|
Глава 9. 1905 г. Революционное движение. "Круг чтения"
В прошлой главе мы описали жизнь Льва Николаевича в 1904 году. Чтобы верно отнестись к его деятельности в 1905 году, нужно вернуться назад и вкратце резюмировать те события общественной жизни России, которые подготовили грозные и кровавые явления 1905 года.
В августе 1904 года был объявлен манифест по случаю рождения наследника. Этот манифест давал амнистию многим политическим ссыльным и эмигрантам. Под этот манифест подвели и меня, и я получил разрешение вернуться в Россию. Наступило время Святополка-Мирского и политики доверия. Интеллигентные круги, руководящие общественным мнением, заволновались и преисполнились ожиданием новых великих событий. Русско-японская война подходила к концу. В конце декабря по старому стилю я отправился в Россию и прямо, не заезжая в Москву, свернул на Тулу и прибыл в Ясную Поляну. Трудно описать радость и волнение, охватившие меня при этой встрече со Львом Николаевичем после почти 8-летней разлуки. Я прожил в Ясной Поляне недели две. Привожу здесь мое краткое описание этой встречи, которое я поместил в виде статьи в новой тогдашней свободной газете "Наша жизнь".
Отрезанный от России не зависящими от меня обстоятельствами, я восемь лет не видался со Львом Николаевичем. Я с некоторым страхом ехал к нему, зная о перенесенных им за это время болезнях; я ожидал увидеть дряхлого согбенного старика и, к моей большой радости, я нашел его бодрым, здоровым, веселым, полным жизненной энергии, не той энергии, которая требует для удовлетворения себя большой суеты, а той, которая выражается в непрестанном труде мысли, в постоянной отзывчивости на все серьезные явления жизни.
Эта высшая, духовная, жизненная энергия, выражаясь в неутомимой деятельности, вместе с тем служит ему критерием для оценки явлении жизни, из которой он, подобно магниту, выбирающему железные опилки из кучи песка, выбирает то, что притягивает к себе его в высшей степени развитая духовная личность.
Избегая суетливых разговоров о повседневных явлениях жизни, он не читает газет.
"Чтение газет", - говорит Л. Н., - это курение табака, затемняющее, одурманивающее сознание, засоряющее мозги".
Но в зале его гостеприимного дома собирается кружок людей, вокруг кого-нибудь, только что приехавшего, завязывается оживленный обмен мыслей, слышатся возгласы "Порт-Артур", "земцы", "конституция", "земельный вопрос" и т. д. И Л. Н-ч незаметно подходит, подсаживается к говорящим, и те умолкают, чтобы услышать его веское слово, и он вступает в спор, волнуется, вскакивает и со словами "опять накурился чужих папирос" быстро уходит в свой кабинет, чтобы снова предаться своим размышлениям, сосредоточиться на основных вопросах человеческой жизни.
Одним из поводов, заставлявших его "закуривать чужие папиросы", было помещение в газетах его телеграммы - ответа на вопрос филадельфийской прессы и различные комментарии к ней. Он снисходительно улыбнулся, когда ему показали сочувственную цитату "Московских ведомостей", показав этой улыбкой, что "комментарии излишни". Он выразил живейшую радость, узнав в статье "Нашей жизни", в которой разъяснялось, что Л. Н-ч, будучи принципиальным врагом всякого насилия, не может признавать хорошей какую бы то ни было государственную власть; когда же он сам обращается к власти, то требует от нее только свободы.
И во всех близких ко Льву Николаевичу людях статья эта вызвала полное удовлетворение.
Мысли Льва Николаевича, работающего в своем уединении, как нам кажется, направляются, главным образом, по трем путям: во-первых, он занят все большим и большим уяснением себе своего миросозерцания и освещением событий жизни с точки зрения этого миросозерцания; кроме того, он постоянно озабочен тем, чтобы дать людям сейчас возможно лучшую духовную пищу; так, еще недавно он закончил большую работу - "Круг чтения", сборник образцов философской и художественной литературы всех времен и народов; наконец, часто, быть может иногда помимо его желания, мысли его выливаются в художественные образы, и он их набрасывает на бумаге.
Много начатых работ лежит на его литературном верстаке... но не будем заглядывать туда, это тайна.
Весьма естественно, что Лев Николаевич, стоя у корня жизни, не может принять активного участия в современном общественном движении. В этом вихревом движении, образуемом многими силами, поднимается со дна много мути, затемняющей ясное видение.
Надо подождать, пока вихрь уляжется, муть осядет на дно, и тогда в прозрачной тишине мы услышим голос пророка.
Искренняя любовь к народу всегда была одним из главных нервов жизни Льва Николаевича Толстого.
