Гусев Н. Н.: Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год
Глава вторая. "Азбука"

Глава вторая

«АЗБУКА»

(1871—1872)

I

«Азбука» на титульном листе имела обозначение: «Книга I», свидетельствующее о том, что у Толстого было намерение продолжать работу по составлению учебных книг для детей и с течением времени выпустить еще вторую книгу «Азбуки».

«Азбукой», Толстой так представлял себе значение своего труда: «Гордые мечты мои об этой азбуке вот какие: по этой азбуке только будут учиться два поколения русских всех детей, от царских до мужицких, и первые впечатления поэтические получат из нее и что, написав эту азбуку, мне можно будет спокойно умереть»1.

В письме к министру народного просвещения графу Д. А. Толстому в конце 1872 года Лев Николаевич еще шире определил задачи своей книги, считая ее полезным учебным пособием не только для детей, но и для взрослых. «Цель книги, — писал он в этом письме, — служить руководству при обучении чтению, письму, грамматике, славянскому языку и арифметике для русских учеников всех возрастов и сословий и представить ряд хороших статей, написанных хорошим языком»2.

«Азбука» состоит из четырех частей, сброшюрованных в одну книгу, каждая со своей отдельной нумерацией. Все четыре части составляют одну объемистую книгу в 758 страниц3.

Порядок расположения материала во всех четырех книгах одинаковый. Материал распределен по четырем отделам. Первый отдел содержит материал для чтения школьников; второй отдел состоит из материала для чтения на церковнославянском языке; третий отдел носит название «Счет» (слово «арифметика» в «Азбуке» не употребляется); четвертый отдел, озаглавленный «Для учителя», дает методические указания учителям, пользующимся «Азбукой» как учебным пособием.

«Азбуки»; кроме того, в первой книге даны «Общие замечания для учителя», цель которых — разумная и целесообразная постановка всего дела школьного обучения. Здесь Толстой на основании своего педагогического опыта определяет условия, которые необходимы для того, чтобы ученик учился охотно. Для этого необходимо: «1) чтобы то, чему учат ученика, было понятно и занимательно, и 2) чтобы душевные силы его были в самых выгодных условиях».

Для того, чтобы ученику было понятно и занимательно то, чему его учат, Толстой советует учителю избегать двух крайностей: «не говорите ученику о том, чего он не может знать и понять, и не говорите о том, что он знает не хуже, а иногда и лучше учителя».

Далее Толстой переходит к указанию тех данных, которые необходимы для того, чтобы душевные силы ученика были в наивыгоднейших условиях для занятий. В числе этих условий Толстой называет и то, чтобы ученик не боялся наказания за плохое ученье.

После этого следуют указания относительно рационального преподавания в народной школе каждого предмета и затем дается следующее общее заключение:

«Чем легче учителю учить, тем труднее ученикам учиться. Чем труднее учителю, тем легче ученику. Чем больше будет учитель сам учиться, обдумывать каждый урок и соразмерять с силами ученика, чем больше будет следить за ходом мысли ученика, чем больше вызывать на ответы и вопросы, тем легче будет учиться ученик». Однако «если учитель положит и все силы на свое дело, то все-таки он не только со многими учениками, но и с одним учеником будет постоянно чувствовать, что он далеко не исполняет того, что нужно.

ибо с этим качеством учитель легко приобретет недостающее знание.

Если учитель во время трехчасового урока не чувствовал ни минуты скуки, — он имеет это качество.

Качество это есть любовь. Если учитель имеет только любовь к делу, — он будет хороший учитель...

Если учитель соединяет в себе любовь к делу и к ученикам, он — совершенный учитель».

Современный советский педагог В. Я. Струминский, приведя некоторые выдержки из «Общих замечаний для учителя», дает следующую характеристику этого отдела «Азбуки»:

«Этих немногих примеров достаточно, чтобы видеть, что теоретические построения Толстого в области педагогики были намечены методологически четко, уверенно и оригинально, что это был не только практик-педагог, но и серьезный мыслитель, подлинный теоретик педагогики»4.

II

В первой книге «Азбуки» отделу русского чтения предшествует букварная часть — упражнения, имеющие целью обучение детей чтению и пониманию прочитанного. Здесь вслед за крупным изображением всех букв русского алфавита следуют изображения разными шрифтами каждой буквы отдельно, причем на каждую букву дан рисунок, изображающий предмет, название которого начинается с данной буквы (арбуз, бочка, вилка, гриб и т. д.). Каждая буква представлена в шести различных строчках и заглавных начертаниях, причем первые пять начертаний представляют буквы печатные (включая курсив), а последнее — рукописные.

Толстой предлагает особый, им самим выработанный способ обучения чтению, который он называет «слуховым». В наставлениях «Для учителя» он подробно объясняет, в чем состоит преимущество предлагаемого им способа и каким образом применять его на практике. По своему опыту в яснополянской школе он утверждает, что по предлагаемому им способу «памятливый ученик выучит все буквы в один урок»5.

За разнообразными изображениями букв следуют упражнения в чтении слогов. Даны слоги, состоящие из двух, трех, четырех и пяти букв; при этом даются и такие сочетания букв и звуков, которые не встречаются в словах русского языка, как, например: шрти, встру, взхны и т. п. Включение в упражнения таких слогов объясняется тем, что Толстой, сторонник всяческой гимнастики — физической, умственной и моральной, видел в тех усилиях, которые школьники должны были употреблять на прочтение и произнесение таких слогов, полезную умственную гимнастику, приучающую к прочтению и произнесению трудных слов.

Далее следуют упражнения в чтении целых слов, а затем целых предложений, преимущественно народных пословиц, поговорок и загадок. Некоторые поговорки по образцу народных составлены самим Толстым. Для облегчения начинающим школьникам процесса чтения все слова разделены черточками на слоги.

Толстым. Эти упражнения в чтении предназначались также и для усвоения учащимися правописания сомнительных гласных и согласных. С этой целью, в случаях различия между произнесением и написанием того или другого слова, выговариваемый звук помечался мелким шрифтом над правильно написанной буквой, как, например:

а

ш

  аво

 а

а

а а

один,

ложка,

что болит,

тот о том

 и говорит.

И т. д.

«Азбуку» русские пословицы, Толстой, кроме обучения школьников правильному чтению, произношению и правописанию, преследовал еще и другую цель: познакомить учащихся с лучшими произведениями русской народной мудрости. На пословицы было написано самим Толстым несколько маленьких рассказцев, причем пословицы служили выводом и формулировкой основной мысли рассказа, как, например:

«На деревне умер мальчик; мать его плакала, а на улице пели песни. Лес по дереву не плачет».

Относительно всей букварной части «Азбуки» советский педагог С. П. Редозубов писал: «Толстой дал не только указанный выше способ обучения грамоте, но применительно к своему методу составил Азбуку, не превзойденную никем по простоте и занимательности материала и по систематичности расположения слоговых трудностей»6.

За букварной частью в первой книге «Азбуки» следует вторая часть, состоящая из материала для чтения и пересказа. (В трех следующих книгах этот материал составляет первую часть.)

Толстой и в этой части «Азбуки» не упустил из вида ранее поставленной задачи: обучение школьников правописанию и усвоению грамматических форм. С этой целью в рассказах и статьях «Азбуки» то одни, то другие категории грамматических форм, правописание которых представляло наибольшие трудности для учащихся, выделены жирным шрифтом. То это окончания существительных в различных падежах, то окончания прилагательных, числительных и местоимений мужского и женского рода единственного и множественного числа, то предлоги и наречия, то окончания глагольных форм, то знаки препинания — точки, двоеточия, кавычки, скобки, вопросительный знак. Жирным шрифтом во всех четырех книгах напечатана также трудная для учившихся по старой орфографии буква «ять».

Толстой руководствовался своей школьной практикой. «Не забывайте, — писал он Н. Н. Страхову в августе 1872 года, — что я в школьном учительстве не выдумываю и не рассуждаю, а руковожусь практикой личной и продолжительной»7.

III

Но, разумеется, цель, которую ставил себе Толстой в работе над «Азбукой», состояла не только в том, чтобы научить учащихся правильно читать и писать. Главной целью было — предоставить ученикам такой материал для чтения, который давал бы им возможность испытывать сильные «поэтические впечатления». (Эстетика для Толстого в то время неразрывно связывалась с этикой.)

Все рассказы и статьи, входящие в состав «Азбуки», были написаны или переработаны самим Толстым. Толстой счел нужным поместить в «Азбуке» составленное Н. Н. Страховым предуведомление, что все взятые из различных источников рассказы «переделаны так, что часто имеют весьма мало общего с оригиналом»8.

К своим рассказам для детей Толстой предъявлял самые высокие и художественные и моральные требования. Он был убежден, что «требование истинного содержания, художественного или поучительного, у детей гораздо сильнее, чем у нас»9. «Надо, чтоб все было красиво, коротко, просто и, главное, ясно», — писал он А. А. Толстой в начале апреля 1872 года10. Ясность рассказа была достигнута вполне. В наставлении «Для учителя» Толстой указывал, что весь материал для чтения, входящий в состав «Азбуки», составлен так, что «всякий ученик может все понять» в нем11.

«Азбуке» Толстой разговаривает с детьми как равный с равными; нигде им не проявляется покровительственного, снисходительного отношения к детям, что всегда замечается детьми и отталкивает их12.

В каждой из четырех книг «Азбуки» материал для русского чтения расположен в порядке возрастающей трудности усвоения содержания, усложнения стиля и языка. Точно так же каждая книга «Азбуки» является подготовительной по отношению к следующей книге в смысле увеличивающейся трудности.

Во всех четырех книгах «Азбуки» материал для чтения расположен по одному и тому же плану.

Сначала идут басни — главным образом басни Эзопа, переведенные самим Толстым с греческого подлинника. Обилие басен Эзопа, включенных Толстым в его «Азбуку» (всего дано сорок шесть басен Эзопа), объясняется как их художественными достоинствами, так и тем, что Толстой находил много общего в своем миросозерцании с миросозерцанием Эзопа. «У Эзопа такой мужицкий здравый смысл», — говорил он13. Сходство миросозерцания Толстого с миросозерцанием Эзопа выясняется из следующей общей характеристики Эзопа как баснописца:

«Можно сказать, что Эзоп установил настоящее значение басни. В коротком рассказе, где действуют и разговаривают, кроме людей, животные, птицы, деревья, он дает понять причины некоторых человеческих поступков и, благодушно подшучивая над слабостями людей, будто без умысла выправляет их суждения и действия, возбуждая сочувствие к тому, что честно, чисто, достойно похвалы, и возбуждая негодование к низкому, бесчестному, постыдному. На сцене у него хитрая лисица, злой волк, трусливый заяц, высокомерный конь, а нравственное учение вытекает само собой: «не рой другому яму — сам в нее попадешь», «не гордись блестящим положением: на свете все подвержено превратностям», «делай добро, будь сострадателен, услужлив: придет час — и с ним тебе отплата от одолженных тобою, хоть малых и смиренных». Чаще же всего выражает Эзоп верование в вечно действующий и бодрствующий закон правосудия. Зверек, насекомые, птички, наравне с крупными и сильными животными, оказывавшими себя жестокими и неблагодарными, в минуту смерти говорят себе: «это мне поделом», или: „я заслужил это тем-то и тем-то“»14.

«мораль». Толстой не соглашался с теми педагогами, которые утверждали, что дети не любят дидактику в баснях и рассказах. «Я не согласен, — писал он, — чтобы дети не любили мораль, они любят мораль, но только умную, а не глупую»15.

В баснях Эзопа, помещенных Толстым в его «Азбуку», порицаются и осмеиваются: глупость, безрассудство, несообразительность, тупость и закоснелость, легкомыслие, беспечность, эгоизм, нетоварищеское отношение, тщеславие, пустота и надутость, честолюбие, гордость и самомнение, пренебрежение опытом старших, дурное товарищество, обман и самообман, трусость и малодушие, ложь, неблагодарность, злоба, козни, ссоры и распри. Поощряются и восхваляются: ум, сметливость, благоразумие, трудолюбие, скромность, товарищество, дружба, честность, правдивость, смелость, бескорыстие, любовь к свободе.

У Эзопа везде нравоучение, «мораль» даны в конце басни словами самого автора. У Толстого, напротив, во всех баснях нравоучение совершенно отсутствует. В педагогических целях он считал более целесообразным, чтобы ученики не получали в басне готовый вывод, а делали его сами из содержания басни16. Толстой требовал от учителей, чтобы ученики «передавали не только самое содержание басни, но и тот общий вывод, который, по их понятиям, вытекает из басни»17.

В баснях у Толстого, так же как и у Эзопа, отсутствуют художественные детали, каких так много у Лафонтена и Крылова, пользовавшихся сюжетами Эзопа; нет даже эпитетов, характеризующих то или другое действующее лицо. Это объясняется стремлением обоих баснописцев сосредоточить все внимание на основной идее басни и не направлять его на подробности, не имеющие существенного значения для смысла. Все басни начинаются не с характеристики действующих лиц, не с описания обстановки, а с действия: «Галка увидела, что голубей хорошо кормят», «Поймал рыбак рыбку», «Попалась лисица в капкан», «Шли по лесу два товарища» и т. д. Басни Эзопа в «Азбуке» Толстого так же просты по содержанию и языку, как просты они в подлиннике. Для сравнения приведем несколько басен Эзопа в точном переводе с греческого и в передаче Толстого.

Эзоп. Лисица и виноград

«Он еще не дозрел».

Иной не может сделать что-нибудь от недостатка сил, а винит в том случай18.

Толстой. Лисица и виноград

Лисица увидала — висят спелые кисти винограда, и стала прилаживаться, как бы их съесть.

«Зелены еще»19.

Эзоп. Кузнечик и муравьи

Муравьи просушивали зимою подмоченные хлебные зерна. Подходит к ним голодный кузнечик и просит: «Дайте мне поесть». — «Отчего же ты не заготовил себе корму летом?» — спрашивают его муравьи. — «Я не сидел сложа руки, я играл и пел», — отвечает он. — «Ну, коли ты летом играл, — со смехом говорят муравьи, — то зимою пляши».

Ни к чему не относись небрежно, чтобы после не плакаться и не накликать беду на свою голову20.

Толстой.

Осенью у муравьев подмокла пшеница; они ее сушили. Голодная стрекоза попросила у них корму. Муравьи сказали: «Что ж ты летом не собрала корму?» Она сказала: «Недосуг было: песни пела». Они засмеялись и говорят: «Если летом играла, зимой пляши»21.

Переводы басен Эзопа на простой русский, всем доступный язык потребовали от Толстого большого труда и переделывались им по нескольку раз. Вот для примера четыре варианта перевода басни Эзопа «Муравей и голубка», открывающего собою отдел для чтения первой книги «Азбуки».

I вариант

Муравей и голубь

<пить в> напиться в ручье. Волна подхватила его и потопила. Голубь нес ветку в гнездо. Он увидел <это> муравья и бросил <муравью> ему ветку в <ручей> воду. Муравей влез на ветку и спасся.

После этого охотник, расставив сети, <прилаживался поймать голубя> хотел захлопнуть их над голубем. Муравей <, увидав> увидел это и укусил охотника в ногу. <Охо[тник]> <от боли> Охотник от боли уронил сети, и голубь улетел.

II вариант

Муравей и голубь

<Муравью захотелось напиться. Он> Муравей захотел пить и подошел к ручью. Ветер <поднял волну. Волна> всколыхнула воду. Вода подхватила муравья и отнесла от берега <и чуть не потопила>. Голубь нес ветку в гнездо. Он увидал, что муравей тонет, и бросил ему ветку в воду. Муравей влез на ветку и поплыл к берегу.

<После этого> Потом охотник расставил сети <и хотел>, чтобы поймать голубя. Муравей увидал это и укусил охотника в ногу. Охотник <почесал ногу> <не захлопнув сети, а почесал ногу. А> бросил сеть, и голубь улетел.

III вариант

<Муравью захотелось пить, он и> Муравей спустился к ручью, <чтобы> хотел напиться, <да от волны чуть не захлебнулся> а волна захлестнула его и чуть не потопила. Голубка <увидала это> <несла ветку. Она увидала это> <неся> <у ней>. <Она> несла ветку. Она увидала это и бросила <ее> ветку в ручей. Муравей <вз[лез]> сел на ветку и спасся. Охотник после того <охот[ник]> наставил пружок, чтобы поймать голубку. Муравей увидел это и укусил охотника за ногу. <Он> Охотник <ур[онил]> <повалил от боли> от боли уронил пружок. Голубка увидала и улетела.

Окончательная редакция

Муравей и голубка

— муравей тонет, и бросила ему ветку в ручей. Муравей сел на ветку и спасся. Потом охотник расставил сеть на голубку и хотел захлопнуть. Муравей подполз к охотнику и укусил его за ногу; охотник охнул и уронил сеть. Голубка вспорхнула и улетела.

