда, расположенной в 140 верстах от города и населенной сектантами.
Работать над своей рукописью Бондарев, по его словам, начал в 1878 году. О своей работе над рукописью Бондарев сообщает: «Писал я без привычки к тому, что видно по почерку моему. Одну и ту же статью много раз переписывал... — день работаю, а ночь пишу, когда глаза мои и с помощью очков плохо видят».
Свое сочинение Бондарев расположил в виде «вопросов» — так он называл небольшие разделы, в которых излагал свои размышления. Всего основное сочинение Бондарева содержало 250 «вопросов».
По словам И. П. Белоконского, бывшего в ссылке в Минусинске в 1882—1888 годах, Бондарев «не выходил из дому без клочка бумаги и кусочка карандаша для того, чтобы записывать каждую мысль, возникавшую в голове... Боронил ли он, пахал ли, ехал ли в лес или просто шел куда, он вечно думал, и раз приходила какая-либо достойная внимания мысль, Бондарев останавливался и записывал ее на бумажку, чтобы внести в «учение»8.
Не позднее лета 1884 года рукопись была закончена. Она содержала около 200 листов. Впоследствии рукопись несколько раз переписывалась, исправлялась и дополнялась. По подсчету Бондарева, сделанному им незадолго до смерти, всего во всех его работах им было исписано «среди забот и попечений житейских тихим почерком» около 3500 листов9.
«Русской мысли» получил от политического ссыльного В. С. Лебедева, жившего в Минусинске, сокращенную рукопись сочинения Бондарева.
III
Во «Вступлении» к своему сочинению Бондарев определяет положение в обществе труженика крестьянина по сравнению с людьми привилегированных классов. Он пишет: «Как у вас в великосветском классе высшая степень — генерал, в нашем же — заслуженный земледелец. Поэтому, если судить по всей строгости закона, я имею право с генералом на одних креслах сидеть. Да что я говорю, — тут же оговаривается Бондарев, — на одних креслах. Генерал должен предо мною стоять. Почему? — так спросит встревоженный читатель. — Потому, что не я его, а он трудов моих хлеб ест»10.
Бондарев считает свое сочинение единственной «коротенькой повестью», которую «за все веки и вечности в защиту себя» написал «низший класс». «А ты, — обращается Бондарев к «высшему классу», — за один только недостаток красноречия и за худость почерка опровергнешь ее — так уверяли меня многие. Это будет в высшей степени обида для нас, — также, мне кажется, и для бога».
Цель своего сочинения Бондарев, от имени «всех земледельцев» обращаясь «ко всем, сколько есть вас в свете, не работающих хлеб для себя», определяет в следующих словах: «Вся моя история состоит только в двух словах: во-первых, почему вы по первородной заповеди сами для себя своими руками хлеб не работаете, а чужие труды поедаете? Во-вторых, почему у вас ни в богословских, ни в гражданских и ни в каких писаниях хлебный труд и трудящиеся в нем не одобряются, а до нельзя унижаются?».
В начале основного текста своего сочинения Бондарев рисует следующую картину общественной жизни того времени: «На два круга разделяю я мир весь: один из них возвышенный и почтенный, а другой униженный и отверженный. Первый, богато одетый и за столом, сластями наполненным, в почтенном месте величественно сидящий, — это богатый; а второй — в рубище, изнуренный сухоядением и тягочайшими работами, с унижением и плачевным видом перед ним у порога стоящий — это бедные земледельцы». Сразу после этого Бондарев обращается «к товарищам земледельцам, у порога стоящим», с вопросом:
«Что мы стоим все века и вечность перед ними с молчанием, как четвероногие? Конечно, должно молчать перед человеком высшим нас достоинством, но нужно же знать, почему, когда и сколько молчать, а не унижаться перед ним до подлого ласкательства и не притворяться истуканами».
Бондарев ожидает благотворных последствий от исполнения первородной заповеди всеми не работающими своими руками свой хлеб. «Если бы эта заповедь, — пишет Бондарев, обращаясь к «высшему классу», — была тобою принята и уважаема, какое великое поощрение подали бы вы собою земледельцам к хлебному труду! Они до того приложили бы попечение, что одна десятина принесла бы за пять нынешних».
«И вы такое дорогое лекарство бросили под ноги свои... в гроб положили, чтобы никто из живущих на земле не мог найти; а вместо того поставили, что одною только верою в единого бога, без понесения трудов, можно спастись... Да хотя бы хлебный труд к маленьким добродетелям причли — и того не удостоили; из головы хоть сделали бы вы его хвостом, и того не сподобили».
«Этот труд все добродетели в себя забрал. Невпример того, леность да праздность все пороки присвоили».
Бондарев не отрицает полезности других видов труда, кроме земледельческого, но при условии исполнения каждым человеком первородной заповеди. «Нужно, — пишет он, — не упускать из вида, что и прочие труды есть добродетель, но только при хлебе, то есть своих трудов хлеба наевшись».
«Хлеб нельзя продавать и покупать, — уверенно заявляет Бондарев, — и им торговать и из него богатства наживать, потому что стоимость его выходит за пределы человеческого разума. В крайних уважительных случаях его нужно даром давать, как то: на больницы, на сиротские дома, на сидящих в темницах, на истомленные неурожаем области, на разоренных пожаром, на вдов, сирот и калек, на дряхлых и бездомных».
«Хлебный труд, — говорит Бондарев, — есть священная обязанность для всякого и каждого, и не должно принимать в уважение никаких отговоров. Чем выше человек, тем более должен пример показывать собою другим в этом труде, а не прикрываться какими-нибудь изворотами да не хорониться от него за разные углы...»