И о благе народа он высказывается всегда очень определенно. Духовное благо народа - это сознательная религия, и все, что способствует развитию ее, то ведет его к этому духовному благу. Материальное благо народа есть земля. И все, что ведет к решению вновь назревшего земельного вопроса, то ведет к материальному благу народа.
Земельный вопрос часто и с разных сторон обсуждался Львом Николаевичем, и как иллюстрацию этого обсуждения он недавно получил сведение о слухах, ходящих в народе о том, что 40 лет тому назад начался выкуп душ. Этот выкуп кончили, и теперь надо ждать манифеста о выкупе земли...
Умудренный непрестанной работой мысли, жизненным опытом и обладающий постоянным запасом художественных образов, Лев Николаевич часто говорит притчами. Так, выйдя раз из своего кабинета в столовую, где сидели его семейные и кое-кто из гостей, он сказал приблизительно так:
- Я на днях записал в своем дневнике: чтобы построить здание, нужно, главным образом, три элемента; рабочую энергию, т. е. стремление к созиданию, пригодный материал и цемент, его связывающий. Так и для постройки здания человеческой жизни. Стремление к созиданию есть, оно вложено в людей в виде общественных инстинктов. Материал - это мы сами, и чтобы быть пригодным материалом, отесанным камнем - необходимо самосовершенствование. Скрепляющий цемент - это религиозное сознание необходимости единения.
Пораженный ясностью этого сравнения, я захотел еще больше закончить его и попытался возразить:
- Мне кажется, - сказал я, - что нужен еще четвертый элемент - это план будущего здания.
Подумав немного, Лев Николаевич сказал: "да, нужен, но план этот нам неизвестен". И с этими словами он вернулся к себе.
Вот какие полные жизни вопросы волнуют обитателей яснополянского дома. И эти вопросы, и решения их, не нарушая тихого, семейного мира, царствующего в этом доме, разносятся многочисленными посетителями Ясной Поляны по всему миру.
Одним из событий, вызвавших большие споры и волнения, было известие о сдаче Порт-Артура. Мы уже видели в своем месте из записи дневника, что его огорчила эта весть и в этом огорчении он поймал себя на остатке чувства патриотизма.
Я присутствовал при разговоре Л. Н-ча с его зятем Оболенским по этому вопросу. Лев Николаевич сказал: "В наше время это считалось бы позором и казалось бы невозможным - сдать крепость, имея запасы и 40-тысячную армию". Оболенский возражал ему с той точки зрения, что эта сдача сохранила многие жизни. Л. Н. сказал, что он говорит не с этой точки зрения, а с точки зрения человеческого достоинства в раз начатом деле. Не надо было начинать войны, не надо совсем войска. Но тот, кто взял на себя эти обязанности и ответственность, должен быть честен и разумен и доводить дело до конца.
Я был тоже удивлен этой ноткой военной чести, заговорившей во Л. Н-че. Но должен прибавить, что больше того, что здесь привел, сказано не было. Я передаю это по памяти через 15 лет; быть может, не совсем точно, но смысл был тот.
Я привожу этот разговор к тому, чтобы упомянуть о том, как был он эксплуатирован свояченицей Л. Н-ча, Т. А. Кузминской, присутствовавшей при этом разговоре. Через 10 л., уже во время всемирной войны, в парижской газете "Фигаро" появилась статья "Толстой и война", в которой доказывалось что Толстой - патриот и одобряет войну. При этом в статье приводилось несколько патриотических фраз из "Севастопольских рассказов", которые, как известно, были испорчены цензурой, вставившей некоторые патриотические выражения, и затем мнение его о сдаче Порт-Артура, конечно, в преувеличенно-патриотической окраске.
Живя в Ясной Поляне, я много пополнил свои биографический материал для 1 тома, так как Лев Николаевич дал мне читать дневники своей молодости и разрешил сделать оттуда выписки. Конечно, я воспользовался и устной беседой с ним для разъяснения темных мест из его юной жизни.
Я встретил в Ясной Поляне новый, 1905 год. Мне удалось 1-го января снять с Л. Н-ча фотографию в его кабинете.
Самые глубокие мысли высказывались Л. Н-чем в простои частной беседе. Так, в разговоре с Марьей Львовной 5-го января он сказал:
- Как в нашем сознании медленно и незаметно происходила перемена, и ты из ребенка стала женщиной, а я - стариком, так и в народе меняется сознание; и когда в народе должна произойти перемена, то он выкидывает всякие глупости: Манчжурия, декадентство... Теперь мы постепенно приходим к сознанию, что государство не нужно, что оно - учреждение отжившее. Для руководства общей жизнью нужно не насилие, а религиозное сознание. И по мере того, как будет развиваться религиозное сознание, будет таять государство.