Это — пример той «ужасной», по выражению Толстого, работы над языком22, какой потребовала от него «Азбука».

Все четыре книги «Азбуки» написаны простым, ясным, точным, сильным, образным языком, приближающимся к народному разговорному языку.

В выработке такого языка неоценимую помощь оказывали Толстому его ученики — яснополянские дети, пересказывавшие содержание написанных или переработанных им басен и рассказов. Историю одного удачного выражения, попавшего в «Азбуку», рассказал С. Л. Толстой в своих воспоминаниях. Яснополянский мальчик пересказывал басню «Лев, осел и лисица». Лев, осел и лисица отправились на ловлю зверей. Когда они вернулись с богатой добычей, лев велел ослу разделить ее между всеми участниками. Осел добросовестно разделил все на три равные кучки. Лев сейчас же растерзал его и съел и велел лисице делить сызнова. Лисица всю добычу отнесла ко льву, а себе оставила только маленький кусочек. Лев похвалил ее и спросил, кто ее научил так делить. «Я научилась этому от осла, потому что была свидетельницей постигшей его участи», — отвечает лисица по Эзопу23. Мальчик ответ лисицы передал так: «А с ослом-то что было?» Толстой сейчас же подхватил эту меткую фразу и закончил ею свое переложение басни24.

Кроме басен Эзопа, Толстой включил в «Азбуку» около тридцати переведенных или переработанных им восточных басен и сказок. Сюжеты индийских басен и сказок, переведенных на французский язык, Толстой заимствовал из двух сборников: «Les avadânas, contes et apologues indiens, inconnus jusqu’à ce jour», tt. 1—3. Paris, 1859, и «Contes et fables indiennes de Bidpai», в кн: «Les mille et un Jours. Contes persans». Paris, 1839. Из второй книги Толстым заимствованы также турецкие, персидские и арабские басни и сказки. Две восточные сказки были взяты Толстым из книги: «La morale en action ou choix de faits memorables». Paris, 1845. Все эти книги имеются в библиотеке Толстого в Ясной Поляне25.

IV

«Азбуке» следуют сказки.

В педагогической литературе 1860—1870-х годов господствовало отрицательное отношение к элементу фантастики в детской литературе и, следовательно, к помещению сказок в книги для детей. Так, журнал «Педагогический листок» в 1873 году писал: «Мы часто судим о детях по тому, какими были мы сами в годы нашего давно минувшего детства, и думаем, что фантастический элемент имеет особое обаяние для детей. Мы забываем, что жизнь ушла вперед и что это невольно отражается и на том поколении, которое прямо вступило в более здоровую атмосферу жизни. Теперь даже шестилетний ребенок перебивает человека, читающего ему сказку, канальским замечанием: „Да ведь это же все чепуха“»26.

Анонимный автор рецензии на «Азбуку» в либеральном «Вестнике Европы» утверждал: «Сказочный, вычурный и вообще болтливый элемент, как ни привлекателен для молодого ума, решительно раздражает лишь нервы, то есть действует патологически, приучая к грезам, несообразности, неестественности, небывальщине, неправде, поддерживая дедовские предрассудки и закоснелое суеверие»27.

«Позиции противников сказки обычно подкреплялись одной и той же аргументацией. Сказки вредны, так как «задерживают развитие детей...», «сказки пугают ребенка изображением страшного и расслабляют его волю...», «сказки развивают грубые инстинкты...» Эти доводы повторялись противниками сказки на протяжении десятилетий и передавались из поколения в поколение... Однако жизнь всегда неумолимо опровергала всю аргументацию противников сказки. Дети читали сказки, воспитывались на них, и никакими силами их нельзя было оторвать от этого живого источника народной мудрости»28.

На Толстого доводы противников сказки не оказали никакого воздействия. Он поместил в «Азбуку» несколько обработанных им русских народных сказок из сборников Афанасьева и Худякова, а также несколько немецких сказок из сборника братьев Гримм и популярную сказку «Мальчик с пальчик», входящую в состав сборников Перро, братьев Гримм, Ф. Гофмана и других. Несколько сказок, заимствованных из «Тысячи и одной ночи» и других восточных источников, рассказывающих о необыкновенных происшествиях, случающихся с героями этих сказок, отличаются особенной занимательностью. Таковы сказки: «Царский сын и его товарищи», «Праведный судья», «Строгое наказание». Толстой считал, что произведения богатой восточной фантазии будут доступны и интересны и русским детям.

Из сказок классических писателей Толстой поместил сказку Андерсена «Новое платье короля», заменив короля царем (сказка названа «Царское новое платье»), а ребенка, который кричит, что царь голый, и тем разрушает всеобщую ложь, — традиционным в русских сказках дурачком, который оказывается умнее всех. Кроме того, Толстой в несколько раз сокращает сказку, выпустив описание всей придворной обстановки (военный парад, появление короля в театре, церемонии, речь сановника, описание гардеробной и пр.). Цель сокращений состояла в том, чтобы путем удаления всего второстепенного и менее важного помочь маленьким читателям «Азбуки» сосредоточить все свое внимание на основной смелой мысли сказки-сатиры, выраженной в оригинальной форме. Кроме того, Толстой изменил конец сказки. У Андерсена после возгласа ребенка голый царь продолжает свое шествие по городу; Толстой же дает такой конец сказки: «И царю стало стыдно, что он не одет, и все увидали, что на царе ничего не было»29.

«Азбуку» сказки, было — выработать у школьников способность усвоения и передачи всех подробностей сложного развития действия. «По прочтении сказок, — писал Толстой в наставлениях «Для учителя», — требуйте от ученика преимущественно связного изложения хода дела»30. Вместе с тем многие сказки заключали в себе, подобно басням, некоторую «мораль» — восхваление сметливости, трудолюбия, настойчивости, сострадания, справедливости или сообщали ученикам сведения, расширяющие их умственный кругозор. Так, в сказках «Шат и Дон»31, «Волга и Вазуза» и «Судома» даются некоторые географические сведения; из сказки «Золотоволосая царевна» дети узнают интересные подробности о жизни шелковичного червя и т. д.

V

Вперемежку со сказками в отделе русского чтения «Азбуки» помещен целый ряд рассказов.

Кроме рассказов самого Толстого, в «Азбуку» включены рассказы, сюжеты которых заимствованы из печатных источников, в том числе из учебных книг и хрестоматий, каковы: П. Перевлесский. Практическая русская грамматика; П. . Для чтения и рассказа. Хрестоматия; И. Паульсон. Книга для чтения и практические упражнения в русском языке; К. Д. Ушинский— из детских журналов «Звездочка» и «Детское чтение»; из журнала «Семейные вечера», где Толстой прочитал рассказ Фета «Первый заяц», который он изложил в «Азбуке» под названием «Как я в первый раз убил зайца»; из книги: В. И. Даль. Два сорока бывальщинок для крестьян и других.

Все эти рассказы были настолько переработаны Толстым, что их невозможно отличить от его собственных рассказов, включенных в «Азбуку».

Рассказ любимого ученика Толстого в его школе 1860-х годов, Васи Морозова, «Солдаткино житье», которым так восхищался Толстой и о котором писал в своей статье «Кому у кого учиться писать — крестьянским ребятам у нас, или нам у крестьянских ребят?», был помещен в «Азбуку» с некоторыми стилистическими исправлениями.

Все рассказы, включенные в «Азбуку», необычайно просты и по построению и по языку. Они написаны короткими предложениями, приближающимися к народной речи; в них схвачена свойственная русскому народному языку меткость и сила выражения. Причастные и деепричастные обороты, не употребляющиеся в обычной разговорной речи, в рассказах Толстого не встречаются.

«Азбукой», Толстой предъявлял требование — на основании содержащегося в книге материала развивать в детях чуткость к восприятию художественных образов. В наставлениях «Для учителя», помещенных в первой книге «Азбуки», он писал: «Заставляя рассказывать статьи второго отдела, нужно стараться, чтобы ученики при описаниях и рассказах передавали подробности рассказа или описания».

Все рассказы из жизни людей, помещенные в «Азбуке», можно подразделить на две категории.

К первой можно отнести рассказы, которые Толстой впоследствии в своих «Книгах для чтения» назвал «былями». В основу этих рассказав положен какой-нибудь действительный случай.

Ко второй категории относятся рассказы, являющиеся преимущественно произведениями творческой фантазии гениального художника.

К числу «былей» следует прежде всего отнести автобиографические рассказы, помещенные в «Азбуке». Таковы рассказы «Старая лошадь» и «Как я выучился ездить верхом», а также более значительный по размеру рассказ «Охота пуще неволи», в котором Толстой рассказал о едва не стоившей ему жизни охоте на медведицу в 1858 году.

«былей» относится также рассказ яснополянского школьника Васи Морозова «Как меня не взяли в город», напечатанный первоначально в «Книжках для чтения», выходивших в виде приложений к журналу «Ясная Поляна», и записанные со слов яснополянских ребят рассказы: «Как меня в лесу застала гроза», «Как я дедушке нашел пчелиных маток», «Как я перестал бояться слепых нищих».

Некоторые из «былей» заимствованы из печатных источников. Так, рассказ «Пожар» написан на основании следующего сообщения, взятого из журнала «Сельское чтение» и озаглавленного «Неустрашимый мальчик», которое Толстой прочел в «Книге для чтения» Паульсона:

«В Ковенской губернии, в городе Шавлях, Казимир Глосовский по бедности жил в сушильне своего соседа Александровича. В октябре месяце 1845 года Глосовский отлучился в город Россиены. Дома остались жена Глосовского и трое малолетних детей: дочь Фекла шести лет и сыновья — Петр четырех и

Михаил трех лет. Мать затопила печку и вышла на время из дома посмотреть скотину. Что делали оставленные без присмотра дети, неизвестно, но вероятно, по неразумию, стали шалить с огнем, потому что в сушильне сделался пожар. Первый заметил это девятилетний мальчик Калиник, сын хозяина, игравший на дворе. Не думая долго, он бросился в сушильню: видит, что пламя уже почти охватило детей. Он схватил их в охапку и вытащил на двор. Между тем прибежали и взрослые, пожар потушить уже было невозможно; сушильня сгорела, но трое детей были спасены неустрашимостью девятилетнего Калиника»32.

Весь этот рассказ Толстой переделал до неузнаваемости, оставив неприкосновенным только поведение «неустрашимого мальчика». Чуждые русскому уху имена Казимир и Калиник он замелил привычными Маша, Кирюшка, Ваня; действие перенес из города в деревню, в самую обыкновенную крестьянскую избу; временем действия выбрал рабочую пору, когда все крестьяне, кроме самых старых и малых, уходят работать в поле. Вместо матери, отправившейся посмотреть скотину и не заметившей полыхавшего пожара, Толстой ввел новое лице — бабушку, которая, истопив печку, улеглась спать. Все действие развертывается самым естественным при данных условиях образом. Дети, пользуясь тем, что бабушка заснула, начали забавляться огнем: трехлетняя Маша нагребла из печки в черепок горячих угольков, «вздула печку» под снопами, лежавшими в сенях, и позвала своего маленького брата Кирюшку. Пламя быстро охватило сначала сени, а потом и избу. «Неустрашимый мальчик», с большим трудом и опасностью для самого себя спасший двух перепугавшихся детей, забившихся под лавку, сделан их родным братом. Само дидактическое название рассказа заменено простым словом «Пожар». И из сухого журнального сообщения получилось яркое художественное произведение, оставляющее глубокое впечатление не только описанием смелого и самоотверженного поступка восьмилетнего крестьянского мальчика, но и превосходной бытовой картиной жизни русской деревни во время уборки урожая.

«былей» обработаны Толстым таким образом, что вместе с занимательностью рассказа и бытовыми подробностями сообщают детям некоторые сведения по физике и химии. Таковы «были»: «От скорости сила», «Как в городе Париже починили дом», «Вредный воздух», «Самокрутка» и др.

Из американских источников заимствованы две «были» приключенческого характера — «Акула» и «Прыжок», которые с захватывающим интересом читаются детьми. Рассказ «Акула» был переведен с английского племянницей Толстого В. В. Нагорновой и им проредактирован. Под пером Толстого оба эти рассказа получили особенную живость и образность.

Среди всех «былей», помещенных в «Азбуке», выделяется своим совершенно особым характером рассказ «Индеец и англичанин», заимствованный из какого-то американского источника. Время действия рассказа — годы войны англичан против индийцев. Рассказывается, что один англичанин, перебивший много индийцев, попал в плен. Его привязали к дереву и хотели убить, но старый индиец выпросил его себе, привел в свой дом, накормил, уложил спать, а на другое утро повел по направлению к английскому лагерю и отпустил на волю, сказав при этом: «Ваши убили моего сына, я спас тебе жизнь; иди к своим и убивай нас». Англичанин подумал, что индиец смеется над ним, и просил скорее его убить, но индиец отвечал: «Когда тебя стали убивать, я вспомнил о своем сыне, и мне стало жаль тебя. Я не смеюсь: иди к своим и убивай нас, если хочешь». Идея рассказа — излюбленная мысль Толстого о нравственном превосходстве порабощенных колониальных народов (в данном случае — индийцев) над их завоевателями европейцами (англичанами). Конечно, ни один англичанин, находившийся в составе покорявшей Индию английской армии, с самого начала вторжения англичан в Индию и до провозглашения независимости Индии, никогда не мог подняться до такой нравственной высоты, какую обнаружил описанный в рассказе индиец.

По своему опыту в яснополянской школе Толстой пришел к заключению, что у крестьянских детей того времени, нигде не бывавших дальше Тулы и не имевших никакого понятия «о государстве, власти, войне и законе, составляющих предмет истории»33, еще не может быть исторического интереса в собственном смысле этого слова. Поэтому занимательные рассказы исторического содержания, помещенные в «Азбуку», как «Основание Рима», «Как гуси Рим спасли», не преследовали цели объяснения исторического смысла событий.

Живой, увлекательный рассказ дается о покорении Сибири Ермаком (перепечатка из «книжек» «Ясной Поляны» с исправлениями Толстого для «Азбуки»). Образным народным языком переданы не только разговоры Ермака и его обращения к дружине и к татарам; народные выражения и обороты обильно включены и в авторский рассказ («Прослышали они, что по реке Каме на 140 верст в кругу есть хороша земля», «Сошлось к ним много гулящего народа», «Царь согласился и отписал», «Пришли места еще веселее», «Войска конца краю не видать...», «Как забрал Ермак всю эту землю, послал Ермак посла к Строгановым и письмо», «Откуда ни взялись татары» т. д.).

Два рассказа, заимствованные из Геродота: «Камбиз и Псаменит» и «Поликрат Самосский» — должны были не столько ознакомить детей с историческими событиями, сколько выразить определенные нравственные идеи.

VI

Особенными художественными достоинствами отличаются два, самых больших по размерам, рассказа, написанных Толстым для «Азбуки»: «Кавказский пленник» и «Бог правду видит, да не скоро скажет».

В основу рассказа «Кавказский пленник» положен случай, происшедший с самим Толстым на Кавказе 13 июня 1853 года на пути из крепости Воздвиженской в крепость Грозную, когда он вместе с другими четырьмя офицерами, отделившись от «оказии», поехал вперед и чуть не попался в плен к чеченцам34. Кроме того, можно указать несколько литературных источников рассказа «Кавказский пленник».

Прежде всего следует назвать повесть неизвестного автора, подписавшегося инициалами Н. М., напечатанную в «Библиотеке для чтения» за 1838 год35.

В повести Н. М. рассказ ведется от первого лица. Поручик Б. рассказывает, как он попал в плен, возвращаясь со служебной поездки в ближайшую крепость. Его вместе с товарищем захватил в плен известный своими смелыми налетами на казацкие станицы абрек Хамурзин. Пленников привезли в аул, где черкесские мальчишки с радостными криками «Рус! Гяур!» бросали им в лицо снег и грязь. Их поместили в сарае и приковали цепями к двум столбам, стоявшим посредине. Тут же находились шесть черкесов и брат Хамурзина. К ним был приставлен для услуг русский мальчик, попавший в плен семи лет.

Через некоторое время Хамурзин отправился в набег на русские владения и был убит. Когда в ауле было получено известие о его смерти, рассказчика стали подозревать в том, что он письмом дал знать казакам о набеге Хамурзина. Против него появилось страшное ожесточение, его хотели убить. Мальчик, прислуживавший пленным, понимавший горский язык, рассказал офицеру, что его хотят убить через неделю, в день праздника байрам. Офицер стал просить мальчика принести ему ключ от цепи, которой он был прикован; ключ этот всегда хранился у брата Хамурзина под изголовьем. Но мальчика стали подозревать в сношениях с пленными, и он на другой день бежал.