«Представь себе, великосветский класс, следующее: если бы мы все, земледельцы, подобно вам, похоронились от хлебного труда за разные углы — «кто куда, а кто куды», тогда в короткое время вся вселенная должна голодной смертью погибнуть. Приняли бы вы в уважение от нас оправдание, подобное вашему?... Нет, вы бы по неограниченной своей власти свернули нас в бараний рог... Словом, весь свет лежит на руках наших».
«Почему мы бедны и глупы? — задает вопрос Бондарев. — Потому что сами в своих трудах хлеб едим и вас кормим. Есть ли нам время учиться да образоваться? Вы как хлеб наш, так вместе с ним и разум наш или тайно украли или нагло похитили или коварно присвоили».
Бондарев надеется, что его сочинение пробудит спящую совесть в людях «высшего класса». «Совесть, — пишет он, — от нее деньгами не защититься, она невольно заставит их смягчиться пред их кормильцем. Вот с этою-то целью я и принял на себя труд этот».
«механиков» за то, что они ничего не делают для облегчения крестьянского труда. «Как много, — говорит он, — в свете есть непостижимых хитростей! На всякое незначительное изделие придуманы, например, машины: где бы нужно многим людям работать, там одна машина чище всяких рук человеческих работает. Хлебная же работа, как крестьяне сами придумали еще с незапамятных времен, так и доныне остается в том же виде... Трудно ли бы ему, механику, сказать только несколько слов: сделай вот так и так, и этим вся эта страшная тягость свалилась бы с людей и животных. Нет, не хочет и близко подойти как к этой гнусной для него работе, так и к работающим ее».
Возмущает Бондарева и то, что крестьянин унижен в обществе, что никогда «за хлебное трудолюбие и искусство» никто не получил награду, что крестьяне «получили имя «мужик», что значит дурак». «Из этого видно, — говорит Бондарев, обращаясь к «высшему классу», — что хуже и ничтожнее работы хлеба по вашему расчету и в свете нет».
«Вот теперь и рассуди, читатель, — говорит Бондарев далее, — кто кем живет: ты мною или я тобою? Зачем же ты к нам в товарищи пристаешь? Кто должен первое место занимать за столом (выше упомянутым) — ты или я? Конечно, я. А ты зачем туда залез? Кто тебе это назначил и кто удостоил?..
Вас всех, евших наших трудов хлеб, найдется в России до 30 миллионов. В силах ли мы всех вас сладко накормить и напоить, красно одеть, на мягкую постель положить и теплым одеялом прикрыть? Потому-то мы неутомимо день и ночь работаем и ничего не имеем. Не обида ли это для нас, не порок ли это для вас?»
«Ведь мы бедны от вашего богатства, а вы богаты от нашей бедности».
«Много на свете ловят воров, но то не воры, а шалуны. Вот я поймал вора, так вора! Он... унес первородный закон, нам, земледельцам, принадлежащий. Нужно же указать лично на этого вора».
По мнению Бондарева, для того, чтобы был осуществлен «первородный закон», достаточно было бы каждому человеку в разное время года «работать хлеб» 30 дней в году — остальные 335 дней каждый человек волен «работать, что хочешь».
Бондарев взывает к «высшему классу»: «О, умилосердись великосветский класс сам над собою. Не предай ты этого дела к уничтожению. А если есть здесь что-либо сильно противозаконное, то уничтожь лучше меня одного, а дело это положи на вечное время в архив, где хранятся важнейшие государственные акты. Может статься, в последующих поколениях найдется настолько справедливый человек, что во всем настоящем составе обнародует его. Пусть же я один погибну, а миллионы земледельцев получат величайшую радость и облегчение в трудах своих».
«великосветскому классу»:
«Умилосердись над нами, богатый класс! Сколько тысяч лет как на необузданном коне ездишь ты на хребте нашем, всю кожу до костей ты стер. Ведь это только по виду хлеб, который ты ешь, а на самом деле — тело наше; по виду только вино, которое ты пьешь, а на самом деле — кровь наша».
«Первородный закон, — «в поте лица твоего сне́си хлеб твой», — заканчивает Бондарев свой труд — все вероучения собрал бы воедино, и, если бы только они узнали всю силу благости его, то прижали бы его к сердцу своему. И он в одно столетие, а то и ближе, всех людей, от востока до запада, от севера до юга, соединил бы в одну веру, в единую церковь и едину любовь»11.
IV
12 июля 1885 года Толстой прочел вслух рукопись Бондарева своим семейным, а также гостившей в Ясной Поляне семье Кузминских.
В июле Толстой писал в Минусинск приславшему ему рукопись Бондарева политическому ссыльному В. С. Лебедеву:
«Вчера я получил через редакцию «Русской мысли» рукописи Бондарева, присланные вами. Мое мнение, что вся русская мысль (конечно, не журнал), с тех пор, как она выражается, не произвела с своими университетами, академиями, книгами и журналами ничего подобного по значительности, силе и ясности тому, что высказывали два мужика — Сютаев и Бондарев. Это не шутка и не интересное проявление мужицкой литературы, а это событие в жизни не только русского народа, но и всего человечества. Вчера я прочел эту рукопись в своем семейном кругу, и все встали после чтения молча и пристыженные разошлись. Все это как будто знакомо, но никогда не было так просто и ясно выражено, без того лишнего, что невольно входит в наши интеллигентные рассуждения.
Очень, очень вам благодарен за сообщение мне этой рукописи; она произвела на меня большое впечатление и будет иметь на мои работы большое влияние».