Таким образом, мое личное общение со Л. Н-чем снова установилось и уже не прерывалось до самой его смерти.
В первых числах января я выехал в Москву и оттуда в Петербург, куда приехал 6 января. На вокзале я узнал странную весть о том, что во время салюта по случаю погружения в воду креста на дворцовой иордани один выстрел был произведен снарядом, который пролетел над головой царя и его свиты и ранил городового, стоявшего на набережной у Зимнего дворца. Этот выстрел был приписан небрежности, но он оказался началом кровавых событий, Мне пришлось быть свидетелем и гапоновской бойни 9 января.
В Ясной, конечно, тоже было волнение, и до Л. Н-ча дошли слухи, письма и личные свидетельства обо всем происходившем в Петербурге.
Нечего и говорить о том, как был возмущен Л. Н-ч всем, что творилось в Петербурге во имя какого-то блага, так плохо понятого с обеих сторон.
Но все-таки Л. Н-ч не переоценивал этого события. Он знал, что в это время происходила другая, еще более ужасная бойня, русско-японская война. Я застал Льва Николаевича за писанием статьи, в которой он более пространно говорил, что сказал вкратце в той телеграмме в американские газеты, которую мы привели в предыдущей главе.
Л. Н. старается показать в этой статье, что политическая, либерально-революционная агитация, дававшая себя знать в это время в России, не есть народное движение и потому не заслуживает того уважения, которое ей воздают.
Л. Н. считает истинным то революционное движение, которое ставит в основу освобождение земли и неподчинение какому бы то ни было правительству.
В конце статьи он приводил письмо неизвестной ему женщины о петербургских событиях, полное глубокого возмущения по поводу всего там происходившего, причем автор письма старается проникнуть в причину этих ужасных явлений и говорит так:
"Я не могу определить, что тут самое страшное, кажется то, что они не понимают и что у них обыкновенные лица, несмотря на то, что через час будут убитые люди и везде на камнях кровь. Кажется, самое страшное - ощущать, что между людьми нет никакой связи, кажется - это самое ужасное. Из той же деревни, только одни в серой шинели, а другие в черном пальто, и никак не можешь понять, почему серые шутят о морозе и мирно поглядывают на идущих мимо них черных людей, когда они не только знают, что у каждого из них патронов на десять выстрелов, но знают и то, что через час-два все эти патроны будут истрачены. И черные люди смотрят на них, точно так тому и быть должно. Об этом разобщающем людей читаешь в книгах, говоришь и не чувствуешь, как это страшно, а когда все это вокруг тебя и, как эти дни, на время все другое перестало существовать, а есть только это одно: серые шинели, черные пальто и нарядные шубы и все они заняты одним, но все по-разному, хотя никто из них не знает, почему одни стреляют, другие падают, третьи смотрят".
И Л. Н-ч заканчивает статью такими словами: "Да, все дело в том, что есть что-то, что разобщает людей, и что нет связи между людьми. Все дело в том, чтобы устранить то, что разобщает людей, и поставить на это место то, что соединяет их. Разобщает же людей всякая этого люди, перед всеми нами стоит один и тот же идеал высшего совершенствования, и только стремление к нему уничтожает разобщение и приближает нас друг к другу".
Ко Льву Николаевичу стекались в Ясную друзья и корреспонденты, русские и иностранные, желающие услышать от него веское, авторитетное слово о происходящих событиях.
Так, 19 января приезжали к нему два ирландца, Девит и Меконна; они явились ко Льву Николаевичу как представители 10 американских газет. Оба они сочувственно относились ко Льву Николаевичу и внимательно записывали все, что он им говорил. Вернувшись в Тулу, они послали в американские газеты по телеграмме, из которых каждая стоила 600 рублей.
После них приехал Вильямс, родом из Новой Зеландии, корреспондент английской газеты "Манчестер гардиан". Этот замечательный человек знал 24 языка, древних и новых, восточных и западных, и говорил со Львом Николаевичем по-русски.
А жизнь шла и развивалась в народе своеобразным путем. И Л. Н-ч записывает в своем дневнике проявления этой новой жизни, которые доходят до него с разных концов мира, как к единому духовному центру; вот что он пишет в январе этого года:
"Утром нынче было через Ледерле письмо от двух отказавшихся от службы матросов: они в Кронштадте, в тюрьме. Хочу сейчас написать им и их начальнику. Поискал в календаре имя начальника - не нашел. Раздумал писать. Утром был от Накашидзе милый человек Кипиани, который рассказал чудеса о том, что делается на Кавказе, в Гурии, Имеретии, Мингрелии, Кахетии. Народ решил быть свободным от правительства и устроиться самому. Душан записал. Надо будет изложить это великое дело".