Через неделю в ауле разнесся слух, что идут русские; горцы покинули свой аул и двинулись в Чечню. Пленников взяли с собой. Прибыли в какой-то аул; пленников поместили в землянке и опять заковали в цепи. Здесь пленник видит во сне какую-то окровавленную женскую голову, которая говорит с ним и целует его; в этом сне ему чудится какое-то предсказание. Проснувшись, он находит около себя ключ, которым запиралась сковывавшая его цепь. Ключ этот попадает к пленнику каким-то чудесным образом.

Он отпер замок и вместе с товарищем бежал на свободу. Они отправились в другой чеченский аул, где добровольно сдались в плен, написав письма родным. Их выкупили, как было принято у чеченцев, «за шапку серебра».

«Библиотеки для чтения», появившаяся через 16 лет после одноименной поэмы Пушкина. Герой повести Н. М. имеет много общего с героем пушкинской поэмы. Так же как пушкинский герой, он «охладел ко всему», для него «нет радости в настоящем», он живет только прошедшим. Вся повесть написана в стиле Марлинского с изобилием романтических эффектов. Свое душевное состояние в тот момент, когда он был захвачен в плен, офицер передает следующими словами: «Кровь кипела во мне, сердце раздиралось, я весь дрожал от негодования, хотелось разорвать себя, но крепко стянутые руки укрощали мое бешенство, а быстрый лет коня занимал дыхание... Я был, как этот быстрый Терек, скованный в тесных берегах своих, который напрасно рвется, напрасно стонет: крепка, неразрушима ограда его!»

«Библиотека для чтения» была в 30-х годах прошлого столетия очень распространенным журналом. Можно предположить, что Толстой еще мальчиком читал «Кавказского пленника» Н. М. и сюжет повести запомнился ему.

В 1864 году Толстому случилось прочесть другое литературное произведение на ту же тему. Это была уже не повесть, а воспоминания о действительном факте — записки полковника кирасирского полка барона Ф. Ф. Торнау, который в 1834—1836 годах был послан в Абхазию «для тайного обследования горских аулов» и попал в плен к горцам, где оставался до 1838 года. Свое пребывание в плену он описал в воспоминаниях, напечатанных в 1864 году36.

Воспоминания Торнау по своей литературной манере совершенно противоположны повести Н. М. Это вполне реалистический рассказ, лишенный всяких эффектных сцен и изобилующий многочисленными бытовыми и психологическими подробностями. Характер рассказчика совершенно иной, чем характер поручика Б., изображенного в повести «Библиотеки для чтения». Это очень смелый, мужественный человек, полный сознания своего достоинства, внушающий уважение горцам. Первая его попытка бегства из плена была неудачна — он был пойман и возвращен в прежнее место жительства, после чего условия плена стали еще более тяжелыми. Несколько облегчает ему его положение влюбленная в него абхазская девушка Аслан Коз, мечтающая выйти за него замуж. По его просьбе Аслан Коз приносит ему нож, которым он постепенно, день за днем, вырезает отверстие в одном из бревен хижины, где он был заперт. Но побег его осуществляется другим способом — его освобождает один из абхазцев по своим личным расчетам.

«1805 года». Не будучи в состоянии писать своей рукой, Толстой имел много времени для чтения и, конечно, обратил внимание на воспоминания Торнау, напомнившие ему жизнь на Кавказе и напечатанные в том самом журнале, в котором и он предполагал напечатать свой роман.

Характер главного героя толстовского рассказа Жилина во многом напоминает характер Торнау, каким он вырисовывается из его воспоминаний.

Влюбленную Аслан Коз Толстой заменил татарской девочкой Диной, жалеющей Жилина и устраивающей ему побег, отчего рассказ стал глубже и доступнее детям. Второму пленнику (Костылину), который у Н. М. только упоминается, но совершенно не характеризуется, Толстой придал определенный характер апатичного и неповоротливого человека, чем еще больше выделяется молодечество Жилина.

«Кавказский пленник» особенно нравился и автору и читателям-детям. В трактате «Что такое искусство?» (1897—1898) Толстой выделяет этот рассказ, так же как и рассказ «Бог правду видит, да не скоро скажет», из всего ранее им написанного. Здесь он причисляет «Кавказского пленника» к произведениям «всемирного искусства», соединяющего людей в одном чувстве, всем доступном37.

О «Кавказском пленнике» Толстой одобрительно отзывался и в устных беседах. В 1883 году на вопрос одного из посетителей, в каком возрасте можно давать детям его «Детство», Толстой ответил, что он не считает свои повести «Детство» и «Отрочество» пригодными для детского чтения, и прибавил, «особенно оживившись»: «Вот «Кавказский пленник» — Жилин и Костылин — вот это я люблю. Это дело другое. «Кавказский пленник» можно дать детям, и они любят его. Хотя это могло бы быть и лучше». На вопрос собеседника, какие улучшения можно было бы сделать в «Кавказском пленнике», Толстой ответил: «Язык можно было бы сгладить несколько, некоторые резкие народные выражения заменить другими, но уж я этого не могу. Я всегда пишу так»38.

«Кавказском пленнике» выражения, как «Не боялся, да и не буду бояться вас, собак» и другие.

В дни 80-летнего юбилея Толстого в 1908 году в одной из провинциальных газет появилось очень живо написанное воспоминание бывшего ученика сельской школы о том, как он мальчиком прочел «Кавказского пленника». Книжка была получена им от учительницы. В субботний вечер после ужина мальчик по просьбе деда, любившего слушать его чтение, стал читать «Кавказского пленника» вслух.

«Содержание книжки, написанной прекрасным языком, сразу заинтересовало нас. С каждой новой страницей внимание наше возрастало к судьбе героев рассказа — Жилина и Костылина, и мы следили за их приключениями, затаив дыхание. Книга оставляла огромное впечатление и заставляла волноваться. Особенно потрясающее впечатление произвела на нас сцена прощания Жилина с черкешенкой Диной. Я не выдержал и зарыдал. На глазах у деда также заблестели слезы.

Чтение «Кавказского пленника» окончилось при глубоком молчании чтеца и слушателя. Я в первый раз в жизни пережил такое сильное волнение при чтении книги.

Описанные в рассказе великим писателем в художественных и ярких образах, доступных пониманию детского ума, приключения и несчастия симпатичных героев оставляли глубокое впечатление и действовали на впечатлительную детскую натуру.

Добрый поступок Дины восхищал нас, и нарисованный автором симпатичный образ этой дикарки стоял в воображении таким прекрасным, обаятельным.

Разговаривая, мы и не заметили, как подкралась полночь и старинные стенные часы медленно пробили двенадцать ударов, как бы приглашая засидевшихся старого и малого оторваться от иллюзии и возвратиться к действительности.

Но забыть яркие образы героев рассказа было нельзя. Они стояли перед глазами, как живые, хорошо знакомые люди, судьба которых нам была близка и дорога...»39

«Кавказский пленник», как и другие рассказы для детского чтения, сыграл важную роль. Здесь мы находим попытку автора «Войны и мира» писать новым для него, народным языком, в котором, как он писал Страхову 22 марта 1872 года, «есть звуки для выражения всего, что только может желать сказать поэт».

Как справедливо писал Б. М. Эйхенбаум, «Кавказский пленник» — «это вовсе не подражание фольклору, а этюд, художественная задача которого состоит в чистоте и простоте рисунка, в четкости линий, в ясности и элементарности сюжета. Нет никакой психологической раскраски, никаких отступлений в сторону, никаких описательных подробностей. В основу положены простые, первобытные, «натуральные» отношения и чувства, лишенные всякой болезненности и утонченности, все действие построено на элементарной борьбе за жизнь. События рассказа происходят во время войны русских с горцами, но рассказчик не сообщает никаких исторических сведений, ограничиваясь одной короткой фразой: «На Кавказе тогда война была». Впервые у Толстого рассказ построен на самых событиях, на самом сюжете — на самом просто интересе к тому, чем дело кончится. ...Недаром Толстой так увлекался Гомером: получилось нечто вроде миниатюрной „Одиссеи“, противостоящей не только всей современной литературе, но и собственной грандиозной „Илиаде“ — „Войне и миру“»40.

Название рассказа Толстого, совпадающее с названием романтических поэм Пушкина и Лермонтова, наводит на мысль, что Толстой имел в виду написать свой рассказ совершенно иначе, чем написаны эти поэмы. В этом предположении укрепляет резко отрицательный отзыв Толстого о пушкинских поэмах (за исключением «Цыган»), записанный им в дневнике еще 7 июня 1856 года.

И действительно, ни в характерах персонажей толстовского рассказа, ни в описании обстановки, ни в изображении природы ничто не напоминает романтическую поэму. В этом рассказе Толстой нигде не переступает строгих границ реализма. Он выступил «со своим „Кавказским пленником“, опирающимся на широкую базу мирового эпоса и обращенным к читателям всех классов и возрастов». Но результат получился неожиданный: «рассказ, как будто направленный против Пушкина, оказался стоящим гораздо ближе к пушкинской прозе, чем прежние вещи

«простоты и ясности рисунка и штриха» должны были привести Толстого к прозе Пушкина»41.

VII

Рассказ «Бог правду видит, да не скоро скажет», так же как и рассказ «Охота пуще неволи», является попыткой осуществления давнишней мечты Толстого о рассказах на темы русских народных пословиц. Еще в 1862 году Толстой писал:

«Давно уже чтение сборника пословиц Снегирева составляет для меня одно из любимых — не занятий, но наслаждений. На каждую пословицу мне представляются лица из народа и их столкновения в смысле пословицы. В числе неосуществимых мечтаний мне всегда представлялся ряд не то повестей, не то картин, написанных на пословицы»42.

Рассказ «Бог правду видит, да не скоро скажет» представляет собою художественную обработку рассказа Платона Каратаева о невинно пострадавшем купце43. Этот рассказ служит прежде всего иллюстрацией изречения Платона Каратаева: «Где суд, там и неправда». Суд присудил невинного купца Аксенова к тягчайшему наказанию. Аксенов подает прошения на имя царя, но эти прошения не доходят по назначению. Правда, однако, все же восторжествовала, но восторжествовала она, согласно народной пословице, «не скоро» — тогда, когда невинно осужденного уже не было в живых. И восторжествовала она не благодаря суду, а вследствие душевной высоты и кроткого отношения невинно осужденного к виновнику его несчастья.

Образ Аксенова несомненно очень близок автору. Толстому дороги и его твердость в перенесении в течение многих лет всех тягот каторжной жизни, и его просветленное душевное состояние («вдруг у него на душе легко стало...») после того, как он простил человека, который был виновником его страданий.

Андрей Болконский, выражая мысли автора, перед смертью думает о том, что друга можно любить человеческой любовью, но врага можно любить только любовью «божеской». Пример проявления такой «божеской», по его терминологии, любви и дает Толстой в образе Аксенова44.

Некоторые критики — и современные Толстому и позднейшие, основываясь на заглавии рассказа, видели в нем выражение мистических — религиозных — идей автора. Это мнение ошибочно. Мысль рассказа, как и мысль народной поговорки, озаглавливающей рассказ, состоит только в том, что в жизни правда все-таки торжествует над ложью, хотя бы и через большой промежуток времени. Народная поговорка только обобщает в религиозной форме опыт многих поколений, наблюдающих окружающую жизнь.

Советский педагог А. И. Елизарова (сестра В. И. Ленина) в рецензии на «Книгу для чтения», составленную из детских рассказов Толстого и выпущенную Государственным издательством в 1921 году, выразила свое возмущение тем, что в книгу не вошли многие рассказы Толстого, в том числе «прелестный рассказ „Бог правду видит, да не скоро скажет“». «Поскольку нам помнится, — писала А. И. Елизарова, — тенденция его выражена подчеркнуто только в заглавии, и если заменить его таким, например, как „Повесть о купце Аксенове“, то весь рассказ может пойти без изменений, а впечатление от него не ослабеет. А лучше уж опустить заглавие, чем весь рассказ: нам памятен тот захватывающий интерес, с которым читали его дети»45.

VIII

Но если в рассказе «Бог правду видит, да не скоро скажет» нельзя видеть выражение каких-либо мистических понятий, то, с другой стороны, несомненно, что в этом рассказе выражена одна из самых дорогих для Толстого идей — вера в силу добра.

«Архиерей и разбойник», представляющий собою переработку эпизода из романа В. Гюго «Les Misérables» («Отверженные»).

До известной степени близка к философии «Войны и мира» заимствованная из турецкого источника сказка «Царский сын и его товарищи», в которой проводится мысль о предопределении и незыблемости воли провидения.

Общий взгляд на природу человека выражен в басне «Отчего зло на свете», заимствованной из индийского источника. Содержание басни — спор зверей о том, откуда происходит зло. Ворон говорит, что всё зло происходит от голода; голубь возражает, что зло не от голода, а от любви; змея находит, что зло не от голода и не от любви, а от злости; олень считает, что зло не от голода, не от любви и не от злости, а от страха. Этот спор зверей слышит пустынник, расположившийся под деревом (он понимал язык зверей и умел говорить с ними). Он говорит: «Не от голода, не от любви, не от злобы, не от страха все наши мучения, а от нашего тела все зло на свете: от него и голод, и любовь, и злоба, и страх».

Бросается в глаза, что в то время как все звери очень убедительно доказывают каждый свою точку зрения, приводя неопровержимые факты из своей собственной жизни (голубь аргументирует даже при помощи народной поговорки: «Одна голова не бедна, а и бедна, так одна»), пустынник совсем не развивает и не доказывает свою точку зрения. Очевидно, Толстой, тонкий знаток детской психологии, признававший справедливость пушкинского афоризма: «Блажен, кто смолоду был молод»46, считавший, что «философского миросозерцания не может быть» даже «у мальчика 16 лет»47, понимал, что философия пустынника совершенно не свойственна детскому возрасту.

Единственное объяснение того, для чего Толстым помещена в его «Азбуку» эта басня, можно видеть в том, что он считал полезными такие литературные произведения, в которых находил изложение противоположных, сталкивающихся между собою воззрений на жизнь. Рекомендуя В. В. Арсеньевой прочесть «Обыкновенную историю» Гончарова, Толстой писал ей 7 декабря 1856 года: «...»48. Так и теперь Толстой надеялся на то, что рассуждения зверей в басне «Отчего зло на свете» о том, откуда проистекает зло, заинтересуют учеников, возбудят вопросы и оживленные споры; следовательно, басню в «Азбуку» поместить можно.

Многие рассказы «Азбуки» проникнуты определенной «моралью»; в них изображаются проявления смелости, мужества, сметливости, энергии и деятельности, присутствия духа в момент опасности, находчивости, товарищеского отношения, сострадания и т. д. Но есть в «Азбуке» и такие небольшие по размеру рассказы, которые были включены в книгу исключительно ради комизма, которым они проникнуты. Таковы, например, рассказы: «Слепой и глухой», «Мужик и огурцы», «Мужик и лошадь», «Три калача и одна баранка», басня «Царь и слоны» и др.

Один из критиков «Азбуки», педагог-резонер Резенер, назвал басню «Царь и слоны» просто глупой, недоумевая, зачем она попала в «Азбуку»49. Но Толстой даже незадолго до своей смерти редактору близкого ему издательства «Посредник», И. И. Горбунову-Посадову, советовал «наряду с книгами... одного определенного направления» издавать «простые, веселые, без всякого замысла рассказы, даже сборники смешных, веселых, невинных анекдотов»50. Тем более он, смело нарушая установившиеся каноны, считал такого рода «веселые» рассказы вполне уместными в детской, хотя бы и учебной книге.

IX

Ряд статей «Азбуки» знакомил детей с явлениями природы, с жизнью растений и животных. Статьи эти по своему стилю настолько близки к рассказам, что в художественном отношении нет резкой разницы между рассказами Толстого и его статьями. Во многих статьях рассказ ведется от первого лица.

«Но должен сказать, что из естественных наук я выбирал не то, что попадалось в книгах, не то, что случайно знаю, не то, что мне кажется нужно знать, но то, что ясно и красиво, и когда мне казалось недостаточно ясно и красиво, я старался выразить по-своему»51.

Следующие статьи «Азбуки» имели целью в доступной для крестьянских детей форме познакомить их с причинами происходящих вокруг них физических явлений: «Какая бывает роса на траве», «Тепло», «Отчего бывает ветер?», «Для чего ветер?», «Отчего потеют окна и бывает роса?», «Отчего в мороз трещат деревья?», «Сырость», «Разная связь частиц», «Лед, вода и пар», «Кристаллы», «Солнце — тепло». Все эти статьи написаны по одному плану. Рассказывается хорошо известное детям из окружающей их жизни физическое явление и объясняются причины этого явления. Объяснение дается простым разговорным языком без употребления специальных научных терминов. Нередко Толстой прибегает к форме вопросов и ответов. Для примера приведем начало статьи «Тепло»:

«Отчего на чугунке кладут рельсы так, чтобы концы не сходились с концами? Оттого, что зимой железо от холода сжимается, а летом от жару растягивается. Если бы зимой вплотную сомкнуть рельсы концы с концами, они бы летом растянулись, уперлись бы друг в друга и поднялись».