Далее Толстой просит В. С. Лебедева сообщить подробности о Бондареве: его звание, семейное положение, религиозные убеждения, образ жизни. «Я хочу написать ему, но если не напишу, то скажите ему, что есть человек — я — совершенно, без всяких оговорок согласный с его учением и желающий посвятить остаток своей жизни на то, чтобы убедить в ней людей и словами и делом».
Письмо заканчивается словами: «Вы, должно быть, тот Лебедев-медик, которого года два тому назад выслали из Москвы; если вы тот, то я немного знаю про вас12. Во всяком случае дружески жму вашу руку и от всей души благодарю вас за то, что вы вспомнили обо мне и сообщили мне рукопись»13.
В тот же день Толстой, извещая Л. Д. Урусова о получении рукописи Бондарева, писал о ней: «Удивительно сильно. Вся наука экономическая ничего подобного не сказала»14. Тогда же Толстой уведомил Черткова о получении сочинения Бондарева, которое он характеризовал словами: «Удивительно верно и сильно»15.
«Я написал ему письмо».
Толстой написал Бондареву:
«Доставили мне на днях вашу рукопись — сокращенное изложение вашего учения, я прежде читал из нее извлечения16 и меня они очень поразили тем, что все это правда и хорошо высказано; но прочтя рукопись, я еще больше обрадовался. То, что вы говорите, это святая истина и то, что высказали, не пропадет даром; оно обличит неправду людей. Я буду стараться разъяснять то же самое. Дело людей, познавших истину, говорить ее людям и исполнять, а придется ли им увидеть плоды своих трудов — то бог один знает...»
«Через министра внутренних дел и даже царя, — пишет далее Толстой, — ничего сделать нельзя, да и не следует». По-видимому, в письме В. С. Лебедева, присланном вместе с рукописью Бондарева и остающемся для нас неизвестным, было сказано, что Бондарев неоднократно обращался к разным высокопоставленным лицам и даже к царю с просьбой напечатать его сочинение и принять меры для осуществления «первородного закона» о «хлебном труде», и Толстой счел нужным разочаровать Бондарева в его надежде на правительство.
«Правительство, — писал Толстой, — силою заставляет людей делать то, что оно считает нужным; а первородный закон божий люди должны исполнять не по принуждению, а по своей воле. Нужно обличать людей и призывать их к покаянию, как делал Христос, и тогда они сами придут к истине. Дело это делается не скоро — веками, но не скоро деревья растут, а мы сажаем их же и бережем, и не мы, так другие дожидаются плода».
Толстой заканчивает письмо словами: «Желаю вам успеха в вашем деле, оно же и мое дело, и благодарю вас за ваше писание; оно мне было в большую пользу и радость»17.
27 января 1886 года В. С. Лебедев по просьбе Бондарева послал Толстому «Добавление к прежде написанному мною, Бондаревым, «О трудолюбии и тунеядстве», почерпнутого из первородного источника: в поте лица твоего сне́еси хлеб твой». Это краткое «Добавление», состоящее из 32 «вопросов», заканчивается сообщением Бондарева о завещании, сделанном им сыну Даниилу:
«И похоронить меня прикажу я сыну своему не на кладбище, а на той земле, где мои руки хлеб работали, и четверти на две не досыпавши песком или глиною, досыпь ее плодородною землею, а оставшуюся землю свези домой так чисто, чтобы и знаку не было, где гроб покоится, и таким же порядком продолжай на ней всякий год хлеб сеять. А со временем перейдет эта земля в другие руки, и также будут люди на моем гробе сеять хлеб до скончания века...
Примечание. Этот мой памятник будет дороже ваших миллионных памятников, и такой от века неслыханной новости будут люди пересказывать род родам до скончания века; да и многие из земледельцев сделают то же самое. А может статься, и из вас, именитых людей, кто-либо пожелает и прикажет похоронить себя на той земле, где люди хлеб сеют»18.
— о том, чтобы похоронить его в поле — глубоко трогало Толстого.
Получение написанного Бондаревым «Добавления» к его сочинению вызвало у Толстого желание сделать попытку напечатать работу Бондарева. 8 февраля 1886 года он писал Черткову, чтобы тот «очень, очень» попросил Л. Е. Оболенского напечатать «статью» Бондарева в «Русском богатстве». «Он, наверное, — писал Толстой, — сделает хорошее объяснение и пропустит ее в цензуре. Бондарев просит, чтоб печатали ее без отнятия и приложения. И писали бы прежде и после что от себя»19.
Л. Е. Оболенский выразил согласие напечатать рукопись Бондарева в своем журнале. Толстой в письме от середины мая 1886 года писал Оболенскому: «Очень радуюсь тому, что вы надеетесь провести Бондарева. Это нужно»20. Чтобы сочинение
Бондарева легче прошло через цензуру, ему было дано измененное заглавие — «О нравственном значении земледельческого труда. Крестьянина Тимофея Бондарева».
V
Второе письмо Бондареву было написано Толстым в марте 1886 года.
«проповедь» он «списал» для многих своих друзей и с ближайшей почтой пошлет ее в Петербург, в журнал «Русское богатство».
«Из вашей статьи, — писал Толстой, — я почерпнул много полезного для людей, и в той книге, которую я пишу об этом же предмете21, упомянул о том, что я почерпнул это не от ученых и мудрых мира сего, но от крестьянина Т. М. Бондарева»22.
Очевидно, Бондарев в том письме, на которое отвечал Толстой и которое нам неизвестно, просил Толстого прислать ему свои труды. Толстой на это отвечает: «Свое писание об этом я очень желал бы прислать вам, но вот уже лет пять все, что я пишу об этом предмете, о том, что мы все живем не по закону бога, все это правительством запрещается, и книжки мои запрещают и сжигают».