Движение это в Гурии выразилось в следующих фактах: притесняемые помещиками, отбиравшими у них 2/3 урожая, крестьяне отказались арендовать помещичьи земли, так что эти земли пустовали около 2-х лет. Кроме того, гурийцы решили вести нравственный образ жизни - не воровать, не грабить и не лгать. В случае возникновения каких-либо споров и недоразумений - не обращаться к властям, а решать дела между собою. Все общественные дела решать всеобщими сходками (на них собиралось до 5.000 человек), Детей воспитывать в отвращении к убийству. Заботиться об их образовании. Подати платить аккуратно. Вести простую жизнь по своей совести. Сначала к этому было прибавлено "и по Христу", но для того, чтобы не закрыть путь присоединения к этому движению магометанам, которых много среди гурийцев, отменили эту прибавку "по Христу" и оставили только формулу "по совести".
Вот об этом-то и рассказал приехавший ко Льву Николаевичу Кипиани, посланный другом Л. Н. Ильей Петровичем Накашидзе. Лев Николаевич ответил ему следующим письмом:
"...Сведения, которые Кипиани сообщил, по моему мнению, огромной важности, и непременно надо познакомить людей с тем огромной важности событием, которое происходит в Гурии.
Хотя и знаю, что гурийцы не имеют понятия о моем существовании, мне все-таки очень хочется передать им выражение тех чувств и мыслей, которые вызывает во мне их удивительная деятельность. Если вы можете и найдете это удобным, передайте им, что вот есть такой старик, который двадцать лет только о том думает и пишет, что все беды людские - от того, что люди, ждут себе помощи и устройства жизни от других, от властей, а когда видят, что от власти им нет помощи и порядка, то начинают осуждать властителей, бороться против них. А что не надо ни того, ни другого: ни ждать помощи и порядка от властей, ни сердиться на них и воевать с ними. А надо одно: то самое, что делают они, гурийцы, а именно: устраивать свою жизнь так, чтобы не нуждаться в властях, надо делать опять то же, что они делают: жить по совести, по Христу - короче - по Божьи. Если можно, то передайте им, какую великую радость испытал этот старик, когда узнал, что то, о чем он думал и писал столько лет, и чего ученые и считающие себя мудрыми не понимают и не понимали, - что это самое сами для себя, своим умом и своей совестью решили тысячи людей, и не только решили, но и произвели в дело и ведут это дело так твердо и хорошо, что соседние люди пристают к ним.
Скажите им, что дело это такое важное и хорошее, что надо все силы употребить (духовные силы: кротость, рассудительность, терпение) для того, чтобы довести его до конца, чтобы быть примером для ближних и дальних людей и послужить установлению Царства Божия не силою и обманом, а разумом и любовью.
Скажите им, что не я один, но много и много людей радуются на них, готовы всячески, если возможно и нужно, послужить им и что все мы уверены, что, начав такое великое дело и так много уже сделав для него, они не оставят его и будут вести его все так же, показывая пример людям.
Скажите им, что старик, человек этот, думает, что главные их силы должны быть направлены к тому, чтобы, как они сами говорят, жить по Христу, по совести, исполняя один и тот же закон и для христиан, и для магометан, и для всех людей мира. Закон этот в том, чтобы любить всякого человека и делать другому то, что хочешь, чтобы тебе делали. Если они будут так жить, по Божьи, то никто им ничего не сделает. Если они будут с Богом, Бог будет с ними, и никто не будет в силах помешать им".
Политические разговоры, весьма распространенные в это время, утомляли Л. Н-ча, и он записывает в дневнике такую характерную мысль:
"Слушал политические рассуждения, споры, осуждения и вышел в другую комнату, где с гитарой пели и смеялись. И я ясно почувствовал святость веселья. Веселье, радость - это одно из исполнений воли Бога".
В это время у Льва Николаевича возникают новые мысли философского направления, и он набрасывал их в дневнике:
Записано: "я делаю то, что есть". Это значит то, что жизнь - не только моя вся от рождения до смерти, т. е. я, какой я стал во всю жизнь, но и жизнь всего мира, все это есть, но мне не видно по моей ограниченности; это открывается мне по мере моего движения в жизни. Это есть, а я делаю это; в этом жизнь".