Статья «Какая бывает роса на траве» начинается следующим превосходным пейзажем летнего утра в лесу (пейзажей вообще в «Азбуке» немного): «Когда в солнечное утро, летом, пойдешь в лес, то на полях, в траве видны алмазы. Все алмазы эти блестят и переливаются на солнце разными цветами — и желтым, и красным, и синим. Когда подойдешь ближе и разглядишь, что́ это такое, то увидишь, что это капли росы собрались в треугольных листах травы и блестят на солнце».

Во всех трех статьях под заглавием «Тепло» сначала идут вопросы, на которые отвечает автор, но далее даются только вопросы, ответы на которые учащиеся должны найти сами. Все примеры различных явлений природы, упоминаемые в этих вопросах, взяты из окружающей крестьянского ребенка жизни, как, например: «Отчего стакан лопается, если нальешь в него кипяток?», «Отчего под щепой и соломой снег не тает, а лежит до Петровок?», «Отчего когда ветрено без мороза, то зябнешь больше, чем в мороз без ветра?», «Отчего, когда горяч чай в чашке, на него дуют?» и т. д.

«Вредный воздух» Толстой воспользовался случаем в его имении Никольском, о котором он 10 августа 1864 года писал жене:

«Я вчера приехал в Никольское в 8. Страшный там случай, поразивший меня ужасно. Баба скотница упустила бадью в колодезь на конном дворе. Колодезь всего 12 аршин. Села на палку и велела себя спустить мужику. Мужик староста, пчеловод, единственный мне знакомый и милый в Никольском. Баба слезла вниз и упала с палки. Мужик староста велел себя спустить. Долез до половины, упал с палки вниз. Побежали за народом, вытащили через полчаса, оба мертвые. В колодце было всего [на] три четверти [аршина] воды. Вчера хоронили»52.

Пересказав с художественными подробностями этот случай, нарисовав яркую картину жизни русской деревни в воскресное утро53, Толстой далее рассказывает детям о том, что бывает «вредный воздух», от которого погибают люди и животные.

В рассказе «Самокрутка» Толстой, судя по обозначению «быль», воспользовался каким-то действительным фактом для того, чтобы в доступной детям форме познакомить их с попытками, предпринимавшимися в средние века разными учеными, а в более позднее время многими самоучками, открыть «вечное движение» (perpetuum mobile) и показать невозможность этих попыток.

Статья «Для чего ветер?» имеет целью раскрыть гармонию, существующую между физическим миром и жизнью растений, животных и людей. В статье объясняется, что ветер, разнося семена, способствует опылению растений; что благодаря ветру звери лучше чуют носом и слышат ушами; что человек, пользуясь ветром, устраивает ветряные мельницы и парусные суда; что ветер по всем направлениям разгоняет тучи, скопляющиеся над земной поверхностью и орошающие землю, и т. д.

«Ясной Поляне» в 1862 году Толстой писал: «Не то дорого знать, что земля круглая, а дорого знать, как дошли до этого»54. Теперь он ту же самую мысль выражает в полемически заостренной, вызывающей форме: «Для ученика, ничего не знающего о видимом движении небесного свода, солнца, луны, планет, о затмениях, о наблюдениях тех же явлений с различных точек земли, толкование о том, что земля вертится и бегает, не есть развязка вопроса и объяснение, а есть без всякой необходимости навязываемая бессмыслица. Ученик, полагающий, что земля стоит на воде и рыбах, судит гораздо здравее, чем тот, который верит, что земля вертится, и не умеет этого понять и объяснить»55.

В письме к П. И. Бирюкову от 5 (?) февраля 1887 года, касаясь вопроса об издании научных книг для народа, Толстой писал, что следует «науку передавать научно, то есть весь ход мысли при исследовании какого-либо предмета, а не сказочно...»56. Следуя этому принципу, Толстой, когда ему приходилось рассказывать в «Азбуке» о таких явлениях природы, которые крестьянские дети не могли непосредственно наблюдать, прежде всего рассказывал о том, как было сделано открытие этих явлений. Так, статья о магните начата с рассказа о пастухе Магнусе, нашедшем магнит; статья «Гальванизм» рассказывает о том, как Гальвани и Вольта пришли к своим открытиям.

В числе тем статей, намеченных Толстым для помещения в «Азбуке», значится тема: «Как Коперник догадался, что земля вертится»57. Замысел остался невыполненным.

Толстой руководствовался при этом принципом: «Голые результаты вредно действуют на ученика и приучают его верить на слово»58, — следовательно, задерживают умственное развитие учащегося.

«Вообще давайте ученику как можно больше сведений и вызывайте его на наибольшее число наблюдений по всем отраслям знания; но как можно меньше сообщайте ему общих выводов, определений, подразделений и всякой терминологии.

Сообщайте определение, подразделение, правило, название — только тогда, когда ученик имеет столько сведений, что сам в состоянии проверить общий вывод, — когда общий вывод не затрудняет, а облегчает его»59.

Следуя этому принципу, Толстой во второй статье — «Тепло» слово «металл» в подстрочном примечании поясняет простым перечислением: «Металлы — золото, серебро, медь, железо, олово, ртуть и другие». Тот же прием употреблен в статье «Осязание и зрение», где, не давая определения этим незнакомым для крестьянского мальчика понятиям, Толстой взятыми из жизни примерами делает эти слова понятными для него.

В некоторых статьях Толстой дает описание возможных и для крестьянских ребят физических опытов. Так, статья «Кристаллы» начинается словами: «Если сыпать в воду соль и мешать, то соль станет расходиться и так разойдется в воде, что не видать будет соли». И т. д. Все первые пять абзацев этой статьи начинаются союзом «если» и содержат описание простейших опытов, возможных даже в обстановке крестьянской жизни.

Большинство статей «Азбуки» по вопросам физики и химии превосходно усваивалось школьниками.

«Что читать народу?», составленной из записей учительниц Харьковской частной женской воскресной школы и вышедшей в свет в 1884 году. Вот некоторые из сообщаемых в этой книге сведений, касающихся усвоения детьми рассказов из «Азбуки» Толстого по физике и химии.

Статья «Куда девается вода из моря?»: «Самые маленькие дети передают ее превосходно».

«Отчего бывает ветер?» и «Для чего ветер?»: «Целым рядом удачных примеров объясняется значение ветра. Чтение этой статьи сопровождалось в классе большим оживлением».

«Отчего потеют окна и бывает роса?»: «Здесь при помощи множества примеров из обыденной жизни вполне ясно и вразумительно объясняется, отчего бывает роса».

«Самокрутка»: «Вопрос чрезвычайно занял детей».

«Отчего в морозы трещат деревья?»: «Изложено с удивительной ясностью, и малограмотные взрослые и дети передают содержание этой статейки безупречно».

«Кристаллы»: «Рассказ прост и ясен».

«Сырость» и «Разная связь частиц»: «Обе статьи понимаются и передаются удовлетворительно».

«Лед, вода и пар»: «Не только после чтения в классе, но и после чтения на дому передается детьми превосходно».

«Солнце — тепло»: «Прекрасная статья, в которой ясно, просто и художественно выясняется, что тепло есть движение и обратно, и главный источник тепла, а следовательно и движения, есть солнце».

«Газы»: «Все рассуждение чрезвычайно просто и доступно».

«Дурной воздух»: «Рассказ в высшей степени прост и удобопонятен».

Не совсем понятными оказались статьи: «Магнит» (хотя Толстой много работал над этой статьей), «Удельный вес», «Гальванизм», «Как делают воздушные шары» и некоторые другие60.

Кроме статей по физике и химии, Толстой имел в виду написать для «Азбуки» большую популярную статью по астрономии, озаглавленную: «Звезды, солнце, луна, планеты, кометы, затмения», но остановившись на начале этой статье, изменил план работы, решив написать отдельные статьи по каждой намеченной теме. Была начата большая статья о звездах, написано восемь глав, но статья не доведена до конца. Очевидно. Толстой остался недоволен написанным и отказался от мысли ясно и, главное, доказательно изложить для школьников основы астрономии.

X

Толстой поместил в «Азбуку» целый ряд рассказов из жизни животных и птиц, зная, что такие рассказы всегда интересны детям. Таковы рассказы и статьи: «Русак» (в этом рассказе дано превосходное описание одной ночи и одного утра из жизни зайца вместе с поэтическим описанием жизни русской деревни в те же часы), «Заяц и гончая собака», «Как волки учат своих детей», «Бешеная собака», «Медведь на повозке», «Лев и собачка», «Воробьи», «Сова и заяц», «Воробей и ласточки», «Фазаны», «Чутье» и др. Семь тематически связанных между собою рассказов: «Булька», «Булька и кабан», «Мильтон и Булька», «Черепаха», «Булька и волк», «Что случилось с Булькой в Пятигорске», «Конец Бульки и Мильтона» — дают как бы своеобразную биографию двух собак. Это были первые в русской детской литературе художественные рассказы из жизни животных. Собаки под кличками «Булька» и «Мильтон» были у Толстого на Кавказе, и все рассказанное о них Толстым, происходило в действительности.

зверей, которые помогают им, по мысли Толстого, отстаивать свою жизнь в борьбе за существование. Сказано, например, что зайцу «бог дал трусость, и трусость спасает его» — тем, что вследствие трусости заяц, спасаясь от охотников, мечется из стороны в сторону и тем запутывает свои следы («Зайцы и волки»).

В сказке «Лисий хвост» лисица говорит человеку, что, спасаясь от собак, она делает так: вдруг взмахнет хвостом в одну сторону, а сама бежит в другую. Она взмахивает хвостом только потому, что иначе не может повернуться в другую сторону, но это ее спасает от собак. «Это не наша выдумка, — говорит лисица, — это придумал сам бог, еще тогда, когда он сотворял нас, — для того, чтобы собаки не могли переловить всех лисиц».

В рассказах из жизни растений Толстой почти одушевляет растительный мир. Так, рассказывая о том, с каким трудом он вместе с рабочим вытягивал из земли надрубленный молодой тополь, он говорит:

«Он [тополь] изо всех сил держался и не хотел умирать. Я подумал: „Видно, нужно им жить, если они так крепко держатся за жизнь“».

Старый тополь, — сказано далее, — «давно уже умирал и знал это, и передал свою жизнь в отростки.

— и побил всех его детей» («Старый тополь»).

В рассказе «Как ходят деревья» читаем:

«Черемуха, чтобы ее не глушила липа, перешла из-под липы на дорожку, за три аршина от прежнего корня... Она почуяла, видно, что ей не жить под липой, вытянулась, вцепилась сучком за землю, сделала из сучка корень, а тот корень бросила».

Смерть дерева в рассказе «Черемуха» описывается следующим образом:

«Я положил топор, уперся с мужиком в дерево и попытался свалить его. Мы качнули: дерево задрожало листьями, и на нас закапало с него росой и посыпались белые душистые лепестки цветов. В то же время точно вскрикнуло что-то, — хрустнуло в середине дерева; мы налегли, и, как будто заплакало, — затрещало в середине, и дерево свалилось. Оно разодралось у надруба и, покачиваясь легко сучьями и цветами на траву. Подрожали ветки и цветы после падения и остановились.

„Эх! штука-то важная! — сказал мужик. — Живо жалко!“ А мне так было жалко, что я поскорее отошел к другим рабочим».

Рассказывая о строении деревьев, Толстой употребляет такое сравнение:

«Кора у деревьев — те же жилы у человека: через жилы кровь ходит по человеку, — и через кору сок ходит по дереву и поднимается в сучья, листья и цвет» («Яблони»).

XI

Отдел русского чтения во всех четырех книгах «Азбуки» заканчивается русскими народными былинами.

«Дурень», взятая из сборника Кирши Данилова XVIII века. Но Толстой, включая эту сказку в свою «Азбуку», значительно переработал ее. В сказке всего 285 стихов; из них Толстой 43 стиха удалил, 9 стихов, им самим написанных, прибавил, 142 стиха переработал главным образом стилистически; только 91 стих был оставлен без изменения.

«Дурень» — это единственное стихотворение, помещенное Толстым в его «Азбуку». Ни одного стихотворения русских классических поэтов Толстой в «Азбуку» не поместил, считая, по своему педагогическому опыту, эти стихотворения или непонятными для крестьянских детей, или «ничего не дающими» крестьянским детям61.

Конечно, нелегко было бы Толстому из русских классических писателей подобрать такие стихотворения, которые и по содержанию и по языку совершенно подошли бы к характеру его «Азбуки», если учесть, что Толстой, как он отметил в наставлениях «Для учителя», старался писать все свои рассказы таким слогом и языком, чтобы всякий школьник мог понять в них каждое слово без помощи учителя. Разумеется, отрывки из «Бориса Годунова» и «Полтавы» Пушкина, «Три пальмы» и, тем более, «Воздушный корабль» Лермонтова, помещенные Ушинским в его «Детский мир», не могли быть понятны крестьянским детям того времени без пояснений учителя («Воздушный корабль» Толстой и по самому смыслу и духу этого стихотворения никак не поместил бы в составленную им книгу для детского чтения).

его же последних произведений мнение это нельзя считать окончательным.

В 1894—1895 годах Толстым была написана повесть «Хозяин и работник», действие которой относится к семидесятым годам прошлого столетия. В повести рассказывается, как в снежную метель сбились с дороги богатый мужик Василий Брехунов и его работник Никита. Дорогой они заезжают «погреться» к знакомому мужику. У мужика сын, молодой малый Петруха. Он грамотный и знает наизусть почти всю единственную имеющуюся у него книгу — «Пульсона», то есть учебную «Книгу для чтения», составленную И. Паульсоном и имевшую в то время большое распространение. Петруха любил приводить из этой книги «казавшиеся ему подходящими к случаю изречения». Когда Брехунов, уезжая, попросил хозяина проводить его до поворота и хозяин послал Петруху, Петруха, одевшись и запрягши лошадей, стоял с своею лошадью посередине двора и говорил, улыбаясь, стихи из Паульсона. Он говорил:

Буря с мглою небо скроить,
Вихри снежные крутять,
Аж как зверь она завоить,

Метель разыгрывалась все сильнее, но Петруха, отправившийся провожать приезжих, «и не думал об опасности. Он так знал дорогу и всю местность, а кроме того, стишок о том, что «вихри снежные крутять», бодрил его тем, что совершенно выражал то, что происходило на дворе».

Таким образом, Петруха не только понял стихотворение Пушкина, но «стишки» эти еще придавали ему бодрость в борьбе со снежной стихией.

Когда Толстой в 1871 году составлял списки тем рассказов для «Азбуки», то в один из списков он включил названия нескольких повестей и рассказов классических русских писателей, имея в виду, может быть, поместить в «Азбуку» изложение этих произведений. Здесь названы: «Дубровский», «Барышня-крестьянка», «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Коляска», «Бирюк», выдержки из «Записок из Мертвого дома»62. Но замысел этот не получил осуществления.

Что же касается произведений народного творчества, то, по опыту Толстого в яснополянской школе, эти произведения все без исключения были понятны крестьянским детям и любимы ими.

«Единственные книги, — писал Толстой, — понятные для народа и по его вкусу, суть книги, писанные не для народа, а из народа, а именно: сказки, пословицы, сборники песен, легенд, стихов, загадок... Нельзя поверить, не испытав этого, с какою постоянной новой охотой читаются все без исключения подобного рода книги... Дети... перечитывают их по нескольку раз, заучивают наизусть, с наслаждением уносят на дом и в играх и разговорах дают друг другу прозвища из древних былин и песен»63.

XII

Толстой поместил в «Азбуку» былины о четырех богатырях: о Святогоре, Сухмане, Вольге и Микулушке Селяниновиче.

Относительно всех помещенных в «Азбуке» былин Толстым сделано замечание: «Былины составлены из нескольких списков, пополненных один другим, и изложены правильным русским стихом»64.

«Правильность», внесенная Толстым в стихотворную форму былин, состоит в том, что в каждой былине стих подведен под один определенный ритм. Как объяснил Толстой в наставлениях «Для учителя», особенность этого ритма заключалась в том, что в каждом стихе «ударение находится на третьем слоге и с конца и с начала» («Илья Муромец сын Иванович»)65. Для того, чтобы сохранить этот ритм, в одних случаях пришлось устранить некоторые слова, в других — вставить новые, в третьих — переставить слова и т. д. Но Толстой при переработке былин далеко не ограничился теми изменениями формы, о которых он сообщил читателям «Азбуки». В некоторых случаях он производил как стилистические, так и смысловые изменения в печатных текстах былин — замену одних слов другими, сокращения, дополнения, перестановки.