И Толстой вновь пытается разубедить Бондарева в его надежде на то, что министр внутренних дел и сам царь согласятся с его мыслями о «первородном законе» и будут проводить их в жизнь: «Поэтому-то самому я и писал вам, что напрасно вы трудитесь подавать прошения министру внутренних дел и государю. И государь, и министры все запрещают даже говорить про это. От этого самого я и боюсь, что и вашу проповедь не позволят напечатать всю вполне, а только с сокращениями... Скажу вам про себя: пока я писал книжки о пустяках — по шерсти гладил — все мои книжки хвалили и печатали, и царь читал и хвалил23; но как только я захотел служить богу и показывать людям, что они живут не по закону, так все на меня опрокинулись. Книжки мои не пропускают и жгут, и правительно считает меня врагом своим. Но скажу вам, что это не только не огорчает меня, но радует, потому что знаю, что они ненавидят мое писание не за меня, а за то, что оно обличает их, за то, что я говорю о божьем законе, и они его ниспровергли. И я знаю, что закон божий скрыть нельзя, он в огне не сгорит и в море не потонет. А от гонения он только яснее виден людям тем, которые стремятся к богу.
не ценят. Что́ вам за дело?».
В конце своего письма Толстой разъясняет Бондареву, что насилие в деле осуществления «первородного закона» не может привести к благим последствиям. «Заставить всех силком трудиться никак нельзя, потому что сила-то вся в руках тех, которые не хотят трудиться. Надо, чтобы люди сами поняли, что жизнь трудовая, по закону бога, блаженнее, чем тунеядство... Заблудшие же люди еще не понимают этого и отстаивают всеми силами свое тунеядство и не скоро поймут свое заблуждение. А пока они сами не поймут, — с ними ничего не сделаешь. И вот, чтобы они поняли это, нужно им разъяснить закон бога. Вы это самое и делаете — служите этим богу и потому знаете, что вы победите, а не они; а скоро ли это будет? — это дело божие. Так я сужу».
Заканчивается письмо словами: «Прощайте, уважаемый друг и брат Тимофей Михайлович. Помогай вам бог»24.
В следующем письме к Бондареву, датированном 26 марта 1886 года, Толстой извещал Бондарева о получении его «большой рукописи» и «Добавления» к ней.
«И то, и другое очень хорошо и вполне верно», — пишет Толстой. Он обещает «и сохранить рукопись, и распространять ее в списках или в печати, сколько возможно». По мнению Толстого, «некоторые статьи» следует, «для того чтобы не ослабить силу всего», из основного текста перенести в примечания.
В третий раз и еще с большей силой старается Толстой разуверить Бондарева в его надежде на сочувствие высокопоставленных лиц к его взглядам. Он пишет: «Насчет того, получил ли министр вашу рукопись, я не могу узнать, но и узнавать это бесполезно, потому что, по всем вероятиям, он ее даже и не читал, а бросил куда-нибудь в канцелярии; а если бы и прочитал, то только бы посмеялся».
«Я часто, — рассказывает далее Толстой, — читаю вашу рукопись моим знакомым, и редко кто соглашается, а большею частью встанут и уйдут. Когда ко мне соберутся скучные люди, я сейчас начну читать рукопись, — сейчас все разбегутся; но есть и такие которые радуются, читая ее».
Толстой пишет, что он во всем согласен с рукописью Бондарева, но смотрит на дело «с другой стороны». Он ставит вопрос: «Каким образом могли люди скрыть от себя и других первородный закон?». На этот вопрос Толстой отвечает так: «Одни люди взяли власть над другими... и вооружили одних людей и подчинили их себе. Вот эти-то люди, начальники, солдаты — и отступники первые от первородного закона». По мнению Толстого, следует соблюдать два закона: «первородный закон» о том, чтобы все люди своими руками добывали хлеб свой, и другой закон — о непротивлении злу.
«Ну, пока прощайте, дай вам бог всего хорошего. Я в вас нашел сильного помощника в своем деле. Надеюсь, что и вы найдете во мне помощника Дело наше — одно»25.
VI
Толстого очень радовали сочувственные отзывы о работе Бондарева. Около 20 мая 1886 года он писал Н. Н. Златовратскому: «Я душевно радуюсь тому сочувствию, (которое вы выражаете и испытываете к Бондареву. Я еще больше полюбил вас за это».
Далее Толстой сообщал, что написал «кое-что в виде предисловия» к сочинению Бондарева, но «очень недоволен написанным»26.
В самом начале своего предисловия Толстой дает следующую характеристику работы Бондарева: «Труд Тимофея Михайловича Бондарева кажется мне очень замечательным и по силе, ясности и по красоте языка, и по искренности убеждения, видного в каждой строчке, а главное, по важности, верности и глубине основной мысли».
Указывая на то, что основная мысль труда Бондарева взята из Библии, Толстой предвидит, что образованные люди «так привыкли к превратным и бессмысленным толкованиям богословами слов св. писания, что одно упоминание о том, что известное положение совпадает со св. писанием, уже служит поводом к тому, чтоб с презрением относиться к такому положению». Скажут: «Что для меня значит св. писание! Мы знаем, что на нем можно основать все, что хочешь, и что там всё — вранье».
«В поте лица твоего сне́си хлеб твой...») «важно не потому, что оно будто бы сказано богом самому Адаму, а и потому, что оно истинно; оно утверждает один из несомненных законов человеческой жизни». И Бондарев, — говорит Толстой, — посвящает свое сочинение «разъяснению вечности, неизменяемости этого закона и неизбежности бедствий, вытекающих из отступления от него».