Эта же мысль, более развитая, записана у него через несколько дней:
что я могу находиться в начале или в середине ее, уже есть; а то, что будет, так же несомненно есть, как и то, что было. Так же есть и все то, что будет с человеческим обществом, с планетой Земля, с солнечной системой; я только не могу видеть всего, потому что я отделен от Всего. Я вижу только то, что открывается мне по мере моих сил; я живу и, переходя от одного состояния в другое, вижу (так сказать) внутренность жизни. И кроме того, главное - имею радость творчества жизни. То, что все, что составляет мою жизнь, уже есть и вместе с тем я творю эту жизнь, - не заключает в себе противоречия. Все это есть для высшего разума, но для меня этого нет, и я имею великую радость - творить жизнь в пределах, из которых не могу выйти. Если допустить Бога (что совершенно необходимо для рассуждений в этой области), то Бог творит жизнь нами, то есть отделенными частями своей сущности".
Эта мысль о существовании в настоящем всего того, что развертывается во времени, занимала не одного Льва Николаевича; в Западной Европе в этом направлении уже работали Эйнштейн, Ленорман и др.
Продолжавшиеся военные действия волновали Льва Николаевича, и он с напряженным вниманием следил за борьбой этих двух миров. И в дневнике его мы находим интересные мысли по этому поводу:
"Вчера получилось известие о разгроме русского флота. Известие это почему-то особенно сильно поразило меня. Мне стало ясно, что это не могло и не может быть иначе. Хоть и плохие мы христиане, но скрыть невозможно несовместимость христианского исповедания с войной. Последнее время (разумея лет тридцать назад) это противоречие стало все более и более сознаваться. И потому в войне с народом нехристианским, для которого высший идеал - отечество и геройство войны, христианские народы должны быть побеждены. Если до сих пор христианские народы побеждали некультурные народы, то это происходило только от преимуществ технических, военных усовершенствований христианских народов (Китай, Индия, африканские народы, хивинцы и среднеазиатские); но при равной технике христианские народы неизбежно должны быть побеждены нехристианскими, как это произошло в войне России с Японией. Япония в несколько десятков лет не только сравнялась с европейскими и азиатскими народами, но превзошла их в технических усовершенствованиях. Этот успех японцев в технике не только войны, но и всех материальных усовершенствовании ясно показал, как дешевы эти технические усовершенствования - то, что называется культурой. Перенять их и даже дальше придумать - ничего не стоит. Дорога, важна и трудна - добрая жизнь, чистота, братство, любовь, - то самое, чему учит христианство и чем мы пренебрегли. Это нам урок. Я не говорю это для того, чтобы утешить себя в том, что японцы победили нас. Стыд и позор остаются те же. Но только они не в том, что мы побиты японцами, а в том, что мы взялись делать дело, которое не умеем делать хорошо и которое само по себе дурно".
Вопрос этот сильно занимал Л. Н-ча; он несколько раз возвращается к нему и задумывает писать статью под названием "Силоамская башня", прилагая к современным событиям известную притчу Христа о Силоамской башне, при падении которой погибло много народу. Эта притча кончается словами: "если не покаетесь, то все так же погибнете".
И вот, намекая на эту притчу, он записывал в дневнике:
"18 июня. (К "Силоамской башне"). Это - разгром не русского войска и флота, не русского государства, но разгром всей лжехристианской цивилизации. Чувствую, сознаю и понимаю это с величайшей ясностью. Как бы хорошо было суметь ясно и сильно выразить это.
Разгром этот начался давно: в борьбе успеха так называемой научной и художественной деятельности, в которой евреи, нехристиане, побили всех христиан во всех государствах и вызвали к себе всеобщую зависть и ненависть. Теперь это самое сделали в военном деле, в деле грубой силы японцы, показав самым очевидным образом то, к чему не должны стремиться христиане, в чем они никогда не успеют, в чем всегда будут побеждены нехристианами: в праздном знании, в том, что называется наукой, в доставляющих удовольствие забавах, "pflichtloser Genuss", и в средствах насилия. История совершает обучение христиан отрицательным путем: показывает им, чего они не должны делать, на что не должны устремлять свои силы".
И еще в один из следующих дней он записывает так:
"(К "Силоамской башне"). Изменение государственного устройства может произойти только тогда, когда установится новая центральная власть, или когда люди местами сложатся в такие соединения, при которых правительственная власть будет не нужна. А вне этих двух положений могут быть бунты, но никак не перемена устройства".
И вот, осудив Японию как государство, Л. Н-ч вступает в живое общение с японцами, которые приветствуют его как учителя жизни. Один из них, редактор социалистического журнала, написал Л. Н-чу сочувственное письмо и получил такой ответ:
"Дорогой друг Изо Абе. Мне доставило величайшую радость получение вашего письма и газеты с английскою заметкою. От души благодарю вас за них. Хотя я и никогда не сомневался в том, что в Японии имеется немало благоразумных, нравственных и религиозных людей, которые питают отвращение к настоящей войне, тем не менее я был очень рад получить подтверждение этого мнения. Мне доставляет величайшее удовольствие, что в Японии у меня есть товарищи и сотрудники, с которыми я могу вступить в дружеское общение".