Наибольшего труда стоила Толстому обработка былин о Вольге. В его архиве сохранилось девять набросков начал, а также четыре незаконченных и четыре законченных (пятая — печатный текст) редакции всего текста этой былины.

Центральное место в былинах, помещенных в «Азбуке», занимает образ Микулы Селяниновича — олицетворение земледельческого труда, выражение силы и мощи трудового крестьянства.

Впервые о Микуле Селяниновиче рассказывается в былине о богатыре Святогоре, повстречавшемся в пути с Микулою. Былина о Святогоре, помещенная Толстым в его «Азбуку», является свободной переработкой двух побывальщин — «Про Святогора богатыря» и про женитьбу Святогора66. Вторая побывальщина была записана в форме прозаического рассказа; Толстой переложил ее в стихи.

Богатырь Святогор чувствует в себе силу великую, «грузно с силы Святогору, как от бремени». Святогор «похваляется», что если бы он мог найти «державу», то «всю землю поднял бы». Но вот Святогор замечает впереди себя в степи какого-то прохожего с сумочкой. Прохожий идет пешком не спеша. Святогор «пускает во всю прыть» своего богатырского коня, но не может догнать. Святогор кричал «да громким голосом», просит прохожего остановиться. Прохожий останавливается и легко сбрасывает с плеч на землю свою сумочку. Святогор наехал на эту сумочку, попробовал ее поднять, «во всю силу богатырску принатужился, от натуги по белу лицу аж кровь пошла, а поднял суму от земи только на волос, по колеса ж сам он в мать сыру землю угряз».

«правду истинну», что у него в сумочке «накладено». Прохожий отвечает: «Тяга в сумочке от матери сырой земли». Святогор спрашивает, как зовут прохожего. У Рыбникова на этот вопрос прохожий отвечает просто: «Я есть Микулушка Селянинович». Толстой в окончательной редакции своей переработки былины этот ответ Микулы передает стихом: «Я Микула есмь, мужик я Селянинович», и прибавляет еще стих: «Я Микула, — меня любит мать сыра земля».

Этого стиха нет ни в одной былине о Микуле Селяниновиче; он создан самим Толстым. На этот стих навело Толстого одно место из былины «Святогор и Илья»67. В этой былине калики перехожие дают следующее наставление богатырю Илье Муромцу: «Будешь ты, Илья, великий богатырь, и смерть тебе на бою не писана. Бейся, ратися со всяким богатырем и со всею паленицею удалою; а только не выходи драться с Святогором богатырем: его и земля на себе через силу носит; ...не бейся и с родом Микуловым: его любит мать сыра земля».

Эту характеристику Микулы, данную каликами перехожими, Толстой приписал самому Микуле, прибавив еще слово «мужик», и получилось полное глубокого смысла яркое поэтическое заключение, вполне соответствующее всему содержанию былины68.

Вторая былина о Микуле Селяниновиче рассказывает про его встречу с богатырем Вольгой. У Толстого былина озаглавлена

«Микулушка Селянинович», но в сборнике Рыбникова былины под таким заглавием нет. Толстой воспользовался одним эпизодом из двух былин, которые он соединил в одну: о Вольге Святославовиче и о Вольге Всеславиче69. В этих былинах рассказывается, как богатырь Вольга выехал со своей дружиной собирать с мужиков по селам и городам «дани-выходы». В чистом поле Вольга услыхал пахаря (там, где у Толстого «пахарь», у Рыбникова «ратай»):

Слышно — пашет мужик, да посвистывает,
Сдалека, слышно, сошка поскрипывает,
Сошнички по камням, слышно, чѐркают, —
А не видно нигде в поле пахаря.

Гой мужик-пахарёк! Божья помощь те, —
Божья помощь пахать, да крестьянствовать,
Широку борозду отворачивать,
Да коренья, каменья вывертывать!

вдруг вспоминает, что оставил неубранной свою соху: следовало бы вытряхнуть с нее землю и бросить ее за ракитов куст. Вольга посылает десять своих дружинников убрать соху пахаря. Молодцы взялись все разом «за сошку «кленовеньку», но не могут поднять ее с земли. Вольга посылает всю свою дружину, но и вся дружина поднять не может. Подъехал сам пахарь — «мужик-деревенщина». Он одной рукой поднял соху, вытряхнул с нее землю и бросил за ракитов куст.

Поехали дальше. Очень скоро пахарь на своей соловенькой кобылке перегнал богатыря на его добром коне.

Мужику тут Вольга́ стал покрикивать,
Мужику колпаком стал помахивать:
«Ты, мужик-пахарек, ты посто́й, пожди,
».

(Двух последних стихов в подлиннике былины нет, они созданы самим Толстым.)

Видя, что богатырю на его добром коне за ним не поспеть, мужик

Стал кобылку свою укорачивать, —
И поехали шагом дорожкою.

«А и как тя, мужик, звать по имени, —
Величать тебя как по изотчеству?»

Мужик отвечает:

«А я ржи напашу, во скирды сложу,
́волоку, дома вымолочу,
Да и пива сварю, мужиков сзову;
И почнут мужики тут покликивать:
Гой, Микула-свет ты Микулушка,
Свет-Микулушка, да Селянинович!»

«Азбуки»70.

В «Азбуке» восхваляется всякий физический труд. «Не потрудиться да не поработать — ничто на свете не радует», — говорит один из братьев в сказке «Два брата». «Всякую работу весело делать», — заявляет сам Толстой в рассказе «Черемуха». Но выше всякого другого труда автор «Азбуки» ставит труд земледельческий, и особенно высоко ценит представителя земледельческого труда — крестьянина-труженика. Уважение к трудовому крестьянству и любовь к крестьянской трудовой жизни красной нитью проходят через все содержание рассказов и статей «Азбуки». И хотя Толстой в то время еще не был противником деревенского «богачества», все же симпатии его были на стороне бедного, а не богатого мужика, как это видно из помещенной им в «Азбуку» народной сказки «Как мужик гусей делил».

Как и в прежних своих произведениях, Толстой в «Азбуке» не упускает случая полюбоваться силой, ловкостью, выносливостью русского крестьянина. В рассказе «Охота пуще неволи» описывается, как на охоте за медведем Толстой шел по снегу на лыжах вместе с охотником-медвежатником Демьяном. «Стал уж я уставать. Снял и шубу, и пот с меня так и льет. А Демьян как на лодке плывет. Точно сами под ним лыжи ходят. Не зацепит нигде, не свернется. И мою шубу еще себе на плечи перекинул, и все меня понукивает».

Эта особенность «Азбуки» сказалась и в языке, каким написана книга. В рассказах, входящих в состав «Азбуки», много слов, относящихся к земледельческому труду и к жизни деревни, вполне понятных крестьянским детям, но непонятным детям городским, тем более детям привилегированных сословий, и у Толстого одно время даже была мысль дать объяснение слов, непонятных «городским детям».

Толстой и в последний период своей жизни выделял «Азбуку» из всего ранее им написанного — как произведение, созданное для народа. 11 августа 1908 года он записывает в дневнике на случай своей смерти следующее пожелание: «Во-первых, хорошо бы, если бы наследники отдали все мои писания в общее пользование; если уже не это, то непременно все народное, как-то: „Азбуки“, „Книги для чтения“»71.

XIII

«Азбуке», не получило осуществления. Сохранилось пять списков намеченных, но не использованных Толстым тем рассказов для «Азбуки»72.

Содержание этих тем очень разнообразно. Преобладают темы бытового характера, как, например: «Жнитво: все зреет», «Бессонная ночь на дворе», «Постель — радость — сон», «Села, пашня», «Троицын день — церковь», «Богачи купцы», «Как я ездил на кумыс», «Беглый солдат», «Как на пароходе вора поймали», «Вор дома жалок», «Как мужик ушел из плена», «Несчастный в Сибири», «Из Сибири старики. Иркутская губерния», «Как в Старом Юрте лошадей отбили», «Дорога в Ташкент, рассказ приехавшего».

Не забыта была и тема, еще с Кавказа занимавшая Толстого: «Казак беглый».

Немало было записано тем исторического содержания, в том числе: «Солон», «Кир — воспитанье», «Скифы (из Плутарха)», «Крез и сын», «Геродот», «1612 [год]», «Самозванец», «Смерть самозванца (из Костомарова)», «Мазепа», «Меньшиков», «Ломоносов», «Суворов», «1812 [год]», «Как француза топили и спасли]», «Фигнер [партизан]», «Нахимов», «Пластуны в Севастополе», «Кулибин».

Несколько невыполненных тем рассказов для детей посвящено описанию жизни животных и птиц: «Табуны, жеребцы», «Медведи на овсе», «Волк бешеный и мужик», «Утки на озере».

«Охота за волками с поросенком», «Охота у башкирцев», «Как ловят лисенят и делят», «Киргиз ловит лошадь», «Как сома поймали», «Ловля кита».

По ботанике намечались темы: «Как родится растенье», «Отчего завязь», «Семя березы, борьба с человеком», «Растение и человек выдыхают друг другу», «Орешник, цвет».

Как сказано было выше, в «Азбуке» мы почти не встречаем пейзажей. Между тем Толстой не имел в виду в своей книге обходить картины природы, что доказывается наличием в списках следующих трех тем: «Восход солнца в степи летом», «Захождение солнца весной в лесу», «Метель — в Пирогово ехали».

По естественным и физико-математическим наукам намечались темы: «Передача тепла», «Как паром топят», «Разница — лед, пар и вода», «Аэронавт», «Насыщение атмосферы водяными парами», «Водородный баллон», «Огонь отчего»; химия: «Разные соединения»; минералогия: «Копи железные, угольные, медные», «Соль — кристаллы»; геология: «Что видно в колодцах под землею. Пласты, животные, растения»; астрономия: «Что видно на небе по ночам и что днем и что из колодца. И как это объяснить, не принимая вращения земли», «Солнце — работа. — Зима и лето».

Любопытно, что по физиологии человека при полном отсутствии статей об основных процессах, происходящих в человеческом теле, Толстой наметил три темы «об обманах чувств»: «Обман слуха», «Обман чутья», «Обман ощупи».

«Старый сердитый. Старый веселый», и «Добрая — притворщица. Горячая, веселая».

Наконец, особую категорию среди намеченных тем рассказов составляют те, в которых имелось в виду познакомить школьников, во-первых, с процессами производства продуктов питания и предметов хозяйственного обихода, а во-вторых, с основными процессами труда, на которых основана экономическая жизнь человеческих обществ.

Таковы намеченные темы (первая категория): «Как делают бумагу», «— кожу», «— стекло», «— фарфор», «— булавки, иголки», «— обода-ступицы», «— кадки, «— гвозди», как выделывают «полотно», «— сукно», «как делают квас», «— водку», «— спички», «— керосин», «— шелк», «— подкову», «— золото».

Ко второй категории относятся: «Как поле пашут», «Как поле убирают», «Как рушат гречу, пшеницу», «Как дом строят», «Плавка», «Освещение», «Литье колокола», «Паровая машина».

Всего во всех списках намечено 173 темы, из которых было использовано не более двадцати, здесь не указанных.

XIV

«Азбуки» помещен большой отдел славянского чтения.

Помещение в «Азбуке» церковнославянского чтения было вызвано четырьмя причинами: 1) славянский язык входил в то время в программу народных училищ: 2) крестьяне требовали обучения церковнославянской грамоте; 3) изучению языков Толстой всегда придавал большое значение, считая, что «есть только две науки, в пользе которых можно быть твердо уверенным, — это язык или языки, искусство выражать и понимать всякие и во всякой форме мысли, и математика»73; 4) вся древняя русская литература была излюбленным чтением яснополянских школьников74.

Для обучения школьников славянскому алфавиту Толстым употреблен очень остроумный прием. Славянская азбука отдельно не изучается, но в первом предложении отрывка из летописи, которым начинается славянский отдел, весь текст напечатан русским шрифтом, за исключением одной буквы, напечатанной славянским шрифтом. Во втором предложении еще одна буква дается по-славянски, в третьем — еще одна, и так до тех пор, пока по одной букве не будет изучен весь славянский алфавит.

Параллельно со славянским текстом помещен русский перевод, сделанный частью самим Толстым, который «много трудился над переводами», как писал он Страхову 20 июня 1872 года, частью по его просьбе Страховым. В примечаниях даны объяснения непонятных славянских слов и оборотов речи.

Во всех книгах «Азбуки» славянский текст начинается с отрывков из летописи Нестора (о древних славянских племенах, о призвании варягов, об убийстве Аскольда и Дира, о походе Олега на греков и др.), усвоение языка которой, по опыту Толстого в яснополянской школе, не представляло для школьников особенных трудностей. Далее следуют выдержки из Четьи-Минеи, отрывки из мифологических сказаний еврейского народа, изложенных в Библии (о сотворении мира, о первых людях, о всемирном потопе, история Иосифа с братьями, всегда трогавшая Толстого, и др.), несколько глав из Евангелия, в том числе глава о нагорной проповеди, еще в детстве произведшая на Толстого «огромное» впечатление75, молитва «Отче наш», символ веры, десять заповедей Моисея и три псалма.

«Слово о Филагрии монахе, который, нашедши тысячу золотых, воротил потерявшему», направлено против корыстолюбия и тщеславия; в рассказе о дровосеке Мурине проводится мысль, что простой труженик-дровокол, кормящийся трудами рук своих, угоднее богу, чем епископ, всю жизнь проводящий в молитве. «Житие преподобного отца нашего Давида, который прежде был разбойником», занимательное по содержанию, рассказывает о раскаянии и трудах бывшего преступника. В Житии Сергия Радонежского Толстого привлекал ответ Сергия митрополиту, намеревавшемуся надеть на него золотой крест: «От юности не был златоносцем, в старости же в особенности желаю в нищете пребывать». Толстой не мог не сочувствовать также и решительному отказу Сергия занять митрополичью кафедру; несмотря на все уговоры митрополита и великого князя московского, Сергий, как пишет его жизнеописатель, «аки твердый адамант (алмаз) непреклонен пребысть». Наконец, внушали Толстому уважение и правила общежития, установленные Сергием в его монастыре: «Ничего для себя никому не приобретать, ни своим что-нибудь называть, но все общим иметь — по заповедям святых отцов».

За отделом славянского чтения в «Азбуке» следует отдел арифметики — «Счет».

Главная особенность арифметики Толстого состоит в требовании полной сознательности со стороны ученика в каждом производимом им действии. Заучивание наизусть изгнано совершенно. Даже таблица умножения не заучивается наизусть. Заучивание наизусть таблицы умножения Толстой считает «не только бесполезным, — так как при частом упражнении ученик скоро составляет себе каждый свою таблицу, — но даже вредным, потому что знание наизусть произведения затемняет ход вычисления»76.

Учителю не рекомендуется объяснять ученикам все правила действия: пусть ученики сами выводят некоторые из них, как, например, правило «о числе в уме, приписываемом в сложении, а главное, правило о занимании» (в вычитании). Точно так же при объяснении приемов приведения дробей к одному знаменателю Толстой не советует указывать способ перемножения знаменателей, «так как это — одно из тех открытий, которые должен сделать сам ученик».

В ряде случаев указываются новые приемы при производстве арифметических действий. Так, ученик должен начинать сложение и вычитание с высших, а не с низших разрядов, — так как, по мнению Толстого, «яснее и полезнее для ученика» «естественнее прежде узнать, сколько тысяч, а потом сколько единиц».

Задачи предлагаются двух видов: взятые из жизни и отвлеченные, взятые из области чистой математики. По своему опыту с яснополянскими школьниками Толстой пришел к выводу, что дети «чрезвычайно любят делать задачи большими отвлеченными числами, без всякого приложения, увлекаясь поэзией чистой математики»77.

«Пройдя эти четыре части арифметики, — заканчивает Толстой свои объяснения к курсу арифметики, — и не упоминая об именованных числах, ни об отношениях и пропорциях, ни о тройных, смешанных и других правилах, учитель может смело открыть всякий задачник, — и всякую задачу ученик решит, если она изложена простым русским языком»78.

Особенно дорожа составленным им курсом арифметики, Толстой по выходе «Азбуки» отправил экземпляр книги одному из крупнейших русских математиков того времени В. Я. Буняковскому79 с письмом, в котором просил «уделить немного времени на рассмотрение математической части» книги. В объяснение своей просьбы Толстой писал, что, излагая курс арифметики для народной школы, он «стремился только к понятности, но, сверх ожидания, напал» на некоторые новые, как ему кажется, приемы. «Совершенная особенность изложения, — писал Толстой, — от обыкновенно принятого изложения непременно заставит обратить внимание педагогов на мою арифметику и, как я уверен, побудит их закидать ее каменьями, не разобрав, в чем дело». И Толстой просит Буняковского прочесть его арифметику и, «если она стоит того», сказать о ней в печати несколько слов, «осудительных или неосудительных»80.