Толстой расширительно понимает слова «хлеб», «хлебный труд», употребляемые Бондаревым. По мнению Толстого, Бондарев «разумел под хлебом всю тяжелую, черную работу, нужную для спасения человека от голодной и холодной смерти, то есть и хлеб, и питье, и одежду, и жилье, и топливо».
Статья заканчивается обращением к читателю, принадлежащему к привилегированным классам общества:
«Кто бы ты ни был, как бы ни был одарен, как бы ты ни был добр к людям, окружающим тебя, в каких бы ты ни был условиях, можешь ли ты быть спокоен за своим чаем, обедом, за своим государственным, художественным, ученым, врачебным, учительским делом, когда ты слышишь или видишь у своего крыльца голодного, холодного, больного, измученного человека?..»
И Толстой призывает интеллигентного, образованного человека ближе подойти к народу и заняться земледельческим трудом:
«Спустись до низу (до того, что тебе кажется низом, но что есть верх), встань рядом с теми, которые кормят голодных, одевают холодных, — не бойся ничего: хуже не будет, а будет лучше во всех отношениях. Стань в ряд, возьмись неумелыми, слабыми руками за то первое дело, которое кормит голодных, одевает холодных — за хлебный труд, за борьбу с природой, и ты почувствуешь в первый раз ту твердую почву под ногами, почувствуешь то, что ты дома, что тебе свободно, прочно, идти больше некуда, и ты испытаешь те цельные, неотравленные радости, которых ты не найдешь нигде, ни за какими дверями, ни за какими гардинами»27.
VII
Надежда Толстого на появление в «Русском богатстве» сочинения Бондарева не оправдалась. Статья была набрана для журнала, но не была пропущена цензурой, о чем Л. Е. Оболенский известил Толстого 15 октября 1886 года.
Отметим также, что в 1886 году политический ссыльный Иван Петрович Белоконский, проживавший в Минусинске, отправил в журнал «Северный вестник» свою статью «Тимофей Михайлович Бондарев и его учение». Статья, подписанная псевдонимом «Петрович», была принята редакцией журнала и набрана, но запрещена цензурой. Петербургский цензурный комитет в заседании своем 25 июня 1886 года постановил: «Комитет, соглашаясь с мнением цензора и находя в учении Бондарева социалистические идеи, затемненные религиозными народными понятиями, отзывающимися кощунством, определил: статью под названием «Тимофей Михайлович Бондарев и его учение» к напечатанию не дозволять»28.
«Русская старина». 17 января он пишет редактору «Русской старины» М. И. Семевскому: «Рукопись Бондарева очень стоит того, чтобы быть напечатанной, и вы сделаете доброе дело, издав ее»29. 2 февраля Толстой извещал Черткова: «В «Русской старине» запретили мое предисловие и статью Бондарева. Я хочу ее перевести по-английски и напечатать в Америке»30. В тот же день Толстой писал П. И. Бирюкову, что он решил поручить перевод гувернантке его детей, с помощью М. Л. Толстой. «Очень уж меня пробрал Бондарев, — писал Толстой, — я не могу опомниться от полученного опять впечатления»31.
Английский перевод сочинения Бондарева в то время не осуществился.
В феврале — марте 1888 года Толстой вновь пробует напечатать сочинение Бондарева в московской еженедельной газете «Русское дело», издававшейся С. Ф. Шараповым. В № 12 «Русского дела» от 19 марта появилось сочинение Бондарева (в сокращенном виде), а в № 13 от 26 марта — предисловие Толстого. 24 марта Толстой писал Черткову: «Здесь в «Русском деле» напечатали Бондарева, хотя и с пропусками, но и то хорошо. Послезавтра должно выйти предисловие к нему в виде послесловия. Если не задержит цензура, я пришлю вам несколько экземпляров»32.
Публикации в «Русском деле» сочинения Бондарева предшествовало примечание редактора, в котором говорилось:
«Возражать на мысли Бондарева не будем. В своей трогательной наивности крестьянин-философ заходит в такое огульное отрицание, которое не допускает полемики и возбуждает только невольную улыбку. Но сочинение почтенного старика-земледельца имеет и свои несомненные достоинства. По мысли, оно интересно как протест против того , с каким наше образованное общество и государство относится к земледельческому труду. По форме, как удивительно простое и поэтичное произведение, полное чарующей искренности... нам эта рукопись живо напомнила древние произведения народного творчества, ставшие историческим достоянием нашей литературы. Стиль автора очень близок к Даниилу Заточнику, протопопу Аввакуму и т. п. Есть еще на Руси уголки, где в полной силе царят простота и искренность XIV и XVI веков; голос оттуда»33.
Публикацию статьи Толстого о Бондареве редактор «Русского дела» сопроводил обширной полемической статьей, в которой противопоставляются взгляды Бондарева и Толстого. По мнению автора, «Бондарев самой сути нашей цивилизации не трогает, граф Толстой уже ставит над нею крест». Критикуя взгляды Толстого, автор призывает его вернуться к художественному творчеству, утверждая, что Толстой «опустил» «тяжелое и огромного подвига требующее знамя художника и поднял знамя учителя в тысячу раз более легкое»34.
Министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой 26 марта 1888 года в докладе Александру III писал:
«В издаваемой в Москве (№ 12) газете «Русское дело» появилась статья под заглавием «Трудолюбие, или Торжество земледельца», будто бы сочиненная каким-то крестьянином, проживающим в Сибири. Из содержания статьи и вполне литературного ее изложения можно, однако, безошибочно заключить, что она вышла из-под пера если не самого графа Льва Толстого, то одного из его ревностных последователей. Всецело посвящена она развитию в высшей степени вредных теорий этого писателя».