Далее Л. Н-ч указывает японцу, что социалистическое учение, распространяющееся в Японии, не удовлетворяет его, и он рекомендует религиозно-нравственную основу жизни, определяющую совершенствование каждой отдельной личности, из которых состоит все человечество.
Отрицание власти с нравственной точки зрения, как известно, составляло существенную часть мировоззрения Л. Н-ча. И он с радостью приветствует тех авторов, которые стараются обосновать это отрицание новыми, например, историческими доводами. Такую радость доставила ему брошюра Хомякова, сына известного писателя-славянофила. В этой брошюре была особенно ярко выражена мысль, которую он комментирует в дневнике:
"30 марта. Как правы славянофилы, говоря, что русский народ избегает власти, удаляется от нее. Он готов предоставлять ее скорее дурным людям, чем самому замараться ею. Я думаю, что если это так, то он прав. Все лучше, чем быть вынужденным употреблять насилие. Положение человека под властью тирана гораздо более содействует нравственной жизни, чем положение избирателя, участника власти. Это сознание свойственно не только славянам, но всем людям. Я думаю, что возможность деспотизма основана на этом. Думаю тоже, что своему участию в правительстве надо приписать безнравственность, индифферентность европейцев и американцев в конституционных государствах".
В этом же направлении Л. Н-ч отвечает одному из своих корреспондентов того времени.
В марте Л. Н-ч получил интересное письмо от одного крестьянина, служившего лакеем в Петербурге. Из первых строк ответного письма Л. Н-ча видно, о чем спрашивал его крестьянин, и потому мы приводим здесь начало этого письмо. Л. Н-ч писал так:
"Вы спрашиваете: долго ли еще будут многомиллионные серые сермяги тащить перекувыркнутую телегу стоит на одном месте.
Вы пишете: долго ли нам еще тащить ее и петь "Дубинушку": ах, идет, сама пойдет, да у-у.
Вы спрашиваете моего совета, как многострадальным и долготерпеливым зипунам дотащить перекувыркнутую телегу до назначенного места, и как народу избавиться от бесполезных трудов".
Л. Н-ч указывает автору письма, что он ответил на эти вопросы в целом ряде статей: "Единственное средство", "Неужели так надо?", "Где выход?", "К рабочему народу", "Одумайтесь!".
И снова излагает ему сущность своего ответа на поставленные вопросы. Основной ответ Л. Н-ча заключается в том, что не надо думать о том, чтобы поставить телегу как следует (процесс внешних реформ), а стараться выпрячь себя из нее, не везти ее. А для этого одно средство - жить по Божьи.
И Лев Николаевич излагает пять заповедей Нагорной проповеди: "не гневись, не блуди, не клянись, не мсти и не воюй".
"Только бы помнили люди, - продолжает он свои рассуждения, - главный закон Христов: поступай с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой, и всем хорошо будет.
Люди жалуются, что им дурно жить от богачей и начальства, что они разоряют и убивают их. Да кто же им велит дурно жить?
Как вошь и всякая нечисть нападает на больное тело, так и всякие богачи и начальство разводятся на дурной жизни рабочих людей. Живите хорошо - и вся эта нечисть сама собой пропадет".
И он ставит в пример сектантов, отказывающихся повиноваться властям, указывает на гурийское движение.
И заключает так:
"И потому мой совет - о телеге не думать; кому она нужна, те и пускай ее переворачивают и везут ее; а вам всеми силами, каждому добиваться своей хорошей жизни, самому жить так, как сказано в Евангелии. А будут люди жить по Евангелию, и жизнь их будет хорошая".
В конце письма Л. Н-ч добавляет, что ввиду того, что с подобными вопросами к нему обращаются многие, он посылает это письмо в печать.
Русское революционное движение того времени также дает ему повод высказать целый ряд оригинальных мыслей:
"Токвиль говорит, - записывает Л. Н-ч, - что большая революция произошла именно во Франции, а не в другом месте, именно потому, что везде положение народа было хуже, задавленное, чем во Франции: "en detruisant en partie les institutions du moyen age, en avait rendu cent fois plus odieux, ce qui en restait" (*).
(* Разрушая отчасти средневековые учреждения, сделали то, что оставшееся от них стало в сто раз хуже. *)
Это верно. И по той же причине новая, следующая революция освобождения земли должна произойти в России, так как везде положение народа по отношению к земле хуже, чем в России".