Буняковский ответил Толстому обстоятельным письмом, о котором Толстой сообщал Страхову в письме от 3 декабря. Это письмо Буняковского считалось утраченным. Оно было обнаружено только в 1954 году в фондах Отдела рукописей УССР81.

«Арифметики» Толстого высказался одобрительно. Так, применение счетов для уяснения значения цифр и десятичного исчисления Буняковский считает «весьма удовлетворительным и целесообразным пособием». Он находит также, что «сложение и вычитание целых чисел» объяснено в «Арифметике» Толстого с «возможной простотой и отчетливостью» и что «умножение и деление целых чисел излагаются так же просто и ясно, как первые два действия».

Переходя далее к разделу о дробях, Буняковский высказывает свое убеждение, что «при толковом и совестливом выполнении со стороны преподающих ученики приобретут вполне сознательные понятия о дробях, о действиях над ними, а вместе с тем и навык в скором и верном вычислении».

Вместе с тем Буняковский полагал, что напрасно Толстой совсем не упоминает относительно обычных приемов действий с дробями. Толстой в письме к Страхову от 3 декабря 1872 года признал справедливость этого возражения.

Сделав еще несколько несущественных замечаний, Буняковский закончил свой отзыв словами: «Вот немногие и притом маловажные замечания, которые представляются мне при чтении арифметической части Вашей замечательной книги».

XV

В начале октября 1872 года Толстой писал Н. Н. Страхову:

«Я... избалован успехом своих книг. Если Азбука выйдет в ноябре, не разойдется вся к новому году (3600), то это будет для меня неожиданное fiasco... Огромных денег я не жду за книгу и даже уверен, что, хотя и следовало бы, их не будет; первое издание разойдется сейчас же; а потом особенности книги рассердят педагогов, всю книгу растащут по хрестоматиям, и книга не пойдет. — Имеют свои судьбы книги, и авторы чувствуют эти судьбы... Издавая «Войну и мир», я знал, что она исполнена недостатков, но знал, что она будет иметь тот самый успех, какой она имела; а теперь вижу очень мало недостатков в Азбуке, знаю ее огромное преимущество над всеми такими книгами и не жду успеха именно того, который должна иметь учебная книга»82.

Действительность превзошла ожидания автора замечательного произведения. «Особенности книги» до такой степени раздражили и присяжных педагогов и литературных критиков, что вследствие их резко неодобрительных отзывов даже и первое издание «Азбуки» не пошло.

«Беседа» рассказа «Бог правду видит, да не скоро скажет» вызвало несочувственные отзывы критики.

В. Буренин в либеральных «Петербургских ведомостях»83 начинает свою статью об «Азбуке» с того, что, повторив еще ранее высказанное им нелепое утверждение о принадлежности Толстого к лагерю «чистых художников», заявляет, что такие «эстетические упражнения графа Толстого», как его последний рассказ, не годятся ни для детей, ни для взрослых, обучающихся грамоте. «Внешняя художественная отделка в рассказе доведена до простоты, почти граничащей с искусственностью. Это, если можно так выразиться, дистиллированная простота, которая эстетикам, образующим свой вкус на лакомых блюдах «изящной словесности», быть может, покажется необычайно сладкой; но человеком, обучающимся чтению, или ребенком вовсе даже и замечена не будет „тонкость“ этой работы».

После лишенного всякого смысла утверждения о том, что простота языка и стиля не является достоинством детских рассказов, Буренин дает следующую издевательскую характеристику Толстого-художника: «Граф Толстой, как доказывают многие его произведения, заражен давным давно, если так можно выразиться, эстетическим самодурством, которое приводит его к убеждению, что художественному «ндраву» его не должно быть положено никаких препятствий... Когда «чистый» художник задается идеей составить «Азбуку», он все-таки имеет в виду только одно: чтобы осуществление этой идеи доставило удовлетворение единственно его эстетическим стремлениям... Он делает все лишь для себя и в себе самом полагает свой „высший суд“».

«не следует много хлопотать о себе, когда подвергаешься какой-нибудь напраслине».

Буренин, о котором Н. Н. Страхов справедливо заметил, что в полемике у него «два главных средства: искажение и умолчание»84, не пожелал заметить протестующего смысла рассказа Толстого. Консервативный журналист В. Г. Авсеенко, автор романов из великосветской жизни, его заметил и за этот именно протестующий элемент и осудил рассказ85. Авсеенко с сожалением отмечает, что «знаменитый писатель с самоотвержением отказался от самого себя, от блестящей колоритности, свойственной его таланту, и написал рассказ языком заурядным, каким писал для детей покойный Ушинский и другие опытные педагоги». (В действительности язык Толстого в его «Азбуке» ни в малой степени не походит на язык «опытных педагогов» того времени, в том числе Ушинского, язык которого Толстой подверг резкой критике в статье 1862 года «Об общественной деятельности на поприще народного образования».) Рассказ Толстого, по мнению Авсеенки, «не имеет никакого литературного значения», а основная идея его окажет вредное влияние на нравственное и умственное развитие учеников и простого человека, для которого, собственно, и предназначается этот рассказ. Рецензент недоволен тем, что сюжет рассказа Толстого взят «из отжившей практики прежнего суда». При новом суде, по мнению рецензента, с чем никак не согласился бы Толстой, подобных ошибок быть не может. Рассказ Толстого проникнут «отчаянием в правде, фаталистической покорностью судьбе», а книги «для народного и школьного чтения» должны быть проникнуты другими мыслями и чувствами. Народу нужно внушать, что в его несчастьях виноват он сам: собственные его (Авсеенко для приличия говорит: «наши») «леность, невежество, нерадение и порочность». Не найдя в рассказе Толстого таких пошлых внушений народному читателю, имевших целью заглушить растущее сознание творимой над народом неправды, великосветский романист решительно осудил рассказ Толстого.

По-видимому, именно эти рецензии вызвали со стороны Толстого в письме к Страхову от 6 июня 1872 года раздраженное замечание о том, что своими рассказами из «Азбуки», помещенными в журналах, он «дал повод рассуждать о себе умникам журналистам».

Зато очень порадовала его анонимная критическая статья о рассказе «Кавказский пленник», появившаяся в журнале «Всемирная иллюстрация» и присланная ему Страховым86.

«Новый рассказ графа Л. Н. Толстого, — прочел Лев Николаевич в этой статье, — представляет собою в нашей литературе явление, выходящее из ряда вон. «Кавказским пленником» окончательно разрешается вопрос о том, как для народа, т. е. таковой вопрос, который доныне еще не разрешен и на Западе, несмотря на бесчисленное множество более или менее удачных попыток его разрешения... Граф Л. Н. Толстой не признает необходимости каких бы то ни было подделок под простонародный говор, но в то же время явно высказывается за необходимость особого слова в рассказах, предназначенных для простолюдинов. Над этою последнею задачею он, очевидно, трудился много, обдумывал ее глубоко, и теперь выступает перед публикой с результатами своих трудов и соображений.

«Кавказский пленник» написан совершенно особым, новым языком. Простота изложения поставлена в нем на первом плане. Нет ни одного лишнего слова, ни одной стилистической прикрасы, ни одного проблеска тех субъективных особенностей творчества, без которых немыслимо ни одно литературное произведение талантливого писателя, написанное для обыкновенной публики. Невольно изумляешься этой невероятной, небывалой сдержанности, этому аскетически строгому исполнению взятой на себя задачи рассказать народу интересные для него события «не мудрствуя лукаво». Это — подвиг, который, пожалуй, окажется не под силу ни одному из прочих корифеев нашей современной литературы.

Художественная простота рассказа, — писал далее автор статьи, — в «Кавказском пленнике» доведена до апогея. Дальше идти некуда, и перед этою величественною красотою совершенно исчезают и стушевываются самые талантливые попытки в том же роде западных писателей. Известные народные рассказы Эркмана и Шатриана делаются просто жалкими и приторными; даже «La mâre au Diable» и «François Le Champi» Жорж Занд кажутся искусственными. Каждое слово, каждая фраза «Кавказского пленника» будут непременно понятны для тех читателей, для которых он написан, и в то же время поражают читателя образованного своею прелестью и образностью... атлет литературы выступает ныне перед нами, отбросив в сторону то надежное оружие, которым он до сих пор привык побеждать — и все-таки выходит из боя триумфатором, оставляя зрителей в полном недоумении насчет тех новых средств, которыми он одержал победу...

Если вся книга, которую собирается вскоре издать для сельских школ гр. Л. Н. Толстой, состоит из рассказов, написанных тем же пошибом, как «Кавказский пленник», то книга эта станет совершенно особо в нашей литературе. Присяжные педагоги, может быть, и найдут ее, по некоторым причинам, неудобною для той цели, для которой она предназначается, но зато никто и никогда не в состоянии будет отнять у нее значение образца того, как следует писать для народа— такая заслуга, которой одной уже было бы достаточно для того, чтобы упрочить за именем гр. Л. Н. Толстого одно из самых видных почетных мест в истории нашей литературы».

Прочитав эту статью, Толстой писал Н. Н. Страхову 2 июля 1872 года: «Очень благодарен за Иллюстрацию. К стыду своему, признаюсь, что она меня очень порадовала. Я так готовился, что никто не поймет, что принимаю это как сюрприз»87.

XVI

Кампанию против «Азбуки» начал П. Н. Полевой, сын Николая Полевого, бывший профессор литературы в Варшавском университете, автор ряда статей, а впоследствии и книги «История русской литературы»88.

Для Полевого Толстой — «известный и всеми уважаемый автор», «блестящий романист», но «Азбука» Толстого, по словам критика, обманула ожидания его почитателей. Высказав скептическое отношение к слишком быстрому, по его мнению, сроку, в течение которого учащиеся, по утверждению Толстого, выучиваются читать и писать по его методе, Полевой переходит к замечаниям для учителя, помещенным в первой книге «Азбуки». Задорно-полемическое заявление Толстого о том, что «ученик, верящий, что земля стоит на воде и рыбах, судит более здраво, чем тот, который верит, что земля вертится, но не умеет этого понять и объяснить», смысл которого Полевой не сумел понять, приводит критика в полное недоумение, и он восклицает: «Дальше этого, кажется, нельзя идти».

Считая, что после такого дикого, на его взгляд, заявления Толстого не стоит больше заниматься его наставлениями «Для учителя», Полевой переходит к критике материалов для чтения, помещенных в «Азбуке». Как историка литературы его больше всего интересуют статьи исторического содержания, с которых он и начинает разбор. Оказывается, что Толстой «положительно избегал всего исторического в настоящем смысле слова, а поместил в своей книге только сказочки, имеющие некоторый исторический облик».

«явление оригинальное и странное». Все статьи этого отдела будто бы проникнуты мыслью о том, что «природа устроена на пользу человека». Народный язык и художественный способ изложения толстовских статей по естествознанию возмущают педанта профессора. Превосходный язык «Азбуки» кажется ему каким-то «орловско-калужским» наречием; фраза: «Из себя магнит похож на железо» — его коробит.

Из всех материалов для чтения, помещенных в «Азбуке», Полевой считает достойным таланта Толстого только три рассказа: «Бог правду видит, да не скоро скажет», «Кавказский пленник» и «Охота пуще неволи», да еще несколько рассказов из жизни животных и несколько «очерков из простонародного и детского быта».

Подводя итог своему разбору «Азбуки», Полевой говорит, что «особенно неприятным» кажется ему то, что автор «не только пренебрегает всем, что успела выработать за последнее время педагогия, но даже относится с некоторым снисходительным сожалением к тем, которые этою наукою занимаются. Ему хочется создать какую-то свою новую методу... Он горячо принимается за дело, собирает, громоздит материал, строит, составляет, стараясь во что бы то ни стало построить и составить совсем не так, как строили до него, и в результате выходит какая-то действительно довольно оригинальная смесь материала, но только не имеющая ничего общего ни с какою постройкой».

Вся рецензия Полевого написана без малейшего недоброжелательства к автору разбираемой книги. Привыкнув к установившемуся в то время типу учебных книг для чтения, он просто не понял новизны и своеобразия толстовской «Азбуки».

«Вестник Европы»89. Автором рецензии, по всей вероятности, был знакомый Толстого, бывший преподаватель тульской гимназии Е. Л. Марков, против которого Толстым в 1862 году была написана статья «Прогресс и определение образования». Вся рецензия написана в издевательском тоне по отношению к Толстому и к его книге, которая иронически называется «четырехактной мистерией для возвращения любознательности молодежи».

По мнению рецензента, если «Азбука» предназначается для народных школ, то большинство материала, в ней помещенного, «и странно и смешно». «Азбука» «бьет шибко на мораль, которая до оскомины приелась в фабрикациях иезуитского пошиба плаксивой сантиментальности». Автор «Азбуки» «сажает школьника на прадедовскую зубристику слогов». Только пословицы «бесспорно составляют самую утешительную, практическую, истинно полезную, но крайне гомеопатическую долю многословного и разнородного сочинения». К «самодельным нравственным рассказам» присоединены пословицы, по мнению рецензента, не связанные с ними по смыслу. Упражнения на знаки препинания далеко не полны, а в некоторых случаях постановка значков препинания «огульно ошибочна». Изучение славянской азбуки «с вставками вразброд некоторых славянских букв, пока все они не истощатся», «только и может произвести путаницу и бестолковие». Вообще же включение в «Азбуку» славянского отдела произошло у Толстого из желания «удовлетворить славянофильству». Статьи научного отдела «вскользь и далеко не удовлетворительно исчерпывают весь круг естествознания». Резко отозвавшись о сказках как материале, не пригодном для детского чтения в воспитательном отношении (выдержка приведена выше), рецензент признает «действительную целесообразность» немногих «здравых» рассказов, помещенных в «Азбуке» и «взятых из действительной жизни, как «Солдаткино житье», «Булька», «Аксенов» («Бог правду видит, да не скоро скажет»), «Кавказский пленник».

В заключительной части рецензии автор относит Толстого к числу тех писателей, которые «всего более хлопочут об оригинальничании: им во что бы то ни стало хочется всецело провести собственное мировоззрение, нередко из рук вон какое узенькое и тщедушное. Для достижения этой заветной мысли они неустанно фабрикуют бесчисленные статьи собственного, домашнего, нетребовательного изделия», или берут «хорошие иностранные книжечки, без устали черпают в них, переделывают, коверкают, окуцывают, разжижают, т. е. неузнаваемо перерабатывают».

По мнению рецензента, лучше было бы Толстому не писать ничего своего, а составить хрестоматию из русских песен и былин, из летописей, из «наших образцовых писателей: Гоголя, Тургенева, Аксакова, Решетникова, Успенских, Марко Вовчка и многих других, более или менее удачно схватывавших заветную жизнь народа и всего общества». Статьи по естествознанию тоже писать не нужно, потому что существует «много переводных иностранных превосходных книжек», нужно только уметь выбрать из них то, что нужно. «Ну, а уж если авторское себялюбие чересчур щекочет», то «можно в пазах вклеить и свои думы и извороты, предлагая их вполне терпению или суду общества».

Таким наставлением автору «Детства» и «Войны и мира» пустозвонный либеральный журналист закончил свой недобросовестный отзыв о замечательном произведении Толстого.

«Вестника Европы» вызвала следующий возмущенный отклик со стороны Н. Н. Страхова: «В прошлом году гр. Л. Н. Толстой издал свою «Азбуку». Эта «Азбука» — собственно не азбука, хотя в ней есть и алфавит и склады и пр.; это скорее детская хрестоматия, величиною в пятьдесят печатных листов. Половина этой хрестоматии состоит из произведений самого составителя, или совершенно оригинальных, или заимствованных, но переделанных так, что часто они имеют весьма мало общего с оригиналом. По намерению автора, это — маленькие художественные произведения, которые назначаются для детей только потому, что по своей простоте должны быть доступны всем возрастам.

На эту книгу очень вооружился «Вестник Европы». Одни из главнейших упреков состоит — в чем бы вы думали? В том, ка́к мог Л. Н. Толстой возыметь претензию сам сочинять! «Вестник Европы» говорит об этом с негодованием, с горечью...

Может ли быть что-нибудь забавнее? Такого писателя, как Л. Н. Толстой, упрекают в том, зачем он Ему ставят в вину, зачем он предается самопроизводительности и думает обойтись своими жалкими домашними !..