Министр с негодованием докладывал царю, что «автор обращается к людям высших классов с увещанием, чтобы по занятиям своим они вполне примкнули к народу, вели бы одинаковый с ним образ жизни, чтобы каждый из них питался только тем, что выработает собственными руками. Эта проповедь грубого социализма... имеющая целью восстановить один класс общества против другого, находит немало адептов благодаря пропаганде графа Льва Толстого, которую цензурное ведомство настойчиво преследовало в издаваемых им книгах.
Тем более дерзкою является попытка перенести ее на страницы периодического издания».
Император Александр III одобрил мнение своего министра, согласился с ним, что статья, столь смело обличавшая царизм и остатки крепостничества в России, вряд ли могла принадлежать какому-то крестьянину Бондареву, сосланному в Сибирь, и на докладе министра собственноручно начертал:
«Это прямо теория Толстого, и очень может быть, что даже и статья его»35.
В № 14 «Русского дела», вышедшем 2 апреля 1888 года, было напечатано распоряжение министра внутренних дел о втором предостережении за напечатание статьи Бондарева.
В марте 1888 года Толстого посетил профессор философии Сорбонского университета в Париже Эмиль Пажес, которого Толстой в письме к Страхову от 26 марта характеризует как «умного, образованного и, что редкость, — свободного человека»36. «Он большой сторонник моих взглядов», — писал Лев Николаевич 26 марта 1888 года А. А. Толстой37. Э. Пажес перевел на французский язык первую часть трактата Толстого «Так что же нам делать?» По-видимому, Толстой, очень увлеченный в то время сочинением Бондарева и своим предисловием к нему, предложил Э. Пажесу заняться переводом Бондарева на французский язык. Книга вышла в Париже в июне 1890 года под заглавием «Léon Tolstoï et Timothee Bondareff. Le travail. Traduit du russe par B. Tseytline et A. Pagès» (Лев Толстой и Тимофей Бондарев. Труд. Перевод с русского Б. Цейтлина и А. Пажеса).
Книга состоит из двух частей. Первая часть содержит статью Толстого «Труд и теория Бондарева». Вторая часть, озаглавленная «Труд» «мужика (par le morjik) Бондарева», состоит из двух глав: I. Введение. Жизнь Бондарева. — Цель его работы; II. Труд по Библии. В приложении даны статьи: Труд и любовь. — Завещание Бондарева.
В предисловии к книге один из переводчиков Амедей Пажес сообщал, что его брат Эмиль в 1888 году посетил Толстого в Москве и «принял из его рук рукопись «Труд», но, будучи весьма занят», поручил работу своему брату.
«Прекрасная книга»38. 30 июня Толстой писал Г. А. Русанову об этой книге: «Очень хорошая вышла книга и, думается, может быть на пользу людям»39.
В том же 1890 году в Чикаго был издан английский перевод сочинения Бондарева, сделанный Мэри Крюгер с французского издания.
22 февраля 1891 года Толстой писал Н. Н. Ге-сыну, что он получил из Америки от члена организации «рыцарей труда», ставившей своей задачей борьбу против земельной собственности, письмо «с вопросами и выражениями сочувствия книге Бондарева». Спрашивает, правда ли, что он мужик или только сын мужика? И не миф ли он?40
VIII
Нам известны десять писем Толстого к Бондареву; не менее четырех писем пропали или затерялись. Письма посвящены социальным и религиозным вопросам. В письме от 23 июня 1894 года Толстой излагает проект «освобождения земли от ее похитителей», предложенный Генри Джорджем41. Но главным образом письма Толстого посвящены выяснению и оценке взглядов самого Бондарева. 27 марта 1895 года Толстой писал Эугену Шмиту, что от Бондарева он «почерпнул еще гораздо больше поучения, чем от Сютаева»42.
Кроме того, в письмах Толстой старался укреплять веру Бондарева в осуществимость его проекта и не давать ему впадать в отчаяние из-за невозможности напечатания его сочинения в России. Так, 26 мая 1896 года Толстой писал Бондареву: «Не надо отчаиваться, а надо по мере сил, высказывать то, что знаешь. Не при нашей жизни, так после нее, узнают и поверят в то, что́ в наших речах справедливого. Правда не горит, не тонет. Твое сочинение и делало, и делает, и будет делать свое дело, обличая людей и открывая им глаза»43.
«ты» («проще и приличнее нам, старикам, писать друг другу ты, а не вы»)44.
Письма Толстого играли важную роль в жизни Бондарева. Археолог Н. Горощенко, посетивший Бондарева в Иудине в 1896 году, называя в своих воспоминаниях Бондарева «многострадальным старцем», говорит: «Единственным, кажется, утешением для Бондарева были два или три45 письма к нему
Л. Н. Толстого, которые он с детскою радостью хотел показать мне...»46.
Однако при всем сочувствии Толстого взглядам Бондарева, у него довольно рано появились и расхождения с ним.
«Я согласен с вами, что любовь без труда есть один обман и мертва, но нельзя сказать, чтобы труд включал в себе любовь. Животные трудятся, добывая себе пищу, но не имеют любви — дерутся и истребляют друг друга. Так же и человек»47.