Как французы были призваны в 1790 году к тому, чтобы обновить мир, так к тому же призваны русские в 1905 году".
Русская революция должна разрушить существующий порядок, но не насилием, а пассивным неповиновением.
Недоразумение деятелей теперешней русской революции в том, что они хотят учредить для русского народа новую форму правления; русский же народ дошел до сознания того, что ему не нужно никакого".
"19 сент. Все революции - это только видимые проявления (скачки, подъемы на ступени) осуществления высшего, одного для всех закона".
"23 окт. Революция в полном разгаре. Убивают с обеих сторон. Выступил новый неожиданный и отсутствующий в прежних европейских революциях элемент "черной сотни", "патриотов"; в сущности, людей, грубо, неправильно, противоречиво представляющих народ, его требование не употреблять насилие.
Противоречие в том, как и всегда, что люди насилием хотят прекратить, обуздать насилие. Вообще легкомыслие людей, творящих эту революцию, удивительно и отвратительно: ребячество без детской невинности. Я себе и всем говорю, что главное дело теперь каждого человека - смотреть за собой, строго относиться к каждому поступку, не участвовать в борьбе. А возможно это только человеку, относящемуся религиозно к своей жизни. Только с религиозной точки зрения можно быть свободным от участия, даже сочувствия той или другой стороне и содействовать одному умиротворению тех и других.
Теперь, во время революции, ясно обозначались три сорта людей со своими качествами и недостатками: 1) консерваторы, люди, желающие спокойствия и продолжения приятной им жизни и не желающие никаких перемен. Недостаток этих людей - эгоизм, качество - скромность, смирение. Вторые - революционеры - хотят изменения и берут на себя дерзость решать, какое нужно изменение, и не боящиеся насилия для приведения своих намерений в исполнение, а также и своих лишений и страдании. Недостаток этих людей - дерзость и жестокость, качество - энергия и готовность пострадать для достижения цели, которая представляется им благом. Третьи - либералы - не имеют ни смирения консерваторов, ни готовности жертвы революционеров, а имеют эгоизм, желание спокойствия первых и самоуверенность вторых".
Конечно, такой взгляд на революционное движение возможен был у человека, не признающего государства, а стало быть и отчества. И вот, продолжая нить своих мыслей, Л. Н-ч записывает так:
"И какая кому польза духовная или телесная от того, что есть Россия, Британия, Франция... Материальные величайшие бедствия: подати, войны, рабство; в духовном отношении: гордость, тщеславие, жестокость, разъединение и солидарность с насилием.
Много было жестоких и губительных суеверий: и человеческие жертвы, и инквизиция, и костры, но не было более жестокого и губительного, как суеверие отечества - государства. Есть связь одного языка, одних обычаев, как например, связь русских с русскими, где бы они ни были, в Америке, Турции, Галиции, и англосаксов с англосаксами в Америке, в Англии, Австралии; и есть связь, соединяющая людей, живущих на общей земле: сельская община, или даже собрание общин, управляемых свободно установленными правилами жителей; но ни та, ни другая связь не имеет ничего общего с насильственной связью государства, требующего при рождении человека его повиновения законам государства.
как это соединение есть только насилие, выгодное тем, кто совершает его".
Но вот попадаются в дневнике и мысли чисто личного характера, не менее интересные:
"6 июня. Пропасть народу, все нарядные, едят, пьют, требуют. Слуги бегают, исполняют. И мне все мучительнее и мучительнее, труднее и труднее участвовать и не осуждать.
Меня сравнивают с Руссо. Я много обязан Руссо и люблю его, но есть большая разница. Разница та, что Руссо отрицает всякую цивилизацию, я же отрицаю лжехристианскую. То, что называют цивилизацией, есть рост человечества. Рост необходим, нельзя про него говорить, хорошо ли это или дурно. Это есть - в нем жизнь, - как рост дерева. Но сук, или силы жизни, растущие в суку, - не правы, вредны, если они поглощают всю силу роста. Это с нашей лжецивилизацией".
"21 сентября. Во мне все пороки, и в высшей степени; и зависть, и корысть, и скупость, и сладострастие, и тщеславие, и честолюбие, и гордость и злоба. Нет, злобы нет, но есть озлобление, лживость, лицемерие. Все, все есть, и в гораздо большей степени, чем у большинства людей. Одно мое спасение в том, что я знаю это и борюсь, всю жизнь борюсь. От этого они называют меня психологом.