Но это не только забавно, а и грустно. Каковы же должны быть понятия у тех, которые это печатают, и у тех, которые это преспокойно читают! Неужели же возможно такое мнение, что, например, Решетников или Глеб Успенский — образцовые писатели, а Л. Н. Толстой не только не образцовый, но не должен сметь и думать соваться к образцовым с рассказами собственного изделия? Нам кажется, подобные мнения свидетельствуют о густой тьме, в которой бродят наши просветители»90.

Церковная газета «Современность» в анонимной рецензии одобрительно отозвалась об упражнениях в русском чтении, входящих в «Азбуку», о подборе отрывков по славянскому чтению и о некоторых рассказах, но обрушилась на Толстого за слуховой способ обучения грамоте и его метод преподавания арифметики. В Германии, писала газета, «обучение арифметике, наравне с обучением родному языку и другим предметам, с конца прошлого столетия подверглось радикальным изменениям». В том, что следует без рассуждений применять немецкие способы обучения в русских народных школах, газета ни минуты не сомневалась. «По современному методу, — имея в виду метод немецкого педагога Грубе, писала газета, — занятия арифметикой должны происходить таким образом: в первый год изучаются или первые десять чисел или первые двадцать; во второй — от двадцати до ста; в третий — от ста до высших разрядов нумерации». Так, по мнению «Современности», следует обучать и русских крестьянских детей. Церковная газета не могла допустить, чтобы Толстой не был знаком с этими последними открытиями немецкой педагогики, и с бурсацкой грубостью объявляла, что несогласие Толстого целый год обучать крестьянских детей числам от единицы до десяти и т. д. объясняется только тем, что, «как, по пословице, у всякого барона, так и у всякого графа — своя фантазия»91.

«Народная школа» Ф. Резенер, последователь позитивной философии Огюста Конта, как противник «мифологического способа мышления» упрекал Толстого за «легендарный характер» некоторых рассказов, который, по словам рецензента, «очень любезен автору», а также за то, что «прелестный по изложению» рассказ «Бог правду видит, да не скоро скажет» будто бы «доведен до полной негодности для детского чтения тем фатализмом», которым он проникнут, и за «бессистемность» и «ненаучность» в статьях по физике и естествознанию. Признавая все-таки, что помещенные в «Азбуке» статьи для чтения, «лишенные выдержанной системы, составлены, однако, в литературном отношении очень хорошо», а «некоторые из них хороши и по своему содержанию», рецензент считает, что книгу Толстого можно рекомендовать для школьных библиотек «ради этих немногих статей и ради превосходного языка»92.

Иначе отнесся к книге Толстого другой педагогический журнал — «Детский сад».

Рецензент «Детского сада», не одобряя предлагаемого Толстым метода обучения грамоте, отозвался одобрительно о его способе обучения славянской азбуке и объяснения первых четерых действий арифметики. Рецензент высказал удовлетворение также и тем, что в «книге графа Толстого вы не встретите тех наводящих тошноту искажений песталоцциевского метода, которыми наводняют детскую литературу разные бездарности или вследствие непонимания смысла его, или просто с менее невинной целью — наживы, благо составлять подобные уроки для чтения не стоит ни малейшего напряжения мысли». Автор восхищается рассказами «Азбуки». Эти рассказы «очень просты, живы и естественны»; они написаны «с тем мастерством, которое отличает все, что пишет граф Л. Н. Толстой». Достоинством рассказов Толстого является и то, что они «не суют навязчиво детскому пониманию ту или иную истину морали или то или другое научное сведение, но они наводят детей на эти истины и понятия, что всего важнее». Толстой «предоставляет детям делать выводы самим, он ничем не стесняет самостоятельности их суждения... но пробуждает в них желание узнать, почему это так»93.

Почти полностью высказался в пользу Толстого анонимный рецензент журнала «Гражданин», в котором близкое участие принимал Н. Н. Страхов, а позднее и Достоевский. По мнению рецензента, «Азбука» — «несомненно полезная книга, строго обдуманная и представляющая, говоря вообще, прекрасный выбор для первоначального чтения и упражнений». Достоинство книги рецензент видел прежде всего в том, что автору удалось избежать «преувеличенной методичности, переходящей в этом случае в безжизненный формализм». В то же время нельзя сказать, чтобы автор «Азбуки» совершенно пренебрегал методикой. Сделав несколько замечаний частного характера о содержании и некоторых деталях книги, рецензент закончил статью словами: «В труде графа Толстого мы можем приветствовать одно из самых ценных явлений в нашей учебной литературе»94.

XVII

«Азбуке», Толстой 17 декабря 1872 года писал Страхову: «Азбука не идет95, и ее разбранили в «Петербургских ведомостях»; но меня почти не интересует, я так уверен, что я памятник воздвиг этой Азбукой»96.

Та же спокойная уверенность в полезности «Азбуки» чувствуется и в следующих словах автора об этой книге из письма к А. А. Толстой, написанном в конце января 1873 года: «Я же положил на нее труда и любви больше, чем на всё, что я делал, и знаю, что это — одно дело моей жизни важное. Ее оценят лет через десять те дети, которые по ней выучатся»97.

С. А. Толстая 16 января 1873 года записывает в тетради «Мои записи разные для справок»:

«Замысел мой я не выполнила и не записывала... главное, как был занят ум Левочки. Он составил четыре детские книги, занимался с уверенностью, гордостью и твердым убеждением, что дело его и полезно и хорошо. Азбука эта имеет страшный неуспех, который ему очень неприятен и особенно смутил и сердил его сначала. К счастью, это не мешает ему заниматься. Вчера он говорил: „Если б мой роман потерпел такой неуспех, я бы легко поверил и помирился, что он нехорош. А это я вполне убежден, что «Азбука» моя есть необыкновенно хороша и ее не поняли“»98.

Отзыв «Вестника Европы» об «Азбуке» произвел на Толстого тяжелое впечатление. 1 марта 1873 года он писал Страхову: «У брата прочел в «Вестнике Европы» об Азбуке и, признаюсь, как ни совестно, почувствовал оскорбление и уныние»99.

Он принялся за ответ на отзывы об «Азбуке».

«1 ноября 1872 года изданы мною четыре книги для учащихся под заглавием Азбука, — писал Толстой. — Я был так твердо уверен в том, что эти книги отвечают настоятельнейшей необходимости русского народа, что не счел нужным предпосылать книге какие бы то ни было объяснения о значении книги и рассуждения о полезности ее и о том, почему и из чего она составлена, так же, как <не> считает нужным хлебник, предлагая хлеб голодным людям, объяснять то, что хлеб надо есть, кладя его в рот, и что хлеб замешан из муки, затем пропечен в печи и т. п.

́ты книги, но от того еще — дадут или не дадут книгу для учащихся в руки учащимся; и в продолжение трех месяцев, прошедших со дня выхода книги, я убедился, что учащие не хотят дать моей книги учащимся.

В газетах и журналах я нашел три враждебные отзыва о моей книге. И на письмо мое к министру народного просвещения я, противно самым элементарным правилам учтивости, не получил даже ответа».

Здесь Толстой упоминает о написанном им в ноябре 1872 г. письме министру народного просвещения графу Дмитрию Андреевичу Толстому, в котором он просил министра «обратить личное внимание» на его «Азбуку» и «если она хороша, содействовать ее распространению» в народных, уездных и военных училищах и низших классах гимназий100.

«В газетах и журналах, — продолжал Толстой, — какие-то неизвестные мне (неизвестные по педагогике и литературе) господа в два почерка пера обработали <как говорят> мою книгу, очевидно пробежав только книгу, которая стоила мне годов труда и теоретического и практического изучения и изучения, выбора, переделки и приготовления матерьяла. Останавливаться серьезно на этих отзывах нельзя, несмотря на то, что, признаюсь откровенно, они возмущали меня. Довольно сказать, что эти господа <сплеча> осуждают книгу, ни при одном осуждении не указывая, почему они осуждают ее, и осуждая за то, чего в ней нет, или доказывая свое осуждение так, что ничего не понимаешь. Довольно сказать, что один из них [Полевой], говоря о моей методе обучения чтению, выписывает мои слова, что ученик после десяти повторенных складов наслух сам начинает складывать, и спрашивает: «каким это чудом?» Тогда как справедливость моих слов основана на четырнадцатилетнем опыте, и первый опыт над учеником может подтвердить это...

Потом один из них... — не показывая, в чем это невежество, тогда как я знаю, что особенно занимался этим отделом и воспользовался всеми указаниями, которые мне могли дать лучшие авторитеты науки. Потом говорит, что все написано языком тульско-калужского наречия, т. е. дурным языком, и в пример того выставляет слова: водить червей. Почему неизвестный господин полагает, что он более имеет <вкуса и> знания и искусства владения русским языком, чем я, он не доказывает, и как надо выразить по-русски: водить червей, или пчел, или овец, он не говорит.

«Вестника Европы»] в особенности, вероятно, слышав и полюбив слова о том, что в детских книгах нехороша мораль, все время упрекает меня в кисло-сладенькой самодельной морали, тогда как очевидно, что самое резкое отличие моей книги от всех других состоит в том, что морали никакой нельзя найти в моей книге. Это до такой степени справедливо, что, переводя басни Эзопа, я, хотя и с сожалением, выпустил все заканчивающие поучения. Этот же критик говорит, что все знаки препинания поставлены огульно ошибочно. Но почему — не говорит. Читаешь и не веришь своим глазам. Неужели в книге, стоившей мне 14 лет работы и тысячи рублей денег, я не мог справиться у гимназиста о том, как ставятся знаки препинания. Но журналистов ничто не останавливает. Выписаны: «Маленькая собачка кусалась, но не могла и прогрызть сапога. Бодливой корове бог рог не дает». Потом: «Ученику дали книгу. Он сказал: трудно, дали другую, он сказал: скучно. Дали бабе холст, говорит: толст; дали потоне, говорит: дай боле». И журналист пишет: «Есть ли возможность соединить рассказ с пословицей?» Этот же журналист советует мне вместо бессмысленных, по его мнению, выдержек из Геродота поместить выдержки из какого-то Решетникова и Марко Вовчка. И так все.

Третий журналист добродушно поучает меня о том, что летопись есть язык арийский, а Библия — семитический, и что я могу спросить у кого хочу, что это правда, и что поэтому лучше, [чтобы] прежде была Библия, а потом летопись. И смешно, и досадно. Почему, желал бы я знать, полагает этот журналист, что он один, как древний астролог, владеет премудрым знанием о семитическом, арийском, и что я могу справиться, почему не предполагает он, что вся его премудрость мне давно известна, но что вопрос о том, что печатать прежде и после, решен мною на других основаниях, которые может проверить каждый учитель, заставив читать и переводить летопись и Библию и заметив, что легче»101.

Последний пункт направлен против рецензии газеты «Гражданин», которая в общем не только не была враждебна Толстому, но, как сказано выше, признавала «Азбуку» «одним из самых ценных явлений» в учебной литературе. Но критик проявил свою неосведомленность в одном, совершенно частном вопросе обучения славянскому языку — в вопросе о том, с чего начинать славянское чтение: с летописей или с Библии, — и Толстой, для которого в его школьной практике и этот частный вопрос был так же важен, как и все другие, возражает этому доброжелательному критику с такой же горячностью, как и недобросовестному рецензенту «Вестника Европы».

Излив на бумаге свое негодование против несведущих и недобросовестных критиков его книги, Толстой несколько успокоился.

Мысль об ответе критикам была оставлена, и Толстой ограничился тем, что напечатал в «Московских ведомостях» письмо в защиту своего способа обучения грамоте. Письмо датировано 1 июня 1873 года.

«Звуковой способ мне не только хорошо известен, но едва ли не я первый привез его и испытал в России двенадцать лет тому назад после своей поездки по Европе с целью педагогического изучения».

Но, испытавши этот метод в своей школе, Толстой, как он пишет, пришел к выводу, что метод этот «противен духу русского языка и привычкам народа», требует особо составленных для него книг, представляет огромные трудности для применения и обучение по нему трудно и продолжительно. Поэтому Толстой ввел в своей школе вместо звукового метода иной метод — слуховой. По этому методу, пишет Толстой, «способный ученик выучивается в 3—4 урока, хотя медленно, но правильно читать, а неспособный — не более как в 10 уроков».

И Толстой предлагает всем педагогам, занимающимся обучением детей грамоте, сделать опыт — произвести обучение нескольких учеников по его способу и по способу звуковому. С таким же предложением он обращается и к Московскому комитету грамотности.

«Самый процесс обучения грамоте есть одно из ничтожнейших дел во всей области народного образования». Но и это дело, прибавляет он, нужно делать тем способом, которым «проще и скорее» можно достигнуть наибольших успехов102.

XVIII

Время вполне оправдало уверенность Толстого в том, что своей «Азбукой» он, как Пушкин своими произведениями, воздвиг себе «памятник нерукотворный». Прошли десятилетия — и не только «Азбука» была признана замечательным произведением, но Толстой был признан основоположником русской детской литературы.

Уже в 1881 году известный деятель народной школы профессор С. А. Рачинский писал: «Детские книги гр. Льва Толстого следует знать всякому образованному русскому человеку.

Ни в одной европейской литературе ничего подобного не существует... Этот великий писатель посвятил несколько лет своей жизни сельской школе, много учил в ней и многому в ней научился. Его детские книги (пригодные для детей всех сословий) — не плод художественной прихоти, а жизненное дело, совершенное с глубочайшим вниманием ко всем его практическим подробностям, с высокой простотою и смирением. Во многих своих очерках и мелких рассказах он доходит до чисто пушкинской трезвости и силы»103.

— практик и теоретик — Д. Д. Семенов, последователь Ушинского, писал о детских учебных книгах Толстого: «Предлагаемый нашим великим писателем после азбуки первый материал для детского чтения — верх совершенства как в психологическом, так и в художественном отношении. Что за выразительность и образность языка, что за сила, сжатость, простота и вместе изящество речи, что за краткость, отрывочность и вместе содержательность и законченность каждой фразы, каждого отдельного рассказа! Какая картинность в изображениях, и притом картинность чисто русская, народная, наша собственная! В каждой мысли, в каждом рассказе есть и мораль, но мораль не выдуманная... и притом она не бросается в глаза, не надоедает детям, а скрыта в художественном образе, а потому так и просится в душу ребенка и глубоко западает в нее... Мы не раз были свидетелями, как дети, прослушав или прочитав только раз или два маленький рассказец, передавали его дословно без всяких наводящих вопросов. Только такой великий художник, мыслитель, психолог и чисто русский человек, как гр. Л. Н. Толстой, мог создать для наших русских детей столь образовательное чтение и по форме, и по содержанию, и по цели. Таковы его и следующие за «Азбукой» четыре книги для чтения»104.

В 1921 году выдающийся советский педагог А. И. Елизарова, сестра В. И. Ленина, по поводу переиздания «Книг для чтения» Толстого Государственным издательством писала:

«Всякий, кому приходилось заниматься в народных школах, с удовольствием, как старого знакомого, встречает книгу рассказов Толстого. Сколько воспоминаний связано с ними! Тех незабываемых воспоминаний, когда над этими книжками разгорались детские личики, когда от них подымались глаза, горящие интересом и восторгом перед вновь открывающимся кладезем тех знаний и наслаждений, которые дает книга. Не механическое составление слов, а целые яркие, доступные картины из жизни окружающего. Не скучная учеба, когда заставляют зачем-то складывать длинные малопонятные слова и фразы, где детская мысль путается в различных причастиях и «которых», не зная, направо или налево их отнести, а своим языком рассказанная повесть как о том, что окружает, так и о новом интересном... должны войти в сокровищницу нашего слова. Давая ощущение счастья, как всякое истинно художественное произведение для того круга, для которого они назначены, они своей безыскусственной прелестью приохочивают к чтению, к сознательному чтению с самого начала. В этом их главное и великое достоинство, их незаменимость и непревзойденность в нашей школе, в руках наших начинающих учиться детишек...»105

Приведем некоторые отзывы других советских педагогов, литературоведов и писателей о значении детских рассказов Толстого.

«„Азбука“ Л. Н. Толстого — замечательный памятник русской педагогической литературы. Ни одна педагогическая литература других народов не имеет ничего подобного, потому что никогда не было того, чтобы гениальный писатель-художник, пользующийся мировой славою, взялся за составление учебника для начальной школы... Самый язык книги Толстого и способ передачи детям полезных сведений в занимательной форме является образцом статей этого рода, которые оказали и оказывают огромное влияние на авторов букварей и книг для классного чтения. И вообще влияние «Азбуки» Л. Н. Толстого на учебно-педагогическую литературу было огромно и не прекращается и в настоящее время... »106.

«Заслуги Толстого в области литературы для детей неизмеримо велики»107.

«Рассказы Толстого для детей по сей день являются непревзойденными образцами художественной прозы в детской литературе»108.

«Толстой — основатель прозы в русской детской литературе... Отдел природы разработан Толстым с особенным блеском...