Более подробно Толстой излагает свой взгляд на тот же вопрос в письме от 2 и 3 августа 1889 года к близкому ему по взглядам Е. И. Попову. Здесь он пишет: «Но Бондарев не прав, говоря, что хлебный труд включает в себя любовь, а любовь не включила... Хлебный труд есть только частный случай любви к ближнему, не говоря о любви к богу, Любовь к ближнему ведь требует, кроме накормления и одежды, еще посещение заключенного и больного, — слова, под которыми нельзя не понимать всех тех духовных утешений, которые могут быть поданы страдающим. Любовь же к ближнему требует того, чтобы свет ваш светил перед людьми, т. е. сообщения им той истины, которую вы знаете. Все эти требования любви к ближнему, и думаю, что еще многие другие не включены в хлебный труд. Требования же любви к богу еще менее включаются в него... И любовь эта обязывает или влечет ко многому, никак не включающемуся в хлебном труде. Она влечет к чистоте, к соблюдению и возвращению в себе божественной сущности. Это и, думаю, еще многое другое не включено в хлебный труд. Человек, поставивший себе целью хлебный труд, очень легко может нарушить во многих отношениях и любовь к ближнему (может не утешить страдающего, не просветить темного и мн. др.), и любовь к богу (может быть распутником, может не двигаться и не расти духовно и мн. др.)»48.
Далее Толстой, который был убежден, что «в книгах, которые называют священными, много лжи»49, огорчился, узнав из письма Бондарева от 1 ноября 1893 года, что он принадлежит к «иудействующей вере». 5 февраля 1894 года в беседе с крестьянином М. П. Тарабариным Толстой говорил, что значение образования состоит в том, что неученого человека легче сбить с толку, чем ученого, и как пример указал на Бондарева.
«Я знаю, — говорил Толстой, — одного крестьянина, — очень умный, прекрасно написал о хлебном труде. Так верно укорял высший класс за нарушение заповеди «в поте лица снеси хлеб твой», а между тем верит всякому слову Библии и много о текстах говорит пустого»50.
Толстой стремился в своих письмах разъяснять Бондареву значение тех явлений жизни, которых тот не понимал. Так, 12 ноября 1896 года Толстой писал ему:
«Дело, которым ты занят, дело большой важности, но есть другое дело еще большей важности — тот корень, на котором выросло то зло похищения земли и праздности, с которым ты борешься. Зло это — солдатство, — то, что те самые люди, которых обобрали, поступают в солдаты и, под предлогом защиты отечества от врагов, защищают самих тех правителей, которые отобрали у них землю и отбирают их труд. Вот это дело занимает меня и мучает».
Далее Толстой рассказывает о русских сектантах — духоборах, отказавшихся от употребления оружия, гонимых правительством, и об отдельных случаях отказа от военной службы в России и Австрии51.
Но все эти недостатки и пробелы в мировоззрении Бондарева нисколько не уменьшали в глазах Толстого великого значения его проповеди о нравственной необходимости каждому человеку исполнять «своими руками первородный закон хлебного труда». Это и высказал Толстой во второй своей статье о Бондареве, написанной в 1895 году.
«Критико-биографического словаря русских писателей и ученых». Статья была написана и послана Венгерову в первых числах апреля.
В этой статье Бондарев назван «гениальным человеком». Значение сочинения Бондарева Толстой видит в признании «хлебного труда основным религиозным законом жизни», в его убеждении, что «всякий человек должен считать обязанность физического труда, прямого участия в тех трудах, плодами которых он пользуется, своей первой, главной, несомненной священной обязанностью». Толстой сближает взгляды Бондарева с высказываниями о физическом труде «одного из величайших писателей Англии и нашего времени», «образованнейшего и утонченнейшего человека своего времени» Джона Рёскина: «Физически невозможно, чтобы существовало истинное религиозное познание или чистая нравственность между сословием народа, который не зарабатывает себе хлеба своими руками». Толстой выражает уверенность в том, что сочинение Бондарева «переживет все те сочинения, которые описаны в этом лексиконе52, и произведет большее влияние на людей, чем все они, взятые вместе».
IX
Потеряв надежду на напечатание своего сочинения в России на русском языке, Бондарев нашел иной, как ему казалось, верный способ передать свои мысли потомству. Отказавшись от мысли быть похороненным в поле, он решил высечь краткое изложение своих взглядов, озаглавленное «Памятник», на трех каменных плитах, которые завещал положить на свою могилу.
В «Памятнике» Бондарев обращается не к ближайшим потомкам, а, как он пишет, к тем, «которые после смерти моей через 200 годов родятся». О себе Бондарев говорит, что писал свое сочинение «без корыстной цели, ради благополучия всего мира». «Памятник» заканчивается обращением к будущим читателям: «Прощайте, читатель, я к вам не приду, а вы все ко мне придете»53.
9 ноября 1898 года сын Бондарева Даниил Тимофеевич отправил Толстому следующее письмо:
«Многоуважаемый Лев Николаевич!
Родитель мой Тимофей Михайлович Бондарев посланное вами письмо от 11 сентября сего года получил 27 сентября, но после того, писал вам или нет, я не знаю; но в настоящее время его в живых нет, он после трехдневной болезни умер 3 ноября. Перед кончиною приказал первым долгом уведомить вас и пожелать вам пожить для пользы человечества... Прошу сообщить от себя о смерти знающим покойного»54.
Толстой отвечал Д. Т. Бондареву 30 декабря:
«Очень благодарю вас, Даниил Тимофеевич, за сообщение очень для меня печальное о смерти родителя вашего, человека очень замечательного и оставившего после себя значительное сочинение. Вы бы очень обязали меня, сообщив мне о нем и о последнем времени и часах его жизни как можно больше подробностей.
Исполнили ли вы его желание похоронить его в поле?»55.
В 1904 году, составляя «Круг чтения», Толстой поместил в нем в качестве одного из «Месячных чтений» выдержки из сочинения Бондарева вместе с своей статьей о нем, написанной в 1895 году56.
2 апреля 1906 года Толстой в последний раз помянул Бондарева в своем дневнике. Он писал:
«Совершенно ясно стало в последнее время, что род земледельческой жизни не есть один из различных родов жизни, а есть жизнь (как книга — Библия), сама жизнь, жизнь человеческая, при которой только возможно проявление всех высших человеческих свойств. Главная ошибка при устройстве человеческих обществ, и такая, которая устраняет возможность какого-нибудь разумного устройства жизни, — та, что люди хотят устроить общество без земледельческой жизни или при таком устройстве, при котором земледельческая жизнь — только одна и самая ничтожная форма жизни. Как прав Бондарев!»57.
1 Перепечатана в девятом томе Полного собрания сочинений Г. И. Успенского. Изд-во АН СССР, 1949, стр. 91—118.
2 А. Ш. Деревенская философия. — «Сибирская газета». Томск, 1 июля 1884 г., № 27.
3 Созерцатель. (Л. Е. ). Обо всем. — «Русское богатство», 1884, № 12, стр. 693—707.
4 Г. И. Успенский. Полное собрание сочинений, т. 13, 1951, стр. 448.
5
6 Полное собрание сочинений, т. 85, стр. 241—242.
7 Так сам автор называл свою рукопись. Пропуск слова «тунеядство» в статье Г. И. Успенского не объясняется ли цензурными соображениями?
8 И. П. Белоконский
9 Е. И. Владимиров
10 Цитаты из сочинения Т. М. Бондарева даются по изданию: «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство». Сочинение крестьянина Т. Бондарева. Изд. «Посредника», М., 1906. В тексте сочинения Бондарева редакцией «Посредника» были сделаны сокращения — выпущены некоторые слабые места и повторения.
11 «вопросам» дан И. П. Белоконским в его книге «Дань времени», стр. 333—340.
12 Студент-медик Московского университета Василий Степанович Лебедев был членом Центрального комитета партии «Народная воля». Он принимал ближайшее участие в редакции печатного органа партии «Народная воля. Социально-политическое обозрение». Под редакцией В. С. Лебедева вышли четыре номера «Народной воли». Был арестован в Москве в 1882 году и приговорен в административном порядке к ссылке в Восточную Сибирь на пять лет (И. П. . Указ. соч., стр. 317—319).
13 Полное собрание сочинений, т. 90, стр. 257.
14
15
16 Имеется в виду статья Г. И. Успенского «Трудами рук своих» (см. стр. 428—429).
17 Полное собрание сочинений, т. 63, стр. 276—277.
18 «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство». Сочинение крестьянина Т. Бондарева, стр. 64.
19 — Письмо Бондарева, о котором пишет Толстой, неизвестно.
20 Полное собрание сочинений, т. 63, стр. 358.
21 Трактат «Так что же нам делать?»
22 В XXXVIII главе трактата «Так что же нам делать?» Толстой поместил следующее примечание: «За всю мою жизнь два русских мыслящих человека имели на меня большое нравственное влияние и обогатили мою мысль и уяснили мне мое миросозерцание. Люди эти были не русские поэты, ученые, проповедники — это были два живущие теперь замечательные человека, оба всю свою жизнь работавшие мужицкую работу — крестьяне Сютаев и Бондарев» (Полное собрание сочинений, т. 25, стр. 386).
23 «Севастополь в декабре» (Н. Н. Гусев—1890. М., 1958, стр. 93).
24 Полное собрание сочинений, т. 63, стр. 332—334.
25 Там же, стр. 337—338.
26
27 Предисловие к сочинению Т. М. Бондарева «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца» напечатано с восстановлением цензурных пропусков и искажений в Полном собрании сочинений, т. 25, стр. 463—475.
28 «На сибирские темы» (стр. 271). Была перепечатана в 1928 г. в другой книге автора «Дань времени» (стр. 324—346).
29 Полное собрание сочинений, т. 64, стр. 137.
30
31 Полное собрание сочинений, т. 64, стр. 149.
32 Полное собрание сочинений, т. 86, стр. 138.
33 «Русское дело», 1888, № 12.
34
35 ЦГИА, ф. 776, «Всеподданнейшие доклады», оп. 1, д. 24.
36 Полное собрание сочинений, т. 64, стр. 158.
37 Там же, стр. 159.
38
39 Полное собрание сочинений, т. 65, стр. 123.
40 Полное собрание сочинений, т. 65, стр. 257.
41 Полное собрание сочинений, т. 67, стр. 158.
42
43
44 Полное собрание сочинений, т. 68, стр. 143.
45 Ошибка Горощенко.
46 «Исторический вестник», 1913, № 7, стр. 213.
47 Полное собрание сочинений, т. 64, стр. 12.
48 —287.
49 Полное собрание сочинений, т. 69, стр. 99. Письмо к Бондареву от 23 мая 1896 г.
50 «Летописи Гос. лит. музея», кн. 2. М., 1938, стр. 26.
51 Полное собрание сочинений, т. 69, стр. 204.
52 В перепечатке статьи Толстого в виде предисловия к сочинению Бондарева в издании 1906 г. слова «которые описаны в этом лексиконе» заменены словами «описываемые в истории русской литературы». Замена эта была произведена Толстым при перечитывании статьи перед сдачей ее в набор. С тем же изменением статья была перепечатана в Полном собрании сочинений (т. 31, стр. 69—71); здесь, кроме того, были восстановлены по автографу цензурные выкидки и исправлены ошибки переписчиков.
53 «Сютаев и Бондарев». — «Толстовский ежегодник 1913 года». СПб., 1913, стр. 36—39, отдел «Статьи и материалы».
54 Е. И. Владимиров. Тимофей Михайлович Бондарев и Лев Николаевич Толстой. Красноярск, 1938, стр. 51.
55
56 Полное собрание сочинений, т. 42, стр. 411—422.
57 Полное собрание сочинений, т. 55, стр. 212.