И среди этих самообличений философская мысль:
"Страдаешь от того, что люди не религиозны, не понимают религиозных требований, и досадуешь на них - огорчаешься. Надо понять, что способность религиозного отношения к жизни (высшая теперь человеческая способность) не может быть передана рассуждением или каким бы то ни было духовным воздействием людям, не имеющим ее. Как нельзя научить собаку затворять дверь, или лошадей - не топтать траву, или диких людей - готовить себе жилище и пищу, пока у них не развит рассудок, так нельзя научить людей (теперь) тому, чтобы они жили, понимая все значение своей жизни, т. е. жили, руководствуясь религиозным сознанием. Люди такие только начинают вырабатываться, являются один на тысячи и являются совершенно независимо от образа жизни, материального достатка, образования, столько же и даже больше среди бедных и необразованных. Количество их постепенно увеличивается, и изменение общественного устройства зависит только от увеличения их числа".
Замечательна в это время переписка Л. Н-ча с великим князем Николаем Михайловичем. Искренность Л. Н-ча подверглась испытанию, и он вышел из этого испытания победителем. Вот что он писал великому князю:
"Перед самым получением вашего хорошего письма, любезный Николай Михайлович, я думал о вас, о моих отношениях с вами и хотел писать вам о том, что в наших отношениях есть что-то ненатуральное и не лучше ли нам прекратить их.
неловкое от этого противоречия, которое мы как будто умышленно обходим.
Спешу прибавить, что вы всегда были особенно любезны ко мне, и что я только могу быть благодарен вам. Но все-таки что-то ненатуральное, а мне на старости лет особенно тяжело быть непростым.
Итак, позвольте мне поблагодарить вас за вашу доброту ко мне и на прощанье дружески пожать вашу руку".
Николай Михайлович понял затруднение Льва Николаевича и ответил ему добрым письмом, на которое получил следующее от Льва Николаевича:
"Получил ваше письмо, любезный Николай Михайлович, - именно "любезный", в том смысле, что вы вызываете любовь к себе.
Я не забываю того, что vous avez beau etre grand Duc (*), вы человек, и для меня важнее всего быть со всеми людьми в добрых, любящих отношениях, и мне радостно оставаться в таких с вами, хотя бы и при прекращении общения.
(* Как вы ни прикидывайтесь князем. *)
Очень, очень благодарен вам за ваше доброе письмо".
Литературная работа Льва Николаевича в этом году шла очень интенсивно. По записям его дневника можно проследить как эту работу, так и другие, мелкие факты его жизни.
к "Учению 12 апостолов". Хуже, не годится. И письмо о перекувыркнутой телеге".
"4 мая. За это время окончил "Великий грех". Написал рассказ на "Молитву". Казалось - хорошо, и умилялся во время писания, а теперь почти не нравится".
"22 ноября. За это время поправлял "Божеское и человеческое" и все недоволен. Но лучше. Начал "Александра I". Отвлекся "Тремя неправдами": не вышло. Здоровье - равномерное угасание. Очень хорошо. Великое событие: Таня родила. Приехала Маша с мужем. Очень хочется писать "Александра I". Читал "Павла" и "Декабристов". Очень живо воображаю. Каждый день езжу верхом. Записать надо тоже, кажется, важное, но нет. Не знаю, как выйдет. Пропустил эти страницы и пишу".
"9 декабря. За это время закончил "Божеское и человеческое". Писал "Свободы и свобода" как отдельную статью и нынче включил в "Конец века" и послал в Москву и в Англию. Вероятно, поздно. Пускай по-старому. Вчера продолжал "Александра I". Хотел писать "Воспоминания", но не осилил. Все забастовки и бунты. И чувствую больше, чем когда-нибудь, необходимость и успокоение от ухождения в себя. Как-то на днях молился богу, понимая свое положение в мире по отношению к богу, и было очень хорошо. Да, забыл: третьего дня писал "Зеленую палочку".
"17 декабря. Писал немного "Александра I". Но плохо. Пробовал писать "Воспоминания" - еще хуже. Два дня совсем ничего не писал. Все нездоров желудком, и был очень сонлив умственно и даже духовно. Ничего не интересует. Такие периоды я еще не привык переносить терпеливо. В Москве продолжаются ужасные озверения. Известий нет. Поезда не ходят. Иногда думаю написать соответственное обращение "к царю и его помощникам" - к интеллигенции и народу. Но нет сильного желания, хотя знаю ясно, что сказать".
Лев Николаевич радовался на эту книгу и говорил, что весьма вероятно, что все сочинения его будут со временем забыты, но это останется.
В течение этого лета я прожил около двух месяцев со своей семьей на деревне в Ясной Поляне. Хотя болезнь моего младшего сына очень осложняла мою жизнь, тем не менее, живя вблизи Л. Н-ча, я мог часто пользоваться его сообществом, и это дало мне много радостных незабвенных минут.