... Язык этих рассуждений [на темы физики, химии, физиологии] должен быть примером того, как писать для детей учебные книги по географии и биологии. Все положения выводятся из живых примеров, ведутся в форме живой беседы учителя с учеником, построены так, что и понимаются и запоминаются»109.

«Произведения Л. Н. Толстого сыграли исключительную роль в формировании русской детской литературы эпохи 60-х годов, а начиная с 70-х годов прошлого века в основном были определяющими вехами ее развития... Роль Толстого в истории детской литературы огромна и как теоретика и как основоположника в ней реалистического, нравственно-воспитательного направления... В детской литературе нет рассказов, равных его рассказам по лаконичности формы, по колоритности образов, по динамичности сюжетов, по эмоциональности, по классическому народному языку... ... Он оказался родоначальником русской зообеллетристики для детей... Толстой по праву может считаться художником, утвердившим в детской литературе принцип народности... Толстой окончательно меняет облик русской детской литературы, уводя ее из барской детской в крестьянскую избу... Толстой органически слил две отрасли человеческой культуры — литературу и педагогику и гениально решил важнейшие проблемы детской литературы»110.

«Трудясь над своими детскими книгами, — писал С. Я. Маршак, — Лев Толстой решал не одну педагогическую, но и художественную задачу. Для него было делом писательской чести справиться не только с многолистной эпопеей, но и с рассказом из четырех строчек, с повестью из двадцати четырех страниц. Умение писать коротко и просто было для него проявлением и доказательством высшего мастерства. Кто из современных ему писателей нашей страны и зарубежных стран мог поспорить с ним в этом искусстве!

Сегодня, перечитывая учебные книги Толстого, мы особенно ценим в них его блистательное умение пользоваться всеми оттенками, всеми возможностями родного языка, его щедрую затрату писательского мастерства на каждые три-четыре строчки, которые превращаются под его пером в умные, трогательные и убедительные рассказы...

В «Четырех книгах для чтения» Льва Толстого вы найдете и басни в прозе, и сказки, и «рассуждения» — научные очерки на самые разнообразные темы... И все это написано пером Льва Толстого, тем же пером, что написало «Войну и мир», «Детство» и «Воскресение». Не жалея своего времени и сил, великий писатель трудился над очерком для детей на тему: «Отчего потеют окна и бывает роса?»...

Но венцом «Книг для чтения», несомненно, является... — «Кавказский пленник».

Вряд ли можно найти во всей мировой литературе более совершенный образец маленькой повести для детей. В «Кавказском пленнике» мы находим редчайшее сочетание романтического сюжета с глубокой, поистине толстовской правдивостью и точностью в изображении обстановки и действующих лиц. «Кавказский пленник» показал всему миру, какой содержательной может быть детская повесть, напечатанная крупным шрифтом на двух десятках страниц. В ней есть приключения, столь привлекательные для юного читателя, но есть и большие чувства, оставляющие след на всю жизнь»111.

«Азбука» Толстого переведена на 71 язык народов СССР112.

Рассказы Толстого для детей в отдельных изданиях и сборниках выпускаются огромными тиражами.

«Маленькие рассказы, сказки, басни» Толстого в издательстве художественной детской литературы в Москве были выпущены в 1956 году в количестве 300 000 экземпляров, в 1958 году — в количестве 600 000 экземпляров.

«Азбуки» в 1960 году были выпущены в количестве 1 280 000 экземпляров, «Рассказы для маленьких» в 1961 году в количестве 425 000 экземпляров; сборник «Рассказы», содержащий пять рассказов Толстого, разошелся в 1958 году в количестве 1 500 000 экземпляров, сказка «Три медведя» в 1961 году — в количестве 500 000, рассказ «Птичка» в издании 1959 года — в количестве 1 500 000 экземпляров и т. д.

Эти полумиллионные и миллионные тиражи красноречивее всяких рассуждений говорят о том, что тот памятник, который создал Толстой 90 лет тому назад своими детскими книжками, и в наши дни стоит так же твердо и нерушимо.

Примечания

1 Письмо к А. А. Толстой от 12 января 1872 г. Полное собрание сочинений, т. 61, стр. 269.

2 Там же, стр. 338.

3 «Азбуки» с точностью воспроизведен в томе 22 Полного собрания сочинений, вышедшем в 1957 г.

4 В. Я. Струминский. Л. Н. Толстой в истории русской педагогики. «Советская педагогика», 1940, 11—12, стр. 129.

5 Объяснение приемов обучения грамоте по предлагаемому им способу было дано Толстым также в статье «Как учить по слуховому способу», помещенной в его «Новой азбуке», вышедшей в свет в 1875 г.

6 Редозубов«К. Д. Ушинский, В. П. Вахтеров, В. А. Флеров об обучении грамоте». М., Учпедгиз, 1941, стр. 11.

7 Полное собрание сочинений, т. 61, стр. 308.

8 «Азбука», кн. I, стр. IV.

9 «Об общественной деятельности на поприще народного образования». Полное собрание сочинений, т. 8, стр. 291—292.

10

11 «Азбука», кн. I, стр. 173.

12 «Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью» («Война и мир», т. I, ч. 1, гл. XI).

13 Неопубликованные «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого, запись от 17 января 1907 г.

14 «Басни Эзопа». М., 1880, статья «Эзоп и его басни», стр. XII.

15 «Об общественной деятельности на поприще народного образования». Полное собрание сочинений, т. 8, стр. 281.

16 В письме к автору рассказов для детей Глебу Макарову Толстой писал 17 марта 1908 г.: «Особенно нравится мне в ваших рассказах то, что тот вывод, нравственный или практический, который вытекает из рассказа, не сказан, а предоставлено самим детям сделать его» (Полное собрание сочинений, т. 78, 1956, стр. 94).

17 «Азбука», кн. I, стр. 173.

18 «Избранные басни Эзопа». Перевод с греческого В. Алексеева. СПб., 1888, стр. 54.

19 «Азбука», кн. II, стр. 2.

20 «Избранные басни Эзопа», стр. 43—44.

21 «Азбука», кн. I, стр. 68.

22

23 «Басни Эзопа». М., 1880, стр. 113.

24 Толстой«Ясная Поляна. Статьи и документы». М., 1924, стр. 101—102.

25 Установленные источники басен, сказок и рассказов, помещенных Толстым в его «Азбуку», указаны в комментариях В. С. Спиридонова к 21 тому Полного собрания сочинений, вышедшему в 1957 г. (стр. 623—676).

26 «Педагогический листок», 1873, № 1.

27 «Азбука» графа Л. Н. Толстого. «Вестник Европы», 1873, № 1.

28 Бабушкина. История русской детской литературы. М., Учпедгиз, 1948, стр. 21.

29 Толстой очень любил эту сказку Андерсена и в 1907 г. вторично изложил ее для детей (в этом изложении восстановлен ребенок — «малое дитя», — крикнувший, что царь голый) (Полное собрание сочинений, т. 40, 1956, стр. 403). Кроме того, Толстой часто пользовался образом ребенка, употребленным Андерсеном, для иллюстрации своих мыслей. Так, 11 марта 1910 г. он записал в дневнике: «Революция сделала в нашем русском народе то, что он вдруг увидал несправедливость своего положения. Это — сказка о царе в новом платье. Ребенком, который сказал то, что́ есть, что царь голый, была революция» (Полное собрание сочинений, т. 58, 1934, стр. 24).

30 «Азбука», кн. I, стр. 173.

31 Народное предание «Шат и Дон» было записано самим Толстым, как уведомлял он Страхова в середине октября 1872 г. (Полное собрание сочинений, т. 90, 1958, стр. 230).

32 И. Паульсон. Книга для чтения и практических упражнений по русскому языку. СПб., 1860, стр. 128.

33 «Азбука», кн. I, стр. 181.

34 Гусев. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии. 1828—1855. М., 1954, стр. 435—437.

35 Н. М. «Кавказский пленник (быль)». «Библиотека для чтения», 1838, 11, стр. 17—52. Впервые указание на повесть Н. М. как на источник «Кавказского пленника» Толстого было сделано в статье В. А. Попова «Историко-литературный источник „Кавказского пленника“». «Летописи Гос. лит. музея», кн. 12, М., 1948, стр. 190—192.

36 «Русский вестник», 1864, № 11—12.

37 «Что такое искусство?», гл. XVI.

38 Русанов—25 августа 1883 года). «Толстовский ежегодник 1912 г.». М., стр. 60—61.

39 К. Из школьных воспоминаний. «Вятская речь», 28 августа 1908 г., № 147.

40 Б. Эйхенбаум«Советский писатель», 1960, стр. 83—84.

41 Б. . Указ. соч., стр. 84—85.

42 Статья «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?».

43 «Война и мир», т. IV, ч. III, гл. XIII.

44 —1881 годам, рассказывает: «Помню, однажды за столом я рассказал, как моя няня горько плакала, когда я читал ей рассказ Льва Николаевича «Бог правду видит, да не скоро скажет». Лев Николаевич прослезился и сказал: «Эти слезы няни — истинная критика и высшая награда для меня за этот рассказ. Я для того его и писал, чтобы показать, с каким терпением люди должны переносить в жизни все несчастья. Я сам проливал слезы, когда описывал состояние купца Аксенова в тюрьме в то время, когда его жена пришла навестить его и спросила: „Неужели ты в самом деле решился убить соседа на постоялом дворе? “» («Летописи Гос. лит музея», кн. 12, стр. 258).

45 «Печать и революция», 1922, 7, стр. 328—330.

46 См. Полное собрание сочинений, т. 34, 1952, стр. 397.

47 Н. Н. Гусев

48

49 Р[езенер]. «Азбука» графа Л. Н. Толстого. «Народная школа», 1873, № 6.

50 —207.

51 Там же, т. 61, стр. 322.

52

53 «Мы видим и опустевшую в праздничное утро, когда весь народ ушел в церковь, деревню, и сонный барский двор, и дородного старосту с его тяжеловатым юмором и хозяйской деспотичностью, и бабу, которая в своей трудовой жизни ко всему привыкла, она может сесть верхом на палку и опуститься в колодец, и переполох среди народа, бестолковую суету тогда, когда нужна трезвая организованность, и, наконец, наиболее сообразительных людей, всегда оказывающихся в растерянной, мятущейся толпе и выручающих из беды — здесь это молодой ловкий плотник и старик, повидавший в жизни виды» (А. П. . История русской детской литературы. М., Учпедгиз, 1948, стр. 378).

54 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы». Полное собрание сочинений, т. 8, стр. 104. Близкую к этим соображениям Толстого мысль находим у А. М. Горького: «Наша книга о достижениях науки и техники должна не только давать конечные результаты человеческой мысли и опыта, но вводить читателя в самый процесс исследовательской работы, показывая постепенное преодоление трудностей и поиски верного метода» (М. «Советский писатель», 1953, стр. 616).

55 «Азбука», кн. I, стр. 181.

56 Полное собрание сочинений, т. 64, 1953, стр. 11.

57 Там же, т. 21, стр. 430.

58 «Азбука», кн. I, стр. 182.

59 Там же, стр. 183.

60 «Что читать народу? Критический указатель книг для народного и детского чтения, составленный учительницами Харьковской частной женской воскресной школы». СПб., 1884, стр. 34—39.

61 «Об общественной деятельности на поприще народного образования». Полное собрание сочинений, т. 8, стр. 289.

62

63 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы». Полное собрание сочинений, т. 8, стр. 60—611.

64 «Азбука», кн. I, стр. IV.

65 Там же, кн. II, стр. 156.

66 «Песни, собранные П. Н. Рыбниковым», т. I. М., 1861, стр. 32—33 и 39—40.

67 «Песни, собранные П. Н. Рыбниковым», т. I. М., 1861, стр. 35.

68 «Власть земли» (гл. IV). «В стариннейшей былине о Святогоре-богатыре», — писал Г. И. Успенский, — «с глубочайшею силой и простотой» указывается «могущество» «самой обыкновенной, натуральной земли». Цитируя ответ Микулы Святогору, Успенский подчеркивает в нем те самые слова, которые были прибавлены Толстым, чего Успенский, разумеется, не мог знать.

69 «Песни, собранные П. Н. Рыбниковым», т. I, стр. 17—26.

70 «Азбуке», см. в статье: Э. Е. Зайденшнур. Работа Л. Н. Толстого над русскими былинами. «Русский фольклор. Материалы и исследования», V. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1960, стр. 329—366.

71

72 —432, 502—503.

73 Письмо к Е. Н. Ахматовой от 1 октября 1862 г. «Литературное наследство», т. 69, кн. первая, М., Изд-во АН СССР, 1961, стр. 521.

74 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы». Полное собрание сочинений, т. 8, стр. 61.

75 Письмо к М. М. Ледерле от 25 октября 1891 года. Полное собрание сочинений, т. 66, 1953, стр. 67.

76 «Азбука», кн. III, стр. 182—183.

77 «Об общественной деятельности на поприще народного образования». Полное собрание сочинений, т. 8, стр. 295.

78 «Азбука», кн. IV, стр. 228.

79 Виктор Яковлевич Буняковский (1804—1889) — выдающийся русский математик, доктор математики парижского факультета наук, с 1864 г. — вице-президент Академии наук, состоял почетным членом всех русских университетов и многих ученых обществ, автор более ста математических сочинений.

80 —340, как письмо к графу Д. А. Толстому.

81 «История математических исследований», вып. XII. М., 1959, стр. 505—524.

82 Полное собрание сочинений, т. 61, стр. 323—324.

83 «Журналистика». «С. -Петербургские ведомости», 6 мая 1872 г., № 123.

84 Страхов

85 А. О. (В. Г.). Очерки текущей литературы. Граф Л. Н. Толстой. «Русский мир», 29 апреля 1872 г., № 104.

86 «Литературное обозрение». «Всемирная иллюстрация», 17 июня 1872 г., № 181. По мнению Страхова, статья была написана редактором журнала К. К. Случевским (письмо к Толстому от 5 мая 1875 г. «Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», СПб., 1914, стр. 64).

87

88 П. . «Азбука» графа Л. Н. Толстого. «С. -Петербургские ведомости», 1 декабря 1872 г., № 330.

89 «Вестник Европы», 1873, 1, стр. 450—456.

90 Н. Н. . Критические статьи, т. 2. Киев, 1902, стр. 63—64.

91 «Современность», 1873, № 23—24.

92 Р[езенер«Азбука» графа Л. Н. Толстого. «Народная школа», 1873, 6, стр. 59—64.

93 «Азбука» графа Л. Н. Толстого. «Детский сад», 1873, 1, стр. 49—52.

94 «Азбука» графа Л. Н. Толстого». «Гражданин», 1873, 1, стр. 23—24.

95 Петр Андр. Берс, которому поручена была продажа «Азбуки», 22 февраля 1873 г. писал своей сестре Т. А. Кузминской: «Азбука приводит меня в отчаяние. До сих пор еще кое-как распродавалась, а в последнее время продажа совсем прекратилась, а у меня остались нетронутыми 2000 экземпляров, которые я теряю надежду продать». Он же на другой день писал Толстому, что всего было продано за три с половиною месяца около 400 экземпляров. (Письма не опубликованы; хранятся в Отделе рукописей Гос. музея Л. Н. Толстого).

96

97 Там же, т. 62, 1953, стр. 9.

98 «Дневники С. А. Толстой. 1860—1891», стр. 34.

99 Полное собрание сочинений, т. 62, стр. 12.

100 — в Полном собрании сочинений, т. 61, стр. 338—339.

101 Полное собрание сочинений, т. 21, стр. 409—411.

102 «Московские ведомости», 7 июня 1873 г., № 140; Полное собрание сочинений, т. 62, стр. 32—33.

103 . Сельская школа. М., 1891, стр. 58—59.

104 Д. Д. Семенов«Воспитание и обучение», 1887, 2, стр. 39. То же в книге: Д. Д. Семенов. Избранные педагогические сочинения. М., Академия педагогических наук, 1953, стр. 176.

105 «Печать и революция», 1921, 7, стр. 328.

106 Чехов«Азбука» Л. Н. Толстого. Рукопись.

107 Проф. В. А. Вейкшан

108 М. Чачко. Язык детской литературы. «Литературная газета» 12 сентября 1934 г., № 122.

109 М. . Рассказы Л. Н. Толстого для детей. «Начальная школа», 1937, 2, стр. 26—41.

110 Бабушкина. История детской русской литературы. М., Учпедгиз, 1948, стр. 344—397.

111 С. —531.

112 Приводимые ниже сведения, кончая 1955 годом, взяты из книги «Библиография произведений Л. Н. Толстого». М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 291. Сведения об изданиях детских рассказов Толстого в последующие годы доставлены Научной библиотекой Гос. музея Л. Н. Толстого.

Раздел сайта: